Книгу Борхеса в сиреневом переплёте с тигром дал мне почитать мой знакомый X, который взял её у своего знакомого Y, которому, в свою очередь, её подарил его знакомый Z.
Любопытно! — подумал я после прочтения первого рассказа. Интересно, но не слишком оригинально, — подумал я, прочитав несколько. Произведения становятся с каждым разом всё более интересными и всё более концептуальным, — подумал я, подходя к середине.
Далее моё мнение о прочитанном менялось неоднократно. Разное успел я перемыслить: что всё это столь гениально, что удивительно, как автору могла прийти в голову такая нелепица; что это столь просто, что удивительно, почему никто не написал этого раньше; что Борхес слишком часто повторяется; что каждый рассказ включает в себя, как волшебный Алеф, и все остальные, и что можно, прочитав один, без зазрения совести предать книгу огню; что рассказы в книге изложены в самой верной из всех возможных последовательностей: от банальных повествований о гаучо и поножовщиках до ирреального, но продуманного до мельчайших подробностей Тлёна и средневекового мистицизма Востока; что все эти мысли уже не раз приходили мне в голову; что читать это не имеет смысла, потому что смысл всегда остаётся между строк; что рассказы становятся всё скучнее и публицистичнее, всё более напоминая теологические опусы или окололитературную критику; что подобные вещи писать невероятно легко и в то же время невероятно трудно. Наконец, я пришёл к простой до банальности мысли о том, что прочитанное — просто до гениальности.
Тогда я решил стать Борхесом и написать ещё один его рассказ.
Не думаю, что во мне живёт обезьянье желание подражать: я слишком долго был собой, чтобы стараться стать похожим на кого-нибудь. Спешу возразить также, если вам видится в моих действиях только стремление приобщиться к великому: мне хватает того великого, что есть во мне, да и в каждом из вас. Трудно объяснить факт появления этого рассказа и моей страстью к экспериментаторству и влезанию в чужие шкуры: для первого есть приёмы и много более простые, и много более сложные, а второе всегда сопряжено с риском чересчур изменить шкуру сообразно собственному нутру. Потому не совсем понятно, что и зачем я сейчас пишу.
У меня есть несколько объяснений моей дерзновенной попытке, — одно фантастичнее другого. Может быть (так полагал я, когда начинал этот рассказ), я всего лишь стараюсь написать (успешно или нет, судить не мне) нечто в стиле Великого Слепого, нагло используя его темы, его приёмы и даже его заголовок; может быть (версия самая правдоподобная и потому наименее убедительная), я, ничтоже сумняшися, возомнил себя достойным написать на Борхеса. пародию; может быть, эти строки нашёптывает мне настоящий Борхес, как до меня нашёптывал Борхесу; может быть, эти мысли, подобно изначальному Логосу, витали в едином эфире, и одни — раньше — уловил Борхес, а другие — теперь — ловлю я; может быть, нам диктовал один Демон, или одна муза вдохновляла нас; может быть, в действительности я — очередное воплощения того же Борхеса (если верить индусам, проповедующим карму и реинкарнации) и продолжаю потому то, что не успел в жизни прошлой; может быть, напротив, того Борхеса, которого почитают за настоящего, выдумал я, чтобы было чем оправдать свои бездарные потуги; может быть, Борхес сам придумал меня, пишущего про Борхеса, или нас обоих придумал некто третий; может быть (думаю, Борхес согласится со мною), Борхес и я суть одно и то же: ни он не выдумывал меня, ни я его, но оба мы существуем в единстве и симметрии друг с другом и с космосом, с лабиринтом Астериона и с кварталами Буэнос-Айреса, с дохлой кошкой возле подъезда и с диском луны над Пекином. Может быть, наконец, что ни меня, ни Борхеса никогда не было: ни в реальном мире, ни в мире придуманном.
Подобные мысли настолько смутили меня, что я раздумал писать этот рассказ.
__________
"Борхес и я" — рассказ Борхеса или одного из тех, кто себя таковым считал.