ГЛАВА 2
        Что касается Мурзы - так я называю мамочку в минуты особой нежности - то 
готовит она классно. И меня научила. Пирожки, блинчики, супы из топора с мясом и 
без, всякие там салаты, жаркое...
- Можно замуж отдавать, - гордо говорит Мурза, встряхивая бесчисленными 
малюсенькими темно-шоколадными кудряшками. - Ты замуж идешь, дочь?
Я посмеиваюсь. Можно подумать, есть за кого! В колледже их было трое на тридцать 
одну высокую, стройную и улыбчивую девочку. На первом курсе, когда я опаздывала 
на лекцию, мне иногда становилось не по себе. От первого ряда до последнего: над 
партами - круглые светлые головы, под партами - круглые розовато-белые коленки в 
прозрачных "Леванте", 15 ден. Страшновато было сознавать, что вот сейчас я сяду 
на свое место в самой середине аудитории, такая же высокая, стройная, с теми же 
золотисто-белыми волосами, в таком же приличном мини - и сольюсь с ними в это 
чертово блондинство.
Кстати, в колледже ни один из тех троих так и не женился. А зачем? 
Мужчине-секретарю надо быть свободным, чтобы вовремя занять место опостылевшего 
супруга начальницы. Это мы, девчонки, редко ловим такую удачу - а мальчишкам 
можно смело ставить на "основной инстинкт". На вечере выпускников рассказывали, 
что Женька со своей боссихой уехал в Израиль, где и процветает. А все трепетал: 
"Мы там никто, второй сорт!.." Бабки надо уметь делать и где надо прогибаться - 
тогда везде будешь первый сорт. А то и высший.
А Сапрыкин вообще взлетел в пресс-службу "Индекс компани". Самый красивый у нас 
был Пашенька Сапрыкин... Ну, вот Далибджани, как главный гомик страны, на это и 
упал... Вообще, что за дела? Включишь телевизор - голубые, идешь в Большой - 
голубые, вчера утром детектив купила - и там голубые попались... Очевидно, они 
меня интересуют.
Мерзкий тип этот Далибджани: толстый, весь лоснится, ест, говорят, как слон - 
голодное детство в глухом ауле и все такое - без конца по телику интервью дает и 
КВН судит. Я один раз засиделась, титры смотрела, смотрю - идет Зафир Гарифович, 
одной рукой Тамару из "Геленджикских дельфинов" страстно обнимает, другой - 
мальчика какого-то... Папочка мой еще, помнится, заглянул через мое плечо в 
телеэкран - и закричал, не замечая рядом моего правого уха: "Ковшов, с-с-с... 
сволочь! Камеру влево!" Тоже возмутился...
И когда этот Зефир "Индексом" успевает руководить? Фестивали, съезды, академии 
наук - он у них еще и академик... как в том анекдоте, наверное: "Гиви, тебе 
диплом купили? - Пачиму абижаешь: купылы... Падарылы!" Мой дядюшка-аудитор 
утверждает, что таким парням достаточно нанять профессионалов, устроить сетевой 
маркетинг на уровне государства - и можно ехать на Гавайи. Страна-то у нас 
богатая.
Это все мои размышления под душем. Как же хорошо, что папочка вернулся к 
мамочке: теперь у нас наконец-то работает смеситель! А то вертелись как 
англичанки - то холодной, то горячей... бр-рр, вспомнить противно! Папочка в 
первый же вечер по возвращении все починил, и дверь в мою комнату смазал, чтобы 
не скрипела. Можно по ночам шастать в туалет и подслушивать у дверей 
родительской спальни. Теперь-то Мурза не плачет, как раньше, теперь она 
хихикает... счастливая! И папочка... а интересно, как это у них происходит? Фу, 
что за грязное любопытство, Шувалова!
Однако пора и баиньки. Вау, новое махровое полотенце! Да еще подогретое на 
батарее - как же это я раньше его не заметила? Блеск! Капельку "Паломы Пикассо" 
туда, где заканчивается шея и начинается ключица - и вперед, под бра, читать 
Толстого. Не люблю я Толстого, граждане... На нем и срезалась - вот лучше бы я 
по Некрасову писала!
За моей головой слышится шорох шелка и знакомое позвякиванье. Входит Мурза.
- Я тебе молочка принесла, - ласково-преласково говорит она. А то я не знаю, что 
она приносит в моей любимой серебристо-голубой чашке каждый вечер!
Пахнет медом - больше всего люблю этот запах! Сажусь в постели и пью. Мурза 
смотрит на меня так, словно у меня сейчас вырастут крылья, и я от нее улечу.
- Ты чего? - спрашиваю я.
- Какая ты красивая, - нежно шепчет она.
- Угу, - я чуть не подавилась, - как кобыла сивая! Думай, что говоришь.
- Хамите, парниша, - сердится Мурза. Большие серые глаза ее начинают 
поблескивать. Цитирует классиков - значит, еще не всерьез рассердилась. Всерьез 
она мечет громы и молнии абсолютно самостоятельно.
- Ма, ну правда... Ты какая-то странная. Сказала бы - умная, так хоть 
правдоподобно было бы...
- Вот уж совсем неправдоподобно! - веселится она. - Была бы ты умная, разве ты 
маме бы так отвечала?
Мурза - страшная зануда; но я все равно ее люблю. Другой-то у меня нет...
- Это ты мне полотенце подогрела? - спрашиваю я, изгибаясь и обвивая руки вокруг 
ее бывшей талии и тыкаясь носом в прохладный оранжевый шелк пеньюара... папочка 
притаранил его из Руанды, так что иначе, как "дурак из Южной Африки" данный 
предмет одежды именоваться не может.
- Я, кто же еще, - нежно ворчит Мурза. Поглаживает меня по спине и что-то 
напевает себе под нос.
- Спасибо...
- Плохая де-евочка, - поддразнивает она меня, - не слушается ма-аму...
- Ну, все, - вздыхаю я, приподнимаясь и тихонько целуя ее в мягкую бледную щеку, 
- теперь иди к своему любимому.
- Любимый, - опять вскидывается она и смотрит на меня с подозрением. - Между 
прочим, он твой папа!
- Папа он мне будет завтра, - невозмутимо отвечаю я, - когда мы с ним в 
интернет-кафе пойдем. А сейчас Сидор Поликарпыч - твой муж.
Это с легкой руки маминой старинной приятельницы Бабуси мы так именуем папочку. 
Длинноглазая красавица Бабуся, острая на язык, любила переиначить имя- отчество 
каждого, кто встречался ей на пути. Маму она назвала почему-то Далилой 
Тимофевной - в силу излишней экстравагантности это не прижилось, а вот Сидора 
Поликарпыча папа отскребает до сих пор. Дома мы его в глаза так, разумеется, не 
зовем - и вообще, на самом деле он Владимир Иванович.
- Однако... - ошалело улыбается Мурза. - Да ты неглупа, как я погляжу.
- А то, - мой курносый нос приподнимается так, что я вижу его кончик правым 
глазом. - Ваша школа, Остап Ибрагимович!
Она целует меня и неторопливо, пошаркивая любимыми жесткими шлепанцами с 
загнутыми носами, направляется к себе. А я наконец открываю Толстого.