|
|
||
Глава 2.
Девочки и каплиТысяча двести четырнадцать часовых механизмов со всего света - именно таким количеством достопримечательностей, согласно Атласу Путешественника Третьей Дороги, располагал Таймс-Сквер эпсилона; в книге уникальность коллекции расписывалась красиво и интересно, а площадь называлась едва ли главной туристичеческой Меккой Дороги. На самом же деле, если не знать, где находишься, догадаться попросту невозможно: Таймс-сквер больше всего напоминает сильно расширившуюся дорогу, через которую перекинут ступенчатый мост, выгнутый, как спина рассерженной кошки. Указателей здесь нет; остановка общественного транспорта имеет нелогичное название "Университет", хотя никакого университета здесь никогда не было, а в самой заметном здании находится специализированный лицей для детей с ограниченными возможностями. Коллекция часовых механизмов пылится в музейных коробках, потому что до них никому нет никакого дела. В маленькой будочке на остановке растянута огромная светящаяся карта Города - но даже там Таймс-Сквер никак не подписан, а на месте лицея нарисован Музей имени Основателей. Действительно, зачем людям знать о его существовании?.. Люди вообще частенько предпочитают не думать... Движение на Таймс-Сквер довольно оживленное: снуют туда-сюда озабоченные, нахмурившиеся авы, стремительно просвистывают мимо легкие личные лайны, помигивая яркими габаритными огнями. Паулина сидит в будочке под козырьком на единственной уцелевшей скамейке и разглядывает карту, иногда тыкая в нее тонким пальчиком. Подсветка отзывается на эти тычки тихим чпоком и недовольным мерцанием. Подсветке вовсе не нравится, должно быть, что ее тыкают. Но Паулине все равно. Ей хочется сделать что-нибудь такое, эдакое. Пожалуй, она с удовольствием взорвала бы здание Унитарного Городского Собрания - но она, увы (или к счастью?..), не знает, где оно находится. (По правде сказать, такого здания в Городе нет вовсе: оно вот уже шестой год как закрыто на капитальный ремонт, после той памятной осадки фундамента, когда вместо положенного одного градуса высотное здание накренилось на пятнадцать; поэтому все Заседания проводятся в Городском Центре Детского и Юношеского Творчества, к вящему неудовольствию как Заседателей, так и Творческой Молодежи). Ремонтируемое здание на туристической карте, разумеется, не отмечено; поэтому Паулина и изучает ее так долго, тщетно пытаясь определить, где она сама находится и чем бы таким сейчас заняться. Можно было, конечно, просто погулять по Городу, пытаясь найти какое-нибудь теплое местечко (осень выдалась довольно холодная, и Паулина начинала замерзать), чтобы поужинать и остановится на ночь; более того, этот план был довольно разумен или, по крайней мере, логичен. Но у Паулины совершенно не было денег - она даже не представляла, как они сейчас выглядят; к тому же босые девушки в коротких платьях в октябре вряд ли являются частыми и желанными постоялицами в гостиницах. Поэтому Паулина просто сидела и злилась. Злило ее все: и эти дурацкие яркие растяжки, и слепящие глаза аргоновые вывески, и холодный ветер, заславший на ее спину целую армию мурашек, и - в особенности - все проходящие мимо люди, у которых, конечно, были теплые плащи и шарфики, и которые, конечно, вовсе не были раньше статуями. Но больше всего ее раздражало то, что в этом мире она была совершенно чужой: у нее не было никакой возможности ни купить антибактериальное мыло, ни посетить салон мадам Драт, ни нанять такси с молчаливым водителем. Паулина подумала о том, что в такси, наверное, очень тепло - и ей неожиданно захотелось блинчика с малиновой начинкой. Темнело. На Город медленно опускались сумрак и гулкий непрозрачный туман; зажигались фонари, кажущиеся размытыми слепящими пятнами; вывески стали ярче - аргоновые лампы пробивали туман и тьму - но слова на них совершенно терялись, оставляя лишь неясное впечатление цветного пятна. Авы несли своих пассажиров к домам, ужинам и мягким постелям; наверху носились лайны эйррайдеров - служители правопорядка не спешили их ловить: им, верно, тоже не хотелось работать в ночь, поэтому они тихо курили в служебной малогабаритке, чуть слышно обсуждая какие-то мелкие личные проблемы. Но ночью жизнь отнюдь не заканчивается. В одиннадцать мимо Паулины проехал последний, совершенно пустой ав-бус: он услужливо распахнул перед ней хлипкие ржавеющие двери, но Паулина лишь покачала головой: платить за проезд ей тоже было нечем, да и ехать некуда. Водитель пожал плечами, двери захлопнулись с легким ленивым щелчком, и автобус укатил по дорогам дальше; Паулина успела заметить, как мужчина с презрением на нее покосился и пробормотал себе под нос что-то явно нелицеприятное. Это ее разозлило, но ав-бус был уже слишком далеко. Теперь авы проезжали мимо гораздо реже; наверху, на серебряных воздушных путях, наоборот, свистело и бахало: то ли служители порядка все-таки испортили райдерам соревнование, то ли там уже чествовали победителей. Около полуночи к остановке подошла довольно потасканная на вид девица в вызывающе короткой мини-юбке и сапогах на высоченном каблуке. Несколько мгновений девушки буравили друг друга презрительными взглядами. - Сама же здесь ночуешь, - буркнула девица, надувая огромный пузырь из жевательной резинки. - Но я-то только ночую, - фыркнула Паулина, брезгливо глядя на довольно символический топ профессионалки. "Цыпа" смерила ее странным взглядом, выплюнула жвачку на асфальт совсем рядом с ногами Паулины и отошла к ближайшему углу, где картинно закурила длинную, тонкую и на удивление вонючую сигарету. Очень скоро рядом с ней остановился какой-то одинокий несчастный; она устроилась в аве, и оба уехали. Паулина совсем поскучнела. Мимо нее дважды проехали медлительные "бегемотики" уборочных мобилей; первый выбросил к ее ногам упаковку из-под сока (Паулина брезгливо пнула ее в угол), а второй едва не облил мыльной водой. Потом рядом с ней остановился ав с развязным молодым человеком, уже не вполне трезвым и не иначе как исключительно в связи с этим пытавшимся обратить на себя ее внимание; Паулина так на него посмотрела, что он сам все понял и тактично удалился. Девушка вздохнула и свернулась клубочком на лавочке. Ну и за что, спрашивается, любить и спасать этих ужасных, грязных, вонючих людей, склонных к пьянству и беспорядочным половым связям?.. Иногда Паулину бесила странная ограниченность ее Дара: она умела летать, у нее изредка получалось без серьезных ошибок перейти на другой Перекресток (хотя в одиночку она все равно старалась не рисковать), она могла создать любую стихию и управлять ею - но в том, что касалось людей, она была совершенно беспомощна. Ее Дар отказывался вредить людям; а если она все же заставляла сделать это какую-нибудь созданную ею стихию, обижался и отказывался помогать до следующего утра. Ей начинало казаться, что он ей за что-то мстит и жаждет ее смерти. Становилось все холоднее. Морозный осенний ветер гонял по улицам облетевшие и еще не убранные листья. К утру дороги, верно, покроются белесым туманом изморози... а ведь днем еще тепло, будто летом... Паулина решила, что, наверное, этой октябрьской ночью замерзнет на грязной уличной лавочке окончательно, - когда вдруг заметила, что у музея через дорогу огромный, на вид пустующий, но, должно быть, теплый чердак.
***
Когда Макс вернулся на работу, была середина ночи, а сам Макс был голодный, задумчивый и злой. И не нужно вспоминать, что вы уже встречали где-то эту фразу; Макс частенько бывает задумчивым, злым и в особенности голодным; можно даже сказать, что его перманентное состояние. Впрочем, мы отвлеклись. Изучать всплеск не получилось: с самого утра в Конторе началась такая суматоха, что про него никто не вспомнил, даже Александро. Макс едва успел "прибыть на место происшествия" и подробно зафиксировать произошедшие с парком "значительные изменения" (это было весьма затруднительно, потому что Макс довольно смутно помнил, как площадь выглядела раньше), когда тревожно запищал коммуникатор и Александро срывающимся от ярости голосом приказал подчиненному немедленно прибыть в Отделение. Макс прибыл немедленно, едва не налетев перемещением на самого Александро, что несказанно того огорчило. Кракены нервно били хвостами, норовя выцепить у кормившей их Аси всю пачку корма для рыбок, вместе с упаковкой (на самом деле кракенам, скорее всего, хотелось ноормального мяса, но в Отделении, как на зло, не было ни одного диетолога редких животных); в углу пронзительно верещали почтовые фениксы, плавающие в вишневом соке и изредка самовозгорающиеся; Макс лежал на холодном мраморном полу, тщетно пытаясь подняться, а нависающий над ним начальник брызгал слюной и кричал, что все здесь дармоеды и ничего не понимают в Звездной Науке. Из длинного и малоинформативного потока слов выяснилось, что Вифик погрыз любимые Александровы домашние туфли, а когда на него начали ругаться, тяпнул ответственного по Отделению за пятку и исчез через дверь в неизвестном направлении; что Ася отказывается идти искать собаку, потому что прогулка по Городу с вервольфом повредит ее репутации, и вообще она заполняет таблицу для рейтингов; что Саюри до сих пор не появилась, хотя ушла "буквально на пять минут"; что Валик прямым текстом сообщил Александро, что тот дурак, а на дураков субординация не распространяется, и пошел играть в трехмерные шахматы; что в Контору заявилась какая-то сумасшедшая бабулька, которой сообщили, что здесь обитают сектанты и потребовала, чтобы ее поскорее принесли в жертву; что... - Подождите, а от меня-то вы что хотите услышать?.. - Макс невежливо перебил Александро, когда тот остановился, чтобы набрать в грудь побольше воздуху и окончательно задавить собеседника своими интеллектом и осведомленностью. - Чтобы ты нашел Вифика и Саюри, позвал сюда Валика и выпроводил эту чертову бабульку! - гаркнул Александро прямо в лицо Максу. - Контролирующий в задницу, - тоскливо произнес Макс, косясь на осиротевший коврик с надписью "Добро пожаловать". - И в Управление потом переместись, инструкции забери. - А может, я сначала зайду за инструкциями, а потом буду искать собаку?.. - с надеждой спросил Макс (в Управлении он проведет никак не меньше шести часов, а за это время искать Вифика явно отправят кого-нибудь другого). - А вервольф все это время будет бродить по эпсилону?! Нет уж, не ленись... И лужу в углу вытри, - добавил Александро и с чувством выполненного долга двинулся к жилым помещениям. Макс посмотрел на сиротливо стоящие в углу мокрые, ощутимо воняющие собачатиной и погрызенные тапочки и понял, что сопротивляться бесполезно. Не сейчас, когда Александро стремится доказать всем свою чрезвычайную важность... но потом он всенепременно напишет в Управление рапорт... а если так будет продолжаться, и вовсе переведется на лямбду!.. ...Вифик нашелся быстро: он как раз с чувством метил ближайший куст сирени, лениво гавкая на пробегающих мимо кошек (кошки шарахались в ужасе). К Максу он подошел спокойно и безропотно: вервольф вообще мог быть очень послушной милой домашней собакой - конечно, только тогда, когда у него не было других, более интересных планов на жизнь. Вифика отвели обратно и усадили на коврик "Добро пожаловать" со строгим наказом изгрызть еще что-нибудь, принадлежащее Александро (не то чтобы Максу понравилось это убирать, просто очень уж хотелось сделать начальнику какую-нибудь гадость). Искать Саюри было абсолютно бесполезно: во время рабочего дня она могла быть как у подруги на свадьбе, так и в магазине на распродаже; поэтому Макс просто отправил ей голосовое сообщение, пригрозив секирбашкой и скаллаком. Валик сидел в приемной, но идти к Александро отказался; Максу он заявил, что младшие по званию ему вовсе не указ. Зато он выпроводил сумасшедшую старушку: суицидальные наклонности в ней угасли, и она почла за благо скрыться самостоятельно, и сделала это с весьма немалой скоростью. Потом Макс переместился в Управление, где получил нагоняй за то, что не сделал этого раньше. Там ему торжественно вручили толстенную папку с какими-то загадочными бумагами и отправили в информационный отдел за получением еще каких-то, но тут у него взревел коммуникатор и Макс по тревоге умчался в Отделение вместе с высланным тут же подкреплением в виде парня-Контролирующего с двумя лучеметами. В Отделении выяснилось, что на кнопку Александро нажал случайно, а Макс дурак и паникер. Подкрепление ничуть не расстроилось и отправилось гулять по Городу; Макс хотел улизнуть тоже, но тут на тревожную панель поступил сигнал от Саюри: на Площади Освободителей около тысячи человек видело дракона. Валик, Макс и даже лично Александро похватали мемоделитное оборудование и ловчую сеть для иномирных элементов. Дракона они так и не поймали, но зато могли с чистой совестью сказать, что старались. Огромная зеленая ящерица с крылышками нагло сделала два круга над Площадью и растворилась в воздухе; поскольку неразумные существа даром перемещения не обладали, а висящих в небе дыр на эпсилоне не было, Макс рассудил, что это балуется очередной двоедушный Проводник. - Отследите всплеск, вышлем официальную ноту протеста, - голосом безмерно уставшего человека произнес Александро и удалился прежде, чем Валик успел уточнить, каким образом он должен это сделать, если пароль знает только ответственный по Отделению (когда-то давно всех остальных признали недостойными хранения такой важной информации). Вместо Александро появилась Саюри в новой блузочке со светящимся от радости лицом. Остальные ее восторга не разделяли; Саюри обозвала Макса "букой" и отправилась наконец-то на работу, хотя на ее месте Макс двигался бы в обратном направлении. Потом Макс снова переместился в Управление, где наконец получил все необходимые бумаги, а после даже умудрился пообедать, что было величайшим свершением этого дня (обычно Макс жил на одноразовом питании - молодой желудок даже не очень страдал по этому поводу). И лишь после всего этого он вместе с Саюри попал наконец на Фонтанную площадь - она сама вызвалась помочь ему с всплеском: у нее действительно очень хорошо получалось определять источники и характер. - Никогда раньше такого не видела, - растерянно сообщила Саюри. - Это не Проводник, не Контролирующий и вообще не Звездный!.. "Час от часу не легче", - мрачно подумал Макс и пихнул ей инфоблокнот: - Оформляй... ...А поздним вечером, почти ночью, они сидели за одним столом на работе профессиональным коллективом (исключив из него Александро, разумеется) и делились впечатлениями от той ужасной суматохи, что воцарилась на Дорогах. - Иногда мне кажется, - медленно произнесла Ася, - что наш мир просто сошел с ума... Ей было невдомек, что мир просто... веселится.
***
На чердаке действительно было сухо и довольно тепло - по крайней мере, ветер не задувает. Оказывается, если забраться по водосточной трубе до второго этажа, потом подняться по пожарной лестнице и пролезть в узкое чердачное окошко, можно добраться до тепла. Паулине было еще проще: она сразу... взлетела. А потом свернулась калачиком на старом продавленном диване и мгновенно уснула. ...Проснулась Паулина резко, рывком, как будто бы на нее кто-то наступил или и вовсе уронил ее на пол. Ночью она блаженно зарылась в грязное драное одеяло, колючее, но теплое, и подкатилась поближе к едва греющей батарее. Сейчас на нее уже падали первые лучики молодого утреннего солнца; в потоке света в причудливом вальсе кружились блестящие, уверенные и безразличные пылинки. Несколько мгновений она любовалась этим странным, повседневным, но возвышенным танцем, потом решительно встала, брезгливо отбросив колючее одеяло. Платье было мятым и непрезентабельным. За облупленными окнами возвращался к своей дневной жизни Город, но Паулине не было до него особого дела. Чердак оказался огромной, не разделенной на комнаты мансардой около десяти метров шириной и весьма выдающейся длины. Была эта мансарда светлая, пыльная и захламленная: складывалось странное ощущение, что когда-то давно здесь кто-то жил, но потом покинул комнату в совершенном беспорядке. Совсем рядом с ней стоял покосившийся одежный шкаф с дверцей, висящей на одной петле; Паулина неуверенно его приоткрыла - на нее дохнуло затхлостью и сыростью. Из шкафа вылетела одинокая, очень упитанная и наглая моль. На полочках безо всякой видимой логики валялся разнообразный хлам, вроде старых вязаных тапочек, истертых до такой степени, что чинить и даже распускать их было уже поздно. В самом низу в коробке из-под обуви лежала старая, почти лысая кукла, бережно завернутая в лоскут темно-сиреневой ткани очень красивого цвета. Кукла смотрела на Паулину, как живая: в ее глазах ничего не отражалось, но сами они, неуклюже подкрашенные фломастером, обладали странным, совершенно человеческим выражением. Паулина поскорее закрыла дверцу: ее охватила непонятная дрожь. За шкафом обнаружился диван противного песочного цвета с наброшенным на него ватным одеялом. Напротив дивана стоял длинный, покореженный стеллаж, на котором стояли инет-книги в очень драных, подклеенных пергаментом обложках с библиотечной пометкой. Между стеллажом и диваном в полу обнаружился люк со здоровым кольцом-ручкой, но Паулина пока никуда не торопилась. Дальше стены пустовали, лишь между окон сиротливо висела единственная аргоновая лампа, и та, по виду, сломанная. Сложно сказать, какое впечатление оказала эта обстановка на Паулину: лицо ее оставалось совершенно бесстрастным; лишь в глубине глаз поселилась какая-то странная тоскливая искорка, будто Паулина сама была поломанной вещью, забытой на пыльном чердаке. В дальнем углу, в скрипящем кресле-качалке сидела сгорбленная рыжая фигурка. Паулина подошла поближе - это была низенькая девочка с простецким круглым лицом и волосами того самого цвета, обладательниц которого в иное время сжигали на кострах за ведьмовство; в ее фигуре, однако, было что-то восточное. Девочка отталкивалась левой ногой от пола, заставляя кресло качаться сильнее, и задумчиво записывала что-то в поцарапанном инет-блокноте. Почерк у нее был тонкий и по-своему красивый, но совершенно нечитаемый: буквы сливались в единую полосу-заборчик. - Привет, - весело сказала девочка, поднимая на Паулину темные карие глаза, излучавшие сумрачный, какой-то лунный свет. - Привет, - осторожно согласилась Паулина. Светлая мансарда с девочкой меньше всего напоминала чердак музея. - А что ты здесь делаешь?.. - Пишу стихотворение, - легко сказала девочка, и хорошо поставленным голосом продекламировала: - На берегу пустынных волн, стоял Он, дум великих полн... - Это не ты, это Пушкин, - засмеялась Паулина, пытаясь разглядеть в блокноте хоть строчку. Девочка вызывала в ней какое-то непонятное щемящее чувство - как будто бы встретила на улице чужого города старую знакомую. - А кто такой Пушкин?.. - жизнерадостно заинтересовалась девочка, взмахнув рыжими косичками. - Поэт такой. Неважно. На этом Перекрестке его в школах не изучают. - Он тоже великий, как Цубасо?.. уважаю Цубасо. Знаю наизусть тысячу двести строк!.. Его "Городские Стансы" очень гениальны... у нас в инет-библиотеке есть томик... Подумать только, двести сорок лет после смерти, а строки все же очень своевременны. Люблю Цубасо. Если бы он жил в наше время, я бы вышла за него замуж. Девочка снова смешно тряхнула рыжими косичками, переплетенными дурацкими, совершенно не подходящими синими лентами. - А ты знаешь Цубасо?.. Паулина молчала. Она не знала, кто такой Цубасо, хотя в его имени было что-то очень знакомое и... родное. - А как тебя зовут?.. - неожиданно спросила Паулина, стремясь перевести разговор на тему, не касающуюся поэзии - она не больно-то любила стихи. - Марина, - рассеянно сказала девочка и, неожиданно оживившись, затараторила: - Марина - это значит: Морская. Но, кажется, я совершенно не морская. Не люблю воду... она мокрая... и вообще я цветом волос не вышла, - девочка дернула себя за косичку и самокритично посмотрела на самый ее кончик. - Хочешь пирожок?.. Паулина растерянно кивнула; Марина торжественно вручила ей очень мятый пирожок с вытекающим повидлом. - А что это за место такое?.. - Лицей, - безо всякого выражения произнесла Марина, расплетая левую косичку. - А разве здесь не Музей имени Основателей?.. - Нет, нет, - как-то грустно, только губами, засмеялась Марина. - Это - Лицей. Музей здесь только для туристов. Она помолчала и добавила: - Детский ограниченный лицей. Паулине показалось, что она начинает что-то понимать. - А... ты здесь почему?.. - Мать пила. Они, - она кивнула на пол, снова безо всякого выражения, - думают теперь, что я тоже... ограниченная. Девочка раздраженно тряхнула косичками, сделавшись похожей на рассерженную глупыми людьми рыжую кошку. Паулина неловко молчала. Она уже не была уверена, что ей хочется разговаривать с этой девочкой - как, увы, и большинство людей в такой ситуации; и Марина это прекрасно поняла. От полного оледенения их спас скрипнувший люк. В дырку в полу высунулась льняная шевелюра мальчишки, ненамного старше Марины на вид. Его светлые, белесые глаза смотрели прямо на Паулину, но ничего не выражали. Его глаза казались даже менее живыми, чем глаза той старой куклы. Девочка, однако, быстро встала и, забывшись, помахала ему рукой. - Марин, - неуверенно крикнул он, хотя не заметить ее было довольно сложно, - ты здесь?.. - Да, Поль, я сейчас!.. А Карандаш уже ушел?.. - Да, он же сегодня ведет группу к фонтанам, минут пятнадцать назад ушли, вылезай!.. Марина двинулась к люку, помахав на прощание Паулине рукой. За ее спиной колыхались рыжие косички. Девочка потрепала Поля по голове; в этом было что-то настолько свое и личное, что Паулина невольно смутилась - хотя ей казалось, что она совершенно разучилась смущаться. - Не можешь же ты прятаться от него здесь вечно, - с укоризной произнес мальчик, пропуская ее вниз. - Все равно же потом заметит, что мы на чердак лазаем... - И опять драться будет, да?.. - жалобно прошептала Марина и с ожесточением добавила: - И куда только администрация смотрит!.. Ой, прости, Поль... - Ничего, я привык... Идем, Карандаша еще с час не будет, я захватил из столовой бутерброды... Люк захлопнулся; Паулина успела заметить обшарпанный коридор, скрывающий бедность за поразительной чистотой. Она опустилась на подоконник в разом потемневшем и осиротевшем чердаке, уперлась лбом в стекло, рассеянно откусила от пирожка кусочек. За окном была обыкновенная Городская жизнь; и даже огненные осенние листья терялись на фоне безразличной яркости. На выгнутом мосту остановилась экскурсионная группа, видимо, школьная; толстая тетка с флажком гида показывала на Лицей и широко размахивала при этом руками. Паулина сползла лбом по стеклу и неожиданно прошептала: - Ненавижу людей.
***
...Паулине было хорошо. Людям - не очень. Ночной, горящий тысячей огней Таймс-сквер пылал, толпился и бурлил; под высоченной Ройэл Тауэр растянулись полосатые светящиеся ленты; служители порядка спешно надували "птичье гнездышко". На шпиле Тауэра, опасно раскачиваемая ветром, уцепившись за тонкий и ненадежный даже на вид декоративный шпиль, стояла босая девушка в белом платье в красный цветок. Ее золотисто-каштановые волосы развевал холодный осенний ветер, юбки игриво надувались воланами, а она сама с одухотворенным лицом обнимала шпиль, стараясь не скатиться по скользким крышам. Выли авы "Скорой помощи", заунывно гудел идущий с перегрузкой реанимобиль, усатый дядя в форме вещал что-то о смысле жизни, люди внизу нервно гомонили, Таймс-сквер сияла мириадами разноцветных огней - а Паулина стояла и улыбалась. Паулине очень нравилось стоять на крыше. И ей было абсолютно все равно, как на нее смотрят все эти мелкие людишки, с такой высоты кажущиеся червячками, и кто там собирается спасать ее жизнь, которой, собственно, ничего не угрожало. Она ухмыльнулась - ветер ласково, нежно развевал ее волосы, щекотал шею, подталкивал в спину, обнимал тонкую талию, - широко развела руки и ласточкой нырнула в бурлящую, мерцающую огнями тьму. В толпе кто-то взвизгнул, дружный вздох сменился паническими воплями, реанимобиль взревел особенно протяжно. Она летела. Бескрылым червякам никогда не постигнуть этого чувства - они думают, что покорили ветер, запустив в него свои огромные гудящие машины... но букашка, трясущаяся до дрожи в коленях от страха и тошноты в реактивной железяке вряд ли может считать себя вольной птицей. Паулина не покоряла ветер - она сама была этим ветром. Она летела над длинным, острым шпилем с причудливым бесполезным флюгером; над огромным горизонтальным экраном, на котором призывно светились буквы рекламных слоганов; над стеклянными стенами с непрозрачными окнами; над серебряными нитями воздушных дорог; над расширяющейся кверху башней Центра Управления Движением; над призмой офисных зданий в центре города... В ее волосах играли вихри, рассыпая причудливую прическу на отдельные локоны; платье взбивалось огромным воланом; по коже бежали хорошо знакомые, холодные, но теплые мурашки, неизменно сопровождавшие каждый ее полет. Паулина вовсе не собиралась доставлять людям множество хлопот, кого-то злить и вызывать на себя праведный народный гнев - просто упивалась этими мгновениями в воздухе; ей казалось, что это крылья вступили в неравный бой с враждебными ветрами; на самом деле она просто не могла здесь упасть: мир все еще слишком любил ее и все еще слишком в ней нуждался, чтобы допустить ее смерть. Поэтому она легко, беспечно и совершенно искренне улыбалась, пока... - Идиотка!..
- Ты вообще понимаешь, что ты творишь?! Нет, ты вообще ничего не понимаешь!.. Звездные не используют свой Дар для подобных глупостей! Он дан нам во имя великих целей и великих свершений!.. А не ради каких-то... полетов! Паулина молчала - но не понуро повесив голову, а с интересом разглядывая обстановку. Кракены приняли ее весьма благосклонно: один глазел на нее сквозь толстую стенку аквариума, второй нервно нарезал круги у самой поверхности, изредка плеская водой на высокие стенки и хлопая широким хвостом. Фениксов недавно напоили, и теперь они были готовы любить кого угодно. Вервольфу, как всегда, было все равно. Плошка давно была пустой, и нового темного ему почему-то никто не подливал. Одни лишь только люди были недовольны. Лысый и длинный, как трость, махал руками, отчаянно жестикулировал и кричал что-то о долге и предназначении, пытаясь, видимо, вызвать в Паулине таким образом чувство ответственности (давно отсутствующее). Широкий и волосатый, подозрительно напоминающий гнома из старых сказок, только посмеивался в густую бороду. Высокий и темноволосый, тот самый, что привез ее сюда, на Паулину вообще не смотрел: он вдумчиво уничтожал странного вида салат, весь из каких-то сиреневых листьев под темным, почти черным соусом. Двух девушек в углу все это совершенно не волновало: они обсуждали последние модели блузок какой-то марки с абсолютно ничего не значащим для Паулины названием. - Между прочим, по статье двадцать четвертой, часть вторая, подобное поведение карается лишением Дара или тюремным сроком! Паулина нахмурилась. Не хотелось бы ей смотреть на того, кто осмелится попробовать лишить ее Дара. Насчет человеческой живучести Паулина не особенно обольщалась - а она все же была не обычным Проводником. Наконец, лысый замолчал - устал так много кричать, должно быть, - и гордо прошествовал к дверям. - Слушайте, - тоскливо произнес широкий, - кажется, у нашего обожаемого начальника синдром рассеянного нарциссизма. Может, мы его в психушку сдадим?.. Сейчас это, говорят, лечится... Парень фыркнул и засунул в рот последнюю ложку салата. - А вы, девушка, не обольщайтесь: двадцать четыре дробь два - это серьезно, за халатность в отношении Дара всякое могут присудить, а Александро докладную накатает, можно даже не сомневаться. Подумать только!.. В самом центре Города!.. Совсем с ума все посходили... Макс, под твою ответственность. - А почему под мою-то?! - Ася не имеет права как стажер, Саюри непременно забудет, а мне лень, - непререкаемым тоном заявил широкий. - А премия мне за это будет?.. - с сомнением спросил Макс. - Премия?.. - "гном" потянулся в кресле, как довольный кот. - Ну, если ты будешь стараться, могу попробовать выбить из Александро... Макс вздохнул, скривился, но встал. ...Выделенная Паулине комната была маленькой и скромно обставленной; впрочем, Паулине было не привыкать ночевать и не в таких условиях. В целом, это была вполне обыкновенная комната - если не считать, конечно, странного окна, за которым расстилался черно-белый Париж, совсем такой, как на старинной, еще доцифровой даже, фотографии. Паулина никогда не была в Париже и не знала о нем даже того, что это такой город Перекрестка 9-альфа; но ей хватило одного взгляда на возвышающуюся металлическую конструкцию, подметающую облачное небо, что понять: да, это Париж. Из другого окна были видны цветные крыши Праги. Говорят, что по этим крышам можно убежать на добрый километр, перепрыгивая через узкие городские улочки Старого Города; Паулина этого не знала - она никогда не видела Праги, - но уже жаждала попробовать. Между двумя глубокими окнами, спрятанными за прозрачными, как застрявшие в рамах призраки, занавесками, висела длинная панорама Города дельтогаммы. Несмотря на явную нереалистичность - узкие стрельчатые окна, выходящие на одну сторону, показывали совершенно разные картины, - Паулина охотно верила в их правдивость: окна легко распахивались, и тогда в комнату врывался щедрый ветер, пахнущий дорогими французскими духами и знаменитым пражским пирогом. Но, если плотно задернуть занавески, комната становилась совершенно обычной. У стены под окном стояла очень узкая койка, заправленная по-матросски: тонкий полосатый матрас был укрыт разглаженной белой простынею, хрустящей от крахмала; подушка приветственно задрала вверх хвостик с кисточкой; в ногах были аккуратно уложены одеяло, комплект постельного белья и полотенца; еще одно полотенце, ярко-красное, было уложено "ракушкой" на кровати. У противоположной стены, справа от входа, умостился маленький столик-бюро; над ним серел экран. За откатывающейся стеклянной панелью в длинной стене прятался маленький санузел - длинный узкий бассейн, унитаз, раковина и два лючка - перерабатыватель отходов и очистительная машина. Больше в комнате не было ничего, кроме круглого колченогого табурета. Но Паулине и такая обстановка казалась диковинной: она потерянно остановилась посреди комнаты, растерянно глядя, как Макс небрежными движениями приводит в порядок киберов-уборщиков, немедленно зашуршавших по полу щетками и губками, как он распахивает окна и зажигает настенные аргоновые лампы, как включает воду в бассейне - бассейн наполнялся как-то странно, снизу, и вода текла сразу светло-желтого цвета, с нежным запахом лаванды и огромными мыльными пузырями. Паулина стояла и не двигалась. - Думаю, тебе стоит привести себя в порядок, - ухмыльнулся Макс. - Шампуни и крема в шкафчике - Саюри объяснила бы яснее, но я в этом ничего не понимаю. Одежду можешь засунуть в машину - она довольно старая, но минут за двадцать справится. Вопросы есть?.. Вопросы у Паулины были; они вились в ее голове подобно деловитыми рассерженными осами - что за машина, в каком шкафчике, как наливать воду и как ее потом спускать, что это за странные серые штуки бегают по полу и что она здесь делает, в конце концов. Даже улицы огромного Города так ее не пугали: это было знакомое зло; эту уличную жизнь она так или иначе наблюдала еще когда была обыкновенной статуей и нос ее был сколотым, а не неуклюже сломанным, как сейчас. - И много здесь таких комнат?.. - против воли вырвалось у нее - она хотела спросить совсем другое. - Хватает, - Макс улыбнулся совсем как крокодил. - У нас часто бывают гости.... Не обижайся, но дверь я запру - это все же не гостиница, а комната предварительного заключения - так это, кажется, здесь называется. Располагайся, и чувствуй себя, хе, как дома. - Он развернулся, вежливо кивнул и притворил дверь. Вокруг девушки кружились киберы, причудливо мигая разноцветными огнями - Паулина не могла взять в толк, что ее просят немного отступить и дать протереть полы. Она стояла и потерянно молчала, одна в совершенно незнакомом мире, запертая в нем этими странными существами, называющими себя "людьми".
***
- Ну и что ты о ней думаешь?.. - мягко спросила Саюри, с какой-то стати задержавшаяся в Отделении после окончания рабочего дня, чего за ней никогда не водилось. Макс потянулся в кресле и отключил экран - последние два часа он занимался только тем, что отчаянно сражался в онлайне. До следующего уровня оставалось всего лишь восемь процентов - ну почему эти девушки всегда приходят так не вовремя!.. На часах было почти одиннадцать; Валик еще в восемь часов переместился на координационный сбор и пропадал так до сих пор. Ася, дежурная по Отделению, рассеянно крошила кракенам свой бутерброд, поглядывая на приборы в лучшем случае раз в полчаса (хотя полагалось сидеть над ними неусыпно, но от этого, говорят, легко сойти с ума). Александро уехал на дзету - он снимал там бунгало у самого моря и любил плавать в заливе по ночам. Сам Макс предпочитал ночевать в Отделении, в жилом секторе, как и многие другие сотрудники - зачем платить за съем, если есть бесплатное удобное жилье у самой работы?.. Основным минусом этого жилья в основном был начальник; но раз уж он все равно каждый вечер уходит на дзету... Но почему Саюри до сих пор еще здесь - она-то живет в Городе, а особое трудолюбие никогда не было основным ее качеством, - Макс не понимал. - Она... странная, - наконец произнес Макс. - Она не похожа ни на одного моего знакомого. И я не уверен, что мне это нравится. - Она и не может быть похожа ни на одного из них. Знаешь, мне кажется... она уж очень... нездешняя. - Думаешь, она с другой Дороги?.. - вздрогнул Макс, не любивший, признаться честно, представителей иных Дорог, особенно тех, кто связал потом свою жизнь с третьей. Да и что хорошего можно найти, например, в том же Александро?.. Жители второй Дороги - те еще ученые сморчки, нудные до безобразия. Валик презрительно называет таких "тархарами", но Макс не понимал, что это значит, а в исполнении Валика это звучало примерно так же, как "дерьмо". Люди с других Дорог редко отличались легким характером или невосприимчивостью к трудностям: достойным находилось неплохое место и на родной Дороге. К тому же настоящий Человек не бежит из своего мира. - Как бы вовсе не из Хмари. Макс приподнял брови. - Понимаешь, - медленно произнесла Саюри, наморщив лоб, - между людьми Дорог - любых Дорог, а, поверь, я повидала их достаточно, - все равно есть что-то невозможно общее; человека ни за что не спутаешь ни с кем другим. Если я вижу роского метаморфа, я понимаю, что это - не человек, но понимаю, что он принадлежит Дорогам. То же будет и с скардоном, если меня каким-нибудь ветром занесет на лямбду. Но она... - Она что - не человек?.. Саюри посмотрела на Макса так, словно успела совершенно забыть о его существовании. - В том-то и дело. Она, несомненно, человек, относительно обыкновенный. Другое дело, что Дорогам она не принадлежит. Но в то же время с этим миром у нее есть что-то общее; он воспринимает ее как свое творение и свою часть, а она называет его родиной... но считает себя чем-то более высоким. - Более высоким - чем мир?.. - Это меня и пугает, - мрачно сказала Саюри, безо всякого смущения устраиваясь на максовом столе - правда, не забыв одернуть короткую юбочку. Их лица оказались совсем близко - Макса, вставшего и прислонившегося к стене, и Саюри, безмятежно болтающей ногами в высоких ажурных босоножках. Он усмехнулся, дернул ее за выбившуюся прядь. Саюри всегда казалась Максу немного странной - она много читала, много училась, но ненавидела делать это как все. Презирала систему общего образования, хамила Наставнику, за что нередко получала от него по мягкому месту. Любила бегать на дискотеки, меняла парней, как перчатки (которые она никогда не носила, но которые традиционно лежали в ее сумочке), опаздывала на занятия, могла часами балаболить с подругой о своей великой и чистой любви, - но когда она становилась такой, как сейчас, вся ее напускная веселость куда-то исчезала, и она становилась необычно серьезной, настоящей Саюри, куда более близкой и родной. Саюри была старше Макса на два года и была его троюродной сестрой по отцу; познакомились они только на дельте, на вступительном (для Макса) экзамене. Тогда он ужасно нервничал и опасался, что необразованный мальчуган из бедных переулков ни за что не попадет в число пятидесяти счастливчиков. Но Дар не скроешь под слоем грязи; его Наставником стал чудаковатый старик, любитель европейских суши и цейлонского чая, дедушка Саюри по матери. Было ли тому причиной родство - Макс не знал. Иногда Максу казалось, что Саюри ненавидит Звездных, Дар и все что с ними связано. Правду знала лишь Саюри, а она свято хранила свои тайны. - И знаешь, что самое странное? - медленно спросила девушка, продолжая разговор, нить которого Макс уже почти потерял. Парень вежливо склонил голову; девушка резко вскочила со стола, скрылась за дверью жилых помещений, чего за ней тоже никогда не водилось, и уже оттуда едва слышно произнесла - так, чтобы слышал только Макс: - Мне кажется, что в этом она как раз таки права...
***
Паулина стояла в центре комнаты, пока максовы шаги окончательно не стихли. Потом она медленно закрыла окна - от французских духов ей хотелось чихать, а от запаха пирогов - есть. Она неуверенно зашла в ванную - бассейн уже совсем наполнился, и вода больше не прибывала. Она распахнула шкафчик - на двух полках толпились разнообразные флаконы. Ароматическая пена... гель для душа... снова ароматическая пена... жидкое мыло, четыре бутыли подряд... шампунь для секущихся волос... Паулина с сомнением посмотрела на свои давно нечесанные волосы, соображая, секутся они или нет. Решила, что если и секутся, она не хочет это усугублять, и двинулась дальше. Наконец, она достала четыре наиболее приглянувшихся бутылки и одну пузатую банку с бальзамом, обернулась к бассейну - и вздрогнула от неожиданности. В дальнем углу на кафеле была нарисована сидящая на корточках девочка. У девочки были короткие темные волосы, постриженные под мальчишку, субтильное телосложение, очень тонкие запястья и пальцы. Из правого уха свисала длинная сережка, похожая на хрустальную капельку или слезу. Но самым примечательным в ней были глаза - очень глубокие, огромные, светло-карие. Пугающие. Они имели то самое выражение живости, страдания и пустоты, что у девочки на чердаке и старой куклы; Паулина не осознавала, что сейчас такое же выражение растерянности и понимания имеют ее собственные глаза. Раздеваться и нырять в теплую, манящую воду под таким взглядом было как-то неприятно. "Если ты хочешь, - тихо прошелестело в голове, - я могу не смотреть" Паулина вздрогнула. Взгляд девочки на кафеле был таким же живым и извиняющимся. Ресницы чуть вздрогнули; нарисованная фигурка провела ладонью по лицу и закрыла глаза. Пушистые ресницы бросали разлапистые, корявые тени на ее лицо. Паулине сразу расхотелось мыться. Она только присела на бортик бассейна. - Кто ты?.. - Картина, - улыбнулась девочка, не открывая глаз. - Мне уже можно смотреть?.. - М-можно, - выдохнула Паулина. В бассейне кружились огромные пенистые пузыри, легко плывущие по золотистой мягкой воде. - Обыкновенная картина?.. - Нет. Я, конечно, необыкновенная. - Но ты - только картина?.. - Нет. Я, конечно, не только картина. - А... чем ты занимаешься?.. - Сижу, - спокойным шепотом сказала девочка, усаживаясь поудобнее. - Больше я ничего не умею. - Ты умеешь разговаривать. - Это сложно назвать умением. С тобой умеют разговаривать все. - Но разве картины разговаривают?.. - Я - не просто картина. - А чем ты отличаешься от обыкновенных картин?.. - Я умею разговаривать. - Ты же говоришь, что это не умение. - Верно. Но, чтобы разговаривать, надо уметь думать. - Значит, ты думаешь?.. - Нет. Я, конечно, не умею думать. Я ведь картина. - Как так?.. - совсем растерялась Паулина. Девочка добродушно рассмеялась. Зубы у нее были белые, как миражный снег, и немного заостренные. - Я не умею думать, потому что я - картина. Но думать умеешь ты. - Кто - ты?.. - Ты - это я. Я - это ты. Здесь все - это всего лишь - ты. - Так не бывает. Я - не все. - Конечно. Но все - это ты. Паулина помолчала. Девочка совсем ее запутала. - Не бойся. Я - всего лишь разум. - Кто?.. - Разум. Всего лишь разум. Мысль, образ, - как нравится. - Я так и не поняла. - Это был неправильный вопрос, - прошелестела девочка. Паулина снова немного помолчала.