Пожалуйста, читайте! Читайте как можно больше! Вы даже не представляете, что вас ждет в старости, если сейчас ежедневно не загружать свой процессор. Птицы, которым не нужно летать, очень быстро утрачивают способность к полету. Так и мозг, которому не давали пищи для размышлений, а лишь кормили всю жизнь бытовухой, дебильными сериалами и узкозпециальными задачами, перестанет думать. А потом придет старость. Как хищник в стадо нелетающих птиц. Старость очень быстро сожрет остатки ваших атрофированных мозгов. И будет так:
- Бабуля, зачем ты это сделала?
- А?
Бабуля слышит нормально. И ходит нормально, и ест, и спит, кстати. Раньше я думал, что она просто думает о чем-то своем, и я не могу своим вопросом сразу перевести стрелки с одного русла на другое. Теперь знаю, что все не так. Все намного хуже. Она просто не думает. Ей нужно время на то, чтобы включиться для ответа. Во-первых: понять вопрос. Во-вторых: вспомнить о чем это я. В-третьих: вспомнить не получилось. В-четвертых: найти ответ - в моем вопросе осуждение, значит:
- Это не я.
- Бабуля, мы с тобой вдвоем живем. Я этого сделать точно не мог. К нам никто не приходил. Значит ты. Зачем ты это сделала?
- Я не знаю.
Сенсорный голод не тетка. Мир она узнает руками. Тактильные ощущения проще зрительных - глаза-то привязаны к мозгам. Поэтому проще взять предмет, переложить его, и забыть и о предмете, и о действии, чем просто (?!) посмотреть, подумать, понять и не прикасаться. Спрашиваю:
- Погулять хочешь?
Конечно хочет. Гулять она любит. Кружок километров в восемь-десять для нее в радость. Для меня нет. Для меня это бесполезное занятие. Я гуляю поневоле уже пятый месяц в поисках работы. Но вся стоящая работа для меня, связана с разъездами. За пару недель-месячишко можно срубить бабла, чтоб наконец отремонтировать машину. Но... Я не могу отлучиться из дома больше чем на двое суток. И если такое случается, то приходя домой, обнаруживаю записки "Где же вы, мои доченьки?", "Димок, где ты? Я одна, мне так скучно", "Вдруг придет хозяин и выгонит. Куда я пойду?" Ну, и все в таком роде. Вот интересно, про то, что мы живем в съемной квартире и есть "хозяин" который может выгнать, если не заплатим - это она запомнила. Это прогресс.
- Пойдем! - откликается бабуля. И уже через минуту (мне надо больше времени, чтоб собраться) - Ну, я спускаюсь пока. Мусор выкину.
Ей не терпится скорее выйти. Помойка за домом. Я спускаюсь вниз через пару минут, поворачиваю за дом, и вижу, как она бестолково мечется между двумя домами. Она обошла дом, а теперь не знает как вернуться. Память не работает. Логика отключена.
- Бабуля! Бабуля, иди сюда!
Бежит.
- Бабуль, вот же наш дом. Куда ты пошла?
- Да запуталась чего-то...
География наш злейший враг. Если б она хотя бы могла сходить в магазин! Я бы оставил ей денег и сгонял на три недели в Шеньжень... Контракт пролетел мимо.
Мы идем по улице Бассейной. Мы уже три месяца выходим на эту улицу. И я каждый раз говорю:
- Вот какой рассеянный с улицы...
- Бассейной! - продолжает бабуля. Так она запомнила название улицы.
- А дом?
После некоторой заминки, неуверенно:
- Пятнадцать?
- Молодец. - говорю, - Бассейная 15.
Она не выходит без меня. Боится. Но мало ли что ей может прийти в голову? Меня не бывает дома часто.
- А где Танечка?
Танечка - ее старшая дочь. Моя тетка. Танечка забрала ее из Костромы три года назад. Мотивы этого поступка понятны и прозрачны: шестнадцать тысяч бабушкиной пенсии в Петербурге кажутся смешными. На периферии это деньги. А Танечка то ли строительство на даче затеяла, то ли расширение жилплощади. Потом пришла болезнь, и все эти планы стали неактуальны. Вывезти бабулю обратно возможность сгорела. Вместе с домом в Костроме. Но как только я вернулся в страну, бабулю привезли мне. Ввиду болезни тетка выписала себе индульгенцию на любые действия.
- Танечка в Челнах, бабуль.
- А чего она меня к себе не возьмет?
- Она болеет. У нее рак.
Всякий раз для бабули это новость. И от этой новости она как-то проседает, сморщивается внутри себя. Но мне нечем приукрасить действительность и как-то иначе ответить на этот вопрос. Тем более, что такой ответ отсекает дополнительные вопросы по теме. Поэтому некоторое время идем молча.
- А где Вера?
Вера ее младшая дочь. Моя мать, соответственно.
- В Костроме, бабуль.
- А мы где?
Всякий раз этот вопрос вгоняет меня в безвыходную тоску с пенкой раздражения. Ну, почему? Почему ты не читала книг?! Я уверен, это помогло бы сохранить твою память, здравый смысл, и уберегло бы от теперешнего рефлекторного существования. Ее старшая сестра Капа в девяносто лет моталась из Янаула в Челны к своим внучкам-правнучкам. И никакого географического кретинизма. У Капы в любую свободную минуту перед глазами был какой-нибудь текст. Она читала. Это при пятерых своих и двух приемных детях. При жизни в бараке. При свинках-курах-огороде.
- А мы в Петербурге.
- В Петербурге? - удивляется бабуля. - А ты Вере позвони, пусть она меня заберет!
Бабулино стремление уехать проистекает из страха, что нас выгонит "хозяин". Она боится оказаться на улице. Ей физически неудобно находиться в съемной квартире. Она не принимает такого способа жить. Она боится оставаться одна дома. Боится, что если со мной произойдет что-нибудь там, за стенами этой квартиры, то она умрет здесь, в этих стенах от голода. Она живет, как в тюрьме, и только я вывожу ее на прогулки вокруг барака. Ее страхи нелогичны и, иной раз, противоречивы, но она живет с ними.
- Она обещала тебя забрать к зиме. - вру я.
- Ну, тогда ладно. - успокаивается бабуля.
Все не так просто. Обещать - не значит жениться. А "библейский долг" не чешется. Впрочем, "подписывая" меня забрать бабулю к себе, мать действительно говорила, что к зиме... Но жизнь течет, все меняется. А обещания - это всего лишь слова. Мать собралась переезжать в Израиль. И единственное, что ее здесь пока держит - это технические сложности с покупкой квартиры младшему сыну Ромочке. Т.е. надо все продать, купить ему квартиру в Казани, а дальше молода и свободна. А в отношении меня и своей матери она давно себе все простила. Тут болезнь похуже рака, я себе-то объяснить этого не могу. А бабуле и подавно. Да она и не запомнит моих объяснений.
- Песок кончился. - намекает бабуля на поворот к продуктовому.
- Давай зайдем. - говорю.
Песок. Я сахар не ем. Что сахар, что сода для меня вещества непонятного назначения. Они стоят в шкафу... Ну, и пусть стоят. Но бабуля сахар ест. Каждый месяц я покупаю полтора килограмма. Наверное, это вредно - есть столько сахара. Да, что уж теперь-то, в девяносто лет? Пусть. Сахар вреден для меня. Дрожащей старческой рукой, через весь стол она несет сахар в ложке от сахарницы к своей чашке. Как бы я не убеждал ее, что надо подставить сахарницу к чашке, или наоборот, чашку к сахарнице, она делает это именно так. Половина остается на столе. Потом на полу. Тапки липнут к полу. Сахар подрывает мою нервную систему.
Мы покупаем сахар, бананы, полбулки. Немного застреваю у мясного прилавка:
- Как думаешь, взять косточек? Я бы горохового супа сварил. Хочешь супчику?
- Бери, бери! - кивает головой и радуется бабуля. Она любит гороховый суп, который я варю.
- Хорошо, - говорю, - только сейчас мне надо будет съездить в одно место. Мне там денег дать обещали. А ночью я приеду и сварю.
То, что мне нужно куда-то уехать, вызывает у нее тревогу. Но известие о деньгах и перспектива супчика сластят пилюлю. Мне и правда надо съездить в офис такси "Форсаж". За восемь бешеных ночей, что я летал через разводящиеся перед носом мосты, мне обещали выдать пять тысяч шестьсот рублей. Шкурка выделки не стоит. Да и машина сдохла в очередной раз. Но деньги уже заработаны, и осталось их только получить.
- Айда эйге? - спрашиваю я и беру ее за руку.
- Койтабыз-барабыз! - отвечает бабуля. Мы смеемся. То, что было давным-давно она помнит. И наш с ней псевдотатарский - это воспоминание о том времени, когда я был совсем маленьким, держался за ее руку, и она вела меня из садика. Мы шли домой по улице Карла Маркса в маленьком городишке со смешным названием Агрыз.