Аннотация: Король-Ворон рассказывает о том, как он однажды получил непристойное предложение.
Зимняя охота
AFrustration
Это случилось перед тем Рождеством, когда Корвина посвятили в рыцари. Празднества - пиры, охоты, маскарады - начались еще до окончания адвента, и в тот день ради дамуазо подняли великолепного рогача-оленя: ловитву мой мальчик любил со всей страстью. "Весь в отца", - гордо говорила герцогиня Нейде, лаская каштановые кудри нашего первенца. На что я только улыбался, опуская глаза.
Выпавший ночью снег не растаял, но его было немного. Первый снег часто называют "предательским", так оно и оказалось в моем случае: когда все бросились за мелькнувшим в кустах "зеркальцем", я свернул налево, в неглубокий овраг - так я быстрее оказался бы в распадке, куда непременно загонит оленя охота, - но на дне лощины мой Серый вдруг захромал и перешел на шаг.
Я спешился и осмотрел его ногу: оказалось, конь наколол стрелку о сучок, скрытый снегом. Оглядевшись по сторонам, я понял, что эта охота для меня закончилась: я был один. Должно быть, все остальные - сыновья, свита, гости, егеря, охрана - в пылу погони не заметили, что король свернул в сторону. Я покачал головой: я-то добивался от своих людей, чтобы они отращивали глаза на затылке и никогда не теряли из виду тех, кого охраняют. Впрочем, сегодня внимание охраны было отдано принцам. Вдобавок я оделся как егерь: зеленый плащ, зеленый же берет с медальоном, изображавшим чудо святого Губерта, - и, должно быть, меня просто "потеряли" среди остальных егерей.
Я постоял, прислушиваясь к удаляющемуся гудению рогов, потом повел Серого вверх по оврагу, благо подъем был пологим. Возвращаться в охотничий дворец было далеко, но рядом проходила проселочная дорога, а на дороге стоял небольшой кабачок, иногда служивший местом сбора охотников. Туда я и решил направиться в надежде, что Андресу Герарду, капитану моей охраны, хватит ума начать поиски с ближайшего жилья.
Проселки в этой части королевских охотничьих угодий пустынны, и я не встретил по дороге ни пешего, ни конного. Однажды я заметил в лесу зайца: бедолага уже переменил серую шубку на белую и теперь маялся в сбросившем листву бесснежном лесу. Я громко свистнул, и тот понесся прочь, сверкая задними лапами. И еще дорогу нам перебежала юная лань.
Когда мы наконец добрались до кабачка, я не узнал человека, который появился в дверях и при виде меня сдернул с головы колпак и поклонился.
- А что с мастером Алиром? - спросил я, поздоровавшись.
- Уехал в деревню, у него мать заболела, мессер ловчий, - отвечал тот, почтительно принимая у меня повод. - А я пока вместо него, я ему шурин, Мартином звать.
- Тогда вели подать мне горячего вина, Мартин, - сказал я, радуясь возможности немного побыть неузнанным. И прошел внутрь, наклонив голову, чтобы не задеть неизбежный венок омелы.
В кабачке было тепло и малолюдно, из кухни тянуло похлебкой из потрохов. Я снял плащ и перчатки, а заодно стащил с пальца и убрал в карман Caput Corvi. Потом отдернул полосатую красно-белую занавесь и оказался в чистой горнице.
Здесь сидел всего один человек. Судя по количеству стоявших перед ним бутылок, надирался он с раннего утра. Постоялец, не иначе.
При виде меня он пробормотал приветствие и широким жестом указал на скамью рядом с собой. Я кивнул и сел к нему, бросив рядом плащ.
Мы обменялись несколькими репликами о погоде и праздниках, потом служанка принесла мне глиняную кружку с дымящимся вином. Запахло анисом и лимоном.
Здесь было как следует натоплено, и, прежде чем взяться за вино, я снял теплую куртку, оставшись в одной рубахе.
Пока я пил, грея озябшие руки о горячую кружку, собеседник - мужчина лет пятидесяти, с проседью в спутанных волосах, опухшим от выпивки лицом и мешками под глазами - не сводил с меня глаз. Я не удивился: лицо у меня само по себе приметное, и всякий, кто обретается в столице или окрестностях, хоть раз да видел меня. Но у этого человека - он не назвался - взгляд был не такой, как если бы он пытался вспомнить, где видел сидящего рядом с ним королевского егеря.
Он повернулся ко мне и, прищурившись, как бы небрежно свел в кольцо большой палец и мизинец левой руки. Я насторожился. Это никак не мог быть знак Гильдии, даже мне незнакомый, но что это?
Мутные глаза соседа, спрятанные под набрякшими веками, по-прежнему обегали мое лицо, и мне вдруг стало жарко. От вина, конечно, но как-то вдруг.
Мой собеседник уронил руку.
- Ты разве не знаешь этого знака? - удивился он.
"Ты"! Но, конечно, человек постарше мог подобным образом обратиться к человеку помладше, если тот всего лишь королевский егерь, даже не придворный. Я подавил легкое раздражение и покачал головой.
- Нет, - ответил я и на всякий случай спросил: - А должен?
Мой собеседник коротко хохотнул - звук получился похожим на лай.
- Это братство, оно для пташек вроде тебя.
Он явно меня подначивал.
- Коль скоро я ношу знак Ворона... - я пожал плечами.
Собеседник усмехнулся.
- Да уж, наш король тоже из этого братства... только из другой половины... - и, пристально на меня глядя, со значением добавил: - Как и я.
Я опешил: услышать от незнакомого человека о собственной принадлежности к неизвестному мне братству!
- Давай в загадки поиграем? - продолжал собеседник. - Речь идет не только о пташках, но и о зверюшках и цветочках.
Какие зверюшки и цветочки, он вообще о чем?!
Он посмотрел в мои изумленные глаза, вздохнул и пояснил, как дурачку:
- Это знак курочек. Козочек. Пеструшек. Розочек. Ну, милашек. Ты ведь даешь мужчинам?
Я едва не спросил "Что даю?". Потом до меня дошло, и я похолодел. Кто этот человек, откуда он знает...?!
Собеседник опять хрипло рассмеялся.
- Не хватайся за оружие, красавчик. Не надо бояться: у меня просто нюх, чутье, на таких, как ты.
Я понял, что моя правая рука стиснула рукоять охотничьего кинжала. Я разжал пальцы и медленно положил руку на стол. Радуясь, что снял Caput Corvi.
Нет, этот человек меня не знал и не узнал. Иначе бы не смог говорить так спокойно, так покровительственно. Но по спине у меня бегало целое стадо мурашей.
- Я за такие слова в морду даю, - выговорил я наконец. Прозвучало это чертовски неубедительно, и мой собеседник усмехнулся.
- Раз в морду не дал, значит, соврал, - сказал он.
И спокойно положил руку мне на талию. Я обмер.
- Полно, не запирайся, я тебя раскусил, как только ты вошел...
Его рука гладила мою поясницу, пальцы потихоньку вытягивали рубашку из штанов.
- ...я сразу понял, что ты с червоточинкой. Как самое сладкое яблоко...
Я застыл, как статуя, и даже забыл дышать: такого со мной не было, никогда.
- С червоточинкой... - повторил он, дохнув мне в лицо перегаром. Его ладонь уже нырнула мне под рубашку и легонько надавила на крестец. - Какой нежный мальчик... Мальчик, ты чей-нибудь?
- Нет... - выдохнул я шепотом, подаваясь под его ладонью.
Голова у меня шла кругом - и от прикосновений, и от слов: к четвертому десятку отвыкаешь от того, что тебя зовут "мальчиком".
- Тогда подвинься назад.
- Что?
- Сдвинься назад со скамьи.
Я понял и послушался - и его рука немедленно сползла ниже и сжала мою ягодицу. Штаны сидели тесно, и я почувствовал, как натянулась материя.
- Погоди... - прошептал я сквозь зубы.
Он вытащил руку, и я ощутил острое сожаление. Я привстал и ослабил завязки штанов и гульфика: он тоже потрескивал от напряжения. Снова сел, глядя на соседа и тяжело дыша.
Левую руку он уже засунул себе в штаны, и между завязками его гульфика я увидел немаленькую красную головку.
- Хочешь, покататься? - вежливо предложил он. - Садись ко мне на колени.
Я сглотнул.
- Нет.
- Поерошить твоего петушка?
- Нет.
- А чего же ты тогда хочешь, мальчик?
Я молчал. Я хотел всего, что он предлагал, и гораздо больше, но не в кабачке, где иногда бывал, не за незадернутой до стены занавеской, из-за которой доносились шаги и голоса, и не тогда, когда здесь в любое мгновение могли появиться мои люди! Но встать и уйти я не мог: в ногах не было никакой силы.
- Ладно, - сказал он.
Опустил пальцы в стоящую перед ним тарелку зимнего шпината с оливковым маслом, стряхнул лишнее масло - и снова засунул руку мне в штаны. Я вздрогнул, ощутив, как липкие и скользкие пальцы забираются между моими ягодицами.
- Робкий мальчик... с нежной кожей... с такой задницей... - его мутные глаза и тяжелое дыхание были уже близко, а палец...
Я охнул.
- Ш-ш-ш... Какая узенькая у тебя... червоточинка. Ничего... папочка осторожный, он ничего плохого не сделает... своему мальчику.
Иисусе, пронеслось у меня в голове, знал бы ты про моего папочку и что он делал с мальчиками.
- Давно не скакал на красном коне?
- Давно... - выдохнул я, выгибаясь от полузабытой боли и наслаждения.
Его палец и в самом деле походил на покрытого слизью червяка, неторопливо протискивающегося в узкую червоточину.
Он тихо присвистнул.
- Такого красавчика - и никто не ублажает? Куда только наш Ворон смотрит! Неужто такой егерек ему не по вкусу?
- Я... он не любит темноволосых, - с трудом ответил я.
Он вдруг остановился.
- Ты ведь дрожишь весь, как хочешь. Когда тебя последний раз драли - полгода, год назад? Пойдем ко мне.
- Нет, - я двинул бедрами, насаживаясь на его палец. - Я не могу. Давай быстрее.
- Да уж, в таком разе придется постараться... - произнес он - и воткнул мне в зад второй палец.
Я вцепился в край стола, кусая губы. В паху пекло, но все, кроме этих развратных пальцев, нагло, по-хозяйски растягивавших мою дырку, было как за пеленой.
- Какой робкий... сколько любовников у тебя было?
- Слушай, ты меня исповедуешь, что ли? - не выдержал я.
Сердце колотилось в горле, и я испугался, что расплачусь.
Тот усмехнулся.
- Нет, скорее милостыню подаю.
И я выгнулся, когда он добавил третий палец. Все вместе эти пальцы были толщиной с нормальный член, и я едва успел сдержать стон.
- Тихо, тихо... поцеловать тебя, чтобы не кричал? - он снова дохнул мне в лицо перегаром и шпинатом, и я отвернулся.
- Н-нет. Не останавливайся!
Но он не мог засунуть пальцы глубже. Мне уже было все равно. Я встал, оперся о стол, раздвинул ноги пошире и отставил зад. Он тоже поднялся, одной рукой дроча свой член, а вторую засовывая все глубже.
Если бы кто-то прошел мимо неплотно задернутой занавески, он бы ничего не заметил, но тот, кто заглянул бы внутрь, все бы понял. Но я не мог думать об этом, потому что его пальцы добрались до волшебного места.
- Да... да... молодец, хороший мальчик...
Все мои силы уходили на то, чтобы не закричать. Я весь дрожал и подмахивал так, как будто внутри меня и в самом деле скользил член.
Он покусывал меня за мочку, потом засунул мне в ухо язык - я такого не люблю, мне противно, я тряхнул головой.
Но когда я кончил, он успел поцеловать меня в шею - быстро, но крепко.
Потом, когда мы привели себя в порядок и уселись обратно на скамью, он положил руку мне на колено и снова зашептал:
- Пойдем наверх. Клянусь, я тебе до утра спать не дам! А если хочешь еще и девочку, позовем служанку. А еще лучше - здешнего конюха: он полоумный, я видел, как он трахал козу...
Его рука медленно ползла к моему гульфику, а шепот обжигал ухо.
- И если ты возьмешь у него в рот, он примет тебя за овцу или козу и залезет на тебя. Будет затыкать тебе рот, как козе, и держать за волосы, чтобы ты не вырывался... а ты будешь вырываться, потому что член у него... длиной и толщиной с мою руку, наверное. И кончит в тебя пару раз подряд, даже не вынимая члена: я видел, как он сделал это с козой. Так что тебе придется врезать ему под дых, чтобы он выпустил тебя и дал опростаться, пока ты не лопнул. А пока ты будешь это делать, он будет тыкать своим членом тебе в лицо.
Мой собственный член снова поднялся даже не от его прикосновений, а одних только слов.
- ...А вечером, когда стемнеет, он устанет и захрапит, я возьму тебя, как мужчина берет женщину, и тебе будет больно, потому что конюх порвет тебя, и будет темно, и ты сможешь представить, что с тобой тот мужчина, которого ты желаешь, и я буду целовать тебя в губы, и ты будешь называть меня его именем, и скажешь ему все, что ты хочешь и не можешь ему сказать, и мы кончим одновременно...
Тут с улицы донесся топот копыт и знакомые голоса. Я сбросил его руку, вскочил, подхватил свои вещи и выбежал на двор, где спешивалась моя охрана.
- Сир! - воскликнул Герард с облегчением. - А мы уже начали...
- В наказание за то, что вы меня потеряли, поедем отсюда немедленно, - перебил я его, натягивая куртку непослушными руками.
Отъезжая от кабачка, я не смотрел назад. И больше никогда не видел того человека.