Скипетров Дмитрий Александрович : другие произведения.

Копчёный и другие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   Копчёный и другие.
  
  
   Когда я был и глуп и мал -
   И дождь, и град, и ветер, -
   Я всех смешил и развлекал,
  
   А дождь лил каждый вечер.
  
   Шекспир. Двенадцатая ночь, или что угодно.
  
  
  
  
  Пролог.
  
   Однажды, идя, куда-то по своим делам, я увидел на белом свежевыкрашенном бетонном заборе старательно нарисованную цветным мелком указующую стрелку. За ней ещё одну, потом ещё. Так как мне было в ту же сторону (нет, правда), я шёл и поглядывал на стрелки, пока они не упёрлись в слово "сурпрыс" и ещё один указатель - вверх. Там весёлой детской рукой было приписано: НУ И ДУРАКИ ЖЕ ВЫ ВСЕ.
   Глубина аллегории, заложенная малолетним пакостником в незатейливом розыгрыше, очаровала меня. Точнее жизнь моей страны и не отобразишь.
  
  
  
   Глава 1.
  
   Дела людские
  
  
   Валерий Петрович Петров, сменил за свою многотрудную и суетную жизнь не одно занятие. Работой не брезговал, от жизни много не требовал. Думал, что так будет всегда, всё предопределено, ему и детям его. Но вот качнулась, поплыла в небытие держава, увлекая за собой жизни миллионов, таких как он, людей. Простая жизненная установка, заученная раз и навсегда: трудись и живи как все, - была объявлена неверной и сменилась ещё более простой: кто успел, тот и съел. Ощущение катастрофы пришло не сразу. Недоумение, ярость, бессилие. Понимание собственной ненужности, во всеобъемлющем, планетарном смысле. Куда бежать? Что делать?
   Работы в городе не стало, вовсе никакой. Кто мог, подались, на любых условиях, в неприветливую, но хлебную Москву. Кто не мог, перебивались, кое-как на местах: потихонечку поворовывая, копаясь в чахлых огородиках и разводя домашнюю птицу.
   Весь последний год, Петрович промышлял сбором цветных металлов. Рубил и сдавал казённые кабели. Риска не любивший, опасность своего промысла оценивал как невеликую. Всем было плевать. Счёт дням не вёл, попивал не в меру. И всё никак не мог избавиться от странного чувства, будто бы забыл что-то важное, а как вспомнит, так всё разом в жизни объяснится и поправится.
   Сколько так могло продолжаться, неизвестно, вернее всего, так и сгинул бы. Но, вот, в самом начале лета, Валера неожиданно устроился на работу. Это был невероятный, на грани чудесного, случай. Повезло! По знакомству, через жену Ирину, через её бойких подруг, Петровича неожиданно взяли разнорабочим на местную рыбокоптильню.
   Коптильня, - долгое приземистое строение красного кирпича, с обширным двором, за глухим забором, - располагалась за городской окраиной, на отшибе. Далее пустырь, на котором вольно раскинулась самостийно возникшая свалка.
   Невеликий коллектив - из двух человек, встретил Валеру с ревнивым подозрением. Но тот, показав себя "своим в доску", личностью с прозрачной душой и внятной общностью интересов, прижился. Нина Ивановна, Тихон и Валера подружились.
   Хозяин коптильни, - краснорожий, коренастый мужик, лет тридцати пяти, с протяжно рыкающим говором, толстыми сосисочными пальцами, на одном из которых блистал массивный перстень, - каждый день наезжал в своё коптильное хозяйство с проверкой. Иногда шеф являлся в сильном подпитии. Чего в прочем никто не замечал, считая это естественным. Первые пять минут он был страшен: орал и даже тянулся двинуть мужикам по мордасам. Но потом, вдруг, без всякого видимого перехода, сникал, стихал и, обведя взглядом понуро стоявших работников, говорил, кому-нибудь из них: "Эй, ты, ну ладно, иди, возьми там, в багажнике".
   Так бывало уже не раз, этого ожидали: ну всё, пронесло; уныние сменялось оживлением. Из багажника появлялись водка и пиво, и все, во главе с хозяином, садились выпивать и закусывать - рыбкой собственного производства.
   Размякнув, "барин" любил порассуждать о жизни, прославляя разум и деловую хватку. В пример приводил себя, ударяясь в воспоминания: мол, и сам он от сохи, поднялся фактически с нуля, вовремя оценив момент и вцепившись в кусок намертво.
  
   - У вас, уроды, деньги под ногами валяются, вы ленитесь их поднять.
   Обводил взглядом льстиво смотрящий на него коллектив и, подняв стакан, громогласно вопрошал: - Да, ханурики?!
  - Да-а-а! - тянули "ханурики", чокаясь за здоровье благодетеля.
   Закончив неофициальную часть, расходились во всеобщем удовольствии и любви. Предприниматель садился в свой, видавший виды "Мерседес" и зигзагами, никого не боясь, пылил восвояси.
   Производство, хоть и не очень сложное, но трудоёмкое было отлажено. Технология соблюдалась. С дымком, водой, опилками, обдувом. В общем: огонь, вода, медные трубы - как положено. Работой не делились, всё делали сообща. Работали с утра до самого позднего вечера. Чаще без выходных. Мужики спали в бытовке. У Нины был свой закуток, в маленькой кладовочке, при коптильне. Так было проще. Домой не ходили, да и не стремились.
   Муж Нины Ивановны помер, сын Ника давно перебрался в Рязань. Дома было пусто, одиноко, а тут всё на людях...
   Тихон был "перекати поле". О себе никогда ничего не рассказывал. И только по некоторым оговоркам, можно было догадываться о разных этапах его жизни. Жизнь эта представлялась витиеватой, с лёгким налётом маргинальной романтики.
   Валерина супруга Ирка, каждый год по весне и до первых заморозков, уезжала к тётке в деревню. Тётка Валеру терпеть не могла, поэтому он к ней никогда и не ездил. Сын, Серёга, в армии, осенью должен вернуться. Квартира в городе стояла пустая. - Зато электричество не тикает. Потому как у меня даже холодильника нет. - Радовался такому обстоятельству Валера. Платили на коптильне скромно, но раз в месяц Валерий Петрович отсылал большую часть денег жене, и кое-что подкидывал сыну в армию. На себя тратил очень мало, разве что водочкой побаловаться.
   Так и жили на коптильне: Нина Ивановна, Тихон и Валера - коммуной. Строгий "грубиян" хозяин своих работников ценил. Только виду не показывал.
  
  
  
   Глава 2.
  
   Дела собачьи
  
  
   За коптильней, за бетонным забором, тянулся обширный пустырь, постепенно переходящий в свалку. На нём - пустыре, в самодельных, беспорядочно разбросанных хибарах, жили какие-то странные, бесприютные люди. И обитали, в великом множестве, бродячие, одичавшие собаки.
   Как труженики рыбокоптильни не латали ограду, псы неведомым путём то и дело появлялись на территории. Их гоняли, а по вечерам остерегались, так как, сбившись в стаю, те становились, по-настоящему, опасны.
   Собак пробовали травить, но вскоре от этого отказались. Отравившись, беспризорные дворняги заползали подыхать в самые укромные углы и вскоре трупный дух, перекрывая даже мощные копчёные запахи, начинал тянуть по округе. Подохшую животину нужно было отыскать, долго и мучительно вытягивать из какой-нибудь щели, а потом ещё прикопать. Это быстро надоело. Добровольная похоронная команда, не взирая даже на сорокаградусное поощрение, распалась. Остался старый испытанный способ - кирпичом по рёбрам четвероногому другу.
   Когда и как, вопреки всему, на коптильне обосновался щенок, никто толком не помнил. Только с некоторых пор он - охристо-рыжий, тонконогий, поджарый - появлялся то тут то там, весело прыгая, виляя хвостиком и путаясь под ногами. Его, походя, пинали, он исчезал, что бы тут же появиться в другом месте двора.
   В обед, он скромно садился в бытовке у стола и провожал взглядом каждый кусок, отправляемый едоками в рот, до тех пор, пока кто-нибудь, матюгнувшись, не бросал ему рыбью голову. Щенок хватал её и удалялся вон, за дверь.
   Почему его не прибили, не задавили, не прогнали, оставалось загадкой для самих людей. - Махонький очень, - говорила Нина Ивановна - была охота мараться. Вот он, тишком-тишком, прижился. Шантрапа.
   Наверное, в этом была доля правды. Рука не подымалась зашибить этакую мелюзгу. Кроме того, пёсик был забавный, всегда весёлый и ласковый. Покладистый, необидчивый на злые шутки мужиков.
   А вскоре и дело себе нашёл - завидя пришлых собак, он с тонким визгливым лаем, мчался за подмогой. Затем прятался, и из-за угла, мелко скалясь передними зубами, тихонько рыча, наблюдал за скорой и неминуемой расправой над непрошеными гостями.
   Когда опасность миновала, пёсик ещё некоторое время дрожал, а потом, понурясь, уходил за штабель деревянных ящиков и там отлёживался.
   -Переживает, гад - ухмылялся Тиша, бывалый человек. - Перед своими ссучился и переживает. Ну, ничего, они его на хор не поставят. Попереживает и успокоится. С сытым брюхом и совесть спит.
   И точно, - прав был Тиша. Вскоре щенок появлялся, как ни в чём не бывало, снова скакал, ластился и вилял хвостиком. Ну что ж, дело оставалось за малым, хотя и важным, для определяющейся щенячьей судьбы событием. Надо было дать живому существу имя! И его дали, естественно - "Копчёный".
   Рыжий, сухой пёсик очень подходил к своему имени. И оно к нему. Удивительное дело! С тех пор как обосновался на новом месте, Копчёный нисколько не подрос и оставался таким же тощим. Хорошая кормёжка и здоровый образ жизни никак не повлияли на его субтильность.
   - Это у него порода такая - говорила Нина Ивановна Валере - на сусликов охотиться.
   Валера был с этим в корне не согласен. У него была собственная теория. - Породы, Ивановна, у него отродясь не было. И суслики тут ни при чём. Это оттого, что у него детство трудное было.
   Основывал эти умозаключения Валерий Петрович на личном опыте. Он и сам, прямо скажем, особой статью не отличался - был невысок, угловат, узкоплеч. Детство своё провёл в интернате, лишь на летние месяцы, отправляясь на побывку в деревню к бабке. Это были самые счастливые дни той поры, запомнившиеся на всю жизнь. Полная свобода, парное молоко, картошка со сметаной и мягкие перины.
   Иногда, глядя на атлетичного Тишу, он думал: и я мог быть таким - высоким, широкоплечим - если бы в своё время, в интернате, меня чуть меньше били по ночам и кормили не всякой дристнёй.
   - Это оттого, Ивановна, что в период формирования, не хватило ему жратвы и ласки. Это навсегда. Теперь так уж и останется.
   Валерик жалел Копчёного и выказывал ему своё расположение. Ему казалось, что и Копчёный особо выделяет его среди прочих других. Но вскоре у пёсика появился настоящий друг, да такой, что разнорабочий Петров даже возревновал.
  
  
  
   Глава 3.
  
   Капитан Томилин
  
  
   Продукция коптильни пользовалась успехом. Кроме местного торгового люда сюда наезжали и представители так называемых "нужных людей". Не только из ближней Рязани, но даже один чудила из самой Москвы.
   Хозяин либо лично встречал гостей, либо отзванивал и говорил - кому, сколько, чего отгрузить. Строго настрого наказывая: пьяными мордами не светится и денег не клянчить. Noblesse obliges!
   Приезжий люд приятностью не отличался. Особых симпатий у местных не вызывал. Взаимно на работяг смотрели с нескрываемой брезгливостью или, в лучшем случае, просто не замечали. Сдержанное неприятие гасилось привычными матюгами. Но был среди "нужных" один человек, который здесь считался почти своим.
   Раз в неделю, в будний день, под вечер, на двор коптильни въезжал пыльный служебный "жигулёк" с синей надписью по борту: ГАИ. Разворачивался, поддавал задом к тёмному проёму низких цеховых ворот и замирал, струясь дрожащим маревом над разогретым капотом. Из кабины, с водительского места, не вылезал, а выдавливал своё грузное "Я", крупный, хмурого вида мужчина, в милицейской форме, с россыпью мелких звёздочек на погонах - старший инспектор ГАИ, капитан Томилин. Василий Семёнович.
   Человеком он слыл угрюмым, неразговорчивым, прижимистым, любящим деньгу. Вместе с тем: не беспредельничал, меру знал, ни с кем не понибратствовал, но и ноги об людей не вытирал. А это в России, согласитесь, не может не вызывать уважения.
   Распахнув багажник и обведя двор тяжёлым взглядом, капитан делал неопределённый жест рукой - общий привет. Вслед за тем на переднее сиденье летели его фуражка, форменный галстук, китель. Портупея с пристёгнутой кобурой, табельное оружие - глаз да глаз - небрежно вешалась на могутное плечо. Из кармана извлекался огромный, как полотенце, клетчатый носовой платок.
   Василий Семёнович обтирал багровое чело и, совсем уже свекольного оттенка, короткую, вросшую в плечи, шею. Громко дышал, раздуваясь грудью, широко разевал губастый рот, выкатывал глаза, обмахивался и снова обтирался. При этом он сам становился, похож на огромную рыбину, которая, по чьему-то недосмотру, сбежала - так и не прокоптившись - и теперь вот, стояла, с чутким удивлением принимая в себя истёкшую было жизнь.
  
   Пока капитан Томилин принимал воздушные ванны, из тёмных ворот, мелким шагом появлялся Валерий Петрович, бережно неся два плоских ящика с копчушкой, аккуратно переложенных по верху плотной промасленной бумагой. Ставил их в багажник и замирал столбиком, как сурок у норки, сонно моргая маленькими глазками.
   Первым не заговаривал, ждал, когда на него обратят внимание. Лишь тогда: - Здрасте, Василий Семёныч! Вежливо отказывался от предложенной сигареты - спасибо, с фильтром не балуемся - закуривал свою. Выдав, отстранённо дымившему капитану, пару фраз о погоде, неслышно удалялся.
   Накурившись, проветрившись, Василий Семёнович стремительно и округло - словно под юбку - нырял рукой, куда-то в утомлённую плоть машины. Шебаршил там, скривившись, прищурив глаз, и вынимал ... гладенькую, ладненькую, студено запотевшую бутылочку водки. Это в такую то жару!
   Фокуса тут никакого не было. По пути в "рыбные места" он заезжал в торговый павильончик магазина: ООО "Теремок", находившегося на полпути между коптильней и городом. Место сбора всех мало-мальски ходячих местных жителей. Здесь исцелялся подорванный организм и угасающий интеллект нации. В "Теремке" имелся ёмкий холодильник, в котором для "своих", даже в самую летнюю жарынь, были припасены охлаждённые водочка и пивко. "Своими" здесь считали себя абсолютно все. Но "теремковские" продавцы и хозяин Зурик Зарнакович (Жмурик Засракович - по-местному) проявляли, невзирая на демократию, большую разборчивость. Холодильник ёмкий, да не бездонный, электричество жрёт, на всех не напасёшься. Некоторым придётся обождать, например, до зимы. То есть разделение происходило на: "тех, своих - которые, как все" и "всех тех, - которые как свои". Томилин в "Теремке" был, естественно, что ни наесть свой. Вот так всё просто.
   Достав "охлаждённую", капитан прикладывал её к щеке, охал и шумно снимался с места, широко шагая к зарослям сиреневых кустов. Где, за жестяной будочкой с газовыми баллонами, на сваленных штабелем старых сосновых досках, было "его место".
   Достав из кармана сложенную вчетверо областную ведомственную газету "За безопасность движения", расстилал её на прогретой за день древесине, усаживался поудобнее и затихал.
   Медитация длилась недолго. Скрученная золотистая пробка летела прочь. Томилин пил из горлышка, мелкими глотками, не вздрагивая и не морщась. Делая глоток, Василий Семёнович прикрывал глаза, а между глотками смотрел туда, где вечернее солнце медленно опускалось за верхушки дальних деревьев. Туда, где небо истёкшее не сочетаемыми вечерними красками, настолько истончилось, что за ним легко угадывалась вечная ночь.
  На душе становилось высоко и нездешне. Это было прекрасно.
   Вместо закуски он нюхал кобуру.
  
  
  
  
   Глава 4.
  
   Знакомство. Их взгляды встретились и вот...
  
  
   Пути Копчёного и "гаишника" на хозяйственном дворе время от времени, конечно, пересекались. Но до какой-то поры особого внимания они друг другу не уделяли. Копчёный был суетно приветлив со всеми, Василий Семёнович щенка хоть и видел, но не замечал. Как окурок на обочине. Но вот однажды...
   - Погоды стоят, Василий Семёнович! - отгрузив в милицейский багажник положенное количество копчушки, Валерий Петрович, разминая сигаретку, завёл светский разговор.
   Копчёный крутился рядом. До приезда Томилина он играл с Петровичем. Валера, вынув из растоптанной кроссовки босую потную ступню, тыкал ею щенка. Тот, притворно ярясь, пытался мягко прихватить её острыми зубёжками. Петров отдёргивал ногу, смеясь своей ловкости. Копчёный поддавался и был снисходителен. С приездом капитана игра была прервана, и скучающий песик поплёлся следом, надеясь на продолжение.
   - Жара, аж яйца всмятку! - вежливо говорил Валера. Рассеянно кивавший капитан
  вдруг замер. Тычок в голенище и какая-то зряшная тяжесть пристроилась ему на мысок сапога. Поражённый "гаишник", ещё не зная гневаться ему или нет, опустил удивлённый взор и обнаружил "нечто" рыжее и кареглазое, пристроившееся у него на ноге и тоже внимательно изучавшее багровый капитанский лик. Их глаза встретились. Долог был этот взгляд и значителен, как в "ковбойском" кино. Вызов был в нём и много ещё чего, что я объяснить не берусь.
   Валерий Петрович, ставший свидетелем этого знаменательного события - знакомства Копчёного с Томилиным - говорит об этом просто: - Этот стоит. Этот сидит. Я курю. Хотел ещё Копчёному вдарить, но не вдарил. А почему? А потому - чую, холодком повеяло, пролетел кто меж нами, крылом коснулся. В носу от райской пыльцы засвербело, чихнул я и понял - это дружба.
   Врёт, конечно, стервец. Но красиво. А теперь перейдём к фактам.
  
   - А это что ещё за высерок!? - проморгавшись, грозно спросил инспектор ГАИ. Валерий Петрович, выйдя из мгновенного морока, явившегося следствием вышеуказанных мистических проявлений, встрепенулся и замахал на псину руками. - А это... Василь Семёныч... Товарищ капитан... тоже собака, собака такая. Василий Семёныч, а это товарищ Копчёный!
   Сбившись и запутавшись, Валера замолчал, а Томилин, нагнувшись, двумя пальцами взял рыжего за шкирку, распрямился и, выгнув руку "кренделем", подвесил того, замершего и посерьёзневшего, у себя перед лицом.
   - Ишь, сволочь, какая и не моргнёт даже. - Заинтересованно сказал капитан. - Ну, ладно!
   Встряхнув Копчёным, как полотенцем, сунул его под мышку, достал из машины бутылку водки и направился к кустам. Испугавшись неизвестно чего, Петров крикнул вдогонку: - Товарищ капитан, вы тока не забидте его! Ответом был такой "милицейский" взгляд, из которого стало ясно, что если тут кого и "забидят", то, скорее всего, самого Петрова.
   - Ты вот что, там, в бардачке печененка есть, подай.
   Валерий Петрович метнулся, нырнул в кабину и тут же вернулся, держа в руках пачку печенья "Русские узоры" и не зная, куда её сунуть. Копчёный, до этого инфантильно свисавший с капитанского локтя, вдруг упруго выгнулся, клацнув, ухватил хрустнувшую упаковку, мотнул треугольной башкой и выдернул добычу из услужливых рук. Собачьи глазки лучились торжеством.
   - Ах, ты...!
   - Цыц! - негромко осадил Валеру Томилин. И круто развернувшись, продолжил шествие.
   Опустив пёсика на траву, Василий Семёнович повторил привычную процедуру: и газетку на досках расправил, и на солнышко пожмурился, и дождался, когда холодная дрожащая пластина в груди, больно упёршаяся в сердце, обмякнет, совьётся и уютно уляжется, нелюбимая, где-то в подреберье. Он уже, похрустывая, скручивал золотистую пробку,
  когда, опустив глаза, снова встретился с немигающим взглядом ореховых собачьих глаз. - Ну, так! - капитан принял решение и зашагал назад в кусты.
  
   Валерий Петрович прыгал на одной ножке у пыльной обочины, вытряхивая камушек из раскрывшейся всеми дырами кроссовки, когда услышал из сирени:
   - Петров, миску!
   Да так и замер, как кургузая цапля.
   - Каку? - шёпотом спросил он, приглядываясь к теням блуждающим в глянцевой листве.
   - Рыжего! Каку?! Мигом! Исполняй!
   С кроссовкой в руке, припадая на босую ногу, сбив по дороге Нину Ивановну (Чёрт заполошный!), Валера понёсся в бытовку. Полминуты спустя, совал облупленный прибор в сумеречную чащу. - Тока помыть не успел. Приятного аппетита...
   - В рыло получишь - прогудела сирень. Миску с силой выдернули, треснули ветки, всё стихло. Валера стоял, невидяще глядя перед собой, когда его с оттягом шлёпнули по спине: - Чуть не искалечил, придурок!
   Обернувшись на разгневанную Ивановну, Петров сказал: - Вот тебе, бля, и русские узоры.
   Копчёный, смиренно поджидавший Томилина, несколько оживился, увидев у того в руках знакомый предмет - свою миску. Сунулся, было, к присевшему возле досок капитану, но был отстранён ладонью.
   - Печенье-то, небось, сожрал уже? - поинтересовался Василий Семёнович. И тут же увидел на траве надорванную, но не тронутую в его отсутствие пачку. - Ай, молодца! Ну, тогда окрошка по-томилински!
   Мимолётно прицелившись, он булькнул из поллитры в миску, с треском раздавил в огромном кулаке пачку печенья и высыпал образовавшееся в бумаге крошево туда же. - Ну, вот, теперь давай в гляделки играть?
   Но Копчёный в "гляделки" играть не стал. Ткнувшись в посудину, он замер на напрягшихся лапах. Кукольные брови - будто углём мазнули - приняли вертикальное положение. Нахальные глазки мельком мазнули по "гаишнику" - с вызовом, опять с вызовом! И принялся хлебать угощение.
   - Ай, молодца, - уже шёпотом сказал Томилин, опустился на доски и сам сделал глоток.
   Выдержав экзамен, Копчёный полез целоваться. Тяжёлая рука придержала его, усадив рядом, обозначив необходимую дистанцию в будущих дружеских отношениях.
   - В тебе, рыжий, есть всё, чтобы вести себя достойно - чем ты выгодно отличаешься от человека. Прими к сведению. А теперь, друг, помолчим.
   Копчёный выслушал глухой рокот человеческой речи и посочувствовал несовершенству человечьего выражения тонких чувств. И так всё ясно! Поначалу ему захотелось, куда-то бежать. Неизвестно куда, но с лаем и рычаньем. Он с трудом сдержался и хорошо, что сдержался, потому, что, вдруг, понял главное и самое важное в своей маленькой собачьей жизни, которое, скорее всего, вот-вот произойдёт. Из кустов должен выйти кто-то огромный и ужасный - как ночной страх - и напасть на сидящего рядом друга! Нужно броситься и защитить.... А самому, наверное, умереть.
   Потрясённый этим открытием, чувством высокой готовности и смертной тоски, щенок грозно забулькал горлом, а потом тихонько заскулил. Раздавленный огромностью эмоций, Копчёный уронил-таки голову на дружеское колено и, подняв разбегающиеся глазки, посмотрел на капитана, ища поддержки и успокоения.
   Томилин пил мелкими глотками, прикрывая глаза, убаюкивая дневное раздражение. А когда открывал, смотрел далеко: на проклюнувшееся разноцветье в вечернем небе, дрожанье воздуха над прогретой листвой, силуэты деревьев становящиеся резными.
   Копчёный, перехватив его взгляд, тоже стал смотреть в снизошедшую благодать вечернего умиротворения. Настроение у него вновь и уже окончательно переменилось. Один глаз пополз выше другого. Копчёный пустил слюну и улыбнулся. Ему было хорошо. Так, улыбаясь, и заснул.
  
  
  
  
   Глава 5.
  
   Выдавленный тюбик
  
  
   Валерий Петрович, Нина Ивановна и Тиша сидели на пустых ящиках под навесом. Изредка поглядывая на пыльные, истекавшие сумерками сиреневые кусты, обсуждали странное происшествие. Собственно "происшествие" здесь видел только один Петрович. Он поделился увиденным с коллегами и теперь хотел знать их мнение.
   - А ничего тут странного нет. - Лениво протянул Тиша. Он сидел без рубашки и, помахивая квёлой веточкой, хлестал себя по плечам, гоняя комарьё и мошек.
   - У тебя никогда ничего странного нет. Помнишь, Федя Рукосуев, когда он в прошлом годе утонул на речке, а потом через три дня объявился? Как ни в чём не бывало. Ходил по домам, жрал ханку и рассказывал людям про царство подводное, чего с ним там приключилось. Так все удивлялись, один ты не удивлялся. Только пить с ним отказался, побрезговал. Я, мол, из подводных обитателей только рыбу люблю, утопленниками не интересуюсь. У всех нормальная реакция - чудо! Один ты - циник.
   - И то верно, гусь ты Тишенька, - поддержала Нина Ивановна. Тихон только ухмылялся, качая головой.
   - Перестань махать! С тобой серьёзно говорят, - Валерий Петрович отобрал у него веточку и бросил её на землю. Лишённый веточки, Тихон принялся чесать синий кораблик, несущийся по острым волнам. Волны бились об островок мохнатых джунглей на его сильной груди.
   - Чего ты, в самом деле, Петрович! Я такого всякого навидался.... Теперь без удивления живу. Это раз. А во-вторых - Томилин, хоть и дорожный, но мент. У них мозги набекрень, точно знаю. Что им крендельком - то нам калачиком. Под их фуражку заглядывать - себе дороже. Так-то!
   Мужики умолкли, но тут вступила Нина Ивановна: - А я, вот, слыхала, что водка с собачьим дерьмом от желудка помогает.
   - Что он его, как тюбик что ли выжимает? - опроверг Тиша. - Тут другое. Я одного "чалого" знал, он в БУРе с мышом дружил. И что?
   - И что?
   - И всё...Петрович сам говорил: симпатия у них.
   - Это, в каком смысле? - не поняла женщина.
   - Тьфу! Дура ты, Нина! - Тихон хотел уйти, но тут кусты затрещали и раздались. Из них вышел Томилин с Копчёным на руках. Спорщики вскочили, как по команде и замерли. Валера, округлив глаза, прохрипел: - Выдавил.... Как тюбик! Мать честная, Копчёный! - Губы у него затряслись.
  
   Замешательство сменилось нервным смехом, впрочем, тут же оборвавшимся под грозным милицейским взглядом, когда Копчёный то ли чихнул, то ли икнул, судорожно втянув и вывалив обратно слюнявый розовый язык.
   - Куда его? Где спит высерок? - хмуро поинтересовался Томилин. Не дожидаясь ответа, зашагал к вагончику-бытовке, под старой липой.
   - Туда, туда! В бытовке под лавочкой, - Нина Ивановна резво взяла с места. Мелко колтыхаясь, вся, от тугого пучка на затылке, до крепких панцирных пяток - промчалась, легко обойдя капитана на прямой. Извернувшись на ходу, и продолжая бежать задом наперёд, кричала Томилину в лицо: - Коврик у него! Там, там! В бытовке под лавочкой. Погоди Семёныч, я тебе дверку придержу. От её крика Томилин щурился, вжимаясь подбородком в грудь, как от встречного ветра.
   Из бытовки "гаишник" вышел один, насупленный, как обычно. На плече болталась портупея с кобурой. Прошёл, молча забрался в машину. Тиша и Валерий пялились на него. Уже тронувшись с места, высунулся над дверцей: - Почему кобыздох без ошейника? Чего он у вас? Собака без ошейника, что человек без паспорта. Непорядок. В следующий раз привезу. И уехал.
   Мужики переглянулись и зашагали к бытовке. Вошли тихо, как к больному. Внутри было сумрачно, душно. Нина Ивановна сидела за столом, подпершись ладошкой, и смотрела под лавку. Валера присел на корточки.
   На вытертом половичке, не по-собачьи, на спине, задрав вверх тонкие, нервно подрагивавшие лапки, спал Копчёный. Треугольная башка завалилась набок. Из открытой пасти - язык, как старая портянка. Один глазик, приоткрытый, цинково отсвечивал. Мощно разило свежим перегаром.
   Валера легонько потыкал пальцем раздутый, в рыжей шёрстке живот и констатировал: - Нажрался, вдребодан!
   Тихон, ухмыляясь, покачал головой. - Не трогай ты его, пусть спит. Нина Ивановна, ты ему водички налей. Где миска псячья?
   - Сейчас принесу, - Валера вышел и направился к сирени. Обойдя кусты, вышел на полянку, критически осмотрелся. Заглянул за доски, где обнаружил десятка три аккуратно сложенных пустых пол-литровых бутылок. Хмыкнул и, подняв миску, с остатками разбухшего печенья, осторожно понюхал: - Бордель! Передёрнулся, ещё раз нюхнул и кивнул сам себе: - Форменный, под милицейской крышей. Сорвал пучок листвы и, на ходу протирая посудину, пошёл назад.
   Посреди двора раздумчиво дымил сигареткой Тихон.
   - Тишь! Пойдем, вмажем?
   - В "Теремок". Прогуляемся.
   - Вот и я говорю. Сейчас, только миску отдам. Что мы хуже собаки?!
   Тиша не ответил.
  
  
   Глава 6.
  
   "Теремок". Клуб одиноких сердец
  
  
   Возле "Теремка" копошились, - сливаясь, распадаясь, - две-три компании завсегдатаев. Всего человек десять. Домой они не торопились. Им не хотелось покидать "клуб одиноких сердец Зурика Зарнаковича", им хотелось общаться. И очень не помешало бы повысить градус общения.
   Тиша с Валерой, игнорируя традиционные призывы "добавить и присоединиться", гордо прошествовали к стеклянной двери продмага. С опрометчиво наклеенным на ней, с уличной стороны, постером "ковбой Мальборо". Опрометчиво - потому, что вы знаете, какие удивительные штуки пририсовывают подобным улыбчивым джентльменам. Художники за подобные фантазии получают деньги. Томящиеся похмельем мизантропы делают это исключительно в целях самовыражения. На определённой стадии душевной смуты, в каждом просыпается художник, мистик и анатом.
   Валера шмыгнул в магазин, а Тиша придержал особо навязчивых страдальцев, чтобы на руках не висли.
   - Товарищи, ваши притязания безосновательны. Общинно коммунистический строй не выдержал испытания жизнью! Ну, куда ты прешь,... сопли подбери! А ты, товарищ, вообще, сейчас в рыло схлопочешь!
   Грубо? Да, грубо, - члены "клуба одиноких сердец" поняли, что это чужие люди, лишённые какого бы то ни было человеколюбия и романтизма. Угомонились, отхлынули и заняли прежнюю диспозицию - пообещав, встретиться и разобраться.
   Появился Валера, с пакетом и брезгливым выражением лица.
   - Тёплое, Тишь!
   - Что тёплое?
   - Всё. И водка и пиво.
   - Кто там, Надя?
   - Нет, новенькая, какая-то. Оглобля белобрысая. Я ей говорю: дай из холодильника. А она - смотрит как на пустое место: я фам уше скасал-ла, тосфитанье.
   - Что, вот так по-козьему и говорит?
   - Ну! Дефективная, какая-то.
   - Та-а-ак.... Ну-ка, дай. - Тихон перехватил рельефный пакет и решительно шагнул к двери в обитель неприветливой "оглобли".
  
  
   Глава 7.
  
   Королеффа Марго
  
   После улицы в павильоне было сумеречно и прохладно, как в заштатном музее. Безлюдье и тусклый проблеск экспонатов вдоль стен. Экспозиция нехитрого быта местного народонаселения. Пахло забывшими своё назначение предметами и сытыми мышами. Заплёванный пол, отсутствие настороженного взгляда смотрительницы, и нелепый, как "ново-русское" надгробие, прилавок, со строгой табличкой "В долг не отпускаем" - вносили авангардистскую нотку в музейный антураж.
   Продавщицы-злодейки не было видно. Тихон смело шагнул к прилавку. Взяв с его поверхности привязанную верёвочкой "открывалку", отстучал по пластику международно-футбольное: ту-ту, ту-ту-ту!
   - По голофе сепе постучи! - продавщица была здесь. Белёсый перистый шар, похожий на искусственную хризантему, торчавший из-за коробок с чем-то консервированным, дрогнул, качнулся и начал подыматься, подыматься, подыматься...
   То, что Тихон первоначально принял за очередное хозяйственное излишество китайских дизайнеров, оказалось достойной головой, на достойном теле. Достигнув почти двухметровой высоты, шар замер и обернулся, явив нахмуренное детское личико на стройной шее и выпирающие ключицы, в вырезе безупречно белого халатика.
   Плавным движением худые руки с длинными пальцами сложились на невнятной груди. Голова чуть склонилась на бок. Взгляд бездонно-прозрачных глаз был снисходительный и уничижающий.
   Тихон на собственные параметры никогда не жаловался, что говорить - вышел ростом и статью. Но тут... Лунный подсолнух - подумал Тиша. Он был не сказать: очарован - восхищён!
   - Ну, что вылуп-пился, россианин?
   А голос?!
   В детстве у него был большой ключ тёмного металла от давно утерянного замка. Он носил его на бечёвке, повесив на шею. Иногда подносил к губам, трогал языком - почему-то чуть солоноватый на вкус. Сложив губы "клювиком", напустив верхнюю губу над нижней, дул в узкое отверстие. Звук получался глуховатый, глубокий и нежный. Вспомнилось, повеяло чем-то тёплым, почти забытым...
   "Дурак Валерка: оглобля.... Фея!". - Я вас хотел - сказал Тиша и сухо кашлянул.
   - Вон пошёл.
   - То есть, я вас спросить хотел. Про это... как его.... А, как вас зовут?! Меня Тихон Аркадьевич.
   - Аркатьевич? Это уше кое-что. А то фсё Кольки, Петьки... таше стытно, феть лысые уше софсем.
   - Ага,... ну да. А ты чего так странно говоришь? Не русская что ли?
   - Со мной слошно. Отец латыш, мать эстонка, муш был русским.
   - А теперь, что? Перестал быть русским? Не модно?
   - Нет, мушем перестал пыть. А русский он по-прешнему. Зофут меня Маргита, латышское имя - отец настоял. Хотя ротилась и шила ф Таллинне. Естчё фопросы?
   - Маргита. А по отчеству вас обязательно?
   - Нет. Женщину это старит. Мошно просто Марго - муш так насыфал. Привыкла, та-ше нрафится.
   - Ну, всё путём! Где Марго, там и королева! - Тихон оправился от первоначального смятения чувств и вновь ощутил себя видным мужчиной. - Вы во сколько заканчиваете работу? Позвольте пригласить на небольшой банкет, в вашу честь.
   - В восемь притёт Натя, стам кассу и сфопотна.
   - Вот и чудненько! Значит в полдевятого! За вашим магазином, у "Кандратия". Знаете?
   - Как не снать, - Маргита грустно смотрела на него. - Только фот что, Тихон. Я санималась греплей, акатемитческой. О русских мушчинах и мушчинах воопшче у меня слошилось опретелённое и не самое лутшее мнение. Не расочарофывайте меня. Мне мушика прихлопнуть - что муху.
   - Марго! О чём речь, когда мы перейдём на "ты", вы убедитесь - джентльмены есть везде!
   - Путем смотреть.
   - Во-во! Только, Марго, предлагать королеве тёплые напитки - дурной тон. Тут заходил мой друг, тоже, между прочим, участник банкета. Остался в недоумении.
   - Это такой, кургузый, неровно стришенный?
   - Он самый.
   - Понятно. У нас холотное только для своих.
   - Марго, я очень постараюсь стать своим. И не из-за пива. У меня другие мотивы.
   - Это комплимент?
   - Да.
   - Ну, тафай.
   - И добавь коробку шоколадных конфет.
   - Лутше маринофанных грипочков.
   - И маринованных грибочков!
   Приняв пакет, с обновлённым и дополненным содержимым, расплатившись, Тихон направился к выходу: - Ждём!
   - Не тута, там клатофка, - улыбнулась Маргита
   - А, ну да. Темно тут у вас! - и вышел.
   Маргита повернулась к стеклянной стойке, заглянула в неё, повертелась, уперев руки в бока: - Королеффа!
  
  
  
   Глава 8.
  
   У "Кондратия"
  
  
   За магазином, отстранясь от чахлых кустов, в тени редких, весёлых берёзок, светло и почти по-домашнему образовался питейный пятачок. У огромного, живописно-корявого, голого, без коры пня - прозванного неизвестным остроумцем "Кондратием" - пристроилась пара самодельных лавочек. Из составленных друг на друга кирпичей и перекинутых между ними досок.
   Самое народное и демократичное кафе - сколько таких по России - почти никогда не пустовало. Несмотря на общедоступность, привычного для таких мест мусора здесь не было. За этим следил местный дурачок и философ Аллилуйя. Скромно-доброжелательный, с неизменным выражением глубокой задумчивости на плоском лице, Аллилуйя, помахивая по земле лиственничным веничком, тихо приближался к расположившейся у пня компании. А, приблизившись, впадал в неистовство, поднимая своим веником настоящую пыльную бурю.
   Тут надо было сказать: "Ну-ну, не пыли. Присаживайся с нами, угощайся. Да за нами прибери". Аллилуйя переставал махать, присаживался сбоку - на землю, говорил: Всем аллилуйя! Выпивал, угощался, улыбаясь, вслушивался в общий разговор, потом высказывал одну из своих загадочных фраз и, дождавшись удобного момента, незаметно уходил.
   Откуда явился, Аллилуйя и почему здесь прибился - чёрт его знает. Он был не из местных. Его считали юродивым - в том высоком смысле, который принят на Руси. Некоторые из его речений пересказывались и трактовались всерьёз. Чем непонятней были его слова, тем глубже смысл в них вкладывали. А если учесть, что говорил он не столько на русском, сколько на каком-то птичьем языке, то это и вовсе повергало местных пьяниц и их кумушек в трепет.
   Тихон и Валера, обогнув магазин, вышли на поляну к "Кондратию". Оба они здесь уже бывали, но не часто. Доступный им будничный мир месяцами ограничивался территорией коптильни. Это нисколько не томило и не угнетало их. Напротив, суетные волны внешнего мира лишь слабым рокотом транзисторных новостей напоминали о себе. Такой образ жизни Тихон прокомментировал строчкой из любимого Высоцкого: Дайте же мне свободу - что я с ней делать буду? А Валера, почему-то всё чаще вспоминал армию, к службе в которой, в отличие от интерната, относился тепло и с ностальгией. Стремнины новых течений не манили, запахи злых ветров не будоражили. Битые перебитые, эти люди упали в свою тихую заводь. Подарки розданы, чудо произошло - они до сих пор живы.
  
   - Жидкое, - в тенёк. Мягкое, тоненько-тоненько - ломтиками. - Предвкушал Валера. Вдруг он резко остановился. Идущий за ним, задумчивый, под впечатлением нового знакомства, Тихон ткнулся ему в спину.
   - Во, блин, маралы, нашу траву топчут. Усмири. Я сумку подержу.
   Возле пенька, повалив одну из самодельных лавочек, театрально вскрикивая и принимая угрожающие позы, пихались плечами два индивидуума. Толстый и тонкий. Толстый, зловеще ухмыляясь, пытался боднуть малиновой шелушащейся лысиной тонкого в лицо. А тот ударял ногой в стоптанном сандале противника по голени. Пинки проходили без видимых последствий, и тонкий трагически взывал: - Пусть ты прав, но не ударить тебя не могу. Позволь!
   - Футы-нуты! - отвечал толстый, делая очередной выпад ядрёной башкой. Хрящеватый нос худого находился бы в большей опасности, будь нырки толстяка более прицельны. А так он устремлялся неведомо куда. Видимо, последней его жертвой была та самая разрушенная скамейка. Иногда, если успевал, худой хватал пролетающего мимо оппонента за шиворот. Устанавливал перед собой и продолжал атаку. - Пусть ты не прав...
   Тихон вздохнул и пошёл наводить порядок.
   - Так, Вахмурка и Кржимелик, брэк!
   Во время очередного нырка лысого, Тихон ухватил обоих противников за шиворот и с треском соединил таки их лбы. Результат был мгновенный. Вмешательство третьей стороны прекратило междоусобицу. Горькое недоумение отразилось на лицах обоих аборигенов. Они, как бы, разом протрезвели. Глазами полными слёз смотрели друг на друга, безмолвно вопрошая: "Что же это? Как же это мы так?". Тишу вроде бы и не замечали.
   Толстый выставил кривой указательный палец: - А у тебя, Степаныч, шишка растёт.
   - Где, Вить?
   - На лбу.
   - Шишка не хрен, пусть растёт.
   Худой взглянул на Тихона. - Вы, что, товарищ, по поводу столика? Так мы уже уходим. Лысый вдруг взъярился, с криком: - Гадство! Гадство! - кинулся в кусты. - Витя! Не надо! - худой убежал за ним.
   - Во, чудилы! - Валерий Петрович принялся восстанавливать лавочку, наводить порядок у "Кондратия". На пеньке был постелен предвыборный плакатик - кого-то, во что-то - с фотографией прохиндейского то мурла. На лбу у "мурла" стояла фаянсовая чашка, с надписью: Люби меня, как я тебя. Скомкав изгвазданный, заскорузлый плакат, Валера заинтересовался чашкой.
   - Тишь, давай себе возьмём?
   - Что ты всякий триппер в дом тащишь.... Оставь. Людям пригодится.
   Через пятнадцать минут натюрморт был готов. Застеленный свежей газетой, заставленный пластмассовыми стаканчиками и тарелками с нарезанной закуской, консервами, раззявившими рты, запотевшими бутылками - стол радовал глаз, манил.
   Отмахивая целлофановым пакетом назойливую осу, Валерий Петрович томился. - Ну, чего она не идёт? Может, начнём? По сто граммчиков?!
   - По сто граммчиков? Ну, разве что для вдохновения...
   - Только для вдохновения. Остальное потом. Ну, будь!
   Едва чокнулись и выпили, появилась Маргита. Она подошла и снисходительно, с высоты своего роста, произнесла: - Уже фыпиваете? Не тоштавшись меня, дамы?
   - Марго! Трезвым общаться с такой девушкой, можно только женившись на ней.
   - Что, такая страшная?
   - Совсем наоборот, суперляля! Заливаю пожар. А то крышу сорвёт.... От вожделения.
   Марго была польщена. Валера и Тиша сидели рядом. Она присела напротив.
   - Воштеление... Интересно, Тихон Аркатьевич, интересно!
  
  
  
   Глава 9.
  
   Разговоры, разговоры...
  
  
   Валера чувствовал себя неловко. Выпивать с женщинами он любил, но там должно быть всё естественно. А это токование его раздражало. Чтобы снять напряжение, он предложил: - Ну, давайте, что ли, за знакомство.
   - Мне - Фалера, кашется, - вина. А фы, Аркатьевич, полошите даме гриппочков.
   Взяв наполненный стаканчик, она встала, вознесясь - как показалось продолжавшим сидеть мужикам - головой в самое небо. Белый шар её причёски светился на фоне заката.
   - Ну, за фас, мальтчики! Аркатьевич, фы не запыли? Не расочаруйте меня. А ф фас,Фалера, я уже уверенна!
   - Оправдаю - мрачно буркнул Петрович и резко выпил. Как гвоздь забил.
   Как водится, первые минуты застолья - что-то вроде настройки оркестра, перед началом концерта. Всеобщий сумбур, не заостряющий внимания и не ласкающий слух. Визгливые вскрики ещё самостоятельных инструментов, беглое подтягивание провисших струн, поиск верной тональности.
   И вот уже кто-то плеснул вверх пригоршню нот, всем знакомого, сотню раз играного вступления - давайте, братцы! Пора!
   Запоздавший, смущённо улыбаясь и отвешивая поклоны, инстинктивно пригнувшись, торопливо пробирается к своему месту.
   Штрафнику выдайте "До"! Быстренько настроиться, догнать остальных. Вот и всё! Все в сборе. Дирижёр уже взлохматил редеющую шевелюру, взмахнул невидимой палочкой. Поехали!!!
   Так, так везде и всегда. И, слава Богу! А те, которые этого не понимают... Мы с ними не то, что в одном поле... Мы им вообще на наших полях срать не дадим.
   - У меня сосед с соседкой - Валера похрустел огурцом, акцентируя паузу - муж с женой.
   - Ну?!
   - Вот тебе и ну. А тут так разошлись в разборке по-семейному, что он ей глаз выбил. Правда перед этим она ему разделочной доской по башке врезала. Ну, подлечились они маленько оба. Этому, с башкой, уже ничем не поможешь, а курве я повязку на глаз сшил. Чёрную, с нашлёпкой, как у Кутузова. Шутейно, конечно. А она всерьёз: почему чёрную, а не в цветочек - не празднично. Это я к тому, что женщина - всегда женщина.
   - Ну?!
   - Вот тебе и ну! Давайте выпьем за хороших женщин, которые умеют радоваться жизни!
   - И за хороших мушчин, которые не бьют женчин по глазам - строго добавила Маргита.
   Поулыбались друг другу. Выпили. Каждому было что сказать.
  
   - Я то шестнатсати лет тумала, что фо фсём финофаты русские.
   - Потом других виноватых нашла?
   - Нет, не то. Потом мы с репятами уфлеклись путешестфофать автостопом.
   - А! Заплечные, что ли?
   - Фалера, по морте? Так фот, гте мы только не пыли. Фесте плохо. А много гте естчё горасто хуше, чем у нас ф Эстонии. Чьто же так? Етешь - красифо, вольно. Сойтёшь с машины: ну там село, горот - мрак! Люти страшные, групые, злые. Затчем? Так хорошо, шифите! Нет, по уши ф терьме, копейки сфои считают, ресать труг труга хотят. Я много естила, потом наркотой балофалась. Зафясала. Потом, этого типа фстретила - моего мужа, пыфшего. Тумала: плейбой, супер, окасался терьмо.
   Приехал, фесь из сепя. Иномарка, костюмтчик, молотой, солитный, красифый. Закрутили. Потарки, угостченья. Поехали со мной.... Замуж беру.... Ах, я летала! Парила. Правта, мне уже тогда кое-что ф. нём не нрафилось, но тумала - люплю, прифыкну. Уснаю получше, прифыкну. Уснала, дура!
  Тихон, до того спокойно покуривавший, проявил живой интерес.
   - Чем обидел?
   - Опител? Кута ему опитеть - расочарофал!
   Тихон вздрогнул.
   - Фам понятно?
   Тихон налил себе сразу полстакана, выпил. Его нижняя губа обиженно поползла вперёд, глаза зло прищурились. Он покосился на Валеру.
   - Нам слишком сложно? Нам надо проще? А то не поймём? Ты понял?
   - Мы тёмные.
   - Во-во!
   - Мы глупые.
   - Во-во!
   - Мы ветошь протирочная.
   - Во-во!
   - Ребьята! Ну, затчем фы так?! Я не хотела. Я не так. Я хотела...
   - Она хотела! Да, Валер?!
   - Они все хотят.
   - А мы, как это?
   - Ветошь протирочная.
   - Во-во!
   Замолчали. Каждый смотрел перед собой. Первым не выдержал Тихон.
   - Я, Марго, между прочим, когда-то давно даже студентом был. Правда, два курса всего. Читал много. Кино знал, особенно комедии французские. Геологом хотел стать.
   - А потом?
   - А потом - суп с котом. Дурак был, хотел от жизни взять всё и сразу. То, что брал, пылью обернулось. А меня за хобот и в стойло. Теперь вот здесь осел. И, кстати, Марго, не жалею. Я, когда-нибудь, уеду отсюда. Но только когда почувствую - пора.... И может быть не в одиночку. Но это не просто: кругом все такие разочарованные, сморкнуться некуда - в разочарованного попадёшь!
   - Я же исфинилась. Тихон, Фалера?!
   - Да ну вас на хрен! - Валера разлил водку по стаканам. - Марго, вино курям отдай, или на утро оставь. Поехали. Мировую!
   Выпив, отдышался, потянулся за сигаретами.
   - Вот и помирились. Молодцы. У меня рассказ из жизни есть, как раз к такому случаю. Значит.... О, пардон, это, что ещё за чучело? Э-э, не пыли, видишь, люди сидят!
   Тот к кому обращались - пожилой, плешивый мужик с пегой бородкой - словно не слышал. Вид затрапезный, стеганая безрукавка, поверх замурзанной футболки, тренировочные с лампасами, резиновые пляжные шлёпанцы. Упруго, с нажимом, он продолжал шаркать разлапистой метлой по земле, с каждым взмахом подгоняя плотный столб пыли к
  сидящим.
   - Ты что, лысый чёрт, оглох?!
  Мужик не поднял глаз, буркнул что-то под нос и продолжал своё дело.
   - Так, - Валерий Петрович привстал, - сейчас я его вырублю.
  
  
  
  
   Глава 10.
  
   Аллилуйя.
   (и опять разговоры)
  
   Бородатый коротко зыркнул из-под лохматых бровей и закрутил метлой маленький смерч.
   - Ах ты, гад!
   - Стой, стой, Фалера! Это федь Аллилуйя! Не так нато. Аллилуйя, не пыли, с нами посети, а за нами упери.
   Мужик замер и подняв голову, осмотрел компанию. Маленькие его прозрачные глазки были полны ласковой укоризны. Так смотрят на нашкодивших детей.
   Просеменив в сторону, он сунул метёлку под куст, а, вернувшись, уселся возле стола на землю: - Аллилуйя!
   Тихон и Валера переглянулись.
   - Эй, мужик, ты чего там, как таракан? Давай сюда, на лавку!
   - Тэрра фирма.
   - Чего, какая фирма?
   - Я говорю: тэррам ханк пункти лёко понимус ад унивэрса рэфэрэнтэс, - и, собрав все свои морщинки, расплылся в беззубой улыбке.
   - Ишь, зачирикал! - констатировал Валера. - Небось, выжрать хочет. Посуду бы ему свободную.... Не из одной же с ним пить.
   - Так вон чашка - "люби меня"...
   - Так ты же говорил...?
   - Мало ли...
   Закончив перешёптываться, Тихон заглянул под стол.
   - Товарищ, так и будете там сидеть? Выпейте с нами, из кружечки, не побрезгуйте.
   Аллилуйя сделал успокаивающий жест: - Сапиэнс, кви проспицит, - и, сунув руку под стёганку, извлёк захватанный гранёный стакан. - Мне беленькой, пожалуйста.
   - Дурак-дурак, а дело знает, - Валера налил в стакан убогому.
   Старик, благодарно приняв подношение, подержал на отлёте, разглядывая жидкость на просвет.
   - Мультум ин парво, - и одним махом выпил. Задышал, зашлёпал губами, лапнул со стола пучок лука. Разом запихнул в рот, зачавкал, поочерёдно подмигивая слезящимися глазами.
   - Силён, бродяга, - Валера покачал головой - я одного знал, так он любил исключительно зубной пастой закусывать.
   - А у нас один зелёнку пил, - вяло добавил Тихон. Видно было, что думал о другом. - Так что там с твоим мужем, Марго?
   - А! Интересуетесь, Аркатьевич? Как скасать? Фсё, что касалось пустяками, стало ф нём омерсительно. Фсё, что гофорил - гатость. Естчё эта его привычка... Я стала им брекофать, не хотела с ним спать
   - Это какая же привычка. - Тихон явно мотал на ус.
   - Кофырялся.
   - Как это?
   - Он фсё фремя кофырялся, особенно когда нервничал. Ф носу, ф ушах, фо рту, ф ногах! Или сначала ф ногах, потом фо рту. Даже кокта с тобой гофорил, фынет что-то из уха и ф рот. Это так не фязалось с внешностью плейбоя.
   - Можно перебью - Валера тоже заинтересовался рассказом - у нас на автобазе, где я раньше работал, был один мужик, так он колбасу ел, только если она протухнет. Свежую ни-ни.
   - Отрафился?
   - Не, как-то обожрался тухлой колбасы, шёл по улице, видит - красивая иномарка стоит. Ну и чего-то взыграл в нём пролетарский гнев, газы, что ли в голову попёрли. Достал он из кармана дверной ключ и нацарапал на капоте: ВОР. А тут возьми, явись хозяин. Так он и хозяину тем же ключом всю морду расковырял. Теперь сидит на общем режиме, трупоед.
   - Валер, чего ты встрял со своим говняным пролетарием? Видишь, человек про себя рассказывает. Извини, пожалуйста, Марго! Продолжай.
   - Ну, Если интересно? Уехала я с ним. Он тут жифёт, неталеко. Прожили с ним полгода. Притёт вечером трезвый, фосбуштённый. Я ему потинки снять толшна, а потом сятет в кресло, ф ногах кофыряется и расскасывает как он "пенку снял с барашка гунявого" - у него своя фирма торгово-посредническая - так он как кого облапошит, насыфал "пенку снять". Расскажет, а потом пристофать лезет. Меня даже рфало. Так я это испольсофала, гофорила, что переменная и что тыкаться нелься. Что бы он не лез. Он обратовался: рык-рык, рык-рык. Мальтчика хочу. Тыкать перестал. Какой мальтчик?! Естчё один такой урод родить?!
   День не спала, дфа не спала, месяц. Однажды ночью фстала, он спит. Иду на кухню, выпила коньячку, выкурила сигаретку и пошла ф туалет, вешаться. И уже пофесилась, так он меня и тут достал. Приспичило ему, а я тферь запыла запереть. Фынул он меня, откачал. Ф дурку ко мне с цфетами, коньяком, апельсинами. Я как склонная к суициду лежала. И фсё допытывался: что, да что.... Я молтчу. Так ничего ему не сказала.
   Вышла, ни денег, ничего. К нему восфращаться не могу. Куда? Устроилась на автостанцию уборщицей, спала там ф бытовке. А он - быфший муж, не отстаёт, преследует. Ну, я его быстро отучила. Как? Я когда ф больнице месяц бала, с глаффрачом спала. Просто так, от ужаса. Так мне страшно и отиноко касалось. А он очень добрый был, правда, тоже сумасшедший, абсолютно. Выдумал этот чудик себе защитника, который ф мечтах с его обидчиками рапрафляется. И так он, со фременем, сжился с этим образом, что стал фременами себя с ним ассоциировать. Растфоение личности. Сфали этого героя: Манделома Лу. Гофорю по буквам: М-а-н-д-е-л-о-м-а Л-у. Я то же не сразу поняла. Это то ли пират ф отставке, то ли благородный разбойник. Ф оранжевом трико, полумаске и синем берете с пером. Кошмар!
   Доктор этот естчё и тихий пьяница, фсе об этом знали, но это так обыкновенно! Иногда он бегал по больнице ф очень странном фиде, но никто не пугался. Понимали, - он тихий, у него горячка. Побегает и перестанет, а врач хороший.
   Он о "Манделоме" никому не рассказыфал, а мне рассказал. Только потому, что на десятую ночь со мной, точно понял, что я - Маргита Цимлянская, королефа этрусков. Это не снаю кто.
   - Вроде народ такой был. На Апеннинах. Что ли где-то...
   - Где, где? - Валерик, совершенно заворожённый, ловил каждое слово.
   - На Апеннинах. Ты это не запоминай. Это неточно.
   - Ну, если неточно...
   - Так фот! Он - этот глаффрач, ф минуты помутнения, становясь героем, очень любил неспрафедливость искоренять. Только скажи. Я и сказала, пожалофалась. Тут такое натчалось! Дфух дней не прошло, фрывается он ко мне ф бытовку, под вечер, уже после отбоя, сильно "под шафе" и в образе. Рычит, глазами молнии мечет. В апельсиновом нижнем белье, босиком, пол морды углём размалёфанно, на голофе синий плюшефый берет, с петушиным пером. Где, - гофорит - насильник и слотей!
   Я у него спрашифаю: какой сегодня день? Он как заорёт: Возмездия! Та нет, - гофорю - день недели? Суббота? Так, насильник каждую субботу, будь хоть ядерная фойна, ф биллиардной шары катает, до одиннадцати, а потом домой. Ага! Герой сорвался и вперёд. Мстить.
   "Мой" потом извиняться приходил. Фсё понимаю, и развод дам, только этого больше не надо! Обосрался, - гофорит - разом за всю жизнь. Доктор его и беретом душил, и глаз пером колол. Визгу было на фесь город! "Бывший" правда, так и не понял, кто это был. Но, что от меня прифет - врубился, а это главное. Вот так.
   А через пару месяцев, я сюда перебралась, к Зурику Зарнаковичу устроилась. Он добрый. Ноя с ним не сплю. Имейте ф фиду! Ну, что интересно?!
   - Очень. - Ответил Валерик.
   - Я таких девушек сильно ценю, - подняв стакан, негромко сказал Тиша. - За тебя, Маргита!
   - За меня. - Легко согласилась она.
  
  
  
  
   Глава 11.
  
   Террорист Утюк.
  
   Едва выпили, как что-то со свистом разрезало воздух и, грохнув, разбилось о берёзу, засыпав стол мелкой крошкой. Никто ещё ничего не успел понять, а Тиша, перемахнув стол, уже нёсся огромными прыжками к противоположному концу поляны. Вломившись в кусты, коротко повозился там и явился, ведя перед собой за шиворот мордастого мужика - того самого, что бодался с "носачом".
   - А если бы ты попал, а гнида, если бы попал?!
   - Психическую! Я только хотел психическую!
   - Полюбуйтесь на гада, кирпичугой в нас запустил.
   Валера с Маргитой повыскакивали из-за стола. Только Аллилуйя продолжал сидеть, отряхивая кирпичную пыль с лысины.
   - Психическую! Я только попугать! А зачем вы мой пиджак украли?! Вон он, пиджачишко мой, на сучке висит.
   - Чего, это кто украл?! - Валера перегнулся через стол и коротко ткнул кулаком мордастого в нос.
   - Ой!
   - Ты, террорист грёбанный, сейчас сам на сучке повиснешь.
   - Стойте, стойте, - Маргита раскинула длинные руки, разводя противников, - тафайте разберёмся. Непонятки! Тиша, не терши ему форотник так, он сатыхается. Граштанин, я тейстфительно подняла фаш питшак и пофесила фот сюда, просто, чтобы он не пропал, его никто не крал.
   Пойманный покрутил головой, пытаясь отдышаться.
   - Этот меня в ухо ударил, я правильно расслышал: я могу забрать пиджак?
   - Та.
   - И вы не на что не претендуете?
   - Та.
   - Значит, ошибка вышла?
   Мужик как подкошенный рухнул на траву.
   - Простите меня люди добрые, мудак я!
   - Мудак и есть, - Валера всё крутил в воздухе кулаком. Прикидывая, сумеет ли достать ещё раз коленопреклонённого.
   - Давай вон туда, к философу под стол. Два мудака пара, да философ?
   - Нихиль эпэдио. Казус а нуллё прэстантур
   - Вот-вот. Казус. Принимай жильца.
   - Да ладно тебе Петрович, - удержал друга Тихон, - пусть сядет нормально, расскажет кто такой.
   - Может, я не желаю с ним за одним столом сидеть, вот пусть из-под стола и рассказывает.
   - Не по-людски как-то...
   - Нет, нет! Товарищ прав, не достоин. Я вот сюда рядышком, к благообразному на травку.
   Наступила пауза, во время которой Маргита брезгливо разглядывала два лысых "кумпола", выглядывавших из-за столешницы
   - Нет, это чёрт знает что такое. А ну-ка, фылезайте, оба.
   - Квод нэго - проблеял благообразный. Метатель кирпичей напротив, проявил заинтересованность.
   - О, женщины, они всегда спасали меня, впрочем, они же и погубили.
   С кряхтеньем он полез на лавку.
   - Фылезайте, фылезайте. Так-то лучше. А фы, Аллилуйя? Ну, как хотите. И, для натчала, как это...? Чашу примирения!
   Она кивнула на "люби меня".
   - Фалера!
   - Я против. Он нас чуть не поубивал, придурок.
   - Он пылкая натура! Тиша?
   Тихон молча набулькал в чашку и подмигнул Маргите - он уже не сердился, кажется ситуация забавляла его.
   Из-под стола протянулась рука со стаканом.
   - Простите философ, вы тихий, как гриб.
   Налили всем. Чокнулись, выпили.
   - Фот, хорошо, - Марго радостно сияла глазами. - Хорошо ситим. Так, что фы там о женчинах, незнакомец? С этого места попотропней. Ужас, как люплю слушать про люпофь. Та, Тиша?
   - Та. - Буркнул Тихон.
   - Любовь. Женщины. Вся моя жизнь в этом. Но, для начала представлюсь: Семён Вячеславович Утюк. На конце "К". Но это я так, для проформы. Знаю, что бесполезно, всю жизнь в "утюгах" проходил. Позвольте папироску, и прикурить.
   - Может тебя ещё с ложечки покормить?!
   - Мальтчики!
   - Фея милосердия, - Утюк благодарно склонил голову, забликовав теменем. Так вот, для вас! История моей жизни. Как на ладони. Борьба света и тьмы.
   - Короче, тетерев. - Петрович всё ещё злился.
   - Хорошо, короче. Начнём с того, что я родился от женщины...
   - Вот странно-то! А мы думали, ты прямо из яйца вылупился, то ли правого, то ли левого.
   - Фалера!
   - Молчу, молчу.
   - А вот и странность.
  
   Рассказ (лысого)
  
   Дело в том, что отец мой Вячеслав Трофимович Утюк, был сектант - анахорет. Проповедовал уединение и воздержание. Секта немногочисленная, но крайне ортодоксальная. Работал художником - ложечником, расписывал деревянные ложки в стиле "Хохлома", пять копеек с одной стороны, пять копеек с другой. Десять копеек штука. Жил бедно, но с достоинством.
   И вот однажды, в ночь полнолуния, когда выли собаки, у него в мозгу явился образ: цветной и прелестный. Картина. Он, забросив ложки, заперся на несколько дней, ни ел, ни пил и создал полотно "Дети, играющие в шар". Художественный стиль "примитивизм". Почти лубок, но с примесью гениальности.
   Увидев, что работа окончена, он плотно покушал, завернул полотно, прямо с подрамником, в газету и куда-то уехал. Оказалось в Москву. Там он пошёл к своему товарищу, ещё по ремесленному училищу.
   Товарищ, в своё время, ложки расписывать не захотел. Некоторый период порисовал плакаты с "рабочим и колхозницей", а потом чего-то такое отчебучил. Посидел в "дурке", примкнул к художникам - авангардистам и сделал себе имя на западе.
   Папа позвонил в дверь авангардиста в семь утра и, когда тот открыл, прямо с порога, срывая клочьями газету, сунул ему под нос "Детей, играющих в шар".
   Авангардист, похмельный и не выспавшийся, сначала ударил папу коленкой в пах. Потом взгляд профессионала зафиксировал мелькнувшую в падении вспышку бесподобной цветовой гаммы, озарившую собой коридорный сумрак коммунальной квартиры.
   Стремительно склонившись, он буквально выдрал из скрюченных пальцев "поверженного", сияющее полотно. Присмотрелся и пришёл в неописуемый восторг.
   Ну, далее, художник поднял папу, признал в нём своего старого друга. Бурно - сумбурная встреча. Авангардист наскоро похмелился, и, подхватив вновь обретённого товарища, помчался с ним по своим знакомым. "Дети, играющие в шар", в большой хозяйственной сумке кочевали с ними из квартиры в квартиру.
   Результат: спустя две недели папа получил "белую горячку", понял и навсегда принял глубокий сакральный смысл водки с пивом и обрёл статус гения.
   Падение анахорета в бездну порока было стремительным. По собственному признанию, с момента знаменательной встречи с другом художником, он ни одного дня не был трезвым. Пьянство, вызванное обстоятельствами, быстро переросло в страсть.
   Более того! До сих пор избегавший женщин, папа вдруг кинулся в разврат. Девственности его лишила критик Сочинская, неопрятная, в седых патлах женщина. Безумный взгляд, горячечные речи и действительно художественное неординарное чутьё, лет двадцать назад сделали ей имя. Отец полюбил женщин, всех, без разбора!
   Он спал с посудомойками и поэтессами, и посудомойками - поэтессами, и поэтессами - посудомойками, и обкомовскими дочками, и с вокзальными проститутками.
   Он пил с грузчиками - драматургами, с академиками - недоучками, с детективщиками и альтернативщиками, с артистами и гитаристами.
   Он шёл, как заблудившийся человек в пургу, без дороги и без памяти, заглатывая на ходу хлеставшие его снежинки.
   Долгое время папа ничего не писал, мало задумываясь об этом. Но постепенно лёгкая душевная смута переросла в нём в острое беспокойство. Он кинулся за работу. Но чтобы он ни делал, у него получались ложки. Портрет - ложка, пейзаж - ложки, натюрморт - много ложек. Пять копеек с одной стороны, пять с оборотной. Гривенник - цена.
   Вячеслав Тихонович впал в ступор. Жил он тогда в мастерской друга авангардиста. Ночами, папа вскакивал, босой и взлохмаченный, подходил к картине "Дети, играющие в шар", висевшей на почётном месте, и часами простаивал, глядя на неё.
   Моя мама - врач нарколог, впервые увидела несчастного гения на приёме у себя в кабинете. Жалкий и трясущийся, со слезящимися глазами. Совершенно неспособный выполнить строгое мамино указание - попасть пальцем в собственный нос. Он, вдруг, вызвал у неё необъяснимый приступ жалости.
   Женщина спокойная и уравновешенная, холодная, привыкшая к строгости по отношению к себе и другим, перевидавшая сотни таких доходяг неожиданно "поплыла".
   - Не знаю, что это было - говорила она мне. - Сияние? Никакого сияния от него не исходило. Вонь исходила. Вонь давно немытого человеческого тела. Он не был мучеником от искусства. Он был гадким утёнком, так и не ставшим лебедем. Мерзким, ужасным, до скрежета зубовного, средоточием всемирной скорби и отчаянья. Эти два понятия были сконцентрированы в нём в чудовищных пропорциях. Казалось, из него шёл постоянный писк существа, придавленного непомерной тяжестью. Это было невыносимо!
   Я взяла его, отмыла, промыла, наколола витаминами, а потом уже не смогла оторвать от своей груди.
   Он присосался ко мне, как слепой кутёнок. К тому же это был выдающийся дрючок - гипертрофированная сексуальность. Как ни странно, алкоголь никак, по крайне мере в худшую сторону, не сказался на его потенции. Вот уж в чём он был действительно гениален! Возможно, через секс, он бежал от постоянно терзавшего его ужаса. Но для меня это была настоящая находка. Он открыл мне целый мир. Короче, я дура.
   А потом родился ты. Лучше бы я удавила тебя в колыбели. Ты унаследовал все его пороки.
   Так говорила мне мама. Унаследовал: я алкоголик, бабник и неврастеник. Ну, убейте меня теперь! Только не очень больно.
   Лысый замолчал и обвёл взглядом притихших слушателей.
  
   - Замечательная нофелла, - Маргита ослепительно улыбнулась ему. - Тафайте фыпьем. За фас! За достоинства фаших нетостатков.
   - Выпить я хочу. Тяжесть воспоминаний.
   - Ещё бы, - бурчал Валерик, разливая по стаканам. - Недостатков у нас всех - во! Чего ж не выпить на халяву. Эй, под нарами, не спишь?!
   Но Аллилуйя не спал:
   - Эх, беда: то хрен длинный, то рубашка коротка! Авиус эррат сэпэ анимус.
   - Вот именно. Ну, поехали!
   Выпили. Маргита сильно потянулась и на выдохе шлёпнула кулачком по столу.
   - Всё, Семён Вятчеслафофич, берите свой питжак и уходите. Я фас буту помнить.
   Утюк молча выбрался из-за стола, снял пиджак с берёзового сучка, встряхнул и перекинул через плечо. Ушёл, не оглянувшись.
   - Мальтчики, нам тоже пора. Заметчательный был фечер. Спасибо! Тихон Аркатьевич, профотите меня.
   - Хоть на край света.
   - Не пошли. Это на сосетней улице. Фы, Фалера, итите не спеша, Тихон фас тогонит. А Аллилуйя сдесь приберётся. Та, философ?!
   Старик неожиданно легко, улыбаясь, поднялся с земли.
   - Идите с Богом. Отныне и вовеки. Уж вы мне поверьте. Индупэдита суис фаталитус омниа винклис сунт.
   Марго подхватила Тихона под руку, и они ушли. Аллилуйя уставился на Валеру.
   - Ну, что, фря. Ты ведь хочешь меня о чём-то спросить?
   - На кой хрен ты мне нужен, чего-то спрашивать?
  Философ молчал.
   - М-м-м.... Сколько сейчас времени?
  Старик молчал.
   - А как тебя зовут?
   Аллилуйя вскинул руку, улыбнулся и приобняв Валеру, что-то зашептал на ухо. Тот отпрянул, покрутил пальцем у виска и, сплюнув, полез через кусты.
   - И самое главное, агнец! - закричал Аллилуйя в след. - Лятэт ангвис ин хэрба. Экзитус леталис... Экспэримэнтум ин анима вили!!!
   Треск в кустах затих.
   - Тьфу, аменс.
   Валера, не спеша, брёл, ступая босыми ногами по тёплой пыли грунтовки, кроссовки он нёс в руках. Ему было почему-то грустно. Он был уже на полпути, когда раздался свист - догонял Тихон.
   - Ты чего плетёшься как затраханный?! Я уж думал ты давно на месте. Ах, Валер, какая женщина!
   - Да, Тишь, краля ничего.
   - Ничего - это не то слово. Супер! У меня крышу снесло!
   - А чего не остался?
   - Не пустила.
   - Понятно. Морковка на верёвочке...
  Тиша засмеялся.
   - А ты чего такой? Живот что ли болит?
   - Да нет. Так чего-то. Знаешь, что мне этот старый пень сказал, когда вы ушли?
   - Ну?
   - Я ему говорю, типа: как звать-то тебя, мудило? А он приобнял меня, и этак на ушко: Илия. Илья Пророк. Среди вас живу, вот он я, и всё про вас козлов знаю и понимаю - что особенно грустно.
   Я ломанул от него, а он мне в след ещё чего-то на молдавском языке кричал. Ерунда вроде, а как-то..., - Валера повозил кроссовкой по груди.
   - Не, Петрович, это не молдавский. На латынь похоже... только вот откуда он её знает? Пророк? А ты и уши развесил. Вот чучело! - Тихон шутливо пихнул Петрова в плечо. - Смотри лучше, кто нас встречает, волнуется.
   У ворот, мелко переминаясь на тонких ножках, поскуливал и отчаянно вертел палкой хвоста, Копчёный.
   - Копчёный, Копчёный! Ко мне! - закричал Петрович, приседая и вытянув руки. Тот сорвался и налетел, чуть не сбив Валеру с ног. - Тишь, гля, как обрадовался, придурок. Вот, придурок!
   И прижав собаку к груди, пошёл на двор. Тихон шёл рядом, почесывая Копчёного за ухом.
  
  
  
  
   Глава 12.
  
   Душа рассвета
  
  
   Валера проснулся на рассвете. На коптильне вообще подымались рано. Но сейчас и вовсе была рань-ранющая, все ещё спали. Он прошёлся до кустиков и встал посреди двора, почёсывая голый живот и разминая первую утреннюю сигаретку.
   Серые сумерки августовского рассвета, томительно и чутко на душе. Окружающие предметы медленно проступают на матовой поверхности нового дня. Чужие и неузнаваемые. Так бывает, когда смотришь на лицо спящего близкого и любимого человека, а оно кажется чужим и незнакомым. Становится не по себе и тревожно. Точно не понял про него чего-то самого важного. Всё, что было накануне, было не с тобой - кто ты, что ты, зачем - неясно. И тишина. Тишина вселенская, уплывающая в бесцветное небо, без солнца и звёзд.
   Петрович пощёлкал зажигалкой, пыхнул горьким дымком. Тут же за ящиками, под навесом, ворохнулось, зашуршало, и появился Копчёный. Слегка покачиваясь, он сделал несколько шажков, припал на передние лапы, прогнулся и протяжно зевнул, вывалив розовый язык. Сунулся в стоявшую рядом миску с водой, окропил столбик и, почесавшись без интереса, поплёлся к Валерию Петровичу. Подойдя, привалился к его ноге.
   Нагибаться было лень, и Валера лишь буркнул:
   - Ну, здорово, здорово...
   Петров смотрел туда, где между, словно вырезанными из бумаги, ещё не обретшими детали деревьями, на небе проклюнулось, расползаясь, нежно-зелёное пятно, с бледной, дымчатой окаёмкой. Если смотреть не отрываясь, можно было заметить, как в него понемногу добавлялось лиловое, золото, синь...
  
   Первый разговор с Копчёным.
  
   - Светает. А, Копчёный? Вот скажи мне пёс, бывает у тебя так - проснешься на рассвете, в сумерках ещё, и, кажется, будто это вовсе не ты?
   Весь лёгкий такой, и мослы твои уплывают, куда-то на утреннем холодке. А в башке, словно кто свежей тряпочкой протер, и обнаружилось там такое, о чём вовсе не подозревал. Начинаешь задавать себе вопросы, которые раньше и в голову не приходили. Вопросы: будто тебя по морде хлещут. А ответов нет, нет, нет.... И хочется плакать от бессилия и жалости к себе.
   Бывает? А у меня бывает. Тут бы надеть пиджак и уйти, куда-нибудь. Уехать, где тебя никто не знает. А дорогой пить водку и смотреть, как за окном ёлочки мелькают. И под это мелькание понять главное. А, приехав, начать всё заново, с чистого листа, черновик оставив на лавочке в поезде - пусть катится к чёртовой бабушке на подтирку. И чтобы всё случилось, но не опять, а снова. Снова - по "новой", не так как было, а как мечталось когда-то, вот таким же рассветом. Но тогда ещё пробуждения не пугали, а слёзы были сладкими.
   Бывало, случалось с тобой такое? А у меня бывало. Вот только зачем, если наступает день, который всё упростит и сотрёт. Проживёшь ты его в глухую, бездумно, а, засыпая, попросишь только об одном: не будите вы меня, не тревожьте, не трогайте башку мою. И буду я счастлив, как, наверное, счастлив ты пёс, и не будет мне стыдно за это.
  
   Валера бросил окурок, затоптал. Подмигнул Копчёному, который смотрел на него в трепетном ожидании, как зритель на мероприятии: "лекция, а потом кино". Петрович улыбнулся:
   - Жрать, небось, хочешь, чистая душа? Ну, пойдём. Неспокойно как-то на сердце, с похмелья что ли? Чувствую, день хлопотным выдастся. С событиями. Укрепимся.
  
  
  
   Глава 13.
  
   ВРИО - Викалыч
  
   А в двенадцатом часу события действительно стали развиваться. Погромыхивая, на двор въехал запылённый "мерс" хозяина, левая фара была разбита, капот слегка помят. Сдавая задом, колымага упёрлась в сирень и заглохла. Передняя дверца распахнулась, из салона неуклюже, по-рачьи, отклячив объёмный зад, выбрался шеф. Обвел двор мутным взором и констатировал: - Никого.
   Но тут же упёрся взглядом в Нину Ивановну, пеньком стоявшую в двух метрах, преданно вылупясь на него.
   - Етить тебя Ивановна, ты что ли?!
   Нина Ивановна, знавшая повелителя коптильни с детства, иногда позволяла себе "вольности", которые хозяин, чтивший субординацию, не одобрял. Так, в данном случае, мгновенно оценив ситуацию, и чутким женским сердцем уловив подходящий для нравоучений момент, Нина Ивановна укоризненно покачала головой.
   - Я, кто же ещё? А ты, что это Андрюша? Ясный день на дворе, трудятся все, и тебе тем же заняться бы, а ты вон какой. У тебя люди под началом, о них тоже думать надо. Чай не депутат какой, в рабочее время безобразничать. Ответственность несёшь. А то расхлюстанный весь, лохматый, пьянь пьянью.
   Вильнула взглядом на лобовое стекло, за которым маячила какая-то физиономия:
   - Да ещё дружка с собой притащил. Нехорошо. Ты хоть человек большой, но ещё, кажись, не президент. Ему можно, страна большая, за раз не просрёшь, а у тебя каждый день в копилочку. Ну, что скажешь? Извини за прямоту, что ответишь старухе?! С какой радости гуляешь?
   Нина Ивановна угадала, качнула авторитет, блеснула интуицией. Не держала она человека в машине за "дружка". Неспроста он тут появился. Ишь, ушки навострил, носиком поводит, точно мышка в норке. Кто такой? Что-то указало ей, что надо обозначить себя, показать - не последний человек она на коптильне. Не прогадала. Шеф, обычно вспыльчивый, на сей раз, повесил голову.
   - Так это.... Не с радости я, неприятности... тыр-пыр... народ собери. Летучку провести надо. В багажнике всё необходимое.
   "Летучки" хозяина на коптильне любили, нечастые, но всегда к стати. Ивановна засеменила с поручением. А понурый Андрюша заглянул в салон.
   - Вить, ты чего сидишь. Как сыч, давай вылезай, познакомься с людьми. Уснул что ли?!
   И Витя вылез, показался. Как моллюск из раковины. Переступил с ножки на ножку, повертел головой, с обиженным выражением на сонном личике и, шмыгнув носом, замер.
   Всем нам встречались такие "Вити". При кажущихся различиях, у этих типов есть одна объединяющая черта. От них за версту тянет бедой.
   - Вот, ёжики, Виктор Палыч... Витя Перголин. Ваш временный, но новый начальник! Накрывайте поляну для летучки, объясню диспозицию.
   Мужики дружно полезли в багажник, доставать коробки с выпивкой и снедью, а Нина Ивановна с кудахтаньем - "А я как знала, тарелки перемыла" - понеслась в бытовку.
   Под навесом, покидав в угол какие-то Тишины железки, от доживающего свой век погрузчика, освободили потемневший от времени дощатый стол. Застелили газетками. Крупно, смачно, как любит шеф, порезали хлебушек, рыбку, колбаску. По центру, чтоб никому не тянуться, расставили пиво и водочку. Присели на ящиках, ладошки на коленях, затихли в предвкушении - дети на именинах.
   Подошли шеф с новеньким, умывшиеся и чуть посвежевшие.
   - Давай, Витюха, по правую руку.
   Шефу принесли стул, Вите, как всем ящик. Начальственно покряхтывая, главный присел. Выдохнул, покачал головой - устал. Ну, чего сидим, особое приглашение надо, разливайте. Разом зашевелились, загомонили, зашуршали, зазвякали.
   - Не, не, я сам,... а это вот... куда столько ложишь... с утра не жрамши... полегче коленями, стол уронишь... и себе... шефу по полной... вам, простите, не расслышал,... беленькой не побрезгуйте... и с пивком... вот радость то!
   - Тихо, тихо, ёжики! Дайте слово сказать. Выпьем, закусим и разговор есть. Поехали?
   - За тебя, шеф!
   - Не надо, Валер, знаешь, не люблю. Будь здоров.
   Выпили, повторили. Закусили, чем Бог послал. Пора и закуривать. Шеф достал пачку дорогих сигарет, угостил Перголина, положил на стол - угощайтесь! А сам попросил:
   - Валер, дай "примки", я знаю, у тебя есть, иногда тянет, покрепче! Ну, вот, ребята диспозиция.
   Притихли, слушали.
   - Потрепали мне нервы, покусали за мягкое, вымя подёргали. Но я тоже, не пальцем... тёртый, по жизни потырился. Отбрыкался. Вот, Витя помог, связи кое-какие. Хотели коптюху нашу прибрать! На хрена? А, вишь, мал кусок, да сладок. Курочка по зёрнышку. А там такие хряки! Чего уж! Менты, налоговая, бандюганы: ребята интересные - всем вокруг известные.
   - Ты, Андрюша, главное скажи. Мы с тобой остаёмся, или нам манатки собирать?
   - Андрюша, Андрюша.... Со мной, Ивановна. Обойдётся всё. Только уехать мне на время надо. Да и то сказать, лет десять в отпуске не отдыхал, пора. А вон, Викалыч,... Виктор Палыч, за вами присмотрит, обязан я ему. Человек хороший. Слушаться как меня. На кого мне, по приезде, жалобы поступят, лично мозги вправлять буду. Вы меня знаете, зря не скажу. А то Андрюшу нашли...! По зарплате намеченная прибавка отменяется. Вот такая диспозиция. Вопросы есть? На этом официальная часть закрывается. Давайте, ёжики, выпьем, посидим по-хорошему.
   Налили, выпили. Заговорили все разом. Теперь когда ситуация нарисовалась, было что обсудить. Главный, склонясь к Перголину, что-то горячо ему доказывал. Работяги, не обращая на них внимания, загомонили между собой.
   Мнения были самые разные, но сошлись на том, что пока ещё ничего, терпимо. Коптильня остаётся, зарплата, какая ни есть, тоже, не до жиру. Что за Витя такой? Разберёмся. Шефа проводим и встретим. А там видно будет.
   Все устали от трудной темы, захотелось отвлечься. Пустые бутылки убирались под стол, полные выставлялись.
   - Шеф, куда поедите?
   - Я, Валер, руины люблю. Что б тепло и руины кругом. Такие, знаешь, без туфты. С исторической начинкой. Денег накопить и как Шлиман - слыхал про такого - откопать чего-нибудь.
   - Шлиман? Еврей, что ли?
   - Сам ты еврей, я же говорю - археолог. Город целый откопал.
   - Город? А кто ж его закопал? Работы то сколько, закопать город. Делать что ли нехера?!
   - Дурак ты, Валера, и тёмный. Мечтаю откопать, что-то этакое, мирового класса. И в музей! Не выгоды ради, но чтоб табличка, на самом виду: "откопал А.А. Ерохин. Меценат".
   - Красиво.
   - Красиво...? Значимо!!! В масштабе человечества! Это тебе не кабель выкопать, да продать. Дело полезное. Я ведь не одним днём живу, как вы. А тут прочёл в газете, Турцию тряхнуло маленько, и там руины вылезли. Свежачок, не тронутые. Вот съезжу, приценюсь.
   - В Турции - встрял, вялым голосом Виктор Павлович, - курорты хороши: море, солнце, девочки.
   - Мне танцы-шманцы ни к чему, и девочки там - все наши, отечественные. Чего это я, за семь вёрст киселя хлебать? Ты меня не понял, Викалыч! Я за мечтой еду.
   - Ну-ну.
   - Сколько я тебя знаю, гнус ты, хоть я тебе и обязан.
   Начали ссориться, все со всеми. Доза соответствовала. Но до драки не дошло. Уснули.
   День выдался жаркий. Спали тяжело, в поту, со всхлипами и бульканьем. Один Копчёный, всеми забытый, сидел у ворот и строго смотрел на дорогу, охранял.
   Проснулись вечером и начали вяло похмеляться - завтра работать. А назавтра началась другая жизнь.
  
  
   Глава 14.
  
   Другая жизнь
  
   Шеф, опухший и смурной, укатил спозаранку. Остальные занялись привычными делами. Новый начальник ночевал в городе и появился только к полудню.
   Виктор Павлович Перголин в некогда замшевом пиджаке, в клетчатой, неровно застёгнутой рубашке, серых брюках, стрелка на которых скорее угадывалась, чем просматривалась и сандалиях, поверх неприятно болотного цвета носков, имел вид неопрятный и запущенный. Зато физиономия его светилась энтузиазмом. Пегие, с сильной проседью волосёнки развивались под тёплым ветерком. В левой руке, с изящно оттопыренным мизинцем, дымилась сигаретка. В правой - пластиковый стаканчик с чем-то тёмным. Прихлёбывая из стаканчика, чуть морщась и зажмуривая один глаз, он расхаживал по двору, изучая территорию.
   Нину Ивановну, на этот день, Виктор Павлович освободил от фасовки (не зря старалась) и она семенила рядом, в качестве референта. В процессе осмотра, Перголин делал краткие замечания. Нарезав несколько кругов на пыльном пятачке перед сиренью, констатировал: - Эллипс.
   Потом полез в саму сирень и, скоро вернувшись, сказал:
   - Это надо вырубить. Там полезная площадь пропадает. Запишите.
   Нина Ивановна достала из нагрудного карманчика халата красный карандаш, которым ставила галочки в учётном журнале готовой продукции, послюнявила и убрала обратно.
   - Хорошо. Идёмте дальше.
   Длинный, тёмный коридор коптильни, потея и глухо матерясь, он измерил шагами, промерил склад. Вышел, заглянул под навес к Тихону, который, упирая руки в бока, хмуро разглядывал развороченное нутро погрузчика.
   - Что с машиной?
   - Вам подробно, или вкратце?
   - Вкратце.
   - Не работает.
   - А надо чтоб работала. К завтрашнему утру. Проверю. Запишите. Идём дальше.
   Валеру он застал в бытовке.
   - Воду пьёте?
   - А вы, что пьёте? - Буркнул Петров.
   - Минус три процента от оклада, за пререкание. Запишите. Кровати убрать, на столе поменять газету. Дальше.
   Оказавшись на солнышке, осмотрелся - что бы ещё проверить. Споткнувшись о миску возле ящиков и, заглянув за них, обнаружил спящего Копчёного.
   - Это кто?
   - Копчёный.
   - Зачем?
   - Сторож.
   - Мелковат.
   - Зато голосок звонкий.
   - Тогда пусть на сцене поёт. Мы бультерьера наймём. Дальше.
   И так весь день. Нина Ивановна уже ног под собой не чуяла, когда Перголин, наконец, угомонился. Уделив внимание сопровождающей.
   - Так, теперь насчёт вас. Работник вы перспективный, хотя и без опыта. Старайтесь. Там в коптильне, за фанерной дверкой, конурка. Без окон, но с электричеством. Будет мой кабинет. Стол, диванчик, вешалка, всё есть. Хорошо бы ещё сейф и транзистор. Позаботьтесь.
   "Конурка" была Нины Ивановны.
   - Там пахнет, Виктор Павлович. Рыба...
   - Пахнет, перепахнет, окно и кондиционер - это уже моя забота. Старайтесь. Завтра буду к одиннадцати.
   И отбыл.
   Вечером собрались за столом под навесом. Откупорили бутылочку, почистили рыбки. Выпив, мужики закурили. Нина Ивановна сидела, подпершись кулачком.
   - Ну, что скажешь, Ивановна?
   - Чистый Мамай.
   - Да, не к добру всё это.
  
  
  
  
   Глава 15.
  
   Ну, началось!
  
   На следующее утро, около одиннадцати, появившись, Перголин (как-то сразу и само собой на новом месте его фамилию переиначили в Пердолин) застал обитателей коптильни в крайнем возбуждении. Они все столпились у кабины здоровенной фуры, порыкивающей мотором у самых ворот. Высунувшийся в окошко, водитель махал бумажкой и что-то орал. Ему орали в ответ. Вокруг, стараясь дотянуться до шофёрской руки, скакал взъерошенный Копчёный и визгливо тявкал.
   Виктор Павлович успел как раз вовремя. Тихон уже дёргал дверцу кабины. Чтобы вытащить "водилу" для скорой расправы.
   - Стоп! Что происходит?!
   - А куда он прётся?! Виктор Палыч? Чуть Копчёного не задавил! Мы говорим: не туда. А он прётся! Мы говорим: у нас не склад! А он: у вас, у вас! И какой-то сраной бумажкой в нос нам тычет.
   - Так, товарищ, покажите бумагу! Хорошо, всё верно. Заезжайте. Разгружать будем вон в ту сараюху, ворота видите?! Убрать придурков? Очень хорошо! Товарищи, машина к нам. Обеспечим разгрузку и складирование. Вот вы, э-э..., Трофим..., Тимофей...
   - Тихон.
   - Да, Тихон. Погрузчик готов?
   - Готов, но всё на соплях. Запчасти нужны.
   - Запчасти будут! Всё будет. Вот этот... человек, у вас для чего?
   - Для всего.
   - Очень хорошо. Пусть ставит коробки на поддон. А вы их - погрузчиком - вдоль коридорчика и на склад, где у вас рыбка, сколько влезет. Что не поместится под навес. Товар хрупкий, так что осторожней. Бой сверх нормы вычту из зарплаты. Нина Ивановна! Тетрадочку и тщательнейший учёт! Водитель, где водитель?! Кузов открыли? Товарищи, приступайте! Водитель. Пройдёмте ко мне в кабинет. Я только что обосновался, не всё ещё готово. Мы потом проедем с вами в город, там, в "Тропикане" Ирэна Ашотовна вам печать поставит. Нет, нет, не беспокойтесь, под мою ответственность, идёмте...
   И, подхватив шофёра, Перголин утащил его в бывшую коморку Нины Ивановны.
   - Вот тебе и раз, - Тихон почесал затылок. - Валер, ну чего там?
   Валера, уже успевший забраться в фуру, растерянно оглянулся:
   - Водяра. Ей Богу, водяра! Полный кузов коробок.
   - Батюшки светы! - Ивановна уже слюнявила карандаш. - Вы, ребятки, поосторожней. Откуда же её столько?
   Тихон взглянул на номера.
   - Осетия.
   - Чего?
   - Осетия. Кавказ. Полный кузов палёной водки. А мы её складировать будем.
   - А может она ещё хорошая? - Валера постучал согнутым пальцем по коробке, словно пытался на слух определить качество её содержимого. - Надо её попробовать.
   - Попробовать-то мы её попробуем. Но чудес не бывает. Ладно, поехали.
   Валера работал в кузове, а Тихон отвозил коробки на погрузчике и составлял их вдоль коптильного коридора и на складе так, чтобы не заставлять ящики с рыбой. Ивановна бегала взад вперёд и тонко взвизгивала:
   - Осторожнее, ребятки, осторожнее! Как бы бой не случился.
  
   Виктор Павлович расхаживал по двору с "мобильником" возле уха, толи разговаривал с кем-то, толи просто делал вид. Шофёр, разувшись, лежал в траве, возле него булькал транзистор, навевая сладкий сон.
   Около двух, возле ворот посигналила легковушка и Перголин, разбудив водителя, отбыл с ним в неизвестном направлении.
   Тихон заглушил мотор и спрыгнул на землю.
   - Перерыв. Валера, давай. Ивановна, пиши бой.
   В кузове громко хрустнула упаковка.
   - Только не всё разом, ребятки, не всё разом, а я вам сейчас редиски намою, редисочки.
   Ивановна запылила в бытовку, а мужики умылись и прошли под навес, устало, развалившись на лавках. Валера потряс бутылку, посмотрел на свет. Вздохнув, глянул на этикетку:
   - "Пшеничная оригинальная". Во, блин!
   Скрутил пробку, вяло перекрестясь, забулькал из горлышка. Тихон, страдальчески морщась, смотрел на него.
   - А-а-а-а-а-а...
   - Ну, как?!
   Смаргивая набежавшую слезу, широко раздувая ноздри, Валера делал короткие вздохи и шёл мелкой дрожью.
   - Я... в детстве... на спор... бензину выпил. Детство вернулось! Фу-у-у...
   Петрова перестало корёжить, он улыбнулся.
   - На, Тишь, пей. Проверенно. Дрищ обеспечен, но жить будешь.
   Подошла Ивановна.
   - Уже глушите? Этот ладно, но ты-то, Тишь, хоть редисочкой закуси.
   Угостила редиской, сама не побрезговала, - достав из кармана лафитничек, - сняла пробу. Под редисочку, под хлебушек ржаной, уговорили вторую "особую". Обмякли, расслабились, разговор пошёл.
   - Ишь, как она там торкается, - Петрович погладил живот, - как дитя в утробе.
   - Тьфу, охальник, за столом такие вещи.
   - Не боись, не рожу. Знаешь, Ивановна, чем культурный человек отличается от некультурного? Культурный человек может мордой в салате лежать, но пукнуть за столом ни-ни.
   - Если ты такой культурный, чего кроссовки снял, душегуб?
   - Ноги горят, Нин. Беда! Один раз мне посоветовали: тряпицу куриным дерьмом смазывать и на ночь ей ступни обматывать. Так Ирка со мной спать отказалась. Неделю её забастовку терпел, потом плюнул. Жена она мне или не жена. Такую любовь ей засандалил, - сиськи на бок.
   - Неправильно тебе сказали, куриное дерьмо от облысения помогает.
   Тихон лежал на лавочке, курил и посмеивался:
   - Валер, от потливости дубовый отвар хорошо, а для волос крапива. Что это вы всё дерьмом мажетесь?!
   - Так. Тишь, жизнь-то какая! - Нина Ивановна горестно вздохнула.
   - Башкой в крапиву я не полезу, а на счёт ног - дубов в округе не хватит. Ладно, уж, обуюсь.
   Отдохнув, поднялись и пошли продолжать работу. Пустые бутылки демонстративно оставили на столе: мы не воры, что взяли, за то ответим и ещё возьмём.
   Под вечер, когда уже отгружали последнюю партию, на двор въехала новенькая "Нива". Первым из неё показался водитель водочного грузовика, коротко глянул в кузов и полез копаться под капотом. Затем появился Виктор Павлович, обежал машину и, услужливо открыв дверцу, помог выбраться даме.
   Коренастая, крепко сбитая, некрасивая, с усами под крупным носом, - это была хорошо известная всему городу Ирэн Ашотовна Перильянц, по кличке "Рыжуха". Владелица нескольких магазинов и торговой фирмы "Тропикана". Рыжей она не была, напротив, единственно красивой в её внешности являлась копна, иссини чёрных, вьющихся волос, а кличку она получила из-за обилия золотых украшений, которые, напоказ, гроздьями свисали с неё. Неприятный немигающий взгляд круглых тёмных глаз и привычка цокать зубом между короткими отрывистыми фразами, привели к тому, что её искренне считали ведьмой. Умеющей наводить порчу и знающей заговор на деньгу, чтоб та сама к ней в дом шла. С милицией и "бандюками" она была в самых тёплых отношениях. Короче, человек умел жить. Говорят, случился один "залётный", который пожелал облегчить Ашотовну на золотишко, но где он теперь и что с ним случилось, то никому не ведомо. Вот страсти, какие!
   И теперь эта дама стояла и смотрела на новую среду обитания, и её реликтовых обитателей. Решая, быть им, или не быть.
   Перголин суетился, забегая хозяйке то с левого плеча, то с правого.
   - Ну, вот, - собственно такая территория. Очень удобно, на отшибе, подъездная дорога, коллектив небольшой, проверенный, но и его можно подкорректировать. Если желаете подробнее, я вам всё могу показать.
   - Покажешь, покажешь. Цок!
   Неуловимым движением она ухватила Перголина пониже брючного ремня.
   - Куда?
   - В сараюшке кабинет, - сдавленно прошептал Перголин.
   - Веди в сараюшку. Цок! - её пальцы разжались. - Только сам веди, хорошо? Я всё же дама.
  
  
  
  
   Глава 16.
  
   Контры Перголина. Штрейкбрехеры с помойки
  
   Так и пошло. Почти каждый день на коптильню стали приходить машины, что-то забирали, что-то выгружали. Груз был разный: спиртное, обувь, сигареты, однажды
  какие-то подозрительного вида мешки.
   - Виктор Павлович, - останавливала Нина Ивановна слонявшегося по двору Перголина, - рыбка пропадает.
   - Ну и чёрт с ней.
   - Клиент уйдёт!
   - Нина Ивановна, если так грузооборот пойдёт, эта рыбка за месяц на год вперёд окупится.
   Мрачный Тихон объяснял умученным товарищам:
   - Перевалочный пункт. Сюда фурами, отсюда машинами, мелкими партиями, по области, в Подмосковье, а то и в саму Москву. В Рязань уж точно. Весь товар левак. Гниль и подделка. Хорошо если не отрава.
   - Грех-то, какой, - Нина Ивановна качала головой.
   - Сама посуди, Ивановна. Взять на хранение партию "палёнки" или сигарет левых. Подыскать клиента, обеспечить доставку. Ну и погрузка разгрузка, само собой. Бабки-то, какие! Для нашей фирмы немалые. Вот Пердолин, сука, и подсуетился. "Рыжуха" баба не дура, свои каналы подключила. От чужих глаз в сторонке, площадь позволяет. Только дело это подсудное. Были бы "менты" нормальные, давно бы нас повязали. А то ведь в доле с "бандюками", груз сюда да отсюда сопровождают.
   - А Андрюша наш, в курсе чего тут делается? А то нагадим, а ему разгребать. Когда вернётся.
   - Ну, это если вернётся.
   - Что, думаешь так плохо?
   - Да чего уж хорошего? Видно покоцали его крепко, прижали. Не мог он этого гада не просчитать, мужик тёртый. Но именно поэтому, может и вернётся, своё возвращать. Вообще, надо бы поинтересоваться у Пердолина, не отзвонился ли шеф. Считай, почти неделя как уехал. Схожу, разведаю.
   Тихон вернулся, разводя руками.
   - Звонил шеф.
   - Да? Ну, значит, не скрылся. И как он там?
   - Дуркует Андрюха. Действительно в Турции. Добрался он до своих руин. Увидел в раскопе, какие-то черепки, полез, естественно бухой, упал, сломал ногу. Теперь сидит в гостиничном номере, с видом на минарет. Нашел, какую-то блядину, из наших, она за ним ухаживает. А он квасит.
   Помолчали. Валера достал пачку "Кэмел", закурил.
   - А сигареты ничего. Я даже знаю, где их делают. Тут, недалеко от Михайлова, на бывшем мясокомбинате.
   - Заткнись, а?!
   - Я чего, я ничего.
  
   На самом деле Валера чувствовал себя неважно. Он понимал: ещё неделя такой "пахоты" и он сдохнет. Хоть самого вешай в коптильне вниз головой. Надо бы уходить, а куда? Опять кабели выкапывать?
   - Я, Тишь, вот что думаю...
   - Ну?
   - Погрузчик-то еле дышит?
   - Ну?
   - Викалыч запчасти так и не купил?
   - Ну?
   - А что если он вообще сломается, падла металлическая?
   - В смысле немножко саботажа не помешает? А что, тут есть что обдумать. Можно попробовать!
   На следующее утро труженики коптильни стояли посреди двора и махали руками. Перголин стоял перед ними и тоже махал. На них. Тихон совал ему под нос какую-то тусклую железку.
   - Я тебе докладывал?
   - Ты мне не тычь!
   - Вы мне обещал запчасти?!
   - Не тычь, не тычь!
   Ивановна махала учётной тетрадью.
   - Это же тонны, Виктор Палыч. Голова болит! В глазах рябит от этих крестиков. Ты мне куркулятор обещал? Обещал! Гони!
   Валерий Петрович норовил подсунуть Викалычу какой-то скомканный волосатый предмет.
   - Что вы! - испуганно отмахивался Викалыч. - Уберите тряпку!
   - Это не тряпка! Не тряпка это, глянь! Это собачий пояс! Первое средство для спины. А спины у меня уже нету! Есть скрипучий шкаф.
   - Какой шкаф?! Иди ты на хрен!
   - Каждый крест, в этой сраной тетрадочке, это крест на моей спине. А руки?! Их только две. Вот одна! Вот другая!
   - Руки от лица! Отставить базар! Через полчаса придёт фура.
   - Плевать! Я тебе не Кинг Конг, машинами кидаться!
   Викалыч вдруг умолк. Закусив губу, исподлобья, хмуро уставился на продолжавший клокотать коллектив. Лишь машинально отводил в сторону, упорно подносимый, собачий пояс.
   - Я всё понял, - тихо сказал он, - сговор? Ладно, сучата. Погодите. Мне надо принять волевое решение.
   - Вот! Нам тоже надо принять. У нас тоже нервы.
   И все трое удалились под навес, где демонстративно стали разливать.
   - Тебе не предлагаем! У тебя мозговой штурм.
   - Саботаж, значит?
   Перголин был в бешенстве. Багровый, он стоял на самом солнцепёке, и потемневшим взором водил по сторонам. Время шло. И тут Виктор Павлович сорвался с места и быстро пошёл за ворота.
   - Чего это он, - опасливо покосилась Нина Ивановна, - жаловаться побежал?
   - Не-а. Чего-то ещё придумал гадёныш. Жаловаться он просто позвонил бы. Да и не с руки, ему же первому попадёт.
   - А чего же тогда?
   - Не знаю, - Тихон махнул рукой, - сидим курим.
   Фура пришла и давно уже стояла во дворе, а Перголина всё не было. Воодушевлённый Тихон, попахивающий свежей водочкой и победой, снисходительно объяснял шофёру:
   - И ставить некуда. И разгружать некому. Зря ехал, командир.
   - И вообще мы тут рыбку коптим, а не..., - поддержал, было, Валера, но оборвался.
   - Тишь, глянь.
   В воротах появился Пеголин. Да не один. За ним шли несколько мужиков. Валера потёр растопыренной пятернёй грудь: - Бить будут?
   - Ну, это вряд ли. Или это будет последний бой Акеллы. Давай поглядим поближе!
  
  
   Глава 17.
  
   Глядим поближе
  
  
   А посмотреть было на что. Хотя... кому как. Валера с Тихоном особо не впечатлились. Нина Ивановна неодобрительно поджала губы.
   Шестеро мужиков, потрёпанные, вонючие даже на вид, но ещё довольно крепкие. Одетые разнообразно, но в целом скромно и без претензий. Стиль - русский андеграунд, то есть с помойки, откуда они и были извлечены ушлым Викалычем. Перголин кивнул шофёру:
   - Подавайте машину, вон к тем воротам у навеса.
   Тяжёлый взгляд лёг на бунтовщиков.
   - Теперь так! Вы двое, на сегодня освобождаетесь от работы. О дальнейшем вашем пребывании здесь, будет решаться отдельно. Ивановна! Тетрадь, карандаш - следишь за разгрузкой. И чтоб ничего не пропало!
   Повернулся к переминавшимся за его спиной "штрейкбрехерам".
   - Никакого боя и воровства не допущу. Оплата, как договорились, товаром.
   Он обратился к одному, самому высокому, удивительно худому, носатому мужичку, с нелепым пластиковым зелёным козырьком на резинке, над бледными, почти прозрачными глазами.
   - Вы за главного? Захар, кажется? Мы с вами всё обговорили. Оплата по окончании работ. Во время работы не пить. Всё. Распределяйте людей, вот она покажет куда складировать.
   Тонкие, синеватые губы худого шевельнулись, но он так ничего и не сказал. Первым пошёл к коптильне, толкнув, как бы невзначай, Перголина плечом. Его команда потянулась следом.
   Нина Ивановна растерянно оглянулась на своих.
   - Мальчики, я...
   - Иди, иди, Ивановна, а то и тебя турнёт. Куда тогда денешься?!
   - Правда, иди, Нин. Всё в порядке.
   - Простите ребята.
   И Ивановна, понурившись, пошла за бродягами. Перголин с шофёром уселись под навесом и зашуршали накладными. А Валера с Тихоном уселись, напротив, на травке, под сиренью.
   Мужики работали на удивление споро.
   - Во, как корячатся, точно муравьи. А этот у них что, на особом положении? Расселся, оглобля носатая. - Делился наблюдениями Петров.
   Действительно, непосредственно в разгрузке участвовало только пятеро. Шестой, тот самый худой, в зелёном козырьке, устроился чуть в сторонке. Усевшись на нераспечатанной коробке спиртного, которая видимо и являлась заранее оговоренным гонораром. Чуть прикрыв глаза, жевал травинку и, вроде бы, ни за чем особенно не наблюдал. Но стоило в кузове чему-то разноцветно брякнуть, как он тут же встрепенулся и негромко позвал: - Колясь, ты что ли?
   Из кузова спрыгнул коренастый, разопревший мужичок, торопливо подбежал, получил от носатого тычок в зубы, охнул и снова убежал разгружать.
   - Ишь ты, - усмехнулся Валерий Петрович. - Чистый генерал, а ведь в чём только душа держится.
   - Нет, Валер, тут дело не в мослах, а в злобе. В нём её на десятерых хватит. Я таких кручёных сразу различаю, насмотрелся.
   Припекало, становилось всё жарче. С грузчиков лило в три ручья. А худой становился всё бледнее. Временами он начинал мелко подёргиваться, от чего голова его на тонкой шее ходила ходуном.
   - Чего он дёргается?
   - Покашливает. Видишь, посинел весь. Жарко, тяжело ему дышать. Чахоточный.
   - Чахоточный?
   - А чего, не видно, что ли?
   - Откуда я знаю! Дохлый и дохлый. Как же это он?
   - А вот так.
   И тут появился Копчёный. Верно, он, по своему обычаю, какое-то время наблюдал из-за угла за происходящим. Решил, что можно выбираться, показать кто здесь настоящий хозяин.
   Деловито пробежал вдоль машины, заглянул в коптильню, обежал двор, коротко, взмахом хвоста, поздоровался с Валерой и Тихоном и, наконец, остановился против носатого.
   "Зелёный козырёк" внезапно проявил заинтересованность. Подняв с земли камушек, легонько кинул им в Копчёного. Тот вежливо увернулся. "Козырёк" повторил эксперимент ещё несколько раз, пока Копчёный, взбешённый такой фамильярностью, не разразился визгливым лаем. Худого это развеселило, он смеялся, хлопая широкими ладонями по коленям, пока не захлебнулся кашлем. Кашлем, сухим, трескучим - ломающийся хворост, рвущаяся бумага.
   Отдышавшись, поднялся, махнул рукой в сторону машины: перекур. Он знал, что те двое местных "сачков" наблюдают его. Повернулся и сам направился к ним.
  
  
   Глава 18.
  
   Захар "козырёк"
  
  
   Подойдя, стоять не стал, разом, как обрушился, присел на корточки. Положил подбородок на скрещенные руки. Видно было, что сидеть так ему привычно и удобно.
   - Привет честной кампании. Чего носы повесили? Халтуру вашу перебили?
   Тихон покачал головой:
   - Мы не в претензии.
   - Ну-ну! А то я не вижу. Фраерок-то, - он кивнул в сторону Перголина, - видно забил на рыбку по-полной. А Андрюха ваш где?
   - В отпуске.
   - Ой, - всё как у людей! Ты про отпуск мне не парь. Смотрю, машины потянулись, сама "Рыжуха" зачастила. Тут теперь другие бабки варятся. А вас по жопе мешалкой. Но есть варианты. Вечерком сядем, выпьем, скорешимся. Захар меня зовите.
   - А нам такие кореша не нужны, - не выдержал, встрял Валерий Петрович, - мы сами себе кореша.
   - А это как знать, как знать. Я ведь многое могу, ты не думай. Кстати, сявка чья, ваша?
   - Какая сявка?
   - А вон стоит морду воротит.
   Копчёный стоял на прежнем месте, демонстративно уставившись, куда-то в сторону. Вид у него был не обиженный, а скорее обескураженный столь неуважительным отношением постороннего человека. Избалованный ласками бывших клиентов, он забыл злых людей.
   - Не уступите, в залог будущей дружбы?
   - Вот тебе и раз? - удивился Валера. - На свалке собак мало?
   - Много, да только это не те собаки. Они все больные.
   - А зачем тебе здоровая? Жениться что ли на ней, элитную породу выводить?!
   - Жениться, не жениться.... А вот вечерком, под водочку я вам из него такой шашлычок подам...
   Валера раззявил рот, затем поднялся, сжав кулаки.
   - Ах ты, оглобля! А ну, вали отсюда! Пока я тебя пополам не сломал!
   Взгляд белых глаз худого стал весёлым, вызывающим.
   - Слышь, мужичок, - обратился он к Тихону. - Объясни корешу, как базар фильтровать. А тебе, дурачок, я вот что скажу: таких слов не прощаю. Для начала так! Дорог тебе кобелёк? Так я его у тебя сведу. Бля буду, сведу! Живьём шкуру сдеру и тебе в глотку запихаю.
   Валера рванулся вперёд. Худой неожиданно легко распрямился, отскочил. Сунул руку в задний карман брюк.
   - Ток-ток-ток. Петушок крылышками забил.
   Он махнул рукой, останавливая, подоспевших было, своих людей.
   - Работаем, мужики, работаем! Непонятки вышли, мальчики пошутили.
   Отвернулся и пошёл. За ним потянулись остальные. Часа через полтора разгрузка была завершена. Забрав положенное вознаграждение, обитатели пустыря убрались восвояси. Перголин тоже заторопился и вскоре уехал. Остались все свои. Сели пображничать и перекусить. Ивановна чувствовала себя виноватой, суетилась вокруг стола, нарезала зелень, подкладывала отварной картошечки.
   - Не суетись, Нин, присядь, выпей.
   - И то, верно, притомилась я. Вот ведь, сколько людей хороших на обочину выкинуто. И работящие, и не украли ничего.
   - Да уж, хорошие..., - протянул Валерий Петрович и вдруг всполошился, - а Копчёный где, Копчёный!
   Подскочил, огляделся. Копченый стоял у ворот и вилял хвостом. На двор въезжала машина Томилина.
  
  
  
   Глава 19.
  
   Такие дела, капитан
  
  
   Капитан, как всегда, был хмур и сдержан. Машину на обычное место не поставил. Отогнал в тенёк, к бытовке. На ходу, расстёгивая китель, подошёл, заглянул в ворота коптильни. Молча уставился на сидящую за столом под навесом компанию.
   Тихон приподнялся:
   - Такие дела, Василий Семёнович. Посиди с нами, разговор есть.
   Окинув взглядом стол, гость качает головой, но присаживается. Рядом, запрыгнув на лавку, ложится Копчёный.
   - Петров, не сочти за труд, там у меня в бардачке холодненькая. И ему, - кивая на пса, - как обычно.
   Валера уходит и вскоре возвращается. В руках у него запотевшая бутылка, нормальная, столичного разлива. Печенье и миска для Копчёного. Пока он ходил, все сидели молча.
   Томилин сворачивает пробку. Отливает немного в миску, Копчёный тут как тут.
   Сам делает мощный глоток, прямо из горлышка. Мягко вздыхает, прищурив один глаз. Достаёт сигареты.
   - Ну, теперь говори.
   Слушая рассказ Тихона, перемежаемый репликами Валеры и Нины Ивановны, капитан курит, кивает каким-то своим мыслям, крошит печенье в миску Копчёному. Тот вежливо, экономно лакает своё фирменное блюдо, изредка вскидывает голову и, улыбаясь, смотрит на всех по очереди.
   Наконец всё сказано, всё выслушано. Время подумать. Томилин рассеянно покусывает стрелочку лука. Мужики курят. Нина Ивановна раскраснелась, обмахивается платком. Копчёный сомлел, заснул и упал под лавку.
   - Значит так, - оживает Василий Захарович. Делает завершающий глоток, подымается, отирает губы. - Насчёт Пердолина этого, не знаю. Пока. Откуда взялся? Но узнаю. Захар чахоточный наверняка чалился. Справки наведу. То, что склад левака вместо коптильни вашей занюханной сделали, оно понятно. Деньги быстрые, лёгкие. "Рыжуха" - женщина серьёзная, этот участок, считай, ей сам в руки плывёт. Ерохин вернётся, никуда не денется. Переговорю. Народ со свалки мутный. То ли карать, то ли миловать? А вы живите! С работой или без. Но прогнать не дам. Как-нибудь, образуется.
   Нагнулся под стол, достал Копчёного и понёс его в бытовку.
   - Василий Семёнович! - крикнул Валера, - рыбку грузить?
   - Не надо. Начальство пару раз без копчушки окажется, глядишь, и само посодействует, чтобы вы без работы не остались!
  
  
  
  
   Глава 20.
  
   Визит королевы
  
  
   Дни потянулись своей чередой. Перголин работы не давал. Приглашал людей со свалки. Те приходили, почти всегда одним и тем же составом. Захар сидел в сторонке и никак себя не проявлял. Будто и не было никакого разговора. Валерий Петрович нервничал, то и дело оглядывался в поисках Копчёного. Но тот всё время был на виду, болтался по двору или спал за ящиками. Правда, выглядел понуро, то ли жара, то ли на его собачьей душе было неспокойно.
   Тихон каждый день ходил в город к Маргите, или помогал ей в магазине, если она работала.
   - Тишь, - говорил Валера, сигарет хоть принеси.
   - Денег нет.
   - Чего тебе Марго, так что ли не даст?
   - Может и даст. Да я не возьму. Я ей не рассказываю, как нас обложили.
   - Ну и дурак!
   - Сам дурак! - и уходил.
   А Валерий Петрович оставался. Сидеть, уныло уставившись перед собой.
   Так прошла неделя, а может и больше. И вот как-то утром, накормленные Ниной Ивановной, которая вся извелась от своего двусмысленного положения, Тихон с Петровичем расположились на травке. Лениво переругиваясь, играли в "подкидного".
   Перголин сидел у себя в "конурке". Томилин слово сдержал. Поговорил с кем надо. Виктор Павлович опальных больше не трогал. Просто не замечал.
   Зной медленно растекался по двору. Было тихо и пустынно. Ни людей, ни машин. Сонная одурь летнего полдня. И вдруг голос, да ещё такой знакомый!
   - Тшентельмены, саберите у дамы сумки. Руки обрываются.
   Откуда?! И ведь Копчёный, подлец, не вякнул. Глянули и обомлели. Марго великолепная! Длинноногая, стройная. Улыбается. Солнце искрится в нимбе белоснежной одуванчиковой причёски. Рванулись, кинулись к чудному виденью. Вот это гость!
   Валера подхватил сумки, Тихон - Марго. Галдя, наперебой понесли драгоценный груз к столу. Праздник!!!
   Бережно усаженная на скамейку, Марго поправила лёгкую маечку на загорелых плечах.
   - Я феть нитчего не знала. Этот кобёл молчит, - она кивнула на Тихона, смотревшего на неё телячьими глазами. - Только смотрю - что такое? Мой милёнок: морда топором, худой, как филосипет. У магасина сигареты стреляет. Прижала. Никуда не денется, раскололся!
   Валера раздувал ноздри над сумками.
   - Так я же ему говорил... Марго, а чего у тебя там? Камни что ли?!
   - Затчем камни? Окурчики, грипочки, колбаска...
   При каждом слове Валера тихо ойкал. Наконец, не выдержал и чуть не с головой нырнул в объёмистый пакет.
   - Фы, федь, кажется, крепкие курите, Фалера?
   - Так это мне? Марго!
   - Фам. Остальное метчите на стол. Кулять будем!
  
   Привлечённая неожиданным оживлением, из бытовки выглянула Нина Ивановна. Ахнула. Заспешила на помощь.
   - Вот это по-нашему. Это откуда же красавица такая? Здравствуйте, деточка, хорошо, что вы пришли. А то они со мной, старухой, совсем одичали. Меня Нин Ванна звать.
   - Марго, - женщины церемонно, за руку, поздоровались.
   - Присашивайтесь с нами, Нина Ивановна.
   - Так я с удовольствием!
   - Не суетитесь, там фсё есть. И филочки, и тарелочки, и стаканчики.
   - Марго, у нас водки много! - радостно сообщил Валера.
   - Это хорошо. Я сеготня напьюсь. Так я рата фас фитеть. Шла, тумала - тфа узника, ф темнице сырой. Смотрю, на солнышке загорают. Тафайте! За фас репята!
   - За тебя, Марго!
   - За знакомство, деточка!
   Выпив, стали закусывать. Да так ладно, с аппетитом! Валера прикуривал от одной сигареты другую.
   - Маргита, я же ему говорил...
   - Не ругайте ефо, Петрович. Он стеснялся. Он рыцарь. Хотя и немножко пижон. - Она погладила Тихона по волосам. Тот, выронив бутерброд, жмурился.
   - Ой! - вдруг сказала Маргита, - это что ещё за эротоман?! Мне кто-то ногу лижет.
   Тиша, помня, что он рыцарь, тут же полез под стол.
   - А, так это наш товарищ. Знакомься, это и есть тот самый Копчёный.
   Держа за шкирку, он вынул "товарища" на свет божий и покрутил, предъявляя окружающим.
   - Что ты им вертишь, шифотёр? Дай его сюда.
   Марго подхватила пёсика, усадив на колени. Копчёный вид имел смиренный, шевелил куцыми бровками, пряча хитрые глаза. Мокрый нос, как бы отдельно от хозяина обнюхивал стол.
   - Богатырь. Только мелкофат. Его кормить надо.
   - Это порода такая. - Пояснил Петрович.
   - Фалера, у мужикоф отна порода. Сперва кобелёк потшарый, потом кобель толстопузый.
   Валера надулся.
   - Шутчу. Я слыхала, этот молотец выпить не турак.
   - Только из капитанских рук.
   - А это мы посмотрим. - Она плеснула немного водки в пластмассовую тарелочку, быстро покрошила туда колбасы и поставила рядом на лавочку.
   И, о чудо! Ничтоже сумняшися, Копчёный принял подношение. Стал лакать.
   - Спивается пёс, - констатировал Тихон, - задвинул принципы, гад.
   - Не, просто не может отказать красивой женщине.
   - Фалера, вы тшентельмен. Поттершим компанию. Матрос Копчёный сам знает кто здесь капитан. За него!
   - Выпиваете?! - никто не заметил, как, выбравшись из своей "конуры", на двор вышел Перголин. - Почему на территории посторонние? Пусть даже такие симпатичные. Довольно доброжелательно поинтересовался он, уставившись на разрумянившуюся Марго. - Почему не доложили?
   - Я тебе доложу, когда срать пойду!
   - Петрович! Фы фсё же за столом. Лучше представьте нас.
   Валера фыркнул и отвернулся. Эту обязанность взяла на себя Нина Ивановна.
   - Это... Господин Перголин, Викалыч, то есть... Виктор Павлович. Наш временно исполняющий, управляющий.
   Перголин махнул рукой - хватит.
   - А это девушка Марго, - Торжественно закончила Нина.
   - Ужель та самая? Королева?
   - Фам плохо фитно? Отеньте очки.
   - Нет, отчего же! Вижу, вижу. Та самая. И в наших пенатах! Какими судьбами?!
   - Та фот, тошли до меня слухи, не фсё ф порядке ф нашем королефстве.
   - Ложная информация. У нас, как говорится, всё на мази. Разрешите присоединиться, поговорим подробнее.
   - А хрен тебе!
   - Петров, не с тобой разговаривают!
   - Фы на моих друзей не кричите. Мушчина фы приятный, да я женщина приферетливая, фо вкусах избалованная. Присятете, когда разрешу.
   Перголин прикусил губу, глаза его стали ледяными.
   - Я ведь могу принять меры, и духу вашего здесь не останется.
   - Фу! Теперь я точно фижу, фы не дипломат. Оставьте нас.
   - Так-так. Нина, через час будет машина, подумай куда выгружать.
   - Так места нету!
   - А ты подумай! На той неделе сиреньку уберём, ангар там будем ставить. Ирэн Ашотовна распорядилась. Вот и будет тебе место. А пока думай. Думай, Нина!
   Последняя фраза прозвучала нарочито многозначительно. Ещё раз, осмотрев стол, Перголин усмехнулся и, не спеша, пошёл к воротам.
   - На свалку пошёл, сука. Сейчас опять этих гавнюков приведёт, - Валера грохнул кулаком по столу.
   - Ой, боюсь я его, ребята.
   - Да, ладно, Нин! К тебе-то он без претензий. Вон, видишь, место обещал. С нами другое дело.
   - Та-а, теперь я упетилась. Не фсё ф порядке ф королефстве.
  
  
  
   Глава 21.
  
   Белая, несмелая
  
   - Я читала ф шурнале "Сторофье", что некоторые злофретные микробы могут присутстфофать ф челофеке фсю жизнь и ничего. Но стоит создать для них питательную среду, фсё, жди беды. Тут только антибиотики помогут, на полное уничтожение... Может Манделому на него натрафить!
   - Да ты что! Он его порвёт, как грелку. Викалыч хоть и гад, но лучше без душегубства.
   - Манделома благоротный разбойник, хоть и псих. Убифать не станет. Вырежет на нём знак Зорро и отпустит.
   - Представляешь Перголина со знаком Зорро?!
   Когда в воротах появился Перголин в сопровождении штрейкбрехеров с пустыря, гулянка была в самом разгаре. Валера принёс из бытовки транзистор, и на всю округу разносилась песня "Последняя осень".
   Наймиты прибыли в прежнем составе. И всё выглядело бы как обычно, если бы не одна не маловажная деталь.
   Носатый Захар вышагивал чуть поотстав, тускло, отсвечивая своим зелёным козырьком. Вид у него был вальяжно независимый, как у отца семейства на прогулке. На правую руку у него была намотана верёвка, на другом конце которой, за ним, мелко перебирая лапками, волоклась какая-то четвероногая тварь. Удивительное создание, чьё родословное древо, несмотря на всю витиеватость и многоцветие, принадлежало к сорнякам. Но, как сказал классик: "...вопросы крови - самые сложные вопросы в мире!". Неразборчивость в связях порой приводит к самым неожиданным результатам. Истории известны знаменитые куртизанки, которые из сумрачных глубин возносились к сияющим вершинам. Венценосные браки по расчёту порождают уродов и чудовищ, в то время как соцветие порока выдаёт плод неземной красоты.
   Вот и эта жеманница на верёвочке являлась прямым доказательством великолепного каприза природы. Белая, белоснежная, вся в мелких кудряшках. Изящная, с пышной гроздкой аккуратного хвостика. Острая мордочка с блестящими глазками. Вся она была, как ожившая игрушка из рук гениального мастера.
   Даже захмелевшая компания засмотрелась на красавицу, что уж тут говорить про Копчёного.
   Он, если и не протрезвел, то хмель его качественно изменился. Вместо философствующего забулдыги - пламенный идальго. Оторвавшись от миски, он вылупил свои маленькие глазки на чудесное явление. И страшная судорога, как удар молнии, поразила его. Изменив до неузнаваемости. Он как бы разом заматерел и даже вроде бы увеличился в размерах.
   - Это что есчё за яфление? - Марго скосила глаза на Копчёного. Успокаивающе положила руку на вставший дыбом загривок. - Э-э, парень, спокойно! Инсульт схлопочешь.
   Но "парень" не реагировал.
   Перголин встречал подошедшую машину. Мужики лениво перекуривали. Захар приблизился к навесу, козырнул левой рукой и шкодливо улыбнулся.
   - Привет честной компании!
   Валера, хорошо подогретый, чувствовал в себе большую силу.
   - Ты кого это притащил, оглобля?! Козырёк, собака - ну прямо пограничник. Нет?! Так это невеста твоя? Показать привёл, смотри, не схавай её в первую брачную ночь!
   Петрович бросил вызов и готов был, бросится в бой, но Захар не поддался на провокацию.
   - Что? Хороша собачка? Не поверишь, у нас на пустыре в дерьме копалась. Подобрал. Отмыл, теперь пора бы и жениха поискать.
   Валерий Петрович пялился налитыми глазами, силясь понять смысл сказанного. Зато Тихон сразу понял.
   - Вот что. Ты пока здесь не хозяин, и с собакой гуляй вон там, у ворот.
   - Хорошо. - Неожиданно миролюбиво согласился Захар. Слегка кивнув персонально Марго, удалился, куда ему было указано. Где и прогуливался, пока его мужики не закончили работу и не убрались восвояси.
   Застолье продолжалось своим ходом. Валера, вдохновлённый лёгкой победой, был в ударе. Сыпал анекдотами из собственной жизни. Женщины смеялись, умоляюще взмахивая руками: уморил! Сказывалось тягостное напряжение последних дней, которое внезапно отпустило. Петровичу было хорошо в компании верных и добрых друзей. Тихон тоже улыбался, слушая Валеру, но было видно, что думает он о чём-то другом.
   Засиделись допоздна. Ивановна спала за столом. Петрович что-то бормотал, продолжая рассказывать, но уже сам себе. Тихон пошёл провожать Марго. Перед уходом приобнял Петровича за плечи.
   - Ты вот что, Валерий Петрович, спать иди в бытовку и Копчёного возьми. Запритесь.
   - Там душно.
   - Душно... скучно.... Делай, что говорят! Как бы беды не случилось.
   - Чагой-то?!
   - Не нравиться мне этот Захаров променаж с собачкой. Ты дёрнулся - он промолчал, я его за ворота послал - согласился. Как думаешь, почему?
   - С-сыт!
   - Нет, я же тебе говорил, я таких людей знаю. Хитрый, гад. Это как раз то, что ему нужно. Выманивает.
   - Кого, меня?! - Придушенно прошептал Валера, потрясённый таким изощрённым коварством.
   - Дурак ты, Валер. Копчёного! Ну, что б тебе понятней было, давай на твоём примере. Если за воротами голую бабу на верёвочке выгуливать, выйдешь ты к ней?
   - Красивую?
   - Красивую.
   - Ещё как выйду, высунув язык!
   - Ну, теперь понял?
   - Понял, - хотя было видно, что он ничего не понял. - А где баба-то?!
   - Ладно, иди с Копчёным в бытовку и сделай, как я сказал.
   Тихон разбудил Ивановну, отвёл спать в перголинский кабинет и, взяв Маргиту под руку, удалился.
  
  
  
   Глава 22.
  
   Кое-что о женщинах
  
  
   Тёмная, душная ночь опустилась на двор. Валера спал беспокойно. Разметавшись, в поту. Странные образы населяли его сон: белые собачки, хохочущие женскими голосами, бродяги, выгружающие из машины много, много маленьких Перголиных, шеф Андрюха, верхом на ковре самолёте, жена Ирка, с причёской как у Маргиты, "Рыжуха", на золотом помеле...
   Потом приснилась голая женщина, гуляющая на цепи у ворот. Прекрасная в своей наготе, она стояла спиной, и он никак не мог разглядеть её лица. Приблизился, тронул плечо. Белое, сдобное! А ну-ка, милая, повернись. Девушка вздыхает, оборачивается и... Что это?! Зелёный козырёк, вислый нос, синюшная рожа: попался, дай я тебя поцелую! А-а-а! - орёт Валерик и просыпается.
   Он слышит собственное хриплое дыхание, руки трясутся, липкий пот заливает глаза. Скидывает ноги на пол, испуганно озирается. Темно и тихо. Под лавкой поскуливает Копчёный, видно и ему снится что-то тревожное.
   В окошко барабанит дождь. Тучи, собиравшиеся ещё с вечера, наконец, разродились долгожданным дождём.
   Валерий Петрович, глухо звякая, черпает кружкой воду из жестяного бачка. Пьёт, задыхаясь и проливая на грудь. Вода тёплая, с железным привкусом. Закурить бы. Нет, всё осталось там, на столе под навесом. Валера скидывает крючок с входной двери, распахивает настежь.
   Свежий, наполненный дождевыми каплями предутренний ветерок плещет в лицо. Уф, хорошо! Светает. Уже можно кое-что различить. Основной дождь пролился ночью, сейчас слегка моросит. Валера, не желая обуваться, шлёпает босыми ногами по влажной земле, она приятно холодит ступни. Сзади раздаётся протяжный зевок, Копчёный тоже проснулся и семенит за ним.
   На столе со "вчерашнего" не убрано. Валерий Петрович находит сигареты. Поболтав бутылки, отыскивает почти полную, пьёт прямо из горлышка и тут же закуривает. Через минуту дрожь постепенно унимается, а хаотичные мысли упорядочиваются.
   В душе происходит тот самый фокус-покус, знакомый почти каждому, но неизменно идущий на бис. Безмерная горечь переходит в тихую грусть! Антре! Тихая грусть переходит в буйное помешательство!
   Валера себя знал. Дальше тихой грусти он, пока, идти не собирался. Себя немножко жалко и светло, то, что надо.
   - Всё не так уж плохо, а. Копчёный? - пришло время поговорить с другом. Тот сидит, сонно помаргивая и смотрит на дождь. Петров делает ещё глоток и развивает тему.
  
   Второй разговор с Копчёным.
  
   - Видишь ли, Копчёный.... Нет, не так. Я тебе вот что скажу. Ты уже взрослый парень. И у тебя начались проблемы. Я имею в виду женский пол. Это не так страшно, как кажется, но поговорить надо.
   Не смотри на меня как на учителя ботаники, а то не удержусь и врежу! И чтоб я не видел этой сонной снисходительности у тебя на морде. Сядь, как следует! Засунь свой слюнявый язык обратно в пасть. Вот так! А теперь слушай.
   Не то чтобы я спец в этих вопросах, но кое-что понимаю. В нас, мужиках, в отношениях с женщинами, борются два начала: "животное" и то, что я называю "сопли в сахаре". Первое, нас заставляет относиться к женщине как к куску мяса, с дырками в нужных местах.
   Второе, "сопли в сахаре", превращает в наших глазах, обыкновенную "профурсетку" в существо высшего порядка. Первое состояние я классифицирую как "похоть", второе как "любовь".
   "Похоть", или, по нашему, "блядство" - дело пустое. Это не страшно. Если ты, конечно, не псих, готовый ради такого пустяка пустить бабу на фарш. "Похоть" это грубо, но довольно смешно.
   А вот "любовь"... Это, Копчёный, опасно. Этого я не могу объяснить. Может быть Тиша? Нет, тоже не сможет. Они с Марго любят друг друга, это факт, а почему любят и сами не знают.
   Чем ты объяснишь, что из десятка дурочек, одна, отдельно взятая дурочка вызывает твой жгучий интерес.
   Её розовое ушко, с дырочкой для серьги, то, как она проводит острым язычком по верхней губе, как подрагивают крепкие грудки при ходьбе, как она вертит своим задком? У всех ушки, губки, грудки, жопки. Но, почему-то, эта жопка тебе милее остальных? То, что думается в её голове, должно вызывать у тебя тошноту, а вызывает умиление - это любовь, это беда!
   Потому что ты, нормальный, здоровый мужик, обеими руками держащийся за своё животное начало, делаешь необъяснимые глупости! Вместо того чтобы попросить друга: дай-ка мне, товарищ, по морде, что-то со мной хрень какая-то творится. Ты начинаешь, ванильным голосом, объяснять ему, что она - такая, такая!!! Он смотрит на тебя сочувственно и наливает тебе больше чем остальным.
   Вот, Копчёный, Серёга мой сейчас в армии, а поговорить с ним, как сейчас с тобой, я не успел. Стеснялся, что ли? А зря! Ведь вернётся и первым делом женится, мудак. Да что там, со мной тоже так было. Вернулся, поблядовал с полгодика, потом встретил Ирку и женился.
   Но мне, надо сказать, повезло. Ты видишь я какой, не каждая такой крест вынесет. А она ничего, тянет. Всякое у нас с ней было, врать не буду. Только вот, что я тебе расскажу.
   Мы когда с ней ещё женихались, я её всё на мотоцикле катал. Тётка моя, которая меня и вырастила, ныне покойная уж, пока я служил, всё деньги откладывала, копила. Не для себя, для меня дурака. И как только я вернулся, купила мне мотоцикл, "Ява". Знала, как я о нём мечтаю. Ну и гонял я на нём, целыми днями! А как с Иркой сошёлся, стал и её катать. И вот как-то весной выехали мы за город. Трасса свободная, гоню, лихачу. Асфальт мокрый, занесло. Ну и улетели мы в кювет. Слава Богу, там что-то вроде болотца было. Мотоцикл в одну сторону, мы с Иркой в другую.
   Я как морду из лужи вынул, как понял, что произошло - такой страх меня обуял. Не за себя, за неё. Не наказания убоялся, а того, что убилась она, нет её больше. Такой ужас, Копчёный, я ни до того, ни после больше не испытывал. Мир рухнул без неё. Не верил, не думал, что так бывает. А тут в один миг всё понял.
   И тут она, грязная, как чёрт, физиономия исцарапанная, орёт, визжит и мокрыми ладошками меня по щекам, по щекам! А я смеюсь, как сумасшедший - всё не поверю, что она живая.
   Думаешь, она меня сейчас по морде не бьёт? Ещё как бьёт! И надо бы в откат ей врезать, да как вспомню тот ужас, пальцем тронуть не могу.
  
   А когда я на цементном заводе подрабатывал, спину сорвал, так что две недели пошевелиться не мог. Думал, парализует, не встану больше. Она мне, как маленькому, горшок подавала, зад вытирала, с ложечки кормила. А я психовал - горе у меня - орал на неё. Так она в ответ даже не пикнула. Вот они, брат, бабы какие! Хрен их разберёшь.
   Зачем это говорю? Я ведь тебя насквозь вижу, душа у тебя живая. И у Тиши живая, и у Марго, и у Нины Ивановны. Но чуешь, вокруг мертвечиной несёт. Смотри, какие упыри из всех щелей повылезали. Береги себя. Сейчас их время пришло, их правда взяла, но это не навсегда! Мы-то знаем, что может быть по-другому! Мы-то ещё живы, так спросите нас. Спросите нас.
   Валерий Петрович замолчал. Он больше не мог говорить и не хотел. Оставив Копчёного чесать лапой за ухом, повернулся и пошёл на склад, за новой бутылкой - душа просила!
  
  
  
  
   Глава 23.
  
   Эх, загулял, загулял...
  
  
   Валерий Петрович, неожиданно для всех (и для себя), запил. Он таскался к "Теремку", где сидел на лавочке у "Кондратия", в ожидании Аллилуйя. Пил с ним "Особую" и вёл своеобразные беседы.
   Валера изливал праведнику всё, что накопилось на душе, а тот отвечал смутными речениями, нашпигованными иностранными цитатами. Петрович усматривал в этом особую потаённую мудрость. Оба напивались до полной невменяемости.
   Аллилуйя, выкрикнув, напоследок, что-нибудь особенно невразумительное, валился в ближайших кустах. А Тихон, извинившись перед Марго, подбирал Валерия Петровича и волок назад, на коптильню. Один раз их подвёз Томилин. При этом, сунув под нос пьянчуге огромный рыжий кулак:
   - Только попробуй, заблюй мне сиденья, Петров. Расплющу!
   На что Петров неожиданно отозвался:
   - Кларум эст... Капитан! Май нейм ис Валера...
   - Твой нейм ис жопа! - и Валера получил в ухо такую звонкую затрещину, что снопом повалился на заднее сидение, где и проспал до самого места назначения.
   Нина Ивановна ругалась, что мужики шляются неизвестно где, а ей страшно ночью одной! Приезжали какие-то бандюки, интересовались - не обижает ли кто? Сказали: не боись, бабка, никто не сунется. А сунется, без тебя разберёмся. Дрыхни спокойно! Заступники! А у самих рожи такие - прости Господи!
   Валерка, змий, водку таскает. А она галочки ставила! Отчётность вела! С кого теперь спросят, а змий?!
   "Змий" ухмылялся и лез целоваться.
   Перголин где-то пропал, не появлялся. Зато появлялся другой "нехороший человек". Каждый день у ворот маячил Захар, со своей собачкой на привязи. Копчёный вился там же. Носатого сторонился, лаял на него, но каждый раз выходил за ворота всё дальше. Тихон гнал Захара, но тот отмахивался: имею право!
   Один раз, скверно похмелившись, Валера кинулся на злодея с лопатой. Но из кустов неожиданно повылезали Захаровы мужики, отняли лопату и начали ей же молотить напавшего ухаря. Дело могло принять тяжёлый оборот, не вмешайся Тихон.
   Нина Ивановна, по перголинскому телефону, говорила с Ерохиным. Шеф передавал пламенный привет. Сказал, что держит прежних клиентов на связи. Скоро вернётся. Дело наладится. Ждите. Не волнуйтесь. Отбой.
   Звонок Андрюхи обсудили без особого энтузиазма и снова разбрелись, кто куда. Вот так всё шло, ни шатко, ни валко. А потом пропал Копчёный.
  
  
  
   Глава 24.
  
   Беда
  
  
   Как водится, хватились не сразу. Мало ли - дрыхнет, где-нибудь. Хватившись, стали искать. А как ищут? Сперва горланили на всю округу: Копчёный, Копчёный! А потом пошли на пустырь.
   На пустыре оказалось довольно многолюдно. Кроме постоянных обитателей, здесь шуровал народ со всей округи. Рылись в мусорных кучах, собирая отбросы чужой жизни. Такой не похожей на их собственную. В тайне каждый надеялся найти что-то особенное. Эти тайные желания порождали местные легенды.
   Говорят, один раз здесь нашли летающую тарелку. Внутри сидело внеземное существо и жалобно курлыкало. Приболело или расшиблось, что ли? Одна сердобольная старушка взяла его домой и выходила до полного выздоровления. Про это даже в газетах писали. Потом приехали люди из Москвы и забрали пришельца. Теперь его часто по телевизору показывают. Это и есть наш президент.
   Ну, это так к слову. Единственным результатом похода было то, что Захар тоже пропал. Ни имени, ни фамилии, ни откуда он, только кличка: Шлён. Ничего особенного, - объяснили местные, - Шлён - Захар частенько пропадал, недели на три, а то и на месяц, потом снова появлялся. Собака? А вон их сколько. Вам какую?
   Тем же вечером приехал Томилин. Ему тут же рассказали о случившемся несчастье. Капитан был краток:
   - Чахоточный? Погонялово Шлён? Попробую.
   Выпил бутылку водки в одиночестве и уехал.
   А на следующее утро пришло письмо. Оно было засунуто в ушко навесного замка на воротах. Неровно вырванный тетрадный листок, свёрнутый трубочкой. Жирным карандашом было написано:
  
  
   Господа!
  
   Ваш друг был приглашён мной на ужин. Ужин состоялся. Я вас выблядков предупреждал. Тихон, твоя баба шлюха! А тебя, шнырь кургузый, я ещё подрежу.
   Шлён.
  
   Письмо вызвало настоящий шок. Ивановна рыдала в голос. Тихон ворвался в конуру к Перголину, где тот мирно перебирал бумажки и избил его. Приговаривая: это ты, сука, их привёл сюда! Ярость, исходившая от Тиши, была такова, что Викалыч даже обмочился и, естественно, никому жаловаться не стал. Постеснялся.
   А Валера, куда-то убежал, вернулся с невесть откуда взявшейся заряженной двустволкой и бродил с ней целый день по пустырю, совершенно пьяный. Высматривал ненавистный зелёный козырёк.
  
   На коптильню вернулся затемно. Тихона не было. Нина Ивановна заперлась в бытовке, на стук не отзывалась. Походив по двору, он забрался на доски, где, бывало, сиживали Томилин с Копчёным, бросил ружьё в траву и уснул.
   Проснулся весь вымокший и продрогший. Тучи сидели на верхушках деревьев, моросил мелкий противный дождь. Рассвет был тяжёлый, хмурый. Болела каждая косточка, мокрая одежда липла к телу. Валера сполз с досок, подобрал отсыревшую двустволку и пошёл похмеляться.
   Перголин, понимая бессилие карательных мер, добровольно выдал отщепенцам коробку водки. Строго наказав, чтоб больше со склада не таскали. Пугал бандюками. Коробка стояла припрятанная за пустой тарой под навесом. Валера залез туда, хорошенько глотнул "особой", сел за стол и снова уснул.
   Проснулся уже в одиннадцатом часу, плохо соображая, где он. В глазах всё плыло, знобило. Заболеть что ли? Принял водочки, добавил, ещё принял - вспомнил всё, болеть передумал. Достал из-под стола ружьё и пошёл на пустырь.
   С той стороны, куда он шёл, доносился монотонный гул моторов. Шлёпая раскисшими кроссовками по лужам, Петров не придавал значения звукам. Он вообще ничему не придавал значения. У него была цель и всё тут.
   Но обойдя коптильню и взобравшись на оплывшую мусорную кучу, окинув взглядом открывшуюся обширность пустыря, он замер открыв рот.
   Две пары бульдозеров, то и дело взрёвывая, утюжили пустырь, снося и выравнивая всё на своём пути. На уже расчищенном пятачке, под всё продолжавшимся дождём, стояли люди. Десятка два мужиков и несколько баб. Никаких хибарок на пустыре уже не было.
  
  
   А метрах в ста стоял милицейский "жигулёнок". Томилин сидел, откинувшись на сиденье, курил и смотрел в другую сторону.
   Валера повернулся и, волоча за собой двустволку, пошёл обратно. Не успел.
  
  
  
   Глава 25.
  
   Тиша и Марго
  
   На третий день был общий сбор. Решили посидеть, помянуть псину. Заплаканная Нина Ивановна, страшный, опухший, с безумным взором Петров, хмурый Тихон, Марго, Василий Семёнович. Все свои.
   Поначалу сидели невесело. Выпивали, да закусывали. Потом ничего, разговорились. Стали галдеть, вспоминая всякие забавные случаи, связанные с Копчёным. Вроде недавно он здесь появился, и пёсик ничем не примечательный, а вон как его все полюбили!
   - Это оттого, Семёныч, - говорила Нина Ивановна, что добра кругом мало. А он, хоть тварь бессловесная, а душа у него добрая была.
   - Так, Нина, так! - соглашался Томилин.
   - А может, правы эти индусты. Я, когда помру, меня в рай не примут, так я в собаку переселюсь. Забегу к вам, скажите: А! Вон Валера пришёл! Будете меня рыбьими головами кормить. Хорошо!
   - Петров, если в рай попадут те, кто на него сейчас претендует, то не жалей, что тебя там нет. Значит, в небесной канцелярии сидит правильный мужчина в погонах, с хитрым прищуром. Плюс взвод архангелов по периметру. А Пётр звенит ключами не иначе как от лагерных ворот. Ужё они им пропишут по арфе в руки и стакану яблочного сока. Оттуда не убежишь.
   Такой мелочёвке, как ты там действительно делать нечего. В чистилище перекантуешься. Уж скорее мне, грешному. Будешь на воле и не в собачьем обличии, приноси передачу!
   Это была самая длинная речь, которую слышали от Томилина. Все были приятно поражены и долго аплодировали.
  
   - Тише, пожалуйста! - Марго застучала вилочкой по стакану. - У нас есть тфа опъявления. Тиша, тафай.
   Тихон поднялся, смущённо огляделся.
   - А может не вовремя...? Да, ну ладно. В общем, так! Объявление первое: мы с Марго решили пожениться. Объявление второе: мы уезжаем.
   Последовала бурная и противоречивая реакция присутствующих.
   - Вот это да! Куда?! Как же так, а мы?! Голубок и горлица.... Куда, зачем? Совет да любовь!
   Конец этому положил Томилин, прихлопнув ладонью по столу.
   - Ну-ка, Тихон, сядь, объясни толком. Что женитесь, молодцы, одобряю. А куда это вы намылились.
   - В Москву, небось, куда же ещё. - Подсказала Нина Ивановна.
   - Нет. В Москве нам делать нечего. На Урал. Созвонился я тут с дружком, он из тех мест, мы с ним..., ну не важно. Он за это время приподнялся, оказывается. Покомерсантил маленько, а потом, на основе бывшего совхоза, своё хозяйство сколотил. Работа всем найдётся. Приезжай, говорит, с молодой женой.
   Марго улыбнулась.
   - Ну, если так, правильно. Может, есть ещё места, где жить можно. Откуда есть, пойдёт сызнова земля русская. А тут... нет.... Тут мы доживать будем. Счастья вам. За молодых, по полной!!!
   Так поминки плавно перешли в свадьбу. Обычное дело. У нас никогда не поймёшь: где свадьба, где похороны.
  
   - Тишь, - канючил Валерий Петрович, на старые дрожжи его опять развезло, - вот ты уедешь, а я как же?!
   - Поехали с нами.
   Куда это я поеду? А Ирка? Серёга из армии скоро вернётся.
   - Вот и ответ - как говорил принц Датский. Дождёшься сына, а потом все вместе к нам. Я договорюсь. Мужик ты хороший. Устроишься.
   Потом поговорили о будущем. Своём, в частности, и страны в целом. Пришли к выводу: нас дерут, а мы крепчаем. На том стояла, и стоять будет земля русская! Но паса ран.
   Разошлись за полночь. Томилин вызвался отвезти Марго в город. Несмотря на подпитие, он уверенно сел за руль. Высунувшись в окошко, поманил пальцем:
   - Петров, на минуту!
   Валера подошёл.
   - Ты вот что, с ружьишком не балуй и..., не ищи его больше. Я его нашёл.
   - Как нашёл?
   - Дело не хитрое. Шлёнов Захар Николаевич, дважды судимый. В областном туберкулёзном диспансере он. Я звонил, врачей поспрашивал. Не жилец он. Последние дни дотягивает. Так что оставь его. Пусть подыхает в злобе своей. Вот так вот. Утром поможешь Тихону, зайдёте за девушкой, проводишь на автобус. А там уж они сами, до Рязани и на поезд.
   - Само собой, Василий Семёнович.
   - Ну, бывай.
   Автомобиль помигал фарами, Марго села в салон и машина плавно выехала за ворота.
   Нина Ивановна ушла в бытовку, а мужики устроились прямо во дворе, набросав на траву телогреек. Валера уснул сразу, а Тихон ещё некоторое время лежал, закинув руки за голову, и слушал ночь. Пытаясь впитать в себя все запахи и звуки этой земли.
   Небо было чистое, ни облачка. Огромные звёзды светили над спящими друзьями в последнюю ночь перед расставанием.
  
  
  
   Глава 26.
  
   Проводы
  
  
   Поднялись рано. Тихону не терпелось отправиться в путь. Валерий Петрович даже немного обиделся.
   - Что уж мы так надоели тебе?
   - Наоборот, Петрович. Тяжело расставаться. Лучше уж сразу, как в воду - бултых.
   - Ну, бултых, так бултых. Давай хоть поправимся.
   - Не, Валер. Не могу я к Марго с кривой рожей явиться. И тебе не советую, развезёт. По дороге зайдём в "Теремок", пивка выпьем. А сейчас пойдём, не спеша, по холодку.
   Тихон расцеловался с плачущей Ниной Ивановной, повесил на плечо дорожную сумку - все его вещи, и они с Валерой пошли.
   Ивановна, вытирая глаза платочком, махала им в след и кричала:
   - Валерка, змий! Проводи, как надо. Маргоше привет! До свиданья, до свиданья...!
   Шли, не торопясь, молча, покуривая. Вскоре показался "Теремок". У магазина было ни души. Постучались. Заспанная продавщица, матерясь, открыла. Узнала Тихона.
   - Уезжаете?
   Тиша кивнул.
   - Ну, добрый путь.
   Взяли по паре пива.
   - Айда за магазин, к "Кондратию", - предложил Петрович, - посидим чуток.
   Зашли. Из кустов, возле стола, торчали две ноги в шлёпанцах.
   - О, Аллилуйя! Отдыхает божий человек.
   Сев на лавочку, потягивали пиво. Воздух из розового постепенно становился золотым.
   - Вот, грандиозный человек, - Валера кивнул на тапочки. - В трудные дни он мне очень помог.
  - Это чем же?
   - Такая мудрость из него прёт, что сразу осознаёшь: всё суета и тлен.
   - Как же ты его понимаешь? Он же чирикает, на каком-то ботаническом языке.
   - А вот и понимаю. А чего не понимаю, всё одно благостью на душу ложится. Книга мудрости у него есть, он всегда её с собой носит. Спросишь его о чём - откроет на первом попавшемся месте, глянет одним глазком, да как ляпнет! И в самую точку. Я же чувствую. Пойдём, посмотришь.
   - Не надо, пусть спит.
   - Пойдём, может он тебе напутствие, какое даст. Он же этот... Илия Пророк.
   Подошли к кустам, взглянуть на спящего. Тот лежал прямо на земле, руки по швам, под голову - мятая кепочка. Похрапывал мягко, будто мурлыкал. Над открытым ртом вилась ранняя муха.
   - Книжечка у него в пиджаке. Говорили, он её на цепи носит. Ничего подобного, я знаю, она у него во внутреннем кармане. Ты её открой, ткни пальцем, куда попадёшь, то и сбудется.
   Петрович слегка ткнул спящего ногой
   - Аллилуйя! Старый хрен! Дай книжку почитать.
   Праведник почмокал губами и, не открывая глаз, вяло протараторил:
   - Литтэра окцидит, спиритус аутэм вивификат.
   - Ишь, материться, спиритус ему подавай. Ну, да ладно, я сам.
   Валера осторожно выудил из кармана маленькую книгу, аккуратно завёрнутую в газету, протянул Тихону.
   - На сам. Я в неё и заглядывать боюсь.
   Тихон, хотя и с сомнением, открыл книжку, ткнул пальцем в страницу и прочёл: Сит нокс кум сомно, сит синэ литэ диэс - пусть будет ночь со сном и день без ссоры.
   Удивлённо приподняв брови, пролистнул в начало и взглянул на титульный лист: ЛАТЫНЬ на все случаи жизни. Из серии: классическая и современная проза.
   Тиша усмехнулся и сунул книгу обратно в карман спящему мудрецу. Валера, напряжённо наблюдавший за ним, поинтересовался:
   - Ну, как?
   - Здорово!
   - Вот, я же говорил! А как называется, глянул?
   - Вместо названия - таинственные письмена.
   - Ах, Боже ты мой! Я ведь знал, не прост старый хрыч!
   Валера нагнулся и благоговейно поставил рядом с Аллилуйей непочатую бутылку пива.
   - На, вот, твой спиритус. Поправляйся.
   Двинулись дальше и вскоре были у Марго. Та уже собралась и ждала их. Валера навьючился двумя чемоданами. Марго нацепила изящный спортивный рюкзачок. Пошли на автобусную станцию. Маргита дала Валере номер своего мобильного телефона.
   - Сфони, Фалера. Обясательно сфони! А тебе куда сфонить?
   Валера задумался.
   - Дом есть, а телефона нет. Был, сняли за неуплату.
   - Тогда пиши нам.
   - Напишу. Ничего если с ошибками?
   - Ничефо. - Марго засмеялась и поцеловала его в щёку.
   Подошёл автобус. Прощались суетно. Хотелось сказать что-то главное, но на ум лезли одни пустяки. Валера помог занести вещи, усадил ребят. Вышел, закурил. Дверцы закрылись. Фыркнув, автобус тронулся, помахав пыльным хвостом, свернул за угол. Вот и всё - уехали.
  
  
   Глава 27.
  
   Последняя. (Что такое лучше?)
  
  
   На обратном пути Валера сошёл с дороги, лёг в колючую, выгоревшую траву. Закинул руки за голову и долго смотрел на высокие прозрачные облака, тянувшиеся по небу. Они плыли в ту же сторону, куда уехали Тиша с Марго.
   Вернувшись на коптильню, бесцельно побродил по двору. Куда себя девать он не знал. Выглянула Нина Ивановна.
   - Вернулся. Ну, не майся. Иди я тебе водочки налью. Я уж стол накрыла. Выпьем за Тишу с Маргошей, чтоб их путь лёгким был.
   Сели под навесом. Выпили. Валера молча ковырял вилкой винегрет
   - Значит, уехали родимые? Ну и правильно Может им действительно там будет лучше.
   - А что такое - лучше? Ведь вот как бывает: живёшь, небо коптишь, дела, делишки, вроде ничего особенного. А пройдёт лет, сколько то и думаешь - вот время-то было, счастливое, а я дурак и не понимал, не заметил. Так и проходишь, не поняв, где оно главное. Где оно это "лучше"? Как его узнать?
   - Так это просто, Валер. Когда, проснувшись утром, ты не пожалеешь, что проснулся, а скажешь: спасибо тебе, Господи! Что даёшь мне ещё один день!
   Когда сам сможешь так и пожелаешь того же другим людям, они сделают то же самое, вот тогда оно и будет лучше - всем, всегда, везде. Выпьем за это!!!
  
  
  
   Вместо эпилога.
  
   Письмо
  
   Здравствуйте дорогие Тихон и Маргита!
  
   Тук-тук-тук! - угадали, кто вам накарябал письмецо? Это я, Валерка. Привет, ребята! Маргоша, надеюсь, я правильно записал ваш адрес, когда говорил с тобой по телефону и это письмо дойдёт. А не дойдёт, ну и хрен с ним, ещё по телефону поговорим. Все новости я тебе и так рассказал, а ты их Тихону, так что чего ещё писать и не знаю.
   А вот: рядом сидит Нина и ругается. Говорит, что я дурак. Она смотрит мне через плечо - чего пишу. Говорит, урод, так письма не пишут. Как умею, так и пишу. Я, между прочим, её позвал не критику разводить, а ошибки исправлять. А она говорит, что в последний раз работу над ошибками делала в 1957 году. А сейчас, кроме галочек в своей амбарной книге, и вовсе написать ничего не может. А мы её за культурную женщину держали. Ай-ай, больно! - Ивановна щиплется! Чего ещё писать и не знаю.
   А вот: в "Теремок" взяли было новую продавщицу. Здоровая такая тёлка. Морда, как шайка в бане, ручищи, ножищи - во, пузо - во! Так она, в первый же день стала интимно домогаться к Жмурику Засраковичу: хочу тебя, носатый! Он еле отбился, два ребра сломаны (у него), вай-вай - говорит. Теперь там, какая то старуха глухая торгует. Ей пока доорёшься, плюнешь, так ничего не купив, и уйдёшь. Чего ещё писать и не знаю.
   А вот: Пердолин - сука! По указанию Рыжухи, вырубил таки нашу сирень. Теперь на этом месте ангар строят. Викалыч приборохлился, ходит в новом костюме, вечера проводит в ресторане "Малахитовый цветок", переболел триппером - короче, большой человек. Чего ещё писать и не знаю.
   А вот: Томилин вам шлёт большой привет. Василий Семёнович нас навещает, но уже не так как раньше (эх, Копчёный, Копчёный, друг). Говорит, что сдавать начинает. Давление у него, то - сё, хандра, какая-то. Грозится в отставку подать. Да он, наверное, вам сам позвонит. Чего ещё писать и не знаю.
   А вот: главное! Андрюха-то, шеф, вернулся. Так что коптильня наша ещё покоптит (жаль, почти весь двор отдать пришлось, Рыжуха настояла). Загорел, посвежел, и мечта его сбылась. Он, как только ходить смог, опять в руины полез и чего-то там действительно нашёл. Какую-то каменную жопу. Необыкновенной красоты, говорит. Теперь она в турецком музее, в витрине стоит, с подписью: нашёл А.А. Ерохин. Чего ещё писать и не знаю.
   А вот: Ирка моя от тётки вернулась. Готовится сына встречать. Серёга мой в ноябре должен из армии вернуться. Ирка хлопочет, квартиру в порядок приводит, весёлая такая, светится вся. Так что я теперь дома ночую, вот такая любовь и сиськи набок. Чего ещё писать и не знаю.
   А вот: фак эт спэра. Это вам от Аллилуйи. Помнит он вас. Передай, говорит: фак эт спэра. Передаю! Я ведь его уже немножко понимать стал. Взять хотя бы вот эту фразу: и "фак" здесь и "сперма". Детишек, наверное, вам желает. Ну что ж, правильно, присоединяюсь!
   Старый хрен Аллилуйя теперь под кустом не живёт, да. Одна сердобольная женщина взяла старца на постой. Он теперь вещает на дому. Очередь по записи. Говорят, из самой Москвы телевиденье приезжало. А меня без очереди пускают, я бутылку в рукав, и иду, старичка порадовать. Он меня "апостолом" зовёт, и ещё, каким-то "аменс". Аменс, да аменс. Я думаю, это от слова "аминь". Благословляет ученика своего, божий человек. Чего ещё писать и не знаю.
   А вот: Нина Ивановна ручку отнимает. Ну, пока. Созвонимся.
   Валера (Петрович).
  
  
  Здравствуйте, дорогие мои, Тиша и Маргоша!
  
   Змий этот, Валерка, на глупости всю бумагу извёл. От себя добавлю пару строк. У меня всё хорошо. Только по вас скучаю. Я теперь "галочки" ставлю и у Перголина и на коптильне, устаю. А третьего дня, в ночь, мне пёсик наш, Копчёный, привиделся, уж так я плакала во сне. Неспокойно мне на душе и одиноко. Вот только Валерий Петрович поддерживает. Сядем с ним, водочки выпьем, и вспоминаем, как нам хорошо всем вместе было. Счастье. Ну, дай Бог, живы будем, свидимся. Не забывайте нас Тиша, Маргоша. Целую вас крепко.
  Ваша Нина Ивановна.
  
  
  
   От автора.
  
   Чего ещё писать и не знаю (м-де, с кем поведёшься, от того и наберёшься). Дальнейший сюжет пойдёт своим путём, а мы своим. Возможно, ещё встретимся. А теперь, как сказал бы ещё один персонаж этой повести: Манум дэ табуля - руки прочь от доски. Иначе говоря, пора заканчивать.
   2004 - 2005 - 2006 гг.
  
  
   Словарь от Аллилуйи
  
  
  1. Terra firma - (тэрра фирма) - твёрдая земля.
  
  2. Terram hanc puncti loco ponimus ad universa referentes - (тэррам ханк пункти лёко понимус ад унивэрса рэфэрэнтэс) - Земля есть как бы точка в сравнении со Вселенной.
  
  3. Sapiens, qui prospicit - (сапиэнс, кви проспицит) - Мудр тот, кто предвидит.
  
  4. Multum in parvo - (мультум ин парво) - Многое в малом.
  
  5. Nihil impredio - (нихиль импэдио) - Пусть; не возражаю.
  
  6. Casus a nullo praestantur - (казус а нуллё прэстантур) - За случай никто не отвечает.
  
  7. Quod nego - (квод нэго) - Нет; ни в коем случае.
  
  8. Avius errat saepe animus - (авиус эррат сэпэ анимус) - Разум нередко блуждает, не находя выхода.
  
  9. Indupedita suis fatalibus omnia vinclis sunt - (индупэдита суис фаталибус омниа винклис сунт) - Всё связано неизбежными узами судьбы.
  
  10. Latet anguis in herba - (лятэт ангвис ин хэрба) - В траве скрывается змея.
  
  11. Exitus letalis - (экзитус леталис) - смертельный исход.
  
  12. Experimentum in anima vili - (экспэримэнтум ин анима вилли) - Опыт на малоценном организме.
  
  13. Amens - (аменс) - Идиот.
  
  14. Littera occidit, spiritus autem vivificat - (литтэра окцидит, спиритус аутэм вивификат) - Буква убивает, а дух животворит.
  
  15. Sit nox cum somno, sit sine lite dies! - (сит нокс кум сомно, сит синэ литэ диэс) - Пусть будет ночь со сном и день без ссоры!
  
  16. Fac et spera - (фак эт спэра) - Действуй и надейся.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"