|
|
||
Глава 4.
...черные пятнаПерекресток эпсилон третьей Дороги славился тремя вещами: текстильным производством, культурой очень быстрого питания и закатами; и если текстильное производство вот уже несколько лет с трудом сводило дебет с кредитом, а быстрое питание приводило к ожирению и проблемам с печенью, то закаты были выше всяческих похвал. Любить переходное время суток - удел истинных романтиков; и не нужно говорить, что подобные хронотопы места и времени - один из признаков течения романтизма, наряду с "двоемирием", многообразием образов и некоторыми другими филологическими штучками, которым вовсе нет места в этом повествовании. Мы говорим, конечно, о совсем другом романтизме, нашедшем отражение в характере, но не в литературе. Макс себя романтиком не считал, но закаты любил - даже такие, призрачные, ускользающие от прямого взгляда. Пока смотришь вниз - под ноги ли, на приборы, на документы или просто - никуда, все кажется, что над тобой горит, заходится великолепным заревом небо; воспламеняется, оплавляясь, стекло небоскребов; заливаются багрянцем смущения и стыда легкие перистые облачка; а огромное огненное око возвращает весь мир в первозданное, страшное небытие... Но поднимешь глаза - и небоскребы окажутся совершенно целыми, безмятежные облака плывут по голубому небу, а солнце - всего лишь желтый диск, клонящийся к западу. Красивый обман... Жестокий обман... Впрочем, Макс любил обманываться - особенно в мелочах; ведь гораздо интереснее верить во все эти впечатляющие иллюзии чудных небоскребов великолепного стекла - вместо того, чтобы смотреть на настоящие бетонные коробки; видеть зеленые парки с яркими цветами на месте жалких и мятых кустов, украшенных пылью; любоваться тонкими ножками и огромными глазами проходящих мимо девушек, всегда улыбающихся улыбками профессиональных манекенщиц - и не знать, сколько на этом фарфоровом личике килограммов тонального крема, румян, теней, туши, наложенных ради достижения естественности. Но сейчас у него не было времени ни любоваться, ни мечтать, ни даже обманываться. Макса занимало совсем другое дело. Это дело называло себя Паулиной. В миниатюрной комнате все было совершенно белым - снежный кафель, меловый потолок, алебастровые обои с изящным узором, молочные занавески, лилейная обивка дивана - но сейчас все это заливали ало-золотые лучи заходящего солнца, отчего лицо сидящей перед ним девушки приобретало странное, фантастичное выражение. - Так кто ты... такая? - Меня зовут Паулина, - произнесла она сдавленным голосом. Тонкие пальцы теребили бахрому диванного чехла. - Я знаю, как тебя зовут. Но кто ты такая? Пальцы плетут тонкую косичку; Паулина смотрит только на них, вниз, и алые лучи кажутся ей темными, зловещими. - Я... не знаю. - Как это? - Я не знаю, кто я такая, - тихо, но твердо повторила Паулина. Руки дрогнули, и косичка вновь распалась на тонкие белоснежные нити, похожие на пыльную, а оттого еще более притягательную паутину. - И... кажется, этого никто не знает. - Меня не интересует философские вопросы смысла человеческого бытия. Когда ты родилась, кто твои родители, где выросла, где воспитывалась, как училась, замужем ли, есть ли дети... - Я... не знаю. - Как это? - Я ничего этого не знаю. Макс возвел глаза к бело-алому потолку и постарался успокоиться. - Хорошо. А что ты знаешь? Паулина только пожала плечами, не поднимая головы. - Как ты оказалась на Таймс-сквер? Просто расскажи, что ты... помнишь. - Помню... - кажется, впервые за этот разговор она серьезно задумалась. - Я была... статуей. Я стояла на постаменте... на Фонтанной площади... вокруг меня всегда блестела вода... она была такая грязная... еще там были люди... разные люди... И они... они... Ее глаза лихорадочно блестят - но, может быть, это Максу так кажется, или это играют блики закатного солнца? - Что... они? - подсказывает Макс. - Они все были такие... плохие... - То есть?.. - Один из них сломал мне нос... сколол самый кончик... а один написал... вот, смотри... Она суматошно поворачивается, вытягивает ногу, и Макс с немалым удивлением замечает на мраморной коже очень неприличное слово, будто бы написанное маркером. Или и вправду - маркером? - А я... стояла... они носились вокруг... яркие блики... бесконечные люди... веселые, грустные, странные, страшные, но такие живые... Она закрыла глаза, уперлась лбом в подставленные руки. - А я была статуя... И так долго, много-много лет... Много-много лет...
...Звездной весной она любила стоять так - над ней горело солнце, ей улыбались проплывающие над головой облака, а шаловливый Восточный Ветер рассказывал ей подслушанные под чужими окнами истории... и пусть говорят, что подслушивать нехорошо; она знала, что это плохо, но поневоле маялась в тихие дни и ждала его - Ветра, и его пустых, ничего не значащих историй, которые расцвечивали ее жизнь в хоть чуточку другие, веселые тона. И против своего желания она улыбалась; да, даже эти мраморные губы могла растянуть улыбка. И она тоже подслушивала; ее интересовало тогда совершенно все: разговоры нянечек о детском питании; серьезные, басовитые рассуждения о новом программном обеспечении; веселая болтовня двух подружек, выгуливающих собаку; едва слышное бормотание молодого, горячо влюбленного поэта, кропающего на полях блокнота свои вирши. Даже улыбчивое молчание старика на скамейке казалось ей тогда исполненным великого смысла. Поэт нравился ей больше всего - он был молод и романтичен. Полюбился он и веселому Восточному Ветру, развевающему короткие каштановые волосы. А ей нравилось думать, что именно для нее старается молодой Поэт, размахивающий руками с зажатым блокнотом, как старинная мельница... тот блокнот он ценил высшей драгоценностью в мире... Конечно, она понимала: все не так. Однажды майским вечером она увидела, как он ведет свою девушку по темным аллеям. Он обнимал ее за талию и читал ей стихи. Девушка была красива, но в ней было что-то мерзкое и неправильное, спрятавшееся в глубине сияющих от счастья глаз. Той ночью статуе очень хотелось заплакать. Но она была статуя, а статуи не плачут. Ей тоже хотелось, чтобы ее обнимали; ей тоже хотелось засмеяться и взъерошить короткие каштановые волосы Поэта; ей тоже хотелось слушать предназначенные одной ей стихи. Но Поэт провожал Девушку до дома и больше не приходил. И один лишь Восточный Ветер пытался ее развеселить или утешить. Он обнимал мраморную талию, дергал мраморные волосы, целовал мраморные пальцы. Но он был всего лишь ветер. А она была всего лишь статуя...
...Зеленым летом солнце становилось ярче. Вокруг цвело и благоухало; она стояла среди этого великолепия, и ей очень хотелось улыбнуться. Но мраморные губы были недвижимы, лишь в глазах плескалось что-то светлое и чистое, чему сложно было подобрать название. Южный Ветер был спокойный и мирный; он не обнимал ее так безбашенно и не рассказывал бородатые анекдоты. Он читал ей философскую лирику и разыгрывал в лицах одноактные пьесы. А еще он любил старинные легенды и саги о рыцарях. И хотя те легенды и саги она слышала уже не в первый раз, ей все же было приятно, что он разговаривал с ней и пересказывал изредка последние новости. В полдень в парк приходил повзрослевший Поэт. Он уже не писал свои стихи. Он кормил голубей и зарисовывал их в свой блокнот. Голуби были прекрасны, волшебны; они замирали на страницах белыми живыми фигурками, и ей казалось, что неподвижные перья перебирает Южный Ветер. Однажды он нарисовал и ее, тонкую хрупкую девушку с воздетыми к небу руками. Но в рисунке Поэта у нее было совсем иное лицо. Поэт подарил тот рисунок Девушке. ...В начале июля по парку прошла тихая свадьба. Счастливый Поэт прижимал к себе прекрасную Девушку, на которой тонкое колечко из серебра низкой пробы казалось самым изысканным украшением... На ее руках сидели голуби. По ее щекам стихали капли. Нет, то были не слезы, ведь статуи не умеют плакать; то начиналась короткая летняя гроза, и больно было смотреть, как Поэт укрывает Девушку под зонтом... Южный Ветер рассказывал ей саги и легенды, но она уже не слушала. В конце концов, она ведь была статуя. А разве статуи умеют слушать?..
...Сумрачной осенью ветер менялся. Западный Ветер приносил с собой дожди и туманы. Он подлетал к ней лишь изредка, и тогда нашептывал на ухо элегии. Он все больше гонял по аллеям золотые листья. Ей нравилось смотреть на эту игру, ведь осенью парки пустели, и ей нечего стало подслушивать... Лишь ранним вечером в парк приходил Поэт. За ним, подпрыгивая, бежала златовласая девочка с очаровательной ангельской улыбкой; они бегали по листьям, весело смеясь; маленькие ручки подкидывали вверх золотой дождь погибших летних красок... И Поэт вырывал листы из блокнота, чтобы сделать бумажный кораблик. Они смеялись и пускали по воде ненаписанные стихи и ненарисованных голубей, и огорчались вместе, когда подкинутый волной кораблик зачерпывал носом воду и печально оседал на мутное дно... Они быстро уходили, и ей оставалось лишь смотреть в холодное безучастное небо, с которого спускались вечерние сумерки. Лишь ночью возвращался Западный Ветер со своими трогательными элегиями, которые были уже необозримо далеки ее сердцу...
...Морозной зимой на белый снег падали алые, как кровь, гвоздики. И прекрасный влюбленный Поэт проходил мимо нее в последний раз - холодный, посеревший, уставший и странно, умиротворенно улыбающийся. Он по-прежнему, как раньше, прижимал к себе потертый блокнот. А Северный Ветер завывал где-то в вышине или гнал поземку, и ему не было никакого дела до ее горя... Ведь она была статуя, а разве у статуи может болеть сердце? Мимо нее проходили люди - черные, похожие на нахохлившихся воронов; солнце светило ярко и безучастно, а лучи совсем не грели. Снег мерцал и переливался. На нем кострами горели одинокие растоптанные гвоздики...
...А весной Восточный Ветер знакомил ее с новым Поэтом...
- ... много-много лет... они просто проходили мимо... грязные, мелочные, бессовестные, жестокие... я их ненавидела... и любила... но больше ненавидела. - За что? Она подняла на него огромные глаза, полные слез; в них застыли растерянность и непонимание. - Я... я не помню... Слезы градом покатились по ее лицу; они гулко капали на белоснежный пол, отдаваясь причудливым эхом; влажная кожа мерцала в ярком свете мрамором. Он сидел рядом с ней, неуклюже гладя по голове и ничего не говоря, потому что сказать было нечего. - Я люблю этот мир, понимаешь, люблю, но люди... Он рассеянно накручивал мягкие пряди на указательный палец... Может быть, она должна уничтожить этот мир. Но он в это не верит. С таким лицом невозможно лгать, да и лгала бы она совсем по-другому. Может быть, она должна его спасти. Но вот станет ли? А может быть, она ничего не должна, но может сделать и то, и другое... "...Она приходит лишь тогда, когда в том возникает нужда, ибо Она сама есть и великое горе, и счастливое избавление, ибо Она сама ставит Вселенные на грань и сама же их спасает, ибо именно Пыль заметает пути и Перекрестки - но разве же не из Пыли состоят Дороги?.." - Иногда я так хочу умереть, - прошептала она сквозь слезы. Он дернулся и отпустил ее волосы, а она резко потерла глаза и зло добавила: - Навсегда.
***
Общие собрания по давней традиции, возраста которой уже никто не помнит, проходили в огромном Зале над планетарием, под стеклянной прозрачной крышей. Место это было выбрано Глашатаями, конечно, не случайно, но причины этого выбора называются совершенно разные: начиная от идеи верховенства Глашатаев ("Воля Звездных выше звезд") и заканчивая тривиальной "чистотой помыслов перед небом"; поговаривали и о том, что во времена первых собраний просто не нашлось другого здания, но эта версия не получила большой огласки и не пользовалась особой популярностью. В редкие дни, когда двери этого Зала распахивались, а тяжелые шторы расходились в стороны, все здесь дышало невероятной торжественностью страшного и почти вечного мига, созданного для принятия решений. Тихие переговоры на ступенях, спускающихся амфитеатром, краткое мгновение тишины, словно бы затишье перед бурей - и Глашатаи появляются в Зале, одновременно, слитным движением перемещаясь сквозь пространства. За столько лет они привыкли и к этим перемещениям, и к совершенно одинаковым встречам, когда весь Зал почтительно замирает, а секретарь собрания Мерилин отсчитывает положенные четырнадцать секунд (ровно четырнадцать, ни секундой меньше, ни секундой больше); впрочем, говорят, первый раз подобная процедура весьма волнительна - но нам с вами навряд ли удастся проверить это на собственном опыте. Затем - шорохи тканей; захлопываются двери; и на Зал опускается рабочая атмосфера спокойной деятельности. Здесь есть лишь одна дверь, которая почти всегда остается закрытой - маленькая и довольно обшарпанная дверка без ручки, почти полностью слившаяся со стеной - мало кто пройдет в нее, не склонив головы. Да и зачем в нее входить? Навряд ли там найдется что-нибудь более увлекательное, чем пульт управления уборочными киберами. На деле же именно за ней, за этой незаметной обшарпанной дверкой, и решаются судьбы Дорог и Перекрестков - в довольно большом темном помещении без окон, за дубовым столом на сорок два кресла; впрочем, в редкий день все эти кресла оказываются занятыми - чаще всего здесь бывали несколько Глашатаев и пара Ответственных по Отделениям, которых в большей степени касался обсуждаемый вопрос. Узкое общество избранных. Сегодня же Бернард и вовсе скучал в одиночестве. Строгий костюм придал ему излишней суровости; однако, нельзя не отметить, что полумрак пустой комнаты, привычное кресло и трубка заметно его расслабили. Казалось, что он зашел сюда едва ли на полчаса, посидеть, покурить и отдохнуть от тяжелой повседневности; но шло время, а он все сидел, лишь изредка отвлекаясь на трубку. Мысли его были черны - как и лента, вплетенная в волосы. Часы на стене прогремели полпятого. Бернард заметно оживился и погасил трубку - в комнате и так было излишне накурено, вплоть до того, что противоположный конец стола едва можно было увидеть. Первой в комнате появилась ухоженная блондинка с длиннющими ногтями - она всегда и везде появлялась первой, потому что в этом и состояла ее работа. - Добрый вечер, Бернард, - мелодичным тоном произнесла секретарь собрания Мерилин, с которой слово "секретарша" отчего-то совсем не сочеталось - несмотря на модный маникюр и яркую блузку, всегда расстегнутую до третьей пуговицы - что обычно привлекало к ее столу чересчур много внимания. Должно быть, все дело было в выражении светлых глаз - в небесно-голубой глубине звенели льдинки. - Мне не кажется, что это сфера моей деятельности, однако я все же отмечу, что врачи рекомендуют Вам меньше курить. Это было произнесено таким тоном, что стыдно стало бы и самому настоящему дракону - но Бернард только усмехнулся: - Ничего, Мерилин, надо просто лучше проветрить помещение. И я просил бы Вас после собрания воспользоваться для выхода дверью. Во-первых, это отвечает современным правилам приличия... К тому же меня будет ждать в Зале некий юноша по имени Максимильяно, которого я хотел бы здесь видеть. - К этому моменту ты так задымишь комнату, что сработает сигнализация, - хмыкнула Мерилин, включая лампу над небольшим отдельным столиком раскладывая бумаги. - И, Берн, откуда этот официальный тон? В конце концов, здесь пока никого нет. - Это я тебя должен был спросить, - пожал плечами мужчина, делая вид, что тема разговора вовсе ему не интересна; некоторое время он смотрел на трубку, но все же удержался, отодвинул ее дальше. Дверь то и дело отворялась. Народу в комнате прибывало; Мерилин вновь преобразилась в неприступную официальность. Бернард казался холодной статуей, и эта холодность была ему к лицу, потому что была самой привычной маской, намертво приклеившейся за эти годы. Трубка куда-то исчезла. - Еще две минуты, господа, и мы начнем, - громко произнесла Мерилин. Шепот в кабинете оборвался - лишних людей здесь не было. - Солио, как всегда, задерживается, переходы с омеги сейчас весьма затруднительны. Риньон, вы уже подготовили проектор? Темнокожий и совершенно лысый мужчина отрицательно покачал головой и начал настройку узкого канала связи для передачи информации на главный компьютер Зала заседаний. Глаза его были льдисто-голубыми, очень светлыми, и совсем ничего не выражали. Про него говорили, что он - лучший провидец среди Звездных, а для умеющего видеть глаза уже не имеют большого значения. - До начала заседания я хотел бы ходатайствовать... - Александро, я не принимаю ходатайств, поскольку не наделена соответствующими полномочиями, - холодно произнесла Мерилин. - Займите, пожалуйста, место. - Но я... - Будьте любезны, Александро, займите свое место. Собрание начнется с минуты на минуту. Тихий хлопок - и в пустом кресле рядом с Бернардом появилась немолодая женщина довольно неопрятной наружности. В кабинете по-прежнему было не слишком многолюдно: кроме Александро здесь было всего двое Ответственных по Отделениям, а из Глашатаев собрание почтили своим присутствием только Бернард и Солио, - но Мерилин явно считала, что этого достаточно. По правде говоря, посещать эти встречи могли все Глашатаи, Ответственные и их заместители, но мало кто за исключением Александро пользовался этим правом без приглашения. - Риньон, Вы можете начинать. Легкий кивок; яркий экран зажегся неслышно. - Итак, господа, я хотел бы вам представить недавно полученную мной - и не только мной - информацию... - уверенно произнес Риньон, запуская программу и увеличивая изображения до максимума. За столом Солио шептала что-то Бернарду; вид у нее был озабоченный и чуть встрепанный. Риньон метнул в их сторону многозначительный взгляд, и Бернард тактично придвинул лист для записей ближе - хотя на заседаниях он никогда и ничего не записывал вручную, для этих целей у него был кибер-помощник. Солио, высокая и надменная, совершенно седая женщина неодобрительно покачала головой, но тоже изобразила вежливую заинтересованность. Ее короткий хвостик, словно ножом отхваченный, сегодня был еще кривее обычного; длинные черные стрелки из уголков глаз - единственный приемлемый для нее макияж - чуть поплыли. - Вы знаете, господа, наши Дороги сотканы из Тьмы, - неожиданно тихим и задумчивый тоном произнес Риньон. По кабинету разнесся чуть слышный ропот. - Потому что света так мало, что его хватает на одни лишь Перекрестки. А в Тьме, как известно, очень сложно найти верный путь... оттого существуем мы - Звездные, Идущие во Тьме... но даже нам Пыль мешает найти свою Дорогу и свой Перекресток. Клубы дыма, кружились под потолком, свиваясь в странные фигуры мутного будущего; в кабинете было сумрачно и холодно, один лишь белый экран разливал по комнате мертвенный белый свет, и казалось, что тихий и мерный голос докладчика проникает во все уголки Перекрестков и Дорог. - Вы все понимаете, о чем я говорю - о Пыли, разумеется. Увы, нам известно о ней совсем немногое - и главным является то, что совсем недавно она вновь появилась на Дорогах. Да, это именно Пыль, в этом не может быть никаких сомнений. Та самая Пыль, во время приходов которой наши миры балансируют на остром лезвии ножа, по обе стороны которого - бездонная пропасть... в ее прошлый исход она была казнена по приговору Единого Суда Звездных. Вы помните это, возможно. Я видел это - как своими глазами, так и своим умом... И вот теперь - теперь она снова здесь, господа. Но дело не в том, что мы не знаем, как с ней бороться или как ее уничтожить. Вся проблема... что ж, мы на самом деле не знаем, нужно ли с ней бороться. Никто из нас не знает точно, что она такое; а если кто-то знает, попрошу вас поделиться с нами этой, несомненно, важной информацией в кратчайшие сроки. - Я хотел бы ходатайствовать, - немедленно вылез Александро, - ходатайствовать о предоставлении нам самой полной информации об этой... Паулине. Мы, как Звездные, должны это знать, чтобы лучше подготовиться к встрече с опасным врагом. Тем более что сейчас по указанию Бернарда о-Вински она находится в моем Отделении, что меня беспокоит. - Александро недовольно поджал губы. - Думаю, Ответственные по Отделениям и представители различных организаций не сочтут за труд оповестить всех своих сотрудниках о возможной опасности и действиях... - Александро, на Совете не принято перебивать докладчика, - ничего не выражающим тоном произнес Риньон. - Прошу прощения, Риньон... - вдруг вмешался Бернард, вставая и жестом приказывая Александро сесть, - я тоже вас перебью, извините старого Дракона, но я совершенно забыл о важнейшем деле, с которого собирался начать наше сегодняшнее заседание. Вчера на каппе в неустановленном месте произошел выброс огромного количества энергии! Вы сами понимаете - каппа, атомная энергия, пробои... это необыкновенно серьезная ситуация! Я отправил туда двух учеников, конечно, но, сами понимаете... - Бернард покачал головой, будто бы сетуя на нехватку кадров; глаза у него озорно блестели. - Я надеялся, что кто-то из вас возьмет на себя труд проверить этот случай и позаботиться о наилучшем разрешении проблемы... Лирон и его сотрудники, конечно, помогут вам в этом благом начинании... Александро, может быть, вы? - Я?.. - Конечно, вы. Ваши мудрость и опыт позволят вам решить поставленную задачу в кратчайшие сроки и не допустить повторения подобной ситуации! В сложившихся условиях вы будете работать практически самостоятельно, это огромная ответственность... Кому еще я могу доверить столь важное дело? - Да, я... - Александро, я думаю, вам стоит отправиться как можно быстрее. Ситуация может оказаться критической, там срочно требуется ваше присутствие! Может быть, прямо сейчас? - А... да... - Не беспокойтесь о заседании, мы, надеюсь, справимся без вас, - произнес Бернард тоном, выражающим его глубокое сомнение и заботу о благе дела. - Отправляйтесь! По окончании операции подайте, пожалуйста, наиподробнейший отчет. - Да, конечно. Желаю успехов в обсуждениях, - с важным видом произнес Александро, мгновенно исчезая в перемещении. Кто-то хихикнул. - Бернард, - укоризненно произнесла Мерилин, - вам учеников не жалко? - Да нет на каппе никаких учеников, - сухо рассмеялся Лирон. - А неклассифицированных выбросов у меня уже месяца два не было... Бернард чуть заметно нахмурился, но ничего не произнес, а потом и вовсе подмигнул Мерилин по-мальчишески - в узком коллективе хорошо знакомых людей он иногда позволял себе некоторые вольности. - Продолжайте, Риньон. - Да, так, конечно, значительно удобнее говорить... Что ж, господа... Он обвел кабинет своими бледными глазами, которые совершенно ничего не выражали, мягко постучал пальцами по столу, и на экране появилась бледная голография девушки в бело-красном платье. - Это она - Пыль; себя она называет Паулиной. Как видите, она вполне человекоподобна и вовсе не похожа на тех чудовищ, что рисуют на иллюстрациях к старинным легендам. Но зло приходит под разными максами - как и добро, впрочем. В прошлый раз мы видели ее совсем такой же. А это было все-таки двести сорок семь лет назад... за это время у юнцов отрасли солидные бороды, зрячие ослепли, бедняки разбогатели, а дураки поглупели еще сильнее; сменилось девять поколений, а она - все та же. Неправда ли, Бернард? - Все так, Риньон, продолжайте. - Мне казалось, тогда вы знали ее лучше меня, Дракон. Не поведаете? - Там не о чем рассказывать, Риньон. Продолжайте. Риньон долго смотрел на Дракона, будто бы пытаясь найти на угольно-черном костюме какую-нибудь пылинку и чуть покачиваясь на каблуках вперед и назад; потом кивнул и вернулся к проектору. - Что ж, тогда обратимся к легендам и историям, которые мы отчего-то почитаем за правду и не подвергаем сомнениям... Тексты вы, должно быть, знаете не хуже меня, но для неуверенных в своей памяти я привел избранные места, можете ознакомиться. Он отошел чуть в сторону; кто-то, щурясь, силился прочесть достаточно мелкие буквы. Бернард даже не повернул головы. - Итак, она владеет четырьмя стихиями и перемещается на любые расстояния - по сути, для нее вовсе не существует времени и пространства; и во всех мирах она "своя", любимое дитя природа. Кто-то мнит, что она - сама Риэль. А кто-то говорит, что она - рождение самой Хмари. Мы едины в одном: без сомнения, она - не только человек... Не так ли, Бернард? - Неужели вы, Риньон, до сих пор верите в то, что я знаю всю правду? Мне казалось, вы научились находить свои собственные решения. - Вы знали ее лучше меня, Дракон. Они смотрели друг другу в глаза - серые, почти белесые, мудрые, а оттого чуть печальные встречались со светло-голубыми, бесчувственными и отстраненными. Они оба понимали, что имеют в виду; это была их игра, невидимая для окружающих. - Риньон, я не знал ее вовсе. Натянутая нить связи дрогнула - и порвалась; Риньон сморгнул и вернулся к проектору. Между пальцами старого Дракона плясали синие искры. - Как пожелаете. Я думал, Вы... - Вы ошибались, Риньон, - в голосе Бернарда звенел металл; чуть слышный вздох - и мягкое: - Продолжайте. Риньон пожал плечами. - Да и человек ли она - вопрос открытый; мы можем лишь сказать, что ей не чуждо человеческое... нет, она не каменная статуя и не бессмысленное изваяние. Но все, что мы можем думать о ней - всего лишь мысли, господа. На самом деле мы не знаем о ней - я не побоюсь этого слова - НИЧЕГО. Все это - всего лишь наши догадки... Порой весьма правдоподобные, иногда совершенно фантастические... Он немного помолчал, обшаривая глазами кабинет. Бернард сидел совершенно неподвижно, как визуальная модель человека с низким показателем адекватности. - Я могу рассказать вам лишь то, что видел я... В прошлый раз... Да... И то, что я тогда видел... ...- За нарушение Кодекса и презрение к ценностям Звездных... - Ралф... пожалуйста... - ...как объект, представляющий потенциальную опасность для общества и сохранности Перекрестков... - Ралф... я... - ...советом Звездных на заседании от шестнадцатого числа сего месяца приговаривается... - Ралф... ты не можешь так... - ...к ритуалу Очищения, который будет проведен немедленно! Его серые глаза сталкиваются с ее светло-карими. - Ты же знаешь... - Я больше не верю твоим сказкам, Пау. Над ней сверкает иллюзорное небо. Она стоит в круге, кусая губы от отчаяния. Они смотрят друг другу в глаза. Она - с отчаянной, невероятной надеждой. Он - с триумфом и безразличием, которые не могут заглушить вырывающуюся тоску... - Ралф... - Прощай. ...Жадные языки пламени лижут обнаженные ноги, грея и обжигая, а ее карие, наполненные слезами глаза смотрят в далекое, холодное, вышнее небо... - И она... умерла? В звенящей тишине шепот показался неуместно громким; он пронесся по кабинету неуловимым эхом, заполняя каждую щелочку, проникая в каждый угол. - Насколько можно верить свидетельствам - да. Лицо Бернарда в неярком свете экрана казалось почти черным. - Раньше ее почитали почти святой... теперь ее мнят вселенским злом. Но она... - Кто? Риньон долго и внимательно смотрел на Лирона, так, как никому и никогда еще не удавалось на него посмотреть. - Я не знаю. - Ты же видишь... - Господа, я провидец, но не всевидящий. Риэль не отвечает на вопросы о Пыли - по правде сказать, она сейчас на все вопросы отвечает весьма неохотно... Собственно, для этого мы вас и собрали - наша артель больше не сможет подсказывать вам решения. На этот вопрос ответ вы будете искать самостоятельно. За все заседание Риньон больше не проронил ни слова. Его спрашивали, дергали, просили выйти за кафедру - но он лишь улыбался - одними губами. Лишь в дверях обернулся, нашел взглядом Дракона и тихо, жалостливо произнес: - Вы мните себя бесконечным, Бернард. За это она Вас и не любит. - Я... Но за дверью больше никого не было. Под потолком кружился дым, к которому трубка прибавляла новые легкие клубы, все никак не желающие рассеиваться. В кабинете медленно гасли светильники; и в наступившей мягкой тьме черная лента в косе о-Вински стала особенно заметной.
***
На эпсилон опускались вечерние сумерки, когда Александро Вьех, Ответственный по Отделению, кулем ввалился в помпезный зал с тихо жужжащими приборами. Он был расстроен, помят и зол, как тысячная армия скаллаков. Серебристый экзоскелет был поцарапан на локтях и порван на груди; на шлеме красовались белые с черным пятна, какие бывают, если неосторожно проходить под гнездом своенравной пташки; драные перчатки соскальзывали с ладоней, а сапоги подметало противной рыжей грязью, которая всегда так дурно отмывалась с полов и почти не отстирывалась со светлой, да и темной тоже, одежды. Ася охнула и поплотнее закуталась в легкую белую шаль, незаметно возводя тонкий слабо мерцающий щит. Макс поморщился - тратит казенную энергию на подобную чушь, да и Контролирующий из Аси аховый, - и с тяжелым вздохом спустил ноги со стола. Саюри побыстрее спрыгнула с сейфа, на котором она до этого восседала, и оттолкнула от себя вездесущего Вифика. И только Валик даже не двинулся с места - он все так же с глубокомысленным видом стоял на низенькой стремянке, задумчиво поглаживая кракена по спинному плавнику. - Потрясающая безграмотность... непрофессионализм... некомпетентность... - бормотал себе под нос Александро, топчась по когда-то серебристо-серым половикам. Саюри с нескрываемым отвращением наблюдала за тем, как длинный ворс пропитывается грязью, но ничего не говорила. Трогать Александро в таком состоянии было не самым разумным решением. - Как их таких вообще в Отделение направили? Должность младшего менеджера по ним плачет... там им самое место... Простейший случай... эти капписты... А вы чего расселись? Валик молча пожал плечами и наконец-то спустился со стремянки; Саюри украдкой перевела дух - однажды Валентино уже упал с этой лестницы, сломать ничего не сломал, но ругался знатно. - Вы представляете? Меня отправили на каппу с "важнейшим поручением", что там якобы неклассифицированный выброс пятого порядка вблизи атомной электростанции, а там... - Александро задохнулся от возмущения, - там не было никакого выброса! Абсолютно спокойный фон, никаких отклонений ни от среднегодичных показателей, ни от средних для данного месяца! На всю каппу единственное подозрительное место - ущелье Горна, отклонение от нормы на полпроцента, когда до десяти все специалисты предпочитают только водить носом и размышлять об энергетических перепадах! Да там бесконечное отклонение, гнездовье апанов, что с них взять!.. Максу стало понятно, кто так разукрасил Ответственного по Отделению - у апанов, маленьких хищных птичек с зеленоватым оперением, внешне напоминающих летучих мышей, осенью начинался брачный период, а к середине октября наступал и волнующий момент начала кладки, когда птички сходили с ума и кидались на всех посторонних с дикими воплями. Оставалось только удивляться, как Александро вышел из ущелья живым. Многие исследователи наделяли апанов "коллективным разумом" - зачатки интеллекта у них и вправду имелись, а Королева обладала даже способностью к ментальному общению. Другое дело, что мало кто из Звездных пытался вступить с ними в контакт, потому что представления об этике у апанов были весьма своеобразны. Полуразумные создания, населявшие абсолютно все Перекрестки, почти не сталкивались с людьми - в подавляющем большинстве случаев проблемы людей не волновали апанов, а проблемы апанов не волновали людей. К тому же, пожалуй, единственной бедой для пташек были резкие энергетические перепады, на которые простые люди почти не обращали внимание. Да и случались они крайне редко. - Александро, вам надо промыть царапины, слюна апанов ядовита, - жалостливо произнесла Саюри, снимая со стены аптечку и вынимая маленьких коричневый пузырек. - Переоденьтесь во что-нибудь приличное, я вас обработаю. Александро снова задрал нос и выдвинул подбородок, сделавшись похожим на Щелкунчика. Да так и ушел, с гордым видом непобежденного героя. Саюри прыснула в кулачок. - Ты просто ангел, - фыркнул Макс. - Я бы не стал ему напоминать, он все равно бы к вечеру вспомнил... когда порезы начали бы зеленеть и вздуваться. - Дурак, представляешь, как бы он ругался? Макс представил и не смог не согласиться с "ангелом", улыбающимся самой демонической улыбкой. - А знаете, - задумчиво произнес Валик, подпирая широкой ладонью подбородок, - с эты и йоты с весны приходили вести о взбесившихся апанах, носящихся по улицам Города средь бела дня и впиливающихся в прохожих, здания и машины. На это, надо сказать, никто не обращал особого внимания, потому что апаны частенько ведут себя странно. На дзете и каппе странное поведение апанов тоже отмечали, но гораздо реже... - Подождите-ка, - медленно сказала Ася, как будто бы только что вспомнила нечто важное. - Апаны гнездятся на скалах и прочих каменных поверхностях, расположенных высоко в горах и около которых существует постоянный приток свежего воздуха и дуют сильные ветра. Как Александро мог попасть в гнездовье, если спустился в ущелье Горна? Она же самое глубокое на каппе, больше трех сотен метров под уровнем моря! - О том и речь. Скорее всего, это было никакое не гнездовье, а просто сумасшедшая стая. - У них брачный период, какие стаи? - А то, что весной апаны носятся по Городам - это нормально? Кажется, апаны реагируют на всплески энергетического фона и изменения в устройстве Дороги... - Эта и йота... теперь каппа... и наверняка дзета... а они все вокруг... - Саюри прикрыла рот ладошкой. - Вы думаете это из-за... ? Она не произнесла слово "тета", но ее и так поняли. - Если это не связано с тем, что там происходит, то я твоя бабушка, - едва слышно пробормотал Валентино и уже громче добавил: - Скаллак побери! - Что?.. - У меня же еще есть эль в холодильнике! Ася прыснула, а Валик скрылся в жилом отсеке. - А знаете что странно? - тихо проговорила Саюри, закусив тонкую губу. - С теты никаких известий о странном поведении апанов не поступало. - Сомневаюсь, что там остался хотя бы один живой апан, - мрачно сказал Макс. - При изменении фона больше чем на тридцать процентов милые создания погибают от кровоизлияния в мозг... или чего-то подобного... Кажется, эти вопросы толком никто не изучал - да и зачем оно нам надо, и так понятно, что на тете что-то неладно... Еще и Пыль... - Она что-нибудь сказала? - Сказала, но мне от этого не легче. Как всегда, ничего определенного. - Ты какой-то мрачный, - мягко заметила Саюри, шутливо взъерошив его волосы. - Что-то случилось? - Разумеется, ничего, милая, всего-то навсего прорыв на тете, сумасшедшие апаны, ударенная на голову Пыль и пожизненно больной начальник с манией величия... В моей жизни все чудесно, не правда ли? - Хочешь историю расскажу? Макс посмотрел на расшалившуюся Саюри, снова удобно устроившуюся на сейфе, и кивнул.
Сидит мужик на берегу, смотрит в небо и размышляет вслух: - Один... это один... два... это два... три... это три... К нему подходит другой мужик, слушает несколько минут этот бред, и замечает: - Тонкое наблюдение. - Держи бутылку, друг. - Ааа, теперь все понятно... Сидят мужики на берегу вдвоем, первый все так же считает, второй молчит. Мимо проходит третий. - Сорок... это сорок... сорок один... это сорок один... - Тонкое наблюдение. Второй делает глоток из бутылки: - Отстань, мужик, он Звездный...
- Не смешно, - мрачно ответил Макс. - И вообще, ты это к чему? Саюри усмехнулась и отбросила волосы за спину. - К тому, что если бы обычный человек узнал, какая у тебя зарплата, им было бы уже что скаллаку дробина, каков у тебя список служебных обязанностей. Кажется, за все время знакомства Макса с Саюри он впервые услышал от нее слово "скаллак" не в значении биологического вида. - Обыкновенная у меня зарплата, - обиделся Макс, - так же кончается раньше, чем выдают следующую... Все как у нормальных людей! Саюри фыркнула и промолчала. - А что... с Паулиной? - С Паулиной... - он немного помолчал, подбирая слова. - Возможно, я обманываюсь, но я не верю, что это она разрушает Дороги. По крайней мере, если это и она, то она этого не осознает. - Сомневаюсь, что Дорогам от этого легче... - Я тоже. Но что, если на самом деле она не убийца, а... что, если это она защищает миры от Хмари? - И об этом никто не знает? - Так говорится в старой легенде... по крайней мере, я ее так понял. В прошлый приход ее убили, когда миру уже ничто не угрожало. А сейчас... что, если ее уничтожат сейчас, а она на самом деле... ты уверена, что нам удастся выжить после этого? - Угадай, как к этому отнесется Александро, - мрачно произнесла Саюри, подбрасывая на ладони коричневую бутылочку. - К "свершению правосудия"? С большим энтузиазмом, - фыркнул Макс, хотя ему было совсем не весело. - Он всегда был малость на голову ударенный, а уж после апанов... - К твоей идее. - Пошлет меня дальние районы инспектировать. Слушать не станет, это точно. - Вот я о том и говорю... а пока ты будешь инспектировать... - Еще ты... и Валик... ладно, Ася ничего делать не станет... - Меня он слушать тем более не будет. А Валик... когда они в последний раз вообще разговаривали? Кстати, а что сказали в Управлении? Они переглянулись. Между бровей у Макса пролегла глубокая складка, которая всегда появлялась, когда он хмурился; Саюри вновь прикусила губу. - Ты знаешь... много чего они говорили, но ничего полезного, это точно. Они сами не знают, чего хотят и уж тем более понятия не имеют, что происходит. А Бернард... - Макс немного помолчал, собираясь с силами. Дракон требовал даже не заикаться о том разговоре в дымном кабинете, и Макс был бы склонен прислушаться - но если не верить Саюри, то верить совсем никому нельзя. - Бернард взял с меня страшную клятву, что с ней ничего не случится, а сама она не останется без надзора, пока это будет возможно - и еще чуть-чуть после того, как это станет невозможным... Саюри молчала. Тишина в комнате была нехорошей, гнетущей, и Макс, наконец решившись, сказал то, что который час не мог произнести: - Валить отсюда надо, если по хорошему. Александро нас в гроб заведет и не заметит... Но тета... Саюри задумчиво подковырнула крышечку бутылки. Из горлышка после тихого чпока повалил зеленоватый пар с приятным мятным запахом, быстро распространившимся по всей комнате. Краски немного поблекли, запах мяты все усиливался. Наверное, побочный эффект, так и не устраненный разработчиками - галлюцинации - пришли бы совсем скоро, но Саюри вовремя закрыла бутылочку. Так у Макса просто начала немного кружиться голова. - Знаешь, что я тебе скажу про тету? Сидя здесь, мы уж точно ничего не сделаем. А если мы позволим Александро рубить с плеча - нам очень скоро будет уже не до нее вовсе. - А не много ли ты на себя берешь, дорогая? Ее глаза сверкали; радужку осветило странное серебро, которое он никогда еще не видел. Сейчас, нервная, издерганная, судорожно прячущая глаза с расширившимся зрачком, она не была похожа на себя обычную... но была чем-то похожа на Риньона, чьи глаза иногда блестели так же пусто. - Звездный - это не профессия и не дар, Макс. Это состояние души и предназначение. Александро не Звездный и никогда им не был. А вот Ася - Звездная, потому что она уйдет туда, не задумываясь. Макс молча разглядывал столешницу. В комнате было как-то холодно и сумрачно, несмотря на ярко горящие светильники. - Звездные - последний щит между Хмарью и Перекрестками, и каждый из этих щитов будет стоять до самой смерти. Получится у нас или нет, за Дороги мы готовы уйти к звездам, потому что изначально принадлежим лишь им... но даже там мы останемся частью щита, потому что он выше нас, потому что лишь для него мы существуем. - Да ты поэт, Саюри. - А я сказала неправду? Звездный остается Звездным в любом конце Дороги, на любом Перекрестке, и чтобы быть им, необязательно сидеть в Отделении. Помнишь, в чем ты клялся, Макс, той странной лунной ночью на альфабете? Ты клялся оберегать даже за порогом смерти. Той ночью ты отдал Дорогам свою жизнь и свою душу. А Дороги приняли тебя. - То, о чем ты говоришь сейчас, - нарушение контракта и трудового законодательства, - медленно произнес Макс. - Тем более что мы все равно не знаем, что делать. - Первым делом - узнать, что случилось двести сорок лет назад. Как ты думаешь, Настоятель будет рад видеть свою внучку и заблудшего ученика?.. Он неуверенно улыбнулся; Саюри спрыгнула с сейфа, оправила юбку. - Ты волшебница, солнышко. - Я всего лишь обыкновенный Проводник, Макс, - она покачала головой и, неожиданно рассмеявшись, взъерошила его волосы. - А я - всего лишь обыкновенный Контролирующий. Но разве наша обыкновенность имеет какое-то значение? Она улыбнулась немного грустно и снова покачала головой. Иногда ему казалось, что она знает что-то такое, чего никогда не доведется узнать ему, и что это знание отнюдь не делает ее счастливее; но в следующий момент Саюри неизменно весело смеялась, а ему не оставалось ничего кроме как улыбнуться ей в ответ. - Опять грустишь? Улыбайся, ты настоящая красавица, когда улыбаешься. Он попытался пальцами приподнять уголки губ, но она уклонилась, схватила его правую руку своими тонкими ладошками. - Макс... а когда я умру, ты очень расстроишься? - тихо спросила она, поднимая на него огромные глаза. - А ты собираешься на тот свет, милая? - Всякое может случиться, - уклончиво ответила она. - Саюри... Должно быть, он хотел сказать что-то очень важное; может быть, это что-то изменило бы их будущее, но тем словам не суждено было быть произнесенными. Визг сотряс стены - и почти сразу же оборвался; но Макс был не Александро, чтобы ждать повторного сигнала.
...Когда Макс и Валик выломали дверь, Александро еще пытался бороться с намертво склеившимися застежками кобуры. Паулина смотрела на упрямую кожу, не мигая вовсе; в глубине зрачков плескалось багряное золото. - Ответственный по Отделению, что вы делаете?! Пальцы дрогнули и опустились. Глаза Александро были совершенно сумасшедшими. - Уничтожаю тварь, пришедшую в наш мир!.. Его голос был голосом экзальтированного фанатика, голосом совершенно больного человека. Казалось, что с каплями крови, пролитыми апанами, он утратил весь свой разум и здравый смысл. - Александро... - Она пробралась в Отделение, оплот Звездной силы, чтобы начать поглощение нашего мира Хмарью! И сейчас она умрет! В его глазах клубилась тьма, и казалось, что это его поглотила Хмарь. - Александро, вы с ума сошли?! В этот миг Паулина все же моргнула, и чуткие пальцы бывалого Проводника выхватили из кобуры бластер. До этого Макс и подумать не мог, что Ася умеет так быстро колдовать; да Ася и сама этого не знала - вероятно, потому, что раньше она никогда не попадала в подобные ситуации. В комнате стало сухо-сухо - это вся вода, что нашлась поблизости, встала единой стеной, чтобы принять в себя хотя бы первый выстрел. - Она - Пыль! И она должна умереть! - Александро, с чего вы вообще взяли... - Я знаю! - ...что Пыль - это зло? - Я так сказал!.. Хруст и треск оборвали его слова. Валик не любил оттягивать неизбежное.
***
За окнами громыхало; Александро, помятый и со связанными руками, сидел в глубоком кресле, едва заметно морщась, когда Саюри неосторожно касалась ссадин. В его голове стоял странный туман. Весь мир плыл. Сверкнула молния; он дернулся и сдавленно вскрикнул, зрачки сузились; в широко раскрытых глазах стоял животный ужас, ощутимый, почти осязаемый. Он вздрогнул в последний раз и обмяк в кресле нелепой, изломанной куклой. Пустота покидала свою истерзанную оболочку. Все не так... да... Ничего... мы еще успеем все исправить... Оставайся, чужак... нам здесь не место... ...Прибывший медик лишь разведет руками и констатирует: инсульт. А Пустота усмехнется где-то в глубине пространства.
...Тем же вечером Макс подал заявление по собственному желанию, а почтовый феникс, отчаянно кувыркаясь в воздушных потоках, понес рапорт на далекую альфу. Дверь за его спиной захлопнулась с грохотом, отрезав одну часть его жизни от другой и твердо запечатав дорогу обратно. Он не был уверен, что сможет когда-нибудь сюда вернуться. Да и захочет ли?