В городе опять бушевали митинговые страсти. Начали митинговать еще осенью, сразу вслед за провозглашением Независимости. Объявление суверенитета подкрепили сокрушением статуи Вождя на Главной площади. Бронзовый истукан, сдернутый с пьедестала автокраном, под крики и улюлюканье рухнул и раскололся на несколько частей.
Рухнул и "нерушимый Союз". На его обломках тут же начался дележ власти и территорий. Политиканы-авантюристы, любители "половить рыбку в мутной воде", поняли: пробил их час, и ринулись в бой.
В Таджикистане с приходом весны оживилась оппозиция, решившая, что пришло время показать властям предержащим "кто в доме хозяин". Было устроено грандиозное политическое шоу, своего рода "показательные выступления" - бессрочный круглосуточный митинг перед Президентским дворцом.
В ответ на Главной площади стали собираться сторонники президента, организовавшие альтернативный митинг.
Теперь никто ничего не мог понять. Было ясно лишь, что две толпы того и гляди, перейдут от слов к делу и разберутся друг с другом камнями и дубьем, а может статься, пустят в ход и более весомые аргументы.
Власть раскололась, общество тоже; и неважно, кто "за красных" был, а кто "за белых". Стало понятно: гражданской войны уже не избежать. И не политические разногласия были тому причиной, а борьба кланов.
В Душанбе милиция и ОМОН склонялись на сторону мятежников-оппозиционеров. Армия не вмешивалась. В этой ситуации президент Набиев не придумал ничего лучше, чем вооружить своих сторонников, издав указ о формировании "Национальной гвардии". А мятежники в ответ, захватили двадцать человек заложниками, среди которых оказались депутаты и даже два министра.
Набиеву доложили: оппозиция выдвинула ультиматум: грозятся расстрелять заложников, если президент не пойдет на уступки.
- Пусть расстреливают, - заявил Набиев. Ситуацией он уже не владел и предавался любимому занятию: общению с Бахусом.
Мятежники задействовали классическую схему совершения государственных переворотов: захватили телецентр, вокзал, аэропорт. Вечером горожане могли видеть на экранах выступление каких-то небритых личностей в измятых и, похоже, не совсем чистых свитерах. Из их речей ничего понять было невозможно. На другой день боевики оппозиции попытались взять штурмом здание КГБ на улице Дзержинского, но попали под плотный огонь и отступили. На асфальте осталось полтора десятка трупов.
В действиях "комитетчиков" оппозиционеры усмотрели пресловутую "руку Москвы". Один из их лидеров договорился в прямом эфире до того, что объявил все русское население Таджикистана заложниками на случай, если российские власти попытаются вмешаться в дела суверенной страны.
Истеричная речь Шодмона Юсуфа (так звался радетель за суверенитет республики) сыграла роль толчка. Того самого незначительного сотрясения воздуха, вроде громкого крика в горах, способного вызвать сход лавины. И хотя деятели оппозиции поспешили откреститься от скандального заявления, да и сам незадачливый болтун пошел на попятную, объяснив, что "его неправильно поняли", было уже поздно. Начался массовый исход русских, а заодно немцев, евреев, татар, корейцев ...
Если первая волна миграции "некоренного населения" из Таджикистана сравнима с девятым валом, то вторую вполне можно сопоставить с цунами, Точнее, с "цунами наоборот", поскольку волны шли прочь от "таджикских берегов". Впрочем, их разрушительное действие именно в этом и состояло.
2
- Братан, куда мне машину поставить?
Макс поморщился: приблатненное "братан" с некоторых пор резало ему слух. Он вышел из сторожевой будки на площадку-"балкончик", указал на дальний угол.
- Вон туда.
Водила поставил свой "пирожковоз", достал из кармана и протянул Максу две купюры.
- Посмотри, братан, чтобы все нормально было.
Макс кивнул: не сомневайся, мол, пригляжу за твоей таратайкой. Постоял на воздухе, разгоняя сон. Спать нельзя: на тебе висят несколько десятков авто, от ушастого "запорожца" до "камаза", включительно. А кругом шантрапа разная шастает, того и гляди, залезут, что-нибудь сопрут. Не рассчитаешься тогда.
Макс уже два года здесь сторожем работал. В его дежурства краж, слава богу, пока не случалось. Навар, напротив, имелся постоянно. Притом что работа - не бей лежачего. Хотя, ответственность, конечно, не малая.
Стоянка примыкала к жилому массиву и представляла собой огороженный сеткой-рабицей и освещенный фонарями участок, где-то метров десять на сорок. Окинув взглядом свою территорию, и убедившись, что все тип-топ, Макс вернулся в будку. Поставил греться электрический чайник - крепкий чай помогал бороться со сном. Достал отложенную книгу - том из четырехтомника "Позиция", взятую у отца. Батя, никогда не читавший романов, сделал исключение для Юлиана Семенова, автора культовых "Семнадцати мгновений".
"Ну и что - Штирлица он выдумал. Все остальное-то - правда, - говорил старый скептик, которого в книгах Семенова подкупало обилие исторических фактов. - У него же допуск в архивы КГБ". Батя свято верил в расхожую байку о том, что создатель Штирлица чуть ли не единственный из простых смертных, допущенный к секретным архивам Лубянки.
Прежде у Макса руки не доходили до занимавшей треть книжной полки "Позиции". За время дежурств, когда требовалось убить время, он перечитал все, имевшиеся в наличии, детективы и всю фантастику, а затем и подписные издания из домашней библиотеки. (Батя их в руки не брал; для чего покупал - непонятно). Подошла очередь Штирлица.
"... а Мюллер мечтал, чтобы весь этот цирк поскорее закончился и можно было бы уехать к Лоте. Девушка любила его - он верил, любила по-настоящему, и он ее обожал... Только спустя три года он узнал, что Лота была агентом Гейдриха... играла любовь. Боже, как играла, пусть продолжала, он бы и это ей простил..." .
Вот каким доверчиво-сентиментальным оказался у Семенова шеф гестапо. Максу даже стало жаль старину Мюллера, и он прекрасно его понимал. С ним тоже играли в любовь, и бросали, наигравшись. Взять, хотя бы Марину из Табошара. А Саша... Нет, нет. В то, что Саша его обманывала, Макс не хотел верить. Нет, не могла она так притворяться. И, все-таки, бросила.
Зашумел чайник. Макс отложил книгу, достал из шкафчика заварку, засыпал в фаянсовый чайничек добрую жменю. На пачке был изображен тропический лес и написано "цейлонский". Но это ровным счетом ничего не значило. Сейчас только наивные лопухи покупались на подделанные этикетки. С первого взгляда ясно: этот "цейлонский" чай выращен на холмах Грузии, в лучшем случае, а то и вовсе произведен из третьесортного чайного мусора. Просто другого взять было негде. Макс клал тройную дозу заварки, и ничего, получалось. Дрянь, конечно, но бодрит, а это главное.
Потягивая из кружки горькую жижу, Макс прислушался: где-то стреляли короткими очередями. Теперь без стрельбы не одна ночь не обходилась. Макс пугался, поначалу, потом привык. Оказывается, и к этому можно привыкнуть.
Послышался шум приближающейся машины. Она остановилась возле въезда на стоянку, просигналила: открывай.
Макс глянул на часы - четверть третьего. Кого черти принесли!? Ворча под нос, - шастают, мол, когда все добрые люди спят, - Макс спустился из сторожки, пошел к воротам. С улицы тускло светила фарами темно-серая "волга". Ночной гость сразу не понравился Максу: было что-то хищное, угрожающее в слившемся с ночным мраком авто. Уже отпирая ворота, он вспомнил: его сменщик Абдуло-ака как-то жаловался на ночных визитеров, требовавших у него бензин и грозивших его, старика зарезать. Те тоже подъехали на "волге"...
Машина въехала и резко тормознула возле растерявшегося Макса. Он машинально отпрянул, лихорадочно соображая: броситься скорее в будку, звонить по ноль-два? Нет, не вариант - не успеет. Да и бесполезно: даже если удастся дозвониться, приедут, когда уже надо будет составлять протокол осмотра трупа. Если, вообще, приедут. Самое разумное - стараться не показать, что боишься, тогда есть надежда разрулить ситуацию миром. А, может, это и не беспредельщики вовсе...
Из машины вышел, чуть прихрамывая, парень одного, примерно, с Максом возраста, темноглазый и темноволосый с тонкими чертами лица - типичный метис. В машине, на заднем сидении оставались еще двое. Ночной визитер прошел мимо Макса, будто бы не заметив, сел на приступок у стены сторожки. Сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Бензин мне нужен.
Вытащил из кармана деньги - несколько мятых купюр.
- Вот, возьми.
Макс не двинулся с места, сказал сдавленным голосом:
- У меня нет бензина.
"Гость" поморщился, небрежно бросил деньги на приступок. Макс, не считая, определил: там и на половину канистры не хватит. А странный посетитель нагнулся и стал массировать себе лодыжку.
- Нога болит, - пожаловался он, и уточнил, - ушиб, когда одному, такому же, ребра ломал.
Для пущей убедительности вымогатель вытащил из-за пояса пистолет Макарова. Позвал:
- Шер! Буба!
На зов появились двое пацанов лет по семнадцати, один с канистрой в руке.
- Наберите бензин - хозяин разрешил. Держи!, - передал пистолет подручному. - Я пойду, Зуля заждалась уже.
Он встал, вышел, припадая на больную ногу, со стоянки и направился к ближайшей девятиэтажке. Шер и Буба, не обращая на Макса ни малейшего внимания, стали осматривать машины на предмет сливания бензина из баков. Макс же с первого взгляда понял: эти двое пребывают "под кайфом" - накурились анаши. Отсутствующий взгляд пустых остекленелых глаз и неестественная заторможенность выдавала их с головой. У Макса мелькнула мысль попробовать дозвониться до милиции. Мелькнула и тут же пропала: не камикадзе же он, на самом-то деле! Эти пристрелят и глазом не моргнут. Макс знал: видимая "тормознутость" анашистов обманчива. И этим ребятишкам считанных секунд хватит, чтобы разделаться с ним..
Душная июльская ночь перевалила за половину. Все затихло кругом. Дома по соседству погружены во мрак, их обитатели спали и смотрели десятый сон. Лишь в девятиэтажке светилось окно на втором этаже. Наверное, там развлекался с подругой хромоногий главарь беспредельщиков. Его подручные, заправив слитым бензином "волгу", и прихватив про запас полную канистру, отдыхали от трудов праведных, устроившись на том же приступке у стены. Не теряя времени даром, они предавались любимому занятию: курили пахучую папироску (одну на двоих), заправленную "травкой".
- Братан, будешь?
Грабители оказались не только сравнительно честными - заплатили за часть украденного бензина, но и щедрыми, готовыми по-братски поделиться любимым лакомством с человеком, которого только что сами ограбили.
Макс покачал головой. Он стоял отрешенно глядя на небо, уже чуть-чуть подсвеченное на востоке, и мечтал только об одном - чтобы все это скорее закончилось. Город еще не думал просыпаться.
Главарь появился в сопровождении девушки. Она поддерживала хромающего любовника - видать тот серьезно повредил ногу, ломая ребра некому строптивцу, который не пожелал что-то отдать добровольно. А может, со стороны девушки, то было проявлением нежности к возлюбленному, и она просто обнимала его, провожая на нелегкую и опасную "работу". Девушка была в домашнем халатике, туго обтягивающем полную грудь. Борта халата все время расходились, она поправляла их свободной левой рукой. Ее кавалер выглядел волне умиротворенным.
- Ну, как? Есть бензин? - спросил он, обращаясь скорее к Максу, чем к своим подручным. - Все будет нормально, если возникать, не станешь.
- Пошел ты, - вырвалось у Макса.
- Что! - взъярился беспридельщик, освобождаясь из объятий возлюбленной.
- Макс, не надо! - воскликнула девушка.
Макс удивленно глянул на незнакомку: откуда ей известно, как его зовут? Но девушка обращалась к своему приятелю.
"Ни фига себе - тезка", - успел подумать Макс, прежде чем получил сильный удар по голове. От Шера. Или от Бубы. Без разницы, в общем-то, все равно он не видел - ударили сзади чем-то тяжелым. Рукояткой пистолета, должно быть. Макс свалился, а приятели анашисты кинулись бить его ногами.
- Хватит! Макс, пожалуйста, - слышал он голос подруги главаря-тезки. Сознания Макс не потерял.
Макс услышал, как хлопнули дверцы машины и заурчал мотор. "Волга" выкатилась со стоянки.
Кто-то тронул Макса за плечо.
- Ты живой?
Со сдавленным стоном Макс повернулся на бок. Над ним склонилась сердобольная подруга беспредельщика. Она помогла парню встать на ноги, отвела в сторожку.
- У тебя бинт есть? А йод?
Макс молча указал на шкаф, где лежала автомобильная аптечка, присел на стул. Чувствовал он себя, как если б грохнулся на землю с третьего этажа. Болело все, особенно правый бок и голова.
Девушка принялась осматривать его раны. Макс невольно косился на ее чуть приоткрывшуюся грудь.
"И этот говнюк, тезка мой, тискал ее полчаса назад, - мысленно произнес Макс со всею злобою, на которую только был способен. - Дрянь, шлюха, подстилка бандитская". То, что девушка фактически спасла его, остановив избиение, не извиняла её, любовницу негодяя, в глазах Макса.
- У тебя там шишка. Но, голова, вроде бы, целая. - Девушка стала расстегивать ему рубашку, спросила, - где еще болит?
Макс сердито засопел: тоже мне, сестра милосердия, мать Тереза недоделанная. Путается с бандюганами, шалава, а туда же! Тем не менее, он позволил ей осмотреть грудь и спину, смазать йодом царапины.
Бок болит? - поинтересовалась "милосердная сестра".
- Да. А что там?
- Синяк. Гематома.
- Твари! Ублюдки! - опять вырвалось у Макса.
Девушка никак не прокомментировала это высказывание. Смотрела на Макса испуганно-сочувственно.
- Ты это... В милицию не заявляй - не помогут. - В ее голосе звучала искренняя тревога. - А они... Они могут убить. Ты не подумай,.. я не за них - за тебя волнуюсь. Макс - он неуправляемый...
"Тогда какого же ... ты с ним связалась?" - хотел, было, спросить Макс, да передумал: не его это дело. "Как он, тезка долбаный , назвал свою подругу?.. Зуля, кажется... Дура ты, Зуля. Жалко мне тебя...".
Рассвело. На стоянке начиналось движение. Появились первые клиенты - ранние пташки. Протирали стекла своих авто, хлопали дверцами.
Тягостная ночь закончилась.
3
На юге республики полыхало. Боевые отряды оппозиционеров, имея БТРы и танки, захватили Курган-Тюбе - областной центр, важный стратегический пункт. В городе началась резня. Под горячую руку попали ургутские узбеки, зажиточность которых стала притчей во языцех, вызывая черную зависть приверженцев лозунга "отнять и поделить". В другом областном центре, Кулябе уголовный авторитет Сангак Сафаров (или просто "дед Сангак") создал свой "Народный фронт". Удивительно, но старому уголовнику, проведшему треть жизни в тюрьмах, удалось то, что не смогли власти предержащие - организовать сопротивление мятежникам.
С чьей-то легкой руки оппозиционеры и их приверженцы стали называться "вовчиками" (от искаженного "ваххабиты"), а их противники "юрчиками" (очевидно в память о Юрии Андропове).
Заполыхал весь юг. Юрчики вырезали "вовчиков", те массово бежали, частью в Афганистан, частью в Душанбе.
Это была уже настоящая гражданская война.
В Душанбе потянулись колонны беженцев: из грузовиков с кузовами, плотно набитыми людьми, и тракторов, везущих прицепы-тележки, предназначенные для хлопка, но сейчас нагруженные домашним скарбом - сундуками и одеялами-"курпачами".
Беженцы заняли все городские гостиницы, отыскивали и захватывали временно пустующие квартиры. Хозяин, после недельного отсутствия, мог обнаружить, что в его однокомнатной квартире поселилась семья из пятнадцати человек.
Власть в очередной раз обнаружила полную несостоятельность. Президент попытался сбежать, но его перехватили по дороге в аэропорт и заставили подписать указ о сложении им полномочий. Правительство "Национального спасения", созданное мятежниками, оказалось столь же недееспособным, что и свергнутая власть.
Город все более погружался в анархию. Было невозможно разобрать, кто есть кто: "вовчик" перед тобой или "юрчик", а может, просто беспредельщик, решивший: теперь позволено все. Грабежи и убийства становились обыденностью. Деньги стремительно обесценивались. Цена человеческой жизни падала еще быстрее. В теленовостях с удручающей регулярностью появлялись сообщения: "Разбойное нападение на частный дом в Ленинском районе, убиты 8 человек, похищена видеоаппаратура...", "У подъезда жилого дома убит предприниматель...", "В помещении корпункта застрелен журналист-телеведущий...".
В жизни Макса началась черная полоса. Он и раньше-то не на белой пребывал - на серой, скорее; а уж теперь...
Чтобы рассчитаться с хозяевами авто за украденный бензин Макс пришлось отдать всю выручку. Да еще водилы недовольны остались: деньги, что - бумага, бензин попробуй еще найди. А Макс отправился домой, залечивать раны. В милицию он не стал заявлять: бесполезно; вот если б мента грохнули - они бы засуетились. Макс позвонил бригадиру сторожей Фатхуло, сказал, что на следующее дежурство не выйдет - увольняется. Продолжать карьеру сторожа можно было только платя дань рэкетирам. Но в этом случае самому не оставалось ни шиша. Тогда, на кой, спрашивается?
У Шведова-старшего обострилась язва. В больницу ложиться он не захотел, посчитал, что не имеет смысла: лекарств нет, и вообще - бардак. Комбинат их работал через пень колоду, зарплату платили продукцией со складов: отрезами никому сейчас не нужного вельвета и рулонами марли - тоже не шибко ходового товара. Дома этих тряпок скопилось несколько тюков.
Оставшись в очередной раз не у дел, Макс решил заняться сбытом залежалого тряпья. Тем более, деньги дома нужны были до зарезу. Нынче валяться на диване целыми днями - непозволительная роскошь. Уже через неделю после встречи с вымогателями, прошедшей в "теплой, дружественной обстановке", не залечив толком раны, Макс отправился на барахолку.
По просьбе Макса мама извлекла из шкафа огромную брезентовую сумку-баул. Совместными усилиями туда удалось запихнуть по небольшому рулончику марли и вельвета, да еще отрез материала на занавески.
- Жалко, хороший материал, - вздыхала мама, укладывая в сумку ткань для гардин.
- Поэтому он и лежит у тебя лет пять уже, - съехидничал Макс.
- Все руки не доходили повесить... Да, ладно, чего теперь говорить, продавай.
Неудивительно, что мама сравнительно легко рассталась с милой ее сердцу материей: у нее подобных отрезов по шкафам и чемоданам было рассовано - вагон и тележка. Запас, как известно, карман не давит.
- А как ты отмерять будешь?- спросила мама.
- Чего отмерять? Материал? Еще чего не хватало! Не буду я там стоять, отдам кому-нибудь оптом по дешевке.
Мама пожала плечами: делай, как знаешь. Но, все-же посоветовала:
- На всякий случай возьми сантиметр. И ножик. Давай покажу, как надо резать.
Она ухватила материю одной рукой, согнула и, придерживая снизу пальцем в натяг, сделала надрез, потом - вжик! Ничего сложного, оказывается.
Макс не собирался стоять на барахолке - стыдно. Был бы товар еще путевый, а то - тряпки. Но когда он стал прохаживаться вдоль рядов, предлагая торговцам взять все оптом, то не нашел отклика. Никто не заинтересовался товаром Макса. Только старушка одна предложила:
Макс сильно смущался, поначалу, но скоро пообвыкся. Действительно, кого только здесь нет - старые и молодые, женщины, мужчины, дети. Чем он лучше, или хуже. Не то время теперь - морду воротить, корчить из себя аристократа, неспособного унизиться до занятия торговлей.
Дело шло ни шатко, ни валко. Спрашивали и брали, в основном, марлю. Но стоила она гроши. За два часа Макс наторговал - смешно сказать - на два кило картошки, максимум. Потом удалось спихнуть гардинную ткань: женщина взяла не торгуясь. Макс чуть повеселел. Приятно потяжелел карман, куда он клал деньги. Ему начинал нравиться процесс.
Макс быстро обучался искусству торговли. Стоило кому-то из потенциальных покупателей остановиться возле его товара, расплывался в улыбке и предлагал:
- Берите материал: вот марля, вельвет. Дешево отдам!
- Почем?- спрашивал заинтересовавшийся.
Макс завышал цену в полтора раза, памятуя о правиле: хочешь получить одногорбого верблюда - проси трехгорбого.
Опытный покупатель предлагал за товар вдвое ниже. Макс чуть-чуть уступал. Останавливались на цене, приемлемой для обоих. Макс вошел во вкус.
- Отличный материал. Берите, - начал он было, когда подошел очередной "клиент", но узнал подошедшего и осекся. То был Миша Коваль, бывший сослуживец.
Макс смутился, словно школьник, прогуливающий уроки, и случайно повстречавшийся с соседом дядей Вовой.
- О, здорово! - воскликнул Миша . - Я смотрю: ты, не ты. Торгуешь?
- Да, вот, - замялся Макс, - приходится.
- Понимаю. У нас тоже... Зарплату задерживают постоянно, да и платят - гроши. Думаю в "Памирсамоцветы" переходить - они на самоокупаемости... А ты где сейчас?
-- Пока нигде.
- А-а, Понятно, - повторил Миша. - Уезжать не думаешь?
Без этого вопроса сейчас не обходилась ни одна встреча старых знакомых.
- Думаю. Только не знаю куда.
- Я тоже, - вздохнул Миша. - Был бы я евреем, или немцем - другое дело, а так... В России мы никому не нужны.
- А здесь? Здесь я кому нужен!?
Всю горечь и разочарование, накопившиеся у него за последние два года, вложил Макс в свой риторический вопрос. Миша только кивнул, соглашаясь.
- Ну, пока, Максим. Пойду...
Максу расхотелось торговать. "Сворачиваться надо", - решил он. Тут подвернулся перекупщик, взявший весь материал оптом - Макс за полцены отдал. И остался доволен.
Домой он вернулся с туго набитым деньгами карманом.
Дебют, в целом, оказался успешным. Только денег этих хватило всего-то дня на три.
Маховик инфляции набирал обороты, превращая денежные знаки в мусор.
4
В Душанбе, как в 19-м году в Одессе, власть менялась каждые две недели. Любая смена сопровождалась всплеском насилия и беспредела. "Юрчики" теснили "вовчиков", наступая на город с юга и запада. Они перекрыли железную дорогу, отрезав город от внешнего мира. Начались серьезные перебои с продуктами. В одночасье не стало в продаже хлеба. Цена лепешек, продаваемых с рук, взлетела до заоблачных высот. Это была еще не катастрофа, но уже явные признаки надвигающегося катаклизма.
Дома у Макса стало скучно, как на лекциях по марксистско-ленинской этике. Больной отец, мать, постоянно сетующая на свалившиеся тяготы, и полная безнадега: позади обломки относительно благополучного мирка, впереди унылая беспросветность. Какое-то время можно было продержаться, торгуя тряпьем, и влача нищенское существование. А дальше, тупик? Требовалось искать выход.
В новостях, по местному ТВ, Макс увидел знакомое лицо - своего "тезку"-вымогателя.
"... разыскивается Назаров Максуд, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, подозреваемый в убийстве двух работников правоохранительных органов...". Понятно: тронули "своих", теперь милиция землю рыть будет, но убийцу найдет. И верно: через три дня в местной газете Макс прочитал, что "опасный преступник М. Назаров при задержании оказал вооруженное сопротивление работникам милиции, и был убит".
Некоторое время он смаковал это известие, упивался мыслью, что негодяя настигло возмездие; его воображение рисовало картину: ночной визитер падает на асфальт с прострелянной головой, и лужа крови вокруг. Видение было таким смачным и достоверным в мельчайших деталях, что Макс прокручивал его снова и снова, находя в том почти садистское удовольствие. Потом самому неудобно сделалось: желать заслуженной кары врагу - нормально, но ненавидеть мертвого... глупо, по меньшей мере, и недостойно. Свое он уже получил, теперь бог ему судья.
Война подобралась вплотную к городу. То здесь, то там случались перестрелки. "Вовчики" окопались в поселке Южном. "Юрчики" ударили по ним из противоградовой реактивной установки "Алазань". Вой реактивных снарядов, проносящихся над крышами жилых домов, до ужаса перепугал жителей: им такое приходилось видеть лишь в кинохронике о Великой Отечественной. Пострадало здание проектного института: в окно влетел снаряд, начался пожар. К счастью обошлось без жертв - дело было вечером, здание пустовало. Вот в Южном поубивало многих, и как это обычно бывает, ни в чем не повинных мирных людей.
В центр города с запада прорвался отряд боевиков. Произошел бой. Точнее - бойня. Стреляли отовсюду: с крыш, из подвалов, из-за деревьев. Треск автоматных очередей и буханье гранатометов не стихали целый день. Нападавшие отошли, оставив на улицах три десятка трупов. В подземном переходе возле ЦУМа стены были иссечены осколками и забрызганы кровью до потолка - засевших там боевиков забросали гранатами.
Бессмысленная и беспощадная, как русский бунт, бойня.
Городской транспорт, до сей поры работавший кое-как, встал совсем. Без крайней нужды теперь никто далеко от дома старался не уходить. Если же возникала необходимость попасть на другой конец города, человек отправлялся как в далекое и опасное плавание, не зная, сумеет ли вернуться живым.
Но это - в будние дни. А в выходные народ, презрев опасность, спешил на толкучку.
Есть виды человеческой деятельности, которые не в силах отменить даже война. В их числе - торговля. Во все времена, при любом режиме существовал, и будет, наверное, существовать мелочный торг "с рук". А в лихолетье такая торговля расцветает как никогда, помогая выжить простому обывателю.
Так что, война войной, а городские барахолки функционировали исправно.
Макс сделался завсегдатаем "центральной" толкучки, которая располагалась отнюдь не в центре, а возле одного из городских рынков, на отшибе. По выходным туда стекались со всего города продавцы и покупатели, а так же карманники и прочее ворье, попрошайки, мошенники всех мастей, да и просто зеваки, которым отчего-то не сиделось дома.
Барахолка была стихийной и не имела четких границ, размещаясь частью на пустыре, частью на ближайших тротуарах. Рядами шли импровизированные прилавки - разостланные прямо на земле клеенки и старые газеты с разложенным на них барахлом. Чего здесь только не было: стеклянные банки и разнокалиберная посуда, одежда и обувь самых известных фирм (стопроцентная подделка), книги и видеокассеты, старье и... всего не перечесть. Тут продавали сигареты штучно и вино на разлив, жарили в масле пирожки. Торговали и воровали, выпивали и закусывали, спорили и ругались, иногда доходило до мордобоя, в целом же - вполне мирное, хотя и утомительное, времяпровождение.
Макс уже не так смущался, когда видел знакомое лицо. Тем более, что все относились с пониманием: такое нынче время. Многие знакомые Макса сами тут торговали - и ничего. У него новые знакомые здесь появились, и даже постоянные клиенты: оптовики-перекупщики. Им Макс сплавлял марлю и вельвет. Дома он вместе с мамой произвел ревизию скарба и обнаружил целые залежи вещей, пылящихся без употребления который уже год. Одних полотенец, рассованных вместе с постельным бельем по чемоданам, насчитали дюжину. В основном это были китайские изделия с драконами и рыбами, очень красивые, времен советско-китайской дружбы, о чем свидетельствовали ярлыки с иероглифами и русским названием торговой фирмы "Дружба". Такой же лейбл имелся на роскошной красной с золотом скатерти. Ею может только раз всего и покрывали стол по какому-то особенно торжественному случаю, и то лет пятнадцать назад. Мама, конечно, категорически не хотела расставаться со своим, честно нажитым, добром.
- Таких не найдешь сейчас, - уверяла она.
- Ну и будут валяться, пока не сгниют или моль не сожрет, - урезонивал ее Макс.
Мама сдалась: очень деньги были нужны. Она отобрала половину полотенец, отдала их сыну.
- Вот эти продай.
Остальные "рушнички", вместе со скатеркой она спрятала обратно в чемодан. Неожиданно батя предложил снести на толкучку старый, но в отличном состоянии фотоаппарат "Любитель", вместе с причиндалами для проявки\печати. (Он увлекался фотографией в молодые годы). Макс знал: такие широкопленочные камеры в большом дефиците и ценятся знатоками. Но бате, видно, уже ничего не было мило.
- Продай, все равно зря лежит.
Торговля шла с переменным успехом: то пусто, то густо. Приятно было возвращаться домой с пустыми сумками и оттопыренным карманом. Совсем иное настроение, когда тащишь товар назад.
Раз Макс сидел на барахолке и скучал: покупали вяло, похоже не его был день.
- Привет, Макс,- услышал он знакомый голос.
Татьяна, - это была она, - словно и не удивилась, встретив Макса здесь, торгующего барахлом. Сама она выглядела, как всегда, великолепно: прическа, макияж - все на должном уровне; модный дорогой прикид на ней, кожаная куртка, брючки - картинка. Война - не война, а женщина остается женщиной.
Макс опять смутился, как в первый раз. Татьяна вся из себя такая, а он... торгаш, ядрена вошь, коммерсант грошовый, бизнесмен с помойки. Он кисло улыбнулся, ответив на приветствие. Татьяна не заметила его смущение, или вид сделала, что не замечает.
- Что нового? Не женился еще?
- Никто замуж не берет, - привычно отшутился Макс. - А ты? Нашла себе мужа-миллионера?
Татьяна почему-то не расположена была шутить.
- Сейчас все миллионеры, только толку с этого... А-а, да что там говорить. Кто-то верно заметил: хуже тоталитарного режима может быть только бардак, возникающий после его развала.
Зря поклеп на блондинок взводят, объявляя их всех дурочками. Татьяну глупой назвать - язык не повернется. Максу всегда было интересно с ней разговаривать. И она всегда оставалась для него загадкой. Почему, скажем, она замуж не выходит? Действительно ищет какого-нибудь "супер-пупер"? Не похоже.
- Где работаешь?- поинтересовалась Татьяна.
- Да, вот - вся моя работа.
Макс указал на шмотье у его ног.
- Чего так? Сам не хочешь, или...
- Или. Остался я безработным. Жертва того самого бардака.
Татьяна глянула сочувственно.
- Знаешь, Макс, я могу тебе помочь что-нибудь подыскать. У меня есть знакомые... Ты как, с ЭВМ дружишь ?
- Ну, вообще-то учили нас. Я математик, если помнишь.
- Вот и хорошо. Разузнаю - позвоню тебе. Номер прежний?
5
В дом Шведовых пришло горе: умер отец. Он, казалось, шел на поправку, даже на улицу стал выходить. А тут... Скрутило его - криком кричал. Вызвали скорую. Батю увезли в "экстренную хирургию". Прободная язва. На операционном столе он и скончался. Под ножом хирурга.
Похороны сожрали все деньги, что имелись в семье. Нынче умирать - слишком дорогое "удовольствие", не каждому по карману.
Как нельзя более, кстати, явилось предложение Татьяны. Не обманула она, позвонила.
- Макс, я договорилась. Знаешь такую контору, "Главэнерго"? Нет? Ну, неважно. У них там есть АСУ. Что это такое знаешь? Отлично. Короче, им нужен оператор ЭВМ. Зарплата не бог весть что, конечно, зато платят регулярно. Согласен? Вот и замечательно. Найдешь там Никитину Зою Михайловну, скажешь: от меня. Она в курсе. Ну, пока. Если что - звони.
Так Максим Шведов, выпускник мехмата вновь соприкоснулся с милой его сердцу математикой.
Впрочем, напрямую Макс соприкоснулся с тем, что специалисты именуют "железом" (в отличие от программной начинки ЭВМ). Отдел автоматизированных систем управления (АСУ), куда Макс был зачислен оператором, на тот момент имел машину марки ЕС-1046 и две штатные единицы персонала. Кроме новоиспеченного оператора имелся начальник, точнее начальница - Зоя Михайловна, очень милая, добродушная женщина. Макса она встретила вполне дружелюбно.
- Здравствуйте, Максим. Танечка мне о вас говорила.
В этот же день Макс выполнил все формальности процедуры оформления и был зачислен в штат "Главэнерго" - конторы, ведающей электрическими сетями города. Работа была несложной: с утра подготовить машину, загрузить магнитные диски в блок-стойку, следить, чтобы работали кондиционеры. Вот, собственно, и все. Параллельно Макс осваивал компьютер-персоналку - маленькое чудо с пятнадцатидюймовым монитором, 386-м процессором и винчестером на 10 мегабайт.
Работа Макса устраивала. Зарплата... что ж, бывает и хуже. А кому сейчас легко? Главное: платили регулярно. И тут Татьяна не обманула.
В благодарность Макс купил с первой получки бутылку коньяка и пяток "Сникерсов", созвонился с благодетельницей, напросился в гости.
Татьяна, как оказалось, имела свою(!) однокомнатную квартиру в кооперативном доме - стандартном "курятнике" с открытыми лестницами. Квартирка крохотная, но с остекленной верандой (дополнительная площадь) и вполне уютная - такое теплое гнездышко для незамужней молодой женщины. Макс, с его бутылкой, плохо вписывался, - так ему казалось, - в интерьер "девичьего" жилища. Двусмысленная ситуация, как ни крути. Спасала только привычно-шутливая манера общения.
- Предлагаю выпить на брудершафт, - сказал Макс, разливая коньяк по рюмкам.
На закуску Татьяна порезала дольками лимон, достала из холодильника сыр и кусочек ветчины, поставила на стол салатницу с оливье - шикарный, по тому времени, стол.
- Если мне не изменяет память, сударь, - сказала Татьяна, хихикая, - мы с вами уже один раз прошли эту процедуру.
- Повторение - мать учения, - резонно заметил Макс.
- Что ж, если вы настаиваете...
Они поднялись, переплели руки и выпили коньяк, повторив через десяток, без малого, лет, тот шуточный брудершафт в больничной палате. Затем обменялись таким же символическим, как и в прошлый раз поцелуем. В глубине души Макс рассчитывал, что поцелуй более чувственным получиться, но, увы - Татьяна просто подставила холодные бесчувственные губы, а он не решился на большее, чем столь же холодное прикосновение губами.
Повисла неловкая пауза. У каждого из них этот, в общем-то, несерьезный и ни к чему не обязывающий обряд вызвал свои ассоциации и воспоминания.
Молчание нарушила хозяйка.
- Ну, вот, поскольку мы снова на ты... Расскажи о себе, Макс. Как жил, кого... - Она, очевидно, хотела сказать "любил", но осеклась. - С кем дружил. Ну, и вообще...
- О чем рассказывать... Ты же знаешь: сначала геологом чуть было не стал, потом сторожем, теперь вот - оператор. И то, с твоей помощью. Да, в кино еще снимался, помнишь?
- А то. Мне понравилось. Нет, на самом деле неплохо получилось, я не шучу.
Макс опять потянулся к коньяку.
- За это надо выпить.
Татьяна пила не жеманясь. Держалась она вполне свободно, раскованно, сохраняя, однако, некоторую дистанцию. Ледок отчуждения никак не хотел таять.
- Теперь ты расскажи, как жила эти годы, - попросил Макс.
- Обыкновенно. Жила, как и все живут, - отмахнулась Татьяна. Не удалось Максу вызвать ее на откровенность.
Только ближе к вечеру, когда и коньяк закончился, и поговорили обо всем на свете, Татьяна неожиданно спросила:
-Ты вспоминал меня, Макс, хоть иногда? Только честно.
- Да, - искренне ответил Макс, - вспоминал.
Татьяна не стала уточнять, часто ли это бывало, и что он при этом чувствовал. Ей достаточно было, что Макс не равнодушен к ней - в этом она не сомневалась. А домогаться любви она не собиралась.
Видя, что Макс стал поглядывать на часы, Татьяна, как бы между прочим, сказала:
- Оставайся. Если хочешь, конечно.
6
В начале декабря обстановка в городе опять накалилась. То "юрчики" наседали, то "вовчики". На западе, с холмов, город несколько раз обстреляли ракетами "Алазань". Были прямые попадания в жилые дома. Опять страдали абсолютно мирные граждане.
От уличных боев, которые, несомненно, обернулись бы для города катастрофой, Душанбе спасло только вмешательство российских войск. Командующий 201-й дивизией заявил, обращаясь и к "юрчикам" и к "вовчикам", что не допустит никаких боевых действий в черте города. Мол, хотите воевать - идите в чисто поле и там деритесь, сколько душе угодно.
Продолжался хлебный кризис. Люди уже ночами дежурили у ворот хлебозавода, чтобы утром попытаться урвать булку-другую. При появлении автофургона с хлебом, толпа буквально набрасывалась на него. Вооруженные автоматами люди едва сдерживали натиск. И тут не обходилось без жертв. Булка хлеба стоила теперь дороже человеческой жизни.
У школьников начались незапланированные каникулы. Предприятия встали. Поезда не ходили: кто не успел вовремя уехать, ныне сидел и ждал у моря погоды.
В "Главэнерго" тоже распустили персонал по домам. До Нового года. Макс снова пропадал на толкучке, торгуя, чем придется. Все, что удавалось наторговать, тратил на продукты. Иначе деньги просто сожрала бы инфляция.
К Татьяне Макс наведывался теперь регулярно. Иногда оставался на ночь, реже - на пару-тройку дней. Но не более. Татьяна не выпроваживала его, нет, однако давала понять, что не готова к совместному проживанию. И дело было не только в малогабаритности ее жилища. Милые, как известно, и в шалаше рай обретут, а тут... "просто встретились два одиночества", и может ли что-нибудь из этого получиться - один только бог знает. Татьяна так и осталась для Макса загадкой. Пытаясь заглянуть ей в душу, он каждый раз натыкался на скорлупу, куда доступа ему не было. Татьяна почти ничего не рассказывала о себе, а о делах Макса, если и спрашивала, то скорее из вежливости. Она никогда ничего не просила, но и не отказывалась от подношений. (С пустыми руками Макс к ней не приходил). Она была ему любовницей, но не другом. И с этим он вряд ли мог что-то поделать. Даже, если б захотел.
Отношения с матерью у Макса тоже не отличались сердечностью. После смерти мужа Нина Семеновна замкнулась в себе. Бывало, что за вечер и двух слов не скажет. Уткнется в телевизор, бесконечные "мыльные" сериалы смотрит, или вяжет один и тот же свитер, никак закончить не может.
На улицах громыхали танки. На сей раз власть в городе, похоже, оказалась в крепких руках.
В лужах отражалось серое небо. Холодный ветер срывал с деревьев остатки листьев.
Люди готовились встретить Новый год.
* * *
Одна историческая эпоха сменила другую. Между ними теперь лежала непреодолимая граница, говоря геологическим языком - глубинный разлом
Глава 13. На берегах Невы
1
Домик, где теперь жила Саша с родителями, был старым, если не сказать ветхим. Собственно это был барак, постройки пятидесятых годов, в дальнейшем переоборудованный в жилье на две семьи. Со временем жильцы разъехались, остались Ольга Владимировна (Ляля) с сыном Олегом, двоюродным братом Саши. Братик этот слыл непутевым, уже в шестнадцать лет загремел в колонию за кражу. После отсидки он продолжил свои художества. Получил пять лет. Через два года освободился по амнистии и, вроде бы, "завязал". Сошелся с женщиной на шесть лет старше, имеющей ребенка, жил теперь с ней. Ляля, сестра Елены Владимировны осталась, таким образом, одна в доме. Она-то и предложила Вершининым поселиться здесь. А что - места много, одной скучно, да и вообще...
С пропиской, разумеется, возникли сложности. Чтобы легализоваться, Елена Владимировна устроилась вахтершей на местную чаеразвесочную фабрику, Владимиру Яковлевичу подвернулась работа по специальности: на глиняные карьеры, добывающие сырье для кирпичного завода, требовался сменный геолог. Работа не ахти какая сложная и рядом с домом - красота! Саше помогли устроиться во ВСЕГЕИ, благо Питер был, по местным меркам, под боком - каких-то сорок километров. Туда ходил рейсовый автобус, а в сезон еще и катер "Ракета" по Неве.
Из окон дома открывался великолепный вид на Неву, медленно катящую темные воды в сторону Северной столицы. Река, лишенная здесь привычного питерцам и их гостям гранитного одеяния, представала в своем первозданном виде - с обрывистыми песчано-глинянными берегами, с деревянными сходами к пристаням, мостками и лодочными причалами. Со стороны Ладоги в город шли баржи, груженные песком и щебнем, строевым лесом; из города к острову Валаам направлялись круизные теплоходы, оглашающие берега громкой музыкой. В одном лице: река-работяга и курортно-туристская водная дорога.
- Красота, какая! - не уставала восхищаться Елена Владимировна.- И лес в двух шагах, и Нева, Ленинград рядом. А мы, дураки, в этой Азии противной столько лет сидели.
Саша не стала напоминать муле, что та, совсем недавно, была очень даже довольна "противной Азией". Ей самой здесь очень нравилось. Вот бы еще... Нет, не надо об этом! Сердечная боль пройдет со временем. Ведь время лечит.
Может быть и так. Но пока у Саши подступал ком к горлу и непроизвольно наворачивались слезы всякий раз, когда вспоминала Максима и недолгое, словно украденное, счастье близости с любимым.
2
Если ехать по Среднему проспекту от метро "Василеостровская" в сторону Гавани, то слева, между 19 и 20 линиями можно увидеть несколько помпезное здание дореволюционной постройки с массивным цоколем, колоннами, гранитной облицовкой и парадной двустворчатой дверью. Это и есть ВСЕГЕИ, бывший Геолком.
Саша чуть-чуть робела, первый раз входя в вестибюль Института. Здесь было много мрамора, бронзы, строгой и торжественной старины. Тут витал дух корифеев - "отцов-основателей" отечественной геологии. Здесь и сейчас, наверное, все сплошь академики да доктора наук - современные корифеи.
Парадное великолепие разбивалось при входе в боковой корпус, где, собственно, и располагалась большая часть рабочих помещений Института. Грубый советский новодел: бесконечно длинные унылые коридоры, выкрашенные серой, салатной или синей красками, ряды дверей по обеим сторонам, отсутствие окон, тусклый свет люминесцентных ламп. Сюда бы еще железные решетки - получился бы вылитый Владимирский централ.
Теперь Саша работала здесь, в самом престижном геологическом учреждении страны. Впрочем, в последние два-три года Институт, как и тысячи других, ему подобных, сильно обнищал. Но все еще держался на плаву, и даже имел возможность брать новых сотрудников (взамен ушедших в "свободное плавание по морю бизнеса"). Сашу взяли в отдел, курирующий Среднюю Азию.
- Вы дочка Владимира Яковлевича Вершинина? - спросила ее при знакомстве новая начальница. - Я его хорошо знаю.
Собственно, Саша и попала сюда по протекции отца.
Фамилия Сашиного покойного мужа тоже оказалась известна Евгении Николаевне.
- Ярошевская... Послушайте! Так это вы были женой Коли Ярошевского?