Аннотация: РОМАН ЗАВЕРШЕН. Сводный файл 1-й части (1-14 главы). Неокончательная редакция текста.
Часть I
Глава I
1919 год, Январь, 22-го дня, Могилевская губерния, где-то между Бобруйском и Сожелем*, эшелон первого батальона 68 полка 2 Тульской бригады 8 дивизии Западной армии Западного Фронта Красной Армии
- Да мы таким ходом полдня будем ехать, - пробурчал совсем молодой офицер с тонким бледным лицом и светлым пушком над верхней губой. - А кто знает, что за городок этот Сожель?
Казалось, никто его не услышал. Игравшие в карты за нашим столиком внезапно замолчали, а потом все разом взорвались эмоциями, обсуждая закончившуюся партию. Во что они играли, я не знал, да и не интересовался. Лежа на верхней полке, меланхолично рассматривал проползающие мимо заснеженные пейзажи и рассеянно слушал разговоры соседей по купе.
Впрочем, от купе в этом бывшем вагоне второго класса остались только поперечные перегородки. Двери выломал 'с мясом' неизвестный любитель открытых пространств, некогда мягкие полки заменили дощатыми настилами. Пожалуй, только столики и сохранились.
- Нормальный город. Крупнее Бобруйска, - запоздало отозвался высокий крепкий парень, лежавший на верхней полке слева и читавший толстую книгу в газетной обложке.
- Вот и я слышал, что Сожель даже побольше будет, чем губернский Могилев! Так что и бильярдные, и кинематограф должны быть! - Раздавая карты, поделился сведениями смуглый офицер с ежиком каштановых волос и россыпью веснушек на широкой переносице. Если я правильно помнил, звали его Костей. Говорили, что он - поручик, да еще с фронтовым опытом. А по виду - совсем мальчишка, лет двадцати в лучшем случае.
Впрочем, разница нынче была небольшой - прапорщик ты или поручик. Все мы теперь были военными специалистами, военспецами, мобилизованными в Красную Армию и аттестованными в качестве командиров. Но старая привычка никуда не делась - называли друг друга, как и прежде, господами офицерами, да зачастую по чинам.
- Маркелов, сдавайте внимательнее! - Сделал Косте замечание один из карточных партнеров.
- Ой, - спохватился поручик, собирая карты. - Я сейчас заново!.. А еще говорят, что нас и в Сожеле по квартирам будут расселять. С казармами не сложилось. Как полагаете, господа, есть шанс попасть под одну крышу с юной прелестницей или хотя бы не слишком пожилой вдовой?
Офицеры засмеялись, и понеслись обычные шуточки. После всестороннего и весьма циничного обсуждения до меня довели утвержденные пожелания по подбору квартир:
- Суммирую наши чаяния, господа! - Громким голосом заявил один из карточных игроков - плотный офицер с намечающимися залысинами. - Центр города, рядом - ресторация. Можно - кофейня. Добротные комнаты с паровым отоплением. Подслеповатый и немощный старый хозяин, его щедрая молодая жена, наделенная кулинарными и прочими талантами. Много взрослых и сговорчивых дочерей от первого брака!
- Вы забыли сказать - прелестных! - Возразил Костя.
- Ох, юноша, с меня довольно сговорчивых...
- О нет, мне такого счастья не надо! - Хмыкнул парень с соседней полки. Судя по тому, что он постоянно отвлекался от чтения, книга ему попалась не очень-то и увлекательная. Мысленно я окрестил его 'умником'.
- Это почему же? - С недоверием уточнил Костя.
'Умник' отложил книгу и, свесив голову вниз, ехидно пояснил:
- Странно слышать такое от офицеров! Базы снабжения и отдыха надобно оставлять в тылу, а жертв выбирать на передовой! Да и по мне, лучше вести свободный поиск, нежели быть заложником обстоятельств. Знаете ли, я привередлив, - Явно рисуясь, под смех офицеров подытожил он. И, снова встретившись со мной взглядом, спросил. - А Вы как полагаете?
Неопределенно качнув головой, я отшутился.
- С моим везением, у хозяина наверняка окажется единственный сын-большевик.
Упомянул о большевике и - словно накликал. Проходивший мимо Кубик - так прозвали у нас бригадного комиссара Ильинского - приостановился и внимательно оглядел нас. Поморщился, заметив меня, и потому сразу же перевел взгляд на наших картежников.
- Смеемся? Это - хорошо! - Одобрительно, кивнул он. Затем увидел на полке 'умника' книгу с закладкой и поинтересовался. - Что читаем?
Захватив томик, парень спустился вниз и, вытянувшись перед комиссаром, доложил:
- Так точно. Читаю. Карл Маркс 'Капитал', том первый!
В купе все сразу приумолкли и с удивлением уставились на 'умника'. А Кубик, недоверчиво нахмурив лоб, уточнил:
- Того самого? И с какой же целью?
- Чтобы знать, куда Вы нас ведете! - Четко отрапортовал он и наугад раскрыл книгу. - Очень познавательно! Вот, например!
И с выражением зачитал, не обращая внимания на фраппированных офицеров:
- 'Отдельный скрипач сам управляет собой, оркестр нуждается в дирижёре'. Или вот еще! - 'Умник' открыл новую страницу. - 'Всякая нация может и должна учиться у других. Общество, если даже оно напало на след естественного закона своего развития, - а конечной целью моего сочинения является открытие экономического закона движения современного общества, - не может ни перескочить через естественные формы развития, ни отменить последние декретами'...
Кубик выглядел ошеломленным. Дождавшись паузы в словах 'умника', он откашлялся и, явно растеряв охоту к общению с нами, покровительственно напутствовал:
- Что ж, занятие полезное! Продолжайте в том же духе!
И не слушая ответа, двинулся прочь по коридору. А с 'умником' произошла удивительная метаморфоза. Улыбнувшись откровенно хулиганской улыбкой, он закурил папиросу и вновь забрался на свою полку.
- Георгий Николаевич! - Не удержался от любопытства Костя. - Вы что - и вправду читаете этого Маркса?!
Усмехнувшись, офицер покачал головой.
- Помилуйте, Константин Иванович! Маркс - безусловно, интересный автор, но читать его сейчас... Это было бы изощренным издевательством над собой! В дорогу, Константин Иванович, нужно брать что-нибудь легкое, приятное, увлекательное. Тогда и время летит незаметно.
Офицеры одобрительно зашумели.
- Эка, ловко Вы его провели! Нельзя было не поверить!
- Тогда что же Вы на самом деле читаете? - Продолжил расспросы поручик.
Названный Георгием взял в руки томик, раскрыл титульную страницу и едва ли не по складам прочитал Маркелову:
- Гюи де Мопассан, роман 'Милый друг'. А также новеллы 'Пышка', 'Слова любви', 'Опыт любви', 'Две знаменитости'.
Костя широко и открыто улыбнулся.
- А, я знаю этот роман. Там про журналиста, бывшего военного. Он еще женился на жене умершего друга, так?!
- Ну, до женитьбы я еще не дочитал, - признался Георгий и, пресекая разговор, вновь углубился в книгу.
Все как-то резко замолчали. Картежники продолжили свою партию, с силой шлепая картами по столешнице и изредка обмениваясь репликами. Я, ощущая навалившуюся дремоту, наблюдал, как совсем юный паренек в запряженных двойкой лошадей санях состязался в скорости с нашим эшелоном. А потом и не заметил, как задремал.
Разбудил меня голос командира полка. Пророкотавший над самым ухом мое имя так, что я едва не подпрыгнул от неожиданности, Матвеев ухмыльнулся:
- Вот Вы где! Случайно заметил. Доктор Журавин ко мне сегодня обратился по вопросам снабжения. Целый список подготовил. Я дал добро. Так что в Жлобине перейдите к нему в санитарный поезд. Переговорите. Обеспечьте всем, что он просит, не нарушая границ разума и кассы. Задача ясна?
- Так точно! - Я дернулся, чтобы слезть с полки, но полковник остановил меня.
- Жлобин будет минут через тридцать! Не проспите! - Предупредил он и критично оглядел вытянувшихся перед ним офицеров. Пожалуй, только Матвеев и вызывал уважение у нашей разнородной публики.
И вновь книга Георгия привлекла к себе внимание.
- Интересно, что нынче читают товарищи военспецы? - С усмешкой спросил командир полка у 'умника'.
К нашему всеобщему недоумению офицер без запинки доложил:
- Александр Дюма, 'Три мушкетера'!
- Совсем, как дети, - в добром настрое пробурчал полковник и вышел из купе.
- У Вас там что на полке - целая библиотека? - Обиженным тоном упрекнул Георгия поручик Маркелов.
- Нет, - нахмурившись, ответил 'умник'. - Но как-то неудобно говорить полковнику о Мопассане.
Усмехнувшись, я дождался, пока сосед заберется на свою полку, и тихо попросил.
- Позволите посмотреть Вашу книгу?
На его лице промелькнула многозначительная улыбка. Однако просьбу он выполнил и теперь с интересом наблюдал за моей реакцией. Заметил книгу в моих руках и Маркелов. Стараясь не упустить нашей беседы, юноша весь обратился в слух.
Я открыл титульный лист и, сдерживая смех, прочитал вслух:
- Гюи де Мопассан, роман 'Милый друг', новеллы...
Костя, успокоившись, вновь погрузился в карточную игру. А мой сосед задумчиво принял книгу назад и, положив ее под скрученный валиком башлык, отвернулся к стене. Странный он человек. Я бы уж точно не смог такое читать в дороге - 'Прикладная геодезия. Справочник для межевых инженеров'.
2008 год, апрель, 8-го дня, город Москва
Андрей тихо дремал на стуле в маленькой обшарпанной комнатке, совмещенной с постом вахтера. Он ждал своей очереди в читалку военно-исторического архива и понимал, что придет она не скоро. Перед ним было еще человек десять таких же, припозднившихся к открытию и не успевших занять свободное место в зале. Теперь они маялись от ожидания и скуки, листали рекламные справочники, болтали о пустяках и исподволь присматривались друг к другу.
Кое-кто пользовался случаем, чтобы произвести впечатление на окружающих. Как, например, студент с большим прыщиком на лбу, громко и навязчиво рассказывающий о кавалергардах Екатерининских времен девушке ботанического вида. 'Да когда ты уже, наконец, угомонишься?', - мелькнула уставшая, раздраженная мысль. А потом сознание зацепилось за слова из приглушенного разговора сидевших рядом мужчин.
Рассматривать их было неудобно. Двое, возраст около пятидесяти лет. Один - резкий, с черной бородой, самоуверенный. Другой - полный, мышиный какой-то, заискивающий, с бегающими глазками. Говорили об архивном фонде, ради которого Андрей приехал в Москву.
Впрочем, удивительного в том было мало - фонд считался кладезем информации по генеалогии. Он вобрал в себя все сохранившиеся послужные списки царских офицеров до 1917 года включительно. А в этих документах можно было установить имена родителей искомой персоналии, его жены, детей, все ранения и награды, места службы и прочая, прочая, прочая.
Так вышло, что соседи по комнате ожидания озвучивали вслух тайные страхи Андрея. Чернобородого, зарабатывающего на булку с маслом генеалогическими исследованиям, в последнее время, преследовали неудачи. Уже десять раз подряд ему не удавалось обнаружить в описи фонда послужные списки по нужным фамилиям! Дела просто-напросто не сохранились.
Сердце тоскливо сжалось. И сонливость как рукой сняло. Столько искать в белорусских архивах, пробиваться через толщи интернет-форумов на консультацию к знаменитому историку, получить от него отличный совет-подсказку по дальнейшему алгоритму поиска. Долгой осадой добиться у главного редактора неделю за свой счет и официальные письма-рекомендации на право работы в читалках московских архивов, наконец, приехать в эту самую Москву - и вот теперь уйти ни с чем?! У Андрея перехватило дух. Нет, это было бы слишком несправедливо!
Человек, о котором он столь фанатично выискивал информацию, имел крайне дурную репутацию в советской истории Гражданской войны. Кровавый изувер, дезертир, бандит, золотопогонник, клятвоотступник - о, это был далеко не полный список 'собак', навешенных на него большевиками! Тем более, удивительно, что вся информация о столь серьезном, казалось бы, враге революции ограничивалась одной только странной 'лошадиной' фамилией - Недозбруев. Ни имени, ни фотографии, ни точного воинского звания анналы истории не сохранили. Кто-то в своих воспоминаниях называл Недозбруева царским прапорщиком, кто-то - белым генералом.
Увлечение 'проклятым мятежником' пришло к Андрею внезапно - словно со спины взрывом накрыло. Однако прелюдия к тому была долгой и основательной. Листая школьный, еще советский, учебник истории, весь класс радостно смаковал упоминание родного города в событиях Гражданской войны - наравне с Москвой, Ярославлем, Казанью и Самарой. Правда, информация была короткой и малопонятной.
Дословно Андрей не помнил, но что-то вроде: 'В марте 1919 года в Сожеле произошло антисоветское вооружённое выступление части гарнизона и местных контрреволюционеров, которое возглавил бывший царский прапорщик Недозбруев. Заговорщики использовали недовольство солдат 67-го и 68-го полков 2-й (Тульской) бригады 8-й стрелковой дивизии Красной Армии нехваткой продовольствия и другими трудностями военного времени. Была установлена личная диктатура Недозбруева. В городе воцарились белый террор и произвол. Восставшие произвели грабеж населения и череду еврейских погромов. Коммунисты и советские работники оказали яростное сопротивление контрреволюционерам. Осажденные в гостинице 'Савой', красные герои сражались против белогвардейцев до последнего патрона. Однако силы были неравны, и помощь не подоспела вовремя. Мятежники одержали временную победу. Лучшие из коммунистов приняли мученическую смерть. 29 марта подошедшие части Красной Армии и рабочие отряды разгромили банды повстанцев. Именами казненных большевиков названы улицы в городе Сожеле'. Кстати, примерно то же самое гласила и Большая Советская Энциклопедия.
Второй случай, когда тема мятежа и его предводителя 'натолкнула' на себя Андрея, произошел уже в юности. Вместе с друзьями-однокурсниками, прибывшими из Минска, он отправился на прогулку в знаменитый сожельский парк, разбитый еще во времена фельдмаршала Паскевича европейскими ландшафтными дизайнерами. Вообще, это было традицией - 'мучить' гостей города красотами парка, его высокой набережной, восхитительной панорамой, открывающейся с пешеходного моста над рекой, дворцом и величественным православным собором 18-го века.
Наверное, шутки ради, друзья-студенты прибились тогда к экскурсионной группе, растянутой толпой следующей за тетенькой с картонной папкой. Гид монотонно бубнила про парк и дворец, потом перекинулась на рассказы о городе. Программа у нее была махрово-советской, по которой жизнь на Земле и история вообще началась после октября 1917 года. Наконец, с торжественно-скорбным видом дама остановила группу возле гранитной братской могилы, расположенной в историческом центре города, возле областного Управления КГБ. Андрей раньше не присматривался к монументу и заочно считал, что захоронение относится к Великой Отечественной войне. Оказалось, нет. Здесь были погребены двадцать пять коммунистов и советских работников, растерзанных палачами мятежника Недозбруева.
Тетенька буквально смаковала подробности казни. Мол, девять человек, из похороненных здесь, являли собой партийную верхушку города. После захвата осажденной гостиницы 'Савой', белогвардейцы отделили их от прочих арестованных советских работников и посадили в железнодорожный вагон. Что сталось с несчастными, город узнал при своем долгожданном освобождении. В невзрачном сарайчике были обнаружены изуродованные тела: исколотые штыками, с раздробленными носами и проломленными черепами. У одного казненного только лицо от всей головы и осталось, а мозги лежали рядышком...Над девушкой-еврейкой, секретарем Ревкома, надругались, а потом еще и скальпировали перед смертью. В общем, 'расстрельная команда' отличалась особым садизмом и извращенной фантазией.
И не то, чтобы этот рассказ особенно впечатлил Андрея. Еще с советского детства оставался штамп: белогвардейцы - жестокие изуверы, глумяшиеся над пленными красноармейцами и простым народом, боровшиеся за возвращение царя и собственных имений, а потому с особой беспощадностью уничтожавшие большевиков. Так что вроде бы все вкладывалось 'в норму'. Но, вместе с тем, от услышанного остался какой-то противоречивый след в памяти, который Андрей в тот момент времени еще не осознавал.
С той прогулки прошло лет восемь-десять. Напряженная работа собкором в ведущем издании страны, еженедельные командировки по области, неудачная женитьба, увлечение охотой и рыбалкой - жизнь, к добру ли, к худу ли, скучать не давала. Андрея интересовали многие неожиданные, нетривиальные темы. Исторические, в том числе. Правда, времени на них особенно не хватало. План по строкам довлел над душой - два-три полновесных материала в неделю, плюс короткие репортажи по необходимости. Вот и 'пробегал' по темам поверхностно, не особенно погружаясь в исследования. В архивах и вовсе никогда не бывал. Казалось, что такого необычного и увлекательного можно найти среди официальных приказов, справок и протоколов заседаний, которые там хранились?
Однажды, по служебной надобности, зашел он к приятелю - редактору отдела на местном телевидении. Выпили кофе, поговорили о насущном, обменялись новостями. Знакомец мимоходом спросил, видел ли Андрей их новый документальный фильм.
- К сожалению, нет. Я ж всё в разъездах, по командировкам мотаюсь, - пришлось соврать после заминки. Ну не признаваться же, что областное ТВ он не смотрел категорически, считая его закостеневшим и отставшим во времени лет этак на тридцать.
- Да, жаль... - искренне огорчился коллега-телевизионщик, - Очень хотелось услышать твое мнение. Именно твое. Ты не против, если я дам тебе диск? Позвонишь потом, хорошо?
Андрей из вежливости кивнул. И буквально через десять минут заполучил свежезаписанный диск с пометкой маркером: 'Недозбруевщина'.
И вот тогда он действительно опешил:
- Это что же?! Вы сняли фильм о Недозбруевском мятеже?! Я правильно понял? - Удивление было неслучайным. Обычно областные телевизионщики подходили к своему делу формально, избегая 'скользких', неоднозначных тем. С чистой совестью снимали какую-нибудь фольклорную 'спадчину роднага краю' или криминальные 'навины'. Что же касалось полнометражных фильмов - предпочитали состряпать обновленную, но традиционно затянутую пастораль о родном городе. По старому 'как мир' сценарию. Эти шедевры хорошо продавались приезжающим погостить бывшим соотечественникам - гражданам Израиля и Америки. Однако сейчас речь шла о чем-то невероятном для Сожельского ТВ.
Коллега засветился от гордости и, напустив таинственности, добавил:
- Как оказалось, не все так просто было в этом мятеже. На нас вышел один историк, Линев. Предложил материал. Совершенно новые факты, современный взгляд. И мы попытались предложить телезрителю переоценить эту историю.
Андрей был заинтригован. Но, надо сказать, просмотр фильма стал тем еще испытанием. Его создатели активно косили под Леонида Парфенова, но не имели для того ни таланта, ни технических средств. Андрей узнал актеров областного драмтеатра, изображавших красных и мятежников. Самое забавное, что 'кровавого палача' и антисемита Недозбруева играл пожилой еврей с характерной вековой печалью в глазах. Сценарий был откровенно плох - страдал провалами и повторами. Современного взгляда и переосмысления событий увидеть так и не пришлось. Наверное, ими считались робкие фразы о том, что восставшие, возможно, были не только грабителями и антисемитами - они провозглашали вполне демократические лозунги. В целом же, фильм тупо пересказывал официальную версию событий, смакуя жестокости казни и героические биографии погибших коммунаров.
Тем не менее, фильм оставил еще одну зарубку в сознании Андрей. Через три года - всего-то через три года - он будет кусать локти и дико сожалеть, что поленился узнать так и не раскрытые в фильме новые факты, что не встретился с Линёвым лично.
Потому что через три года директор областного архива Дмитрий Николаевич Линёв был обнаружен в своем кабинете мертвым.
Говорили, остановилось сердце. Печальное событие всех потрясло и удивило. Ну да - курил много, кофе литрами выпивал, всегда работал на износ. А в последнее время - и вовсе как одержимый. И все же эта смерть застала знавших его врасплох.
Линев писал докторскую по теме, которой неожиданно увлекся, изучая вопрос становления Советской власти в регионе. Темой, конечно же, был Недозбруевский мятеж - на основе тех самых, новых фактов.
И работал он над вопросом очень основательно. Судя по сохранившимся обрывкам черновика, изучал глубинные причины возникновения мятежа, сопутствующую событиям ситуацию, расстановку сил... В общем, скрупулезно реконструировал не только исторические события, но и контекст, быт, мотивы, характеры.
Андрей тяжело вздохнул. Что ж, ушло время, в котором был Линев и его уникальные сведения...Теперь придется самому все наверстывать.
К действительности вернул голос вахтерши - молодой дамы с веселым коротким хвостиком, в жилете из чебурашки:
- Андрей Александрович Боровиков! Можете проходить!
Получив у нее бумажку пропуска и указания дальнейшего пути, Андрей выскочил за дверь во внутренний двор архива. Учреждение располагалось в большом особняке - комплексе зданий позапрошлого века - с колонами, широкими лестницами и галереями. В общем, заблудиться по незнанию - запросто. Сожельский дворец, в сравнении, казался дачей. Крутой и роскошной, но все-таки - дачей. А вот давнее отсутствие ремонта говорило не в пользу московского архива. В Сожеле, стараниями губернатора, дворец выглядел превосходно.
Читальный зал архива впечатлил своей монументальностью. Просторный, с высокими потолками и барельефами знаменитых полководцев. Андрей с интересом осмотрелся. Рабочих мест для исследователей было не меньше, чем в ГАРФе(Государственный Архив Российской Федерации), но располагались они свободнее. Бросалось в глаза контрастное сочетание обшарпанных деревянных столов с установленными на них современными приспособлениями для просмотра документов на слайдах. Зал жил своей жизнью. Шелестели страницы листаемых томов, слева доносился тихий перестук клавиатуры, в дальнем краю кто-то приглушенно покашливал. Освободившееся для него место оказалось в самом центре. Оставалось еще найти работников читалки, что удалось не без труда.
Если в ГАРФе главной в зале была суровая и высоко несущая себя тетенька, то здесь заправляли молодые парень и девушка довольно неформальной наружности. Однако первое приятное впечатление о них оказалось обманчивым. Таких снобов нужно было еще поискать: вальяжные и высокомерные, эти 'владыки' архивных сокровищ относились к новичкам с неприкрытым презрением и не упускали случая указать на дилетантство.
И все же Андрей сумел добиться от них нужного тома описи! С замершим сердцем и похолодевшей душой, с дрожащими от волнения руками и затаенным дыханием едва донес тяжелый фолиант до своего стола. И раскрыл букву 'Н'.
Перевел дух, вспомнив советы направившего его сюда знаменитого российского историка Ильи Капунова. Тот нашел для Андрея по своей 'офицерской' базе данных четырех Недозбруевых. Благо, фамилия у руководителя мятежа была редкой. Кто-то из этой четверки мог оказаться искомым - тут уже могли подсказать только послужной список. И везение.
Андрей открыл блокнот, вновь перечитывая имена и данные:
'Семен Недозбруев, 1900 год, Николаевское военное училище;
Михаил Недозбруев, 1907 год, Тифлисское военное училище;
Павел Недозбруев, 1912 год, Чугуевское военное училище;
Владимир Недозбруев, 1915 год, 2-я Ораниенбаумская школа прапорщиков'.
В описи фонда оказалось довольно-таки много фамилий на 'Н'. Однако расположение по алфавиту касалось только первой буквы. И потому Немко шел за Носовым, а Нукатов и Найденов располагались где-то между ними. Приходилось методично, отслеживая по страницам пальцем, прочитывать весь список - длиной в добрую четверть тома.
И вот показался первый Недозбруев! Тот, который Владимир! По своим данным он изначально казался Андрею самой подходящей кандидатурой. Ведь по официальной версии перед революцией глава мятежа имел чин прапорщика. Впрочем, сведения не отличались точностью: в некоторых воспоминаниях коммунистов Недозбруева видели в полковничьем мундире, в других - даже генералом обозвали. Но при всем при этом в некоторых источниках фигурировали инициалы 'М.А.'. А это уже больше подходило к выпускнику Тифлисского военного училища 1907 года. Но почему тогда в 'легенде' звучал чин прапорщика?! Михаилу сразу после училища должны были присвоить подпоручика!
Список внезапно закончился. Недозбруевых в нем больше не значилось. Итого - найден один из четверых. Лихорадочно Андрей проштудировал том повторно. Тщетно. Пробежался еще несколько раз. Результат тот же. А ведь по первым трем персонам информация обещала быть куда более полная, чем по Владимиру. В Школах прапорщиков, рассказывал Капунов, заполняли только очень короткую анкету. В отличие от военных училищ...
Впрочем, удача все равно оказалась на его стороне. Не в силах сдерживать улыбки, Андрей вновь подошел к окошку работников читалки.
- Хочу сделать заказ. Я нашел нужное мне дело.
Не глядя в его сторону, девушка процедила:
- Поспешите, через десять минут мы заканчиваем прием требований.
Между тем, не было и трех часов дня. 'Однако любят себя здешние архивисты!' - подумал Андрей и с ностальгией вспомнил областной архив, где заказ выполнялся минут за двадцать.
Наскоро подписав листок-требование, он протянул его работникам зала. Те бегло проверили правильность заполнения, пробурчали какую-то дату. Андрей даже подумал, что ослышался, и переспросил. С превеликим одолжением ему повторили:
- Через трое суток приходите.
Он остолбенел.
- Сколько?! Даже в ГАРФе на это всего день уходит!
Однако его никто не слышал и, пожалуй, даже не замечал. Андрей мысленно посчитал: через трое суток - это пятница. В деле будет всего пара листков, и он стопроцентно успеет переписать из них все до буковки. Поезд у него тоже в пятницу, но совсем поздно вечером. В течение недели он походит в ГАРФ. Тем более, что и там обнаружились довольно интересные материалы по мятежу. Видел ли их Линев? Вполне вероятно, что видел. Но то, что имя мятежника для него осталось неведомым, было однозначно. Линев сам признавал это в сохранившихся записях.
1919 год, Январь, 22-го дня, Могилевская губерния, станция Жлобин, санитарный поезд 2-й Тульской бригады
- Вон тамочки шукайте! - Подсказала мне молодая баба гренадерского вида в платке сестры милосердия. Она с упоением дымила в тамбуре 'козьей ножкой', набитой ядреной махоркой, и оценивающе разглядывала мою скромную персону. - Но у дохтура пацыент. Покуда бы обождали туточки...
Я вежливо улыбнулся и, поблагодарив ее, поспешил пройти в указанный вагон. Сестрица разочарованно угукнула и, вздохнув, отвернулась. Да, такая любого буйного больного на операционном столе заломает - пока тот эфир подействует!..
В перевязочной прощупывал живот больному доктор в очках - лет тридцати пяти, не более. Под расстегнутым белым халатом виднелась военная форма. Наверное, это и был Журавин, начальник санитарного поезда. Как-то ожидалось, что он окажется постарше.
Правда, отпустив красноармейца, через пару минут не поленился - самолично выглянул в коридор и вызвал меня.
- Ну-с, милейший! Проходите! - Вытирая мокрые руки полотенцем, пригласил он.
Я поздоровался. Журавин рассеянно кивнул и полез в шифляды письменного стола. 'Ищет список', - предположил я и - ошибся. Вопреки ожиданию, доктор достал портсигар и с жадностью закурил.
- Ух, умотался за день, - словно сам себе признался он. Потом, спохватившись, протянул папиросы. - Угощайтесь.
- Нет, спасибо, - с улыбкой отказался я. - Только что на перроне курил.
- На что жалуетесь? - Наконец, спросил Журавин, подняв на меня уставший, тяжелый взгляд. Похоже, принял за очередного пациента.
И я не удержался от шутки.
- Понимаете ли, очень беспокоит в последнее время 'абыякавасть да жытя' (искаженное на белорусском - равнодушие к жизни).
- Простите? - Не понял он. - Как Вы сказали?
- Это - местное. Подцепил в Бобруйске, на тамошнем рынке... - Но не успел продолжить, как получил достойный ответ.
- Ах, вон оно что!.. Избирательнее следует быть в своих связях, молодой человек! - С непроницаемым видом произнес Журавин, поправляя дужки очков. - Так Вы мне всю бригаду перезаразите! Давайте, начнем укольчики делать - и всё пройдет. А нет - тогда кремируем в санитарных целях.
Я рассмеялся. Доктор оказался тот еще затейник.
- Да уж, кремируете!.. Ладно, но один уговор - со своими хозяйственными потребностями будете разбираться сами.
Ухмыльнувшись, он взглянул на меня по-новому, встал из-за стола и протянул руку.
- Алексей Дмитриевич Журавин. Будем знакомы!
Рукопожатие у него оказалось крепким. Да и сам он был ладно скроенным - чуть выше среднего роста, широкий в плечах. Лицо умное, интеллигентное, серые насмешливые глаза за стеклами очков и очень коротко остриженные русые волосы.
- Так значит, наш главный полковой интендант пребывает нынче в апатии?
- Вроде того, - вздохнув, усмехнулся я. - Но обычно называю это состояние жестче и простонароднее.
Он задумчиво покачал головой и сказал, словно самому себе:
- Апатия, то бишь - равнодушие... Методично убивающее все живое в человеке, все чувства, все надежды. Никакой ответственности. Никакого сожаления. Да и винить не в чем - ведь ничего не сделано. Как удобно... Как мелко...
- Это Вы о чем? - Внутренне подобрался я. Слова задевали.
- Извините. Так, навеяло... Обо мне это, обо мне. Не обращайте внимания.
Глава II.
2008 год, апрель, 10-го дня, город Москва
Среда и четверг пролетели, как один день. С десяти утра до пяти вечера с редкими перерывами на перекур Андрей просидел в читалке ГАРФа. Строчил на ноуте с предельной скоростью - спешил законспектировать как можно больше. Фотографировать не решился - изо дня в день ему доставался столик прямо под носом у смотрительницы зала, или как там ее величали? И не было времени вчитываться, оценивать, насколько важен тот или иной документ. На первый взгляд все казалось новым и интересным.
Но даже при беглом прочтении в памяти успевали зацепиться некоторые, особенно яркие факты. Вроде таких, например. В январе-марте 1919 года шел непрерывный обмен пространными телеграммами между Совнаркомом в лице Бонч-Бруевича и какими-то евреями-коммерсантами, активно скупавшими продукты на рынках Сожеля. Как говорится, не успели немцы уйти из города, а эти - словно мухи на сладости - уже налетели. Судя по текстам телеграмм, ассортимент продовольствия в Сожеле был весьма неплохим, и для голодающих тогда Питера и Москвы вообще мог показаться сказочным. Однако не для старой и новой столиц старался Совнарком. Все шло в Кремль.
Бонч-Бруевич делал заказы поставщикам, словно заправский купец. Те в ответ отчитывались почем нынче варенье, ягоды, деликатесы. Мол, монпансье здесь предлагают за 500 рублей пуд, сушеные грибочки - за 970 рублей, а маринованные - за 385. Да еще сетовали на зарвавшихся сожельских большевиков, препятствующих вывозу приобретенных продуктов! И просили, чтобы Ленин вмешался и приструнил местных энтузиастов. Андрей то и дело мысленно матерился, перечитывая очередную совнаркомовскую телеграмму, вопрошающую о 'яблочной повидле'.
Впрочем, не это было главным. Как раз в четверг вечером Андрей наткнулся на телефонограмму известного сожельского большевика Льва Каганова, в которой тот по горячим следам восстания сообщал московским товарищам, что 'преступник Недозбруев' - ни кто иной, как бывший штабс-капитан старой армии! И это многое меняло! Вероятность того, что командующего мятежным войском в действительности звали Павлом, Семеном или Михаилом теперь становилась значительно выше почти однозначного ранее варианта с Владимиром.
Расклад был прост: за полтора-два года стать штабс-капитаном, стартуя в 1915-м со званием прапорщик, - в условиях войны, наверное, реально. И даже примеры из истории можно найти. Однако куда проще достигнуть этого за пять лет, имея за плечами классическое военное училище. И уж тем более - за десять. Семена Недозбруева тоже не стоило сбрасывать со счетов. Ведь по официальной версии, мятежник был интендантом, а не боевым офицером, и в Красной Армии занимал должность заведующего хозяйством полка. Так что у Семена Недозбруева могла быть тихая, скромная, но вполне правдоподобная тыловая карьера.
Оставалось надеяться, что Каганов просто ошибся, перепутал главного мятежника с комендантом города Кузиным или еще с кем-нибудь. Сведения о повстанцах в те дни вряд ли отличались точностью. Это потом пройдут допросы арестованных, очевидцы все разложат по полочкам. И окажется, что Недозбруев был совсем не генералом, и даже не штабсом, а всего-навсего прапорщиком, вплоть до самого 'часа Икс' неприметно для остальных занимавшимся хозяйством полка. По крайней мере, именно так будут рассказывать о нем все советские официальные источники, начиная с известного 'обличителя' Ахматовой и Есенина журналиста Г.Лелевича, издавшего в 1923 году брошюру 'Недозбруевщина', и заканчивая расплодившимися в Интернете стаями рефератов-близнецов о мятежах Гражданской войны.
Однако предположение об ошибке известного сожельского большевика едва ли имело право на существование. Потому что в 1919 году Лев Каганов занимал должность председателя уездного комитета партии и наверняка не стал бы сообщать в Москву того, чего не знал. Ограничился бы фразой 'старый офицер' и никто бы не имел претензий. Нет же - явно подчеркнул: 'штабс-капитан'. Скорее уж историки ошиблись - случайно или намеренно - и принялись копировать ошибку друг у друга.
К тому же, Льву Каганову Андрей доверял. Это был интересный персонаж. Бывший подпольщик, сосланный еще при царе куда-то под Красноярск, лидер городских коммунистов, протеже Свердлова, фактически создатель Сожельской губернии. А впоследствии - один из руководителей компартии Украины. На момент мятежа Каганову исполнилось 26 лет. В тех событиях ему удалось уцелеть только благодаря стечению обстоятельств. Но вот вся его команда погибла. Или почти вся.
Боровикову не спалось. Он прокурил гостиничный номер до синевы, и даже открытая форточка особенно не спасала - только сквозняк неприятно холодил шею. Все думалось: что будет в том послужном списке? Насколько подробным он окажется и даст ли ответ на главный вопрос: тот ли Вы, господин Недозбруев?
...Возвращаясь мыслями к завтрашнему походу в военно-исторический архив, Андрей в который раз закурил. То, что еще во вторник казалось удачей, сегодня выглядело жалкой подачкой. Только один послужной список из четырех, да еще самый лаконичный! Скорее всего, загадка имени Недозбруева так и останется не разгаданной.
Когда же, наконец, Андрей уснул, всю ночь ему грезилась коричневая папка с делом мятежника, раскрытая на первой странице и содержащая невероятные, потрясающие сведения. Но вот какие? Он не мог сосредоточиться и прочитать.
2008 год, апрель, 11-го дня, город Москва
Утро началось как-то нескладно. Сначала был непонятный затор в метро - из-за чего поезда некоторое время не ходили. В итоге Андрей опять опоздал к открытию зала. Впрочем, людей в тот день было немного, и ждать допуска в читалку не пришлось. В зале даже виднелись свободные места. Андрей выбрал стол, расположился, загрузил ноут и пошел к окошку работников за заветным послужным списком. Шел и чувствовал: что-то не так. Этот день не похож на удачный, усмехнулся он про себя.
И безжалостные, словно приговор, слова девушки-работницы зала стали логическим продолжением утренних неудач:
- Затребованное Вами дело оказалось в очень плохом состоянии. Поэтому мы не можем выдать его.
Андрей неподвижно смотрел на нее и не понимал, как такое возможно и что теперь делать. Вопросы застряли где-то глубоко в горле. А девушка уже обслуживала следующего посетителя.
- Подождите! - Внезапно очнулся Боровиков. - Что значит 'в плохом состоянии'?! И что - даже фотокопии с него нельзя заказать у ваших спецов?
- Ну почему же - можно. Но это платная услуга. Тарифы указаны на стенде, - равнодушно пожала плечами девушка. - Хотя проще будет повторить заказ-требование с указанием, что Вы хотите увидеть копию дела на слайдах. Этот послужной список уже давно переснят. Вот Вам бланк, заполняйте и приходите через три рабочих дня.
И глупо было спрашивать и возмущаться: почему по его запросу сразу же не принесли копию дела на слайдах, как это делается в ГАРФе? Почему нужен отдельный заказ? Все равно время ушло, еще трех дней в Москве у Андрея не было и в ближайшие полгода-год не предвиделись. Оставалась одна надежда на добросовестность архива при выполнении платных услуг.
Он заставил девушку уделить ему еще несколько минут и под ее диктовку написал заявление.
- Сколько времени уйдет на мой заказ, учитывая, что деньги я буду перечислять из Белоруссии? - угрюмо спросил Боровиков.
- Ох, сложно сказать, - пожала она плечами и продолжила со скучающим видом, - Сначала наши специалисты найдут затребованное Вами дело и посмотрят количество страниц в нем. Затем пришлют Вам по почте счет. Потом нам должно прийти подтверждение платежа из Казначейства. Насколько это затянется - все-таки другое государство - я не знаю. Ну и потом у нас очередь на исполнение запросов длиной в несколько месяцев.
Она помолчала и неожиданно помогла советом:
- У Вас друзья-знакомые в Москве есть? Попросите их помочь - оплатить счет в московском банке. Месяц точно сэкономите.
Андрей коротко кивнул, выдавил из себя 'спасибо' и в состоянии полной заторможенности вышел из архива. Он двигался словно на автомате - рядом мелькали дома, узкие улочки, люди, машины. Голова была тяжелой, мысли - вязкими.
Не в первый раз ему казалось, что все связанное с Недозбруевым, будто заколдованное, недоступное. За семью печатями. Как-то совсем непросто вырвать из прошлого даже самые скудные факты о нем.
1919 год, Январь, 22-го дня, где-то между Жлобином и Сожелем, санитарный поезд
Сначала доктор, как бы невзначай, выставил флягу со спиртом, затем графин с холодной кипяченой водой. Нарезал трофейным немецким штык-ножом на тонкие ломтики четвертину хлеба. Я наблюдал за ним с некоторым удивлением. Казалось, Журавин пытался 'задобрить' меня. И получалось у него неуклюже, будто бы ему самому не нравилось то, что делает.
- Алексей Дмитриевич, зачем все это?
Хмурясь, он не сразу ответил. Досадливо махнув рукой, вздохнул и пригласил за стол.
- Прошу! В терапевтических, так сказать, целях ...
Первая стопка, вопреки ожиданию, пошла неплохо. Почувствовав расходящуюся внутри тела теплую волну, я достал из внутреннего кармана небольшой, но уже успевший распухнуть за пару дней блокнот, и приготовился записывать. Журавин недоверчиво глянул, едва ли не исподлобья, и, скрестив руки на груди, распаляясь, принялся со всех сторон попрекать хозчасть за отвратительно поставленное снабжение полка и, особенно, медчасти.
Я ничуть не возражал - спокойно выслушивал, иногда делая пометки. Да и что мог возразить? Все упреки доктора были совершенно справедливы. И фактически босые санитары - в разбитой, рваной обуви, и отсутствие белых халатов - медперсонал пользовался старыми, протертыми до дыр, сохранившимися в личных запасах. Но особенно его возмущала острая нехватка мыла. Да так, что я уже подумывал отдать ему свой брусок - только бы он оставил эту тему.
Выговорившись, Журавин немного оттаял и вдруг перешел к свежим воспоминаниям: какая неразбериха и разгильдяйство творились в Туле при поспешном формировании санитарного поезда. Затем, задумавшись, уточнил:
- Постойте, но ведь тогда заведующим хозяйством полка был такой... пронырливый малый. Не помню фамилии. Что-то от Франкенштейна, кажется. Плотный, с усами щеточкой и таким взглядом, будто ему даже мышам в глаза смотреть совестно....
- Все верно, - кивнул я, делая себе пометку о фураже для лошадей медчасти. - Мое назначение состоялось несколькими днями позже - перед самой отправкой полка в Бобруйск. Прежний завхоз нашел возможность остаться в Туле, перевелся в другую часть.
Журавин хмыкнул, но от комментария удержался.
- Вы были его помощником? Все равно не припоминаю Вас.
Что он хотел узнать? Подтверждение слухов?
- Нет, я раньше не входил в состав интендантской службы.
- А как давно в полку?
- С октября... Ну, с некоторым перерывом.
Глаза доктора блеснули острым интересом. Предложив выпить еще по одной, он с легкостью опрокинул стопку и спросил напрямую:
- Так, значит, это Вы - тот арестованный комбат?..
Едва не поперхнувшись куском хлеба, я медленно кивнул. Почему он спрашивал? Что ему было нужно? Не начал бы допытываться...
И, вроде, располагал к себе этот Журавин, но мой личный опыт подсказывал: лишнего говорить не следует. Себе дороже, да и доктору незачем. Хотя, кто знает? Может быть, сам Кубик, бригадный комиссар, поручил ему вывести 'на чистую воду' неблагонадежного военспеца, отпущенного по разрешению чекистов с полком на фронт? Я для Ильинского с первого дня - словно бревно в глазу. И он настойчиво выискивал повод сбыть меня обратно, подалее от своих забот, в арестный дом. Как говорится, с глаз - долой, из сердца - вон. Мне же, понятное дело, назад в Чеку не хотелось. Неснятое обвинение висело, словно застывшая в полете расстрельная пуля.
- И... каково там? - Приглушив голос, поинтересовался Журавин. Так и есть - не удержался от вопроса! Что он хотел услышать в ответ?
Качнув головой, я вдруг почувствовал, что непроизвольно мрачнею.
- Жить можно, - и зачем-то добавил. - Пока не расстреляют.
Доктора снедало любопытство, однако посвящать его в подробности своих отношений с Чекой я не стал. Закрыв блокнот, поднялся было из-за стола. Хотел немедленно откланяться и поблагодарить за 'терапевтические процедуры'. Но тут вдруг осознал, что уйти сию же минуту не имею возможности. Если, конечно, не прыгать на ходу с поезда.
- Странный Вы человек, Недозбруев! - Усмехнулся Журавин, все прекрасно понимая. - Давайте, еще по одной выпьем. Делать-то все равно нечего. Вы - мой гость до самого Сожеля. И нам предстоит провести в этом купе по меньшей мере еще несколько часов.
Мы снова выпили.
- Вы - туляк? - Поинтересовался доктор, доставая из походного мешка буханку хлеба. И, увидев мой кивок, вздохнул. - А я - нет. Моя жена из Вашего города. Приехали год назад к ее родителям, устроился в госпиталь, и тут меня ангажировала дама с чудным именем Мобилизация. М-да... Впрочем, не в Туле, так еще где-нибудь забрали бы. А сам я из-под Питера родом. В смысле, из-под Петрограда. Колпино знаете?
Я покачал головой.
- Нет. Но слышал. Вроде бы, там располагаются знаменитые Ижорские заводы?
Журавин мгновенно просветлел, заулыбался и, будто застеснявшись, своих эмоций, принялся старательно протирать платком стекла очков.
- Все верно. Отец у меня мастером на этом заводе... М-да...
- Стало быть, Вы самого что ни на есть благородного происхождения - из пролетариев? - Позволил себе пошутить я.
Иронически поджав губы, доктор хмыкнул.
- А что Вы думаете? В большевистских бумагах так и пишу: 'из рабочих'. Хотя, положа руку на сердце, какие мы - пролетарии? Жили вполне безбедно. У отца было хорошее жалованье, на заводе его всегда ценили. Всех дочерей обеспечил богатым приданным. Меня и Лену, сестру мою младшую, учиться в Питер отправил. Я хирургом стал, Лена - специалистом по детской психиатрии... Даже не знаю, где она сейчас?
Увлекшись воспоминаниями, он перешел к рассказу о супруге, с которой познакомился в первые дни войны в прифронтовом госпитале, о дочках. Журавин тосковал - не успел расстаться, а уже тосковал. Наверное, счастлив был в своей семейной жизни - несмотря на сумасшедшее время и перевернувшийся мир.
Его неожиданный вопрос вывел меня из состояния глубокой задумчивости.
- Нет, не женат, - спохватившись, ответил я и усилием воли прикусил себе язык. Потому что едва не брякнул привычную отговорку: об угрозе для близких стать заложниками. Кстати, именно это произошло с семьей командира нашего полка, 'старого полковника' Матвеева. К чему расстраивать доктора? Будто он сам не знал.
- Черт, как же хочется чая! - Страдальчески сморщился Алексей Дмитриевич, рассматривая полупустой графин. - А кипятить уже нечего. Я, знаете ли, прикупил у бобруйских спекулянтов черного чая - теперь напиться им вдоволь не могу. За год суррогат из выжженной морковки до тошноты надоел. Успел забыть, что такое настоящий байховый чай. И вот вспомнил.
Спирт приятно дурманил голову, и неожиданно для себя я выдал:
- В Сожеле еще лучше будет. Немцы ушли из города всего две недели назад и, говорят, оставили полные склады с продовольствием. Вряд ли большевики успели за этот срок все в Кремль отправить. Так что, вполне возможно, еще и вкус кофе вспомним. Вот только, надолго ли?
Журавин с сомнением качнул головой.
- Но ведь Бобруйск тоже недавно от немцев освободился. На базаре и в лавках я успел побывать, составил представление. Безусловно, сравнение не в пользу Тулы. Но чтобы кофе!..
- Ну почему же? Молва устойчиво твердит, что в Сожеле кофейни еще открыты. В Бобруйске так было в ноябре, когда немцы уходили. Два месяца назад! Согласитесь, за этот срок вполне реально основательно очистить город от продовольствия. Ну а в Сожеле 'грабеж' только начался.
Сказал - и понял, что увлекся. Спирт и легкое опьянение - не при чем. Такое и прежде за мной водилось, даже на трезвую голову. Разговорюсь с человеком и в ответ на откровенность обязательно что-нибудь неосторожное, необдуманное выпалю. Похоже, ничему меня пребывание в Чеке не научило.
- Что ж - Вам, как интенданту виднее, - Журавин словно бы и не заметил моей сомнительной реплики.
- Да уж, как интенданту... - Задумчиво ухмыльнулся я. - Для меня всё это хозяйство пока - как темный лес. Честно говоря, должность не выбирал...
И снова резко оборвал себя. Ведь без малого не признался, что назначен завхозом только благодаря заступничеству Матвеева! Полковник фактически спас меня, зачислив на освободившуюся вакансию и поставив чекистов перед необходимостью моей отправки на фронт.
- Вы напрасно переживаете, - закурив и предложив папиросы, тихо обронил доктор, твердо глядя мне в глаза. - Я не являюсь сторонником большевизма и не намерен выслуживаться перед ними. А уж доносить - совсем не в моих принципах.
- С чего Вы решили, что переживаю? - Чувствуя, как загораются уши, с тревогой спросил я.
Хмыкнув, Журавин заулыбался и зажег для меня спичку.
- Вас выдают мелочи: скрещенные на груди руки, переборы пальцами, резкие переходы от оживления в задумчивое, недовольное собой состояние. И все это началось, как только разговор зашел на личные темы.
Я смотрел на него в упор и не мог понять, что ему от меня нужно.
- Вероятно, Вы еще не отошли от напряжения последних месяцев, - умиротворенно продолжил доктор. - В любом случае, не ищите во мне недоброжелателя. Я всего лишь любопытен. Есть такой грех. Устал от ущербного окружения. И сейчас, признаюсь Вам, испытываю забытые положительные эмоции от общения с нормальным, не оболваненным и не остервеневшим человеком.
2008 год, Апрель, 11-го дня, город Москва
Вечером, за несколько часов до поезда, Андрею предстояла встреча с приятелем по охотничьему форуму. Они тесно общались уже лет пять, и вот, по случаю, решили, как говорится, девиртуализироваться.
Интернет-знакомец Никита Савьясов был не просто охотник-любитель. Создавалось впечатление, что вокруг охоты вращалась вся его жизнь и все интересы. Сразу после окончания института он вместе с братом открыл фирму, производящую современное охотничье снаряжение и устраивающую зарубежные охотничьи туры. Сам что-то разрабатывал и модифицировал - будь то рисунок трехмерного камуфляжа, маскировочная палатка 'на гуся' или патронташ особо удобной компоновки. Но даже не это выделяло его из общего ряда. Никита был прямым потомком старинной и знаменитой в охотничьих кинологических кругах фамилии.
На протяжении века, наверное, Савьясовы занимались разведением английских сеттеров. Занимались толково, по науке, не жалея сил и средств на племенные мероприятия. И в результате им удалось создать собственную линию в породе. Никитин дядя или племянник - Андрей не вдавался в подробности - содержал крупный питомник под Москвой, еще какой-то родственник вел собственную 'легашачью' передачу на охотничьем телеканале. И, надо сказать, с мнением Савьясовых считались самые именитые эксперты России.
Первым заводчиком и основателем семейного дела стал прапрадед Никиты - Николай Петрович Савьясов, профессор биологии в Московском университете. Задолго до революции он привез из Франции пару красавцев сеттеров-лавераков (так называлась тогда эта порода). Вот с тех самых пор в доме Савьясовых почти на правах членов семьи и жили легавые - две-три, а то и четыре собаки. Даже в революцию и в войну им удавалось сохранить селекционные наработки.
На встречу с Андреем Никита пришел со своим личным псом Ирбисом Пятым. Красивый, величавый кобель деликатно и внимательно обнюхал штанины нового знакомца, посмотрел в глаза, снисходительно вильнул хвостом и, высунув язык, отвернулся. Никита на его фоне выглядел поскромнее - обычный человек лет тридцати, темноволосый, хорошо сложенный, с умным, оценивающим взглядом и располагающей внешностью.
Засели в небольшом стильном кафе неподалеку от Киевского вокзала. Сначала охранник, потом и официантка, пытались что-то возразить по поводу собаки. Однако Никита безмолвно, отработанным жестом, задобрил каждого бонусной купюрой и ситуация в миг разрешилась. Пес тихо улегся под столом. Уже через минуту-другую никто кроме хозяина не помнил о его существовании.
Под плотный ужин незаметно и довольно быстро разговорились, словно давние приятели 'из реала'. Обсудили острые темы форума, включая очередные нападки конкурентов на Савьясовских собак.
Андрей понимал всю глубину возмущения Никиты, и все же сегодня ему было несколько не до этого. Слишком еще горьки и свежи были впечатления от неудачи в Военно-историческом архиве. Мыслями он, то и дело, возвращался к утренним событиям - к неудаче с послужным списком. И, в конечном итоге, совершенно невпопад, спросил у Никиты:
- Как думаешь? Во время Первой Мировой войны реально было прапорщику за полтора года дослужиться до штабс-капитана?
Вопрос прозвучал неуместно и странно - совершенно выбиваясь из темы их разговора. Никита озадаченно посмотрел на Боровикова и после продолжительной паузы ответил:
- Война многое делает реальным. Особенно, в условиях больших потерь личного состава. Мой брат Пашка лучше бы ответил на этот вопрос. Но ты ничего не сказал о возрасте... Неизвестно? Что ж, тогда в заданной тобой ситуации, мне больше верится в двадцати пятилетнего прапорщика, ставшего штабс-капитаном, чем в восемнадцатилетнего. Если не секрет - о ком ты?
Похоже, неожиданный вопрос его действительно заинтриговал.
- Не обращай внимания, это так - размышлизмы. Пытаюсь решить для себя одну архивную задачку, - попробовал было соскочить с темы Андрей. Объяснять пришлось бы долго. Но Никита, прищурившись, все еще ждал ответа.
- Ну, хорошо... - Согласился Боровиков, испытывая некоторую неловкость. - Только не думаю, что это окажется интересным. Тут в двух словах не скажешь...
Савьясов, победно улыбнувшись, закурил и явно приготовился слушать долгий и подробный рассказ.
- Я не говорил, почему вдруг приехал в московские архивы? У нашего региона скоро юбилей. Мне заказали написать документально-публицистическую книгу - как раз о создании Сожельской губернии. В общем, первые годы Советской власти, значимые фигуры тех лет, как все было и что обещало быть. Причем заказчик оказался в хорошем смысле привередливым. Требует достаточно подробную и объективную публицистику. Тем более, как оказалось, эти события фактически нигде не описаны.
![[]](/img/a/abakumada/1919/shapka2.jpg)
![[]](/img/a/abakumada/1919/oblozhka2.jpg)