Желтый луч садящегося фонарика с трудом прорезал густую темень подвала заброшенной школы. Родион буквально чувствовал, как стены смыкаются у него за спиной в попытках поглотить маленького перепуганного подростка и обречь его на бесконечные страдания, как уже совершили это с остальными пропавшими.
- Семен, ты где?!
Говорят, их было ровно двадцать. В разное время, на протяжении десяти лет, эта развалюха унесла жизни двадцати человек. Говорят, многих находили мертвыми в пустых, размалеванных граффити классах, в лужах собственной крови. Иногда они приходят обратно дабы попытаться вернуть свою кровь, а если застать их за этим делом, то они заберут и твою.
- Семен! Это не смешно! Отзовись!
Говорят, еще больше мертвецов было найдено в петле и их души до сих пор заточены в трубах этого самого подвала, через которые они перекидывали свои пеньковые веревки.
Говорят, говорят, говорят... Много чего говорят городские легенды, рассказанные за последней партой во время скучного урока. Но факт остается фактом, здесь, в этом мертвом памятнике былых амбиций, действительно умирали люди.
А еще так же остается на месте тот факт, что Родион совершенно один, ночью, идет по подвалу и кличет своего давнего приятеля, а аккумуляторы в фонарике, к сожалению, не вечны.
Вообще-то, изначально, когда они входили в распахнутую черную пасть недостроенного заброшенного здания, их было пятеро. Весь первый этаж они прошли бок о бок, смеясь и подшучивая над игравшими нервишками, пока у Семена те окончательно не сдали.
- Семен?! Нахрена ты убежал! Если ты здесь, отзовись!
Каким невероятным образом во время поисков незадачливого искателя острых ощущений Родион попал в подвал, а так же то, как оказался совершенно один, он понятия не имел. На клаустрофобию он никогда не жаловался, бывало даже вместе с друзьями он лазил по катакомбам старинных руин, коих как грибов было огромное множество в окрестных чащобах, но сейчас... В какой-то мере он даже понимал сей необдуманный поступок Семена - ему тоже хотелось броситься от ужаса не разбирая дороги, только бы выбраться из этого проклятого места.
- Семен, сволочь, ты где?!
Похоже, у него тоже начали сдавать нервы.
Проклятое место... Столько слухов крутится вокруг этой школы. А ведь с виду, самый обычный долгострой без сроков сдачи. Никакого забора, никаких дверей, цепей или щитов. Только огромное четырехэтажное здание из необлицованного, отбитого временем и непогодой, красного кирпича с зияющими глазницами бездонных окон и дверей. В темноте спящего города оно напоминало череп исполинского монстра, убитого неизвестным и жестоким героем мифологической древности и оставленного на этом самом месте в назидание потомкам.
На самом же деле "черепу" не было и двадцати лет. Когда-то, когда деревья были большими, трава зеленее, а дела у городка шли куда лучше, было решено посторожить новую, современную школу для развивающегося и растущего как на дрожжах поселения. Но лопнувший пузырь экономики смел все благородные планы на нет, подарив городу Стир очередную руину.
Когда-то Родион прочитал одну очень умную вещь, которая как нельзя к кстати подходила этому месту: "Иные дома, подобно иным людям, способны однажды раз и навсегда снискать себе репутацию обиталищ сил зла. Наверное, все дело в своеобразное ауре злодеяний, свершившихся некогда под их крышами, - она то и пробуждает в вашей душе необъяснимый страх спустя много лет после того, как реальные злодеи во плоти и крови покинули этот мир. Флюиды темных страстей убийцы и предсмертного ужаса смерти проникают в ваше сознание, и вы, не имея никакого отношения к некогда свершенному здесь преступлению, внезапно чувствуете, как напряглись ваши нервы, забегали по телу мурашки и похолодела в жилах кровь..."
Но кто именно сказал эту умную вещь, он вспомнить так и не смог, хотя сам отрывок всплыл прямо слово в слово. В голове вертится только фамилия "Блэквуд", но он ли автор...?
Вообще, Род много читает. Очень много. А еще и сам сочиняет не плохие стихи и даже наигрывает песни на свои тексты. Но почему этот кусочек всплыл в его памяти, да еще и так отчетливо? Неужто это место настолько сильно влияет на него, что выворачивает наизнанку даже само его подсознание, извлекая оттуда информацию обособленными кусками?
Нужно выбираться отсюда!
- СЕМЕН!!!
И вот, спустя долгие мучительные минуты, что казались часами, проведенные в выложенным красным кирпичом однообразных стенах технических коммуникаций, Родион находит тупик. Ни Семена, ни выход, ни лестницу, а тупик, что оканчивался, наверно, единственной в этом здании дверью. Она было красной, в тон обшарпанным стенам, деревянной, целой и... чистой. Она казалась не от мира сего. И гораздо старее, даже нет, древнее самой кирпичной постройки.
С неким необъяснимым страхом он дотронулся до гладкой деревянной ручки и повернул ее, открывая эту дверь... куда?
За дверью была лестница, много-много хлипких деревянных ступенек, покрытых лежалой пылью. А высокие стены тоже были деревянными, сухими, не крашенными. Они настолько разительно контрастировали с бывшим кирпичным окружением, что Родион на секунду потерял ориентацию и чуть не упал, но все же устоял на ногах. Придя в себя он всмотрелся в сумрак впереди, выше по лестнице - где-то там, наверху, должен быть выход из этого кошмара.
Только Родион ступил на первую ступеньку, как фонарик предательски заморгал. Постучав по нему, Род вернул себе спасительный свет, но и так уже довольно тусклый луч стал еще слабее.
Собравшись с духом, Родион пошел дальше.
Одна. Вторая. Третья... Десятая... Двадцатая. Двадцать первая. Последняя ступенька тихо скрипнула под его не таким уж и тяжелым телом. Теперь, вместо лестничного проема, перед ним простилался очередной коридор, утопающий во всепоглощающей тьме. Тонкий луч фонарика не доставал до противоположного конца, и Родиону казалось, что коридор тянется на многие километры, будто подземная железная дорога, ведущая далеко-далеко за пределы школы, за пределы провинциального города, сквозь многочисленные руины и останки былой цивилизации, в самое сердце непроходимого леса.
И вместо того, чтобы развернуться и пойти назад, чтобы хотя бы попытаться вернуться тем же путем обратно в пустые размалеванные классы, он сделал шаг вперед.
Когда ровно через десять метров коридор закончился, Родион понял, что ошибался. Коридор не был сверхъестественным порталом в параллельные адские миры, в его тени не скрывались души умерших людей, и ничего страшнее серой пыли в коридоре не обитало.
Перед ним была очередная дверь - точная копия предыдущей. Только теперь, в соответствующем ей окружении, она не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Привычным движением Родион потянул за деревянную ручку, отворил дверь на себя и заглянул внутрь.
Родион никогда не мог поверить в то, что страх может сковать человека, перевести управление на себя и с садистской улыбкой начать смотреть на мучения остолбеневшего подопечного. Было ли это показано в фильмах или же более подробно описано в книгах, Родион просто не мог понять, как это вообще может быть возможно. Теперь же он с уверенностью может сказать, что глубоко ошибался.
С тихим стуком фонарик упал на грубые половые доски. От разбитой лампочки его спас только проверенный временем металлический корпус, поэтому луч будто бы талого света дважды мигнул, разрывая тьму своими жалкими потугами, а затем замер на теле мертвеца.
Секунда. Вторая. Крик комком мокроты застрял у него в горле.
Еще секунда. Глаза смотрела на висящего буквально в метре от него тело неизвестной девушки в истлевшем, некогда желтом платье.
И только когда фонарик в очередной раз моргнул, Родион понял, что в который раз ошибся. У страха глаза велики, как говорит часть всем известной пословицы.
Подобрав выпавший и рук фонарик, Родион подошел к висевшему на гвоздю платью и стряхнул с него пыль, дабы удостовериться в том, что хотя бы на этот раз его глаза, с непосильной помощью воспаленного страхом разума, не играют с ним плохую шутку.
Откашлявшись от взметнувшейся пыли, Родион рассмотрел маленькую комнатушку. В ней была еще одна дверь, по правую сторону от той, через которую он вошел. А еще там было кресло, оббитое старой зеленой тканью, стоящее перед малюсеньким столиком у стены и настолько пыльным зеркалом, что оно ничем почти не отличалось от серой стены, на котором весело.
Фонарик опять моргнул. Родиону показалось, что на этот раз миг темноты был на порядок дольше, так что Род решил поторопиться.
Очередная дверь. Может быть эта выведет его на свежий воздух? И черт с ним с Семеном! Если честно, Родион уже забыл про него, поддался той тихой разновидности паники, которую не замечаешь и не воспринимаешь, даже когда тебе напрямую говорят о ней. Паника - вот самый лучший имитатор повседневного поведения человека.
С легким скрипом ржавых петель эта дверь явила Родиону пустоту. За ней была только непроницаемая тьма, в которой действительно не составило бы труда утонуть.
А может это и к лучшему? Шагнуть в омут, и не будет больше страха, не будет одиночества. Только Родион и Тьма вокруг него. Только он и она, наедине, без каких-либо уступок, обещаний или забот. Вечное блаженство. Вечный сон.
Вечность...
Закрыв глаза он шагнул вперед, в неизвестность. Темнота подхватила его, закружила в радостном танце. О радость, она приняла его, позволила слиться в едином порыве, позволила сопроводить его в вечность...
Но что-то пошло не так. Всего мгновение всепоглощающей эйфории, а потом вновь вернулся страх, на инстинктивном уровне заново перехватывая управление его бренным телом. И там, под ногой, где должна была быть бесконечная бездна, оказался твердый дощатый пол.
По началу Родион ничего не понял. И даже когда открыл глаза и узрел перед собой все то же царство теней, он все равно все еще пребывал в легком недоумении. Его бедный уставший разум абсолютно не хотел воспринять тот факт, что глаза в купе со слишком живым воображением в очередной раз играют с ним злую шутку. Может быть самую злую из всех. Ведь не может быть никакой Тьмы, не может быть вечного покоя, здесь, в старой заброшенной недостроенной школе. Здесь можно найти только одно - смерть. И поэтому нужно смотреть в оба, а не фантазировать о несбыточном.
О всяком бреде.
Бреде...?
Бреде!
Ведь перед ним была не бездна, нет, просто очень большое помещение. Если о-о-очень хорошо присмотреться, то можно различить ряды оббитых зеленым бархатом кресел, стоящих лицом к... тому, на чем стоял Родион. Это была сцена. Маленькая, узкая и не слишком широкая, но Родион довольно четко видел, где ровные сухие доски резко переходили в ничто.
Значит это... Театр?
Хотя какой к черту театр? Это же школа, а значит в ней обязан быть актовый зал.
А в школе ли он еще?
А важно ли это? Ведь это же сцена. Ибо если есть вход на сцену, то должен быть и вход для зрителей. Вон там, на противоположном берегу этого озера мест и рядов. И будь это даже не театр, а самый простой актовый зал, который просто обязан быть в каждой школе, то все равно у него должен быть выход, ведущий наружу.
Эти не хитрые умозаключения успокоили Родиона. Сердце перестало отбивать чечетку по его ребрам, а бедный разум слегка снизил скорость вращения своих шариков.
Ведь самое главное - он выбрался из этого жуткого подвала.
И ему даже стало смешно, вспомнив все, что творилось у него в голове за последнее время. Какая смерть? Какая Тьма? Это просто заброшенная недостроенная школа и ничего более. Что здесь могло с ним случится? Неужто это здание могло бы поглотить его, как в том страшном мультике, который он смотрел в детстве? Чушь да и только.
Страх ушел, как всегда, будто его и не было. Храбрость, самая трусливая из всех человеческих черт, вновь заняла свое положенное место на сердце Родиона. И усевшись на свой железный трон она толкнула длинную и вдохновляющую речь о неуязвимости и бесстрашии. Храбрость все росла и росла, да так, что Родион с победоносной улыбкой на лице уже направился к краю сцены, чтобы спуститься в зал и выйти через предполагаемую дверь на той стороне. Он уже нагнулся и...
Спасительный свет старого фонарика угас навеки, а вместе с ним ушла и храбрость, оставив Родиона наедине с самим собой, своим "водителем" страхом и всепоглощающей тьмой.
Всего одна секунда без света и неожиданный удар в спину перехватил дыхание. Страх настолько глубоко проник в него, что Родион даже не заметил, как потерял равновесие и упал на спину. И если секунду назад он был у края сцены, прямо перед проходом в центре зрительского зала, то теперь он понятия не имел, с какой стороны от него этот зрительный зал находился. Он лежал на спине и его мысли потихоньку умирали вместе с последними остатками надежды на спасение. Все, он погиб. Без света ему никогда не выбраться из этого проклятого места.
И темнота поглотит его.
Навсегда.
Тьма.
Тьма?
А почему в актовом зале нет окон? И почему вход на сцену пролегает через подвал? И места, оббитые зеленой тканью... Это же непрактично в таких местах, как актовые залы, обычно полные непослушных хулиганов и постоянно ерзающих детей?
Может быть потому что это не актовый зал, подсказал ему отдохнувший разум. Это Театр. Родион не знал, сколько он пролежал на подмостках этой пыльной сцены, но его бедные мысли вновь вернулись к нему. Может быть не все и может быть не те, что нужно, но Родион был рад и им.
Да, без света ему не выбраться из этой школы, но может быть друзья смогут найти его? Они наверняка уже нашли трусливого Семена и теперь, скорее всего, вовсю ищут и Родиона.
А как гласит первое правило потерявшегося? Стоять на месте и звать на помощь. Так быстрей всего можно дождаться своих спасителей даже в самых безвыходных ситуациях. Ведь его друзья же точно в курсе, что он где-то внутри одной из этих двадцатилетних помещений.
С горем пополам поднявшись с жесткого пола, Родион всмотрелся во мглу. Ведь если действительно очень долго в нее смотреть, то всегда, наконец, можно узреть, как она смотрит в тебя. Такова ее природа. Такова ее сущность.
Родион стоял на сцене и смотрел. Просто смотрел, а Тьма смотрела в него. И когда их взгляды встретились, он запел. Его стихи всегда были о ней, о Тьме. Про смерть и жизнь, про грусть и безысходность. Про все, что она воплощает в себе. Таит в своих недрах. Из чего она состоит. Он пел про свет, что люди утеряли. Он пел про фей, что потерял сей мир. Он пел про волшебство, что сгинуло в небытие. Он пел про правду жизни, смерти и свободы, про судьбы человеческого рода, про их безумство и отвагу, про счастье и что все это может значить. Он пел все то, что было на душе, и что легло на строки расчерченной бумаги. Он пел правду. Его собственную и нерушимую.
Он пел. Впервые для кого-то. Ему не хватало струн его акустического гитары, но это отнюдь не мешало ему.
Он пел для нее. Для Тьмы, чтобы она смилостивилась над ним.
Пел для них. Для друзей, чтобы те смогли его спасти.
Пел для себя. Чтобы не сойти с ума.
Он пел на сцене театра. И театр слушал его песни.
Когда же он закончил и открыл глаза, то вокруг уже не было тьмы. Вокруг не было и света. Вокруг была только пустота, безграничная и нереально знакомая. Это была всего лишь белая простыня жизни. А затем киномеханик бытия пустил фильм.
Он видел толпы, рукоплескавшие толпам. Он видел невероятные чудеса, что творили не менее невероятные существа, лишь только разумом одним похожие на людей. Он видел Театр. Он видел его рождение. Он видел, как миллионы, миллиарды артистов наделяли его жизнью. Они отдавали частичку себя, своего таланта, оживляя, одушевляя его. И Театр щедро благодарил их за этот дар.
А затем Родион увидел его смерть. Жестокую, беспощадную. Не только люди безумны и жестоки к тем, чью природу они не способны постигнуть. Так было всегда и так всегда будет. Театр был убит и закопан глубоко-глубоко под землю, чтобы никто из Живых никогда не смог его найти. А ведь Театр хотел лишь одного - жить и жизнью своей дарить радость другим.
Спустя бесконечную эру антракта белого экрана Родион увидел строителя. Простого монтажника без каски, что насвистывал незамысловатую мелодию. Этой творческой энергии было мало, но все же вполне достаточно, чтобы вновь оживить мертвого. Он был первый, кто подарил свою жизнь умершему Театру. И последний, который сделал это совершенно случайно.
Живые слишком смертны, их жизни слишком скоротечны, чтобы учиться на своих собственных ошибках. Но Театр научился.
Следом за нерадивым строителем на экране показалась молодая девушка, пока еще совсем девчушка. Она на год или два была младше самого Родиона. Она порезала себе вены и вывела кровью имя возлюбленного на грязном полу. А ведь она так хорошо рисовала... За нею шел наркоман, переборщивший с героином, под которым писал свои обдолбанные рассказы. А потом еще одна жертва жаждущего жить Театра. И еще одна. И еще. Все они были творческими натурами, мятежные души которых тянуло к расставившему свои сети Театру.
Их было ровно двадцать. Молодые и старые, но все они отдали весь свой талант вплоть до последней капли тому, кто просто хотел жить.
С каждой новой душой Театр поднимался из затхлой земли ровно на одну ступеньку своей старой деревянной лестницы. Она появилась на экране так четко, что можно было различить каждый сучок, каждую линию под слоем многовековой пыли.
Только после нее на экране появилась двадцать первая жертва. Худой пятнадцатилетний школьник, который, выкрикивая имя своего трусоватого друга, свалился в пустой лестничный пролет.
На нем то кино и закончилось, а Родион вновь очутился на сцене Театра. Фонарик больше был ему не нужен, чтобы увидеть всю красоту этого античного сооружения древних цивилизаций. Все его величие и безграничную мощь минувшего времени.
А еще он чувствовал в нем жизнь. И не мудрено, ведь теперь он был ее частью.
Но его песня кончилась, а вместе с ней и его время на сцене. Ему нужно освободить место для следующего артиста, что будет выступать на ее подмостках.
Спрыгнув в зал, Родион направился к сидящим на первом ряду зрителям. На нем сидели все те, чьи таланты теперь никогда не смогут покинуть этих прекрасных стен. Пройдя прямо перед ними и заглянув в их полные жизни глаза, он нашел свое место под номером "21" и с облегчением упал в него. Теперь он не артист. Теперь он просто зритель. Ему осталось лишь наблюдать, как со временем Театр восстанет из своей земляной могилы и посмеется над руинами городов тех неведомых существ, что решили похоронить его раз и навсегда. Для Родиона это теперь единственный способ выбраться из этой проклятой недостроенной школы.
И можно не бояться, что кто-то вновь решит их умертвить. Ибо то что мертво, умереть уже не сможет.