Цвет педикюра соответствует ее утреннему настроению - страсть, но буржуазная, немного крови, но венозной, не артериальной. Этот оттенок сдержанного пурпура встречается у Босха и Дали. У гениев обостренный цветовой "слух". Цвет это формат эмоций, партитура, если угодно. "Если угодно" звучит в её голове с интонацией знакомого нищего художника, записавшего себя в таланты и, видимо, на этом основании вступающего с ней в бессмысленные экзистенциальные споры. Забавным оборотом "если угодно" он пытался придать весомости себе и аргументам, при этом так беспомощно вскидывал немытую голову, что лишь перекрасил в свою интонацию старый оборот речи. Неуспешный мужчина не имеет права на безапелляционное высказывание собственного мнения. Сначала приложи усилия, чтобы что-то представлять, а потом открывай рот. И это тоже форма - этическая, социальная. Форма должна быть во всем, ибо она и есть суть гармонии...
Победив в мысленном монологе, она опускает взор к своим туфлям с приоткрытыми пальцами и прямоугольниками ярких ноготков, слегка скругленных по линии кутикулы. Сланцы, в которых здесь ходят все без исключения, ―ужасны. Пальцы плющатся, словно выдавленные краски. Растянутые майки не менее отвратительны. Обувь и одежда должны придавать форму. Форма это... а впрочем, эта мысль уже сформулирована.
В том месте, где теплый асфальт утыкается в прохладные плиты, она сворачивает в уютную тень кафе: десяток мозаичных столиков под заштопанной солнцем крышей. Та же штопка в высветленных дредах бармена - высоком парне в мешке "майка-джинсы". Голубая слюда его глаз взята из мозаики столешниц. Блеснув лазурью, он приносит латте в чашке с блюдцем, белоснежном в его загорелых пальцах.
- Yourcoffee, Madam!
Восточная мелодия извивает молочную виньетку кофе, копируя его дреды. Солнечные пальцы блуждают по цветным клавишам мозаик, зажигают их, не дотрагиваясь. Где-то за плетённой бамбуковой прохладой - море, замершее еле уловимым соленым ароматом. "Мадам" целует молочную пену кофейно-морского коктейля.
Сердитый араб вталкивает в кафе негритянку, похожую на начатую плитку шоколада. Краски ее цветастого платья блекнут в прохладе тени. Она упихивается в кресло за единственным здесь большим овальным столом и сливается с неподвижностью воздуха.
"Мадам" ставит чашку в блюдце. Виньетка томно выгибает спину, не подозревая о смерти на фарфоровой стенке.
Возникшая из тени филлипинка в застиранной зеленой юбке кивает негритянке и усаживается рядом с ней. Солнечные пальцы вышивают на лицах женщин оживление при появлении еще двух - толстой, в шортах, и в сарафане, с обвисшей грудью, вплетая их в общую картину овального ожидания. За девушкой в джинсах и желтой заколке входит дама в натянутой на растекшейся груди фиолетовой майке и профессиональной улыбке.
- Goodmorning, ladies! - поставленным голосом произносит дама, садясь с крутой стороны овала.
Женщины роются в сумках, извлекая блокноты и ручки. Фиолетовая диктует названия цветов, словно считывая их вокруг себя: "Red, yellow, orange, green, blue, pink..." Нестройный хор повторяет.
Прохладный латте с податливо изогнувшейся виньеткой не спасает "мадам" от раздражения дюжиной ног в сланцах, оккупирующих ее пространство гармонии, словно варвары цветущую страну. Еще одна пара ног в этом шлепающем уродстве приближается к ее столику.
- Anythingelse? - склоняется над ней бармен, небесно подмигнув.
- Что здесь происходит!? - спрашивает она, кивнув на женский хор, и дублирует вопрос по-английски, брезгливо дернув плечом.
- Курсы "Английский для прислуги", - отвечает парень.
- Ты говоришь по-русски? Откуда? - Она приподнимает удивленную бровь.
- Были курсы "русский для барменов", - смеется парень.
- Серьезно?
―Шучу. Бабушка из России.
Его выгоревшая майка и дреды выгодно оттеняют голубизну глаз и легкий румянец на скулах. Она задумывается о сочетании этих цветов на живом лице, при том, что на холсте они бы не смотрелись так гармонично.
Подчиняясь ее взгляду, парень садится рядом. Солнечные пальцы ласкают его загорелую кожу с почти детским пушком и принт на майке, висящей на ключицах. Ее раздражает не столько отсутствие в нем какой-либо формы, сколько его неформатная молодость. Они почти ровесники, но она старше не на несколько лет, а на целую жизнь, на тот опыт измены себе, что вырывает из детства навсегда...
- Тебе можно сидеть с посетителями? - тоном замечания спрашивает она.
- Мне всё можно! Я тут один за всех! И в баре, и официант, и товар принимаю и пол мою, когда уборщицы нет. Где они еще такого ловкого парня найдут? И потом, нет же никого, кроме этих курсов!
- Здесь всегда так?
- Ну да! - Лазурь его глаз смеется вместе с ним. - Утром и вечером только народ бывает, днем пусто! Поэтому курсы пустили. Надо же денежку зарабатывать. Мы от моря далеко, зато и аренда намного меньше!
Он выпрыгивает из кресла, мелькнув худыми локтями и, поколдовав в тёмном баре, ставит две чашки латте с виньетками в виде сердечек.
- Подарок от заведения!
- Благодарю, - она этикетно улыбается, качнув туфлей. Вспыхнувший на солнце лак педикюра захватывает его взгляд. Лучи взбивают искристую пену до искренности...
- Ты пойдешь сегодня на море? - Он переводит взгляд с ее ног на большую грудь, фантастичную на стройном теле, и к глазам, манящим строгостью.
- Наверно... - небрежно отвечает она.
- Хочешь, пойдем вместе?
- Знаешь... я не очень люблю таких... - Она делает улыбку милой, но глаза правдивей.
- Таких как я? - договаривает он.
- Не обижайся. Да.
- Можно узнать: почему?
- Это долго объяснять... - Движение плеч подчеркивает бессмысленность формулировок.
- И все-таки?
- Твои дреды, так они, кажется, называются...
- А что с ними? - тянет он себя за косичку.
- Их же, вроде, мыть нельзя...
- Понюхай! - наклоняет он голову.
Она осторожно втягивает воздух.
- Пахнет приятно...
- Я мою голову каждый день! - улыбается он по-детски безобидно. - Так ты пойдешь со мной?
- Ок...
Задорная голубизна его глаз плавится синевой надежды. Он ерзает в кресле, словно на волнах.
- Ты катаешься на скимборде?
- На чем?
- На доске!
- Нет...
- Хочешь, научу?
- Я предпочитаю смотреть на море.
- Значит, будем смотреть вместе! Я буду ждать тебя здесь...
Она заглядывает в кафе, когда солнце уже думает о закате. Посетителей по-прежнему нет. Пусто и за овальным столом. Нагретый воздух сдвинул плетёную тень против часовой стрелки, словно не желая убивать этот день. Утро лишь в дредах бармена, колдующего за стойкой. Он улыбается, увидев ее:
- О, классно, что ты пришла! Чего тебе взять? - В его пальцах банки: кола, пепси, энергетик, что-то зеленое.
- Ничего. Я такое не пью. Ты идешь? Или я иду одна! - торопит она.
Они шагают по разомлевшему асфальту, она - в туфлях с приоткрытыми пальцами, он - в сланцах. В том месте, где асфальт отдается песку, она переобувается в босоножки, оплетающие ступни белым шнуром, и прячет туфли в пляжную сумку. Он любуется, как она ступает по песку на своих белых лапах с алыми коготками.
- Давай сумку, - протягивает он руку.
- Только на песок не ставь. Это очень дорогая сумка, - предупреждает она.
- Я буду держать ее в зубах, - блестит он синевой глаз из самой глубины.
Она дарит ему улыбку, от которой - знает - мужчины без ума.
Он балансирует в море на доске, она смотрит вдаль, зарыв в песок узкие ступни. Ее взгляд скользит по его прилипшим к бедрам шортам, худой спине, мокрым дредам. Плавными движениями ног она насыпает холмик, устраивает на нем щиколотки так, чтобы солнце выгодно освещало педикюр и гладкую кожу, а между ступнями оказался серфингист, и делает селфи своих ног. Идея не нова, но форма креативна, даже концептуальна, если угодно. Опять эта фраза... Она досадливо хмурится, не замечая подошедшего парня. Несуразно длинная тень его тела подкрадывается к ее песочному холмику. Она рушит его одним движением и встает:
- Я хочу пройтись. Возьми сумку.
Его тень накрывает след от ее тела на песке, идеальной формы, как и все в ней, и застывает на миг, замечтавшись.
Они идут вдоль закатного моря, и он рассказывает о том, что собирается учиться на юриста, чтобы помогать отцу в бизнесе, который перейдет ему по наследству, но вообще-то ему ближе музыка и он надеется это как-то совмещать...
Она перебивает на полуслове:
- Вот тот мужчина очень богат, - кивает она в сторону стоящего на пляже человека.
- Ты что, знаешь его?
Она отрицательно качает головой.
- А как ты определила? Он же голый! В одних трусах!
- Это трусы "Армани", и видно, что их у него еще штук пятьдесят, - снисходительно бросает она, вернув грациозность походке и кокетство взгляду.
Мужчина в трусах "Армани" провожает взглядом девушку с явно сделанной грудью и худого парня с дредами и женской сумкой.
Девушка красиво поворачивает голову, дав ветру поиграть с ее волосами.
Возле волнореза, выброшенного на берег, словно мертвый кит, они поворачивают обратно.
"Богатый" стоит на том же месте, рассеянно глядя в море на ныряющего мальчика. Толстая негритянка в цветном балахоне по подол в воде с жутким акцентом уговаривает ребенка перестать, но он не обращает на нее внимания.
- Надо было глаголы учить, а не цвета, - зло смеется девушка, ища глазами взгляд мужчины в трусах.
- Это другая тетя, не та, что на курсах была, - смеется в ответ парень.
- Какая разница...
- Я провожу тебя? - спрашивает он на последней ступени лестницы, уводящей от моря.
- Как хочешь.
Она аккуратно отрясает с ног песок, который кажется снегом, присыпавшим спелые ягоды педикюра, и ступает на асфальт, не переодев босоножек. Его сланцы шлепают чуть позади. Возле виллы за высоким забором он берет сумку за обе ручки, словно ее саму - за руки.
- Ты придешь завтра утром пить кофе?
- Утром придет маникюрша, потом массажист.
- А потом?
- Потом у меня этюды, я буду занята.
- Ты художница? Здорово! А в каком стиле ты пишешь?
- По настроению.
- А мне нравятся французские импрессионисты. Впечатление - это ведь единственное, что остается, верно?
- Они всем нравятся. Просто поголовно - любимый художник Моне, ну, или Мане, писатель Достоевский, и композитор - Бетховен.
- А ты в России на Рублевке, наверно, живешь? - Он отводит глаза с отраженным в них серым забором.
- Нет, не на Рублевке. Спасибо, что проводил! - Она забирает сумку и уходит, не обернувшись, туда, где дверь с кодовым замком преграждает путь остывшему асфальту.
В сумраке пурпур педикюра превращается в капли запекшейся крови, разлетающиеся от ее шагов по дорожке из розового туфа.
Да! Пинк! Глупый, женственный розовый, столь привлекательный для мужчин в трусах "Армани"... - окончательно решает она вопрос о цвете завтрашнего педикюра.