Лепешки сухого кизяка постепенно наполняли тачку. Обычную. Железную. На двух "мотоциклетных" колесах со спицами и толстыми шинами. Синюю. С железной ручкой-дугой.
Сон.
Сны - всегда ворота в иную жизнь. То, что могло бы быть?
Нет. То, что есть. Но только - там.
За тонкой перегородкой пространства-времени. Мембрана. Невидимая, неощутимая, непреодолимая. Непреодолимая ли?
Легко.
Навоза было много. Высохшего. Застывшего. Темного. Натурального.
Собирать его несложно. Сухие, абсолютно сухие полутравянистые лепешки. В деревне их мешают с глиной, с соломой, разводят водой, месят этот "раствор" босыми ногами и лепят прекрасные саманные кирпичи. Полупереваренный растительный белок - лучшее скрепляющее глину средство.
Почти все хаты на юге - саман. Глинобитные татарские и азиатские хижины - саман. Без навоза глина рассыплется. Солома - только для воздуха в кирпичах. Легкость. Тепло.
Особенно много навоза копилось на пересечениях людских дорог. Перекрестки. Страшные места пересечения людских судеб, походов на рынок, дачного трёпа.
Толкая свою тачку, он неизменно находил огромные, раздавленные колесами скопления именно там. Их не надо искать. Здесь люди стояли, лаялись, завидовали, матерились, мерялись. У кого больше, ярче, блестящее.
Оставляя навоз. Кизяки, кучи.
Многие кучи оттого имели форму собачьих голов с проваленными пустыми глазницами. Что думаю, то и оставляю. На дороге. На своем пути.
Он собирал кизяки лопатой, руками. Брезентовыи рукавицами. Зеленоватые от травы и пыльно-коричневатые от солнца сухие пласты. Он делал свою работу.
Сейчас лето, но будет зима. Непременно будет. Это топливо для его дома. Это стены его дома. Это - тепло и свет в его доме.
Такая работа. Не на дядю. На себя.
Жизнь за пределами общества не так сложна. Люди оставляют после себя так много топлива для тепла и света.
--------------------------------
"Ревматизм" отпустил под утро. Ревматизм? Ну, пусть будет ревматизм. Пусть считают, что "застудился". Зачем лишние нервы?
Немой медленно распрямился на полу, несколько раз по пути замирая и прислушиваясь к происходящему внутри. Еще чуть. Так, еще ...
Перевалившись на бок, он снова медленно сжался и по частям встал на четвереньки. Почти не болит. Уже легче. Навоз, говоришь? Остатки сна проходили ясными широкими картинами перед глазами.
--------------------------------
В последнее время его сны стали длинными. На всю ночь. Как картины в кино. С перерывами на антракт, на просыпание, переворачивание с боку на бок, подбивание подушки поудобнее, иногда, - осмысление увиденного, - и снова продолжение. Дальше. До утра. Эти места он уже узнавал. Улицы, дома, берега. Одни и те же четыре места. Четыре города. В строгой последовательности. Раз, два, три, четыре, день, второй, третий, четвертый ...
Длинные улицы, каменные дома, проходные дворы, камни мостовых, асфальт, песок, трамваи, мосты, поезда, реки, морские волны. Или океанские? Кто знает? В его жизни именно этих городов не было. Что-то отдаленно похожее, как похож Питер на Прагу, например. Набережные, дневные и вечерние толпы, ночная пустота, летняя жара, пляж, мартовский черный снег под колесами.
Там почти не было деревьев, только немного кустарника, и люди менялись каждый раз. Другие. Или это их лица были такими расплывчатыми, нечеткими? Люди, не имеющие лиц. Они окружали, шли мимо, весело бежали, чинно брели, говорили между собой, иногда обращаясь к нему, что-то делали, куда-то входили, выходили, толпились в очереди.
Окружали.
Он не запоминал их. Нечего было запоминать. Запоминались дома, дороги, волны ... Хотелось только уступить этим фигурам их дорогу. Не соприкасаться с ними. Даже на мгновенье. Не хотелось.
Он уходил от них по дорогам, уходил в горы, в море, на доске, вплавь, уезжал на попутках, на автобусах, в поездах. Он искал, но не находил. Не находил тех, кого искал. Близких.
Окружали Чужие. Безликие. Зачем они?
--------------------------------
Глаза пересеклись с посторонним взглядом. Умные кошачий "янтарь" с сочными, живыми зелеными прожилками и бездной зрачка-прицела радовал.