Мандарины

I.

По лицу рассыпаются светлые кудряшки, а Верочка, пыхтя, тащит тяжелый деревянный табурет, чуточку колченогий, к дальнему окну. Ей очень нравится дальнее окно, потому что первые два в ноябре заменили на пластиковые: Верочка хорошо помнит, как скрипел старый паркет с облупившимся лаком под ногами рабочих. Рабочие были большие, одетые в синие комбинезоны, и громко ругались, а Александра Семеновна нервно выхаживала вокруг и причитала. Верочка с девочками стояли у порога и заглядывали в комнату, - рабочие как раз вынимали старое окно. Детские глазки блестели страхом и любопытством, но этого Верочка, конечно, помнить не могла.

Дети любили новые окна, с празднично-белыми рамами, с широкими подоконниками. Вечерами, когда не видела Александра Семеновна, младшие девочки играли здесь в куклы, а оранжевый блеск трескучих ламп отражался в темных стеклах. Но Верочка все больше сидела у старого, заклеенного по швам малярным скотчем окна, упираясь ручками в деревянные подоконники со вконец облупившейся краской.

Вот и сейчас Верочка, пыхтя, тащит тяжелый табурет к дальнему окну, быстро разувается и залезает, цепляясь за подоконник. Нос ее упирается в самое стекло, а пальцы привычно ковыряют отстающую краску на раме. Стекло быстро белеет и мутнеет, покрываясь паром от дыхания, и Верочка смотрит в этот стеклянный туман и вспоминает дом.

Там, дома - когда у нее еще был дом, - они жили на четвертом этаже обычной панельной пятиэтажки, и маленькая Верочка любила смотреть на суетливых людей внизу. Дома было точно такое же окно - старое, деревянное и обшарпанное, но Верочка любила его больше всех других (по правде сказать, во многом потому, что в ее жизни и не было других окон).

Тогда она конечно не стояла босыми ногами на холодной крышке шатающегося табурета, и из-под подоконника не дуло так сильно. Тогда ее, смеясь, к окну поднимала мама, а Верочка цеплялась пальцами за рамы.

Это было давно, очень-очень давно, еще прошлой зимой, когда она еще жила с мамой.

Когда у нее была мама, - поправляет внутренний голос, но Верочка пренебрежительно от него отмахивается.

Тогда Верочка еще была маленькая - всего шесть лет, и она еще даже не ходила в школу. Но сейчас Верочка уже совсем большая, в феврале ей будет восемь, и ее очень хвалит старенькая учительница Зоя Петровна. А большие хорошие девочки не плачут по пустякам. Верочка и не плачет. Она просто стоит на холодном табурете, прижавшись носом к стеклу, смотрит то на тусклый рыжий фонарь, то на обсыпанные мелким снегом елки, и думает о том, какой хорошей лисичкой она будет на послезавтрашнем новогоднем утреннике. Лисичка, по правде говоря, была довольно помятая и заслуженная, а вчера Верочка неверными пальцами пришивала на шапочку оторвавшееся рыжее ухо, но это было совсем неважно.

Верочка провела пальцем по запотевшему стеклу и повторила себе под нос новогодний стишок, который она будет читать.

Стоя вот так около окна и вглядывается в запотевшие стекла, легко было думать, что там, за спиной, напевая себе под нос, суетится у плиты мама. Совсем скоро по комнате расползется запах тушеных кабачков, или супа с сайрой, или маминого новаторского плова - без мяса, зато с большим количеством вкусной, сладкой морковки. Тогда мама снимет Верочку с табурета и отправит мыть руки, а потом они сядут вместе за короткий стол, застеленный липкой клеенкой, и будут ужинать. Пока мама помоет посуду, Верочка будет читать ей стишок, и мама непременно ее похвалит, и обязательно поцелует в нос перед сном, как это делает только мама...

У тебя нет мамы, - безжалостно напоминает внутренний голос, но Верочка не хочет его слушать.

Она вспоминает мамины светлые мелкие кудряшки, почти такие же, как у нее самой, мамины смеющиеся голубые глаза, мамино тяжелое зимнее пальто, все шесть лет одно и то же и поэтому невероятно родное. Вспоминает, как мама брала ее на работу в городскую поликлинику, и Верочка сидела на стуле у подоконника тихо, как мышь, и рисовала акварелью радугу. Вспоминает мамину сумку с какими-то странными медицинскими штуками внутри, и как они поздно вечером ехали домой в переполненном автобусе, а Верочка хвасталась своими рисунками.

Верочка тоже очень хочет стать врачом, сидеть в теплом кабинете с желтыми обоями и лечить людей, потому что Зоя Петровна называет профессию врача "благородной", и еще потому, что мама тоже так говорила.

Еще Верочка думает об утреннике и о том, что это такое. Раньше Новый год она всегда праздновала дома, с мамой, и дома обязательно были настоящие еловые веточки, а не то пластмассовое недоразумение, что установили этим утром на первом этаже. Старшие девочки с шумом и смехом украшали елку, а Верочка только удивлялась.

Никогда она не понимала толком, что в этом Новом году такого уж особенного. День себе как день. Но мама почему-то всегда заранее знала, когда он наступит, и они вместе развешивали по дому веточки и гирлянды, как всегда, торопясь и не успевая. Потом Верочка отправлялась спать - слишком рано для обычного дня, когда большая стрелка только-только доходила до шести; зато мама будила ее незадолго до полуночи, и они включали телевизор, и ели запеченную курицу, и играли в разные смешные игры, и Верочка читала стишок, чтобы утром найти на тумбочке рядом с кроватью подарок. Потом гремели куранты, и, пока президент с телевизора говорил какие-то малопонятные глупости, мама приносила мандарины в вазе.

Верочка не особенно их любила, она вообще не очень любила кислое, к тому же ей нельзя было есть много цитрусовых, но мандарины появлялись дома примерно за три дня до Нового года, а после полуночи мама разрешала ей съесть один - и без мандаринов ей Новый год был не Новый год, и праздника никакого без мандаринов не было.

Верочка подумала так, и ей ужасно захотелось мандарина. Она стояла на холодном табурете, зябко переступая босыми ногами, и неуверенно рисовала пальчиком на запотевшем стекле, и рисовались отчего-то все только мандарины, страшные и глазастые, но вполне узнаваемые.

Когда утром Верочка видит в столовой большой красный поднос с разложенными на нем оранжевыми шарами мандаринов, она сразу вспоминает, как рисовала вечером на стекле, и решает, что это добрая новогодняя фея услышала ее желание.

Пальцы чуть дрожат, разрывая сочную мякоть, и, несмотря на то, что мандарины кислые, с косточками и чуть горчат, она ест жадно и торопливо, словно бы не до конца поверив в чудо, а корку потом не выбрасывает, как все, а опускает в карман. И весь день рука то и дело сама собой дотрагивается до корки, и на душе от этого почему-то становится теплее.

II.

Вечером Верочка быстро идет в телевизионную, перетаскивает табурет к дальнему окну и утыкается носом в стекло.

Мысли в ее голове путаются. Она пытается вспомнить, как вчера, новогодний стишок, но строчки словно бы совсем вылетели из памяти. Карман жжет мандариновая корка. Верочка до боли в глазах вглядывается в заоконную даль - в тусклый желтый фонарь, в темные елки, припорошенные снегом, в двор, на котором играют в снежки мальчишки. Совсем скоро стемнеет, на крыльце появится Александра Семеновна, и двор опустеет - тогда можно будет вглядываться в далекую детскую площадку, и в заснеженные клумбы, и в подъездную дорогу, и в синюю машину, припаркованную в углу, и еще в сугробы, сосульки, снежинки, и, конечно, в цветастые гирлянды, горящие совсем далеко, над дорогой. Взгляд будет выхватывать множество мелких, ничего не значащих и быстро забывающихся деталей, но самой главной что-то все никак не видно.

Где же ты, волшебница, где же ты, прекрасная новогодняя фея?..

Верочка помнит - мама рассказывала ей о чудесах, случающихся в Новый год. И сказки разные читала о волшебстве, о кудесниках, о цветочных эльфах и о маленьких крылатых тетеньках, которые исполняют желания. Если чего-то очень-очень сильно хотеть, - говорила мама, - все обязательно сбудется. Но для этого нужно быть хорошей девочкой, кушать кашу по утрам и пить этот противный рыбий жир.

Верочка была очень хорошей девочкой.

Она была особенно хорошей потому, что совсем скоро будет Новый год и тогда, может быть, Дед Мороз, получив ее письмо, исполнит самое главное желание. Это ведь ничего не значит для Деда Мороза. Дед Мороз очень сильный и могущественный волшебник, он ведь все исполнит, обязательно, она ведь не зря весь этот год кушала на завтрак манную кашу и пила рыбий жир!

Еще в прошлом году Верочка писала письмо вместе с мамой. Косые-косые, неправильно написанные буквы, фиолетовым фломастером на белом листе. Потом они заклеили конверт и мама отнесла его на почту. И где-то там, в Лапландии, Дед Мороз получил ее каракули, улыбнулся в белую бороду, а потом принес ей ранним утром аккуратно запакованную коробочку с плюшевой собакой.

Теперь Верочка писала письмо сама. И хоть буквы за это время стали много ровнее (Зоя Петровна очень ее хвалила), а Верочка теперь точно знала, чего хочет, писать письмо было очень грустно, потому что рядом не сидела мама.

По правде сказать, Верочка не верила в Деда Мороза. Однажды, очень давно, она видела в деревне настоящую русскую печку и оттого твердо знала, что Дед Мороз не пролез бы в трубу, как бы ни старался. И хотя мама убеждала ее, что Дед Мороз волшебник и может все, Верочка примерно представляла, какое количество детей должен был за одну ночь посетить добрый дедушка и понимала, что это было решительно невозможно.

Но это понимала какая-то другая, взрослая и холодная Вера с больными глазами. Эта Вера хорошо училась, ладила с учителями и думала о будущем. А Верочка сейчас невероятно хотела поверить в Деда Мороза, только для того, чтобы думать, что желание и в самом деле может сбыться.

Как же она хотела, чтобы где-то там, далеко на севере, в снежной стране Лапландии, дедушка с белой бородой получил ее письмо!

Этого здесь хотели все, и все они ждали Нового года с замирающим сердцем, потому что в письмах - что косыми перевернутыми буквами, что ровным бисерным почерком, - они писали одно и то же.

Верочка улыбнулась, а потом тихонько всхлипнула. Мама была хорошая... нет, не так, мама хорошая! Мама хорошая, и сейчас она, наверное, очень ищет свою Верочку. Может быть, она заблудилась в холодной ледяной дали, или лечит детей Африки от страшной болезни с ужасным названием, ведь детям Африки очень нужно вылечиться, но все это время она обязательно, обязательно думает о Верочке!

Мама умерла, - холодно и безразлично произносит Вера, так сильно повзрослевшая с того рокового января, но Верочка отказывается в это верить.

Фонарь на улице вспыхивает неясным пятном. Там уже совсем-совсем темно, и бледное лицо отражается в матовой поверхности запотевшего стекла. Верочка молчит и думает. Ей хочется заплакать, но хорошие девочки не плачут из-за ерунды, а Верочке очень надо быть хорошей девочкой.

А тонкий пальчик рисует на стекле бородатого человека с большим мешком и кривоногим оленем. Человек криволице улыбается, и Верочка пытается улыбнуться ему в ответ.

Руки ее судорожно сжимают мандариновую корку.

А утром новогодний праздник, и Верочка в костюме лисички щеголяет свежепришитыми ушами и смешными светлыми косичками. Александра Семеновна тепло ей улыбается и строго спрашивает, повторила ли она стишок. И дети прыгают вокруг елки, рассматривая новогодние игрушки и высокую фигуру Снегурочки, пока не появляется Дед Мороз и не спрашивает, все ли дети вели себя хорошо.

И Верочка звонко и без запинки читает стишок, хотя пальцы у нее дрожат и ищут в кармане спасительную мандариновую корку.

А потом она подходит и, внезапно осмелев, спрашивает:

- Скажите, а вы правда, правда Дед Мороз? Вы живете в Лапландии?

Голос ее дрожит. И старый актер из ТЮЗа почему-то вздрагивает тоже от взгляда этих пронзительных синих глаз.

- Я правда Дед Мороз, а в Лапландии живет самый главный Дед Мороз. Он волшебник и ездит на северных оленях.

Верочка вздыхает и улыбается. Долго-долго она пытается сообразить, где же будет север и нельзя ли увидеть Лапландию. Ей очень хочется покататься на северном олене, и упасть в кипенно-белый северный снег, но больше всего - залезть к Дедушке Морозу на колени, чтобы он исполнил ее самое главное желание.

III.

Вечером Верочка бегом бежит в телевизионную, придвигает к подоконнику старый стул, залезает на него с ногами, цепляется руками за раму и упирается носом в стекло. Дышит часто-часто, и заоконный мир поглощает туманная дымка, а фонарь превращается в мутное рыжее пятно.

И Верочка рисует пальцем на запотевшем стекле, рисует кривую женскую головку с короткой стрижкой и тугими кудряшками, рисует женщину в старом зимнем пальто, рисует даму с саквояжем, на котором едва виден разлапистый крест, рисует медицинскую сумку со всеми этими странными штуками, чьи названия Верочка так и не успела узнать.

У всех людей здесь лицо - две точки и три закорючки, тело чудовищно непропорционально, а руки похожи на ветки, но Верочка-то знает - это она, самая красивая, самая дорогая, самая замечательная женщина на свете.

На запотевшем стекле уже остается место только в самом верху, куда девочка не достает даже с табуретки, но Верочка все рисует и рисует, отчаянно сжимая пальцами левой руки помятую мандариновую корку. Рисунки сплетаются и наезжают друг на друга, уже давно похожие не на портрет и не на жанровую сцену, а на какой-то ужасный сюрреализм, но Верочку не останавливают такие мелочи, потому что даже суровая и строгая Вера с больными глазами думает только об этом стекле, о Деде Морозе, о новогодних чудесах - и еще о мандаринах.

...Полуночный бой курантов Верочка встретила с нервным, напряженным, но счастливым лицом.

- Вера! Вера, просыпайся! Там приехала какая-то тетя из городской поликлиники, вместо нашей Аллы Михалны, всех считают у медкабинета, будут вшей искать!..

Верочка дергается от тонкого девчачьего голоса и садится на кровати.

- Какая тетя?

- Какая, какая... обыкновенная! Собирайся давай!

Верочка подскакивает и натягивает платье и колготки. Девочки быстро бегут по лестницам. Сердце Верочки отчаянно бьется, а пальцы сжимают заветную мандариновую корку.

Она еще не знает, что "тетя из городской поликлиники" приехала сюда первого января с неохотой, по большой просьбе Александры Семеновны, и только потому, что количество вшей в старших группах превысило все мыслимые пределы, что ей уже почти пятьдесят лет и она носит длинную, черную, тугую косу, совершенно не соответствующую ее возрасту. Не знает она и того, что лучшим и единственным лекарем, способным ей помочь, будет время. И что, может быть, когда-нибудь она все же будет работать в городской поликлинике, в теплом кабинете с желтыми обоями, и даже приедет когда-нибудь в старое холодное здание, знакомое ей по детским воспоминаниям. И там в коридоре ее встретит другая маленькая Верочка с глазами, уже наполняющимися первыми из большого еще количества слез. Но она тогда, должно быть, не будет говорить, что проверка на вшей - это совсем не больно.

Но пока Верочка не знает всего этого. Пока она бежит еще по лестнице с отчаянно бьющимся сердцем, запинается и едва удерживается от падения, вовсе того не замечая, и глаза ее горят огнем жажды жизни и веры в чудо.

Мандариновая корка выпадает из кармана и скользит по ступеням.