Математический бум прокатился по планете. Докатился и сюда. От Москвы до самых до окраин математика сделалась вдруг модным занятием. Всегда почитавшаяся в народе дисциплиной скучнейшей, "сушащей мозги", и к тому же абстрактной, далекой от повседневных нужд, наука эта начала завоевывать все новые и новые
территории, вторгаясь в такие области человеческой деятельности, куда прежде "не ступала нога" математика.
Может ли быть что-то общее у математики с юриспруденцией? Может, доказал однажды Макс на собственном примере, правда, утверждая при этом, что соединение этих дисциплин равносильно скрещиванию ужа с ежом. А с геологией? Тоже, оказывается, может. Более того, симбиоз геологии с математикой породил не какой-то нежизнеспособный гибрид (как при попытке скрестить пресмыкающееся с млекопитающим), а воплотился во вполне конкретные производственные структуры, решающие практические (или считающиеся таковыми) задачи.
В математико-геологическую партию Макс попал благодаря Трофимову.
К окончанию учебы перед Максимом Шведовым остро встал вопрос о подыскании места. Даже банальное "учитель математики", оказалось доступным далеко не всем выпускникам. Всюду требовалась протекция. Если, конечно, выпускник желал работать в городе. На селе - пожалуйста.
- Швед, есть вариант, - заявил Леха.
Макс (он же Швед) к тому времени совсем отчаялся найти что-либо приемлемое, и уже собрался идти в военкомат, проситься в армию офицером-двухгодичником.
Однако, Макс не спешил радоваться: Лехин "вариант" вполне мог оказаться какой-нибудь химерой, что было бы в духе поэта и мечтателя Трофимова.
- У меня знакомый один,- продолжил Леха, - мы с ним вместе в альплагере были. Сейчас он в геологическом Управлении работает. Им математики нужны.
- Зачем?- поразился Макс.
- Там есть партия, занимается матметодами. В общем, они открывают новую тему. Как раз две вакансии имеются.
- А что там надо делать?
- Статобработка данных, прогнозные оценки, ну и все такое... Да, главное: они летом в горы выезжают. Ты как на это смотришь?
- Попробовать можно,- осторожно ответил Макс.
Лехино предложение оказалось как нельзя более кстати. Но возникла трудность: потребовался свободный диплом.
Трофимову проще было. Его, как отца семейства, имеющего на руках жену и годовалую дочку, загнать в Тьмутаракань какую-нибудь не могли. Отпустили на вольные хлеба.
У Макса видимых причин отказываться от почетного звания "сельский учитель" не было. Пришлось искать обходные пути. Выручила, по старой дружбе, помреж Алла. У нее всюду "завязки" имелись, даже среди университетского начальства. Один телефонный звонок, и проблема успешно разрешилась.
Воистину, не имей сто рублей, а имей сто друзей.
А лучше - сто тысяч рублей и одинго влиятельного друга.
2
Леха Трофимов разрывался между семьей и горами. С одной стороны Валюща, которую он любил, и маленькая Олюшка, в которой души не чаял, с другой - нечто такое... Это прочувствовать надо, так просто словами не опишешь. И малость сумасшедшим нужно быть, таким как Леха, чтобы, вслед за Высоцким, утверждать: "Лучше гор могут быть только горы".
Пять дней в неделю Леха - примерный семьянин, муж и отец. Но, наступала суббота, и сидящий внутри бес одерживал верх, срывал его с места, тащил в Такоб, на горнолыжную базу. А там: ультрафиолетовое солнце и ослепительный снег, люди с загорелыми до черноты лицами, яркая - глазам больно смотреть - экипировка лыжников (и особенно лыжниц). Праздник души. И еще там: шумные стихийные застолья с обилием вина и минимумом закуски, магнитофон с неизменным Розенбаумом, со слегка поднадоевшими Токаревым и Новиковым (последний, если верить слухам, за свои песни мотал тюремный срок), и непременно с гитарой (тут Трофимов вне конкуренции). И уж если совсем откровенно, там не слишком строгая мораль - где-то на грани свободной любви. Холостятская вольница.
Макс к горам был равнодушен, а если и ездил кататься на лыжах, то лишь от случая к случаю. Не считал он это занятие чем-то таким, из-за чего можно бросить все и сорваться, очертя голову. А горы... Ну, скалы, обрывы, ледники - красиво, да. Но посвящать им все свободное время... Нет, на любителя это. Другое дело, если по работе.
Поскольку молодые специалисты Шведов с Трофимовым сделались наполовину геологами, им вскоре предстояло вкусить прелестей полевой жизни. Леха, тот, можно сказать, возвращался в привычную среду. И теперь он, не прихоти ради, а волею начальства, должен был на время покидать семью.
Макса, человека вольного, не обремененного заботами, новая стезя не пугала. Тем более, что полевое довольствие, вкупе с "высокогорными", "безводными" и прочими доплатами, полагающимися полевику, существенно увеличивало нищенскую зарплату молодого специалиста.
Но, это все летом. А пока новички входили в курс дела, знакомились с коллегами и начальством.
Фамилия шефа была Цай. Виктор Сергеевич. Если его по ошибке называли Цоем, он всегда поправлял:
- Цай. Моя фамилия Цай. Не путайте с Виктором Цоем.
В партии, возглавляемой Виктором Сергеевичем, числилось вместе с вновь прибывшими четырнадцать человек. Занимали две комнаты, плюс отдельный кабинет начальника. В одной комнате шел ремонт, все сотрудники ютились пока в другой. для Шведова с Трофимовым места уже не было. Цай распорядился внести стол к себе.
- Здесь будите работать. Временно. Размещайтесь,- приказал он новичкам.
Пришлось им, словно школьникам, устроиться двоим за одним столом.
Первое задание начальника было несложным, хотя и не совсем обычным.
- Мне надо отлучиться, - сказал Цай. - Если придет Сережа Ли, отдайте ему вот эту сумку.
- А как мы его узнаем? - поинтересовался Трофимов.
- Да очень просто. Он, как и я, кореец. Только в очках и поддатый.
Леха с Максом хихикнули.
- А вдруг, трезвый будет?
- Тогда это не он. Сережа Ли трезвым никогда не бывает.
Что характерно, заявившийся вскоре кореец, полностью соответствовал нарисованному Цаем портрету: носил очки и был явно навеселе.
Начальник зря слов на ветер не бросал. Любил хорошую шутку, острое словцо.
- У Леры, жены моей, - рассказывал Цай, - отец, между прочим, раввин киевской синагоги. Вот, повезла она меня знакомить с папой. Вы бы видели его изумленное лицо! Для него зять-кореец, все равно, что Гитлер, поющий "Хава нагила". В общем, когда сели за стол, первый его тост был "за дружбу народов".
Таким вот не скучным человеком оказался начальник.
Что касается работы, то ее молодым спецам пока не нашлось. Вручили несколько книжек: изучайте; оформили необходимые бумаги, разные допуски-пропуски: возьмете в "Фондах" такие-то и такие-то отчеты, проработайте на предмет выписки нужной информации.
В общем, окунули в бумажное море.
3
Теперь уже трудно сказать, кому принадлежит утверждение, дескать "степень зрелости любой науки должна определяться по освоенности ею математических методов". Возможно, это был не математик даже, а философ, скажем.
Как бы там ни было, но высказывание подхватили и взяли на вооружение ведущие научные центры Запада, а затем и Союза. Началась повальная математизация. Все уважающие себя министерства, тресты, крупные НИИ спешили обзавестись вычислительными центрами.
Не миновала чаша сия и душанбинских геологов. Согласно веяниям моды, а также следуя указаниям "сверху", при Таджикском геологоуправлении открылся собственный "ВэЦэ", под который выделили специально построенное здание. Его нафаршировали вычислительной техникой - ЭВМ марок ЕС-1022 и ЕС-1035 - чудовищно огромных железных монстров, для обслуживания которых держали не один десяток спецов.
Здесь же, при ВЦ находилась партия, где с недавнего времени трудились Леха с Максом. "Контора" располагалась на отшибе, в районе новостроек, что обеспечивало ей автономность. Это был плюс. Минус заключался в том, что любую паршивую бумажку на подпись приходилось везти через половину города.
Плюсов, все же, было больше. Удаленность от Высокого Начальства позволяла работникам чувствовать себя вольготно, устраивать посиделки и междусобойчики. Особенно, если имелся повод. Такой, как скажем, День геолога - второй по значимости, после Нового года, праздник. По такому случаю устраивали настоящий банкет. в основном, стараниями женщин-сотрудниц. Сдвинутые столы накрывали бумагой-миллиметровкой (потом импровизированная скатерть сворачивалась вместе с объедками), ставили блюдо с вареной картошкой, тарелки с морковкой по-корейски, копченой рыбой, салатами, домашними солениями-маринадами, а также водку, шампанское и торт "Прагу". Святое дело - праздник.
Не все смогли благополучно пройти такое испытание свободой. Случались и эксцессы. Притчей воязыцех сделался Миша Коваль, незадолго до того перешедшийв партию Цая из Памирской экспедиции. (Там, кстати, продолжал трудиться его закадычный приятель Сережа Ли). В Управление на Мишу из медвытрезвителя пришла бумага, в которой сообщалось, что "такого-то числа гражданин Коваль М.Е. был найден в арыке в неопрятном виде".
- Пишут, - язвил Миша, - сами не знают чего. Как будто человек может в арыке быть в опрятном виде!
Коваля вызвали на ковер, прочистили мозги и лишили очередной премии, а Цаю выговорили за то, что распустил сотрудников, не следит за их моральным обликом.
Цай провел воспитательную беседу:
- Мужики, вы, если напиваетесь, так хоть в вытрезвитель не попадайте. Не создавайте мне проблем...
А Максу, нежданно-негаданно, позвонила Алла Кудимова и поделилась радостной новостью: с их фильма сняли запрет, и возможно его в ближайшее время покажут по Центральному телевидению.
Перестройка и Гласность дали свои плоды.
4
Полностью избежать проблем Цаю не удалось. И причиной тому стали не Миша Коваль и иже с ним, а мало кому понятные бюрократические пертурбации, поломавшие график выезда. Планировалось в июне группой из шести человек отправиться на Памир. Теперь же оказалось: на Памир могут попасть максимум трое, и не раньше середины августа.
Срочно переделали график. Решили: Цай, еще один геолог, Алик Бочкин и Шведов с Трофимовым поедут в Карамазар. Начальник потом должен был их оставить и вернуться, чтобы возглавить "памирскую группу".
Леха очень огорчился: вместо Памира, где он никогда не бывал, но давно мечтал туда попасть, придется ехать черте куда, где и горы не горы, а так, холмы всего лишь. Начальник успокаивал молодого спеца:
- Какие наши годы! Успеем еще везде побывать.
Сам-то Виктор Сергеевич на Памире без малого пятнадцать лет отпахал.
Карамазар оказался именно таким, каким его представлял Трофимов: цепи лысых холмов и скалок, которым высокое звание "горы" подходило не больше, чем "скакун" старой деревенской кляче. Унылые пейзажи. Блеклые цвета: абсолютное преобладание серого в сочетании с палевым и черным. За лето беспощадное солнце выжигало склоны дотла, оставляя лишь голые, покрытые коркой "пустынного загара" камни. Ни тебе заоблачных вершин, ни головокружительных обрывов, ни вечных снегов.
Впрочем, главной целью поездки Цая и его группы в Карамазар были не столько горы, сколько люди, местные геологи.
Как-то так сложилось, что северная часть Таджикистана, имеющая на географической карте вид полуострова и традиционно именуемая геологами Карамазаром, стояла особняком от остальных регионов. Своего рода государство в государстве, Карамазар всегда был на особом положении. Его жители почитали себя элитой. Еще бы - столичное начальство, в том числе геологическое, сплошь их земляки, "северяне".
Поездка группы Цая, в определенном смысле, носила ознакомительный характер. Гостям из Душанбе предстояло познакомиться с геологами "северной" школы" и их наработками. К тому же новичкам совсем не вредно было пообщаться с корифеями металлогении.
Дорога из Душанбе до места была неблизкой, да еще через два перевала с тягомотными подъемами по серпантинам, но шустрый "уазик" преодолел их легко. Спустились в Ферганскую долину и засветло проехали через областной центр. Дальше дорога опять пошла на подъем. Впереди лежал городок Табошар - конечный пункт путешествия.
- Совершен уникальное место, этот городишко, - рассказывал попутчикам Цай. - В смысле архитектуры. Второго такого здесь не найдете. Те, кто бывал в Польше и посещал Освенцим, находят его похожим на Табошар.
"Вот те на! - подумал Макс. - В концлагерь везут".
Действительность оказалась не столь мрачной. Маленький городок, прилепленный к холмам, и в самом деле оказался весьма необычным для Востока: сложенные из дикого камня домики с островерхими башенками, увенчанными флюгерами с прорезанными в них цифрами "1947" - готическая архитектура в самом сердце Азии!
Каким образом оказался здесь кусочек старой Европы? Ответ прост: Табошар построили пленные немцы. По-своему. Говорят, что стройку курировал лично Лаврентий Берия. Сохранилась даже резиденция грозного наркома - здание с помпезными колоннами. Только не сам заштатный поселок, разумеется, оказался удостоенным внимания столь высокого начальства, а находящийся неподалеку рудник, где с сорок седьмого года велась добыча урана.
Однако, и шеф НКВД и стратегическое сырье Табошара - все это осталось в прошлом. Там же осталось и "московское обеспечение" - особый порядок снабжения продуктами и товарами. Теперь табошарцы мясо и колбасу покупали по талонам, а пиво в местном баре, мягко говоря, оставляло желать лучшего.
Табошарская геологическая партия базировалась с краю поселка, в низинке. Все постройки были из того же нетесаного камня, только без башен и флюгеров - "освенцимский стиль".
Душанбинцев посели здесь же. Выделили помещение - комнату, где кроме стен и окон не было ничего. Все удобства, включая водопровод - во дворе. Да они, собственно, и не рассчитывали на номер люкс в гостинице, тем паче, таковой в Табошаре ие имелось. Никто здесь не ждал столичных гостей с распростертыми объятиями. С ними были предельно вежливы, и только. И сразу же дали понять: "Вмешательства в наши дела не допустим. Показать покажем, научим, разъясним, поможем, но командовать и поучать - это где-нибудь в другом месте".
"Северяне" дорожили своей независимостью, на которую, впрочем, никто и не покушался.
Однако, не бывает правил без исключений. Среди гордых и заносчивых "северян" нашлись вполне дружелюбно настроенные люди, не подразделяющие всех на "своих" и "чужих". Старший геолог партии Олег Олегович Лысенкович, любезно согласившийся на роль "гида", был нормальный мужик, веселый и общительный, знал кучу анекдотов и в карман за словом не лез. Приезжие сразу почувствовали к нему расположение, и он ответил им взаимностью.
Лысенкович, как он сам уверял, знал в Карамазаре если не каждый куст, то каждую скалу - точно.
- "Манор" я открыл, понял, да, - рассказывал Лысенкович душанбинйам, ни к кому конкретно не обращаясь. - Возвращался с маршрута, гляжу: охры. Ну и взял, на всякий пожарный, пару проб. Мешочки у меня закончились, достал запасные носки, набрал туда. Ты понял, весовое золото пробы показали. Сейчас уже все забыли, кто первый наткнулся. Каждый гад уверяет, что он. Не слушайте никого!. Запомните: месторождение "Манор" открыл Лысенкович О.О. Точка.
Излишней скромностью старший геолог не страдал.
Лысенкович предложил Цаю поехать, для начала, на Кураминский хребет.
- Знаю удобное место для лагеря.
На том и порешили.
Когда все было готово к отъезду, и ждали только Рому-шофера, - поехал на "уазике" заправляться, - Макс зашел в камеральное здание попить водички: при входе там стоял автомат с бесплатной газировкой.
- Ой, помогите мне, пожалуйста! - услышал Макс, и оглянулся на голос.
Отчего же не помочь. Макс галантно принял у женщины ношу, поднялся за ней на второй этаж. Вошли в небольшую комнатку, уставленную стеллажами.
- Ой, спасибо вам. Давайте...
Женщина стала брать по одному и ставить тома на стеллаж.
- Ай!- Она вдруг отдернула руку. - Гвоздь.
По пальцам дамочки текла кровь. Она беспомощно дула на ранку, и таким несчастным сделалось ее лицо - вот-вот расплачется.
Макс отложил отчеты.
- У вас зеленка есть?
- Там, в шкафчике, - она показала рукой, - йод.
Макс достал из шкафчика пузырек и вату. Помог обработать царапину.
"Какие нежные у нее пальцы", - подумал он, а вслух сказал:
- Может, забинтовать вам?
- Не надо. Пустяки, - отмахнулась женщина. - А ты из Душанбе, да? Ни разу там не была.
- Правда? - удивился Макс. - Я тоже здесь впервые.
- В Табошаре? Ну и немного ты потерял... Такая дыра.
Она лукаво улыбалась, поглядывая на Макса. Он тоже бросал на женщину осторожные взгляды, молча восхищался. Очень милое лицо, серо-голубые глаза, русые волосы,.. да она красавица! Настоящая русская красавица. Легкое светлое платье, что было на женщине очень ей шло. Удивительно, до чего хороша!
- Давай чай пить. Ты не спешишь?
- Нет.
Максу вовсе не хотелось уходить.
Женщина взяла электрический чайник, проверила, достаточно ли в нем воды, долила из графина. Пока чайник грелся, они успели познакомиться. Женщину звали Мариной. За чаем Макс узнал, что Марина замужем, муж ее военный, но не просто , а военный топограф, и что сейчас он в отъезде. Чем-то Марина напоминала Максу Антонину, ту ветреную даму с Лехиной свадьбы. Наверное, лишь тем, что женщины были одного возраста. Никакого другого сходства между Антониной и Мариной не имелось...
Беседу прервал Рома, бесцеремонно заглянувший в комнату.
- Макс, тебя все обыскались! Пошли, ехать надо.
Не извинился даже, чурбан неотесанный, перед женщиной, за то что забирает у нее собеседника.
Макс виновато улыбался, прощаясь. В дверях он обернулся:
- Марина,.. ты на какой улице живешь?
Она не удивилась. Словно ждала этого вопроса.
- Ленина, сорок шесть. Третья квартира.
5
Место, куда привез Цая и его спутников Лысенкович, оказалось действительно удобным. Там, на пригорке, стояли два заколоченных барака.
- Наши,- пояснил Лысенкович. - Можете занимать.
Здесь же имелся родник, росли деревья. В бараках прохладнее было, чем в палатках, скажем. Кроме того, электропроводку в помещениях удалось подключить к линии. Стали жить, как белые люди, со светом и даже холодильником (немыслимая для геологов роскошь), который им на время одолжил завхоз местного пионерлагеря.
Лчсенковичу предстояло еще многое показать приезжим, а мотаться сюда из Табошара было ему не с руки. Остался, пока что, при лагере, сразу же сделавшись душою компании.
Неутомимый говорун, Лысенкович был нашпигован анекдотами, как покупные пирожки луком. Более всего ему нравились истории "про Штирлица". Рассказывая их, Лысенкович мастерски подражал "голосу за кадром" культового фильма: "Выходя из кабинета Мюллера, Штирлиц машинально сунул руку в карман. И понял: это конец". Тут Лысенкович начинал так заразительно хохотать, что смеялись все слушатели: и те, кто сразу уловил соль анекдота, и до кого не дошло, и даже те, кто слышал его в десятый раз.
Цай с Лысенковичем часто и подолгу говорили на геологические темы. Спорили, горячились - до ругани доходило. Один из них оказался ярым "мобилистом", другой - закоренелым "фиксистом". Максу и Лехе, которым волей-неволей приходилось слушать эти диспуты, профессиональная терминология представлялась полнейшей абракадаброй. Их познания в геотектонике ограничивались почерпнутыми из популярной литературы сведениями о некогда существовавшем едином "праматерике", который раскололся, после чего континенты расползлись в разные стороны. И что это, вроде бы, именуется "мобилизмом". А какое отношение свистопляска континентов может иметь к здешним горам, приятели "не догоняли".
Еще хуже у молодых спецов обстояло дело с полевой геологией. В маршрутах они смогли выполнять только функции подсобных рабочих: выписывать этикетки к пробам, наклеивать куски пласты на образцы да рюкзаки с камнями таскать.
- Ничего, - подбадривал их начальник, - освоитесь. Результаты анализов потом станете обрабатывать, так хоть знать будете, откуда они берутся.
Проб и образцов брали много - для последующей статобработки. Таскай - не перетаскаешь.
Камеральные дни тоже не сахар. Все образцы заверни, подпиши, пробы по мешкам разложи, составь накладную, все упакуй, сложи аккуратно в углу барака. Скучища.
Дней десять Макс терпел. Потом отпросился у Цая смотаться в райцентр: мол, позвонить надо домой.
Цай не возражал.
Хватились Макса только за ужином.
- Он до сих пор не вернулся? - поразился начальник, когда ему сообщили об отсутствии Шведова.
Все, включая Леху Трофимова, пребывали в полном недоумении, куда мог пропасть взрослый парень. До райцентра езды от силы час. Час-полтора там. Назад час. На все про все три с половиной часа - выше крыши. Макс отсутствовал уже семь часов.
Цай провел, пожалуй, худший в жизни вечер. Воображение рисовало ему поездки по моргам и процедуру опознания трупа. Мнились вызовы в прокуратуру и срок "за халатность, повлекшую...". Ночью почти что не спал. Встал ни свет ни заря.
К Цаю подошел Рома-шофер и заявил:
- Я знаю, кажется, где его искать.
Макс, выйдя на шоссе, поймал попутку, но не до райцентра, а совсем в другую сторону. Спустя час он уже шагал по табошарской улице Ленина, высматривая нужный номер.
Было воскресенье, и Марина скучала дома одна. Когда позвонили в дверь, екнуло женское сердце: а вдруг это он. Глянула в глазок - так и есть. От волнения не сразу с замком справилась.
Не стала Марина изображать удивление. Сказала просто:
- Я ждала тебя.
Они начали целоваться прямо тут, в прихожей. И не могли уже остановиться.
Макс не запомнил, в чувственном угаре, как они с Мариной оказались в спальне, и как торопливо раздевались, помогая друг другу...
В пароксизме страсти Марина вонзила в спину Макса ногти, и застонала так громко и протяжно, что парень не на шутку перепугался: соседи услышат! Решат еще, что здесь убивают кого-то, милицию, чего доброго, вызовут.
Обошлось. Стены дома немецкой постройки могли попадание артиллерийского снаряда выдержать, а уж по звукоизоляции им равных не было.
Потом Марина шептала на ухо Максу всякие милые глупости, называла "солнышком" и "шалунишкой". А он ее "зайкой" и "ягодкой".
С шифоньера на них смотрела равнодушными стеклянными глазами большая кукла, одетая невестой. На висках у Марины блестели крупные капли пота, в ямочке между ключицами к коже прилип маленький золотой крестик на тонкой "крученой" цепочке.
Потом она кормила его состряпанной на скорую руку глазуньей с колбасой, угощала вишневой наливкой. Максу неловко было: явился на свидание с пустыми руками. Он, разумеется, догадался бы купить шампанское, да куда там. Действовал горбачевский "Указ" и спиртное здесь отпускали строго по талонам.
Квартира блистала чистотой. На стенах свежие, салатного цвета обои, вся мебель новая, каждая веешь на своем месте, но... чего-то не хватало для уюта. Тепла "домашнего очага", должно быть. А может, это холодком строгого воинского порядка веяло?
За любовными утехами Макс совсем забыл про время, а когда вспомнил, и речи быть не могло ехать - ночь на дворе. Да и Марина ни за что не отпустила бы...
В лагере у всех отлегло от сердца, когда увидели Макса живого и невредимого, вылезающего из "уазика". А тот имел вид доставленного в зал суда преступника. По дороге "домой" Цай не проронил ни слова, только сопел угрюмо. По приезду в лагерь сказал кратко:
- Пиши заявление по собственному желанию.
- Правильно, гоняй его, - поддержал Цая Лысенкович.
Макс уныло поплелся к бараку. Глядя ему вслед, Лысенкович сказал, уже другим тоном:
- Витя, ты прости дурака. Молодой, глупый. Не той головой думает.
- Да, знаю, - отмахнулся Цай. - Это я так,.. в целях профилактики. Роман, скажи Шведову: пусть дату пока не ставит.
Когда Макс принес заявление, Цай прочитал, сложил аккуратно и спрятал в полевую сумку.
- Остаешься до первой подобной выходки. Тогда и поставим дату.
6
Поначалу Цай был очень сердит, буквально взбешен наглой выходкой "молодого спеца".
"Мальчишка, щенок! Самоволку решил устроить. Гормоны, видите ли, играют... Он с бабой будет тешиться, а мне, случись чего, разгребать... Гнать его в три шеи!".
По дороге до лагеря начальник малость остыл.
"Сопляк еще, пацан вчерашний. Бабенка симпатичная подвернулась, вот крышу и снесло. Ух, и до чего хороша, стерва. Но! Мог бы намекнуть, хотя бы дружку своему, куда направляется. Знал ведь, гаденыш, что отсутствие человека по неизвестной причине - всегда ЧП. Приструнить надо, чтобы впредь думал башкой, а не... другим местом".
Долго сердиться Цай не умел. Макс был прощен. Через неделю никто уже и не помнил о его проступке. Никто, кроме самого Макса. Он готов был повторить это еще раз, не остановили бы и самые суровые санкции. Останавливало его только чувство уважения к Цаю. Не хотел подводить начальника, совестно было.
Работа продолжалась. Проб нагребли немеряно. Нужно было везти их в город. К тому же, Цая ждала "памирская" группа.
За начальника остался Алик Бочкин - "правая рука" Цая, парень лет двадцати семи.
Лысенкович тоже отбыл в родные пенаты.
Молодежи поручено было протянуть длинный профиль на предмет геохимического опробования известняковых толщ.
Максу не составило большого труда уговорить Алика отпустить его в Табошар. "Замнач" понимал: Макса не удержать. Хоть на цепь посади - сбежит. Оговорили лишь срок возвращения.
В этот раз Макс прибыл в поселок под вечер, и поджидал Марину на остановке. Он знал, что работников геолпартии всегда подвозит служебный автобус.
Старенький "пазик" подкатил к остановке. С шумом открылись двери, Макс радостно улыбнулся, увидев знакомое милое лицо.
Марина, напротив, нахмурилась, быстро огляделась: не смотрит ли кто из знакомых, подошла к Максу и сказала полушепотом:
- Ты зачем здесь. У меня муж вернулся.
И все. Повернулась, уверенной походкой направилась к дому, ни разу не оглянувшись.
А Макс... Макс, словно побитый пес, побрел в сторону шоссе. Горькие мысли одолевали его.
Брошенный любовник. Опять брошенный. Марина попользовалась им, в отсутствии мужа, да и выкинула, за ненадобностью.
"Весь мир бардак, все люди - бл..и", - любил повторять его приятель Стасик Романовский. Похоже, Стас был прав. А Марина такая же, как все.
Напрасно грешил Макс на человечество, всех под одну гребенку причесывая. Да и Марина, если разобраться, лишь в том была виновата, что не стала противиться их обоюдному желанию близости. Не мог знать Макс всех ее обстоятельств. Не понять ему было тоски молодой красивой женщины в заштатном городишке, где из развлечений один только телевизор. Как ей было объяснить, что муж у нее ни рыба ни мясо, и что вышла за него, только потому, что "время подошло", и даже детей у них никогда не будет, по причине ее бесплодия.
Подсознательно Марина давно была готова к адюльтеру и, увидев в первый раз Макса, сразу подумала: "Какой милый мальчик... Ну, обрати же на меня внимание". Случай свел их, и Марина решила: Максим ее принц. Ее "маленький принц" на одну безумную ночь.
А Макс ничего и не желал знать. Максу достаточно было факта: Марина отмахнулась от него. Стало быть, нужно перевернуть эту страницу. И жить дальше.
* * *
В конце лета произошло долгожданное событие: по ТВ показали фильм с участием Лехи и Макса. К тому же, лента получила специальный приз на всесоюзном конкурсе.
Но славы приятелям это не принесло. На фоне сотрясающих страну политических катаклизмов, стройотрядовские проблемы не выглядели заслуживающими особого внимания.
)
Глава 7. Золотая клетка
1
Жилища большей частью бывают стандартные, безликие. Но есть дома, куда входишь и с порога понимаешь, что попал не просто в квартиру (частный дом, особняк, коттедж), а в настоящую обитель, или, если хотите, родовое гнездо - там чувствуется Атмосфера. И дело не столько в самом жилище (хотя и это важно), сколько в его хозяевах.
Квартира, где уже год жила Александра, была именно родовым гнездом. И неважно, что Сашина свекровь въехала туда, вместе с мужем, всего-то чуть больше тридцати лет назад. За эти годы жилье впитало в себя атмосферу семьи, дух рода Ярошевских. Поддержание семейного очага и по сей день лежало на плечах Брониславы Вячеславовны, нестареющей и несгибаемой, похоронившей уже мужа и старшего сына.
В гостиной на стене висели два фотопортрета в траурных рамках: седоволосого человека в строгом костюме с институтским ромбиком на лацкане пиджака и медалью лауреата Госпремии, и мужчины лет тридцати пяти в военной форме с майорскими погонами. Ярошевский-старший некогда занимал крупные посты, дорос даже до замминистра. Его сын Владимир закончил медицинскую академию, был военврачом, попал в Афганистан, где получил тяжелое ранение, умер в Ташкентском госпитале. Отец пережил сына всего на три месяца - не вынес утраты, сдало сердце.
Младший сын Николай рос шалопаем, рано начал выпивать, еще раньше - курить; в школе учился неровно: то пятерки, то двойки - середины не признавал. "В семье не без урода, - говаривал отец, - вот и у нас есть свой урод".
Бронислава Вячеславовна не желала иметь сына-урода, вправляла, как могла, ему мозги: учись, без образования ты - ноль. Коля и сам понимал прекрасно: хочешь не хочешь, а диплом нужен - без бумажки ты букашка. Однако, продолжал валять дурака. В университет Коля поступил, понятное дело, не без помощи отца, которому пришлось задействовать "административный ресурс".
Будущую профессию Николай выбирал методом исключения. Пойти в Политехнический, как отец, в свое время, или Медицинский, подобно старшему брату, у Коли не лежала душа. Да и не потянул бы он, при его-то отношении к учебе. Гуманитарные профессии Колю не интересовали в принципе. Такое же отношение было у него и к точным наукам. Коля выбрал геофак.
В те годы профессия геолога в массовом сознании ассоциировалась с романтикой и огромными заработками, что, конечно же, весьма мало соответствовало реалиям. Слово "романтик" вообще не в чести у геологов; в их речи оно носит оттенок издевки. "До сих пор романтика в жо.. играет", - говорят в геологических партиях о каком-нибудь не в меру резвом новичке. Что же касается огромных денег, то это, скорее, из разряда мифов. Получки у геологов средние, не нищенские, как у библиотекарей или у начинающих актеров, но и до заработков продавцов-мясников им, как до луны.
И тех, кто шел в геологию из меркантильных соображений, говоря словами известной песни "ехал за деньгами", и восторженных дурех, отправлявшихся "за туманом и за запахом тайги", ждало разочарование. Такая публика, как правило, быстро отсеивалась, подбирала себе иную сферу деятельности. Зато у тех, кто оставался, были неплохие предпосылки для карьерного роста, имелась, так сказать, возможность самореализоваться.
Николай очень скоро понял: он сделал правильный выбор, профессия геолога - это именно то, что ему нужно. И быстро пошел в рост. Не прошло и десяти лет, а он руководил уже геологической партией. Для дальнейшего продвижения по карьерной лестнице требовалось членство в КПСС. Николай предпочел остаться "при своих". Поперек горла были ему партсобрания, пустопорожние трафаретные речи и тому подобная бодяга. А тут еще подфартило: появилась возможность поработать за границей по линии "Зарубежгеологии". Четыре года Николай оттарабанил в Северной Африке, приехал оттуда полностью "упакованным" (зарплату получал валютой), сразу же пригнал из Горького новенькую "Волгу", что было немыслимой, по тем временам, роскошью.
Все бы хорошо - живи и радуйся, ан нет, боги не любят счастливчиков, норовят ножку подставить. Сначала умерли, один за другим, старший брат и отец. Не успел Николай придти в себя после похорон, Рита, жена, выкинула фортель: заявила, что пора им расстаться.
Брак у них, если честно, давно трещал по швам, и сохранялся лишь усилиями Николая, держался на его ангельском терпении; да еще связывал их, поначалу, сынишка, а потом - четыре трудных года, проведенных в Африке.
Рита рассталась с супругом "по-советски". Ушел он, оставив ей квартиру, машину и все остальное, совместно нажитое.
В родительский дом Николай вернулся, что называется, налегке.
2
Геология - профессия сугубо мужская. То есть, была таковой в те полулегендарные времена, когда горные инженера (слово "геолог" не было еще в ходу) на балах котировались на одном уровне с гусарами. Такой же оставалась она, когда галантных горняков сменили суровые диктаторы золотых приисков и рудников сталинской эпохи. Те не щадили никого (даже себя), могли пить девяностоградусный спирт и не спать по трое суток, а под подушку всегда клали заряженный наган (наличие оружия было не данью моде, а жизненной необходимостью). Пришло время, и обычаи Дикого Запада канули в лету вместе с конкистадорами от геологии. Профессия стремительно обюрокрачивалась, обрастала бумагами, и столь же быстро феминизировалась.
На момент окончания учебы и получения Вершининой статуса молодого специалиста контингент геологических организаций уже процентов на семьдесят состоял из представительниц слабого пола. Как и повсюду, добрая половина этих милых дам была озабочена поиском спутника жизни; причем шансы их, как правило, не превышали показателя один к трем (по соотношению мужчин и женщин).
Неудивительно, что на Ярошевского, едва он развелся с женой, началась форменная охота. Женихом тот был куда как завидным: не старый, но и не голоштанный молокосос какой-нибудь, а солидный, пусть и потрепанный жизнью, мужик.
Александра, поступив на работу в геолпартию, возглавляемую Ярошевским, сразу же вписалась в коллектив. Метрессы-геологини, из числа соискательниц звания "замужняя дама", не воспринимали Сашу, как возможную соперницу. Да и сама она в мыслях не держала сходу выскочить замуж. Тем более - за своего начальника.
Человек предполагает, а Господь... решает по-своему. "Хочешь рассмешить бога - расскажи ему о своих планах".
Их роман развивался стремительно, разгорался подобно лесному пожару. Не думал, не гадал тертый калач Коля Ярошевский, что сможет вот так, запросто, потерять голову, втюриться в девчонку, годящуюся чуть ли не в дочки. Он хорошо знал ее отца, Володю Вершинина - лет на семь-восемь тот был старше, всего-навсего.
Сначала Николай просто опекал Сашу. По-отечески. Девчонка из геологической семьи, стало быть, почти родня. Хрупкая, субтильная даже, но - с характером. Знания кое-какие имеются, однако до настоящего специалиста ей расти да расти. По большому счету, полагал Николай, бабам не место в геологии. Не из-за физических нагрузок - с ними-то справиться можно. И не из-за склочности отдельных дамочек, способных отравить существование целой полевой партии; в конце концов, и мужики попадаются - поубивал бы. Хуже другое: женщины, по убеждению Николая, думают всегда конкретно, абстрактное мышление (а геологу без него никуда) им практически недоступно. Что же касается пресловутой "женской интуиции" - Николай в нее не верил. Не убеждали его и примеры отдельных коллег-геологинь, с которыми приходилось работать, способных любому мужичку сто очков форы дать - исключение из правила, не более.
"Академика Ферсмана из нее, разумеется, не выйдет, - думал о Саше начальник, - но защитить кандидатскую ей вполне по силам. А со степенью все дороги открыты: хоть в академический институт, хоть преподавателем в Университет, хоть в их контору, главное - не будет нужды каждый год в поле мотаться".
- Через два года у тебя будет стаж, сможешь поступить в заочную аспирантуру. Направление я тебе организую, - говорил Николай своей подопечной.- А пока материал наберешь на диссертацию.
- Николай Антонович, зачем мне это? Аспирантура... Еще четыре года мучиться. Надоело! - возражала Александра.
- Слушай старших! Дядя Коля тебе плохого не посоветует. С кандидатской степенью, особенно женщине, проще сделать карьеру... Не возражай! Ты же не собираешься всю жизнь во второй категории сидеть? А аспирантура,.. это тебе не школа, даже не институт - никаких сессий нет. Сдашь кандидатский минимум - всего-то делов. Три-четыре статейки напишешь, ну и текст диссертации, разумеется...
Так начальник вразумлял молодую специалистку. Николаю нравилось опекать Сашу. Да и сама она была ему симпатична. Если не сказать более.
Каждая из дамочек, желающих заполучить руку и сердце Николая, выбирала свой путь к заветной цели: от простого кокетства до банального секса (забеременеть от босса, и тем самым принудить его к браку - классика "жанра"). Николай держался, как мог, хотя было ясно: капитуляция холостяка лишь вопрос времени.
Саша поначалу тяготилась опекой начальника. Боже ты мой, и здесь воспитывают! Всё за нее решают!! Когда же ее, наконец, оставят в покое...
Впрочем, с Николаем Антоновичем ей было интересно: незаурядный человек, и повидал кое-чего. Узнав, из сплетен женщин-коллег, как обошлась с Ярошевским бывшая супруга, Саша пожалела его и, в тоже время, восхитилась благородством мужчины, не унизившегося до судебных тяжб с бабой.
Дальше - больше. Саша стала ловить на себе взгляды начальника. Уже не покровительственные, нет. Так мог смотреть только мужчина, которому женщина не безразлична. Именно, как женщина, а не просто коллега, подчиненная, с которой хочешь, не хочешь, а приходится общаться, заботиться даже, учить уму-разуму.
Саша испугалась. Не оттого, что будто бы решила: босс намеривается затащить ее в постель, сделать "походно-полевой женой". Хотя, если честно, такие подозрения у нее возникали. Служебные романы не такая уж редкость в геологических партиях (как и повсюду, впрочем). Саша боялась возможных пересудов, сплетен, косых взглядов. Не нужна ей слава вертихвостки, да еще в самом начале карьеры.
Ее опасения оказались не беспочвенными.
Метрессы, ранее привечавшие Александру, начали ехидничать в ее адрес, шутить зло, с издевкой. А Эмма Алексеевна, дама бальзаковского возраста, та вообще зыркала исподлобья, кривила брезгливо лицо. Вроде бы ни к кому конкретно не обращаясь, заявила:
- Некоторые не головой, а другим местом карьеру пытаются сделать.
Саша притворилась, что не обратила внимания на реплику метрессы, но в душе восприняла этот выпад крайне болезненно. Обидно было до невозможности. За что!?
Но долго ходить обиженной Саша не могла и не хотела. А вот ответить на вызов - это в ее правилах. "Ах, так! Плевала я на вас с высокой колокольни! Николай не женатый, я не замужем; какие у нас с ним отношения - не ваше собачье дело!".
Эффект получился обратным тому, которого желали ехидины. Саша окончательно перестала дичиться, начала принимать ухаживания начальника.
По прошествии года Саша Вершинина стала Александрой Владимировной Ярошевской (она и сама толком не поняла, как это произошло), и поселилась в доме, где чувствовалась Атмосфера.
3
Бронислава Вячеславовна встретила молодую невестку не то, чтобы холодно, но и без особой сердечности. Выбора сына мать не одобрила, более того, считала брак Николая, далеко уже не мальчика, с девчонкой, которой в куклы еще играть, верхом легкомыслия. Как с его, так и с ее стороны. Однако, мудрая женщина не стала вмешиваться в дела сына - сам разберется. С Александрой свекровь всегда была вежливой, по пустякам замечаний не делала, с нравоучениями не лезла.
Саша оценила такт Брониславы Вячеславовны, пыталась, по возможности, угодить, старалась не нарушать сложившегося в доме уклада. Это ей не было в тягость - никаких жестких правил и ограничений в семье Ярошевских не было. Здесь уважалось мнение любого домочадца, хотя последнее слово всегда оставалось за Брониславой Вячеславовной. Она же, надо отдать должное, властью не злоупотребляла. Единственное правило, соблюдающееся неукоснительно: за ужином вся семья должна быть в сборе. Завтракали в доме на скорую руку: кофе, булка с сыром или колбасой, и - на работу. Обедали Николай и Саша в столовой. Даже в выходные завтраки и обеды у Ярошевских проходили, как придется. Но ужин - это святое. Каждый должен быть за столом вовремя. Если задерживаешься, или еще какие дела - будь добр позвони, предупреди.
Ужинали в гостиной, в обстановке напоминающей Александре сцены из фильмов о русской дореволюционной интеллигенции: огромный, покрытый льняной скатертью стол, фаянс и хрусталь, наливка в графинчике, домочадцы чинно восседают, едят неторопливо, ведут светскую беседу. У Саши дома все гораздо проще было, и - душевнее. Приходилось привыкать - чужой монастырь, со своим уставом не сунешься.
Единый стиль, как таковой, в обстановке квартиры Ярошевских отсутствовал. Старинные, антикварные вещи, соседствовали с новыми, модными. Массивный шкаф, чеховских, должно быть, времен, стоял в одной комнате с полированной "стенкой", а настоящий французский гобелен мирно уживался с синтетическими паласами. Такое смешение стилей не выглядело безвкусным, напротив, создавало какую-то неповторимую гармонию.
Один предмет выделялся особо, сразу приковывая взгляд - клетка с попугаем. Вещь была, несомненно, старой работы - с золочеными прутьями и основанием из красного дерева. Птица, сидящая в клетке, отличалась ярким, аляпистым оперением: сочетанием синего и зеленого на спинке и крыльях, с желтыми "штанишками". Саше попугай напомнил сезонного рабочего Давлята, нанимавшегося в их партию два года подряд. Тот одевался столь же вычурно: зеленая рубашка и желтые брюки; и не обращал внимания на постоянные насмешки. Попугая звали Коко, но Саша, про себя, стала именовать его Давлятом.
Попугай Давлят держался гордо и независимо, слова за людьми повторять не желал, а когда те донимали, прищуривал глаз, чесал затылок когтистой лапой, или грыз семечки, сплевывая шелуху, через прутья, прямо на пол. Любому другому домочадцу за такое безобразие крепко влетело бы от Брониславы Вячеславовны, но любимцу хозяйки все сходило с рук (точнее, с лап).
Глядя на попугая, Саша ловила себя на мысли: она тоже пленница золотой клетки. Только ее клетка несколько больше, и называется "Семьей", а точнее - "Домом Ярошевских".
С мужем Александра находилась рядом все 24 часа в сутки: на работу - вдвоем, с работы тоже; в конторе и дома, днем и ночью - вместе. Оно вроде бы и неплохо. Какое-то время. Затем начинает тяготить. А потом... Тут, конечно, возможны варианты: либо привыкаешь, притираешься, либо - горшок об горшок, и - кто дальше.
В конце первого года семейной жизни Саша все чаще стала задумываться: что, собственно говоря, подвигло ее на брак с Николаем? Любовь? Нет, это, пожалуй, сильно сказано, влюбленность - так будет точнее. Да еще досада за прошлые неудачи, а главное - желание утереть нос злопыхательницам. Цели своей она добилась, но... Ужасная глупость - выскочить замуж назло. Не важно кому. Все равно - себе дороже выйдет... А, может, все не так уж плохо? Может, ее сомнения - обычные женские штучки-дрючки? Все через это проходят.
Саша на время успокоилась.
На работе у нее тоже, как будто, наладилось. Соперницы признали свое поражение, перестали ехидничать в Сашин адрес. По крайней мере, в ее присутствии.
Николай в рабочее время никак не выделял супругу среди прочих сотрудников, спрашивал строго, с поправкой, разумеется, на ее неопытность.