Анархiя
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Роман о том, кем же все же является человек - зверем или высшим животным?
|
Этот роман посвящается Кате Алексеенко с любовью, с которой эта девушка ко мне не относится.
'И сказал Каин Авелю, брату своему: [пойдем в поле]. И когда они были в поле,
восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его'.
Бытие.
ПРОЛОГ
Наступала теплая весна, а с ней и наступал десятый цикл обучения в Доме Разума, который юноши и девушки по-старинному называли школой. Десятый цикл обучения был самым сложным. Проходящие по нему изучали историю и социологию гораздо глубже, чем на начальных и средних циклах, история и социология были самыми важными предметами. Также в программе обучения появлялся новый предмет - философия. Ученикам предстояло прочитать Библию, Платона и Аристотеля, Канта и Ницше, Бакунина и Кропоткина, Бердяева, а венчал этот ряд философов немецкий историософ Освальд Шпенглер, который гениально предсказал будущее, то есть сейчас уже настоящее.
Освальд Шпенглер из своего начала 20го века увидел начало 22го - эту фразу повторяли все школьники чуть ли не с первого цикла, но что под ней кроется - не знал никто, кроме мудрого учителя Александра Степановича Водолеева, что уже 20 лет преподавал предметы десятого цикла.
Его уважали коллеги и побаивались ученики, в первую очередь, за строгий взгляд поверх очков в архаичной роговой оправе. Но это был человек мягкий, всегда понимающий душу юноши или девушки, с ним можно было поделиться какой-то личной проблемой, и он всегда готов был дать ценный совет. Он рассказывал материал лекции очень живо, с юмором и выдумкой, и не раз весь класс хохотал над очередным его перлом, который тут же становился афоризмом в пределах стен школы.
Александр Степанович взращивал сознательных граждан, четко осознающих свое место в мире и обществе, знающих, чего они хотят от всех щедрот жизни и знающих, чего они могут добиться.
Никто из учеников Александра Степановича не оказывался за пределами городов, в изгнании, все находили себя в каком-либо деле, служащем на благо обществу. Почти никто...Однако, давным-давно, когда Александр Степанович только приступил к педагогической деятельности, он обучал своего сына, Артема Водолеева. Этого мальчика ждала трагическая судьба. После школы он записался в народную дружину, но долго в ней не продержался и был выгнан за мародерство. Затем он, поболтавшись с пару лет, сдружился с архитектором Скобиным, и влюбился в его красавицу жену Машу Скобину. Все кончилось тем, что застав обоих на своем супружеском ложе, Скобин кинулся на Водолеева с кулаками и он зарезал Скобина. Обоих - и Скобину, и Водолеева, выгнали из общины, за пределы города, в степь.
Александр Степанович никогда ни с кем не разговаривал об этом, и лелеял внутри надежду, что его подонок-сын все же прощен Господом и где-то нашел свое счастье с Машей и живет в шалаше в степи.
Александр Степанович отдавался работе самозабвенно, окунался в нее с головой, чтобы забыть свое горе, и растил новое поколение граждан города Саратова.
Бывало, в потоке ему попадались ученики, чем-то похожие на его сына. С ними он обходился особенно по-теплому, но, несмотря на эту простительную старику слабость, все юноши и девушки были перед ним равны.
Александр Степанович был сыном рьяного революционера и с младых ногтей впитал всю радость, все восхищение революцией, которое изливал ему его отец. И отец и сын почувствовали на себе лишения отголосков капиталистического строя, когда была переходная эпоха, поэтому он особенно ценил прочувствованные речи отца-героя. Нынешние дети,- всегда думал Александр Степанович, - родились уже в комфорте устоявшегося строя, все доступные блага общества были в их руках - им оставалось лишь отблагодарить коммуну своим честным трудом.
Каким трудом? Неважно. Все профессии, выдуманные человечеством с зари времен, были одинаково почетны, и оплачивались продуктами и соцкартами на различные блага тоже одинаково. Некоторые фамилии в 20м веке вызвали бы взрыв хохота, например, династия ассенизаторов. Но отношение к труду изменилось, не было несносных начальников и карьеристов-коллег, была община, коммуна. Сам Александр Степанович до школы работал фрезеровщиком, где потерял большой палец правой руки и отошел от этой профессии. Потом он поступил в аспирантуру Университета и со временем приобрел ученую степень и право преподавать в Доме Разума, а работать туда брали далеко не всех.
Итак, Александр Степанович принимал новый десятый цикл.
Юноши и девушки в цветастых одеждах - майках и шортах, с портфелями за плечами, медленно начали заполнять огромную аудиторию, вмещающую в себя до тысячи человек. Стояло радостное оживление и веселые разговоры - молодежи было отчего радоваться: после этого цикла их ждал отдых на Марсе, планете для молодежи и элиты - отличников труда и всех прочих.
Александр Степанович хлопнул в ладоши - и свет, горевший в аудитории с прошлой ночи, когда Александр Степанович разбирал важные бумаги, потух. За гигантскими панорамными окнами стояло свежее весеннее утро, листья буйной растительности закрывали некоторые окна. Александр Степанович нажал кнопку у себя на кафедре и в аудиторию проник бодрящий пахнущий зеленью воздух, но не прошел ветер - благодаря специальным мембранам на окнах.
Из динамиков на потолке прозвучал "Турецкий марш", что означало начало занятия. Все присутствующие в аудитории притихли, приготовившись слушать учителя. Он включил свой микрофон и начал говорить:
- Дорогие ребята, я, Александр Степанович Водолеев, доцент кафедры истории и философии, приветствую вас, отдохнувшими после трех месяцев зимних каникул, здесь, в этой новой для вас аудитории на сороковом этаже Дома Разума, куда вы мечтали попасть и взглянуть хоть одним глазком - что здесь? - уже на первом цикле обучения, будучи совсем еще несмышленышами. Теперь вы уже достаточно набрались опыта и практики, чтобы вступить в эти стены. Юноши - вы уже мужчины, а девушки - уже женщины. Все вы получили удостоверения о восемнадцатилетии и почти готовы вступить во взрослую жизнь. Теперь на ваших плечах лежит огромная ответственность за ваши жизни, ведь, от того, как вы их построите, на алтарь служения какому делу положите себя - зависит вообще вся жизнь в нашем мире. Уже пятнадцать лет никто не изгонялся из общины. Так поддержим это!
Зал зааплодировал.
- Сегодня мы проведем вводную лекцию, речь в которой пойдет о новой истории, а точнее, о переломном моменте в развитии истории нашей страны, да и что там говорить - всего мира, когда по всей планете вспыхнули революции. Но столь широкий охват сегодня не в наших интересах. Я расскажу вам об истории революции и послереволюционного времени в нашей Саратовской федеративной республике. А затем мы совершим экскурсию в Центральный Парк к памятнику Семи Героям, и продолжим лекцию там, на свежем воздухе.
Вдруг с места поднялся паренек с ежиком волос на голове:
- Андрей Николаев, - представился он. - А вы расскажете нам о Новом Иисусе?
Александр Степанович улыбнулся, но строго сказал:
- Молодой человек, невежливо перебивать преподавателя. Но раз уж вы спросили, я отвечу - да, мы узнаем и о нем.
- А правда, что он исцелял людей?
- Молодой человек, я, кажется, сказал, что мы все узнаем в свое время. А теперь сядьте на место.
Юноша сел. Зато поднялся другой паренек, с ирокезом на голове.
- А скажите, пожалуйста, Александр Степанович, правда ли то, что панки, спровоцировавшие революции, могут не посещать ваших лекций? Вова Орехов.
- Нет, это не так. Да и не панки спровоцировали революцию, все гораздо сложнее. Но повторяю еще раз, обо всем мы узнаем в свое время.
- Но я - правнук Самойловой Алены Никифоровны!
- Что ж, замечательно, славно. Но сядьте на место.
- Я ее ненавижу, она была нацистка! - крикнул Вова Орехов и весь вспыхнул.
- Все гораздо сложнее, - монотонно растянул Александр Степанович. - Вы все узнаете и составите объективную, а не превратную картину о своей прабабушке. Кроме того, Ярослав Иванович Строчковский...
- Мне это неинтересно,- отрезал Вова Орехов.
- В таком случае покиньте аудиторию и ждите всех в Центральном парке. Потом у своих сокурсников перепишете конспект, - повысил голос Александр Степанович.
Вова Орехов встал и вышел из аудитории, а Александр Степанович продолжил:
- Как писал любимый Освальдом Шпенглером Гете: "Я часть той силы, что вечно желает зла, а делает добро". В какой-то мере это относится и к этому молодому человеку, раз он представитель данной субкультуры. Ведь все панки утверждали, что ненавидят весь свет.- Александр Степанович потер переносицу и провел пальцами по синим кругам под глазами - результату бессонной ночи. - Итак, я вкратце расскажу вам об интересующем нас сегодня периоде. При внешнем благополучии на 2010 год в обществе уже созрел нарыв. Единственным стабильным источником достатка в нашей стране была нефть (которой, кстати, тогда было много у нас в Поволжье), валютный курс целиком лег под колеблющийся доллар и новое евро. В страну, вплоть до начала двадцатого века считающуюся аграрной, ввозили сельхозпродукцию из-за рубежа. Преступность в стране не возрастала, но и не падала. Стояли огромные очереди на жилье, оформлялись кабальные ипотеки. Пенсии и социальные выплаты были мизерными. На международной арене господствовали США, целиком подминая под себя целые страны, в том числе и нашу. Рыночная экономика у нас в стране была неэффективна - общество разделилось на очень богатых и очень бедных. Сажали в тюрьму олигархов, обогащая государственную казну. Под боком милитаризировался Китай, что сулило малоприятные перспективы. Совершались теракты - взрывы станций метро, захват школ, театров и прочее. Активизировались националистические группировки "скинхедов" (сейчас, когда история панк-движения есть важная часть истории культуры, мы знаем, что нацистов называли "бонхедами", тупоголовыми, но это просто к слову). Царила гегемония единственной партии "Единая Россия". Не проголосовать, естественно, считалось чем-то зазорным, хотя уже тогда появилась панковская песня группы, извиняюсь, "Пурген" "Не голосуй!".
- А что же партия анархистов?- спросил с места Андрей Николаев.
- Хороший вопрос. Кое-где она проявляла активность, хоть и была нецентрализованна и разобщена. Например, в Тюмени, на здании военкомата двое анархистов вывели лозунги "Не служи!" и прочее. Естественно, их осудили власти. Тогда панки, эти двигатели революции, были в подавляющем большинстве вовлечены в движение "Антифа" и "Бойцовский Клуб" , и они совсем не задумывались о настоящем деле в переустройстве государственного уклада. Все оставалось на уровне значков "Анархия" на стенах и "панк-беспредела". Более того, зачастую фашисты мирно сосуществовали с панками, то есть наци-панки. Был абсолютно естественным вопрос: "Ты панк?", "А какой, правый или левый?", несмотря на то, что еще в 80-х годах группа "Dead Kennedys" исполнила песню "Nazi-punks fuck off!".
- Но зачем вы нам это все рассказываете? Кому сейчас могут быть интересны панки, кроме самих панков? Нина Сазонова, - спросила девушка с косичками.
- Сейчас панк-музыка - это классика. Такое время, - развел руками Александр Степанович.- Это какофония, будто звук грохочущих роторов, вообще любой техники. Это гимн технике. Сейчас искусства больше нет как такового, и панк - практическое его применение. Рабочие в цехах слушают его, добавляя нагрузку на барабанные перепонки - им для энтузиазма и перевыполнения плана уже не хватает ровного гула станка. Заводы сотнями закупают раритетные диски. Не стоит также забывать, что умерло искусство- умерла и любовь, ведь искусство - это любовь к изображаемому. Поэтому любовь заменил первобытный секс, без всякого разврата. Вот, например, строчка: "Мои друзья бухают джин, подруга любит "FPG"- под их музон у нас всегда отменный секс". Любовь приходит и уходит, а продолжение рода остается. "Вся цивилизация - похоть!", сказал панк-поэт. У нас как раз цивилизация, а не культура. Можно разлюбить человека и не родить детей, но нельзя разлюбить секс. По Фрейду все мы животные, и эта музыка стимулирует лучшее, что у нас есть от животных. Худшее использовали примитивисты - и где же они сейчас? Мы взяли у них ограниченность в технике и выкинули их на свалку истории! А сами радостно размножаемся, цветем и пахнем! Недаром в школе стоят безбартерные автоматы с презервативами, пользоваться которыми можно начиная с 16ти лет. И недаром после 21 года презервативы запрещены к использованию! Слава Богу, (который тоже говорил: "Плодитесь и размножайтесь!") венерические болезни устранены навсегда из нашего общества.
- А как все-таки началась революция?- спросила Нина Сазонова.
- Анархисты наладили связи по всей стране и, наконец, вышли из подполья. В том числе и у нас, в Саратове, который славится своей анархической традицией. Здесь был анархический узел еще при Батьке Махно. Итак, собрав все партии (кроме фашистских), которые были не согласны с курсом правительства, а кроме того, привлекая массу анархо-панков, девизом которых было: "Ирокез не на голове, а внутри ее" и которые читали книгу ситуациониста Ги Дебора "Общество спектакля", анархисты устроили пикеты по всему городу. В Саратов люди съехались со всей губернии, поэтому милиция физически не могла поместить всех бунтовщиков в "обезьянники". Заняв 11ый корпус СГУ, анархисты устроили в нем сквот. Этот сквот и стал местом координации действий повстанцев. Анархисты требовали встречи с правительством, но, не дождавшись ее, взяли в руки оружие и пошли боем против спецназа и милиции, которые сильно походили на обыкновенных великовозрастных гопников, да, в сущности, ими и являлись. С боями анархисты прошли до здания правительства и взяли его штурмом. Так победило анархистское движение в Саратове меньше, чем за сутки. Аналогичное происходило и в других городах по всей России, а чуть позже - и по всему миру.
- Постойте, Павел Рогожин. Постойте, а как же вы говорите, что любовь умерла, если все мы верим в Господа Бога, который и есть любовь?- спросил лохматый юноша в очках с задних рядов.
- Нет любви, но нет и ненависти. Возлюбить всех невозможно, можно ровно ко всем относится. И наш Бог - не Иисус Христос, а Яхве, еврейский бог, который, если вы помните, чуть не толкнул отца на заклание собственного сына во славу себе, и когда увидел, что отец готов это сделать, сказал ему не делать этого, он сказал, что просто проверял благонадежность своего подданного, проще говоря, веру в собственную справедливость. И еще один немаловажный момент: Яхве - бог языческий, а языческие пантеоны всегда были восприимчивы к чужим богам. Взять хотя бы ближневосточного Семаргла - он такое же божество славян, как и Перун, Велес или Ярило. Одного бога разные народы могут приспособить под особенности своего темперамента, получатся некоторые отличия, но все же это будет одна традиция, так было в древности. Но я думаю, семи вопросов для первой части нашей вводной лекции будет достаточно. Теперь я предлагаю вам отправиться в Центральный Парк Липки, чтобы увидеть собственными глазами изваяния героев прошлого, судьбы которых мы будем изучать.
Триста юношей и девушек под предводительством Александра Степановича вышли из монорельса на станции "Проспект имени Бакунина". Александр Степанович попросил всех построиться в колонну по два и все двинулись к Липкам.
На входе он показал кассирше соцкарту учителя и назвал число учеников. Всю колонну пропустили внутрь, и вскоре все оказались на площадке, где был возведен монументальный памятник Семи Героям.
Александр Степанович начал речь:
- Обратите внимание на фигуру, стоящую слева в этой композиции, - указал он лазерной указкой на фигуру, изображающую среднего роста ссутулившегося человека с угрюмым выражением лица, насупленными густыми бровями и сжатой тонкой линией губ. На его щеках красовались родинки. Он стоял, расставив ноги и спрятав руки в карманы развевающегося плаща. - Это Иван Новый. Уроженец города Тюмени, позже переехал жить в Саратов. Жизнь в переходную эпоху не устраивала, гнела его. Он собственными глазами видел революцию и конечно, надеялся на лучшее, а получил, как он сам выражался "гетто для умалишенных". Это был мятущийся человек, позже - религиозный, не такой, как все, и он остро чувствуя свою необыкновенность и незаурядность, ошибочно решил, что ему позволено больше, чем другим. Несмотря на свою угрюмость, он сочинял веселые стихи, например: "Я анархию в кружочке рисовал на всех заборах, потому менты мне злые дали кулаком по роже. Подожду еще немного - и анархия наступит, и тогда уже не будет ни ментов и ни заборов",- в толпе учеников кто-то засмеялся. - Позже вы узнаете его историю, как и истории всех остальных. А это, - Александр Степанович перевел лазерную указку на другую фигуру, - Алексей Котов,- статуя изображала худощавого человека высокого роста с заостренными чертами лица. Левая бровь была вздернута, а улыбка выражала сарказм. Это было лицо хищника и циника. На нем были куртка и штаны спортивного фасона, - Уроженец города Саратова. Он тоже в юности участвовал в революции, нет, даже в подростковом возрасте. По свидетельствам современников он подносил снаряды повстанцам и закидывал государственные танки "коктейлем Молотова". Он твердо верил в будущее анархии и уже в зрелом возрасте вновь столкнувшись с несправедливостью нашей страны, сражался до последнего. Не вздоха - судьба уберегла его от преждевременной кончины. - Теперь посмотрите сюда, - сказал Александр Степанович и указал на изваяние очень красивого человека с мощной оголенной мускулатурой. На его лице была довольная улыбка, одет он был в майку и штаны хаки, на ногах его были берцы, а на его голове была бандана в тон штанам. Во всей его фигуре проскальзывала какая-то почти неуловимая внутренняя боязнь, сдержанное беспокойство. - Это - Ярослав Квитко. Он попал в город из стана анархо-примитивистов, людей гордых и свободных, но, как оказалось, его дух был близок городскому, поэтому позже он остался в городе-замке и честно и самоотверженно сражался за становление сегодняшнего строя. Далее в ряду героев стоит Алена Самойлова, - на постаменте стояла некрасивая девушка с агрессивным выражением лица, одетая в форму, напоминающую форму СС, даже черная кепочка с черепом красовалась на ее голове.- Как говорят, у войны не женское лицо, но нежные женские руки. На самом деле у войны много лиц, в том числе и женские, и даже гримасы, как мы видим здесь, и руки у этих лиц зачастую по локоть в крови. Алена Самойлова, родившаяся в Воронеже, была страшным человеком, но время смягчило ее, и она перешла под наше знамя. Далее мы видим Абдуллу Али, родившегося в далеком Багдаде, - свирепого и верного своей вере воина, - все посмотрели на человека в арабских туфлях, шароварах и жилетке. Его смуглое лицо обрамляла густая борода. - Он фанатично верил в Аллаха, и поэтому вступил в конфронтацию со всеми остальными, но пришел к правильному выводу о единстве Бога у всех народов и, наконец, официально принял православие, хоть и не отошел окончательно от своей старой веры. Эта двойственность сыграла важную роль в его судьбе. Почти у края стоит Джон Уайт, - это был красивый человек с ясным взглядом и выразительными скулами. Но он был красив не как Ярослав, а какой-то северной мрачной красотой нордического человека, викинга. Одет он был в кроссовки, потертые джинсы и клетчатый кардиган.- Он был родом из Вашингтона, и сражался на нашей земле с японцами и китайцами. Это был отважный боец, но верил в анархо-капитализм, ошибочную идеологию, призванную поставить Америку во главу угла. Скраю стоит Азамат, - это был улыбчивый человек с раскосыми глазами и широкими скулами. Одет он был в деловой костюм. - Мягкий, добрый человек, всегда избегающий насилия. Но и он сыграл немаловажную роль в войне за утопию.
Ученики разбились на группки, и каждая встала напротив наиболее понравившегося изваяния. Девушки в основном смотрели на фигуры Ярослава Квитко и Джона Уайта, юноши сгрудились вокруг изваяния Алексея Котова и Абдуллы Али.
- Теперь сфотографируйтесь с наиболее понравившимися героями и мы отправимся в Дом Знаний, - Александр Степанович.
- Но ведь где-то здесь поблизости Новый совершил свое первое убийство? - полюбопытствовал уже присоединившийся к остальным Вова Орехов.
- Да, это так,- ответил Александр Степанович, - но сейчас мы не будем посещать это место. Позже вы сами сможете совершить экскурсию по памятным местам, та экскурсия не закрыта, как эта. - Но давайте опять отправимся на занятие.
Все снова сидели в аудитории на сороковом этаже Дома Знаний.
- А сейчас мы посмотрим серию фильмов о тех временах. Всего три фильма: по четыре с половиной, шесть с половиной и семь с половиной часов, естественно, с перерывами на завтрак, обед и ужин. Степень достоверности фильмов - 100%. Весь материал основан на архивных данных и свидетельствах современников. Тем более уже в те времена в мозг человека были вшиты чипы, которые сохранились и по сей день и мы смогли считать с них информацию. Актеры для достоверности образов сделали себе временные пластические операции, достигнув полного сходства с героями. Таким образом, мы увидим полностью достоверные события со взглядом изнутри.
Александр Степанович включил проектор и на огромном экране во всю стену, за спиной лектора, пошли кадры. Видение картины открывалось "из глаз". Все ученики стали внимательно смотреть.
ГЛАВА 1
ИВАН
Хотите, я расскажу вам сказку? Хочешь и ты, милый дружок? Ну что ж, слушайте сказку от жалкого психа, будто бы запертого в подвале и зловеще вещающего о конце света. Но не беспокойся, милый дружок, конца света в этой сказке не наступит. Наступит омертвление культуры, превращенной усилиями многих поколений жалких рабов в цивилизацию.
Итак, 2020ый год. Вместо гребанного фонаря солнца и ночного светила Луны на небо повесили черное знамя анархии. Отныне можно было плевать и блевать на прохожих - и никакие менты не дали бы за это по роже. Отныне (как и всегда) нищие девки рожали в трущобах от солдат народной дружины, каждый хотел предложить свой взгляд на происходящее, но как ни крути, ничего не выходило и не состыковывались концы с концами. Какая разница, смотришь ли ты на мир со дна вонючей выгребной ямы или сквозь узкие прорези забрала - мир остается тем же, и ничего не вечно под луной. Спектакль капитализма сыгран, теперь сцену занял спектакль для тех же зрителей, на той же сцене, но всего лишь другой.
Я расскажу все...
Пулемет грохотал без устали свою песню смерти, до того долго, что раскалился ствол. Люди внизу падали словно карты под рукой опытного крупье, но нескончаемый поток народной дружины все шел и шел из степи, упорно, но тщетно пытаясь закрепиться около каждого из углов крепости. Они резали сети колючей проволоки, отстреливались с ручных автоматов и падали, падали, падали.
Вот уже трое солдат несут лестницу и приставляют ее к броне лесов, но один поворот смертельного орудия - и всех троих подкосило, они упали, подтекая кровью.
В городе-крепости царил хаос. Мирные жители носились взад и вперед, нигде не находя себе места для укрытия. Люди сталкивались, что-то орали, и, устремляясь куда-то еще, смешивались в густую кашу из тел. Перед воротами выстроился отряд ополченцев, чтобы в случае проникновения в город неприятеля дать ему отпор.
К месту боя подъезжали все новые и новые грузовики с солдатами и тут же шли на штурм крепости.
Внезапно заполыхали леса. Пламя быстро принялось за деревянные переборки и полиэтиленовую пленку, покрывающую леса. В небо поднялся едкий черный дым и скрыл солнце от глаз оборонявшихся.
Я стоял на башне и палил из пулемета во всю мощь.
Вася орет:
- Хули ты стреляешь по грузовикам, стреляй по людям, блядь!
Я послушно передвинул прицел на штурмовавших.
Вдруг я увидел, как внизу стали раскладывать гранатомет, и направил дуло туда. Суетящиеся у орудия люди рухнули на землю, но тотчас же подоспели другие, и тоже полегли.
Внезапно у меня кончились патроны. Я потянулся за новой лентой и тут раздался жуткий грохот, пронизывающий до костей, и часть стены около меня обвалилась. Я вставил ленту и возобновил стрельбу, но тотчас отвалился еще один кусок стены и рухнул прямо на меня. От удара в глазах заплясали огоньки, и я от боли лишился сознания .
"Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко"- напевал я, шагая по проспекту имени Бакунина. Вот мне навстречу движется парочка - блондинка, ноги от ушей и ее кавалер, модник с зализанными назад волосами. "Извини, ты меня не удовлетворяешь"- говорит кукла Барби. Ее спутник лишь пожимает плечами и с невозмутимым видом вышагивает дальше, думая, очевидно, о чем-то своем. "Своим" оказывается на поверку новая модель "Жигулей" и сломанный кондиционер в жилищном отсеке на элитной улице Революции. Парочка потреблядей проходит мимо, а у меня на языке остается кислый привкус их благоустроенности. Все не так в этом мире. И это надолго. Я не в силах сделать что-нибудь с этим мироустройством - на первый взгляд. Нужно начинать с малого. Ведь если ты сделал хоть малость, какую-нибудь мелочь - все уже не так безнадежно, твоя самооценка повысится, ты уже не биоробот, один из толпы раззявленных голодных пастей, в которые вожди половником вливают похлебку из всех бытовых и моральных благ, и которые потом идут и выблевывают или высирают переваренное или не переваренное, и этим живут. Но я сделаю не такую уж малость, и я к этому готов.
Никому нет дела до государственного устройства, все увязли по уши в быту, таком прекрасном быту! А те, кому в голову приходят крамольные мысли живут за чертой города, где-то в степях и лесах, подобно дикому зверью. Я готов и к этому.
Мне навстречу идут люди, и у всех одинаковое тупое выражение лица, отрешенный взгляд, румяные щеки, кровь с молоком, губы незаметно шевелятся. Я один из вас, братья! Примите брата во анархии! Обнимемся и создадим свою секту, выстроим свой храм рядом с храмами Перуну и Яриле, Христосу-американину! Будем новыми мормонами! Засрем мозги всем вокруг!
Но нет, это не поможет. Только так, как я решил. Никто не позволит в этом новом мире реанимировать церковь, как служанку государства. Но к черту эти мысли, надо сосредоточиться на чем-то одном, а конкретно, на Лере, шлюхе и потаскухе, которая превратила мою жизнь в ад.
Итак, Лера. Что я знаю о ней? Только то, что у нее русая коса до пояса и нежные губы. Ну и конечно, у нее есть муж. Она изъявляет пожелания - и я должен быть ко всем услугам. Как меня это достало. И ее старый хрыч - она вышла за него только из-за квартиры, своей большой квартиры, а не грязного угла, отгороженного от другого точно такого же грязного угла дырявой затасканной простыней. Этот хрен настроил против меня почти все общество, сделал меня изгоем, и, в конечном счете подтолкнул к тому, на что я сейчас иду. У него была старая закалка, он один из тех, кто делал революцию. И связей у него было вагон и маленькая тележка. Поэтому меня везде встречали враждебным взглядом и цедили сквозь зубы: "От Лерин хахаль".
В конечном счете, Лера точно такая же потреблядь, как та блондинка, и это не "я ее недостоин", как она любила повторять в минуты ссор, а она, да, именно она, меня недостойна. Иногда нужно вставать над межличностными отношениями и смотреть в корень. Я встал и увидел всю мелочность этого мира, и испытал только брезгливость, липкими пальцами хватающую за горло, не дающую дышать полной грудью.
Вот проспект закончился, я оказался перед парком Липки, и я свернул в грязный темный переулок, и оказался у подъезда "барышни, что я влюблен". Был. Когда-то давным-давно, вчера. А сегодня- это сегодня. Я начал напевать "Амаполу". Когда-то я пел песни про солнечный круг, про дружбу и окрепших орлят, теперь же все изменилось, я напеваю про уродство и ложь, про острый хобот шприца. И классику.
Никаких угрызений совести Раскольникова я не чувствовал. Холодная голова - и грязные руки. Но эта грязь для смиреннейшего человека ничуть не лучше той позолоты, которой нас посыпают.
Я вошел в сырую вонючую тьму подъезда и стал подниматься по выщербленным ступеням на второй этаж. Вот и дверь, обитая дерматином, кое-где вылез паралон и вообще дверь смотрелась неопрятно, вся в каких-то пятнах и потеках - как я раньше этого не замечал? Тьфу, одним словом, гадость. Но что, для грязного дела - грязное место. Я нажал кнопку звонка. Послышалось чириканье и вскоре дверь отперли.
Я втиснулся в образовавшийся проход и приобнял Леру. Она потянулась к моим губам своими, но я всего лишь клюнул ее в щечку и поспешил закрыть за собой дверь.
- Ты сегодня рано, - удивленно приоткрыв рот, сказала Лера. - Чуть с мужем не столкнулся, еле разминулись! Ну чего ты копаешься, проходи, - вдруг засуетилась она. - Вот тебе тапочки.
Я покрепче сжал нож, который находился у меня в кармане. Удобная ручка так и просилась в руку. Мне стало страшно. Вдруг я до конца осознал, увидел в увеличительное стекло, рельефно, то, что собирался сделать. На расстоянии это не казалось столь уж значительным. Ладони мигом вспотели, но нож благодаря покрытию ручки крепко сидел в руке, как бы призывая меня сделать ЭТО. Я будто совершил выход из своего физического тела и наблюдал все происходящее со стороны, как мудрый судья. Вот, сейчас подсудимый и совершит этот роковой для всех шаг, пересечет невидимую, но очень осязаемую черту и вмиг станет изгоем. Боги, сколько сил ему для этого потребуется! Судья будто сказал: "пора", и я начал действовать.
Я схватил Леру за рукав и развернул ее спиной к себе и прижался к ней, натужно дыша ей в ухо.
Бедная дурочка даже не подозревала о своей участи, она ойкнула:
- Ой, ну не здесь же! - и противно захихикала. Как меня в эти секунды бесил этот смех, в обычные дни казавшийся таким милым и непринужденным!
И я вытащил из кармана нож. Поднял его на уровень головы. Лера все еще хихикала. Это здорово действовало мне на нервы, но я не собирался прекращать начатое.
Я вмиг перерезал ей глотку, от уха до уха. Она захрипела, кровь вспузырилась на порезе и плеснула на пол, Лера осела на пол и рухнула у моих ног.
Я смотрел на ее распростертое тело сверху вниз.
- Вот так, с-сука, - выхаркнул я слова над ее трупом. Больше она никому не навредит, не изгадит жизнь, как десяткам, если не сотням мужиков, которых она всех имела, пользовалась ими как ходячими фалоиммитаторами. Месть за самого себя состоялась, но я преследовал и другую цель - выйти из толпы, из этого гетто для умалишенных, из этого вонючего грязного города и обрести наконец, долгожданную, настоящую свободу.
Я совершил убийство. Как это может быть? Уместно ли это вообще при нынешнем положении вещей? Ведь сделал я, сделал и другой человек? Это тебе не посадить дерево и возглавить акцию "озеленим наш город". Это чревато последствиями. Это тоталитаризм, абсолютизм желаний, вот к чему мы пришли, и эта штука обоюдоострая, палка о двух концах.
Всегда в нашей стране был тоталитаризм. Вот Иван Грозный сажает на кол людей и топит страну в крови, вот Екатерина вторая делает "просвещенный" абсолютизм, вот Сталин вывозит хлеб из страны при голоде в Поволжье, вот медвепутинский режим лжедемократии.
Какими бы путями мы не шли, мы всегда приходим к тоталитаризму, - сказал кто-то и устроил анархию. Ура!- закричали все, наконец-то мы вышли из порочного круга! Но теперь настал тоталитаризм желаний. С этой штукой надо быть очень и очень осторожным, иначе хрупкий баланс нарушится.
-...настоящую свободу? - переспросил Николай Оборвов, ведущий нашей любимой передачи "Час истины".
Я помолчал и утвердительно кивнул головой, затягиваясь "Явой".
Этот ведущий, разряженный в сиреневый пиджак, меня сильно напрягал. Нас пригласили сюда как в гости, на эту модную телепередачу с высокими рейтингами, и сбивающий с толку ведущий не очень-то вписывался в формат. Даже на фоне декораций - изломанные коричневые линии на стекле - ведущий казался каким-то нелепым жирным пятном.
- Объясните пожалуйста, поподробнее, - попросил ведущий.
- Я думал, что обрету свободу, стану отшельником-богомолом, буду проповедовать лишь камням и песку, ручьям и птицам, горам и низинам, буду питаться аскаридами и все в таком духе, в общем, одним словом, обрету просветление.
- Но вы свободно могли организовать храм вашему божеству (кстати, как оно называется?) и в пределах города, разве не так?
- Нет, не так. Необходимо уединение, а не суета, которая царит в пределах городских стен. Да, и мое божество зовут Иисусом Христом.
Ведущий чуть не подпрыгнул на своем кресле.
- Как? Но ведь давно уже построены храмы для всех сект, свидетелей Иеговы, мормонов и прочих? Разве не так?
- Я не хотел вступать в секту. Для этого нужно повредиться разумом.
- Как все остальные? - хмыкнул ведущий и торопливо замял свой выпад: - Впрочем, это на вашей совести, господин уголовник. Итак, вы искали уединения, но так его и...
- ...не нашел! - перебил Вася, мой товарищ, сидящий рядом со мной на диване. - Мы нашли Ваню в первый же день...
Я хочу быть один, с мыслями своими, я хочу быть один, чтоб про меня все забыли...я хочу быть похожим на Франциска Ассизского. Но мало ли кто чего хочет? В конечном счете, в обществе устроили что-то вроде круговой поруки. Все своей личной свободой поддерживают свободу соседа, а когда совершается преступление, это уже вина чужих свобод, их влияния на твою свободу. Кто-то ущемил тебя, вот и все. Ты отправляешься в степь, исчезаешь из этого мира, а остальные, все остальные - трясутся, что окажутся на твоем месте (и правильно делают!). Одно неверное движение - и все, ты за воротами - боятся все. Этот извечный страх и есть печать тоталитаризма желаний.
...моего изгнания, а я уже вновь вижу людей. Я протер глаза, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Нет, не галлюцинация, ко мне идут трое молодых парней в лохмотьях и приветственно улыбаются. Я помахал им рукой.
- Здорово, изгнанник! - крикнул издали тот, что был с краю слева. В ухе у него висела золотая серьга и был чуб на голове.
- Здорово! - отозвался я.
Под жарким июльским небом по коричневой земле ко мне шли эти трое. Крайний справа был высоким худощавым длинноволосым брюнетом, одетым в комбинезон и со шляпой на голове. Посередине шел приземистый человек с мощным оголенным торсом. На нем были джинсы и армейские ботинки.
Трое подошли ко мне, и я всем по очереди пожал руки.
- За что? - коротко спросил тот, что был посередине.
- Убийство. Убил любовницу, - ответил я.
Тот поджал губы.
- Серьезно. Я вот за воровство. Этот, - он ткнул пальцем в человека справа, - Федор, он за халатность на службе в АЭС. Помнишь, в том году чуть не рванула? По ящику круглые сутки крутили. А этот, - он указал налево на человека с сережкой и чубом, - Анатолий, за мошенничество. Играл в карты на деньги и надул одного из правительства, так теперь здесь мыкается. А меня зовут Савелий.
- Иван, - представился и я.
- Ну чего посреди степи торчать? - спросил в воздух Савелий и вытащил из кармана мобильный телефон.
Он набрал номер и хриплым голосом заговорил:
- Да, подгоните машину, новенького подобрали.
Он убрал телефон и вновь обратился ко мне:
- А у нас тут община, община тех, кто подвергся остракизму. Хочешь-не хочешь, а надо вступать, - тут он развел руками, будто бы я протестовал. - Найдем тебе работу...чего умеешь?
- О, я всего лишь историк.
- Да, херово, - присвистнул Савелий. - А руками можешь че-нибудь делать?
- Нет.
- Ну, тогда будешь в архивах копаться. У нас их уже с гору накопилось, никто взять на себя не может.
Тут я увидел "Ниву", едущую по степи и вздымающую шлейф пыли за собой. Машина двигалась в нашем направлении. Когда она подъехала, все молча погрузились внутрь, в том числе и я.
После часа езды по разбитому шоссе мы подъехали к какому-то сооружению, типа замка без рва, оно было все в строительных лесах. Машина въехала по подъемным воротам внутрь и тут же очутилась среди толчеи. Водитель нажал на клаксон и разогнал толпу. Машина немного попетляла по городу и наконец встала на какой-то стоянке. Все вылезли.
- Сейчас поведем тебя к Старейшине, - сказал Федор.
Мы двинулись вперед по центральной улочке, в глазах рябило от цветов мела, копоти и строительной замазки, снующих туда-сюда людей в пестрых просторных одеяниях, типа туник или хитонов и в уши пронзительно били взвизгивания электропил и мерный стук топоров. Видимо, городишко отстраивался заново, реставрировался.
Об этом и заметил мне Савелий:
- Вот, ремонтируем город после пожара. Был город - стала деревня, теперь опять город будет, - с какой-то гордостью сообщил Савелий. - Аткарск.
Спустя пять минут мы завернули на задворки центральной улицы, за дом в черных пятнах и с обугленными бревнами. Мы прошли во двор-колодец и зайдя в подъезд, поднялись на пятый этаж и позвонили в дверь. Ее нам открыл седобородый старец с бородой до колен, наряженный в какие-то белые тряпки.
- Милости прошу, - пробасил старец.
Он поманил меня пальцем внутрь и я вошел, остальные же остались на лестничной клетке.
- Проходи, садись, - старик указал на кресло в углу комнаты и сам уселся в точно такое же в противоположном углу.
- Ну, рассказывай. Что к нам привело?
- Ээ, если честно, - начал я, чувствуя легкую неуверенность, - я рассчитывал на полное одиночество за пределами города. Отшельническая жизнь, рака-отшельника, знаете ли...
Старец усмехнулся.
- Опять святая наивность, как, впрочем, часто встречается. Неужели ты не подозревал, что людям свойственно поддерживать друг-друга и сплачиваться в единый коллектив в разных экстремальных ситуациях? Не удивляйтесь, многие и не подозревают, что здесь существует такая прочная, а самое главное, гибкая, система.
Я вдруг покраснел.
- И что же вы совершили?
- Я, я, - начал я опять, запинаясь, - убил человека.
Все лицо старика вслед за кустистыми бровями как бы поползло вверх, к затылку.
- Не иначе, у вас была крупная мотивация для такого кхм, проступка. Вас не устраивало общество, в чем-либо, или была какая-то высшая идея?
- Я хотел вырваться за рамки человека, весь кругозор которого определяется его потребительской корзиной. Если сладко жрать и сладко спать, то человек превратится в скота, понукаемого власть имущими.
- Ну...в целом правильная позиция, но зачем же ради доказательства идти на столь тяжкое преступление? Можно было и по мелочи чего-нибудь набедокурить.
- Здесь еще личный мотив. Я любил эту женщину...и ненавидел.
- Ну, это на твоей совести. А слышал ли ты что-нибудь про религиозный анархизм?
- Обожествлять Кропоткина и Бакунина? - наугад выдал я.
Религиозный анархизм! Как просто мне это кажется теперь. Я прожил тридцать один год и до сих пор об этом ничего не слышал. Правда, я был в юности яростным богохульником (как сказал один древний грек в своей комедии "я богопротивен, значит, бог есть!"), панком и состоял в партии "Воинствующие безбожники", где участвовал в разных антиклерикальных митингах. Но сейчас у меня будто бы открылись глаза. Как элементарно!
- Ну уж это вы завернули, дорогой наш гость, - усмехнулся жирдяй-ведущий. - Как всем нам известно, это очередная секта, вот и все.
- Не знаю ничего насчет секты, не берусь утверждать, - ответил я, оторвавшись от горлышка бутылки, - но это произвело на меня сильное впечатление, открыло мне глаза на многие вещи.
- Скорее харизма Главного Сектанта так на вас подействовала, - быстро перебил мою мысль ведущий.
- Мы не из кого не выкачиваем денег и не просим обожествлять того, кто, как вы выразились, является Главным Сектантом, - пришел мне на выручку Вася.
- Мы чтем заповеди Христовы и мы весьма воинственны, но это не более чем начальная стадия жизни какой бы то ни было религии. Вспомните хотя бы крестоносцев, воевавших Гроб Господень, или шахидов, которые объявили джихад Америке. Всякая молодая религия через это проходит.
- Ого, - притворно изумился ведущий. - Вы уже ставите свою, хе-хе, веру рядом с мировыми религиями! Как интересно, дорогой зритель!
Тут внезапно Вася встал с диванчика и засветил в ухо ведущему.
- Что-о?! Как вы смеете! - вспыхнул тот праведным гневом. Впрочем, он уже не раз был бит гостями студии за свое ехидство. - Ладно, впрочем, - быстро растаял ведущий, - это вырежут.
Какая невинная ложь! Как трогательно! Все ведь прекрасно знают, что передача идет в прямом эфире.
Сидящие в зрительном зале на задних рядах панки зааплодировали.
Война. Я почему-то люблю смертельно опасный стрекот пулеметов, крики раненых, струящуюся кровь, трупы, исполинскую техника, пламя пожара, сжирающего дома, обреченность тупых и слабых овечек и много чего еще другого.
Я изучал историю. На протяжении всей эпохи пребывания на нашей Земле хомо сапиенса шли войны, начиная от гиксосов и египтян и кончая Афганом, Чечней, и американской агрессией в Ираке. Война - это человеческая природа, люди привыкли к бесконечному бою. Сейчас человечество отказалось от войн - в анархии все равны, у каждого одинаковые шансы пробиться в этой жизни. Не идет войны и на бытовом уровне, не нужна более хитрожопость и изворотливость (как мне кажется). Всегда у каждого был свой шанс, всегда работал закон джунглей. А сейчас человек втиснут в рамки новой морали, получился как бы искусственный человек, идеальный человек. Поэтому в нашей утопии газеты невыносимо скучны.
- Зачем же их обожествлять? Нет, нужно признавать единого бога в трех лицах. Только он властен распоряжаться судьбами человеков, только ему нужно и поклоняться, Господь Бог - единственный авторитет, перед которым можно снять шляпу, а так - все по-кропоткински, не принимай на веру ничего и не склоняйся не перед какими авторитетами.
Если опять же вспомнить Кропоткина, то всякая власть развращает, портит человека, что мы все и увидели в городах, которые по-разному покинули.
- И не ставить в авторитет родительское мнение?
- Не в этом дело. Тут все гораздо шире...
Я глядел на старца сияющими глазами - именно этой, такой простой, истины мне и недоставало. И теперь я ее обрел. Но что-то предательски мелькнуло в моем мозгу, какая-то заноза вцепилась в разум и не хотела отпускать. Волнуясь, я выдавил:
- Но ведь известно, что только отмени государство самое себя, то есть архаичные милицию, ФСБ и прочие силовые структуры, как наступит конец света. Пророк призывал к заповедям на заре существования европейской, самой продвинутой цивилизации, но приди он на две тысячи лет позже, ему бы ничего другого не оставалось, как опять возобновить проповеди своих истин.
- Когда все уверуют в господа, никаких концов света не будет, - улыбнулся старик.
- Но не будет ли это...фанатизмом? Фундаментализмом?
- Ты как будто сомневаешься в своих вопросах. Видно, нынешняя "цивилизация" глубоко пустила корни в твой мозг. Ты еще не отвык от строгих правил социума, не глотнул воздуха свободы.
- Что же мне делать? - в растерянности пролепетал я.
- Пойди и замочи пару анархистов.
- Синдикалистов?
- Именно. Как раз они и внесли тот тлетворный душок разложения в нынешний мир. Подумать только, устроить анархию в отдельно взятом государстве! Так и сидим ведь, - неожиданно подмигнул мне старик. - За кордон носа не высунем, хоть бы к китайским братьям. Да, поле для деятельности - стены нашего города-замка. Сейчас сюда частенько заезжают танки от синдикалистов.
Я смотрю на кучку панков, что расположилась в углу зрительного зала. Из полутьмы высовывается гребешок ирокеза. Там что-то пьют и тихонько поют свои песни. Панки, несчастные существа, больше всего верящие в нынешний строй и оказавшиеся не у дел при сбывшейся мечте, их движение потеряло смысл. В сущности, их "анархия" была детским садом, все крушить и все ломать и хвостом махать, махать, махать.
А мы сидим себе на диванчиках и пиздим на какие-то отвлеченные от главного предмета нынешнего дискурса, темы. Втирать очки этим животным очень просто, они ведутся лишь на резкость тона и на хамские замечания, переходящие на личности. Пипл хавает. Больше ему ничего не надо.
В зале сидят люди, про которых хочется сказать: человек без власти - человек, а толпа без власти - толпа. Эта толпа разношерстная. Есть здесь и "цивилы", но в основном зал заполнен представителями субкультур - бесполезные панки, престарелые тухло-романтичные хиппи, мрачные готы. Все сидят и бухают портвейн и пиво, курят и матерятся вполголоса, что позвали нас, уголовников и негодяев.
Вот сидим мы, я, Вася и молчаливый Савелий и промываем мозги этой публике, исхитряясь уйти от провокационных вопросов ведущего. Нас освещают световые пушки, тихо звучит классическая музыка, кажется, Моцарт, или Бетховен (довольно безвкусная обстановочка), хуй знает, а зрители сидят и впитывают каждое сорвавшееся с языка слово, словно какие-то исполинские и невероятно уродливой формы, губки.
Я стоял на башне вместе с Анатолием, Савелием и Федором и смотрел в выжженную солнцем песочного цвета степь. Вася, начальник гарнизона, здоровяк с наивным взглядом, объяснял главным образом мне, что нужно делать.
- Итак, теперь ты с Толей и Федей идешь на патрулирование. Мы всегда патрулируем прилегающие к их городам территории на предмет изгнанников. Если нашел кого-то, убедись сначала, что он живой, а потом уже звони по этому телефону, всякое бывало, - и Вася протягивает мне мобильник. - За вами приезжает машина и вы едете сюда. Здесь вы отводите новичка к одному из старейшин. Он занимается промывкой мозгов.
Меня покоробило от такого выражения.
- Походили два часа, потом вас сменяет следующий наряд. Все просто.
Вдруг далеко на горизонте возникла серебристая капля, бегущая по направлению к нам.
- Внимание! - сразу заорал Вася. - Вражеская машина! Пушки наготове! - и по периметру стены выстроились стрелки.
Капля все увеличивалась в размерах, пока не начала приобретать отчетливые очертания танка. Я затаил дыхание.
- Внимание! У них белый флаг! - заорал Вася. - Пушки наготове! Дайте мне мегафон!