Это был тихий осенний вечер. Сентябрь еще только начинался, но листья уже постепенно желтели, и холодный ветер уже гонял их по пустынным, перекрытым патрулями улицам.
Он замер на крыше городской ратуши, надежно укрытый от посторонних глаз каким-то архитектурным излишеством.
Эшелон ушел еще вчера - самый немощный эшелон из всех, самый слабый.
Итоги года тоже были неутешительны.
...Летнее поражение при Таккане - самое горькое и обидное из всех. Лошади против тяжелой артиллерии - все равно что мышки против котов, то есть только в мечтах и детских сказках. Лошади понесли после первого же залпа, а до самих танков были не дотянуться даже из самой лучшей винтовки... А дальше было просто избиение...
...Отравленный Анорн, одна из самых полноводных рек Оссеи. И, как следствие, вымершие казачьи поселения на этой реке... Он был там, он видел эти брошенные деревни... Больше всего ему почему-то запомнились вороны, так объевшиеся, что уже не могли взлететь, только неуверенно взмахивали крыльями и перебирали лапками...
Мертвых не хоронили. Это просто некому было сделать...
Он вспомнил, как с ненавистью отстреливал этих ворон. Его остановил лишь отец. Просто подъехал к нему и молча положил руку на ствол винтовки... Он был прав - теперь эта чужая земля, и тратить попусту заряды не стоит...
Потом они молча хоронили мертвых - всех вместе, в одну могилу, на большее просто не оставалось сил. Наверху воткнули покореженный крест, снятый с остова разбитой церквушки... Потом подожгли деревню, одновременно с четырех сторон, а отец, кашляя от тяжелого дыма, вырезал на кресте надгробную надпись...
...Смерть отца. Для всех остальных - гибель адмирала Кречетского. Наверное, он никогда не сможет забыть, как в них метнули гранату, а отец, отпихивая его самого и своего кровного брата, рухнул на землю, животом на гранату... И как во все стороны поднялись клубы пыли, в которой смутно вырисовывалось обмякшее тело...
...Пророчество старой Альниты. "Я вижу будущее. У тебя его нет". И жесткие, суровые глаза доброй бабушки...
Нет, он не боялся смерти. Он боялся умереть НЕ ТАК. Не заслоняя собой другого, не бросая гранату в танк, не смеясь в лицо палачам... А просто так - взять и умереть. От того же факела, брошенного в окно. От случайно выроненной сигареты. От удара о землю головой после падения со скользкой ступеньки...
После смерти отца ему казалось, что жизнь и время - остановились. Иногда появлялось странное желание подойти к комоду, вытащить табельный пистолет и вогнать себе пулю в висок.
Но он понимал, что не умеет права. У него есть несчастная, убитая горем мать, беременная жена и две сестры, которых никак нельзя оставить...
И война. Ее тоже никак нельзя оставить.
...Продавшийся второй адмирал Колчетов. Впрочем, в такой ситуации любой бы продался. Если у врага твои жена и дочь, выбора особенно не остается... Даже если ты знаешь, что их все равно вряд ли отпустят...
Война движется к логической развязке.
И развязка - не в их пользу, как ни больно это осознавать...
Но отступиться уже нельзя, никак.
Он зашевелился, устраиваясь поудобнее, разминая затекшие ноги.
Они захватили власть всего-то с два года назад, в двадцать седьмом. Но сепаратный мир с ненавистным Реманом, разгон Совета, несмотря на разговоры о "демократии", их способы устранения оппонентов, их диктатура... Все это не могло остаться таким.
И пускай у них ничего не получится. Они хотя бы попытались.
Вдали наконец загомонило. Серую дорогу выцветило флагами и табличками. Впереди шел лично "вождь революции", великий и неповторимый.
Он переглянулся с двумя своими товарищами, подал знак. Они одновременно уложили винтовки в рабочую позицию.
Пусть им повезет... Хотя бы один раз...
Неужели Небу действительно угодны они?..
Три... два... один...
Три винтовки громыхнули одновременно. Разноцветная змея празднично разодетого люда всколыхнулась. Кто-то бросился в подворотню. Патруль подскочил к вождю революции, старший уже отдавал приказы о прочесывании района...
Любоваться заварушкой уже не было времени. Он подхватил винтовку, запихнул под рубашку, опустив приклад в брюки, схватил яркую праздничную куртку, коих было множество в толпе. Быстро спустился по шатающейся лестнице старого храма, смешался с толпой...
Вождь революции его уже не интересовал. Он успел заметить, что из трех пуль попала только одна, да и та в плечо, слишком уж далеко... Чья - выяснить вряд ли бы получилось, они выстрелили одновременно, а пули уже наверняка подобрали.
Когда демонстрация идет строем, то, что людей много, самими людьми не слишком замечается. Но когда строй ломается...
Давка была несусветная. Он довольно быстро в ней застрял. Впрочем, так даже лучше - в толпе демонстрантов "врага революции" искать вряд ли будут...
Они встретились только дома, когда он облегченно запер за собой дверь. Раньше адмирал Кречетской был очень уважаемым человеком, и неудивительно, что у него в Масве был свой небольшой дом, не в самом центре, но все же...
Но потом пришли они. И теперь дом стоит, брошенный и покинутый. Рассказывали, что по ночам здесь воют призраки... Он не стал проверять. Если и воют, то что с того?.. Что может сделать дух тому, кто уже и так почти умер - и прекрасно знает об этом?..
Он устроился за обеденным столом в столовой - единственной, кроме холла, конечно, комнате, которую он открыл по приезду. Зачем ему столько помещений - он все равно один. Ну, почти. Еще был верный конь по кличке Вихрь, замечательный вороной жеребец, никогда не бросивший бы хозяина в беде...
Был.
Он вспомнил весну, когда всю Масву затянуло тяжелым черным дымом. Тогда они жгли церкви. Вспомнил целые корабли священников, выводимых в море и взрываемых уже там... Это было, конечно, не в Масве, а в северной столице. В Масве моря нет, только река...
Тогда, прошлой весной, еще и войны-то толком не было. Первые залпы грянули летом.
Тогда и пал верный Вихрь...
Он грустно улыбнулся, вспомнив жеребца, угольно-черного с гривы до хвоста, с единственным белым пятнышком - трогательной звездочкой на лбу. Он воспитывал коня еще жеребенком. Сколько верст они прошли вместе!.. А потом - одна пуля, прервавшая тонкую нить хрупкой лошадиной жизни...
А ведь она предназначалась ему, не коню. Но Вихрь встал на дыбы... и невольно закрыл собой своего всадника.
Вспомнил удивленные глаза умирающего коня. Он все никак не мог поверить, что хозяин покидает его...
Но его ждал бой, и на сентиментальности не было времени. А потом он не смог найти то место...
- Ты здесь?..
Он кивнул, придвинул стул.
Друзья-соратники пришли вместе. Они почти всегда приходили вместе. Сейчас они временно собирались здесь - после сожжения дома покойной тетки другого места не осталось. А собираться у совершенно чужих или, уж тем более, родных людей не хотелось. Так-то они рискуют только собой...
Илья Печников, высокий, довольно симпатичный парень с польскими корнями и французским акцентом. Как так получилось, никто толком не знал - Илья каждый раз рассказывал новую историю. Сам он был шебутной молодой человек с шилом в известном месте, непосредственный и очень упертый. Многие называли его довольно мрачным, но Саша точно знал, отчего это, и вполне отдавал себе отчет, что помрачнел бы любой. Развеселить Печникова не мог никто. Он мог для приличия улыбнуться - ну или усмехнуться, криво и мрачно. А когда он думал, что на него никто не смотрит, лицо его и вовсе становилось почти черным.
И Ванька Леонов, маленький и кругленький. Он славился своей бравадой, неплохим чувством юмора, утверждал, что однажды в честной схватке победил сразу троих врагов, был вечным заводилой и сходил за своего в любой компании. Правда, Саша подозревал, что на самом деле Ванька жуткий трус. Впрочем, при этом он был лучшим стрелком из них троих. Вторым был Саша. А Илья вообще стрелял так-сяк, зато в уличной драке стоил четверых.
- Ну, что в городе?..
- Вроде тихо, - усмехнулся Илья. - Ну, насколько в городе может быть тихо после такого... Кто попал-то хоть, не знаете?..
Ванька и Саша одновременно пожали плечами.
- Что, там весело?..
- Угу, очень, - мрачно, как и всегда, сказал Илья. - Рыщут, что собаки... Землю носами роют.
- Не найдут?.. - вроде бы безразлично спросил Ванька.
- Не должны, - философски пожал плечами Саша. - Главное - свет не зажигать, дом-то вроде как нежилой... Вас же никто не видел?..
- Не должен был...
Они посидели, помолчали. Саша налил гостям "чая" - горячей воды в железные армейские кружки. Впрочем, они довольствовались и этим.
- А что еще слышно?..
- Да так, дальше все по мелочи, - медленно произнес Ваня и вдруг помрачнел, мгновенно сделавшись похожим на Илью. - Колчетов попытался вытащить своих... Дом уже догорел...
- Все?.. - мрачно спросил Саша.
- Да, конечно... У него не было никаких шансов, если честно. Но жена с дочерью успели сбежать, сейчас где-то у наших, вроде бы уезжают на Крым... но я не уверен.
Значит, не все. Вряд ли он действительно надеялся, что успеет уйти сам...
Ваньке этого не понять. Потому что Ванька действительно трус. А Колчетов, каким бы предателем он не был, все-таки был смелым человеком. И гордым. Он не умел проигрывать.
Он был готов выиграть - или умереть.
Рано или поздно это должно было случиться.
Он представил себе Нюту, молодую жену Колчетова. Его дочери всего-то лет пять, она еще не поймет... А Нюта... Поговорили, что она беременная была... Если будет сын, наверняка назовет его Митькой. В честь отца, отдавшего за его жизнь - свою...
Он невольно усмехнулся своим мыслям. Война - это не героика и не романтика. Война - это кровь, грязь и боль. А он сам как был романтиком, так им же и остался...
Настя обязательно поймет. И простит.
В дверь требовательно забарабанили. Ваня дернулся открывать.
- Нет, - тихо прошептал Саша. - Не вставай. Я сам, а вы сидите, как мыши.
Он встал, силком усадил Ваню на табурет, сам подхватил со стола тяжеленную вазу, зажал левой рукой. Неслышно подошел к двери. Рука сама собой легла на рукоять пистолета.
- Да пустой дом, пустой, - протянул сонный бас из-за двери. - Ни звука...
- А может, взломать?..
- Если так хочешь - взламывай. Лично я пойду.
За дверью кто-то сопел, топал. К счастью, делать лишнюю работу и ему не хотелось, и вскоре тяжелые сапоги спустились с крыльца, немного постояли, почти бегом вернулись обратно.
Саша замер.
Мужчина резко пнул дверь, развернулся и ушел.
- Все в порядке, - заявил вернувшийся Саша, прождав для верности несколько минут у двери и обнаружив по возвращении, что "чай" совершенно остыл. - Отбой воздушной тревоги.
Он заметил, что и Ваня, и Илья держат в руках взведенное оружие; невольно усмехнулся. А ведь прошло меньше двух лет... Двух очень долгих лет...
Они немного еще посидели, круча в руках пустые кружки.
Будь его воля, он уехал бы завтра. Но нужно было выждать, пока патрули хоть немного успокоятся. Неделя, две, три - в зависимости от серьезности ранения вождя.
И все это время им придется сидеть в старом и мрачном доме, выходя из него только по крайней необходимости и только через черный ход. Там можно просто затеряться в толпе, главное, чтобы на выходе не засекли.
К счастью, у людей на лбу не написано, какую политическую партию они поддерживают...
Два дня они с Ильей сидели в доме. Ванька регулярно куда-то убегал. Возвращался с едой и свежими новостями. С Ванькиной незапоминающейся внешностью он мог спокойно ходить по городу, ничего не опасаясь - наглости ему всегда хватало.
По Масве ходило множество слухов. Дескать, пуля была отравленная, а ранение серьезное. Кто-то и вовсе поговаривал, что на самом деле вождь умер. Впрочем, в это мало кто верил. Слишком много людей видело, что пуля попала в плечо, а не в легкое и не в сердце, как кому-то почудилось.
- Они нашли человека, стрелявшего в вождя, - прямо с порога заявил Ванька, вернувшись обратно после очередной прогулки по городу мрачнее тучи. - Вернее, они его назначили.
- Кто?..
- Нона. Ну, ты ее помнишь, та полуслепая.
- Она бы не смогла даже прицелиться, не то, что попасть!
- Это мы с тобой об этом знаем. А они не то, что об этом не знают, они этого и знать не хотят!
Ванька резко стукнул по столу - так, что подпрыгнули все кружки.
- Что?.. - тихо спросил Саша.
- Казнь вечером. Они не стали долго тянуть...
Они сидели за столом и молчали. Сказать было нечего.
...Они все же пошли туда вечером, хотя это не имело никакого смысла. И сами не понимали, зачем.
Они что-то говорили. Как же долго он прицеливается... И как она может так спокойно смотреть и смеяться в глаза собственной смерти?..
Он не успели зажмуриться.
Тело дрогнуло и начало медленно оседать на землю. На земле замерла в луже собственной крови изломанная кукла, еще полминуты назад бывшая живым человеком...
Палач спокойно засунул пистолет в кобуру, как будто бы только что расплатился с продавцом пирожками.
А он наконец почувствовал, что закусил костяшки пальцев...
Они шли домой, пошатываясь. Нона не была им другом - они ее даже не слишком хорошо знали. Но она была с их стороны.
И умерла за их идеи...
- Все рано или поздно именно так и заканчивается, - тихо произнес Саша.
Они только промолчали, даже не кивнули.
Говорить не хотелось. Не хотелось даже думать.
Дома Ванька и Илья завалились спать, а он даже не стал ложиться. Спать хотелось. И не хотелось одновременно.
Нет, спать он все-таки хотел.
Он не хотел видеть сны...
Он так и просидел всю ночь, бездумным взглядом буравя противоположную стену и думая о том, как мимолетны человеческие жизни... и как легко прервать их тонкие нити... и про то, что, конечно, они тоже ненадолго задержатся на этом свете.
Почему же все сложилось так?.. Неужели небу действительно угодны те, по чьей вине весной горела Масва, по чьей вине умирали люди которые и слова-то такого не знали - "политика"?..
Хотя перед собой-то не стоит притворяться. Он воюет не за идею, не за религию и не за мирный люд, а за мать, сестру и Настю... Надо было все-таки выслать их в Крым, он хорошо защищен, и пускай он далеко, там они будут в безопасности. Крым не возьмут. Крым не должны взять они... И не возьмут, пока там останется хоть один человек, способный стрелять или хотя бы кидать камни...
Почему же все сложилось так?.. Почему за ними численное преимущество, почему они лучше вооружены, почему им везет во всех битвах?..
И их террор... зачем?..
Нет, такого не должно быть!
Он прекрасно понимал, что, даже если победят они, их режиму довольно скоро - в рамках истории, - придет конец. Еще одно потрясение - и мир снова встанет на новые колеса и пойдет в другую сторону... Но до этого будет их время, и он не хотел бы в нем жить...
Да и не будет. Вряд ли они оставят в живых полковника Александра Кречетского, старшего сына адмирала Кречетского, организатора и одного из исполнителей покушения на вождя революции в случае победы...
Он, верно, и не доживет до этого дня...
И тот, кто сейчас барабанит в дверь... а в дверь действительно тарабанят?..
Он подошел ближе, привычно выхватывая пистолет и держа в руках тяжеленную вазу. Немного подумал, пистолет опустил, вазу поставил под руку. Илья и Ванька наконец зашевелились.
- ...Парни, выламываем!
К двери хорошо приложились с той стороны. Открывать не имеет смысла, да и оправдаться, что "очень крепко спали" уже не получится...
Он смело схватил вазу. Рука легла на пистолет.
Дверь вылетела из проема с грохотом, устлав пол опилками.
На первого из "стражей спокойствия" немедленно опустилась ваза. Он несколько секунд еще простоял и медленно обмяк. Осколки осыпались красивым блестящим дождем.
Потом они стреляли... Ванька прицельно попал в путы на лошадиных ногах, конь взвился на дыбы и пронесся по двору, сшибая патрульных... Они стреляли в ответ...
А потом была граната...
И Ванька, Ванька Леонов, жуткий трус, веселый и заводной парнишка, свой в любой компании, рухнул на пол точно так же, как адмирал Кречетской падал на землю...
А потом была пыль, и паутина, и обломки штукатурки, падающие на пол, нелепые, хаотичные выстрелы, когда Печников мазал, как барышня, а Саша невольно думал о том, что раньше и не подозревал, как важен в их компании Ванька и как без него будет пусто и горько...
А Ванька лежал на полу, разбитый и изломанный, в своих любимых драных и нечищенных сапогах, за которые ему вечно попадало от командира, и нелепо улыбался, точно так же, как улыбалась Нона, видя перед собой дуло пистолета...
Теперь его не ругали за сапоги. Потому что командир умер еще летом. И Ваньки... Ваньки тоже уже не было.
А Лиде даже и не скажет никто об этом - некому будет сказать. И она будет ждать, ждать своего Ваню, даже когда поймет, что никогда не дождется...
Он все еще пытался стрелять, даже когда понял, что зарядов уже не осталось, и барабан пустой, даже когда видел, как, нелепо вскинув руки, как взлетающая птица, на пол падает Илья... падает - чтобы уже никогда не встать...
А потом как-то разом все стихло. Только холосто щелкал Сашин пистолет. А патруль стоял и усмехался.
"Надо было оставить один патрон... вон для того, усатого... А еще лучше - вогнать себе в висок, потому что сдаваться - еще хуже..."
Он стоял посреди комнаты с опущенными руками, в одной из которых был зажат пистолет, а другая лежала в кармане брюк, и слева лежал нелепо улыбающийся Ванька, а справа - непривычно спокойный и умиротворенный Илья с расползающимся по рубашке кровавым пятном... и у него в руках тоже был пистолет, из которого он никогда ни во что не мог попасть, будучи подслеповатым на оба глаза...
- Сдаешься, малый?..
У них-то патроны еще были...
И у Ильи, наверное...
Он усмехнулся, поднял руки, швырнул им под ноги бесполезное оружие и резко кинулся к Илье, вырывая из мертвых пальцев пистолет, прицеливаясь в того самого, усатого мужика с нашивками капитана и одновременно выпуская в его соседа найденное в кармане сапожное шило...
И почувствовал, как что-то тяжелое опускается на голову, а он сам валится на пол...
...Он окончательно пришел в себе только стоя со связанными впереди руками у стены. По разные стороны пустыря стояло шесть офицеров, и еще один - прямо перед ним и еще одним привязанным парнишкой, чем-то очень похожим на Ваньку Леонова.
- Отпустите, прошу, - разбитыми губами шептал парень, пытаясь целой левой рукой поддерживать сломанную правую. У него по щеке, глазу и части лба расплывался огромный кровоподтек, лицо было разбито в кровь. - Прошу вас... я принесу присягу... и буду служить...
Офицер усмехнулся, сморщился.
- Развяжите его.
Какой-то парень в форме, но без погон, понятливо кивнул, развязал парню руки. Он немедленно подхватил левой обмякшую правую.
- Ты не заслужил смерть пленного, - заметил офицер. - Ты заслужил смерть трусливой шавки.
Легко поднял пистолет и выстрелил.
Парень тихонько вскрикнул, попытался увильнуть и в следующую же секунду обмяк безмолвным кулем.
Офицер усмехнулся, глянул на барабан пистолета, повернулся к Саше.
- Ну, ты тоже будешь молить?..
Полковник Александр Кречетской покачал головой.
- Ты сохранишь себе жизнь, - вкрадчиво произнес он. - Он был трусом, не нужным нам... Нам нужны такие люди, как ты...
- Такие люди, как я, не продаются, - усмехнулся он разбитыми губами, сплевывая кровь на землю. - А предательство - это не жизнь.
- Ну что ж, как хочешь...
Он не стал ни опускать голову, ни закрывать глаза. Он даже сумел заметить небольшую вспышку в дуле пистолета...
- До чего ж мы смешные, люди, - успел горько прохрипеть он.
Он умер, как и хотел - усмехаясь в лицо палачам.
***
...А почти сотню лет спустя в одной Оссейской школе шел урок истории.
Оссея успела побыть Союзом и стать Оссейской Федерацией. Это была спокойная, вполне благополучная страна, невзирая на мировой экономический кризис.
И сейчас во вполне обычной Оссейской школе шел вполне обычный урок истории, по гражданской войне двадцать седьмого - тридцать второго годов.
И говорили о казачьих восстаниях, об отравленном Анорне, о втором адмирале Колчетовом. О геройской гибели адмирала Кречетского. О покушении на вождя революции. О взятии Крыма и резне в нем в тридцать первом. О причинах и следствиях, о поводах и итогах.
А класс сидел. И ему было совершенно все равно.
Для них это были лишь даты, факты и имена. И когда учитель показывал документальный фильм, Настя конспектировала, потому что скоро контрольная, Лида рисовала на парте сердечки, Илья и Ваня играли в PSP, а большинство просто скучало.
- ...Большинству перед казнью предлагали сдаться и принести присягу - правда, далеко не всем таким образом удавалось избежать смерти. В некоторых все равно стреляли. А некоторые не сдавались, как, например, полковник Александр Кречетской, сын адмирала Кречетского... - проговорил хорошо поставленный мужской голос в телевизоре.
Класс, очнувшись, посмотрел на девятиклассника Витю Кречетского. Витя сосредоточенно изрисовывал тетрадь по биологии.
Ему было безразлично, что думали и чувствовали люди, жившие на этой земле почти сотню лет назад, что эти люди тоже боролись, тоже жили, тоже на что-то надеялись и во что-то верили. Он-то знал, что в тридцать втором году победят те, кого Саша Кречетской называл безликим они. Он-то знал, что зима тридцать первого будет морозной, и Крым возьмут с моря, пройдя по льду залива, и что после этого там некому будет хоронить погибших... Перед ним не стояло чудовищного выбора.
И ему было совершенно все равно, что его дед погиб на фронтах под Масвой в боях за столицу во время Второй Мировой, в пятьдесят четвертом году. Что его прадед был застрелен как "враг революции", когда пытался бороться за лучшее будущее. Что его прапрадед лег животом на гранату, спасая своих сослуживцев.
Он об этом даже не знал. Ему незачем было знать о крови и боли тех времен.
А эта страница... эта страница истории была вырвана и переписана.
Счастлив... и беден народ, который не знает своей истории.