Из статьи журнала Русский репортер - фрагменты выбраны мною.
...
Охрана общественного порядка
Человека, который арестовал женщину на позолоченном велосипеде, зовут Виталий Прокопчук, он помощник шерифа, патрулирует улицы района Ранчо Кардова четыре дня в неделю. Каждый рабочий день он встает в полтретьего ночи, завтракает, садится на велосипед, едет в отделение, принимает душ, пьет кофе и в 6.30 -- бодрячком на оперативном совещании.
-- Виталий, а что будет, если ты опоздаешь?
-- Самое легкое наказание -- на следующий день приготовить для всех сотрудников завтрак. Но в моем случае, наверное, все так удивятся, что на первый раз простят.
По сравнению с оперативкой в американском полицейском участке планерка в "Русском репортере" -- ассамблея ООН. За 15 минут полицейские успели обсудить погоду, зачитать благодарственное письмо от жителей улицы Прыжок Лягушки, самим себе поаплодировать и выслушать рассказ предыдущей смены про самое серьезное происшествие минувшей ночи. Бойцовая собачка одного гражданина забежала на территорию соседа и стала там не очень дружелюбно себя вести. Сосед огорчился и полоснул собачку ножом по горлу. Собачка умерла, ее хозяин вызвал полицию. Выслушав этот триллер, участники совещания сделали сочувственные лица, обменялись аналогичными историями из своей практики, немного постебались на тему "собака -- друг человека", -- и на этом совещание закончилось.
-- Виталий, а как же оперативная обстановка, ценные указания начальства?
-- Зачем? Обстановка у каждого в компьютере, а указания -- в голове.
Идем в оружейную комнату. Здесь Прокопчук берет под запись бронежилет, помповое ружье, винтовку, электрошокер, наручники и мобильный телефон.
-- У нас нет такого, как в России, -- предупредительный выстрел в воздух, -- заряжая винтовку, говорит он. -- Мы уж если достаем огнестрельное оружие, то сразу стреляем на поражение -- два в грудь, один в голову.
-- А у нас тут недавно одни веселые ребята гуляли свадьбу в центре Москвы, палили в воздух из травмата, и их всего лишь оштрафовали. Все возмутились, даже премьер-министр: он сказал, что в Нью-Йорке по ним бы сразу открыли огонь на поражение.
-- Не, сначала мы бы попытались их задержать, но очень жестко, как уголовных преступников. А вот если бы они стали сопротивляться, тогда да -- два в грудь, один в голову.
...
Когда мы прибываем на место, там уже пять машин. Американские полицейские, в отличие от наших, даже по менее значительным поводам слетаются на место ЧП, как коршуны, чтобы моментально создать подавляющее преимущество. Чаще всего этого бывает достаточно, чтобы преступник не дурил и сдался властям. Именно так произошло и на этот раз. Увидев перед собой сразу пять электрошокеров, молодой наркоман, которому родственники отказали в деньгах на дозу, моментально справился с волнением, бросил молоток, дал нацепить себе наручники и с каким-то даже облегчением проследовал в полицейскую машину.
Про машину надо сказать отдельно. Машина -- это главный элемент американской полицейской системы, ее молекула ДНК. После трех дней патрулирования нам стало совершенно очевидно, что реформу МВД в России надо было начинать именно с выпуска специализированного полицейского автомобиля.
В России патрульная машина отличается от гражданской только мигалкой и раскраской. Американский же полицейский "форд" -- это продуманный до мелочей аппарат, задача которого -- не только хорошо ездить. Несмотря на элегантный вид, он бронирован, открытая дверь превращается во что-то вроде окопа. Заднее сиденье из жесткого пластика оборудовано для задержанного, отсечено от водителя решеткой, двери изнутри не открываются. Машина снабжена видеорегистратором, который включается автоматически вместе с мигалкой, а также при ДТП и превышении скорости 90 миль в час. Можно включить его и кнопкой, причем в этом случае камера сохранит события, произошедшие в предшествующие включению полминуты, -- на тот случай, если полицейский не успел зафиксировать правонарушение. Помимо основных фар автомобиль оборудован дополнительным мощным источником света, которым в ночное время можно дезориентировать преступника.
Но главное в патрульной машине -- это ее "мозги". Справа от руля у каждого полицейского закреплен компьютер в надежном железном панцире. В нем есть все: связь с диспетчером, GPS-навигация, точка очередного происшествия, данные о перемещениях других патрульных машин и все необходимые базы данных. Такой процедуры, как доставка задержанного в отделение "для выяснения", тут просто не существует: все выясняется на месте, вплоть до криминального досье гражданина.
Но и это не самое главное. Прямо из машины данные об очередном правонарушении разлетаются по всей правоохранительной системе штата: в департамент полиции, в суд, в прокуратуру, в тюрьму. При мне Виталий за полминуты назначает дату суда очередному нарушителю. Как только полицейский нажимает enter, решать вопрос через его голову где-то в других инстанциях бессмысленно: слишком много людей вовлечено в процесс, всех не коррумпируешь.
-- А какие у тебя карьерные перспективы? -- спрашиваю я Прокопчука.
-- В смысле?
-- Ну, ты что, так и собираешься всю жизнь в пэпээсниках ходить? Неужели не хочется дорасти хотя бы до следователя?
Чтобы Прокопчук понял вопрос, приходится объяснять ему отечественные реалии. Реакция -- улыбка. В американской системе правосудия следователь (если только он не из убойного отдела) -- это мелкий клерк, сортировщик рапортов, работа которого предельно скучна. В американской системе вообще нет понятия "шить дело": полицейские не занимаются беллетристикой, не пишут сюжет преступления, не описывают его мотивы. В суд попадают голые факты, улики, свидетельства, которые прокурор трактует как достаточные для вынесения обвинительного приговора, а адвокат -- как недостаточные.
Но 90% работы полиции делают рядовые полицейские, из обычной патрульной машины. Поэтому на эту должность в одном только Сакраменто очередь -- пять тысяч человек, и даже начальник департамента иногда говорит: "Да гори оно все огнем", -- садится в полицейский "форд" и с наслаждением патрулирует улицы.
...
Дух и буква
Еще одно слово, которое не имеет в русском языке адекватного перевода, -- record. Досье, репутация, криминальная биография -- это все не то. Как человек на 80% состоит из воды, так гражданин США -- это прежде всего его record.
-- Виталий, а чего ты не остановил вон того на "ниссане", он же явно нарушал скоростной режим? -- Мы едем по шоссе, сопоставляя данные спидометра со скоростью соседних автомобилей.
-- Он сам скорректировал свое поведение.
-- И что?
-- Слушай, моя задача -- не нарушения коллекционировать, а порядок поддерживать. У меня нет плана по оштрафованным, зачем мне терроризировать население? Ну, отвлекся человек, с кем не бывает. Ты же видел -- я пробил его по компьютеру, у человека чистый record, передо мной добропорядочный гражданин. Вот если бы у него уже было несколько таких нарушений, я бы его остановил по полной программе.
Record -- это мера добропорядочности, главный инструмент контроля в американском обществе. Отношения между государством и человеком здесь напоминают контракт между банком и заемщиком. По факту рождения каждый получает безграничный кредит доверия. Человеку верят на слово, человека несильно наказывают, но дальше все зависит от того, как он этим кредитом распорядится. Если ты злостно косячишь, то твоя процентная ставка ответственности начинает очень резво расти, с тебя спрашивают уже строже, и в какой-то момент ты попадаешь в зону нулевой терпимости, а затем и в положение unforgiven. За одно и то же вождение в пьяном виде (здесь это уголовное преступление) можно в первый раз получить штраф в 1000 долларов и лишение прав на полгода с пересдачей, а в третий -- 10 лет лишения свободы. За одно и то же причинение телесных повреждений можно в первый раз огрести год условно, а в третий -- пожизненное.
-- Я приехал сюда, когда мне было 11 лет, -- рассказывает Владимир Котяков, протестантский капеллан, работающий в тюрьмах Калифорнии. -- Пока родители обустраивались, попал в дурную компанию, кончилось все это тем, что в школе у меня нашли пистолет. В России все думают, что здесь у каждого в кармане кольт, но это не так. Получить право на ношение оружия очень сложно, а нелегальное ношение оружия -- серьезное преступление. На родине я бы сразу пошел по малолетке года на три как минимум. В Америке мне дали испытательный срок. Я выводов не сделал. Следующим моим преступлением стала попытка угона машины и драка с применением ножниц. Отсидел в тюрьме два дня до суда -- дали условно. Представь, что бы со мной было за все это у нас. А здесь система дает шанс, особенно молодым и безмозглым. Но если уж ты этим шансом не воспользовался -- все, тебе конец. Слышал про систему трех страйков?
Действительно, устойчивая российская традиция -- ломать жизнь за первое же мелкое преступление. Но теоретически ты можешь сходить в тюрьму десять раз, а потом вдруг получить озарение и стать добропорядочным гражданином. В США это невозможно ни при каких обстоятельствах. Американская система по-своему гуманна, только она гуманна поначалу и безжалостна в конце. В большинстве штатов с 90-х годов прошлого века практикуется так называемый закон трех ударов (three strikes law). Этот термин заимствован из бейсбола, где отбивающий, пропустивший три удара, выбывает из игры. Система мыслит так: мы даем человеку два шанса, наказываем его несильно, но если он не понял по-хорошему, то будет по-плохому -- мы его просто вычеркиваем из списка живых, изолируем от общества.
Такая прогрессивная шкала законообложения в последнее время стала предметом ожесточенных споров среди политиков. Многие считают, что она толпами загоняет людей в тюрьмы и именно из-за нее США -- первая в мире страна по количеству зэков на душу населения (вторая -- Россия). Другие считают, что такая разнородная страна, как Соединенные Штаты, не выживет без жесткой полицейской логики, а бессистемная гуманность -- дорога к катастрофе.
Так или иначе, закон трех ударов действительно привел к тому, что в той же Калифорнии тюрьмы переполнены вдвое по сравнению со своей "проектной мощностью". Ситуацию усугубляет тот факт, что уголовщиной в США считаются многие проступки, которые в большинстве других стран так не расцениваются. Например, перепродажа или даже дарение лекарств, купленных по рецепту. Или неявка по повестке в присяжные. Или то же вождение в пьяном виде, или нарушение restraining order.
Уголовным преступлением является угроза и так называемое battery, которое точнее всего перевести как "рукоприкладство", не обязательно с причинением вреда здоровью: схватить женщину за задницу -- это тоже battery. Даже странно, что в США не являются преступлением клевета и оскорбление: здесь вообще можно обзывать как угодно кого угодно, даже полицейского. Но кто первый поднял руку -- тот и преступник. Это, кстати, практически безотказная ловушка для наших соотечественников, для которых дать в морду в ответ на оскорбление -- дело чести.
За испорченный record карает не только государство, но и общество, причем карает немилосердно. Человека, который заслуженно попал в тюрьму даже на небольшой срок, скорее всего, уже никогда не возьмут на приличную работу, а если она у него уже есть -- выгонят. Государство хотя бы дает тебе шанс, общество же расправляется сразу, оно просто помещает тебя в другую страту без права на возвращение.
Америка так устроена, что чем больше нарушаешь правила, тем ниже ты опускаешься по социальной лестнице, а чем выше ты по ней поднимаешься, тем больше боишься накосячить. Record становится инструментом деления людей на классы, успешным и богатым становится не тот, у кого острее зубы, а тот, у кого крепче нервы и чище помыслы. Америка по-прежнему страна больших возможностей, но с каких-то пор появилась маленькая поправка: возможность каждому дается только одна. Это касается не только системы правосудия, но и, например, карьеры. Здесь почти невозможно выучиться на химика, а потом стать юристом. Жизнь человека похожа на поезд, который отправляется только один раз, и пересадок больше не будет.
А вот наша "полиция". Даниил Корецкий. Менты не ангелы, но...
Начальник Центрального райотдела подполковник Баринов был известен в милицейской среде под прозвищем Барин. Возможно, виной тому была фамилия, а возможно, фактура: высокий, плотный, с бульдожьим лицом и злыми круглыми глазами, он действительно походил на барина-самодура, способного сечь подчиненных на конюшне или травить собаками.
В обед он запирался, отключал телефоны и час-полтора спал. Потом обходил вверенное подразделение, как бы проверяя, не сказался ли отрицательно его сон на дисциплине и усердии подчиненных. Причем проверка эта выглядела своеобразно: он резко распахивал дверь, резко переступал порог и за
стывал, как статуя командора. Наклонив голову и выпятив челюсть, Барин упирался в сотрудников тяжелым, гипнотизирующим взглядом, будто хотел рассмотреть самые сокровенные тайны в их душах. Потом так же резко выходил, захлопывал за собой дверь и шел в следующий кабинет, где процедура полностью повторялась. Сотрудники называли ее "рентгенпросвет".Новичка он принял довольно бл
агодушно, спросил об институтских оценках и ближайших планах.
-- Учеба одно, работа -- совсем другое, -- сказал он напоследок. -- В жизни есть много такого, чему тебя не учили. Например: если зарегистрировал преступление, обязан его раскрыть. Не можешь раскрыть -- не регистрируй!
-- Это как? -- открыл рот Вадим.
Баринов небрежно отмахнулся.
-- У тебя есть непосредственный начальник -- майор Сивцов, он тебе все и объяснит. Присмотрись пару деньков, походи в учениках, а потом впрягайся в воз и тяни так, чтоб жилы рвались! Вопросы есть?
-- Мне бы оружие получить. На постоянное ношение.
Это было заветной мечтой молодого лейтенанта.
Начальник РОВД повторил небрежный жест.
-- Сдашь зачет по материальной части и правилам обращения, -- и получай. Только не на "постоянку".Это право еще заслужить надо. Мы тебя лучше узнать должны, присмотреться. И вообще, имей в виду -- от оружия одни неприятности. Больше вопросов нет? Тогда вперед!
-- Значит, запомни, мы заявлений не регистрируем, -- просвещал Вадима начальник УР.
-- А кто регистрирует? Дежурный?
-- И дежурный не регистрирует. Теперь заявитель идет к начальнику, а тот решает -- что регистрировать, а что -- нет.
-- Как так? По закону любой сотрудник милиции обязан принять заявление...
Сивцов небрежно отмахнулся, как начальник РОВД несколько минут назад.
-- Ты забывай эти глупости, которым тебя учили! Закон одно, а практика другое. Должен же быть индивидуальный подход. Начальник смотрит: что за преступление, каковы перспективы раскрытия. И на заявителя смотрит: что за человек. Если солидный, уважаемый -- можно и нераскрываемую заяву записать. А если никому не интересный -- сам понимаешь. Кому сейчас охота возиться?
Наверное, лицо молодого человека как-то изменилось, потому что Сивцов поспешно добавил:
-- Нет, ну если тяжкое -- убийство там, бандитизм, тогда все по закону делается...
Но прозвучало это не особенно убедительно.
-- В общем, иди, работай. Научишься!
"Эти двое", как назвал их Сивцов, появились к концу дня.
-- О, новенький! -- в кабинет ввалились два парня в гражданской одежде. -- Будешь на праздники дежурить!
-- Почему? -- Вадим как раз рассматривал гулкое нутро пустого сейфа. В углу он нашел патрон от пээма, в секретном отделении -- несколько схваченных скрепкой листков. -- Почему на праздники?
-- Потому, что молодой. Дедовщины у нас нет, но молодой есть молодой. Как тебя зовут-то?
-- Вадим... Николаевич. Самойлин фамилия.
-- А я Вася Сухарев, держи краба, -- протянул руку высокий плотный брюнет с резкими чертами костистого лица. Ладонь оказалась сильная, цепкая и немного влажная.
-- Росляков Толик, -- представился второй. Он был пониже, но широкоплечий, с круглым простоватым лицом. Рукопожатие у него тоже оказалось крепким и сухим.
Оба выглядели обычными парнями и не походили на таинственных и всемогущих сыщиков.
-- Чего в сейфе-то нашел?
-- Вот, -- показал Вадим патрон и листки.
Росляков присвистнул.
-- Патрон может пригодиться. Если свой невзначай выстрелишь, а списывать не подо что будет. Или чтобы "шмеля" зарядить... Только у себя его не держи. Потому что если УСБ тебя захочет за жопу взять, то лучше повода и искать не надо. Вот, смотри...
Оперативник достал откуда-то кусок пластилина и прилепил патрон за батарею.
-- Вот так лучше! Спросят: "Чей патрон?" А кто его знает! Не твой, не мой, не Васькин. И дело с концом!
-- А что такое "шмель"?
Толик усмехнулся.
-- Надо тебе какого-нибудь гада прищучить, а в данный момент не за что, вот и сунул ему в карман патрон или наркоту... А потом забил в камеру и раскручиваешь на все его пакостные делишки...
-- Гм... А это что за бумажки? -- Самойлин протянул листки, исписанные неряшливым почерком.
Улыбающийся Сухарев помог Вадиму, а Толик вытащил из-под тумбы целую пачку таких же листков.
-- Видишь, сколько? Это заявы укрытые, что от Федотова остались.
Росляков быстро просмотрел бумаги.
-- Кража, кража, грабеж, опять кража... На, забирай! Во дворе печка есть, чтобы документы палить, там и сожги!
Самойлин почесал в затылке.
-- А почему он их не уничтожил?
-- Да потому! А вдруг этого жулика в другом районе хлопнут с поличным и он на все кражи расколется? Терпилудопросят, а он скажет: "Я заявлял в Центральный райотдел, товарищу Федотову лично!" А заявы нет! И берут товарища Федотова за задницу!
Росляков подмигнул.
-- Но Федотова голыми руками не возьмешь! Он быстренько заяву достанет, задним числом отказняк напишет, к прокурору побежит, тот этот отказняк отменит и Федотов возбудит дело, как положено... И нет никакого укрывательства! Есть законная уголовно-процессуальная деятельность, есть исправленная ошибка, а значит -- все в порядке!
Самойлин только головой покрутил.
-- Хитро! Гля, какие тут тонкости... Нас этому не учили.
-- Ничего, научим! -- Росляков сильно хлопнул новичка по плечу. -- Главное, запомни: мы должны быть заодно! Как мушкетеры. Чтобы друг другу -- никаких подлянок! Жулики против нас, начальники против нас, УСБ тоже против нас! Если мы вместе держаться не будем, нас либо поубивают по одному, или выгонят, или посадят... Понял?
Телефонный справочник -- книга толстая и, несомненно, полезная, хотя сейчас Вадим впервые видел новую грань его использования: Юматов хлопнул справочником гражданина Гарявого по голове. То ли от справочника, то ли от головы поднялась пыль, хорошо видимая в косых солнечных лучах, свободно проходивших через незавешенное окно. Задержанный только крякнул.
-- Зачем, начальник? -- вяло спросил он. -- Я же не малолетка. Не на первую ходку нацелился...
-- Нет, подожди, ты нас дураками считаешь? Тогда так и скажи мне: "Ты дурак!" А я дам тебе в морду!
Юматов грозно навис над бесцветным, как бельевая вошь, мужиком, тот съежился на жестком стуле и заслонился татуированными руками. У мужика было бледное, в оспинах, лицо, развитые надбровные дуги, круглые, много повидавшие глаза, нос уточкой, в сизых прожилках, железные зубы поблескивали между синими губами.
-- Не был я там! Зуб даю, не был... -- без особой убежденности, но с неожиданной твердостью отвечал он.
Впрочем, эта твердость была неожиданной только для Самойлина, который сегодня ассистировал старшему оперу. Потому что у Витька Гарявого за спиной имелось пять судимостей за кражи, и хотя зона для него -- дом родной, поднимать шестую ему было западло. А взяли его с поличным -- в квартале от обворованной квартиры.
-- Как не был?! А часы откуда? Кольца откуда? Видешник откуда?
Гарявый пожал худыми плечами.
-- Иду, вижу сумка стоит... Я взял и пошел... Откуда я знал, что там? Думал, кто-то ненужный хлам выбросил...
Когда Гарявый начинал воровать, такой бред и слушать бы никто не стал. Хотя презумпция невиновности существовала и в те времена, "поличное" явно перевешивало. Получил бы он свой срок в мгновенье ока и полетел на зону легким лебедем. Но сейчас -- другое дело. Сейчас действует презумпция безнаказанности. И то, что он плетет в свое оправдание, будет встречено судом с полным пониманием: оправдают гражданина Гарявого подчистую! А виновными окажутся участковый Немчинов, задержавший его с крадеными вещами, оперативники, проводившие дознание, и следователи, которые не сумели собрать доказательства! А какие еще тут придумаешь доказательства? Только расколоть гада до самой задницы! У Самойлина самого кулаки чесались, но ему "колоть" подозреваемого еще было рано.
Юматов, как взбешенный зверь, пробежался по тесному кабинету.
-- Ты каждый раз находишь! А я сколько хожу по земле, ни разу не нашел ни часов золотых, ни денег, ни аппаратуру! Почему так?!
Гарявый вздохнул.
-- Значит, в этом тебе не везет, начальник. Зато в другом фартит: ты на свободе живешь, да таких, как я, прессуешь! У тебя пушка, ксива, власть...
Юматов взглянул на молодого помощника.
-- Ты видишь, какой гад? Ну, что с ним делать?
От Гарявого многое зависело. На нем висел не один десяток "разбомбленных" в районе квартир. Несмотря на все защитные барьеры и фильтры ухищрений, многие кражи просочились в статистику. Раскрыть их -- означало спасти показатели. Не раскрыть -- подставить собственные задницы под плеть начальства. Упрямый вор вел дело ко второму варианту.
-- Нет, по-хорошему он не понимает. Давай, Вадим, запирай дверь!
Юматов полез в сейф и достал пистолет. С лязгом передернул затвор. Самойлин увидел, что перед этим он чуть вытащил магазин: значит, патрон не пошел в ствол.
-- Сейчас пристрелю его, и напишем рапорта, что он на тебя бросился и задушить пытался! Потаскают к прокурору, потерпим! Зато эта сволочь больше воровать не будет!
Белесый мужик никак не реагировал. Судя по лицу, он видал всякие виды.
-- Ну, будешь колоться?! -- Юматов ткнул холодным стволом ему под правую бровь, прижал, как будто хотел выдавить глаз.
-- Кончай, начальник, ну что ты, как дите, в самом деле! -- плачущим голосом попросил задержанный. -- Больно ведь! За квартиры еще никого не стреляли...
-- Значит, будешь первым! -- Лицо у старшего опера было зверским. На миг Вадим поверил, что тот сейчас пристрелит упрямого вора.
-- Ну, колись!! Раз, два...
Гаряев, зажмурив и левый глаз, молчал. Что творилось за его низким покатым лбом, можно было только догадываться. Но бледная пористая кожа взопрела: когда тебе тычут пистолетом в глаз, всегда существует возможность получить пулю в мозги.
-- Три!
Юматов выпятил челюсть и нажал спуск. Звонко щелкнул упавший курок. Гаряев отшатнулся, со страхом и ненавистью уставившись на своего мучителя. Нервы у опытного уголовника были явно не железными. Вокруг правого глаза образовался красный круг, как будто он носил монокль или работал с лупой часовщика.
-- Осечка! Повезло тебе, Витек! Ну, так даже лучше... Зачем кабинет пачкать! Поехали на речку, утопим его по-тихому, и концы в воду!
Старший опер достал из ящика стола наручники, протянул Вадиму.
-- Прикуй его к себе. Только свою левую к его правой, а не наоборот!
Повозившись, Самойлин застегнул браслеты. Тем временем Юматов позвонил в дежурку заказать машину. Но свободного транспорта не оказалось.
-- Надо Леху Немчинова взять! -- придумал он. -- Леха на колесах, а он ведь этого гада задерживал!
Через пять минут участковый -- молодой улыбчивый парень в гражданской одежде -- вез их на своей старой синей, с зашпаклеванным левым крылом "тройке" на Левый берег Дона.
-- Раскололся, Витек? На выводку[3]едем? -- бодро спросил он. -- Молодец! А то я не могу себе палку поставить за хорошее задержание!
-- Да ничего не раскололся, в том-то и дело! -- с досадой ответил старший опер. Он сидел рядом с водителем. -- Сейчас утопим гада, и все: одним вором на свете будет меньше!
-- Ну, так -- значит, так! -- согласился Немчинов. -- Меньше возни с документами, да и по судам ходить неохота. Иногда по одному задержанию пять раз вызывают. А то и больше.
Они обсуждали предстоящее буднично и совершенно спокойно.
Самойлин покосился на сидящего рядом вора. От него сильно воняло потом и страхом.
-- И часто вы их топите? -- не удержался он от вопроса.
-- Бывает, -- неопределенно ответил Юматов. -- Особо злостных, конечно!
"Тройка" пересекла мост, с километр проехала по асфальту, потом запрыгала по кочкам. Немчинов явно знал место, где можно утопить упорного вора. И действительно, вскоре машина, пробравшись через кусты, выехала на узкий песчаный пляж. Берег сильно зарос камышом. Это было уединенное место, тут и там валялись бутылки и презервативы.
Солнце припекало, на высоком противоположном берегу привольно раскинулся Тиходонск. Ярко блестел золотой купол собора. В высоком голубом небе, оставляя белый инверсионный след, летел крошечный серебристый самолетик.
Задержанный затравленно озирался по сторонам. Вадим подумал, что он видит все окружающее совсем другими глазами.
-- Подержи пистолет, -- Юматов отдал участковому оружие и быстро разделся. Он был в синих плавках, как будто с утра готовился топить подследственного Гаряева.
-- Давай, Вадим, разоблачайся. А этого гада отстегивай -- нам на утопленнике браслеты не нужны...
Самойлин разделся, оставшись в длинных "семейных" трусах.
-- А он? -- лейтенант кивнул на задержанного. Тот втянул голову в плечи, съежился, даже ростом стал меньше.
-- Кончай, начальник, -- тихо сказал он и облизнул пересохшие губы.
-- А этот пусть в одежде будет. Так естественней получится.
Взяв вора за руки, оперативники потащили его за собой. Гаряев слабо сопротивлялся. По протоптанному в камышах проходу они осторожно зашли в прохладную реку. По фарватеру прошла большая баржа, оттянув за собой воду. Через пару минут она несколькими волнами вернулась обратно. Трое мужчин заходили все глубже. По пояс, вот уже почти по грудь... В буро-серой воде тела проглядывались только сантиметров на тридцать, потом торсы мутнели и пропадали, как будто у всех троих ног отродясь не было.
-- Ну, падла, не надумал?! -- грозно спросил Юматов.
-- Не был я там, начальник! Отвечаю, не был!
-- Ну, раз так!
Старший опер схватил Гаряева за шею, согнул и погрузил под воду. Тот несколько раз дернулся, поднимая фонтаны брызг, вырвался и, отфыркиваясь, вынырнул, жадно хватая широко раззявленным ртом теплый сухой воздух.
-- Нет, гад, иди туда! -- Юматов снова попытался согнуть вора в бараний рог, но тот отчаянно сопротивлялся.
Вадим пришел на помощь коллеге. Его цепкие пальцы тисками вцепились в худые плечи, он выпрыгнул из воды и всем телом навалился на сопротивляющуюся жертву, будто вгонял в магазин пистолета тугую и вертлявую подающую пружину. Извивающееся тело ушло ко дну, только бесформенное пятно билось в мутной воде.
Кругом глухо шелестел камыш, с противоположного, правого, берега смотрели на происходящее тысячи окон. У причальной стенки набережной пыхтел, швартуясь, тупоносый буксир. Изрыгая громкую музыку, шел по фарватеру плавучий бар "Скиф". Впрочем, разобрать оттуда, что происходит в камышах, можно было только с помощью мощного бинокля.
-- Отпускай! -- Юматов выдернул из-под воды руки и выпрямился.
-- Так он еще живой! -- Вадим прижимал извивающегося, как пойманный сом, Гаряева к песчаному дну. Желтое облако расползалось, скрывая слабеющее тело. Снизу вырвалась цепочка пузырей.
-- Отпускай! Ты что?! -- Юматов стал отталкивать новичка, срывать его пальцы с плеч задержанного. Ничего не понимающий лейтенант сопротивлялся.
-- Ты что, долбанутый?!
Юматов отбросил Самойлина в сторону, подняв бурун воды, подскочил, сильно толкнул в грудь. Глаза его горели гневом.
-- Ты что делаешь?! Ты что, утопить его хотел?!
-- Так сказали же... -- Вадим не понял, почему разозлился старший товарищ.
-- Что сказали?! Я же его пугал, на пушку брал! За кражи разве можно человека топить?!
Самойлин вконец растерялся.
-- Вы с Немчиновым на полном серьезе говорили... Откуда я знаю... Вы же меня учили: что каждый делает, то и правильно!
Юматов усмехнулся и покрутил головой.
-- Ну, ты даешь!
Лицо его тут же изменилось, и он стал осматриваться по сторонам.
-- Постой, а где этот...
Пока оперативники спорили, Гаряев вынырнул и бочком отплыл в сторону, а потом встал на ноги и, раздвинув жесткую желто-зеленую стену, проскользнул в спасительный прохладный полумрак. Сейчас его видно не было. Только раздавался треск в камышах, и этот треск удалялся.
-- Ушел! Давай за ним! А я берегом!
Вадим бросился в камыши. Упругие тонкие стебли пружинили и отталкивали его назад, хрустко ломались, выставляя хищные стилетные острия. Ножевидные листья норовили разрезать кожу, оставляя на руках и груди длинные белые, медленно наливающиеся красным царапины. Как умудрялся бежать сквозь такое препятствие беглец, молодой оперативник понять не мог. Но факт оставался фактом: треск уходил все дальше и дальше.
Единственное объяснение, которое пришло Вадиму в голову: человек, спасающий свою шкуру, способен на большее, чем человек, выполняющий служебный долг. Довольно мутный в нынешних условиях...
-- Стоять! Стой, гад, стрелять буду! -- раздался со стороны берега грозный крик Юматова. И действительно, тут же раздались выстрелы -- один, другой, третий...
Чтобы не попасть под пули, Вадим пригнулся и медленно выбрался на песок. Вздымая песчаное облако, "тройка" Немчинова неслась вдоль берега, отставая от нее, бежал вдоль камыша Юматов с пистолетом в руке.
Через десять минут преследователи вернулись ни с чем.
-- Там канава, не проедешь, -- довольно спокойно пояснил Юматов. -- Ну и черт с ним! Куда он денется? Документы его у меня, где он трется -- тоже известно... Отловим -- не сегодня, так завтра!
Самойлин почесал в затылке.
-- А за допущенный побег нам ничего не будет?
Юматов усмехнулся.
-- Какой побег? Мы на него протокол задержания не выписывали, так что никакого побега и не было! Пришел человек на беседу, потом ушел...
-- А патроны как списывать будете? -- не успокаивался Самойлин.
-- Да никак! -- подмигнул Юматов. -- У меня есть пачка в запасе. Пистолет почищу, дозаряжу обойму, -- и все дела!
Но на другой день от веселого настроения старшего опера не осталось и следа. После селекторного совещания их вызвал Сивцов, и вид у начальника УР был довольно мрачный.
-- Что вы там с этим Гаряевым делали? -- глядя куда-то в угол, спросил он.
-- Да чего... Ничего особенного, -- ответил Юматов. -- Все, как обычно... А что случилось?
-- Да то, что он сейчас в прокуратуре, вот что! Заяву на вас кинул! И Бездольный вызывает вас двоих! Доигрались?! Сколько можно предупреждать?!
Сивцов ударил кулаком по столу.
-- Ну, Самойлин еще желторотый, а ты, Сергей Иванович, стреляный воробей, понимаешь, чем дело пахнет! Хочешь местами с этим жуликом поменяться? Сейчас тебя Бездольный закроет,а его отпустит на все четыре стороны!
Никогда не унывающий Юматов повесил голову. Было видно, что он сильно озабочен, но сдаваться не собирается.
-- Что я, для себя это делал? -- зло спросил он. -- Или я крайний?!
-- Чего ты у меня спрашиваешь? -- начальник УР попрежнему смотрел в сторону. Было видно, что он чувствует себя неловко. -- У прокурора и спросишь...
-- Я вас понял, Валерий Петрович! -- с вызовом произнес Юматов, в упор глядя на начальника. -- Значит, все в стороне, а я в бороне!
-- Не ссы раньше времени! -- Сивцов, наконец, перестал рассматривать ничем не примечательный угол. Его взгляд скрестился со взглядом старшего опера.
-- Никто тебя сдавать не собирается! Я и к Барину схожу, и к Бездольному подходы поищем, и в областную прокуратуру руку запустим... Но, в конце концов, попался ты, а не я! Знаешь поговорку: "Каждый баран висит за свою ногу?"
-- Знаю! Я ее каждый день жуликам говорю. Только я не баран! Если этих гадов не колоть, как давать раскрытия?
Сивцов махнул рукой.
-- Чего ты мне детские вопросы задаешь? Ты в розыске уже девять лет, нечего из себя целку строить!
Юматов хотел что-то сказать, но сдержался.
-- Я все понял! Разрешите идти?
-- Давай. Ни пуха. Если что, пусть Вадим сразу бежит ко мне...
Старший опер скрипнул зубами.
-- Вот ведь суки! -- сказал он Самойлину, когда они спускались по лестнице. -- Это ведь они нас заставляют "чернухой" заниматься. И преступления укрывать, и жуликов колоть! На фиг мне этого Гаряева бить, пистолетом пугать, топить? Чтобы результат дать! Если я начну нераскрытые преступления на отдел вешать -- кто меня держать станет? Вот и приходится в дерьмо лезть... А влез -- значит, сидишь у них на крючке: когда на каждого опера полно компромата, то все послушные и делают то, что велят. А кто начнет выступать -- того вмиг выгонят или посадят!
-- Кто это "они"? -- робко спросил Самойлин, хотя и догадывался, какой будет ответ.
-- Начальники! -- скривил губы Юматов. -- Система, короче! А когда прокололся -- с тебя весь спрос! Будто все святые, а ты один негодяй!
Прокуратура находилась недалеко: в двух кварталах за углом. Но сегодня этот путь показался операм очень длинным. Они проделали его в молчании. Ярко светило солнце, ветер мел по раздолбанным улицам облака пыли. Сильно пахло бензиновыми выхлопами: машин в городе с каждым годом становилось все больше и больше.
Озабоченно спешили по своим делам сосредоточенные прохожие. В зарешеченную дверь кафе "Участок", весело щебеча, нырнули три девушки с голыми ногами, спинами, животами и плечами. Вадим проводил их взглядом. Чем привлекает девчонок живодерский интерьер с решетками, наручниками и туалетом в виде карцера?
-- Надо нам открыть бар "Райотдел", -- пошутил он. -- Пусть в "обезьяннике" кофе пьют по стольнику чашка!
Но напарник ничего не ответил, он был погружен в свои мысли. Вадим уже понял, что с него спрос невелик: основной удар придется выдержать Юматову. И действительно, когда они уже подходили к двухэтажному старинному зданию с богатой, хотя и обшарпанной лепниной, старший опер произнес:
-- Значит так, ты ничего не видел и ничего не знаешь. Если меня арестуют -- беги скажи Сивцову... И потом, позвони адвокату Пыльеву, он у меня в обязаловке, пусть возьмется за мою защиту...
-- Неужели могут сразу арестовать?
Юматов сплюнул.
-- Всяко может быть... Бездольный -- мужик крутой. И ментов не любит. Он уже у многих поперек горла стоит, убирать его будут. Но пока в силе, богует... Федотова за малым не посадил... Так у того и десятой доли моей вины не было! Ну, да ладно, посмотрим... Бог не выдаст, свинья не съест! Тем более, я никакой подозрительной машины не вижу, похоже, ни эфэсбэшников, ни уэсбэшников тут нет. А тогда кто арестовывать будет? Может, еще и прорвемся...
Они поднялись по крутой, обтянутой синим линолеумом лестнице. Секретарша в приемной посмотрела на оперативников, как на обреченных. В огромном кабинете прокурора на одном из многочисленных выстроившихся у стены стульев сидел Гаряев.
Оперативники переглянулись. Не так часто вор-рецидивист ищет у прокурора заступничества перед милицией!
Выглядел вор вполне прилично, как и подобает свободному гражданину великой страны: гладко выбрит, в отутюженных черных брюках и белой рубашке с засученными рукавами. Кисти рук с синими татуировками он скромно положил на колени. Где он взял новые вещи, оставалось только догадываться. Может быть, кто-то научил его пожаловаться в прокуратуру на ментов? И этот кто-то позаботился о том, чтобы придать ему внушающий доверие вид? Тогда все становится на свои места...
Сам Петр Сергеевич Бездольный сидел за старинным широким столом, покрытым зеленым сукном. Ему давно стукнуло шестьдесят, и он был консерватором: таких столов уже не сыскать ни в одном начальственном кабинете, а он свой недавно отреставрировал -- обновил сукно, чтобы не нарушать привычную обстановку.
-- Узнаете? -- низким голосом прогудел прокурор. У него было одутловатое нездоровое лицо и заметные темные мешки под глазами. Наверное, почки не в порядке. Или спит плохо.
-- Узнаете гражданина Гаряева? -- повторил Бездольный и для верности указал пальцем.
Юматов и Самойлин покаянно кивнули. На вора, который сейчас должен изобличить их в злоупотреблении властью, они старались не смотреть.
-- Вы думаете, что вы делаете? -- в низком тембре ощущались угрожающие обертоны -- предвестники громовых раскатов.
Бездольный был грузен, с резкими чертами лица и круглой, бритой головой. Его большие, навыкате, водянисто-голубые глаза блестели, как ледышки. Сейчас он олицетворял собой строгий и неотвратимый закон.
-- Так он ворует всю жизнь, Петр Сергеевич... Его судят, а он ворует. Неисправимый... -- невнятно пробормотал Юматов.
-- Даже если он ворует, у него есть гражданские права! -- громыхнул первый громовой раскат, и тяжелая ладонь принялась мерно похлопывать по зеленому сукну. -- Разве вы имели право так с ним поступать?!
Юматов опустил голову и смотрел в давно не циклеванный паркет. Что тут можно сказать? Имел ли он право избивать задержанного, грозить ему оружием, пытаться утопить... Всего хитроумия опытного оперативника не хватало, чтобы придумать хоть какую-то видимость оправдания. И он уныло пробубнил:
-- Так он ворует... Всю жизнь ворует...
Ладонь хлопнула по столу сильнее, хотя мягкое сукно пригасило звук.
-- Это не основание, чтобы отбирать у него паспорт и военный билет!
В кабинете наступила звенящая тишина. На бледном лице Юматова промелькнула тень надежды. Но по инерции он продолжал повторять единственное пришедшее на ум оправдание:
-- Он же ворует... И может скрыться...
-- Да как вы смеете так рассуждать! -- воскликнул прокурор. -- Гаряев гражданин России! Разве можно отбирать у него документы?! Если он надумает устроиться на работу или... Или жениться! А вы лишаете его этой возможности! По какому праву?!
Самойлин не мог взять в толк, почему прокурор говорит о такой мелочи, а не о тяжких прегрешениях. А Юматов, очевидно, понял в чем дело. Он глубоко вздохнул. Лицо старшего опера несколько разгладилось и начало приобретать обычный живой цвет.
-- Да если вы скажете, Петр Сергеевич, мы ему отдадим и паспорт, и военный билет!
-- Конечно, я это скажу! Немедленно верните гражданину Гаряеву документы! И никогда, вы слышите -- никогда! Так не поступайте! В следующий раз я поставлю вопрос о вашем наказании!
Юматов вздохнул еще раз. Он распрямил спину. Обычная энергия возвращалась к нему, наполняя силой, как воздух расправляет спущенный было мяч.
-- Спасибо за подсказку, Петр Сергеевич! Сейчас мы этот вопрос закроем. Пусть идет с нами, я ему сразу все отдам!
-- Не-а, -- Гаряев закрутил головой. -- Гражданин прокурор, я не хочу с ними идти... Пусть сюда принесут! Мне здесь спокойней!
Бездольный печально кивнул.
-- Видите, до чего вы довели гражданина? Он вас боится! А разве должен гражданин бояться сотрудников милиции?! Своих защитников и заступников?!
-- Конечно, нет, Петр Сергеевич! Исправимся! Сейчас Вадим принесет документы! Он парень молодой: одна нога здесь, другая -- там!
-- Молодой, а плохому учиться не надо, -- прокурор назидательно поднял палец. -- Вы же только окончили институт! Разве вас не учили, что документы отбирать нельзя?