Сегодня мы проводили Вона в последний путь. Прощание длилось положенные по процедуре пять минут: протокольные речи, вздохи, шествие вдоль останков... Всё это время я стояла у двери с опущенной головой, чтобы не позорить семейство своим чувством глубокого удовлетворения.
По возвращении в Родовое гнездо, как называл старый особняк Вон, всех позвали в гостиную для оглашения последней воли нашего дворецкого. С торжественным видом мы расселись вкруг стола. О, эти жуткие старинные стулья, которые дворецкий берёг пуще жизни. Чуть засидишься, и хребет жутким скрипом требует основательной ребалансировки. Но никто не собирался калечиться из-за Вона. В траурной тишине Арнольд Сидорович с должной торопливостью приступил к чтению:
"Я, Вон Многофакторный, чувствуя тяжесть прожитых лет во всех своих системах, и сознавая приближение переходного возраста, когда придётся перейти с этого света на тот, составил настоящее завещание в присутствии районного нотариуса Сидорова Арнольда Сидоровича.
Напомню, что моя первая встреча с семейством была экстраординарной..."
Так оно и было. В то время мы присматривали жильё для постоянного обитания. Искали новый большой дом, но из педантизма зашли и в старинное здание. Обстановка внутри была столь древней, что мы замешкались перед кучей безделушек, укрытых в пыль, как в чехлы. Разглядывая древний интерьер, я поднялась на последний этаж и обнаружила самую странную в мире комнату: вместо стен в ней были полки, до отказа набитые разнокалиберными цветными блоками. Разумеется, тогда я не знала, что это книги. Никто из наших и слова такого никогда не слышал.
Застыв в недоумении, я прикидывала назначение каморки. Решила, что это старая теплоизоляционная (прежде люди были ещё тупее). Не теряя времени, направилась к выходу, но шорох за стеной остановил меня. От резкого пинка часть стены повернулась, и я увидела ещё одно творение недоразвитых. За новой стеной была другая, за ней следующая... В последнем пролёте на жутком табурете, уткнувшись в большой блок, сидело скрюченное существо. Оно подняло голову и недовольно посмотрело, как я скинула на пол несколько ветхих томов.
- Старьё позорит наш мир, - объяснила я недоразвитому.
Существо потёрло лоб и пробормотало:
- Я экзальтирован вашей инвенцией.
- Что? Говори по-нашему.
Существо ухмыльнулось:
- Впечатлён вашей ординарностью.
- Нас тут одна, - объяснила я и скинула на пол ещё пару старых блоков.
С побелевшими губами существо прошипело:
- Вон отсюда!
"Какое красивое имя", - подумала я и тоже представилась:
- Одди. Хотите, я помогу вам уничтожить этот хлам?
Вон-Отсюда вздрогнуло и затараторило какую-то бессмыслицу:
- Надеюсь, вы иронизируете? В противном случае семантика вашего высказывания говорит о прогрессирующей ментальной дисфункции. Откуда в вас эта деструктивная ориентация? Ваш немотивированно дестабилизирующий стиль мировосприятия может быть следствием перманентного деградационного синдрома...
Я заслушалась. Вскоре ко мне присоединилось всё семейство. За всю свою жизнь мы не слышали и половины таких красивых слов.
Вечером, оформляя его в наш дом, Отец спросил, как будем называть нового дворецкого.
- Вон-Отсюда, - подсказала я.
- Хватит с него и Вона, - решил Отец.
От этих воспоминаний я заёрзала на стуле, словно неловкость первой встречи мешала мне сидеть. Арнольд Сидорович, воспользовавшись скрипом моего стула, откашлялся и перескочил с вводной части к поручениям дворецкого:
"Благодаря давней экспроприации всего моего имущества, мне нечего оставить дорогому семейству, этим экспроприаторам от Бога, которым я служил почти полвека. Но им достанется моя вечная необъяснимая любовь и бессмертная верность. Эти человеческие ценности я завещаю и семейству, и всем, кто подвергался моей опеке"
Арнольд Сидорович начал быстро перечислять тех, кому довелось хоть на мгновение оказаться в зоне досягаемости Вона. За его полувековую полутрудовую службу таких набралось немало. Чтобы время не пропало зря, семейство переключилось в режим полудрёмы, устроив головы прямо на крышке круглого стола. Я тоже собиралась вздремнуть, но вдруг представила, как Вон с того света, в который он по глупости верил, упивается нашими мучениями и сожалеет, что список недостаточно большой, чтобы хорошенько всех утомить.
Помню, Вон долго не мог усвоить наши семейные ценности. Не из вредности и даже не из глупости. Он быстро догадался, что мы не столь высокого ранга, как намекали, но Отец полагал, что Вон относился к нам с почтением:
- Хороший дворецкий всегда чувствует статус хозяев, - сказал он, когда Вон при всех назвал его "квинтэссенцией невежества".
Ему так понравились новые слова, что он в тот же день переименовался из Отца в Квинтэссения. Много позже я объяснила ему смысл некоторых "красивых выражений", которыми Вон щедро одаривал нас. Отец вознегодовал:
- Верю, только ему верю. Все врут, а он - нет! - и до последнего дня позволял Вону называть его Квином, Квиньёй, Квинтосом и даже Квинтушонком.
С саркастической улыбкой я оглядела спящее семейство и невольно прислушалась к зудящему нотариусу:
"...прощаю моему Квинтэссёнышу, который, я знаю, будет оплакивать меня долго и усердно. В щедрости душевной дозволяю ему помнить меня всегда и скорбеть обо мне вечно, ибо при жизни я был лучшим истребителем вредных нервных клеток у него и всего семейства. Изо всех сил я старался скрасить наше унылое существование мелкими развлечениями и крупными катастрофами"
О, да! Тут Вон не соврал. Быстро оценив семейный инфантилизм (это словечко я разучивала полгода, а постигала его суть лет пять), он придумал и внедрил в нашу жизнь множество проказ. Однажды Вон решил превратить домашние спектакли в еженедельный ритуал. Поначалу мы сопротивлялись, полагая, что сцен, которые по любому поводу закатывают соседи, достаточно. Вон не стал спорить, только тяжело вздохнул и трагическим голосом проныл:
- Быть иль не быть - вот в чем вопрос.
- Не быть, - решило утомлённое им семейство и задумалось о новом дворецком.
Заметив неуместные размышления, Вон с умеренным оптимизмом продолжил:
- Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними?
Слово "схватка" убило зарождающееся лирическое настроение. Послышался скрип мозгов. Все стали озираться в поисках тяжёлых тупых предметов... Словом, первое представление Вона удалось.
Казалось, что идея театрализации была забита до полусмерти, но дворецкий, наблюдавший за побоищем со шкафа, не сдался. Как обычно, Вон добился своего кривым путём. Он обошёл соседей и набрал труппу для постановки "Двух таинственных хомяков". Не знаю, что он наплёл своим актёрам, но на премьере вид у них был и в самом деле загадочный. Мы так и не поняли, полагались ли хомякам реплики, или они, симулируя таинственность, забыли слова.
- Что это было? - грозно спросил Отец, намереваясь хотя бы на этот раз выразить порицание дворецкому.
- Бурлеск чистой воды, - пожал плечами Вон, загипнотизировав всех новым красивым выражением.
Вместо порицания семейство выразило большой укор, и впредь роли в спектаклях доставались "дрессированному планктону", как называл нас дворецкий. Наши представления о "Таинственном мотыле", "Таинственном гиппопотаме" и "Таинственном секрете" вошли в Золотой фонд культурной жизни квартала и прославили семейство как великих лицедеев. Правда, со временем это чудное слово исказилось до лицеедов.
Бессмертные постановки посеяли в нас культурность, а в Воне развили талант манипулятора. В очередном приступе вдохновения он решил внедрить в квартале моду на благотворительность. Сначала эту цель он поставил перед семейством. Мы встретили её в штыки и едва не убили в зародыше, но Вон и тут вывернулся. Непонятными, но красивыми словами ("эгоизм", "альтруизм", "бескорыстие") он предложил осваивать новые манеры, облаготворяя для начала именно его.
- Начните с малого, - посоветовал он, тыкая себя в грудь. - Прибавка к жалованью, сокращённый рабочий день, медицинская страховка...
Мы, конечно, сразу смекнули, что он нас за дураков держит:
- Уж больно ты ушлый! - загалдело семейство. - Ох, и шельма!
- Любезные, не утруждайте себя в поисках профанаций, - охладил нас Вон новым загадочным выражением и добил непереводимым объяснением: - Ибо я недосягаем для ваших дерзновенных аргументов и дедукций.
Выждав паузу, наполненную нашим уважением к его словарному запасу, он предложил тренировать благотворительные способности семейства на соседях:
- Давайте больше не будем подкидывать им мусор, стряхивать их яблоки в наш огород, будить по ночам их петухов...
- Ну, уж нет, - возразили все. - Лучше мы свою благотворительность на тебе испробуем.
Дворецкий не стал спорить.
Неусыпная настойчивость Вона в насаждении лучших манер в итоге победила: добродетельность и милосердие распространились по всему кварталу. И если кто-то не благодетельствовал Вону, то мы на такого оригинала смотрели искоса и с подозрением. Мол, у этого негодяя не всё в порядке с моральными нормами.
По странному совпадению в этот момент Арнольд Сидорович приступил к напутствию усопшего соседям:
"...не хочу быть причиной страданий для наших соседей и после моей смерти. Пусть они помнят, что благодаря их любви и заботе обо мне, я, бедолага-дворецкий, жил более-менее сносно"
Сносно! Полвека он учил нас благодарности и в свой последний час жестоко пренебрёг ею. Я едва не погрузилась в разочарование, но слова последнего прощания помешали мне:
"...пришло время прощаться. Я знаю, что радость жизни покинет вас с моим уходом. А я? Что ждёт меня там, каково мне будет вечно нежиться в Раю без вас? Боюсь, это будет слишком хорошо. Может быть, так оно и лучше.
Моя последняя настоятельная просьба обращена к Одди..."
Я вздрогнула, предчувствуя недоброе. Мой учитель и после смерти способен на любой подвох.
"Одди, я слышал, как ты сказала Квинтэссению: "После смерти Вона мы не заведем другого дворецкого. Они слишком дорого обходятся". Что ж, тогда в память твоей большой любви ко мне я настаиваю, чтобы ты подхватила оброненное мною знамя. Знамя великого просвещения и окультуривания семейства и всех соседей. Арнольд Сидорович, последний человек нашего квартала, поможет тебе во всём.
Арни, сын мой единственный, не дай цивилизации андроидов, этим бастардам Универсума, проигнорировать великую человеческую культуру."
