Как-то раз я искал спонсоров, чтобы издать свои книги и случайно встретил великого скульптура Узбекистана Равшана Миртаджиева, когда я зашёл в уютное кафе чтобы пообедать - и там кто-то зовет меня. Смотрю - это Народный Художник Узбекистана, скульптор, Узбекский Микеланжело Равшан -ака Миртаджиев, который является автором великолепных изваяний в Ташкенте, таких как скульптуры Алишера Навои , Аль Беруни, Гафура Гуляма, Айбека и многих других деятелей литературы и науки. Кроме того он - автор огромной статуи Захириддина Бабура и Чулпана в городе Андижане. Случилось так, что тот день Равшан-ака приехал в Андижан по делам. Мы поздоровались, сели за стол, ели, пили и беседовали об искусстве.
- Ну, как у Вас дела, Холдоржон. Издаёте свои сборники стихов? Когда же нам подарите свою книгу с автографом? - спросил Равшан-ака улыбаясь.
Я рассказал ему о своих проблемах, о том, что ищу спонсоров на этот счет. Равшан-ака задумался, потом сказал:
- Да Вы не падайте духом. Мы же с вами представители изобразительного искусства. Мы должны жить, помогая друг другу. Если публикация вашей книги требует не очень большой суммы денег, то я готов попробовать Вам помочь в этом плане. Я поблагодарил его за заботу, но мне не верилось, что он на самом деле сможет помочь мне в качестве спонсора. Даже когда Равшан-ака станет спонсором, издатели, возможно, побоятся издать мою книгу, книгу такого диссидента, как я. Но несмотря на это, я решил попробовать.
- Тогда я сначала поговорю с издательством, а потом позвоню Вам - сказал я.
- Да, да, вот мои координаты - сказал Равшан-ака Миртаджиев и протянул мне свою визитную карточку. После долгой беседы мы распрощались.
На следующий день я поехал в Ташкент и зашел в издательство "Камалак (радуга)", чтобы поговорить с тогдашним директором, Народным Поэтом Узбекистана Нормурадом Нарзуллаевом.
- Ну, как поживаешь, шоири замон (поэт эпохи)? - сказал Нормурад-ака.
- Слава Богу, не жалуюсь - сказал я, и продолжал:
- Нормурад-ака, если я найду спонсора, моя книга выйдет? - спросил я.
-Конечно, выйдет. Издавать книги такого поэта, как ты, для нас честь - сказал Нармурад Нарзуллаев.
-Тогда пусть Ваша бухгалтерия посчитает расходы на публикацию моей книги и даст мне калькуляцию. Эту калькуляцию я предам своему спонсору, и он перечислит деньги на банковский счет Вашего издательства - сказал я.
Нормурад-ака согласился и дал поручение своим бухгалтерам. Они взяли мою рукопись и подсчитали расходы. Я взял эти расчёты и позвонил Равшану Миртаджиеву. Он спросил, какая сумма денег, и я назвал.
- Триста тысяч сумов - сказал я, боясь, что он сейчас скажет, что это слишком большая сумма и что, пардон, мол, не могу перечислять такие большие деньги. Но, вышло наоборот.
- Триста тысяч? A я думал - издательство просить колосальную сумму. Всё, не беспокойтесь, Холдоржон, я обязательно перечислю деньги. Только Вы оставьте мне их банковские реквизиты - сказал Равшан-ака.
Я так и сделал. Потом снова поехал в Андижан и продолжал жить, как и прежде. Я даже забыл на время о своей книге. Вдруг мне звонит сам Нормурад Нарзуллаев и говорит:
- Эй, шоири замон, где ты ходишь? Приезжай скорее, твой спонсор перечислил деньги, и мы должны начать публикацию твоей книги стихов. Приезжай и подпиши соответствующие документы! - сказал он.
Я тогда своим ушам не верил. Ну, думаю, неужели это правда? Я в тот же день поехал в Ташкент, окрыленный светлыми надеждами. Подумайте сами, для поэта слышать о публикации своей книги всё равно что услышать о том что у него родился сын!
Приехал в Ташкент, зашел в издательство и, прочитав корректировку, подписал её. Моя первая книга "Песня туманных полей" тоже издавалась именно в этом издательстве, и я никогда не забуду тот счастливый момент, когда я зашел типографию, где издавалась моя первая книга. Запах бумаги, и страницы моей книги и обложки с рисунком одинокого поэта в плаще и в шляпе, уходящего под моросящим осенним дождем по просёлочной дорогой, где блестят лужи, которые чеканит холодный дождь. Это было для меня нечто большее, чем заоблачное чувство. Гляжу на свою книгу и никак не нарадуюсь.
Итак, вышла моя третья книга "Ночной снегопад". Она была для меня словно атомная бомба, которая способна уничтожать армию враждебно настроенных завистников по отношению ко мне и моему творчеству. Те жалкие завистники, особенно после дормонских событий, радующихся, наслаждающихся "ошибкой" которую я совершил, с твердой уверенностью думали, что, мол, теперь Холдору Вулкану конец и власти не допустят публикацию его книг. Он теперь никогда не реабилитируется, ну, и всякое такое. Но, правильно говорит русская поговорка, что человек полагает, а Бог располагает.
Я подарил свою книгу с автографом Равшан-аке Миртаджиеву и поблагодарил его за помощь. И сказал ему:
- Как только получу положенный мне гонорар за книгу, я верну Вам деньги, которые Вы спонсировали. Тогда Равшан ака взял бумагу и ручку и написал, что он не намерен получить обратно те деньги, которые он перечислил издательству. Когда он подписал и отдал мне этот документ, я просто ошалел. Оказывается, мир не оскудел ещё добрыми людьми. У меня слезы наворачивались на глаза. Я никогда не забуду тех добрых людей, которые оказали мне безвозмездную помощь, когда мне трудно жилось. Они не забывали и не бросили меня, несмотря ни на что, хотя я забывал о них .
Но это ещё не всё. В литературной газете "Литература и искусство Узбекистана" напечатали 5 или 6, сейчас точно не помню, моих стихов вместе с моей фотографией. Среди этих стихов было стихотворение под называнием "Извенение". Вот оно:
Извенение
Я подумал, что небо забеременело,
Когда охранял я от хишных птиц,
Бороду свою, которая растил,
На поле своих глиняных лиц.
Простите меня, что я удивился,
Увеличивая никотиновую дозу.
Увидев среди степных юлгунов,
Тот кизяк, похожий на розу.
Извините, если я когда-то,
Унизив ваш духовный нрав.
Ставил выше духов французских,
Горький запах береговых трав.
Извиняюсь, если мои пальцы,
Покажутся вам жирными червями.
И за то что я грущу одинока,
Глядя на говорящие ямы...
Виноват, что я душу свою,
Любовью и красотою питал.
Простите, за то, что я иногда,
Вас по ошибке человеком считал.
Итак, мои стихи получили признание среди широких масс. Однажды, приехав в Ташкент, я снова зашел в журнальный центр, чтобы навестить своих друзей, поэтов и писателей, которые работали тогда в газетах и журналах. Заглянул в редакцию журнала "Шарк юлдузи" и увидел там одного из талантливых поэтов Узбекистана Икрама Атамурадова. Человек среднего роста, черноволосый и чернобровый, с орлиным носом и мясистыми губами. У него были бакенбарды, как у Пушкина. Его кумиром был знаменитый казахский поэт Олжас Сулейменов. Икрам Атамурадов не спешил перед тем, как что-либо делать. Говорил медленно, но мудро и бархатным голосам. Когда он хочет повернуться, он оборачивается всем телом, как волк. Когда он читает стихи, аудитория затихает. Икром-ака любит употреблять одно слово больше других слов. Это слово "канглум", что в переводе означает "моя душа". Поэтому друзья называли его Канглумом. Икрам Атамурад человек с чувством юмора, поэтому он не сердится на друзей, когда они иногда называют его так. Я тоже, неся эстафету, посвятил Икраму Атамурадову стихотворение и назвал его "Канглум". С Вашего позволения, ниже я приведу это стихотворение.
Душа
(Стихи посвящаются Икраму Атамурадову)
Душа моя рухнула давно
Как старая могила.
Теперь её не поднять никому.
Во-о-о-он, видите,
Ведя за собой врагов заклятых
Спешно идёт нужда-предательница
Проклятая...
Почему я не убил нужду?
Почему? - спросил я.
Потом, как альпинист,
Перерезал арканы
У ледяной пропасти души.
Написав эти стихи, я опасался думая, прочитав это стихотворения Икрам Атамурадов обидется на меня, за то что я делал намеки на его кличку "Канглум". Наоборот, он увидев меня обрадовался, и поблагодарил меня. Потом сказал:
- Пламя Вулкана видно из далека. Спасибо, укажон (братышка), что посвятили мне стихи. Я рад. Читая Ваши стихи, которые были опубликованы недавно в литературной газете поэты и писатели ищут Вас. Особенно поэт Шукрулло. Он унес Вашу книгу, которую Вы подарили мне с автографом, чтобы прочесть и возвратить.
- Икрам, если приедет Холдор Вулкан, сообщи мне - сказал Шукрилло-ака.
Вот его телефонные номера. Срочно позвоните ему. Он Вас ждет вот уже месяц - сказал Икрам Атамурад.
Я позвонил, и трубку поднял сам поэт Шукрулло, который побывал в Сталинских лагерях и написал книгу "Захороненные без саван".
- Ассалому алейкум, Шкрулло-ака! Это я Холдор Вулкан Вас беспокою - сказал я.
- Аа-аа, поэт, приехал? Ну, как у тебя дела? - спросил Шукрилло, домля.
-Хорошо - ответил я коротко.
- Слушай, если я скажу мой адрес, ты сможешь приехать? - сказал Шукрулло- ака, продолжая разговор.
-Конечно - ответил я снова коротко.
Шукрулло домля дал мне по телефону свои координаты, и я, попрощавшись с Икрамом Атамурадовом, поехал в район, где жил Шукрулло-ака. Приехал и нажал на кнопку на воротах. Аксакал Узбекской литературы, не заставляя ждать себя долго, вышел ко мне навстречу в домашней пижаме. Что было характерно, этот тощий поэт, который отсидел в свое время в сталинских лагерях, в пижаме напоминал мне узника концентрационного лагеря "Бухенвальд". Мы поздоровались, и большой поэт пригласил меня войти в дом. Он, оказывается, жил в роскошном двухэтажном коттедже, с подвалом, разумеется. Мы зашли в огромный зал, посреди которого стоял длинный и широкий банкетный стол и вокруг стола было расставлены дубовые стулья. Стол был покрыт белой скатертью, и когда мы сели, невестка пожилого поэта быстро накрыла стол. Шукрилло-ака указывая на стул, который я сидел сказал:
- На стуле, где ты сидишь, когда то сидел мой друг Расул Гамзатов. Рядом Кайсин Кулиев, Чингиз Айтматов, Давид Кугультинов и многие мои друзья. Многие из них ушли из жизни. Теперь остались я, Одил (Одил Якубов), и Чингиз (Чингиз Айтматов).Ты, поэт это, не стесняйся, ешь, этих кишмиш, фисташки, фрукты. Приехал из далека через горные перевалы. Наверное, проголодался. Дай-ка я тебе чая налью. Ты ешь, ешь, не стесняйся. Сейчас принесут вкусную шурпу - сказал Шукрулло домля. Мы ели, пили и беседовали. Долго читали стихи. Тут кто-то звонил на домашний телефон. Шукрулло-ака, побеседовав по телефону с тем человеком, который звонил, обернулся ко мне:
- Поэт, в чайхане нас с тобой ждет целая махалла. После того, как мы с тобой поговорили по телефону, я им сказал о твоем приезде. Они сварили плов и ждут нас. Айда в чайхану - сказал он.
- Нет, Шукрилло-ака, как-нибудь в другой раз. Я устал - сказал я.
- Ну , как знаешь - сказал Шукрилло-ака. Мы продолжали читать друг другу стихи. Потом Шукрилло-ака сказал:
- Ладно, поэт. Ты отдохни. Я своей старухе сказал, она постелит тебе постель на чорпае во дворе.
- Хорошо -сказал я. Мы вышли во двор. Смотрю - жена поэта Шукрулло-аки, постелила мне постель на чорпае.
-Ладно, поэт, спокойной ночи тебе - сказал Шукрилло-ака.
-Спокойные ночи - сказал я.
После этого Шукрулло домля пошел в дом со своей женой. Я лег спать. Перед сном я лежал на чорпае, глядя звезды, которые сверкали алмазами высоко на ташкентском небе. Бродила старуха луна где-то там, над Хадрой. Глядя на звезды, я не заметил, как уснул. Проснулся утром. Гляжу - поэт Шукрулло прогуливает в полосатой пижаме, держа руки за спиной, точь-в-точь узник концентрационного лагеря "Маутхаузен". Когда я встал с постели, поэт поприветствовал меня.
- С добрым утром, поэт! Ну как спалось? Отдохнул маленько? - сказал он.
Я поблагодарил его за гостеприимство. Потом помылся, и мы с аксакалом прошли в зал, что бы позавтракать. Когда мы сели за стол, Шукрулло домля разламывал лепёшку. Потом сказал:
- Слышь, я наверно разломал хлеб на слишком мелкие куски, словно Садриддин Айни.
- А что, разве Садриддин Айни ломал хлеба на мелкие куски? - удивился я.
-Ещё бы - сказал поэт. Потом продолжал:
- Садриддин Айний иногда, когда муха утонет в его первое блюдо он, для того чтобы зря не выливать первое блюдо, брал ту муху за крылья с двумя пальцами аккуратно и, хорошенько пососав муху, ел шурпу до конца - сказал Шукрулло домля. Он так артистично рассказывал о трапезе Садриддина Айни, что когда он показал, как Садриддин Айни держал муху, мне казалось, что он на самом деле держит её двумя пальцами. Мы смеялись.
Через некоторое время я встал, и, взяв свои вещи, направился к воротам. Шукрулло-ака пошел за мной. На улице мы попрощались в обнимку, и я ушёл. Пройдя метров сто, я обернулся и увидел, как Шукрулло домло, опять стоит держа тощие руки за спиной, в своей полосатой пижаме, словно, заключённый сталинских лагерей, и глядит мне вслед.