Мишка любил бегать к кораблям. С утра маленький загорелый дочерна пацан в ободранных и закатанных до колен штанах срывался из дома:
- Мам, я щас!
И исчезал на весь день.
Он мчался к кораблям. Они ждали его. Ждали всегда, никуда не уходя. Терпеливо и спокойно поджидая, когда Мишка снова с утра прискачет к ним радостный, чумазый и вечно веселый. Кораблям это нравилось. Им нравился этот непоседливый оборвыш, почти воробей. Нравилось, как он вскарабкивался на борт и прытко, но осторожно, стараясь не порезать босые ноги о ржавые углы, пролезает под лебедками и влезает в рубки. Как он замирая всем сердцем ползет в трюм, с трудом отворотив задвижку очередного люка.
Мишка любил свои корабли и им это нравилось.
Иногда он взбирался на крышу рубки и усаживался там, глядя на далекое марево. Далеко-далеко над горизонтом колыхался мутной пеленой воздух. Струи его изгибались и плыли. Плыли куда-то вверх, заслоняя скрывающийся за ними мир. Воздух был прозрачный, - Мишка это знал наверняка. Но вечно стремящиеся ввысь раскаленные струи на горизонте никогда не давали увидеть, что же там, - за горизонтом. И Мишка пристально всматривался, пытаясь разглядеть эту даль. Увидеть, что спряталось за этим стальным маревом.
Проголодавшись, он доставал из кармана раскрошившийся кусок черного хлеба, которым как всегда предусмотрительно запасся, стащив его с кухонного стола, и только слыша за спиной крик матери:
- Куда понесся, шайтан! Опять куски таскаешь! А ну, вернись! Вот я тебе!
Но Мишка знал, что все эти крики только для острастки. Мама не станет гонять его тряпкой. Она добрая. Она любит его и кричит так только, чтобы скрыть улыбку под своей напускной суровостью.
"А то дети совсем разболтаются и перестанут слушать старших", - так всегда говорила Бабушка-апа маме и сестрам, когда готовила чай мужчинам.
Мишка все это знал и только быстрей припускал по степи, где его ждали корабли.
Да, да, корабли ждали его в степи. Вернее - в пустыне. Так правильнее. Это только говорят - степь. На самом деле это давно и надолго выжженный песок. Море песка. Океан песка. Бесконечность песка до самого горизонта.
Мир песка, который просыпается только раз в году. Всего на один месяц. Но что это за чудо! Этот месяц! Пыльные древние песчаные кривые Барханы покрываются вдруг зеленой травкой и морем незабудок. Маленьких голубых, совсем крохотных, но таких чудных цветков. И Великая Пустыня вдруг становится степью. Почти приветливой. Такой радостной! И почти пригодной для жизни. Редкая в высушенных песках зелень заполняет все вокруг невысоким, но таким красивым ковром.
Только ветер остается все тем же. Все так же режет лицо и хлестнет вдруг из-за бархана. Он не разбирает кто ты - мрачный батрак-пастух в рваном пиджаке на голое тело и в болтающихся на ветру широченных трепаных черных штанах, вечно ищущий закурить и напролом твердо шагающий своими старыми сандалиями по барханам. По прямой. Как короче. Или ты резвый полуголый пацан, босоного и радостно летящий куда-то сломя голову за старым хрипящим и ревущим трактором-беларусь.
Этому Ветру ты безразличен. Он родился там, где тебе лучше не бывать. Он приходит сюда из такой дали, где даже Смерть рискует заблудиться, потерять дорогу и навеки остаться погребенной под равнодушными тоннами Песка. Песка, поднимаемого вдруг внезапной бурей и обрушиваемого на прохожего всей его немыслимой желтой тяжестью.
Это Ветер пустыни. Его боится Смерть.
Для него ты лишь ветка на краю бархана. Он не видит тебя. Он не знает тебя. Ты для него - никто. Он даже не играет с тобой. Он не знает игры. Он дует.
Но он приносит запах моря. Когда он приходит с той стороны, где притаилось марево, он пахнет солью. И это самый чудесный запах на свете! Дедушка говорит, - так пахнет море!
Мишка никогда не видел моря. Он видел только корабли. Старые, ржавые, криво и глубоко сидящие в бескрайнем песке. Скрипящие под сильным ветром огромными заржавевшими блоками и погромыхивающие кусками старых оборванных стальных тросов. Их облупленные борта давно забыли свой цвет и все стали одинаково пыльно-серыми и мутно-рыжими.
Корабли забыли как скользили и переваливались в прибрежной волне, скрипя об причальные кнехты пеньковыми канатами и привязанными по бортам старыми автомобильными покрышками. Рыбаки берегли свои суда. Берегли их борта. Заботились и старались спасти их железо от ударов о дерево причала. Это было счастливое для кораблей время.
Это было время, когда они трудились. Привозили рыбу. Кормили людей. Счастливое время, когда ты всем нужен.
Были штормы. Была и Злая Волна, налетавшая вдруг из ниоткуда и страшно швырявшая зазевавшийся корабль далеко на берег и иногда убивавшая не успевших убежать от берега людей. Люди потом долго и терпеливо вытаскивали корабль на воду, рыча тракторами и надрывая свои сильные шеи и мозолистые, черные, корявые рыбацкие руки. Иногда, они даже бросали его на берегу, если он оказывался совсем, совсем разбитым. А людей хоронили. Редко, но и это бывало. Но это была волна, а не песок.
Здесь была жизнь. Она ушла. Ушло море. Отступила вода. Сначала немного. Чуть-чуть. Потом еще. Все дальше и все быстрее. И вдруг ушло. Совсем. Скрылось за горизонтом.
Дедушка говорит - это глупые люди украли море. Они подарили воду Пустыне. И вода ушла. Зарылась в песок. Высохла. Оставила после себя только соляные поля. Твердые как камень. Блестящие как стекло. Мертвые.
Мертвее Смерти. Потому что Смерть - это конец Жизни, а в чистой соли жизни не бывает. Не может быть. Никогда. Никакой.
Остались корабли. Мишкины корабли. Они любили Мишку, потому что он так любил их. Потому что они нужны ему.