Аннотация: Что делать, когда окажешься в ловушке-доме, из которого нельзя выйти? Когда хозяин дома давно мертв, а твоя судьба находится в руках деревянной живой куклы, с кукольными понятиями и логикой? И какова будет цена свободы?
Падение было недолгим. Нильс зашипел от боли, приземлившись на пятую точку. Сверху осыпалась грязная стружка и древесные обломки. Пыль, долго лежавшая нетронутой, заставила его закашляться и чихнуть.
Мальчишка встал, поминая недобрым словом и колдунов, и старые дома, и Ричика подстрекателя. Последний, впрочем, был не так уж и сильно виноват - Нильс сам хвастался, что вот уже который раз лазил в дом Старого Грома, чтобы набрать оттуда денег из банки. Окрестные мальчишки смотрели на него, как на героя, когда на ладони блестела новенькая медь. Волшебная, ребцы, только гля, волшебная! Нильсу нравилась купаться во всеобщем восторге и почитании.
А Ричика взял, и усомнился. Медь, мол, ему самая обыкновенная. Мол, и блестит не так, и не волшебная, и вообще её мамка, поди, дала. От последнего утверждения Нильс чуть было не бросился в драку, но сдержался. Дудки, драться ещё! Вот слазиет у всех на глазах, принесет пригоршню, купит на всех конфет, а Ричику - кукиш!
Нильс посмотрел наверх - пролом был далеко, просто так и не заберешься. Дом Старого Грома смеялся над неудачником скрипом половиц, непонятным шорохом и писком крыс. Нильс поморщился при одной только мысли о встрече с противными грызунами.
Парнишка осмотрелся по сторонам - комната рассматривала его разноцветными корешками книг, осколками стекла, что валялись на полу, накрытой чехлами мебелью. И ни одного окна. Свет от одной тусклой волшебной лампы из трёх еле горел, угрожая погаснуть в любой момент. Нильс присвистнул. В дом давно умершего мага мало кто осмеливался залезать. Да что там - никто не осмеливался. Поговаривали, что цыган Гришка как-то хвастался, что ему и дом колдунишки вонючего не почем, а потом пропал. Нильс, правда, подумывал, что Гришка нашел что-то уж очень ценное и дал деру.
Ничего похожего на лестницу не было. Парню пришла в голову довольно хитрая мысль передвинуть книжный шкаф, и использовать его полки, как ступеньки, но не получилось даже просто сдвинуть его с места. Нильс закусил нижнюю губу. Стулья, что приглашали усадить на них ушибленный зад, были тут не помощниками. А если их друг на дружку поставить? Нильс сомневался.
Поговаривали, что дом Старого Грома был заколдован по самому последнему мажьему слову. И готовит, и убирает, и невесть ещё что делает - любой каприз. Но только для хозяина.
Нильс хозяином не был. А мальчишки там, наверху, поди, ждут, когда он победно вылезет с деньгами. Ещё часок, верно, посидят и решат, что он просто убежал. А это значит, что ночь придётся провести здесь, в этом доме. На миг Нильсу показалось, будто дом присматривается к нему. Что сотни тысяч крохотных глазок смотрят на него отовсюду, а крысы - да что там крысы? Нечто более ужасное, давний спящий страж от воров только и ждёт, чтобы сцапать его на ужин. Вспомнилась сразу недавняя ссора с матерью и, почему-то, теплота собственной кровати. И выходные ещё завтра.
Нильс прошёлся по комнатам - может, удастся выйти из дома просто так? Найдет дверь и... не получалось. Заколдовано было на совесть, и дверь, казавшаяся выходом, выводила в комнату, в которой он оказался при падении. И ни одного окна ни в одной комнате. Отчаяние - холодное и скользкое вползало парнишке в душу.
Мальчишка закричал. Он звал на помощь сначала смело и уверенно, пытаясь уверить самого себя, что ничего не боится. Но с каждым мгновением его голос слабел, дрожал, а под конец и вовсе дал предательского петуха. Захотелось расплакаться, как маленькому. Сесть на корточки и горько-горько ронять слезы на пол. Придёт мама, успокоит и сделает хорошо.
Нильс подавил постыдный порыв, рассмеялся, а потом разозлился. Треклятый дом не хочет выпускать его! Он замахнулся, что есть силы ударив по деревяшке стены. Страх, что до этого лишь слегка касался его, сейчас напомнил о себе громче. А что, если дом ему за такое будет мстить? Он замахнулся ещё раз - чтобы прогнать и страх, и доказать кому-то собственную смелость - и тут же почувствовал, как удар потонул, будто в тесте. Неведомая сила заломила ему руки за спину, поставила на колени. Нильс уже кричал, никого не стесняясь...
Прошло, наверно, полчаса. Нильс обиженно хныкал и время от времени предпринимал попытки встать. Дом издевался над ним, дарил обманчивое ощущение того, что ослабил свою хватку. Но стоило мальчишке хоть дёрнуться - как стискивал ещё сильнее. Не помогали ни слезы, ни мольбы, ни просьбы отпустить его. Время от времени зажигались волшебные светильники, вселяя в незадачливого воришку священный ужас. Ему казалось, что ещё мгновение, и с настенных картин сойдут... да неважно кто, главное, что по его душу!
Он услышал писк. Требовательный, назойливый, наглый. Крыса таращилась прямо на него, почесывая мордочку лапками.
- Брысь... пошла... пошла отсюда! - шикнул на неё Нильс, но был не в том положении, чтобы распоряжаться. Грызун нисколько его не испугался, скорее наоборот. Зло сверкали глаза-бусинки, щерились грязные зубы. Крыса оказалась не одна - её товарки выползали из разных щелей, присматривая, куда бы первым делом цапнуть Нильса. Мальчишка испуганно завизжал. Забился, как птица в силках. Он проклинал собственную глупость, и не знал, что делать. Паника, от которой он обычно отмахивался, сейчас правила бал в его душе. В ноздри била противная книжная пыль, запах горелых свечей и истрепанных страниц. От крыс же пахло чумой, смертью и ядом.
Осторожно, словно боясь, что Нильс сейчас вскочит и даст им достойный отпор, они подбирались к нему. В их движениях была какая-то странная монотонность, пугавшая мальчишку ещё сильнее.
Мелодия коснулась ушей Нильса в тот самый момент, когда он уже заканчивал молитву. Духи небесные, видимо, решили не мучить агнца, и в свете своём и пении, забрать его прямиком куда-нибудь в райские края.
Крысы насторожились. Музыка им не нравилась - скрипучая, высокая, подавляющая. Точно не духи, испугался Нильс. Кто знает, каких бесов колдун себе при жизни нагнать успел?
Музыка звучала уверенно. Она рвала томную, тягучую тишину в клочья. Грызуны клацали зубами, но подходить ближе боялись. А после развернулись, и показали только лысые розовые хвосты. Спрятались, разбежались по норкам - Нильс и разглядеть толком не успел. Мелодия не прекращалась, она давила на него самого. Он чувствовал, что ему хочется кричать до одури, но вот как-то не кричится. Что испуг, столь вольготно расположившийся в нём, выветрился, ушёл следом за крысами. Спокойствие - странное и неприятное, опустилось на него, укутало, как одеялом.
Мальчишку вдруг приподняло и придавило к книжному шкафу. Он сидел, не зная чего ждать дальше. Зажмурился, даже боясь представить, как сейчас сюда заявиться Старый Гром собственной персоной и проклянёт, непременно проклянёт. В мышь превратит, подумалось Нильсу и он закусил нижнюю губу.
Музыка в тот же миг стихла, а на грудь ему опустилось что-то легкое, и явно живое. Видимо, одна из серых нахалок всё же решила взять реванш...
- Открой глаза, - велел ему сухой, почти безжизненный голос.
- Нее... - проблеял в ответ мальчишка, но любопытство, треклятое и ненасытное, заставили его подчиниться.
Он пораженно моргал, словно не веря увиденному. Раскрыл широко рот и таращился на крохотную незнакомку. Девушка - совершенно миниатюрная, грязная, улыбалась ему нарисованной улыбкой. Хвалился прорехами старый плащ, волосы стягивала замызганная лента, некогда бывшая голубой. Крохотные руки сжимали скрипку и смычок - под стать им.
- Ты тоже издевался над ними? Говори! - Нильсу показалось, что это и угроза, и обвинение и приказ, вот только какие-то блеклые. Спасительница не открывала рта, а голос, казался, слышался прямо в его голове. Мальчишка замотал головой, собираясь сказать, что ни одного грызуна в своей жизни и пальцем не тронул, но ему стало дурно. Сознание, столь долго дивившееся происходящим, решило покинуть его...
Дом Старого Грома всегда был притчей во языцех. Он стал легендой задолго до того, как появились на свет местные мальчишки. Небольшой особняк, с садами и статуями будто бы так и ждал, когда старый хозяин вновь вернётся домой. По вечерам, говорят, в окнах зажигался свет, открывались двери, а с чердака слышались душераздирающие крики. Криков, впрочем, давненько уже никто не слышал. Словно чума, от дома к дому ходили слухи о том, что в Мажью Ночь в дом возвращается лично Старый Гром. А ещё приезжали как-то другие "зи", да сдохнут их совы все и разом, и пытались в дом пройти силой. Долго мыкались, колдунствовали, гром с молниями призывали и чудищ разных творили, да всё без толку. Старосту со злости тогда в борова превратили, да уехали ни с чем.
Банка была старой и треснула в нескольких местах. Нильс тогда нашёл её умирающей, когда залез в первый раз. Он не знал, как ухаживать за ней, но слышал, что такие растят для своих хозяев деньги. Несколько медяков стали его добычей - и причиной той ситуации, в которой он оказался.
Пришёл он в себя не сразу. В голове всё ещё был жив сон о том, что мать встречает его с распростертыми объятиями, а под ногами копошится сестрёнка. Крохотная спасительница теперь сидела на книжной полке, не спуская глаз с гостя. Кукла, понял Нильс, с неприязнью. Кукол он не любил - они пугали его даже больше, чем крысы, а эта так ещё и двигалась.
На красивом кукольном личике была нарисована улыбка. Щечки некогда покрывал красивый румянец, а теперь краска выгорела. Стеклянные глаза не моргали, и от этого становилось жутко. Когда она поворачивала голову, мальчишке казалось, что он слышит скрип встроенных шарниров. Будто камнем по песку елозят...
- Вы все одинаковые, - наконец, заключила кукла. Нильс пытался понять, что же именно это должно значить, но не получалось. Страх перед диковинкой заставлял его дрожать. Ему хотелось схватить эту фигурку поперек тулова и хорошенько приложить о косяк двери.
- Я домой хочу, - неловко пробормотал он, словно извиняясь. Ему было неприятно осознавать, что хозяйкой в этом доме является кукла. Крысы так легко подчинились ей, что он в этом даже не сомневался. Да и отпустили его точно по её велению, не иначе.
- Я заметила, - кукла отзывалась суховато и кратко, будто ей было жаль даже слов для такого большого балбеса, как он.
- Отпусти меня?
- Кто тебя держит? Иди. - Нильсу казалось, что кукла будет двигаться, когда говорит это, жестикулировать, качать головой. Она сидела лишь застывшей фигуркой. Парнишка сделал шаг вперед, но в тот же миг остановился. Вспомнил, как не смог найти дверь наружу. Только комнаты без единого окна. Кукла никак не отреагировала. А он смело вышел. Просторная кухня встретила его светлым залом и большущим - человек на десять, накрытым столом. Тарелки парили в воздухе, одна из них ударилась о стену - с размахом. Осколки в тот же миг впитались полом. Нильс поторопился пройти дальше.
Кресла, кажется, дышали. Гулко выпускали воздух, вздымая и поднимая седельные подушки. Слежавшаяся пыль грязными катышками торопилась прочь. Метла сама подметала комнату. Нильс лишь покачал головой - в прошлый раз ничего подобного не было, но стоило кукле появится - как дом будто бы ожил. Она действительно его хозяйка!
Следующая дверь вывела его в библиотеку. Тысячи книг красовались красивыми обложками. Нильсу вспомнилось, как ему всегда - в далеком детстве - хотелось заиметь точно такую же, но со сказками. Кружка наполнилась горячим сама собой, вот только это был не чай - какая-то мутная, сероватая жидкость с отвратительным запахом. Следующая комната встречала его зеркалами и десятком шкафов. Они навели на него страху, раскрывая рты ящиков, и выкидывая ошметки некогда богатой одежды. Вспорхнула потревоженная моль, заторопилась прочь. Потом была ванная комната и две спальни, оформленные в разных тонах. Внутренний сад красовался десятком огромных цветов. Один из них раскрыл глаз, и Нильс припустил оттуда бегом. Дом внутри оказался гораздо больше, чем казался снаружи.
- Выпусти меня, а? Ну чего тебе стоит? Что я такого сделал-то? - унижаться перед куском лакированного дерева было до ужаса неприятно. Кукла сидела всё в том же положении, что и до этого, не сдвинувшись с места. Будто бы всё это время только и ждала его возвращения, гаденько хихикая от наивности глупенького дурачка.
Она поднялась, словно собираясь уйти - молча и жестоко.
- Я не могу.
Нильсу хотелось верить, что он не плачет.
По всему выходило, что кукла была точно такой же пленницей, как и он сам. Живая, она вот уже очень долго обитала в этом доме.
- Выживала, - со знанием дела поправила она его, вышагивая по столу. Она двигалась как механический человечек. Где-то внутри Нильса сидело предубеждение, что куклы ходить не могут, как не могут двигаться и разговаривать. По крайней мере, без ниточек. Никаких ниточек не было. Кукла колдуна была спокойна и, казалось, была абсолютна не заинтересована в том, что будет с ней дальше.
- Почему? Почему выживала-то?
Бездушный кусок дерева поведала ему о том, что дом ей не подчиняется. Точнее сказать, какая-то малая часть слушается её, вот только она не знает, как это получается. Колдунство старое выходило из строя, обращая бытовую магию в какие-то ужасы. Кукла сказала, что "заклинание поплыло", а Нильс согласно кивнул головой, так ничего и не поняв. Окон и дверей здесь не было - охранная система была верна своим принципам даже спустя двадцать лет, и собиралась удерживать вора до победного. Сиречь, до прихода хозяина, дабы оный назначил наглецу достойное наказание. Нильс знал, что Старый Гром не поспешит ради такого пустяка с того света.
- Думаешь, я оставалась бы тут всё это время?
- Но я ведь лазил на чердак! Там банка и... барахло! А я лазил, через дырку - и обратно! - Нильс никак не хотел верить, что обречен остаться тут навсегда. Ему вспомнилось, как дом планировали снести, но первый, кто занес молот, ещё до того, как обрушил его на стены особняка - сам стал каменным изваянием. Пришлось ехать в соседний город за магом, да деньги собирать, а то, мол, "зи" запросто так с простым людом возиться не станут, да сдохнут все их совы. Нильс сплюнул со злости и в тот же миг пожалел о сделанном - пол вернул ему плевок прямо в лицо.
- Я тебя видела, - не обратив внимание на случившееся, отозвалась она.
Нильс утирался рукавом, и чуть было не плюнул ещё раз, поостерёгся.
- Это была случайность. А, может, на чердак не распространяется заклинание. А, может, оно для того, чтобы легче было ловить воров, - она выдавала на гору одну версию за другой, а Нильс не мог понять, откуда она всё это знает.
Нильс свернулся калачиком, всхлипывая и вспоминая о родном доме. Как там сейчас мама? Поди, места себе не находит? А деревня, должно быть, уже гудит. Мальчишка не знал, сколько времени уже прошло с момента, как он тут оказался, но подозревал, что Луна уже давно показала свой полуприкрытый глаз. Цокают, сидя на кухне, языками хозяйки - мол, вот же глупый мальчишка. А назавтра, наверно, за магом пошлют...
Мальчишка съежился - он побоялся идти в спальную комнату и ложится на просторные кровати. Как на это отреагирует дом? Вдруг его проглотит простыня? По крайней мере, на него уже попытался напасть сундук, от которого он еле убежал. Слова о "коллизиях" и "плавающих заклинаниях" становились более понятными. Кукла могла бы так сразу и сказать, что это означает проблемы.
А проблем в самом деле становилось всё больше и больше. Непримиримо урчало в животе, требуя хотя бы ужина, но до кухни Нильс не дошёл. Точнее сказать - не нашел. Дом менял каким-то чудным образом расположение комнат, каждый раз меняя порядок комнат. Один раз Нильс вышел в ту же комнату из которой вышел и даже смог увидеть собственную спину.
- Тихо, - велели у самого его уха после того, как он всхлипнул слишком громко. Кукла стояла рядом с мальчишкой, прямо на полу. Желание схватить и забросить дьявольскую игрушку просыпалось в Нильсе с каждой минутой всё больше и больше. В её руках теперь не было скрипки, зато была вязальная спица. В маленьких ручках она выглядела, как готовое к бою копье. Мальчишка в тот же миг задался вопросом, на какого именно зверя можно ходить с таким оружием? На крысу?
- Что?
- Тихо, - с той же интонацией произнесла кукла, чуть погодя снизойдя до объяснения. - Он здесь.
- Кто? - Нильс не смог удержаться от вопроса, но чувствовал, как страх вползает ему прямо в душу, хватает за грудки, трясёт что есть мочи. Или это трясло его самого?
Он привстал, попятился на четвереньках, слабо вскрикнул, когда ноги уперлись во что-то твердое. Позади авторитетно стоял шкаф и уступать дорогу каким-то приблудным мальчишкам не собирался.
Где-то за стенами дома отчаянно завывал ночной ветер. Скрипели старые половицы, словно нарочно, чтобы напугать Нильса ещё больше. А, может, задумался он, и бояться-то в самом деле нечего? Просто этот кусок дерева меня пугает, чтобы...
Чтобы что - Нильс додумать не успел, потому как два голубых треугольника вспыхнули посреди ночи. Глаза, догадался мальчишка. Обхватил голову руками и завыл сам, будто волк. Никакого чудовища видно не было, только эти два огонька, но он чувствовал дыхание хищника. Чувствовал его желание наброситься прямо сейчас, схватить его, Нильса, и растерзать прямо здесь. "Зи" завсегда славились тем, что наколдовывали разную нечисть для охраны своего дома. Старый Гром же, видно, расстарался на славу.
Что было потом - Нильс не смог описать даже через много лет после случившегося. Нечто кинулось прямо на него, но кукла встретила неприятеля своей спицей. Вязальный инструмент обрёл новую жизнь в её руках, и впился прямо промеж голубых огоньков. Мальчишка дрожал и подвывал от ужаса. Шкаф изволил раззявить свою пасть, сверху посыпались тарелки, гулко разбиваясь о пол. Подсвечник, вдруг поднялся сам собой, не обращая внимания на то, что пуст.
Чудовище даже не взвыло. Взгляд чужих, страшных глаз пожирал всё, что было в комнате, а потом потух. Раскалённая докрасна вязальная спица рухнула на пол вместе с куклой. Второй раз, прошептал Нильс себе под нос. Его вновь кольнула мысль о том, что он обязан своей жизнью крохотной чуде...
Он застал её в тот самый момент, когда она неспешно скидывала одежду, чтобы переодеться в другую. Он стыдливо прикрыл глаза - перед ним была хоть и маленькая, но все-таки девушка. Кукла не лишена была женственных форм, а прямо на животе красовалась замочная скважина. Краем глаза он заметил на щиколотках следы от зубов - видимо, ей не всегда удавалось заворожить крыс музыкой. Глаза, привыкающие к полумраку, выхватывали на её теле всё новые и новые подробности. На руках, плечах и спине редкими бороздками щерились царапины и вмятины. Она обернулась, увидела его, но не вскрикнула и не попыталась скрыть собственную наготу - впрочем-то, ей наверняка даже не знакомо слово стыд. Кукла с усилием втискивалась в узкие штаны - натянуть их на себя при помощи крохотных пальцев было задачей не из легких. Нильс прикинул на глаз, и понял, что кукла раза в четыре, а то и пять меньше его.
Ночь прошла без особых происшествий, хотя Нильс за всё это время так и не смог сомкнуть глаз. Кукла оставила его сразу же, как только справилась с чудовищем. Нильс поутру долгое время ползал по полу, пытаясь увидеть хоть какие-то следы крови монстра, но тщетно. Вторая половина дня пробежала, будто её и не было. По крайней мере, Нильсу так казалось - он по-прежнему терялся во времени.
- Тебе бывает больно? - спросил он как будто бы невзначай.
- Что такое больно? - без энтузиазма вернула она ему вопрос. Нильс смутился, вдруг осознав, что не знает, как объяснить.
- У тебя... тебя как-нибудь зовут? - мальчишка чувствовал стыд за то, что она дважды спасла его от мучительной смерти, а он даже не задал такого простейшего вопроса. Она обернулась к нему, в стеклянных глазах мелькнуло что-то очень похожее на удивление.
- Вереск, - сказала она неохотно.
Тишина давила на Нильса больше, чем он предполагал. Одиночество и страх оставаться одному в этом доме преследовал его всё время. Пусть хоть с куклой, но чтобы рядом. Она ведь знает об этом доме больше, чем он...
- Ты тогда спрашивала, мучил ли я их? Кого ты имела ввиду?
Клетку для совы вот уже который год усердно изъедала ржавчина. Несмотря на это, дом усердно менял солому. От неё пахло домом и уютом настолько, что Нильсу стало дурно.
Кабинет был просторным. Книжные полки ломились от увесистых томов. Одна из книг была прикована аж двумя цепями, словно могла бежать. На широком столе, вытертом от пыли лишь наполовину - заклинание сочло, что и так сойдёт - лежала брошюрка. "Сто один способ развлечь себя для внестепенного мага", прочитал с обложки Нильс.
Кукла в два ловких и неестественно высоких прыжка достигла поверхности стола. Ловкие крохотные пальчики оставляли милые отпечатки на слежавшейся пыли. Она молча указала рукой на мутно-зеленый овал, будто предлагая взять за него прямо сейчас. У мальчишки от волнения вспотели ладони. Неужто побоюсь, спросил он самого себя - обычно это помогало справиться. Помогло и сейчас.
На него накатило - волной. Он чувствовал что он - это и не он вовсе, а кто-то другой. Бесплотный дух без тела, глаз и жизни, но мог видеть происходящее. Маленькая девочка с усердием, достойным лучшего применения, сжимала в своих руках безвольное тело куклы и расчески. Нильс было подумал, что это его знакомица, но у нет - у причесываемой куклы были рыжие, почти красные волосы. Девочка орудовала расческой, выдирая волосы разве что не клоками, но не испытывала по этому поводу никаких угрызений совести.
Изображение помутнело. Подернулось белесой дымкой, пошло рябью и дрогнуло. Через минуту, наверное, Нильс увидел совсем другую девочку - та пыталась накормить свою игрушку. Ложка тыкалась в резные деревянные губы, а на щечках игрушки противными комочками собиралась кашу. У Нильса неприятно заурчало в животе.
Последним, что ему довелось увидеть из целого ряда эпизодов чужой жизни - это как девочка с мальчиком весело тыкали фигурки друг в дружку, изображая страстный поцелуй. После он вернулся там, где стоял. Овал камня потух, выпустив его из чужих сновидений. Нильс помотал головой из стороны в сторону, все ещё силясь прогнать наваждение.
- Они же просто играли, - сказал, наконец, мальчишка, не увидев ничего предосудительного.
- Играли? - Вереск склонила голову на бок, будто сова - выглядело жутко.
- Ну... это же всего лишь игрушки, ты понимаешь? Они не живые. Дети ими играют. Они для того и сделаны. Им приятно должно быть, что в них играют, - Нильсу казалось, что здесь и сейчас, под ничего не выражающим взглядом волшебного существа, он ищет слова, чтобы защитить всех детей мира. Получалось не очень хорошо.
- Приятно? - задала она ещё один вопрос. Нильсу, почему-то, нечего было ответить.
Вереск не искала с ним встречи. Она появлялась только в те моменты, когда Нильсу могла грозить опасность, или предупреждала его, чего трогать не стоит. Она спокойно ориентировалась в доме и всегда попадала туда, куда хотела. Нильсу это было не дано. Он плутал, и натыкался на всё новые и новые комнаты. Ему жутко хотелось есть, о чём он сообщил кукле в следующий раз, как она показалось - и она отвела его на кухню. Обеденный стол. Впрочем, не пожелал делиться ничем, кроме фруктов. Нильс взял пару груш, а яблоко спрятал в карман - про запас.
Изредка он видел в комнате сундук - тот стоял, хищно раззявив пасть-крышку, будто ожидая, что Нильс сам залезет внутрь. Мальчишка не торопился делать подобной оплошности, и в изумрудах-глазах читалась истинная печаль всего мира сразу. Было странно - ещё вчера этот сундук преследовал его аж по нескольким комнатам, а теперь, будто, потерял всякую охоту. Как бы там ни было, Нильс старался обходить его стороной или поворачивал назад. Всё равно выйти в ту комнату, в которой он был прежде - не получалось.
Мимо него изредка проносилась одежда и грязные тарелки. Откуда всё это бралось и куда следовало - он понять и не думал. Странная логика дома начинала сводить его с ума, а иногда ему даже хотелось расхохотаться. Шёл вот уже третий день, как он здесь. Нильсу представлялся "зи" или какой другой маг, что пыжится и краснеет, пытаясь сломать заклятие старого Грома, но не может.
- Ты помнишь своего хозяина? Ну, Старого Грома?
Вереск восседала на перевернутой кружке, как королева, настраивая свою крохотную скрипку. Мальчишка подметил, что одна из струн свернулась кошачьим усом, а у самой куклы нет двух пальцев на обоих руках.
- Нет. Почти не помню.
- Почти? Значит, что-то помнишь?
- Он любил скрипичную музыку и заставлял меня играть ему. И надолго уходил.
- Из этого дома есть выход? - Нильс сам уже не знал, сколько раз задавал этот вопрос.
- Войти и выйти можно только с разрешения хозяина. Точнее, зайти можно как и ты. Дом тебя не выпустит. Смирись, - в её голосе было столько равнодушия, что уныние - серое и липкое, заставило Нильса усомниться в том, что он хотя бы ещё раз в жизни увидит мать.
В первые два дня в нём гуляла лихая бодрость, что всё как-нибудь образуется. Ведь всегда так было. Сейчас же у него не было даже слёз, чтобы разрыдаться.
У Нильса разбегались глаза. Белые тарелки в миг наполнялись яствами, о которых он только мог мечтать. Нос щипали острые запахи жареного мяса, дурманящие приправы заставляли его зажмуриться. Даже на самом большом празднике он не мог представить себе такого изобилия. Глаза мальчишки блестели от восторга и голода - в животе немилосердно урчало, требуя заправки. Вереск, проводившая его сюда и обещавшая сюрприз, восседала на перевернутом стакане и, кажется, с большим любопытством наблюдала, что будет дальше.
Казалось, что Нильс хочет спрятать свои переживания за диким аппетитом. Он ел будто бы не в себя, лишь изредка поглядывая на крохотную собеседницу. Откинувшись на спинку стула, он отодвинул от себя тарелку и захотел встать. Стул будто бы приклеился к нему. Радость от еды сменилась мгновенным испугом. Он не мог встать, более того - его руки онемели. Недавно отставленная тарелка наполнилась кашей, и деревянная ложка - будто самая большая, какую только смогли найти в доме, зачерпнула и с горкой, потянулась ко рту Нильса. Настойчиво, без компромиссов, ткнулась ему в губы, требуя раскрыть рот. Нильс попытался увернуться, но ложка преследовала его, размазывая кашу по щекам. И он закричал - ложка нырнула ему в рот, понеслась обратно к тарелке за добавкой.
- Приятно?
Нильс поперхнулся кашей, выплевывая её на пол. В этот раз пол решил не отвечать ему тем же. Мальчишке показалось, что он ослышался.
- Приятно? - поинтересовалась Вереск. В её голосе не было ни насмешки, ни сарказма, ровным счетом ничего. Но это взбесило Нильса ещё больше - она точно издевалась над ним!
- Ты... кукла... ты! Да как ты вообще можешь знать что-то? - он вдруг ощутил свободу и резко вскочил.
- Если так, то надо у всего прощение просить! У нужника разрешение спрашивать. У стула, у вилки! - Нильс злился и не знал, куда деть собственную злость. И выскочил прочь с кухни.
От вчерашней обиды саднило на душе. Нильс громко топал ногами, проходил мимо маленькой хозяйки дома и не отвечал, когда она пыталась заговорить с ним.
- Ты обиделся? Не обижайся.
В глубине души Нильс понимал, что над ним не издевались, что кукла просто не понимает и не видит разницы. Он же сам сказал, что это должно быть приятно - вот она и решила проверить.
Но успокаиваться не хотелось. Ему хотелось вскармливать свою обиду, будто жирного паука. Он придумывал кукле эпитеты - один красочней другого, а пару раз, осмелев, высказал их вслух. Он знал, что она его наверняка слышит.
За окном горланили петухи, призывая солнце к порядку. Светило лениво, как неторопливый вахлак, выплывало из-за горизонта. Вот-вот зевнёт. Из окна был чудесный вид на крыши соседских домов. Заливалась лаем собака, ночной страж что-то орал и...
Нильса передёрнуло.
Окно.
Значит, проклятая деревяшка врала ему о том, что выхода нет. Вот он - окно! Нильс уже чувствовал, как сквозь окно пробивается воздух истинной свободы. Он пах мокрой соломой, навозом и сточными канавами - какая, в конце концов, ему теперь была разница? Он вернётся домой, обнимет маму, сестру, отца и пусть его выдерут как макарову козу. Зато - дома!
Рама была старой и полусгнившей. Замок-щеколда легко откидывался в сторону. Нильс закусил нижнюю губу - он боялся, что сейчас откроет глаза и проснётся, окажется в плену этого дома. А надежда обернётся всего лишь жестокой насмешкой.
- Стой.
В её голосе не было приказа, больше просьбы. Нильс ухмыльнулся, дернул окно на себя.
Крыши домов поплыли, почернели, затянулись черным маревом. Из недр окна на Нильсы выпрыгнуло - нечто. Черные руки схватили его за плечи, затрещала по шву рубаха. На него пялились зеленые зенки, разевался рот, полный почерневших, гнилых зубов. В ноздри ударил превратный душок.
Нильс завопил, пытаясь устоять на одном месте. Окна больше не было - им оказалось порождение ночи. Тьма забивала рот, лезла в ноздри, пробиралась в глаза, а мальчишка чувствовал, как безумие холодными пальцами стискивает его рассудок. Он повалился на колени, не в силах больше бороться с те, в чьей власти оказался. Он чувствовал, как его вытесняет на задворки собственного сознания, что его тело - уже и не совсем его, а скоро он и вовсе станет всего лишь воспоминанием. Черная тварь поднимется в его теле и...
Завизжало. На мгновение Нильсу показалось, что заработала врачебная дрель, которой он всегда так боялся. Чужак, нахраписто пробиравшийся в него, несмело отступил, будто получил достойный отпор, взвизгнул ещё раз. От этого можно было оглохнуть. Через мгновение мальчишка сумел различить скрипичные гаммы, поняв, кто пришел спасти его - в очередной раз. Яркий свет ударил в глаза, а чужак бросился наутёк, словно Нильс вдруг стал ему до жути противен. Мракота - кукла потом сказала, что его звали именно так, - уменьшался с каждой секундой. Только сейчас Нильс сумел заметить, что в комнате ни один из магических светильников не работал, а его спасительница, помимо скрипки, подталкивала ногой свечку на блюде. В конце концов, от чудовища остался лишь крохотный клочок, тень таракана, поспешившая спрятаться в ближайшей щели. Нильс сглотнул.
Зеркало как зеркало. Нильс показал самому себе язык. Одежда измазалась в пыли и неизвестно откуда взявшейся грязи. Он вытер лицо платком, поправил волосы. Смирение, о котором ему говорила Вереск, пришло само на пятый день. Домохранец с голубыми глазами теперь не был такой опасностью, какой казался при первой встрече. Ему нужно воткнуть что-нибудь металлическое прямо промеж глаз - и он уходил. Крысы не беспокоили - они будто привыкли к новому обитателю, впрочем, одна из них тяпнула его за палец. Вереск заставила мальчишку промыть рану, а потом жгла палец какими-то особо болезненными мазями. Он шипел и громко ойкал, но замолкал, ловя укоризненные взгляды куклы.
Она не высказывала никаких эмоций, а понять, о чём она сейчас думает было почти невозможно. Изредка в глазах пробегал оттенок чувства, но не больше.
Нильса не покидало чувство, что она постоянно присматривает за ним. Несколько раз он резко оборачивался, чтобы поймать её за слежкой, внимательно вглядывался в каждую щель, где бы она могла спрятаться - но никого не находил.
Зеркало кривлялось ему в ответ. Резная окантовка, очень похожая на канат была бронзовой и позеленела от времени. Мальчишка чувствовал во рту металлический привкус и морщился.
Ему очень хотелось домой. Он старательно гнал от себя мысли о том, что ему придётся остаться тут на очень долгое время. Отец, верно, оббивает пороги разнообразных "зи. Внестепенных и не очень, а они смотрят на него поверх очков, цокают язычками, скрипят перьями по бумаге, выводя воистину астрономические суммы.
Вчера он забрёл в кабинет мага. Каким-то чудом, а, может, ошибкой системы, его вывело в очень красивую, шикарную, но небольшую комнату. Кресло с резными подлокотниками только и ждало, чтобы в него кто-нибудь опустился. На полке один за другим стояли мутноватые овалы чужой памяти. Нильс протянул руку, чтоб смахнуть пыль, но поостерёгся - а вдруг там гадость какая? Мажье племя, может, какую гадость себе на память решила сохранить, а ему смотреть?
За стеклом большущего шкафа высилась марионетка. Крохотные ниточки уходили в крестообразную вагу, подвешенную на гвоздях. Острый нос, улыбка, очерченная угольком, вместо волос из под красного колпака выбивалась стружка, всем видом желая походить на чёлку. Шкаф напротив марионетками похвастать не мог, однако, был под завязку забит какими-то дипломами, бумажками, грамотами. Лихие подписи топорщились углами гласных и согласных, словно учительская похвала. Печати - словно кто-то решил собрать на одном листе всевозможные в мире - красовались сургучом и бескрайней синью чернил.
"Лучший куклодел"
"За вклад в развитие клуба"
"Золотой марионеточник года"
Старый Гром, казалось, при жизни только и желал, что отхватить титулов побольше. Если это было целью его жизни - то титулы он выбрал странные. Нильс подошёл поближе к столу. Треугольник обрамлённой бумаги гласил, что сие есть удостоверение Горма зи Карло о вступлении оного в клуб кукольников. Постыдное любопытство охватило мальчишку, окутало восторгом. Ему казалось, что он оказался на шаг ближе к разгадке появления Вереск. До этого он задавался вопросами и ими же докучал ей. Кукле нечего было ответить, и она уходила от разговора.
Чуть дальше от стола высился швейный агрегат - неприбранный, давно не знавший смазки, непокрытый чехлом. На полу, словно цветы, валялись обрывки лоскутов и ниток, блестела давно упавшая игла. Старый Гром, видимо, перед смертью успел нашить ей нарядов.
Посреди стола лежало яблоко. Красное, большущее, наливное - Нильс даже удивился, как не заметил его раньше. Есть хотелось до ужаса, а покидать кабинет мага, не осмотрев хорошенько было выше его сил.
Легкий смешок коснулся его ушей, и Нильс отпрянул в сторону. В этом доме следовало ждать опасности откуда угодно. Яблоко покатилось по полу, а после исчезло прямо на глазах мальчишки. Дверь захлопнулась - сама собой. Швейный аппарат, словно только и ждавший этого момента, застрочил. Лоскуты, нити, обрезки - всё это летело под иглу станка.
У Нильса сердце ухнуло в пятки, он бросился с кулаками на дверь - та и не подумала открыться. Ему вдруг захотелось, чтобы здесь появилась Вереск. На вопрос о том, бывает ли ей страшно, кукла лишь недоуменно интересовалась, что такое страх.
Он обернулся и не сразу понял, что ему делать - смеяться или плакать от смеха. Из под иглы швейного аппарата вышел лоскутной человечек. Он был с самого мальчишку ростом, сшит из лоскутов. Тут и там торчали обрезки нитей, вместо глаз - пуговицы, вместо рта - кривой, как разбойничий нож, шов. И что ему может сделать эта тряпица? Да такую он сейчас руками порвёт и...
Полотнище бросилось на него, как змея, тонкие ноги поспешили обвиться вокруг талии мальчишки. Только теперь он заметил блестящие кончики булавок на кончиках пальцев. Руки тряпки тянулись к нему, чтобы стиснуть удавкой. Он ухватил самопроизвольный пояс. С силой отдернул от себя - шитый человек легко поддался и соскользнул, обвис безвольной ношей в его руках. Нильс не успел даже понять, что произошло, как лицо коснулось болью, а с иглы скатилась капля густой красной жидкости. Тряпичный монстр отступил, пока Нильс схватил самого себя за лицо. Швейный аппарат работал и работал, не переставая. Тряпица стал мощнее и больше. Лоскуты собирались в ватные рукавицы, появился нос сразу из трёх вязальных спиц, вместо игл на руках - клацающие ножницы - целых пять на каждой руке. В шкафу что-то гремело, стучало о толстое стекло, пугая мальчишку ещё больше.
Нильс попытался прорваться к аппарату, но был встречен грозной тряпицей. В голове мальчишки билась только одна мысль - пока работает та злосчастная машина, его недруг будет набираться сил. Он становился опасней с каждым мгновением, а лоскуты, которые прострачивались в углу кабинета, тут же становились очередной заплаткой на большом цветастом теле.
Со стороны могло показаться, что кто-то схватил кучу разноцветного пластилина и смешал его воедино, и вот с этим теперь пытается бороться мальчишка. Безуспешно, потому как кулаки утопали в мягкой ткани, норовили застрять там, запутаться в нитях, зацепиться за что-нибудь. Щелкали ножницы, срезая волосы, портя одежку, стремясь пропороть кожу. Острый нос, как клюв металлической птицы целился Нильсу в глаз каждый раз, как тот подходил ближе.
Очень кстати Нильс вспомнил про нож, который носил с собой на случай встречи с домохранцем. Ему на миг показалось, что он спасён, но нож резал, рвал ткань в клочья, обнажал нутро тряпицы, а на том месте сразу же появлялась заплатка. Нити, словно цветастая борода, свисали с подбородка тряпичного монстра, а потом тот навалился на Нильса. Лоскуты обвили вокруг руку с ножом, стискивая её всё сильнее и сильнее.
Мальчишке казалось, что на него уронили мешок с песком, да не один. Тряпица запрокинул голову, собираясь ткнуть Нильса своим носом в глаз. Марионетка в шкафу точно так же запрокинула голову.
- Ты молодец, - сухо и немногословно похвалила его Вереск. Она явилась слишком поздно, когда тряпица вновь стал лишь кучей лоскутов, сложенных вместе, а Нильс, шипя от боли, зажимал плечо. Быстро краснела белая ткань рубахи на правом плече.
Словно по мановению пальца "зи" появились марля, запахло спиртом, Нильс поморщился. Ему вспомнилось, как он напоролся на гвоздь, а мама заботливо обрабатывала его рану, то и дело приговаривая, успокаивая, словно это могло заглушить боль. Вереск от излишней заботливости не страдала.
Ему чудом удалось подтянуть ноги, и отшвырнуть от себя тряпицу. Тот мешковато ухнул на пол, но поспешил подняться. Марионетка задергалась на нитях. Нильс сумел уловить связь между этим чудищем и куклой в шкафу. Дверца шкафа долгое время не хотела открываться, и ему пришлось разбить стекло статуэткой. Теперь осколки - и её, и загубленного ей стекла, щедро усыпали пол. Марионетка безвольно валялась на днище шкафа, покачивались из стороны в сторону обрезанные нити.
- Почему ты мне помогаешь? - немного погодя спросил Нильс, глядя на то, как Вереск ловко управляется с бинтом. Она не просила - требовала от него поднять руку, опустить, сделать что-то ещё - будто не она, а он был её куклой.
- Потому что я так хочу.
- Вереск... а ты помнишь... помнишь, как появилась? Как родилась? Тебя старый Гром сделал? Помнишь, когда осознала себя живой?
- А ты помнишь, когда осознал себя живым?
Нильс задумался. Самое дальнее из его воспоминаний было в три года, и то очень смутное. Но ведь как-то же до этого момента он жил...
- Ты говорила, что видела меня раньше. Ты знаешь путь на чердак?
- Нет.
Нильса распирало от вопросов. Если Вереск врёт ему, а ему очень этого хотелось, то она знает, где и выход отсюда.
- Как тогда ты определяешь, где я нахожусь? Я в этом доме плутаю и не знаю, в какую комнату попаду, а ты всегда... - он глянул в сторону развалившихся лоскутов, - почти всегда знаешь, где я и что со мной.
- Я часть этого дома. Или, может, сделана из него. Я почти чувствую, где и что происходит. Поэтому-то он иногда меня слушается
- Тогда ты можешь открыть выход?
- Нет. У тебя рука может всем телом управлять?
Нильсу вновь нечего было ответить.
Кабинет мага встретил его запахом черничного варенья. Блюдце с оным гордо красовалось прямо посреди стола. Будто предлагая отведать его прямо сейчас. Книги торопились друг к дружке в гости, и перелетали с полки на полку. Шкаф с разбитыми дверьми раскрывал пасть своих дверей, демонстрируя сиротливо лежащую на днище марионетку. Нильс со злости пнул шкаф - тот отозвался вздохом, но наказания не последовало.
Мальчишке хотелось крушить всё, что только попадалось на глаза. Наскочив со злости на швейный аппарат, он опрокинул его на пол - тот с гулом грохнулся, чуть не упав на этаж ниже. Интересно, а есть ли тут этажи ниже? Нильс ухмыльнулся - о чем ещё решила умолчать треклятая кукла?
Вчера вечером было холодно. Зябкий ветер тянул сквозняком сквозь множественные щели старого дома. Он кутался в одеяло и смотрел на последний непогасший магический светильник. Жутко хотелось спать, но он боялся, что вот-вот ухнёт в кромешную тьму, и мало ли какие твари решат им полакомиться? Его бросало то в жар, то в холод, докучала головная боль. Он уговаривал сам себя о том, что не заболел и с каждой секундой понимал, что это на самом деле так.
Вереск настраивала собственную скрипку. Она меняла струны с видом профессионала, который занимался этим всю жизнь.
Нильс болтал будто в забытьи, а она его слушала. А, может, и не слушала - было не так уж важно. Ему будто хотелось выговориться, излить самого себя, поделиться с кем-нибудь болью своих утрат.
Жизнь осталась далеко, там где мама и сестра, на краю наверно земли. Они любят его, ждут и плачут ночами. Прячет от всех глаза отец, потерпевший очередную неудачу. Сколько "зи" не предлагай, им некогда возиться. Дом старого Грома? Увольте!
Вереск не задавала лишних вопросов. Бесконечно немногословная - он был благодарен ей за это. Она слушала о том, насколько магам можно всё. Можно превращать людей в тыквы, можно душить кур, обратившись хорьком, можно запускать шарики в воздух, пугая по ночам ни в чем неповинных крестьян. Можно хватать мальчишек прямо с улицы и запирать их в странном страшном доме с полуживыми куклами. Последнего, впрочем, Нильс, сказать побоялся.
- А если ты не вернёшься домой - они заведут себе нового человека? - наконец, поинтересовалась Вереск. Это были её первые слова за весь вечер, а Нильс поперхнулся, зашелся сухим кашлем. Ему в какой-то степени стало смешно от такой глупости.
- Нет, конечно же. Им плохо будет. Они меня любят.
- Почему?
Нильс поискал причины, за которые его стоило бы любить - оных набралось едва ли на дюжину.
Как легко он ей поддался, усмехнулся Нильс. Доверился, решил, что кукла - живая, а она всего лишь ещё один обитатель этой чертовой дырки. Он клял дом, едва шепча слова, отрицательно качая головой. Полетело на стол сломанное перо, зашуршала сброшенная бумага. Он дергал ящики кабинетного стола, будто там должно было прятаться то, что он искал. Безумная улыбка касалось его губ, гуляла по лицу, норовила перерасти в хохот. Интересно, видит ли всё это Вереск? Или прячется от стыда? Хотя какой у неё стыд...
- Сердце есть, - будто сомневаясь в собственных словах, вдруг проговорила Вереск после ненадолго повисшей тишины. У Нильса пересохло во рту и хотелось пить, а все смешные истории он уже успел рассказать. Мальчишка переспросил её.
- Сердце. Дом большой - ни одно заклинание не может стабильно держаться так долго.
Старого Грома не было вот уже почти пятнадцать лет с небольшим. Любое заклятие и в самом деле должно спадать. Даже староста тогда обратно из борова человеком стал. Новых привычек, впрочем, не позабыл, но...
- Почему ты не рассказала о нём раньше?
Вереск не ответила, тупо уставившись в одну точку, как и всегда.
- Почему? - неведомо откуда взявшаяся злость взбурлила в мальчишке.
Она же бурлила и сейчас. Ящик перестал хлопать дверьми, и Нильс вытащил на свет марионетку - всё так же чернела угольком рисованная улыбка. Съехал красный колпак, обнажив в самом деле волосы из древесной стружки, покачивались, будто на ветру, обрезанные нити. Он швырнул марионетку в угол, будто это именно она виновата во всех его бедах. Вереск - Нильсу было жутко больно от той догадки, до которой он дошёл, из-за которой случился скандал.
Он кричал, много кричал. Вспоминать не хотелось, что кричал. Сапожники, верно, покраснеть должны были, что он кричал. Богатый словарный запас позволил ему просклонять злосчастный оживший кусок дерева как только можно и нельзя.
Она ведь игралась им. Ему-то казалось, что он на самом деле человек, ан нет же - и к нему она умудрилась привязать крохотные ниточки. И дергала, дергала, дергала. Нильсу нравилось винить куклу во всём том, что произошло. Услужливое воображение рисовало ему картины того, будто это она специально подпилила те доски, дабы он свалился с чердака. Что домохранца тогда на него - тоже она. И мракота, и лоскутник - всё она.
Ей было одиноко. Скучающая безвольная душа на протяжении вот уже скольких лет томилась во чреве древесной куклы и в плену волшебного дома. Одиночество - едкое, разъедающее, мерзкое и противное. Неудивительно, что мальчишка стал для неё своего рода отдушиной. Привязать его к себе хотела. Он хмыкал, вспоминая, как кукла обрабатывала ему раны, как приказывала кухне приготовить для него обед, как показывала, где находится уборная. Теперь-то перед ним раскрылись причины такой внекукольной заботливости...
Под столом ничего не было, как и под стулом. Нильс заглянул даже под шкаф, будто в надежде, что такая-то важная вещь могла туда закатиться. Интересно, как это сердце может выглядеть? Ему вдруг вспомнились те сердечки, что глупые девчонки дарили на не менее глупый праздник. Натка, помнится, даже подарила ему такую и...
Сердца не было. Нильс что есть силы стукнул кулаком по столу. Будто Сердце Дома сейчас испугается и явится перед ним во всей красе.
Злость заставила его метнуться к книжной полке с чужими воспоминаниями. Овалы памяти падали и громко звенели напоследок, словно умирающее воспоминание. Он касался их всего на секунду, но видел - не до конца, урывками, лоскутами, эпизодами.
Тяжело дыша, он расплакался - по настоящему, громко, в голос. Кресло приняло его крепкий зад с тяжелым вздохом. Набух правый подлокотник, чуть приподнялась подушка, да тем дело и кончилось. Нильс удрученно выдохнул.
Странный был человек Горм зи Карло. Замкнутый человек, которого недолюбливали свои же, другие "зи". Кукольник, коллекционирующий воспоминания чужих детских игр, а Нильс был уверен, что воспоминания в самом деле чужие. Ему вдруг представилось, как он сидел в этом вот кресле и вырезал ножом кукольное личико. Миловидное, с прорезями для глаз, немного пугающее. Он назвал её Вереск или она сама придумала себе это имя? Нильс хотел спросить и запнулся - спрашивать было не у кого. Он велел ей больше никогда не попадаться ему на глаза, иначе он расколотит её вдребезги. Вереск не пыталась оправдываться - она просто молча смотрела за его раздражением и юношеской яростью. Он размахивал руками, будто собирался взлететь. Он ругал её на чем свет стоит. И вот теперь, зная, что для освобождения ему нужно сердце - он не подозревает, где его искать. А та, что могла знать теперь никогда не придёт - укрылась, наверно, где-то в своём уголке и...
Ему стало обидно и он почувствовал себя обманутым во второй раз. Будто Вереск выдумала особый, хитрый план, чтобы оставить его при себе. Он стукнул кулаком по выпирающему подлокотнику. Тот спружинил от удара, плавно опустился вниз - Нильса коснулся испуг. Неужели он таки умудрился навлечь на себя гнев дома? Последние полчаса ведь он только этим и занимался...
Книжный шкаф посторонился и отошёл в сторону.
- Стой, - её возглас остановил его в тот самый момент, когда он уже почти скрылся за входом. Это был самый настоящий окрик, полный живого волнения. Нильс обернулся в удивлении - Вереск стояла, смотря на него снизу вверх. Храбрый портняжка на глупого великана. Нильсу захотелось помотать головой, отгоняя прочь подобные сравнения.
Он усмехнулся - пришла всё-таки. Одумалась в самый последний момент и решила придержать его поближе к себе. Он ждал, что она будет говорить, оправдываться, делать хоть что-то. Шмыгнет серым пятном у него под ногами и перегородит собой вход. Она стояла, молча наблюдая за тем, что он будет делать дальше. Мальчишка скривился от отвращения - будто он её подопытная крыса, а она смотрит, смотрит, смотрит. Он сделал шаг и Вереск подняла правую руку. Натянулась, скрипнула старая стяжка шарниров, обещая лопнуть в любой момент.
- Стой, - повторила она уже более спокойным, отрешенным голосом. Кукольным.
Ему хотелось сказать ей что-нибудь на прощание. Что-нибудь донельзя обидное. Будто язык или зад противнику показать и дать деру. Но не осмелился и сделал шаг за порог - самый смелый в своей жизни шаг.
- Дурак! - крикнула она ему в спину.
- Дурак, - Вереск почти нечего больше не говорила, лишь изредка обзывалась. Нильс не противился. Дурак он и есть дурак, иначе не скажешь. Каменный карман смотрел на них старой кладкой и тупиком со всех четырёх сторон. Ему вспомнилось, как смело он шагнул, надеясь, что дверь за ним захлопнется. Она и захлопнулась.
Только сейчас, когда злость унялась, а на смену ей пришел здравый смысл, он понял, что чужак в этом доме. Чужак, приблуда и вор. А воров волшебные дома в потайные комнаты не пускают. В ловушку - пожалуйста, а вот в тайную комнату - тут уж извините...
Ему хотелось попросить у куклы прощения. Вереск была точно такой же пленницей, как и он сам - и что только заставило её броситься за ним следом? Она не упрекала его, не ругалась, и не пыталась успокоить. Просто монотонно повторяла одно и то же слово.
Слёз для того, чтобы заплакать - не было. Страх где-то припозднился, и не торопился перерасти в панику. Было на самом деле очень душно и хотелось пить. Он кашлял и чихал, чувствуя, как нарастает простуда.
На них, словно с укоризной, смотрели книги. Старый Гром, Горм зи Карло, видимо, был большой любитель чтения, а потому не отказывал в оном удовольствии даже ворам. Пусть, значит, сидят себе, ума набираются.
- Тебе стыдно должно быть, - вдруг проронил Нильс. - Стыдно. Почему ты раньше молчала? Почему не говорила про сердце дома?
- Ты бы искать пошёл.
- А сейчас тогда зачем рассказала?
Вереск не ответила. Наверно, и сама не знала ответа. Нильс встал, вытер потные ладони о грязные штаны, шмыгнул носом. Провёл рукой по старинной кладке, присвистнул. Редкие лучи света вырывали тугое тело мокриц, от стен пахло старостью и сыростью.
- Думаешь это просто? - наконец, спросила она. Нильс не сразу понял, о чём она говорит. - Быть куклой - думаешь, это просто? Просто ходить по большому дому и смотреть чужие воспоминания? Читать старые записи, вспоминать о том, что ты всего лишь - вещь? Что есть те, которым можно всё? Что они могут - всё, а ты ничего?
Теперь Нильс не знал, что сказать в ответ. В горле страшно пересохло, будто он целый день провёл в пустыне. Вереск что-то помнила - нехорошее, мрачное и связанное с хозяином этого дома. Помнила и не помнила одновременно - будто память обратилась лоскутным одеялом.
- Мне всегда хотелось понять, что такое человек. Не из книг, а вживую. Почему любят? Почему дружат? Тебе когда-нибудь предлагали сладкий пирог?
Нильс облизнул высохшие губы, громогласно чихнул.
- А теперь представь, что вместо него тебе накрошили в ладонь и предложили наслаждаться?
Нильсу не хотелось молчать, но он не знал, что сказать. Её слова обвинением висели над всем человечеством сразу. Да что там, над всем миром, что посмеялся над ней. Не пожар, а огарок, не звезда, а искринка.
- Думаешь, очень хорошо осознавать, что ты почти человек? Что ты можешь почти всё то же самое, что и человек, но ты никогда им не будешь? Это как тянутся к облакам - кажется, что только заберись малость повыше и поймаешь за белый край...
Нильсу вспомнилось, как Вереск переодевалась. Как плескалась вода в плошке, а она купала свою не лишенную женственных форм фигурку. Как она старательно расчесывала волосы, как... тысячи "как", и лишь одно верное.
Как человек.
Помолчали. Вереск теперь, казалось, жалела о сказанных словах, а, может, ушла в собственные раздумья. Мальчишка же больше не мог сидеть на одном месте. Драться с чудами этого дома, бродить по комнатам и коридорам - ему хотелось делать хоть что-нибудь. Он шарил по каменой плитке - в книжках герои всегда так делали, когда оказывались в ловушке. Какой-нибудь камешек сдвинется, и тогда откроется потайной лаз. Ага, подтвердил здравый смысл. Откроется, а там ещё одна ловушка. Ловушек-то тебе на сегодня мало было...
Вереск поднялась и не посчитала нужным отряхнуться от пыли. Мальчишка следил за её действиями с нескрываемым любопытством и удивлением. Она прямо таки горела самой настоящей решительностью. Словно ей пришла в голову очень удачная мысль, и ей не терпелось её опробовать.
- Нашла что-то? - мальчишка не сумел удержаться от вопроса. Вереск же замахнулась крохотным кулачком на каменную стену, ударила из всех своих малых сил и...
Стена сдвинулась в сторону до того, как она ударила. Ловко избежала взбучки, словно не желая связываться с ожившей деревяшкой. Нильс следил за этим действом с замиранием сердца. Кукла шла в решительную атаку, разве что не грудью бросаясь на кирпичи. Дом отодвигал стены в самый последний момент. Хорошенько размахнувшись, Нильс последовал её примеру - и взвыл от боли. От его зуботычины каменная плита уходить и не подумала. Сквозь боль, шипя проклятия, Нильс вспомнил слова Вереск о том, что она, кажется, сделана из этого дома и является его частью. Ему вдруг вспомнились царапины на её теле, вмятины и крысиный укус. Наверняка всё это как-то, да отзывалось.
Он подул на ушибленный кулак, когда перед ним разверзся пролом - камень осыпался, устав сопротивляться попыткам куклы разбить себя и решил подарить ей долгожданную свободу.
Она вывела его самого. Угрюмая, утлая и пугающая крохотная фигурка механически двигалась, разом растеряв былую прыть. Ему хотелось спросить, не поломалась ли она?
- Вереск - осторожно позвал он её. У него горели уши от стыда и он не знал, как извиняться за вчерашнее.
Она молчала, предлагая ему тоже самое. К чему лишние слова? Просто надо идти. Её походка становилась торопливой. Нильс был больше неё, но еле поспевал следом. Всё время пути мальчишка наблюдал изменения. Гасли светильники, изредка погружая и не без того мрачные коридоры в пучины кромешной темноты. А потом резко загорались. Под потолком раскачивались люстры, зажигая свечи. Несколько книг стукнули Нильса по затылку во время перелета с места на место. Они падали на пол, шурша страницами, и мальчишке начинало казаться, что они это сделали специально.
Стол зашевелился. Истлевшая от времени скатерть рваными клоками свисала с него, роняя на пол клочки бахромы. Нильс сделал шаг назад, как только это увидел. По-заячьи колотилось сердце, умоляя его бежать обратно, в каменный карман. Там сухо, тепло и спокойно.
- Быстрее, - потребовала от него Вереск, перейдя с шага на бег. Нильс метнулся за ней. Будто необъезженный скакун, встав на дыбы, стол забил передними ножками по воздуху, а после метнулся им наперерез, желая закрыть выход.
За спиной ухнуло - стол колотился в дверной проём без возможности последовать за беглецами. За беглецами? Нильсу хотелось усмехнуться - отсюда особо никуда не денешься.
Сундук, столь долго ждавший своей добычи, плюнул в них старыми тряпками. Бельё мага - разноцветное и битое молью дождём падало прямо на Вереск. Кукла путалась, падала, высвобождалась. Нильс то и дело нагибался, чтобы помочь ей.
Скатерть бросилась на них сзади, словно желая накрыть плащом. Мальчишка видел, как она складывается вдвое, как краями тянется к его глотке. Он выхватил нож. Лезвие ежедневно затачивалось заклинанием и вспороло скатерть как простую тряпку. Дернувшись, почти как человек перед смертью, скатерть осела на лезвие клинка.
Сундук стоял, разинув крышку, словно наделся швырнуть в них чем-нибудь ещё, а может приглашал прыгнуть прямо в него. Они, не скрывая презрение проигнорировали его предложение.
Дом взбеленился. Если раньше он смотрел на чужака сквозь пальцы, лишь изредка прибегая к попыткам избавиться от него, то сейчас взялся за дело всерьез. И ещё он, зачем-то, пытался помешать Вереск дойти туда, куда они шли.
Тугие струи воды почти сбивали их с ног. Шланг, словно железная змея, шипел, скрипели ржавые донельзя трубы. Воды вперемешку с нечистотами, обдавали вошедших затхлостью.
- Возьми меня и иди. Пожалуйста. - Вереск не могла устоять, то и дело поскальзываясь и падая от тугих струй воды.
В следующей комнате их ждали стулья. Грозные, четырехногие, с подушками, мирно стоящие всё это время. Нильсу даже вспомнилось, как почти неделю назад он хотел поставить их друг на дружку и выбраться наружу.
Дом сопротивлялся, как только мог - всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Будто он в одночасье заболел, залихорадил и не знал как справится с своей болезнью. Но о причинах оной он знал. В какой-то миг Нильсу показалось, что они идут в бесконечность. Что конца тряпкам, полотенцам, кухонной утвари и взбунтовавшейся мебели попросту не будет. Он чувствовал, как тают его силы от беготни, треволнений и попыток избежать очередной ловушки. Болезнь брала своё, превращая их путь в самую настоящую пытку. Щерились раскрытыми окнами мракоты, домохранцы следовали разве что не по пятам. Машинка, верно, решившая изменить своему местоположению, встречала их в гостиной, пытаясь сшить ещё одного лоскутника. Мерзкая марионетка, словно глупая насмешка над Вереск, плясала на новых ниточках.
А потом всё закончилось.
Комната как комната - ярко горели магические светильники. Резные ножки мебели притягивали взгляд, лакированное дерево так и блестело, пуская солнечные зайчики. Роскошный диван приглашал поскорее опуститься на него. И пугающая тишина, от которой Нильс успел отвыкнуть. Он инстинктивно ждал, что сейчас шкаф раскроет ящики, что книга зависнет перед ним, похвастается корешком, покажет язык закладки, и стремглав ринется на соседнюю полку.
Ржавая толстенная цепь свисала с ржавой же клети, что стояла на одном из столиков. Для совы, удивился Нильс? Для совы уж очень низко...
На него смотрели стены. Гордый, надменный и не такой уж и старый Старый Гром. Горм зи Карло был запечатлен художником во всей своей красе. Полуулыбка, царственное выражение лица, руки упирались на резную трость. Две девочки смотрели на Нильса с двух других стен, совсем ещё маленькие. Проказник ветер задирал их юбки и платья, а они смело сжимали скрипки, будто назло стихии. Четвертый портрет он сумел разглядеть лишь после того, как зашел внутрь - взгляд нарисованной женщины был обращён на своего мужа. Или не мужа, Нильс толком не знал, только догадывался.
Вереск неуверенно шагала по ворсу ковра. Ещё никогда столь решительная кукла не выглядела столь взволнованной. Она делала маленькие шаги, будто боясь оступиться. Кукла вертела головой вокруг своей оси. Нильсу на какой-то миг показалось, что ей здесь неуютно, что она смотрит не с отрешенностью - с отвращением. Будто вокруг неё собралась целая куча крыс - и вот-вот погребет под собой. Мальчишке самому стало мерзко от такого сравнения. Он сглотнул, всё ещё дивясь тому, что ничего не случилось. Что на него никто не нападает, не пытается остановить, задушить, съесть. Неестественно, ненормально. Рука плясала на поясе, тиская потеплевшую рукоятку ножа.
- Это ЕГО комната, - наконец, проговорила кукла, а до Нильса, наконец, дошло, почему так тихо. Дом боялся тревожить личные покои мага. Рабочий кабинет - сколько угодно, а вот...
- Зачем мы тут? - наконец, решился он на вопрос.
- Если у Дома есть Сердце, то оно должно быть здесь.
Нильс поник. Это было равносильно поиску иголки в стоге сена. "Зи" любили зачаровывать всякие предметы, являющиеся источниками их силы. И с чего Вереск взяла, что сердце именно здесь?
Она поясняла короткими фразами. Здесь никогда ничего не двигается, здесь всегда всё стабильно. Эта комната единственная, в которую не может войти никто без её разрешения. Даже каменный карман мальчишке удалось самому отыскать, а в эту комнату его не пускали.
Ну да, верно, ворам в такие хоромы путь заказан.
Тетрадь сиротливо приютилась на самом краю. Шитая кожей обложка, умелые стежки профессионала. Ни заголовка, ни какого либо вступления не было - Горм записывал в тетрадь некоторые из своих переживаний. Нильс опустился на диван.
Горм зи Карло оказался человеком злобливым и желчным. Он радовался каким-то чужим мелким неудачам, слал неудержимые кары на соперников, страшными словами клял всех несогласных. Он расписывал что-то про свою работу и Нильс не мог взять в толк, о чём идёт речь - ученые и магические термины бежали в единой строке с сквернословием. Об одном из своих коллег по кукольному клубу он то отзывался с восторгом, то низвергал с воздвигнутого им же пьедестала.
Кар зи Барабас - Нильсу вдруг вспомнилось имя того мага, что очень гневался, когда не смог попасть в этот дом. Мама рассказывала Нильсу о том, что он прикатил в самоходной телеге без лошадей, что была увешана куклами и шитыми игрушками. Она рассказывала ему это почти каждую ночь, когда он требовал сказку.
Тетрадь, казалось, стыдилась тем, что раскрывала чужие тайны и торопилась закончиться. Последней записью Горм сообщал, что утянул у ныне ненавистного им зи Барабаса золотой ключ, а теперь готов. К чему именно, не пояснялось.
Вереск не двигалась. Наверняка она была здесь уже не один раз. Искала ли она сердце? Скорее всего, потому и надеялась, что Нильс даст ей какую-то подсказку.
Брошенная тетрадь заскользила по столу. Нильс поднялся - выход из комнаты ему теперь заказан. Кукле дом ничего не сделает, а его будет изводить всеми возможными и невозможными способами? Он разозлился сам не зная на что. Не расскажи ему Вереск про сердце, не затей он всей этой кутерьмы, возможно, прожил бы ещё пару недель, а там какой-нибудь "зи" и вызволил бы его отсюда. А теперь он обречен.
Ком, подкативший к горлу, резко запершил. Нильс закашлялся, его повело в сторону - болезнь надавила на него внезапной дурнотой. Мальчишка нелепо взмахнул руками, задел книжную полку - та опасливо покачнулась. Подставка для книг в виде кошки угрожающе качнулась и устремилась в прощальном полёте на пол.
Ключ - золотистый, с резной бородкой, торчал из разломленной натрое подставки. Нильс не успел заметить, как Вереск оказалась рядом с ключом. Деревянная молния рухнула на колени рядом с железкой, касаясь золоченого металла.
- Йа... - протянула Вереск. Она вздрогнула, как от удара, медленно повернулась к Нильсу. Мальчишка смотрел на неё - куклу корёжило. Она дрожала, будто от холода. Слова повисли у парнишки в глотке, да так там и остались. Их подгоняли вездесущие вопросы, ответов на которые не будет.
- Сволочь, какая же... сволочь. - голос Вереск предательски дрогнул. По настоящему, по живому, по-человечески.
Дом зашевелился. Его затрясло, будто от дикой лихорадки, послышался треск ломаемых перегородок. Крыша обвалилась, почему-то решил Нильс.