|
|
||
Сборник воспоминаний, посвященный 80-летию Ильича (9 августа 2019 года) | ||
Дочь Анна. Мой папа - волшебник
Сестра Вера. И брат выжил
Забелин Олег. Мой старший товарищ
Зобнев Владимир. Страдальческое воспоминание о нашем Ильиче
Пименова Людмила. Теплый и домашний человек на фоне лета
Михаил Г. Меня подкупала его безусловная скромность
Игорь Ч. Прогулки по Дибуновской
Виктор (лат. Victor - "победитель") - мужское имя латинского происхождения, в древнеримской мифологии - эпитет богов Юпитера и Марса, в христианстве ассоциируется с победой Иисуса Христа над смертью и грехом.
Воспоминания о папе...
В раннем детстве мне казалось, что мой папа какой-то особенный, не такой, как все другие папы. Я жила с уверенностью, что папа работает на какой-то загадочной и интересной работе, и что все остальные папы не могут быть таким, как он. Я придумала особенный мир, главными героями которого были мои родители - самые лучшие, самые правильные, самые красивые, самые-самые. Папу я видела нечасто. А когда он приезжал, по-моему, я не бросалась ему на шею, как это принято и естественно, так многие дети встречают любимого папочку, которого давно не видели, и который привез им кучу всяких подарков. А подарки были по тем временам фантастические: жвачка, например. Это лакомство было практически запрещенным в СССР, советские дети не должны жевать жвачку. И моего папу вызывали в школу, потому что весь 1А класс дружно и радостно жевал на уроках. И вот теперь уже став взрослой, я думаю, что мой папа старался меня оберегать от всего, что могло бы негативно повлиять на мою жизнь. В детстве я и не знала толком, где папа работает. Он мне говорил, что он переводчик. А на мой вопрос, что такое переводчик, он всегда отвечал, что переводит слепых через дорогу.
Мне казалось, что папа со мной не очень-то и хочет болтать о том о сем, он был на каком-то расстоянии, или мне это только казалось... Может быть поэтому я какое-то время по его настоянию называла его на Вы? Он учил меня хорошим манерам, водил в Эрмитаж и Русский музей, в театры, образовывал, внедрял в меня культуру. Я помню, как он меня-семилетнюю позорил перед своим другом, который зашел к нам домой в тот самый момент, когда папа кормил меня сардельками с пюре. Мне никак не удавалось расправиться с толстой и упругой сарделиной: нужно было снять с нее шкурку, пользуясь только ножом и вилкой, а никак не руками! Папа водил меня в гости, в дома своих высокопоставленных и культурно образованных друзей, поэтому и манеры у меня должны быть соответствующими.
И если в детстве мне только казалось, что мой папа - волшебник, то теперь я в этом точно уверена. Ведь кто такой волшебник? Это человек, который очаровывает своими знаниями, умом, красотой... И своими способностями влияющий на жизнь других людей, победивший свои страхи, лень и неуверенность.
А это и есть МОЙ ПАПА!
Я заходила к брату после занятий и ходила с его дочкой Анной гулять (это период до 1976 года), и Анна всегда была одета в яркие шмотки, мой брат привозил из-за границы. Меня даже спрашивали прохожие мужички: "Что, у вас папа - олимпийский чемпион?" Они думали, что Анна - моя дочка.
Помню, когда началась война, мой брат заболел - двустороннее крупозное воспаление лёгких. Наша мама боролась за него, как львица за своего детёныша. Ей говорили: не жилец, смиритесь, у вас есть другие дети, но мама не хотела и слышать такое. Дети в больнице в то время умирали, как мухи, пенициллина ещё не было.
Наш отец уговорил главрача и хирурга сделать моему брату операцию. Врач сказал: "Никаких гарантий дать не могу, таким маленьким детям я ещё не делал такие операции". С нашего отца взяли подписку, что он не будет иметь претензий в случае негативного исхода операции. И мой брат выжил. Мама сильно плакала, когда жизнь ребёнка висела на волоске, потом еще 28 лет у неё текли слёзы из глаз...
Прекратилось это после того, как мы переехали в Отрадный...
Я могу смело назвать Ильича своим учителем, наставником, другом. Впервые мы встретились летом 1970 года, когда я после окончания филфака Ленинградского университета пришёл на работу в "Интурист". Один из первых эпизодов нашей совместной работы относится к лету 1970 или 1971 года. Мы работали на двух параллельных группах (то есть, группы жили в одной гостинице, и у них была почти одинаковая программа экскурсий). День тогда выдался очень жаркий. После окончания экскурсии мы с Ильичом встретились в гостинице и.. произошло нечто невообразимое для сопливого новичка, работающего без году неделя. Ильич предложил мне сполоснуться. Как? Где? Нет проблем! Он взял у девушек-администраторов ключ от свободного номера, и мы пошли туда в душ и привели себя в порядок перед следующей экскурсией. После этого я смотрел на Ильича, как на бога, который может абсолютно всё. Кстати, Ильич проводил экскурсии с туристами на трёх языках - чешском, польском и сербо-хорватском. Не знаю, были ли ещё в ленинградском "Интуристе" такие полиглоты.
В дальнейшем мы часто сталкивались по работе, встречались в музеях, дворцах, парках Ленинграда и его окрестностях, других городах нашей страны и за рубежом. Наши отношения становились всё более близкими, поскольку мужчин в "Интуристе" было немного. Ильич всегда был готов помочь, подсказать. Причём, не в назидательном менторском тоне, а словно между делом, легко, шутя. Подсказал, улыбнулся, похихикал и пошёл дальше. Если он в гостинице оказывался раньше, то старался сделать для других всё заранее. Ты приезжал, а тебя уже ждал обед или ужин. То есть, он помнил, что ты с туристами должен в эту гостиницу приехать и заранее заботился о тебе. Только появишься в гостинице, он уже машет рукой, приглашает к столу. Если мы с Ильичом работали в одной гостинице, он практически всегда заказывал на всех переводчиков отдельный обед. Как правило, рыбу, которую туристам не давали, так как чехи и словаки обычно едят рыбу только один раз в год на Рождество. Однажды я, Ильич и ещё несколько переводчиков отмечали Масленицу в гостинице "Прибалтийская": на сумму всего причитающегося обеда (вместо супа, второго и т.д.) заказали блинов, которые нам принесли на огромном мельхиоровом блюде с крышкой. Туристы, завидев такое, очень нам завидовали.
Помню ещё один эпизод. Раннее утро. Московский вокзал. Мы вместе с Ильичом и другими гидами встречаем туристов. Поезд длинный, пока дойдёшь до вагона, в котором приехала твоя группа, пройдёт немало времени. И вот я уже встретил свою группу, иду с туристами к автобусу, а группа, с которой должен работать Ильич, всё ещё со своим гидом не встретилась. Руководитель группы чех в нервозном состоянии смотрит по сторонам и вопрошает в волнении и раздражении: "Где же гид? Где же гид?" Тут к нему подходит Ильич и строгим голосом по-чешски спрашивает: "Кто вы, сударь? Что вам угодно?" Немая сцена, как у Гоголя в "Ревизоре". Руководитель группы потерял дар речи, хлопает глазами и не может ничего сказать. Он явно не ожидал такого и не предполагал с таким столкнуться в Ленинграде.
Подобных приключений было очень много. Например, однажды у нас с Ильичом были практически параллельные группы, которые ехали по маршруту Ленинград-Новгород-Москва, только его группа отправлялась на день раньше моей. Ильич пообещал, что будет в Новгороде меня ждать; всё, что надо, приготовит. В Новгороде у моей группы было свободное время, поэтому мы могли спокойно отдохнуть от тяжёлой дороги. После обеда мы с Ильичом и нашими водителями отправились в новгородскую баню (как всем хорошо известно, баня была излюбленным видом отдыха и поддержания здоровья Ильича). На билетах решили сэкономить, и все вчетвером превосходно помылись, а после отдохнули всего лишь за две пачки чехословацкой(!) жевательной резинки. (В конце 1970-х - начале 1980-х годов в СССР практически не знали, что такое жевательная резинка). Причём обслуживали нас как самых дорогих гостей, предоставляя максимальные удобства и услуги.
А через день после этого, когда Ильич провожал свою группу в Москву, он перед железнодорожным вокзалом в Новгороде в кругу своих туристов под их бурные аплодисменты танцевал лезгинку и другие танцы. Его водителю с трудом удалось уговорить его сесть в автобус и поехать домой в Ленинград.
В те годы Ильич на празднование 8-го марта приглашал к себе домой женщин и девушек группы соцстран (не всех, конечно) и угощал пловом собственного изготовления, для чего заказывал в Средней Азии все необходимые ингредиенты.
Нашим общим увлечением являлся футбол, и, конечно же, родной "Зенит". Это было святое, как и баня. Если появлялась возможность, мы стремились вместе сходить на стадион. Если работали с туристами, старались закончить экскурсии пораньше и успеть к началу матча. Иногда даже уговаривали водителей автобусов, чтобы те подвезли нас к стадиону, а то и посмотрели футбол вместе с нами, а потом отвезли домой. При этом часто обходились без билетов и денег, жевательная резинка выручала и здесь. Пачка резинки контролёру, и ты на стадионе. Однажды Ильич работал переводчиком с футбольной командой "Динамо" из города Загреб на турнире городов-побратимов. С его лёгкой руки я посетил почти все матчи этого турнира в СКК на проспекте Гагарина и вдобавок получил от Ильича на память огромный фолиант, посвящённый истории этого футбольного клуба. Ильич был в определённом смысле бескорыстен, раздавал то, что у него имелось, что ему дарили туристы, другим, а в ответ получал уважение и содействие людей.
Где мы только вместе не были! Чего только с нами не случалось! Мы и провожали русскую зиму, катаясь на тройках в мотеле "Ольгино", и знакомили чехословацких туристов с памятными местами в жизни Ленина (Разлив) и Репина (Пенаты), купались в Финском заливе, участвовали с туристами в демонстрациях 1 Мая и 7 Ноября по Дворцовой площади, посещали и зарубежные страны, когда приподнялся "железный занавес". Особенно мне памятна поездка в Турцию, в которой участвовала чуть ли не половина ленинградского "Интуриста". Огромной группой в нескольких вагонах мы доехали до Одессы, где сели на теплоход и отбыли в Стамбул.
В ожидании посадки мы с Ильичом прогуливались по Одессе. Зашли в одесское отделение "Интуриста", побеседовали с коллегами, попили чая, а затем заглянули в какой-то магазин то ли подержанных, то ли уценённых вещей. Внимание Ильича привлёк пионерский барабан. Он его срочно купил, заявив, что в Турции получит за него целое состояние. Этот барабан его и подвёл, поскольку украинские таможенники в Одессе с огромным интересом набросились сначала на барабан, а потом и на самого Ильича, заподозрив моего коллегу в ужасной контрабанде. По словам очевидцев (я прошёл таможенный досмотр раньше и с нетерпением поджидал Ильича в нашей каюте), его раздели чуть ли не до трусов, поскольку пионерский барабан в его руках был крайне подозрителен. К сожалению, не помню, пришёл он в каюту с барабаном или нет.
Судьба нас соединяла с Ильичем и разъединяла. Особенно, когда после нашей перестройки туристы из стран социалистического лагеря перестали ездить в Советский Союз. Для нас это означало практически потерю работы. Сначала нас пытались трудоустроить в других подразделениях (Ильич попал в аэропорт "Пулково", где "Интурист" имел группу встреч и проводов туристов), обучали западноевропейским языкам, чтобы мы могли работать с туристами из Западной Европы. Наши встречи с Ильичом становились всё реже, а когда наш славный питерский "Интурист" канул в Лету, на какое-то время совсем сошли на нет. Но постепенно всё стало налаживаться. Мы снова стали встречаться, только уже не по работе, а дома и у него, и у меня, в консульстве Чешской республики в Санкт-Петербурге, поскольку мы оба стали членами Общества братьев Чапеков. И здесь Ильич снова проявлял обо мне заботу, заранее информировал о намечающихся мероприятиях, занимал место.
Вот так мы с ним и шагали по жизни почти 45 лет. У меня до сих пор хранится много вещей, которые мне подарил Ильич - книги (в том числе, книги, которые переведены им с чешского на русский и изданы в нашем городе, с его дарственной надписью), журналы, видеодиски и т.п. И это никогда не забудется. Ильич всегда будет в моей памяти и в моём сердце.
Проживая в старом Петербурге, точнее в Октябрьском районе Ленинграда, мы с Ильичом парились в бане N43 ("Воронинские" или "Фонарные") на набережной реки Мойка, 82. В те далёкие времена (начало 80-х годов прошлого века) Ильич работал гидом-переводчиком в Интуристе, правление которого находилось неподалёку от нашей бани в здании бывшего посольства Германии на Исаакиевской площади. Обычно Ильич после утренней планёрки мчался в Фонарные бани, чтобы отдохнуть в кругу друзей и знакомых от, отупляющих его трезвый мозг, многочисленных инструкций и указаний руководства отдела социалистических стран Интуриста.
Однажды я оказался в парной мужского класса N5, которая считалась знатоками лучшей парной в Фонарных банях. Рабочий день, позднее утро и в отделении ещё мало посетителей. Сижу на полке, радуюсь отличному пару, потею понемногу. Вдруг в парную влетает Ильич, увидев меня, радостно здоровается и поднимается на полок. Ещё даже не присев на скамью, он гордо всем сообщил, что только что получил очередной втык от своего интуристовского начальства и предложил меня попарить. Следует заметить, несмотря на разницу в возрасте, а Ильич был старше меня на шесть лет, мы были с ним в разных "парильных категориях". Уровень его физической подготовки был подорван злоупотреблением алкоголя, а техника его парения была очень самобытной и далёкой от классической. Поэтому ранее он никогда не парил меня. Однако знакомых мастеров-парильщиков рядом не было, и я, расслабленный утренним паром, легкомысленно согласился быть подопытным кроликом. Ильич радостно помчался в мыльное отделение за своими вениками. Через несколько минут он гордо вошёл в парную: на его голове красовалась шляпа-панамка, на руках были брезентовые рукавицы, подмышкой громадные берёзовые веники. Он уверенно поднялся на полок и потребовал, чтобы стоявшие внизу посетители поддали пару, а затем начал старательно и плавно нагнетать вениками горячий воздух. Сначала было достаточно комфортно, но Ильич потребовал подкинуть ещё два-три больших ковша горячей воды в зев старинной банной печи. Мой разум и изнеженное утренним паром тело не заметили, что Ильич стал использовать преимущественно ударные техники парения - похлопывание и постёгивание вениками. Чуть позже, видимо изрядно устав, он перешёл к сильному похлёстыванию и даже побиванию моих несчастных конечностей и спины. При высокой температуре и низкой влажности воздуха в парной потоотделение обычно усиливается, болевой порог понижается и человек может не почувствовать, как травмируется его кожные покровы. Ильич издавал какие-то устрашающие звуки и изо всех сил лупил меня своими громадными вениками, с которых во все стороны осыпались берёзовые листья. Немногочисленные зрители наблюдали снизу это устрашающее банное действо. Я максимально расслабился, и терпел это издевательство над своим телом... Постепенно Ильич стал уставать, его движения стали медленными, дыхание шумным и прерывистым и я, пожалев старого товарища, поблагодарил его за парение, и мы дружно спустились вниз с полка. Изумленные зрители с явным состраданием смотрели на нас. Мне нужно было спешить на лекцию, я быстро ополоснулся в душевой, оделся и поехал в Университет. Ильич же остался в бане, чтобы через час встретить свою группу туристов в гостинице "Астория".
Вечером, раздевшись перед сном, я почувствовал какое-то раздражение кожи на плече. Когда я взглянул на себя в зеркало, то увидел ужасающую картину - плечи, спина, поясница и ноги были в ссадинах, царапинах и кровоподтёках. Моя нательная рубашка была обильно разукрашена кровяными пятнами. В этот миг пришло осознание того, что Ильич так исступлённо парил меня своими пересушенными вениками, видимо, представляя, что избивает своего интуристовского начальника за его несправедливые, а может и справедливые, замечания по работе. Ещё много лет мы вместе ходили в баню, но больше Ильич никогда не парил меня.
P.S. Банные веники Ильич вязал плохие, а ЧЕЛОВЕКОМ БЫЛ ХОРОШИМ!
Лето, палатки у озера, люди самые разные - взрослые, подростки, дети, младенцы. Среди них появился Ильич. Очень хорошо помню Ильича. Он носил шляпу-панаму. Она как-то сильно выделяла его среди всех жителей лагеря. Я видела такие панамы в кино, но то, что их реально носят, не верила. Некоторые стали именовать Ильича панамой, за глаза. Но для меня он отличался не только этим.
Мне чуть больше 20 лет - молодость. Ему за 40 - взрослый дядя, с которым не о чем говорить. На деле, с ним говорить было очень легко, о чём угодно. Он легко общался, легко отвечал на вопросы, задавал свои и стирал границу между взрослыми и молодыми одним своим видом. Не то что бы с ним велись какие-то особые разговоры, но с ним не было какой-то языковой границы, у него не было острых углов и двойных значений. От него веяло каким-то теплом очень домашнего человека и к панаме не хватало только тапочек. Я воспринимала его как доброго человека.
Когда я узнала, что Ильич переводчик, очень удивилась. Не представляла его человеком интеллектуального труда, он был очень простым, а оказалось, он сложный. К переводчику я прониклась официальным уважением, правда официальность очень быстро растаяла. С Ильичом чувство дистанции и почитания не формировалось. Когда он начинал говорить, возникало состояние - мы говорим уже давно и знакомы сто лет и все свои люди и проблем на свете нет.
Уже потом я подумала, он действительно переводчик, умеющий находить язык с каждым. Он входил в контакт как будто между людьми нет никаких преград, недопониманий, неприязни, а есть чисто общение на уровне слов однозначных и понятных.
Кто-то запомнился мне, сидящим у своей палатки, кто-то с корзинами или удочками, кто-то готовит обед. А Ильич постоянно стоял возле кого-то и о чём-то говорил. И беседы эти были короткие. Время чуть сдвинулось, а он уже с другим человеком стоит и о чём-то беседует.
В моей памяти Ильич остался как очень теплый, домашний и общительный человек на фоне лета, озера и людей.
Первый раз я увидел Ильича в марте 2005 года на своем первом в жизни собрании Анонимных Алкоголиков. Разумеется, это была группа "Алмаз". Ильич тогда держался очень скромно, "в сторонке". Собрание вел "Константин-Профессор", и у меня сложилось впечатление, что Константин - однозначно главный, а Ильич - рядовой член группы.
На первом собрании я не мог вымолвить ни слова, а на втором произнес лишь две фразы: "Так чем же заниматься, если не пить? Как проводить выходные?" Ильичу такой вопрос очень понравился, и он объяснил, что когда ему советовали найти хобби, его это поначалу сильно раздражало. "Что, кроссворды разгадывать?! - возмущался он. - Или, может, посоветуете марки собирать?" Но потом Ильич пояснил, что нашел себе занятие - стал собирать пословицы о пьянстве, переводить материалы анонимных алкоголиков с польского языка. "Мне надо было найти свое хобби!" - закончил он, и это стало для меня полезным советом.
Выступления Ильича почти всегда были такими. Он никого ни в чем не убеждал, просто рассказывал свою историю, но за каждой его фразой стоял такой огромный опыт, что к его словам я всегда внимательно прислушивался.
Однажды я пришел на группу, а там был один Ильич. Мы стали проводить собрание вдвоем. У меня уже был подобный опыт: в таких случаях обычно два алкоголика говорят по очереди несколько раз. И вот я сначала что-то рассказал в течение пяти минут, а потом слово взял Ильич. Он говорил всё оставшееся время. Сначала я еще надеялся, что мне дадут высказаться, но потом понял, что Ильич закончит собрание. Так и получилось. После группы Ильич сказал: "Спасибо, Миша! Я сегодня прекрасно выговорился!"
Во время другого собрания Ильич сообщил: "Позавчера отметил свою очередную двухзначную цифру". Ильич из скромности не хотел называть свой срок трезвости (у него тогда было 16 или 17 лет), но я не удержался, и, поздравив Ильича, пожелал ему в будущем отметить трехзначную цифру. Всех это развеселило, а Ильич, как мне помнится, на меня не обиделся.
Я вообще ни разу не видел его обижающимся на членов АА. Зато на администрацию наркодиспансера (мы тогда проводили собрания по адресу: Серебряков переулок, дом 11) он нередко сердился. Когда у нас возникли проблемы с помещением, я один раз застал Ильича в сильнейшем волнении. Его все успокаивали, а он всё не мог отойти от неприятного разговора с заведующей; он всегда очень близко к сердцу принимал проблемы группы.
Однажды на "Алмаз" (Ильич тогда не присутствовал, он куда-то уехал с очередной экскурсией) буквально ворвался какой-то седовласый старец в поисках В. Ильича. Никто не мог взять в толк: кто именно этому господину нужен?! И только потом до меня дошло, что Ильича зовут В.! Это я узнал лишь через несколько лет хождения на группы. А седовласый господин потребовал, чтобы мы, члены АА, немедленно отправились к нему домой, ибо его сын - алкоголик и мешает ему жить.
"Вы же помогаете другим! - твердил он. - Так вот, я прошу о помощи!"
Мы с трудом объяснили, что первым делом его сын сам должен захотеть бросить пить, а без этого наша помощь бесполезна.
Где-то в 2008-2009 годах у Ильича вышла книга на историческую тему. Один экземпляр он подарил мне, попросив написать рецензию. Рецензию я написал, а книжку вернул, потому что авторских экземпляров всегда дают мало, а история данного периода меня не сильно интересовала. Ильич сначала отказывался, но затем взял книгу назад. Надеюсь, он подарил этот экземпляр кому-то другому, кто нуждался в нем больше, чем я...
Я перестал ходить на группы в 2011 году, а вернулся лишь в ноябре 2016. Тогда и узнал от нашего ведущего Кости, что Ильич умер. Меня это очень расстроило. "Алмаз" и Ильич в моем сознании всегда были неразделимы. Я постоянно прислушивался к словам Ильича; нередко его мнение звучало для меня как истина в последней инстанции. И если мы между собой иногда подтрунивали над Ильичем, то это неизменно происходило добродушно и с любовью. Я испытывал к Ильичу большое уважение, и это, пожалуй, самое лучшее слово, чтобы выразить мои чувства по отношению к нему.
Я и сейчас хорошо его помню. Мне даже не надо закрывать глаза, он и так стоит передо мной, словно живой. Я понимаю, что очень многим ему обязан: благодаря его мудрым выступлениям на собраниях я и сам становился умнее и взрослее. И еще меня подкупала его безусловная скромность. Я никогда не слышал от него о том, что он присутствовал на первом собрании группы "Алмаз", он никогда не подчеркивал свою роль в группе, не выделял себя среди остальных. Наоборот, старался держаться в тени. Я не помню ни разу, чтобы Ильич вел группу. Он всегда просил вести собрание кого-нибудь из новичков; нередко этим ведущим становился я.
Мне до сих пор не хватает Ильича. Со временем это чувство не проходит. Пусть я и знал его только по собраниям, этот человек, во многом, изменил мою жизнь.
С Ильичом я познакомился на своей первой в жизни группе АА в 2009 году.
Увидел и услышал слова усталого (как мне казалось) пожилого человека о том, к чему привела его болезнь алкоголизмом.
И слова о том, как трудно выздоравливать и самое главное, о том, какие чудесные открытия ждут нас на этом пути выздоровления. Когда Ильич говорил, голос его крепчал и глаза начинали гореть каким-то необычным светом.
Я подумал тогда, что если этот человек может жить трезвым, то и я должен попробовать.
И слушал его, затаив дыхание, стараясь запомнить каждое сказанное слово.
"Алмаз" в те годы работал в наркодиспансере на Серебрякова, а Ильич жил у метро Черная речка.
И после группы мы шагали по Дибуновской к его дому. Чаще всего вдвоём. Такие, знаете ли, "Прогулки по Дибуновской".
Он оказался удивительным рассказчиком, мудрым, интересным человеком, и наша дружба с ним росла месяц от месяца.
Во время этих прогулок я услышал десятки историй из его жизни, узнал о его работе переводчиком с польского и чешского языков, о его уникальных знаниях Петербурга, о том, что Ильич ко всему прочему - экскурсовод с большим стажем (ещё со времён существования Интуриста).
И, конечно, наши беседы о самом главном. О трезвости, о Программе.
Ильич был мне и старшим братом, и учителем, и относился ко мне с таким теплом и вниманием, как не делал этого мой родной отец.
Позже я понял, в чем тут дело. Папа любил, меня, конечно. Как умел, насколько мог. Мой отец не алкоголик. Он выпивает и до сих пор, кстати говоря, не понимает, что такое одержимость ума и как это связано с алкоголем. А с Ильичом нас связывало самое важное в жизни - стремление оставаться трезвым...
Через год я сорвался. Напился и почувствовал себя несчастным, одиноким, не справившимся с болезнью и потому никчёмным алкашом, безвольным и трусливым.
И пьяный позвонил Ильичу.
Ныл, рыдал в трубку и так далее.
И знаете, что я услышал в ответ?!
Ильич ЗАСМЕЯЛСЯ. Нет, не надо мной - над моими страхами.
"Не ты первый, Игорь. Нас - миллионы. Это болезнь. И так бывает.
Я тоже срывался. И не раз.
Иди на группу, какой есть. Там помогут. Чаю попьешь, иди, не раздумывая, братец".
И я пошел.
Такие дела...
Наш Ильич стоял у истоков движения АА в Петербурге: переводил с польского на русский (впервые в России!) Большую книгу. "Алмаз" (первая группа в России) - его детище. А скольким страждущим он помог и поддержал в начале их пути трезвости, не перечесть!
Помню, как мы с Ильичом и с ещё одним членом АА ездили в администрацию Приморского района с просьбой предоставить помещение для занятий ("Алмаз" в очередной раз закрыли и на Серебрякова).
Ему тогда уже было за семьдесят. Он болел и передвигался с трудом. Но ПЕРВЫМ ДЕЛОМ - ГЛАВНОЕ!
Это было девизом Ильича всю его долгую, интересную, многотрудную жизнь в сообществе АА и в обычной жизни: мужа, отца, деда, специалиста своего дела...
Мы шли по Дибуновской, я был в унынии, - скучен, испуган жизнью и потерян, жалок (тогда это было мое обычное состояние большей частью). И говорил Ильичу о том, как мне грустно и ничего не хочется. Он неожиданно остановился, посмотрел на меня и спросил: "Ты при деле, Игорь? Надо быть при деле, любимом деле, понимаешь?"
С тех пор я стал искать себя, свое предназначение, учиться новому, заниматься собой, общаться с миром, не бояться ошибок и неудач, разочарований и потерь, научился радоваться своим победам.
И нашел то занятие, что не только мне по сердцу, но приносит пользу людям. Думаю, Ильич порадовался бы со мной сейчас. Может и он рад.
Я в это верю. Как верю в Бога, как я его понимаю.
Спасибо Тебе, наш Ильич.
Низкий поклон.
|