Степаненко Юрий Николаевич : другие произведения.

Жуки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    юмор с элементами хоррора

  
  (школьникам к прочтению не рекомендуется - присутствует ненормативная лексика)
  
  
  
  
   Эта строчка пришла мне в голову, когда я читал критику Брюсова. На мой взгляд, Брюсов - поэт слабый. А вот критику Брюсова читать интересно!
  
   "...Но где-то там, в пещерах, в гротах гнездятся страшные жуки ". Сравнение женского тела с ландшафтом, это довольно банально и где-то даже пошло. Два холма можно представить как груди, а излучина реки это что, пищевод, что ли? Стоит высокая гора, а в ней глубокая нора...
  
   Читая стихи Брюсова, мне казалось, что он мучительно решает одну и ту же художественную задачу. И всегда спотыкается о свое творческое бессилие. То, что тщетно искал Брюсов, я нашел в совершенно неожиданном месте - на стыке поэзии Фета и Маяковского. Один знакомый военный журналист, редактор гарнизонного боевого листка, заметил мне даже, что мою манеру он определяет как "цветопись". Сам он, правда, свои произведения исполняет в другой манере, пишет по десятку стихов в неделю. У себя их тут же публикует, извлекая гонорар и славу.
  
  
   Печь стихи как блины, мне никогда не удавалось. Я в большей степени зависел от такой зыбкой материи как вдохновение. А вдохновение, одним словом не определить. Вдохновение это и восторг, и радость, и энтузиазм. Это праздник рождения, причем рождения внезапного, когда из ничего вдруг складывается нечто.
  
   У меня выработался как-то само собой один единственный критерий настоящей поэзии. Настоящие стихи должны доставлять наслаждение. Нет наслаждения - нет и поэзии. Стихи должны волновать чувства, в первую очередь быть направлены к чувствам. Точнее, я бы сказал, к органам чувств. Стихи должны в идеале обоняться, осязаться, слышаться и видеться. Вот тогда только они имеют шанс пробить броню безразличия.
  
  
   Итак, строка не давала покоя. Метафора казалась забавной и требовала какого-то развития. По-всякому я пытался обыграть весьма перспективную строчку, но всё выходила какая-то пошлятина, и первоначальный блеск строки мерк. В конце концов, сегодня в любой аптеке против любых жуков, даже самых страшных, достаточно средств. Да, в наше время жуки не помеха, а должны быть высокие моральные принципы, серьёзные нравственные основы, столпы, так сказать. Хотя я отнюдь не стремился морализировать, это глупость, конечно, а чтобы вышло весело, забавно и смешно. Изрядно помучавшись, начав пафосно:
  
  
   " О, сколько женщины нам лгали...", я сочинил-таки кое-что, подогнав и рифму, и размер под завершающее крещендо: " Но где-то там, в пещерах, в гротах гнездятся страшные жуки ". Хотя по-настоящему удовлетворения не было. Дело в том, что иронические стихи, в отличие от разной лирики, имеют ярко выраженную специфику. В ироническом стихотворении эстетическая красота должна уйти на второй план, уступая место эффектной идее. А может ли прекрасная форма сочетаться с безобразным содержанием? Или ужас содержания неизбежно отразится на качестве формы? Вот такие сомнения меня терзали, когда...
  
  
   Команда выезжать в совхоз прозвучала неожиданно. Шел конец октября, на полях с утра лежал иней, и по идее, все уже давно должно было быть убрано. Но что-то с этим делом не торопились в Гужском районе. Литер принял решение - выслать на экстренную помощь роту курсантов, которую и направили под руководством старшего, то бишь, меня.
  
  
   Встречала нас на этот раз агроном Ниловна. А в сентябре на картошке была Петровна. То есть гостили мы там довольно часто. За неделю нам предстояло поднять поле морковки, где-то около четырехсот тонн, и чуть меньше свеклы. Я поинтересовался, когда нам на этот раз подадут автобусы назад, в девятнадцать, как это было на картошке?
  
  
   - Да, что вы, - отвечала Ниловна, - в девятнадцать уже нихуя не видно. Заказано на шесть.
  
  
   Каково в поле при нулевой температуре, с ветром и снегом, я умолчу. Курсанты пашут, им теплее, а тут болтаешься, с тоской поглядывая на часы. Наконец, когда уже смеркалось, я заметил оранжевое пятно на горизонте. Автобус почему-то дальше не ехал, и я решил сам подойти, расспросить, в чем дело?
  
   В салоне было значительно теплее. Водителем оказался колоритный мужчина, похожий на одного из братцев семейки Аддамс. В его могучей челюсти просматривалось нечто арийское. Немцы-то здесь как раз побывали, так что возможно всякое. Но больше мое внимание привлекла находившаяся тут женщина, на удивление для этих мест хорошенькая. Просто красавица, как мне показалось.
  
  
   - А там не развернуться, - ответил водитель, но я заверил его, что это вполне возможно.
  
   - Вы подъезжайте, а я тем временем пригоню курсантов, - сказал я и поспешно вышел.
  
  
   В автобус первым делом заскочили молодые лейтенанты, командиры взводов. Дама в это время закурила сигарету, кокетливо постреляв глазами, и принялась перебирать кассеты, валявшиеся на двигателе возле магнитолы.
  
  
   - О, это оставьте, это девяносто восьмой год! - заорал радостно лейтенант. Салон наполнили мощные ритмы, правда, без всякой мелодии.
  
   - Что вы, бедненькие, намерзлись? - сочувственно поинтересовалась девушка.
   - Откуда, с Гуги, что ли вас прислали?
  
   - Мы из Литера, - с важностью отвечал лейтенант.
  
   - А это, наверно, ваш самый старший, - уже указывала на меня.
  
  Ситуация начинала мне нравится.
  
   - Ну, не такой уж я и старый.
  
   - Мужчина в самом соку?
  
   - Можно и так.
  
   Девушку озарила чуть заметная улыбка, она заерзала, засуетилась опять с кассетами, и я понял, что представляю для неё некоторый интерес. Потребовав сигарету у одного из замков, я решил пересесть поближе.
  
   - Товарищ майор, вы ж не курите, - удивился сержант. Я никогда вас курящим не видел.
  
   - Курю, курю, плохо смотрел, - отвечал я с улыбкой.
  
   Девушка стала говорить с водителем, рассказывая о своих собаках и кошках, нисколько не стесняясь при этом нецензурных выражений. Выяснилось, что у неё три кошки и три собаки, причем одна скоро должна ощениться.
  
   - Одного кутенка оставлю себе, если получится породистый.
  
   - А, ну да, был же один с родословной, - вспомнил водитель.
  
   " Три собаки, три кота, да ты у нас, подруга, похоже, не замужем!" - подумалось мне.
  
   Наконец, все уселись и мы тронулись. Дорога петляла по полям и весям, обставленная желтеющими во мгле деревьями. Когда подъезжали к Гуге, было уже темно. Вдруг автобус затормозил и остановился. Девушка приподнялась, проскользила попкой по моему бедру, намереваясь выйти. " Ну, вот и конец фантазиям ", - подумал я как о чем-то закономерном. Не тут-то было. Девушка наклонилась и тихо сказала: вы не могли бы мне помочь? Глаза загадочно блестели.
  
   Что было делать? Большинство в автобусе спало без задних ног, но кое-кто взирал с неподдельным любопытством. Военный, принимай решение. И я принял. Это был самый настоящий адюльтер. Как мы договорились, я опускаю. Водила оказался двоюродный брат и обязался к подъему доставить меня обратно в лагерь. Пока мы обсуждали наши дела, он тоже выскочил из автобуса в магазин за сигаретами. Дверца захлопнулась. Мы уже сидели на прежних местах, когда он стал стучаться и просить открыть его дверь. Стекло между салоном и кабиной отсутствовало, поэтому Света - так звали мою новую знакомую - с непостижимой для человека ловкостью и прытью, перекинулась на водительское место и стала дергать ручку:
  
   - Блядь, да чем ты там её закрыл, нахуй?
  
   Я тем временем радовался как ребенок, предвкушая нескучную ночь с этой замечательной селянкой, как я её назвал про себя.
  
   Домишко Светланы стоял на отшибе рабочего поселка с дурацким названием "Несбытно". Я, вообще, заметил, что тот, кто давал когда-то названия местным населенным пунктам, умел, что называется, поиздеваться. Мы, например, трудились под деревней "Голодно", проезжали какие-то "Небыки".
  
   В комнатах было прибрано, хотя и стоял характерный запах домашних животных. На столе тут же появилась бутылка мутной беловатой жидкости и тарелка с яблоками. Я заметил, что к яблокам Света особенно неравнодушна. Еще в автобусе стала всех угощать. Ничего не имею против яблок, но только не в качестве закуски. У нас начальник недавно праздновал день рождения и устроил экстравагантный стол, где присутствовали в основном фрукты. Кто-то ещё, помню, плоско пошутил, почему негры не пьют водки. Мол, бананами неудобно закусывать.
  
   Затем был просмотр семейного альбома. Может, в деревнях так принято, перед этим делом перезнакомиться со всей родней, хотя бы заочно. Я терпеливо рассматривал фотографии незнакомых теток и дядек, сладко ощущая Светкин горячий бок. Что-то всех этих родственников неприятно объединяло, какие-то абсолютно пустые, холодные глаза.
  
   Сельские девушки все как одна романтичные и я предложил почитать стихи.
  
  
   - Вот, слушай! Это как раз в тему, - сказал я, открывая наш маленький вечер поэзии:
  
  
  
  Шел я по полю,
  
  Ветром пинаем.
  
  Жалящим снегом,
  
  Стужей гоним.
  
  Льды нависали
  
  Над головою
  
  И распахнуло
  
  Небо супонь.
  
  Только и было
  
  Грязью полито
  
  Зыбкое поле.
  
  И одиноко
  
  Пень заскорузлый
  
  В глине торчал.
  
  Только бежала
  
  В даль пустотело
  
  Линия жалких,
  
  Плохо стоявших,
  
  Серых от лет
  
  Телеграфных столбов.
  
  И мне подумалось:
  
  Есть справедливость!
  
  Даль - моя родина.
  
  Снег - конвоир.
  
  
  
   - А? Каково? Даль - моя родина. Снег - конвоир, - повторил я со значением.
  
   Света заулыбалась.
  
   - Что это за стих? Ни складу, ни ладу.
  
   - Много ты понимаешь.
  
  Я взял бутылку, налил по пол стакана.
  
   - Могу и со складом и с ладом. А вот, кстати, Уолт Уитмен, гениальный поэт и национальная гордость Америки, писал примерно так:
  
  
  Я воспеваю дом.
  
  Я воспеваю стол.
  
  Я воспеваю тарелку.
  
  Я воспеваю суп.
  
  Я воспеваю котлету
  
  Я воспеваю женщину, которая приготовила эту котлету.
  
  Я воспеваю мясо в котлете, которую приготовила женщина,
  
  Которую я уже воспел.
  
  
  
   - И это все?
  
   - Все, - подтверждаю я с наивным простодушием.
  Далее я почитал кое-что из неопубликованного.
  
  
  
  "Идет, гудет зеленый шум..."
  
  
  
  Дело было в городе Кабуле.
  
  Город нашей юности Кабул.
  
  На такси тут ездят и на муле.
  
  Много здесь такси и много мулл.
  
  
  
  Вдруг весна, развратница весна,
  
  Спозаранку заняла Кабул.
  
  Что-то в нас воспряло ото сна.
  
  Лезу в "бэтр", а кацо - "за рул".
  
  
  
  Налегке, ведь нам не на войну.
  
  Не переть по огненный самум.
  
  И кацо орет, и я ору.
  
  Шурави мечтает о ханум!
  
  
  
  Песню обрывает гамарджоба.
  
  Слышно, как движок заскрежетал.
  
  Говорит кацо: "Похоже, жопа.
  
  Поломался маленький детал".
  
  
  
  Ах, ты, гамарджоба, твою мать!
  
  Для чего поверил идиоту?
  
  Есть "афошек" тысяч сорок пять.
  
  Я тогда притормозил "тойоту".
  
  
  
  Развернулась шустрая "тойота".
  
  В ней зазывно щериться бача.
  
  Пусть бача поможет идиоту,
  
  Раз уж тому вдарила моча.
  
  
  
  Мы с бачой несемся по Кабулу.
  
  Замелькал за стеклами Кабул.
  
  Обещает Лолу, то ли Лулу.
  
  Хрен с ним, только б, падла, не надул.
  
  
  
  А тогда прощай весна, Кабул,
  
  Лола, Лула, запахи хмельные.
  
  Не хотел бы выглядеть в гробу
  
  Много, много хуже, чем другие...
  
  
  
   - Это ты сам написал?
  
   - Ну, а кто?
  
  
  
  "Конец рабочего дня"
  
  
  
  
  Желтые картины
  
  Вниз головой.
  
  Тихие кретины
  
  Спешат домой.
  
  Бесконечной дряни
  
  Кончен час.
  
  Лоскут закатной ткани
  
  Вилкой в глаз.
  
  
  Всё!
  
  
  Спешит домой на водопой
  
  Мастеровой.
  
  А следом, сумками бодая,
  
  Спешит домой мастеровая.
  
  Спешит под ручку блядь
  
  Дедульку забавлять.
  
  Уютно у кармана
  
  Седого ветерана.
  
  В припрыжку сам с собой
  
  Несется "голубой".
  
  Спешит интеллигент,
  
  Наставлен зонт как пика.
  
  Слегка поддатый мент
  
  Всех извиняет дико.
  
  
  
   - Мне больше Есенин нравится.
  
   - Есенин всем нравится. Даже мне, местами. Скажи еще, что тебе Пушкин нравится. Пушкина давно сбросили с корабля современности. " В той норе во мгле печальной гроб качается хрустальный..." А вот, послушай, под Хармса. Читала Хармса?
  
   - Не - а.
  
   - Ну, почитаешь, как-нибудь, после дойки.
  
   - Я в конторе работаю.
  
   - Неважно.
  
  
  
  
   Ювачёв, безусловно, человек с психическими отклонениями, больной просто на всю голову (чего стоит его патологическая ненависть к бабушкам и мальчишкам), заразил меня своим необычным интересом к абсурдному. А более абсурдного, чем смерть, и быть ничего не может. Смерть естественна как явление природы. Но в социальном плане смерть это воплощение абсурда.
  
   Ничего удивительного, что стихи, посвященные памяти недавно умершего дяди, я слегка "заточил", что называется, под Хармса. Дядя, благодаря Пушкину, стал архитипической фигурой русскоязычной поэзии. У каждого поэта должен быть свой дядя. Каждый поэт желает скрыть под личиной лирического героя свою мерзкую образину.
  
  
  
  И я прочитал " На смерть Эдмунда Гайдамовича":
  
  
  
  Аист завтракать собрался,
  
  Вынул нож из сапога
  
  И отправил бутерброд
  
  Прямо в рот!
  
  Соус лягушками потек
  
  С красной дырочки зубов.
  
  Красный овощ плыл в могилу.
  
  Хоть отдаться было рано,
  
  Был всего девятый час
  
  И отдельная снежинка целовала
  
  Желтый нос
  
  Суетливого трамвая,
  
  Что стремглав, прокукарекал,
  
  Зажевал дверьми людей,
  
  И больного на работу
  
  Гайдамовича повез.
  
  
  
  
  Мать-старушка тихо дремлет на диване.
  
  День туманный, сквозь бледнеющие окна,
  
  Слепо тянет бельма глаз.
  
  На плите, залитой кофе, тихо.
  
  Остывал кофейник,
  
  Под которым газ погас.
  
  Стая розовых вольтметров
  
  Пролетела и расселась
  
  В проводах высоковольтных
  
  Над болотом, по болоту, плотной линией конструкций,
  
  Прошагавших вдоль домов,
  
  Что ступали и цунами стылой жижи
  
  Расплескали. Стены грязи накидали
  
  Транспорт, люди, города.
  
  Поезда в столицу мчали,
  
  Тепловоз гудком тревожил
  
  И юлою шли колеса, нагревая полотно.
  
  У станка резец токарно накидал лиловых стружек.
  
  Фиолетовых спиралей змеи всюду расползлись.
  
  Тут работал Гайдамович.
  
  Токарь на полу цементном.
  
  Он теперь лежит холодный
  
  У станка затылком вниз.
  
  
  
  
  Потемнели ветры - тупо.
  
  И подуло небо - горько.
  
  И примолкли камни - зябко.
  
  И погасли птицы - темь.
  
  
  
  Как сказать старухе-маме,
  
  Что больна, в температуре,
  
  Что совсем одна осталась,
  
  Эдик больше не придет?
  
  
  
  
   - Грустно.
  
   - Понятно, грустно. Ведь на смерть. А вот смотри, что можно сделать с пошлыми, избитыми розы-грезы-слезы! Называется "Крокодил".
  
  Я откашлялся и начал с надрывом:
  
  
  
  Я жестокий, я мерзкий, я злой крокодил.
  
  Где вы, вкусные овцы и козы?
  
  Если в теплое горло я зубы всадил,
  
  На воде распускаются розы.
  
  
  
  Мой союзник - слепая поверхность воды
  
  И смешные, нелепые позы
  
  Тех, кто мнит себя выше мирской ерунды
  
  Кто проклятья мне шлет и угрозы.
  
  
  
  Красный, красный закат разливается вновь,
  
  Навевая соленые грезы.
  
  Чтобы завтра мне с радостью пить вашу кровь,
  
  Я сегодня пролью свои слезы.
  
  
  
  
  
  
   - Ну, как? Да за одно это, - говорю, - надо принимать в союз писателей и поэтов!
  
   - Не принимают?
  
   - Вряд ли бы приняли, - говорю,- да теперь это и не особо важно.
  Ну, ладно, не будем о грустном. Давай, вот, из последнего, повеселее:
  
  
  
  
  "Жуки"
  
  
  
  О, сколько женщины нам лгали
  
  И предавали сколько раз!
  
  Опять как будто бы позвали
  
  Зеленые озера глаз.
  
  
  
  Она царит. Нахальный взор
  
  Не видит проку в человеке
  
  И фиолетовые веки
  
  Скрывают синеву озер.
  
  
  
  Раздольная как луг, как пашня
  
  В пределах средней полосы
  
  И даже Эйфелева башня
  
  Не заслонит твоей красы!
  
  
  
  А если, отпустив поводья,
  
  Кто залетал с тобой в кабак,
  
  Твои роскошные угодья
  
  Знавал и пахарь, и рыбак...
  
  
  
  И я б познал тебя с охотой,
  
  Излазил ямки, бугорки,
  
  Но где-то там, в пещерах, в гротах
  
  Гнездятся страшные жуки.
  
  
  
  
   Света слушала меня благожелательно, но когда я уже заканчивал, вдруг очень серьёзно посмотрела.
  
   - Что, разве не забавно?
  
   - Не забавно.
  
   - Ну, ладно, давай выпьем. Я еще прочитаю, про счастливую страну.
  
   Дело в том, что "Счастливая страна" стала моей коронкой, после того как на одной из пьянок, на которую я попал, в общем-то, случайно, художественный руководитель театра, еврей лет пятидесяти, слушал меня, открыв рот от изумления. Теперь я "Счастливую страну" старался озвучить на всех пьянках, к месту и не к месту. Мы выпили. Самогон оказался неслабым. Я похрустел яблоком, ухмыльнулся и объявил:
  
  
  "Счастливая страна"
  
  
  Когда у милой выкрошатся зубы,
  
  Простонет жалобно и слабо: мне воды
  
  Соображу, что отыграли трубы.
  
  Пилот мой тут же крикнет: от манды!
  
  
  
  А помню время, ты была молодка
  
  И от себя парней гнала взашей.
  
  Соски торчали выше подбородка.
  
  Теперь лишь пух вылазит из ушей...
  
  
  
   Я декламировал и видел, как Света скучнеет на глазах.
  
   - Ну, а это разве не забавно?
  
   Нет, говорит, не забавно. Ладно, говорю, давай еще выпьем, и, закончу, раз начал.
  Мы еще выпили, и я продолжил:
  
  
  
  Надеюсь, ты не против плюрализму,
  
  Когда в стране отыщется кровать
  
  Той, что мне на ночь будет ставить клизму
  
  И тапочки на утро подавать.
  
  
  
  Тогда здесь каждый станет сам собою
  
  И сможет, задушив в себе лгуна
  
  Смотреть, как над счастливою страною
  
  Восходит изумленная луна...
  
  
  
   - Вот, - добавил я зачем-то после паузы.
  
   - К чему тут плюрализм? - спросила Света.
  
   - Плюрализм не в идеологическом, первоначальном смысле. Ну, мужчина там меняет женщину, женщина - мужчину...
  
   - Странный ты, - задумчиво сказала Света и внезапно впилась мне в губы.
  
  
  
   Она забавно охала и кряхтела, я, как молодожен, закатывал глаза. Внезапно ее стоны перешли в какой-то шелест, а меня в шею с двух сторон кольнуло что-то острое. Я приоткрыл глаза и в ужасе оторопел. Подо мной лежало и извивалось какое-то отвратительное насекомое. Сетчатые глаза величиной с блюдца ничего не выражали. Лишь лампочка отражалась в них зеленоватыми блесками. Два, толщиной с палец, жала упирались мне прямо в сонные артерии. Я почувствовал, что от ужаса возбуждение стало еще сильнее. Или я настолько опьянел?! Шевелящиеся усики раздвинулись, и существо прожужжало: продолжай.
  
  
   Это был шок. С такими оборотнями дела иметь мне еще не приходилось. Это было совсем не забавно. Потом я отключился и ничего не помню. Как попал в лагерь, как очутился в комнате гостиницы, для меня и по сей день остается загадкой. Сдуру, от избытка чувств, рассказал жене. Она, конечно, не поверила, все истолковала превратно. То есть в Свету поверила, в насекомое - ни в какую. Но потом, как разумная женщина, сказала, что мне меньше надо Брюсова читать, а больше думать о семье и службе.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"