Глава 3.
Белые дыры...

Звездные были замкнутым, классическим и довольно консервативным обществом; до сих пор традиции здесь имели порой даже больший вес, чем писаные законы. Власть над Звездными имела одна лишь Всевышняя Риэль, душа Дорог; Высокое Собрание же выступало исключительно "совещательным органом", направляющим Звездных в нужную Риэль сторону. Глашатаи, Слышащие Ее Волю, были двадцатью наиболее признанными и сильными Проводниками; так сложилось, что последнее время в Собрание не входило ни одного Контролирующего - что, впрочем, и понятно.

Возвышенность намерений и смирение, однако, были не достаточной защитой от политических игр, дебатов и споров, порой заканчивающихся столкновениями между ведущими Семьями; тогда Перекрестки изрядно встряхивало, но миры быстро возвращались в привычные колеи.

Порой Проводников, развязавших такую усобицу, даже судили - за убийство и халатность в отношении Дара. Но если за первое приговор выносили редко - считалось, что Звездные бессмертны, и Всевышняя Риэль забирает их лишь тогда, когда сама считает нужным, - то за второе могли лишить Дара или и вовсе выслать с Дороги - что обычно с одинаковым успехом вело к смерти.

То, что в среде Звездных называлось Слушанием, на самом деле - для обычных Проводников, разумеется - было всего лишь недолгим собеседованием с членом Собрания, а в особенно исключительных случаях - с его председателем. Никаких долгих заседаний в душном зале, судий в ужасных мантиях и дурацких париках - правда, тоже ничего хорошего.

Все это Паулине рассказал Макс, добродушный, как большой плюшевый медведь - хотя внешне он был больше похож на жилистого пса. Паулина угрюмо отмалчивалась. Всего-то один полет!.. и тут же запихивают в лайн, отвозят в Отделение и держат там, как пленницу...

- Не пленницу, а Преступившую, - поправил Макс, обходя Паулину кругом и придирчиво ее оглядывая - "Совсем как корову на торгах в Средневековье", - мрачно подумала девушка. - Сама виновата.

- Я не знала, что у вас летать нельзя, - не удержавшись, огрызнулась она.

- Над нежилыми районами можно - но где ты найдешь такой на эпсилоне?.. Разве что в южных горах... но там ворраски, точно не до полетов будет... На дельтогамме и альфабете летать разрешено, но только на четыреста метров выше аварийных путей. А на эпсилоне - нельзя, это звезднонезависимая территория, мы соблюдаем видимость приличий... Идиоты, - непонятно к чему добавил Макс.

- А кто такие ворраски?..

- Мифические - ну, для местных - птицы, все из потоков воздуха. В такой влетишь - об скалы размажет так, что мозги на двадцать метров разлетятся... Увидишь такое серебристенькое завихрение - приземляйся немедленно, если не самоубийца, конечно.

- Говоришь же - летать нельзя?..

Макс поскреб подбородок, влез пальцем в свежую царапину и очень этому удивился.

- Ну... нельзя-то, конечно, нельзя... но вообще-то, главное - чтобы не поймали, - доверительно сообщил Макс.

Сам он летать любил, и статью двадцать четвертую дробь два нарушал достаточно регулярно - другое дело, что доставалось ему за это редко, потому что в перемещение он нырял прежде, чем его ловили - а угнаться за перемещающимся Максом редко у кого получалось.

- Слушай, а у тебя нет чего-нибудь кроме этого платья?.. - вдруг спросил он, с сомнением глядя на огромные красные цветы. - А то в таком виде идти на слушание как-то не очень...

- А оно скоро?..

- Послезавтра, я же уже говорил. Утром уведомление пришло. Не волнуйся, чего бы там Александро не написал - за полеты не сажают. Бернард - мировой старикан.

Он подумал о том, как на самом деле должен разговаривать с преступившей, и сам на себя разозлился - но разговаривать официально и холодно ему надоело при Александро, да и личные симпатии тут вовсе не причем. Может, у него просто настроение хорошее...

Настроение действительно было хорошим - несмотря даже на то, что до Отделения дошли слухи об очередном таинственном исчезновении в темноте Дорог, снова над тетой. Поговаривали даже о том, что одиночные перемещения запретят вовсе, обязуют ходить не меньше чем тройками, отменят заказные переходы и вернутся к практике "фонарей" - чего вовсе никому не хотелось.

Мутное время.

Мир, однако, вовсе об этом не знал - или, по крайней мере, его это вовсе не волновало. Такого яркого, ясного, золотого солнца Макс никогда раньше не видел на эпсилоне; сиреневое небо, казалось, светилось изнутри тем самым мягким светом, который некоторые считают стихией; осенние листы кружились и переговаривались. Уже не оставалось ничего зеленого, по ночам подмораживало; но в воздухе по-прежнему пахло только осенью - с ее прощальным теплом, неумолимым ветром и отчаянной, противоестественной жаждой жизни.

- Так у тебя только это платье?.. - продолжил Макс, махнув рукой на Инструкции.

Паулина молча кивнула.

- Мда... Так, Саюри с тобой ничем не поделится, у нее все еще более легкомысленное, Ася тебя значительно полнее... Придется просить Валика отпустить нас на прогулку, - весело сказал Макс - духота помещений ему порядком надоела. - Какой у тебя размер ноги?.. Ума не приложу, как ты ходила босиком!..

В конце концов Ася пожертвовала Паулине босоножки - под клятву Макса непременно вернуть; Валик запер за ними дверь.

Но пошли они не в магазин, как опасалась Паулина (денег-то нет, а она весьма сомневалась, что доброта Макса распространяется на кровные), а в ближайший пыльный парк, где Макс, пыхтя, как стая довольных ежиков, торжественно вручил ей... тонкую, прозрачную паутинку, размером с ладонь.

А потом случилось что-то очень странное - паутинка сама собой поползла в длину и в ширь, уплотнилась, потемнела; и вот уже в ладони Паулины лежит тонкое темно-серое платье в официальную вертикальную полоску. Рядом на скамейке уже стояла пара босоножек - откуда они взялись, Паулина не поняла.

Макс стоял напротив и сиял, как начищенный пятак.

- Одевайся!

- Здесь?!

- А что?.. Я отвернусь.

Он действительно отвернулся, но Паулину не оставляло ощущение, что на спине у него глаза тоже есть. Тем не менее деваться было некуда: парк был пуст, как в первый день творения, и она быстро натянула новое платье, а, подумав, и переобулась. Так действительно было гораздо удобнее. Босиком... раньше Паулина отчего-то не задумывалась о том, что она боса; может быть, за бытность свою каменной статуей она вовсе забыла о том, что ходить в обуви немного удобнее. Раньше бетонные дороги не кололи ее ноги; но стоило Максу напомнить - и она неожиданно ощутила, что нежная кожа сбивается о холодное и местами острое покрытие.

Она покосилась на неприличное слово и поморщилась. Вчера она долго терла его жесткой мочалкой, размышляя о том, что, если понадобится, она сдерет его вместе с кожей; содрала, но уже утром снова обнаружила его на ноге. Еще она долго разглядывала свой сломанный нос, но экспериментировать с пластическими операциями у нее не было никакой возможности.

Все люди вокруг, конечно, ходили обутые. Но она все же не настолько ненавидела людей, чтобы не иметь с ними ничего общего даже в таких мелочах - тогда ей пришлось бы ходить голой и перекрашивать кожу в фиолетовый цвет, а на это Паулина была пока еще не готова.

Макс обернулся, как только она поставила чужие босоножки на землю, и, прищурившись, уставился в едва одернутое платье.

- Мне кажется, - с сомнением произнес он, - что оно было немного темнее...

Немного - это было слабо сказано: ткань светлела на глазах, укорачивалась, ворот растягивался, рукава опускались - пока на белом платье странного покроя не распустились алые цветы.

Это были огромные алые цветы с золотыми прожилками, горящие яркими кострами на белоснежной ткани. Макс никогда не видел таких цветов - только на ее платье; они представляли собой нечто среднее между маками и сильно увеличенными цветками вишни.

- Ну и зачем ты это сделала?.. - усталым голосом спросил парень, придирчиво разглядывая платье. Как она его одевает, оставалось загадкой: оно было совершенно сплошным, безо всяких молний и пуговиц.

- Это не я, - пискнула Паулина.

Почему-то при Проводниках быть спокойной и неумолимой у нее получалось куда хуже, чем при обычных горожанах - наверное, для этого они были все же не совсем людьми.

- Ну хоть босоножки не исчезли, - вздохнул Макс и с безразличным видом пошел прочь, не выпуская, впрочем, Паулину из поля зрения.

Паулина, в смятении, двинулась следом.

"Срочно собраться, - ругала она себя, хотя было понятно, что это совершенно бесполезно. - Ты - высшее воплощение, Хранитель, а не тряпка! Твой долг..."

Она остановилась.

Она не собиралась выполнять свой долг - напротив, она собиралась исполнить обратное. Глупые люди - они надоели ей еще тогда, когда она была обыкновенной статуей. Говорят, шрамы способствуют злопамятности - так вот, нехорошие слова, написанные маркером на тонкой ножке, способствуют ей не меньше.

Зачем спасать их всех?.. Этот мир устал, он ищет покоя и свободы - но они заставляют его жить, бесконечно. Они отчаянно борются за свое существование - Паулина их не понимала.

Зачем?..

Этот мир - он умирает, и не вполне ясно, почему он не умер до сих пор. Что ж, это свойственно всему живому - мы немного всплакнем и забудем. Это можно назвать эвтаназией, избавлением. Существование гнетет - и убивает...

Паулина готова была стать той рукой, что вонзит в него прощальный кинжал.

И умрет вместе с ним.

Эти люди - они отняли у нее все, что у нее было - ее мечты, ее надежды, ее веру в счастье. Они разрушили ее будущее. Они убили ее любовь. Они разбили ее душу, а ее саму сделали вечной странницей промозглых дорог.

А она умерла ради их жизни - но даже смерть не стала ее избавлением.

Любовь к родине, самопожертвование, героизм - все это вещи чересчур громкие и личные, чтобы говорить о них вслух.

Тогда она была готова уйти в Хмарь ради них.

А сейчас рассчитывала увести их за собой.

Она отдала им все - а они объявили ее проклятой, посланницей Хмари, идущей, чтобы уничтожить мир и людей... и сожгли ее на костре.

И это он отдавал им приказы.

Да, люди ошибаются. Но разве стоит их жизнь таких ошибок?..

Почему им можно ненавидеть ее, а ей их - нельзя?..

- Ты не понимаешь. Мир - это жизнь...

- Я не хочу такой жизни.

- Глупая, тебя никто не спрашивает. Это твой Дар, куда более великий, чем дар Проводника или Контролирующего... Ты можешь, конечно, отобрать его у себя. Но не у мира...

- Это одно и то же.

Нарисованная девочка грустно улыбалась, и в ее огромных глазах отражались тайна и понимание. Она шептала что-то о долге, о жизни и о душе.

Но Паулина не собиралась ее слушать.

Ей не было до этого никакого дела. В ее сердце уже не оставалось места на иные чувства: там поселилась необъятная ненависть, сжигающая душу... не только ее душу.

Ей казалось, что она поселилась там навеки - огромная, пламенная, непреодолимая, неоспоримая.

Ее власть, власть ненависти, проста и объяснима: она была права.

Мы - это ты. Ты - это все.

Ты не знаешь. Мы знаем.

Остановись!.. Подожди!..

Мы в тебе... Мы хотим еще...

Ты не можешь с нами так...

Наша новая весна... весна должна прийти за зимой...

Дурачье.

Весны не существует. Все время - это лишь одна долгая осень. Зима, лето - все это придумали глупые люди.

- Отстаньте все, - мотнула головой Паулина и прибавила шагу.

Сегодня она вовсе никого не желала слушать: ни девочку, ни голоса, ни добродушного Макса, ни даже себя.

***

- Здравствуйте, девушка, здравствуйте.

Сидящий за столом мужчина был седым, как лунь; даже гладко выбритый подбородок, легкомысленного желто-зеленого цвета рубашка с узором из бамбуковых стеблей с проходящим между ними оскалившимся тигром (огромным, рыжим, ярким - он смотрел на Паулину, и его взгляд был даже более пронизывающим, чем взгляд самого Бернарда) и живые глаза не делали его моложе. Чисто-белые, без желтизны, волосы были заплетены в узкую жесткую косу с вплетенной в нее черной лентой. Он был не особенно морщинист, не шамкал - напротив, густой бас радовал множеством переливов и громовых раскатов, будто бы сам он был больше барабаном, чем человеком, - чуткие руки не дрожали ни на волос, только вдумчиво переплетались. Между пальцами дрожали синеватые искорки. На левом запястье драконом свернулся серебряный браслет с выгравированными буквами - от альфы до омеги.

Его возраст выдавали только глаза - чересчур мудрые, совершенно белые, будто выцветшие за годы.

"Бернард Дракон", - так за глаза его называли и многочисленные ученики, и коллеги, и просто совершенно незнакомые люди. Они все определяли это с самого первого мимолетного взгляда.

Он был, конечно, человеком. Он не выдыхал пламя и не обрастал чешуей, его тотемом была липа, Хранителем - чайка, а его Контролирующий, оборотень, превращался в барса.

Но это отнюдь не мешало ему быть Драконом.

"Драконья душа", - говорили про него иные Глашатаи. Он только усмехался и отвечал: "Моя душа - потемки. Какие уж там драконы..."

"Темные", - справедливо отвечали ему.

Но это была неправда. В нем не было ничего темного.

Еще его называли Вещим, но он сам сердито говорил, что все это ересь - вся та дрянь, которую он пророчил, действительно частенько не сбывалась. А ту, что сбывалась, он называл всего лишь логикой.

Но ложь он определял безошибочно - впрочем, обычно ему никто и не рисковал лгать.

Макс предупреждал об этом Паулину четырежды.

- Здравствуйте.

Кабинет был просторный, сумрачный. Единственное окно - очень широкое, не чета стрельчатым в ее комнате - было занавешено тяжелыми густо-зелеными шторами; оставалась лишь узкая полоска, через которую пробивается свет. Видно только стену противоположного дома, кирпичного, крашеного в противный желтый цвет, и сиреневое безоблачное небо. Мимо окна просвистывают лайны; где-то далеко внизу шуршат авы.

Три стены в этой комнате занимают стеллажи с инет-книгами - Паулина не может взять в толк, зачем здесь столько; в углу огромный цветок ростом под потолок, чем-то напоминающий пальму с ярко-красными листьями. Под пальмой сидит обыкновенная полосатая кошка, интеллигентно умывающаяся лапкой.

Центр комнаты занимает стол, на котором стоит странный полупрозрачный прибор. За столом сидит Бернард.

- Рассказывайте, девушка.

Голос мягкий, убаюкивающий. Паулине хочется рассказать ему абсолютно все - и то, что она совсем недавно была каменной статуей, и то, что она ненавидит людей, и то, что она помнит из своих прошлых жизней, и про Марину, и про странную девочку на кафеле, и про заброшенный чердак, и про Макса, добродушного пуделя, и про Саюри, с которой они вчера болтали весь вечер, и она поила ее чаем с плюшками и разглагольствовала о жизни и Звездных... но она все же взяла себя в руки.

- Что вам рассказать?..

- Как ты сюда попала, девочка?..

- Привезли, - пожала плечами Паулина.

Старик улыбается. Очень по-драконьи.

- Раз тебя привезли сюда - значит, кто-то считает, что ты в чем-то виновата. Скажи, девочка, это так?..

- Ну, я... летала над Городом. В эпсилоне.

- Летала?.. А разве ты не знаешь, что нельзя?..

- Теперь знаю.

Рядом с этим стариком Паулина почему-то чувствовала себя маленькой девочкой, хотя на самом деле была его, наверное, даже старше.

Она ждала, что он будет выяснять, где она летала, когда, как долго и кто ее видел; кто ее потом забрал в Отделение; знала ли она тогда, что над Городом запрещены полеты; считает ли себя виноватой...

Вместо этого он спросил:

- Ты одаренная, девочка?..

Паулина кивнула. Конечно, одаренная - как бы еще она летала, на вертолете?..

- И Дар твой велик?..

- Н-не знаю. Мне не с чем сравнивать.

- Ты умеешь перемещаться между Перекрестками?..

- Немного. Часто ошибаюсь.

- А что стихии?.. Они повинуются тебе?..

Паулина снова кивнула.

- Покажи, - усталым шепотом попросил старик.

Таким фокусам Паулина научилась давно - она не помнила, когда, ей казалось, что это знание всегда было с ней.

Она развернула руку ладонью к себе, зрачки на мгновение расширились... над указательным пальцем взвился хищный, трепетный язычок пламени, над средним повисла капля воды в своем бесконечном стремлении разбиться о пол, над безымянным закружился серебристый вихрь, а над мизинцем появился небольшом камушек, спокойно висящий в воздухе.

- Все четыре?.. - полуутвердительно спросил старик. Это все больше напоминало экзамен. - Хорошо... А можешь расположить их в другом порядке?..

Паулина молча свела пальцы в щепоть - стихии поменялись местами.

Потом он попросил ее сделать все то же самое левой рукой, потом создать огненный шар, потом растворить лист бумаги, потом поджечь его самого.

Паулина подожгла - аккуратненько, самый кончик косы, но он все равно изменился в лице и сказал погасить побыстрее.

В комнате запахло паленой шерстью.

А потом он спросил неожиданное:

- Скажи, девочка, ты всегда ходишь в этом платье?..

И Паулина, сама того от себя не ожидая, кивнула.

- Очень хорошо... хорошо... иди, девочка...

- А... как же слушание?..

- Иди, на первый раз мы ограничимся предупреждением. И позови Макса, пожалуйста, а сама подожди в коридоре. Он отвезет тебя в Отделение, там все оформят...

И Паулина поскорее вышла. Ей показалось, что дракон на браслете провожает ее своими рубиновыми глазками.

Он сидел за столом одиноко и потерянно.

***

"...И поняли тогда Звездные, что миру грозит погибель; и вышли моря из берегов, и затянуло небо тучами, стала Пыль заметать Дороги, спеша уничтожить весь мир и весь род человеческий...

Вступили тогда люди в свою первую схватку с захватчицей...

И была она прекрасна и страшна: в яростных глазах горело адское пламя, и одна лишь пресветлая Риэль знала, к каким бедам могла привести ее победа...Но не ведали того люди, ибо очаровывала она одним лишь взглядом чародейских глаз, одним лишь взмахом ресниц, одним лишь движением... и падали к ее ногам короли и принцы, студенты и ученые мужи, мудрецы и философы, и никакая мудрость не могла защитить от ее волшебства... Одни лишь Звездные Знали, и сумели противостоять страшной силе неведомой магии...

И умерла тогда звезда, и лишь в оплотах людских, огромных Куполах, сохранилась жизнь.

С тех самых пор Пыль снисходит на Дороги, и с тех самых пор ведут люди ожесточенную борьбу со своей смертью..."

Макс нахмурил брови, взъерошил волосы на голове и хлебнул еще эля. Эль был неплох, и Макс никак не могу взять в толк, от чего же болит его голова: от напитка или от этого "Сборника исторических легенд".

Забегаловка на дельте была не лучшим местом изучения мифологии Звездных; но у Александро вновь было плохое настроение, самое омерзительное из всех возможных: его тянуло на философствования и нравоучения. Поэтому в Конторе остался только привычный, устойчивый к подобным излияниями Валик: Макс взял выходной за отработанные сверхурочно, Саюри, как всегда, сбежала, не отпросившись, а Ася уехала на день рождения любимой тетушки.

Кто там занимается Паулиной, Макса абсолютно не волновало: у него была иная пища для размышлений. После разговора с Бернардом, породившего множество вопросов, но не давшего ни одного ответа, этой самой пищи осталось, пожалуй, даже многовато.

Он вновь открыл инет-книгу, покосился на ровные рядки косеньких неразборчивых букв и вздохнул. Шрифт 'Symmona Pride', девятый кегль, полужирное начертание, видоизменение "с тенью". Тысяча сто двадцать четыре листа.

Издание было подарочным, очень красивым: единственный файл в книге, бархатная обложка, богатый иллюстративный ряд, анимированные подложки... Такие вещи не для чтения делаются, а для выставления на полочке и смахивания пыли. Книгу Макс стащил с личной полки Александро (все равно ведь не скоро заметит, самое видное место у него там служебные инструкции занимают) - в библиотеках такую литературу выдают с большой неохотой, да и с серверов не скачаешь.

Макс насупился и перелистнул страницу. Книга светилась благородным серебристо-серым, несуществующие странички даже на ощупь как бумажные. На простых моделях до сих пор просто кнопочки со стрелочками, как у старинных букридеров...

Уставшие глаза все никак не хотели сосредотачиваться на буковках. Макс в который раз пожалел, что родной для Александро язык - говор 2-альфа, и именно на нем, соответственно, общается с владельцем интерфейс. Из-за этого шрифт ну никак не делался побольше; Макс нашел только, как сделать его фиолетовым, но от этого голова заболела еще сильнее.

- Что будете заказывать?.. - вежливым приятным голосочком спросил низенький кибер с подносом на спине - в шестой раз за день. Макс хотел, как всегда, отказаться, но потом передумал и попросил лепешки по рецепту тау - не то чтобы они так уж ему нравились, но зажевать эль сгодится.

Кибер понятливо мигнул и укатил, - чтобы через несколько минут привезти Максу какой-то розовый салат с целым апельсином. Выглядело это блюдо довольно оригинально, но совершенно неаппетитно.

- Это не мой заказ.

Кибер продолжал протягивать Максу поднос - видимо, в его кремниевых мозгах совсем уже что-то помутилось. Пришлось вызывать менеджера; кибера забрали, но лепешки так и не принесли; Макс решил смириться и заставил себя вернуться к сборнику исторических легенд.

"...В том и состоит назначение Звездных: Хранить, Оберегать и Направлять, удерживая мир в привычной колее и не давая ему пуститься под откос; в том наша первейшая задача, в том наш важнейший долг: уничтожить Пыль и спасти Дороги.

Она - это Хмарь. Она - это смерть. Она - Пустота..."

Макс снова потер подбородок, вздохнул, глотнул эля - и буковки стали немножко плыть перед глазами. Наверное, литр... ээээ... ну, максимум полтора без закуски - это все же чересчур, особенно на голодный желудок. Впрочем, Валик может выпить этого эля целую бочку и пройтись после этого на руках; но он сам все же, увы, не Валик.

Лепешки наконец принесли - все тот же кибер, вежливо протягивающий поднос пустому столику. Макс расплатился кредиткой, с грустью заметив, что месяц заканчивается, а зарплату еще не выдали; снял тарелки самостоятельно. Автомат еще немного покружил, попытался выяснить у стула, что он желает заказать и лишь через три с половиной минуты молчания укатил к администратору зала - жаловаться. Администратор была весьма миловидная девушка, блондинка с пронзительными голубыми глазами и фигурой, которая и не снилась девушкам настоящим - на ее щеке красовалась эмблема "Kiber Service Technology, Ink.", а длинная витая сережка в левом ухе мерцала синим огоньком онлайновой связи.

Кафе было почти совсем пустым - после завтрака все уже разошлись, а до обеда было еще далеко. За угловым столиком беседовала парочка: блондинка попеременно разражалась вспышками неуместного смеха и краснела, парень сыпал комплиментами и двусмысленными шуточками; оба пили кофе со сливками. У окна одиноко соблюдала диету девушка с протертым супом; в руках она вертела стило для голоэкрана. Самого голоэкрана не было, стильная комм-подвеска была небрежно брошена рядом с тарелкой. Около бара хихикали две девчонки неопределенного возраста и довольно расхристанной наружности.

В центре зала сидел Макс и тщетно пытался сконцентрироваться на тексте.

"Нетрадиционная версия легенды.

Примечания: культурная ценность не доказана. Публикуется на особых условиях как текст, предназначенный исключительно для научного исследования.

Подтвердите права доступа."

Несколько минут Макс тупо пялился в надпись на восемьсот тридцать седьмой странице книги, тщетно пытаясь определить, чего от него хотят; потом сообразил и бодро отстучал "один-два-три-четыре-пять", потому что именно таков был пароль Александро Вьех, ответственного по отделению 3-эпсилон, на абсолютно всех документах и папках. "Расшифровал" комбинацию Валик - просто однажды наткнулся на файл с интригующим названием "Логины, пароли, права доступа", который Александро защитить почему-то не удосужился. В целом, в некоторых вопросах Ответственный был потрясающе безответственным.

"Через сто лет, и через тысячу, и через сто тысяч - Она все та же, и ни с кем не суждено Ее спутать.

Эти пронзительные глубокие глаза, эти длинные пальцы, трущие мочку уха, эти темно-рыжие, уходящие в каштан волосы, ниспадающие грациозным водопадом... Ей подчиняются все четыре стихии, Она умеет летать и влюблена в небо - и, увы, лишь в него...

Философии чужда лирика, но перед вами, заметьте, всего лишь необъективные ремарки очарованного Ее силой и Ее величием человека.

Может быть, она - зло; но я в это не верю и мне не суждено когда-нибудь в это поверить.

...

...Она приходит лишь тогда, когда в том возникает нужда, ибо Она сама есть и великое горе, и счастливое избавление, ибо Она сама ставит Вселенные на грань и сама же их спасает, ибо именно Пыль заметает пути и Перекрестки - но разве же не из Пыли состоят Дороги?..

Так же, как не бывает добра и зла, так же, как не бывает тьмы и света, так же, как не существует совершенной истины и бесспорной лжи - так нет и того, что иные люди называют Пылью.

Как смешиваются в человеке Стихии, так соединяются в Пыли миры...

Она умирает, хоть бессмертна, и эта ее жертва - залог существования самого Мира...

Пока Она верит в Мир и Покой - до тех пор существуем мы, и до тех пор мы можем гадать о ее сущности - но лишь гадать, потому что, я верю, мы никогда не узнаем всей правды.

Так быть может, мы сами - всего лишь ее фантазия?

Человеческие судьбы наполнены... - далее читай трактат Бернарда Ралфа о-Вински (авторство не подтверждено) 'Личные судьбы на фоне общечеловеческих бифуркаций', *

*Примечание - трактат ныне публикуется в отредактированном варианте"

Макс перевернул страницу, но продолжения не последовало - на следующей странице начиналась помпезная статья "О создании Дорог и единстве Перекрестков", избранные параграфы которой в институте заставляли заучивать наизусть - потому что без этого якобы совершенно невозможно считаться культурным и интеллигентным человеком. Впрочем, надо отметить, что чересчур образные, метафоричные и напыщенные строки забывались сразу же после квалификационных экзаменов.

Трактат о-Вински Макс тоже, конечно, читал, но из него помнил только название, автора и разгромные отзывы критиков - на которые Бернарду Дракону было плевать со скоростного воздушного пути (он всегда был сам себе велосипед). На все вопросы автор говорил, что отредактированные трактаты не имеют никакого смысла, и эта извращенная версия публикуется вовсе без его согласия. А оценивать философские работы смеет всякая собака, но разве же кто говорил, что отзывы собак являются совершенно непогрешимыми?

После этой реплики книгу сняли с продаж и нацепили ей ярлык "Авторство не подтверждено". Фамилия Бернарда Ралфа о-Вински с титульных листов исчезла, но зато стала еще чаще мелькать в критических статьях, обзорах, отзывах и многочисленных комментариях.

Бернарду предлагали подать иск об использовании интеллектуальной собственности, но Дракон философски, хоть и довольно едко, отшучивался - что добавило ему немало голосов на последующих выборах.

- Я отказываюсь быть фантазией, - пробормотал Макс себе под нос и глотнул еще эля, чтобы скомпенсировать это философское оскорбление. - "Но разве не из Пыли состоят Дороги"? Быть Дорогами, миром, горем и спасителем - не многовато ли на одного человека?

Она не вполне человек.

- А кто? - машинально спросил Макс, бездумно перелистывая страницы инет-книги и любуясь на вензеля.

Она - Пыль.

Воистину, это было исчерпывающее объяснение.

***

- Вы не понимаете, зачем я вас вызвал, верно?..

Серебряный дракон загадочно мерцал рубиновыми глазами, хищными, как у огромного волка, примеривающегося к беспечному и прекрасному в этой беспечности оленю: его мордочка высовывалась из края рукава. Казалось, что дракончик облизывается, хотя язык его видно не было.

- Совершенно не понимаю, - подтвердил гость, вальяжно рассаживаясь в глубоком кресле с роскошной обивкой (владелец кабинета интеллигентно сцедил улыбку в кулак, скрыв ее за кашлем: пружины в этом кресле были уже очень старыми и дурно сбалансированными, а оттого больно впивались чуть пониже поясницы - а вежливость, разумеется, не позволит гостю пересесть в разгар разговора).

Выглядел этот гость довольно ухоженно или, по крайней мере, очень аристократично: дорогой костюм, благородного темно-серого оттенка в более светлую полоску, галстук цвета сумрачного ночного неба, изящные запонки в виде змеиных голов. Глаза у змей были из темных, очень чистых изумрудов.

- Итак, это все-таки случилось.

- Вы о прорыве на тете?.. - незаинтересованным голосом произнес гость, но глаза у него хищно заблестели. Условия этой встречи диктовал старый Дракон; но он, конечно, не мог не понимать, что его время прошло и ему на смену приходят более молодые, деятельные и амбициозные люди - может быть, пока уступающие по силе Дара или влиянию, но это навряд ли затянется надолго.

И на месте Дракона гость не стал бы задирать полных сил и энергии хищников, привыкших ни с чем не считаться на своем пути к креслу Старшего Глашатая.

Слышать Ее Волю... он предпочел бы выдавать за Ее волю свою, куда более приземленную и реальную. Но это уже детали.

- Хм, о нем тоже... Скорее, о его первопричине.

В изумрудных запонках что-то мелькнуло, но это что-то было таким быстрым и мимолетным, что Дракон не успел подобрать этому подходящего названия, хотя успел прекрасно это понять.

Владелец змеи нервничал - чуть заметно для непосвященного, но очень явно для человека, хорошо с ним знакомого; а себя Дракон относил к таковым.

Гость был одним из тех немногих "темных" Звездных, что предпочитали совмещать политическую игру со своей основной деятельностью. Конечно, "темный" - понятие довольно размытое и неявное; и занимаются эти люди огромным спектром вопросов, рождающих еще больший спектр проблем (пожалуй, здесь было совершенно все, не находящее места под светом: от поставки эйфоринов с ро - единственного Перекрестка, где они были относительно легальны - и до странных экспериментов с Даром и человеческим геномом, запрещенных на всех известных Дракону Дорогах, доросших до подобного уровня развития).

Конечно, он не был совсем уж "темным" - скорее, эдаким жильцом полусвета: его эксперименты не были запрещены (вероятно, за отсутствием фантазии), но были негласно осуждаемы абсолютно всеми Глашатаями - поэтому приглашение к одному из них было событием неоднозначным, особенно с учетом природы этих экспериментов. Гость пробивал Врата - своеобразные статичные переходы между Перекрестками, воспользоваться которыми в одиночку может любой человек, даже не одаренный. Работа была долгая, нудная и довольно бесперспективная. Но в конце прошлой недели, пять дней назад, у него получилось.

Он пробил Врата на тету.

И в зеленых глазах змеи мелькал... не страх, но что-то очень к этому близкое - максимально возможно близкое для этого человека, давно разучившегося бояться. Тревога, бесконечная усталость, нежелание бороться с очередными неприятностями - несмотря на уверенность в своих силах.

За эти Врата его и прозвали в узких кругах Дворецким; ему не нравилось это имя, но он ничего не мог с ним поделать.

А настоящее его имя давно уже вымылось из памяти людей, вытесненное более ярким прозвищем.

Но нет, это были глупости. Прорыв на тете никак не мог быть связан с Вратами - они были открыты раньше, все было проверено, место было под строжайшим наблюдением... и ничего странного не происходило...

- И что же вы считаете его первопричиной?..

- Скажите, вы слышали о... Пыли?..

- Разумеется, - фыркнул гость, разваливаясь в кресле еще вальяжнее, хотя треклятая пружина уже впивалась ему не только в поясницу, но и в не привыкшую к подобному обращению ягодицу.

Дракон молча ждал продолжения, как очень терпеливый экзаменатор, допрашивающий очевидного двоечника - но все еще верящий в чудо и озарение.

- Мы регулярно выметаем ее из углов и боремся за чистоту воздуха. Мои киберы пользуются для этого вакуумными отсосниками, - язвительно заметил Дворецкий. Змея полыхнула зелеными глазищами. Ее хозяина раздражало подобное поведение - но он привык не обращать внимания и на более оскорбительные замечания, в том числе произнесенные вслух.

- Значит, не слышали, - вздохнул Дракон. В его белых глазах светилась печаль и насмешка. Он отнюдь не упивался своим положением и не стремился унизить или оскорбить - но его понимание и его отношение к гостям как к неготовым к занятию студентам, коих он повидал за свою жизнь великое множество, было более унизительно и более оскорбительно, чем прямые выпады. - Нас заставляли учить эту легенду наизусть... а она отнюдь не балует лаконичностью.

Он улыбнулся - совсем как дракон, или даже как крокодил.

Дворецкий молчал. Он не любил чего-то не знать и обычно старался наверстать упущенное в максимально короткие сроки; его наручный компьютер уже начал поиск и вскоре начнет выдавать результаты прямо в динамик и-фона.

- Есть такая старинная история, уходящая корнями еще в те времена, когда на свете не существовало Перекрестков, а мир был един и молод. Но потом пришла Пыль, и замела Дороги... Пыль - это то, из чего состоит Хмарь, то, что прорывается в мир и то, что угрожает его существованию. Вы меня понимаете?..

Дворецкий молча кивнул. И-фон нашептывал ему на ухо строки какого-то традиционного трактата, довольно нудного и очень метафоричного: так, наверное, писали те самые пресловутые древние скальды (Дворецкий был совершенно не знаком с их творчеством, да и не желал знакомиться - у него были более современные взгляды на литературу): "путь угрей", "луг кабана Вмблинди", "земное призрачное небо". Пока расшифруешь первые две строки, мерный компьютерный голос закончит всю легенду, и и-фон, посчитав свой долг выполненным, благополучно отключится.

- Очень хорошо, - вздохнул Дракон с видом очень уставшего от тупости студентов преподавателя, безмерно радующегося тому, что нашел более адекватного ученика - вот только Дворецкий не обольщался насчет своих знаний. - Так вот, о Пыли... В той легенде упомянуто, что бороться с ней - наша первейшая и основная обязанность. Это сложная, но выполнимая задача - да, она послана нам самой природой, но мы еще не проигрывали сражение с ней с катастрофическим результатом - и только поэтому мы существуем до сих пор...

Дворецкий снова кивнул.

- Но знаете, что самое ужасное?.. Пыль - не призрак, не мутная туманная сущность, не нечто нематериальное и невидимое... Пыль - это девушка. Она приходит из ниоткуда и уходит в никуда. На ней всегда одно и то же белое платье в огромный красный цветок, у нее янтарные глаза и тонкий острый нос. И она - человек, понимаете?.. Но если она выживет - погибнет весь мир.

- Вы предлагаете мне ее убить?.. - усмехнулся Дворецкий. Когда-то давно он занимался и такими делами - не лично, разумеется, сам он не резал даже кроликов, да и мух предпочитал оставлять живыми, - но давно уже забросил этот бизнес, посчитав его чересчур противозаконным.

- Нет, - улыбнулся Дракон - одними губами. - Вам - не предлагаю. Мы не можем убить ее просто так, без оснований. Я предлагаю вам организовать такие условия, в которых мы найдем способ сделать это спокойно и легально, можно даже сказать, совершенно открыто... Я понимаю, это сложно...

- Но какова цена?..

Дракон ухмыльнулся - совершенно по-крокодильи.

- Вы уверены, что вас интересует цена, и вы не ограничитесь просто словом "спасибо"?.. Мне кажется, в вашем положении и с вашей профессией последнее было бы более разумным.

- Вы смеете мне угрожать?..

В глазах Дракона сквозило "Вы удивительно догадливы", но вслух он произнес другое, более дипломатичное:

- Что вы! Мы просто договариваемся, ко взаимному удовольствию.

- Это называется шантаж, - проговорил Дворецкий, резко вставая.

Снежно-белый барс, ранее тихо лежавший за шторами, выставил всю переднюю часть тела и вздыбил загривок.

- Тихо, Стефани, тихо... Не надо рычать, тебе это не идет.

В его глазах, уставленных в гостя, сквозила неприкрытая издевка.

- Вы можете быть свободны, Илэн.

Дворецкий скрипнул зубами, развернулся на каблуках и вышел из комнаты, едва удержавшись, чтобы не хрястнуть дверью так, чтобы осыпалась с потолков штукатурка, а лепнина рухнула Дракону на голову.

Бернард улыбался ясной и чистой улыбкой победителя. "Да, я был уверен в своей победе - но, черт побери, все равно же приятно!"

- Тихо, Стефани, тихо... Не волнуйся, он не представляет для нас особой опасности. Он не волк даже, так...

Барс, наконец, выполз из шторы и, приволакивая задние лапы, подошел к Дракону и лизнул его в открытую ладонь. Это было совсем не по-человечески и совсем не так, как должен был вести себя порядочный Контролирующий; но для оборотня это было, видимо, совершенно естественно.

Дракон рассеянно погладил барса, неожиданно скривился и выплюнул:

- Шакал.

***

В этом было что-то странное и невероятное, непостижимое, волшебное, потрясающее. Паулина никак не могла объяснить, почему так получается, никак не могла понять, как это происходит, и поэтому пребывала в совершенно детском восторге, как маленькая девочка, дождавшаяся прихода Деда Мороза. В переменчивом, но такой обыденном и обыкновенном мире, полном дурацких электронных "чудес", иногда бывает совершенно необходимо верить в настоящее чудо; и Паулина захлебывалась от счастья, а на ее лицо выползала широкая и искренняя улыбка, свойственная разве что блаженным и младенцам - старше четырех месяцев, когда мускулы лица уже достаточно развиты, но младше полугода, когда в маленькие головки уже проникают первые мысли о бренности бытия.

Она закрыла глаза и немного покружилась на месте.

Вид из окна послушно изменился - бескрайний океан с захлестывающими стекла розоватыми волнами, зеленое небо и фиолетовые облака, словно бы обведенные черным фломастером, как на неуклюжем детском рисунке, сменился зелеными лугами с размытыми пятнами прозрачной воды. Над зеркальной гладью кружились белоснежные фламинго, похожие на свадебных голубей пушистым оперением и на цапель - привычкой поднимать одну ногу. Одна из птиц повернула голову и уставилась на девушку огромным ярким глазом, словно бы раздумывая - вкусная ли это пища и не следует ли подкрепиться?

Паулина вновь остро пожалела, что в ее комнатке не было ни крошки хлеба. По правде сказать, здесь вовсе не было еды - последние дни она обедала вместе со всеми, в Зале Общей Работы; разумеется, лишь потому, что Александро на рабочем месте отсутствовал.

Этих фламинго она видела вот уже в третий раз - почему-то имена эта картина особенно приглянулась левому окну, возле которого она и крутилась. В прошлый раз ей показали их между ужасающим зрелищем технократического города, полного огромных небоскребов, похожих на застывших соляными столбами чудовищ - и тихой деревенькой с небольшой церквушкой. Возле того окна Паулина простояла довольно долго, слушая колокольный звон и вдыхая терпкий запах свежескошенной травы. Над деревней было совершенно прозрачное, до белизны, небо - нигде больше она такого не видела, и это поразило ее много больше достижений инженерной мысли, которые ей демонстрировали ранее.

Примерно после тридцатого поворота Паулина поняла три вещи, которые в тот момент показались ей очень важными. Первое - что окно терпеть не может людей: оно показывало ей машины, лайны, авы, светящиеся окна, манекенов - но ни одного лица или даже силуэта ей так и не довелось разглядеть. Второе - окно совершенно не делало разницы между настоящими видами (однажды Паулине довелось увидеть тот самый парк, в котором Макс когда-то превращал паутину в платье) и фантастическими рисунками, выполненными зачастую маленькими детьми. Увы, Паулину совершенно не интересовали ни чересчур яркие радуги, ни огромные зубастые солнца, ни шестиногие кенгуру с глазами разного размера. Она вообще любила детей едва ли не меньше, чем все остальное человечество.

Третье - окно питало необъяснимую предрасположенность к озеру с белыми фламинго. Сами птицы не обращали обычно на Паулину никакого внимания, только косились иногда чуть презрительно, а вот Паулина разглядывала их пристально, пытаясь понять, почему раз за разом ей показывают именно это место - словно это помогло бы ей перестать его видеть.

Нет, Паулине нравился вид - не больше, чем многие другие, показанные волшебным окном, но все же нравился. Но в том, что она видела его уже в четырнадцатый раз, было что-то загадочное и восхитительное - она никак не могла этим не заинтересоваться.

Паулина перегнулась через подоконник, в очередной раз ощутив совершенно детский восторг из-за того, что это возможно - а ведь Макс объяснял ей, что никакое это не окно, а обыкновенная стена, да и сама она смутно помнила, что Отделение находится на цокольном этаже. Фламинго по-прежнему не проявляли к ней никакого интереса. Паулина попробовала подозвать одного из них - вполне безрезультатно; птицы только гаркнули что-то, сделавшись похожими еще и на воронов.

В следующий миг раздался оглушительный шелест тысяч разворачиваемых крыльев, и огромная стая, оттолкнувшись от зеркальной глади озера, поднялась в небо - высокое и прозрачное, какого-то непостижимого светло-лилового цвета, словно спелая слива, упрятанная за толстое мутное стекло. Паулина невольно залюбовалась их полетом - уверенным и вольным; фламинго поднимались все выше, и ей приходилось высовываться из окна сильнее и выгибать шею, а крылья хлопали все вдалеке, словно бы птицы вознамерились долететь до луны, и они были все дальше и дальше, все дальше и дальше, и это продолжалось до тех пор, пока Паулина не кувыркнулась через подоконник и не плюхнулась в озеро.

Наверное, ей полагалось бы испугаться - в конце концов, она ведь вовсе не умела плавать; или, может быть, ей стоило по крайней мере удивиться, ведь этого озера никак не могло быть, и окна этого тоже вовсе не было. Наверное, ей и раньше стоило бы вести себя много разумнее. В конце концов, в ее жизни происходило что-то необъяснимое и жутковатое; ее держали в странной комнате без объяснения причин, хотя давно должны были бы отпустить, а сотрудники Отделения вели себя с ней отчужденно и настороженно.

Но она не испугалась, не удивилась и не вспомнила о своих проблемах. Она вновь испытала совершенно детский и неразумный восторг.

Паулина сидела в озере, которое оказалось совсем неглубоким, от силы по колено, болтала рукой, рождая рябь на зеркальной глади, смотрела в светлое небо непостижимого цвета и счастливо улыбалась. Ее не заботило даже то, как она будет возвращаться обратно и сможет ли она вообще вернуться - почему-то ей казалось, что ничего плохого здесь просто не может произойти.

Она обернулась - и увидела висящее в воздухе окно. Подоконник был примерно на уровне пояса. Не было ни стен, ни рам, ни камней, ни перекрытий; окно просто висело в воздухе - и Паулину это почему-то совсем не удивляло.

Она восторженно огляделась. Вода была идеальной зеркальной гладью, точно бы там, под водой, существовал такой же реальный и прекрасный мир. Паулина невольно залюбовалась игрой светотени на водной глади, как вдруг заметила, что сама она в воде тоже отражается.

В самом этом факте не было ничего удивительного; вот только Паулина отражалась в воде целых пять раз, и непременно лицом - даже со спины.

- Не бойся. Мы - это ты.

Это произнесла центральная Паулина-отражение, глубоким и красивым голосом со странными интонациями.

Паулина долго вглядывалась в отражения, пока не поняла, что они все же не совсем одинаковые: у центральной фигуры были глаза побитой собаки, а у той, что стояла правее, они сияли странной и почти противоестественной любовью ко всему живому.

- Ты ведь поняла, правда? Все правильно. Мы живем внутри тебя.

Это сказала вторая фигура, та, что стояла правее восторженной девушки - Паулина решила дать каждой из них по номеру. У этой тоже были влюбленные глаза, только сияли они чуть менее ярко.

- И что мне теперь... делать?

Ни одно из отражений не повторило за ней эти слова, словно и не были они отражениями вовсе.

- Ну... мы можем поиграть в слова, если хочешь.

Глаза третьей фигуры были мудрыми и спокойными, а голос - флегматичным и вселяющим уверенность.

- Ну... ээээ... голос.

- Смерть! - хором произнесли все пять фигур - так, что у Паулины мурашки побежали по коже.

И какие бы слова не называла Паулина, фигуры неизменно отвечали: "Смерть!" - словно бы они вовсе не знали других слов. Они обступали ее все плотнее, а голоса звучали все глуше и страшнее. И тогда Паулина отчего-то ляпнула:

- Долг!

Фигуры остановились.

- Смерть! - уверенно ответила пятая Паулина, та, что с глазами побитой собаки.

Остальные Паулины молчали, а в глазах их было что-то глухое и ужасное, пахнущее той самой смертью, которой они не назвали в этой раз, и они обступали ее плотным кольцом, не давая освободиться, а спасительное окно было далеко и высоко, а ноги точно приклеились к болотистой почве, и даже фламинго не возвращались, точно не слышали никогда присказку Карлсона...

Паулина вскрикнула и... проснулась.

Из левого окна на нее смотрел Париж, прекрасный далекий город Перекрестка 9-альфа; из правого выглядывали крыши Праги. И сколько бы она ни оборачивалась вокруг своей оси, Париж оставался Парижем, а Прага оставалась Прагой, а в воздухе пахло только знаменитым пражским пирогом и французскими духами.