Первый рассказ был мной написан в 14 лет. Это была своего рода контрольная работа после более чем полугода разгона и тренировок на этюдах, которыми мучил нас Рудик: этюд о природе, этюд о животном, этюд-портрет человека, а затем и психологический портрет, этюд по картине... Вся эта мелочь получалась у меня, по словам Рудика, блистательно. Много всяких тем он нам задавал, постепенно усложняя, давая задание писать коллективные и индивидуальные работы. И наконец - свобода! Рассказ на вольную тему. Ну, я и выбрала...
Сейчас я очень хорошо понимаю Рудика. Мне самой приходилось подчас учить детишек писать прозу. Не сочинения, а именно прозу. Некоторые из этих гениальных опусов вспоминаются до сих пор. Например, рассказ о домашнем животном, который сваял мальчик Саша, 10 лет, замечательный ребенок, сейчас-то уж, конечно, не ребенок, сейчас он студент театрального института, будущий режиссер. Это было нечто такое... Смесь "Муму", "Белого Бима Черное Ухо" и романов Кафки одновременно. Не по уровню написания, а по уровню трагедийности и абсурда. Представьте себе историю бедного щенка. Хозяин его - алкоголик. Однажды он слишком сильно напился - сцена была описана со знанием дела, несмотря на то, что родители Саши - люди непьющие, - полил несчастное животное из газового балончика, схватил за шиворот и выбросил его в окно, на улицу, с высоты, кажется, 7 этажа. Может быть, и пятого. За давностью дела - не помню. Щенок упал в лужу, сломал лапу и лежал там очень несчастный, под дождем. Кажется, его потом нашла какая-то кошка, с которой случилась приблизительно такая же история. Она его спасла. Исправлять это не представлялось возможным. Тем более, Саша сразу заартачился на мои возражения о художественной неправде сего произведения, и рьяно, горячо, отчаянно жестикулируя, доказывал, что история вполне достоверная, что сам он ее слышал от знающего человека, и только художественно оформил и передал.
Это я все к тому, что я не очень хорошо со своим теперешним склерозом помню, что же я такое написала в 14 лет. Но уровень шедевра могу представить. Рассказ назывался "Димка". Повествование развивалось примерно по той же трагической схеме. Война, сгоревшая деревня (впечатление после посещения с классом Хатыни), умирающая мать, шестилетний мальчик, который идет искать людей, плетется по лесу и что-то с ним там такое сложно-психологическое происходит. Народ, честно скажу, слушал серьезно. Никто не ржал. Рудик даже не улыбнулся. Когда я кончила читать рассказ, он сказал, что ему надо выйти покурить. В общем, когда ему было сложно что-то сказать так сразу, он всегда шел курить, чтобы обдумать. Вернулся. И два часа мы обсуждали этот рассказ. Сначала я пыталась вяло сопротивляться, что-то возражать, доказывать достоверность своего творения, но Рудик никогда не подходил к нам как к подросткам. Требования у него изначально были высокие, профессиональные. Поэтому к концу второго часа обсуждения я чувствовала себя полнейшей бездарностью, щеки горели от стыда, и мне очень хотелось залезть под огромный дубовый стол Орехового кабинета Александра I во Дворце Пионеров, где располагался клуб "Дерзание". Это был разгром. Без пощады. Без надежды на писательское будущее. Без малейшего проблеска. Затем Рудик взял у меня блокнот с "Димкой" для того, чтобы дома, перечитать его и высказаться в следующий раз более полно. Я была уничтожена. Полностью и абсолютно. Я знала - никакого следующего раза не будет!
После занятия народ меня не трогал, все понимали - человеку плохо. Трагедия. Одна только добрая душа - будущий писатель и редактор Ольга Ефремова, которая была в старшей группе прозаиков, тамошний зубр и надежда ленинградского отделения союза писателей, - похлопывала меня по плечу и говорила, что это ничего, все отлично, что Рудик ругает только когда вещь стоящая. А когда не стоящая - о ней и говорить не стоит. Но все было бесполезно. Она ведь не слышала, за что мне попало! За полный и беспросветный абсурд. Я чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Проревела всю ночь под подушкой. А утром отправилась в школу. С намерением в клуб "Дерзание" больше никогда не возвращаться. Я была всегда достаточно упрямым человеком, и скорее всего, так бы и случилось, если бы...
В школе настроение у меня было мрачное. В большую перемену я стояла у окна стеклянного коридора, ни с кем не разговаривая и вперившись унылым взглядом в зимний школьный двор. И тут ко мне подгребла наша пионервожатая Ира, она училась в педагогическом институте, была еще совершенно молоденькой, мы с ней дружили, но тут мне было совсем не до нее. Я уже хотела сделать вид, что не заметила Иру, отвернулась и хотела быстренько свалить подальше, где никто ко мне не будет приставать с распросами, почему у меня такой несчастный вид. Но она вдруг сказала то, что я меньше всего ожидала услышать.
- Слушай, дай почитать "Димку", - попросила Ира. Я не могу сейчас представить эту сцену со стороны - вероятно, вид у меня был совершенно опешивший. Я никогда никому в школе не читала своих опусов, окромя сочинений. Теоретическая вероятность этой просьбы равнялась нулю.
- А откуда ты знаешь о "Димке"? - еще не веря тому, что происходит, спросила я.
- Да Рудик вчера вечером бегал по Дворцу с твоим рассказом, хватал всех за рукав и требовал, чтобы выслушали, как у него новички пишут, - тут я вспомнила, что мама Иры работала во Дворце методистом. - я зашла, а он уже кончил читать...
Воспаленное болезненное самолюбие мое успокоилось, настроение резко улучшилось, и на следующем уроке я строчила уже новый рассказ - о двух деревьях, стоящих в поле. Пришли люди, чтобы спилить одно из них. Спилили. Вот о чувствах второго дерева в рассказе и шла речь. Но это был уже второй мой шедевр, так что пора закрывать эту тему. :)