Возле церкви нищие калеки не милостыню просят, а песни поют. И руками машут. Кто на ногах - те подпрыгивают. С чего это? Чему восхищаются?
Может, уже не надо в грехах каяться, а пора только радоваться? Или Царствие небесное снова приблизилось, или кто оттуда с новой благой весточкой сошёл? Прости, Господи!
В церковь входишь - там, где свечки продавали, наливают шампанское. В пластиковые стаканчики. Опасения подтверждаются. Однако, хочу убедиться или хотя бы разобраться, и спрашиваю: что, кагора нет?
Нет, - говорят, - есть! Но кагор - для причастия, а шампанское - для восхищения.
Какое с шампанского-то восхищение? Одна головная боль.
Но в церкви твои мысли без слов читают, уж если подумал - не скроешь.
Нет, - говорят, - головная боль будет потом, а сначала - восхищение. Пузырьки восхищаются в бутылке и потом в стаканчике, далее восхищаются в глотке и в желудке, а те, что остаются, - восхищаются в крови. Пузырьки восхищаются из-за того, что возникают ниоткуда, себя не жалеют и лопаются в никуда. Но при том и при всём несут винный дух.
Ага, теперь понятно - в церкви только дух и уважаем. А когда ничего святого уже нет, так хоть такой дух подойдёт. Не подойдёт - так восхитится. Не всё ж один ладан вдыхать, сжимая в кармане фиги.
У стеночки под иконой дремлет совершенно восхищённый муж. Не может стоять ни так, на ногах, ни даже на дырявых коленях. Не потому ли скамеечки в храме не ставят, что б на них совсем уж не восхищались? Прости, Господи!
Бежит какой-то поп и кричит мне: будешь сему свидетель! Чей свидетель? Чему свидетель? На следствии свидетель - это одно, а на суде - другое! А судьи кто?
Если те, кто были... Вспомнилась сразу одна... Нет, поп-отче, какой из меня свидетель!
Смотрю, а он уже собрался меня попотчевать, прямо крестом! Я ему возражаю: погоди, не пузырись! Я же не восхищаюсь, вот и сомневаюсь! Чего видел - от того и бегу! А чего не видел - того хочу! Ещё хочу того, что приглянулось, а не моё.
Но тут тот, кто вроде бы под иконой спал, кричит: ты сегодня с нами не восхищаешься, а завтра церковь ты предашь!
А я сразу думаю: кому же такому саму церковь можно предать, ежели выше Господа уже нету никого?!
И тут понял, почему тот муж на плинтусе под иконой предвосхищался: чтобы с иконы лик намоленный не смог его увидеть!
И крест отеческий, на меня поднятый, на него и других обратился. Но я всё равно под крестом стою, и застыл в страхе: если он надо мной, то дёрнуться не успею, как будет он на мне!
Все вы виновны! - вопит сверху звонарь. У него верёвки пообрывались, и не может он продемонстрировать своё искусство звонить так, чтобы душа распахивалась, а голова пригибалась, опуская книзу темя. Это рефлекс такой. Или год такой - петуха.
Мне сверху видно всё! - уже всех сдаёт звонарь, избегая ответственности. - В церкви сундук был со святым за семью печатями, но с него пломбы сорвали и сбили замок! Но внутри что-то осталось! То, что осталось, наружу выходить не хочет, ему, по-ходу, претит! Извиняйте, если что случится! А я - не виноват, не засУдите, вражье семя!
Смотрю - а вокруг никого уже и нет. Попрятались. Но я-то знаю... Нет, это не я знаю, это громогласное слово откуда-то звучит: от Бога не спрячешься! Куда бы ты ни шёл, хоть в безнадёжную пустыню, где остались одни раввины да ещё бедуины, на тебе стоит крест. Где слово, там будет дело!
Голос звучит не сверху. Может, из того сундука с сорванными печатями и замками?
Вот и восхитимся! Ты Дух и знаешь сам - с меня нечего взять. Всё что есть - это всё слова, мои слова останутся со мной. Прости, Господи!