Михаил Булгаков, написав замечательный роман "Белая Гвардия", почувствовал некое всё более нараставшее томление, закончившееся созданием "Дней Турбиных". Примерно то же случилось со мной после "Праздника по-Красногородски". По законам жанра, многое из жизни моих пацанов осталось несказанным. Особенно жаль было наших неповторимых песенок, которые мы горланили шатаясь по ночным улицам или расположившись в какой-нибудь заросшей бурьяном канаве. Так и написались в конце концов "картинки".
Действующие лица: В о л ч о к, В а д и м, Е р м а к, С е р е ж к а, Ж о р к а П у п о к и другие.
К а р т и н к и п о с л е д н и е
1-е п о х о р о н ы
Бедный глинобитный дом под двускатной крышей, двор, заросший усыхающими травами, с несколькими вишнями и жерделами, огороженный темным деревянным забором с перекошенной, болтающейся на одной верхней петле калиткой. Перед порогом дома гроб и тихая толпа.
Г о л о с а.
- О чем только думал? Без отца рос - и сыну своему такую же судьбу уготовил.
- И такое ж оно еще молодое...
- Да, отколол номер. Кто б мог подумать: до двадцати пяти не дожил.
- А все водка проклятая! Зальют глаза, и уже ни о матери, ни о жене, ни о детях...
Слышен рокот мотора. Толпа оживляется.
- Катафалка приехала. Все! Прощаемся с Вовой, да будем выносить.
На передний план выступает группа парней. Сноровисто подымают на плечи гроб. Свет гаснет. Слышен топот ног, женское скуленье, переходящее в вой... Когда вновь загорается свет, все сидят за столом под вишней, которая метрах в пяти от места, где стоял гроб. В одном углу стола парни, выносившие гроб.
В а д и м. Пацаны, до сих пор не пойму, зачем он это сделал? Если разобраться, кроме жизни, ничего у него не было. Жуть. Третий день ничего не могу есть. Никогда не думал, что так бывает.
В о л ч о к. Ну пить-то ты можешь. Давай, пей. Поехали. За Вову! /Пьют/. Хороший был пацан. Уговорить, фактически, на что хочешь можно было. Добрый пацан!
Ж о р к а П у п о к. Я его за день до смерти видел. Веселый. Здоров! Как дела? Как в Польше...
С е р е ж к а С п е к у л я н т /причитающе/. Володя ты мой, Володя! Ты был моим самым дорогим другом. Как теперь без тебя дальше жить, просто не знаю.
В а д и м. Ха-ха-ха... С каких это пор? Ему помереть надо было, чтоб попасть в твои лучшие друзья?
В о л ч о к /задумчиво/. У Вовы Ермака это было в крови. Помню, как-то на Первое мая, когда нам было лет по двенадцать, мы с ним нажрались. Обнялись, держимся друг за друга, переходим Коминтерну, он и говорит: давай под грузовик ляжем, чтоб задавил. Мать ему только что по затылку дала, он решил отомстить. А чо, говорю, раз надо, давай. Легли на булыжники в праздничном. Едет автобус, шофер затормозил, выскакивает с заводной ручкой. Падлы, сыкуны! Мы - рвать... Ну поехали!.. И еще раз. Не берет что-то.
П у п о к /очень удовлетворенный двухразовым приемом водки/. А помните, шли мы на Дон купаться. Вдруг черная туча - и как из нее хлынуло. Мы бежать. Ермак впереди. И тут перед ним молния как вдарит в железный столбик. Аж запах пошел. Мы попадали в грязюку. Ермак вообще неподвижный. Но дождь нас быстренько в чувство привел. Мы вскочили, увидели, что все живы, стали прыгать, песни орать. Ермак таращился- таращился и тоже запрыгал, закричал, спустил штаны и небу жопу показал. Смеху было...
В о л ч о к. Выпьем!
В а д и м. А я последний раз видел его с гитарой. Смотрит в самоучитель, тренькает, и что-то не дотренькивается. Вова застенчиво улыбается, говорит мне: "Вот же ж, гад, в этом месте мне бы еще чуть-чуть!"
П у п о к. А помните, как Вовка подцепился на допотопный драндулет, борт оторвался, и он с ним в обнимку покатился в пыли. Мы тоже тогда со смеху все попадали.
В о л ч о к /грохает кулаком по столу/. И сейчас было бы очень смешно, останься он жив. Это ж надо! На ремне от штанов привязался к кровати, присел - и готов.
В а д и м. Да. Всю жизнь ничего не получалось, и вдруг пожалуйста...
В о л ч о к /вздрогнув, явно поражен/. Ну, Вадя, ты как то ружье, которое раз в сто лет само стреляет.
С е р е ж к а. Что вы здесь порете! А у вас что получалось? На драндулет он какой-то цеплялся... Не было этого. Пацан умер, так они теперь могут что хочешь о нем рассказывать.
В а д и м. Ты чего? Не понимает! Пацаны, он не понимает.
С е р е ж к а. Да! Да! Вам бы только с кого посмеяться. А Вова Ермак был смелый. С Косого мне надо было получить. Вова, говорю, пойдем, он меня обидел. И мы пошли и побили поганую косую рожу. Вот каким был Вова. Вот что надо помнить.
В а д и м /себе/. Этого я не понимаю. /Волчку/. Хочешь, еще выстрелю?
В о л ч о к. Давай.
В а д и м. Сережка - величина неизменная: в любом случае активный дурак. Сейчас он старается прилично оплакать, быть в этом деле лучше всех.
В о л ч о к. А тебе разве не жалко?
В а д и м. При чем здесь жалость? Я поражен, я хочу понять. Когда-то у нас была прорва времени. Мы не знали куда себя деть. И вдруг придумаем какую-нибудь совсем дикую игру. Бегаем, хохочем, в конце концов падаем на землю и говорим друг другу: вот бы нас в кино показать. В такие минуты верилось, что мы талантливые, впереди все будет хорошо. Но вот Ермакова жизнь кончилась. И так как ничего хорошего в ней не было, настоящей ее считать нельзя, настоящая у него - только смерть!
Волчок пьет один, думает, хмыкает. Глядя на него, Жорка Пупок тоже проворно опрокидывает рюмку в рот. Сережка причитает со слезой в глазах: "Эх, Володя! Ты был моим солнцем. Зачем ты нас покинул, как нам теперь без тебя..."
В о л ч о к. Интересно, кто из нас будет следующим?
В а д и м /теперь он вздрагивает/. Ты что? Нельзя об этом. Не нам это решать.
В о л ч о к. Страшно?
В а д и м. Да. Конечно.
В о л ч о к. А все-таки...
В а д и м /вдруг смеется, отвлеченный усилившимися Сережкиными причитаниями/. В любом случае это будет самый дорогой, самый смелый, самый замечательный из нас. /Подымается над столом/. Вот что, мальчики, здесь не свадьба. Пошли в пивную добирать.
П у п о к. И завтра будем?
В а д и м. А как же? Чем больше мы здесь будем пить, тем лучше ему будет там.
2-е п о х о р о н ы
Обстановка и толпа примерно те же. В гробу лежит Жорка Пупок.
Г о л о с а.
- Ай, ай, ай... Или мы для вас не старались? Ведь все, что могли. Ничего, конечно, мы не могли, но это же надо понимать.
- И не говори. Соберешься поесть, а потом думаешь: я-то большая, а он маленький; я жила, а он нет; я могу потерпеть, а он ничего не соображает, ему хочется...
- Кашлял Жора в последнее время. Аж закатывается. Не больной ли ты, говорю, брось эту соску.
- Откашлялся Жора.
В а д и м /в сторону/. Жизнь вроде как освобождается от неумелых. Жорка был самый безалаберный. Шофером мечтал быть - не потянул. Что там! В нашей шараге элементарного печного дела не освоил. На шабашки пробовали брать - сачкует. Один талант был - чутье на выпивку. Другой раз на последние пятаки возьмем бутылку, только разливать - и Жорка тут как тут, словно чёрт из подворотни... Но лишним человеком язык не поворачивается его назвать. Иногда он был очень смешным. Помню, все мы вдруг принялись колоться. Жорка имя свое захотел на руке. В первый день он вытерпел букву "Ж". Мать поколотила. На второй день букву "О". Снова был бит. Тогда решился на остальные три: "РИК" - еще получил, но заветное ЖОРИК навечно запечатлелось на кулаке... (Слышен рокот автомобильного мотора). Вот! Один катафалк его сбил, другой приехал забирать. Такое надо уметь придумать. Удар, говорят, поднял его вверх, он метров семь летел по воздуху, а ботинки с ног улетели еще дальше. В полном смысле этого слова, отбросил тапочки. Надо бы что-то сказать, но ничего не лезет в голову. Все пьянка, пьянка. Все по пьянке, даже смерть...И ни Волчка, ни Сережки. Один опять сел, второй на море уехал загорать и пиво пить.
3-и п о х о р о н ы.
Обстановка та же. В гробу Сережка.
Р о з к а /жена Сережки, потрясая кулаками над лежащим в гробу/. Гад! Сволочь! Догулялся. У, подлюка... Бил. Чуть что ему не так - ведром по голове, кастрюлей по роже. Абортов по пять штук в год. Книжку сберегательную свою проиграл и мою хотел. А я хитрая, я свою спрятала. Па-ра-зит. /Вдруг громко, безутешно рыдает. Постепенно теряя силы, присаживается перед гробом на стул/. Сереженька, родной. Будет у меня еще что без тебя? И зачем ты с этим гамадрилой Ворошиловым связался. Одну бутылку водки на лбу у него разбил, вторую...Зачем, а? Ну отсидели вы по одному делу. Так ты ж после срока в армию ушел, честной службой вину искупил. А как Ворошилов освободится, первый бежишь пить с ним и рассказы про тюрьму слушать. Тебя к нему - смерти своей - как магнитом тянуло. Вот он и всадил по самую рукоятку...
Сквозь толпу протискивается женщина, как и Розка, годов тридцати, полная, статная. Как и Розка, она с распухшим от слез лицом. В руках у нее огромный букет алых роз. Она кладет их на грудь покойного.
Ж е н щ и н а. Прощай, Сереженька, дорогой. Ааа...
Р о з к а /пронзительно смотрит на рыдающую, медленно подымается со стула/. А это еще что здесь за бляди? Кто это такая? Люди, объясните мне, кто она такая?..
Пока Розка вопросительно огладывает толпу, Волчок сильной рукой грубо оттаскивает женщину от гроба.
В о л ч о к. Ты чего? Она законная. Уйди.
Ж е н щ и н а. Сережа мой. Могу я с ним проститься по-человечески?
В о л ч о к. Уйди. Она психованная. Цирк будет, если еще и ты рядом с ним ляжешь. Нет там для тебя места. Уйди!
Р о з к а /вновь набрасывается на покойника с кулаками/. Ах ты сука! Говорил, два у него дома: я и пивнушка. У тебя, суки, три их было! Я, пивнушка и лахудра. /Бросается сквозь толпу/. Вовка, где здесь тварь одна подлая скрывается? Я догадывалась. Дежурства у него ночные... Брешет, думаю. Так оно и есть.
В а д и м. Роза, вокруг свои. Тебе что-то мерещится.
Р о з к а. Да цветы же вон принесла.
В а д и м. Цветы все несут. Глянь сколько.
Р о з к а. Только что была.
В о л ч о к. Не выдумавай.
Р о з к а /вдруг сдаваясь/. Неужели я правда чокаюсь? Ребята, налейте мне водяры.
Чуть в стороне от толпы, повернувшись к людям спиной, Волчок наливает ей полный граненый стакан водки. Розка пьет, горько кривится, утирается рукавом. Некоторое время молчит, выпучив глаза, прислушиваясь к борьбе собственного организма с алкоголем. Организм, похоже, принимает яд. Розка улыбается, свойски подмигивает Вадиму и Волчку, грозит им пальцем.
В о л ч о к. Молодец.
Р о з к а. Ничего я не чокаюсь. Бог любит троицу...
В а д и м. На четвертый богородицу.
В о л ч о к. А на пятый спас!
Р о з к а. Ля-ля, ля-ля, ля-ля.../пританцовывая, возвращается к гробу/.
В а д и м / отбегая в сторону, трясется от смеха/. Ну и похороны! Сережка был ужасно активный и в тоже время глупый человек. Я сам раз пять готов был его убить. Еще он сделает это, это и это, говорил я себе, и прикончу. Но смерть он принял от почти такого же придурка, каким был сам. Аминь!.. А смерть очень серьезная штука. Она, может быть, самое главное, о чем должен помнить человек. Она как бы дана в помощь жизни.
4-е п о х о р о н ы.
Кладбище. Полутьма. Мечется прожектор, высвечивая гробнички с датами рождения и смерти Ермака, Пупка, Сережки. Много народа в полном молчании стоит около свежевырытой могилы. На земляном холме гроб с телом Волчка. Слышны слова могильщиков: "Прощайтесь! Ваня, дай конца..." Стук молотка, шелест посыпавшейся земли, глухой удар легшего на дно ямы гроба. Скулящий одинокий женский голос: "Братец! Братец дорогой..." Люди начинают двигаться, бросая в могилу землю. Вдруг прожектор упирается в четвертую, еще не ставшую на место, свежевыкрашенную гробничку с надписью: "Волчков Владимир Иванович, родился 9/11-37г. - умер 5/6-69г."
К а р т и н к и п е р в ы е
1-я
Непроглядная тьма. Вой сирены. Гул приближающейся самолетной армады. Гул становится всепоглощающим. Но и он тонет в грохоте страшной силы взрывов. Земля содрогается, над ней проносятся шквалы, слышен треск разламывающихся деревьев, грохот сорванных крыш и падающих стен. Человеческие крики ужаса - самое слабое в этом светопреставлении. Бомбежка постепенно истощается. Уже не армада, а отдельные самолеты кружат, строчат из пулеметов, сбрасывают легкие бомбы. Появляется тусклый свет. Под низким потолком подвала стоят, сидят растерзанные люди, некоторые почти голые. Все слушают, подняв головы вверх, падая на пол, когда вой моторов становится нестерпимо близким, причем, взрослые накрывают собою детей. Удушливое, загнанное: "Гады, гады..."
2-я
Свет нормальный. Тишина. В комнате с неровными стенами, с глиняным мазаным полом, по которому бегают мыши, на кровати сидят дети и хнычут: "Сухарика... Сухарика хочу". Вдруг один, крепко спавший, подпрыгивает и кричит: "Горбушка! Кто взял мою горбушку? Только что мама мне под подушку сунула". Он требует, плачет: "Отдайте мою горбушку!" - и начинает драться. Свалка, дети падают на пол, голодные мыши разбегаются по углам.
3-я
Заросший травой перекресток. Угловой участок земли, на котором старый потемневший бутовый фундамент да несколько беспорядочно растущих жердел и вишен. Под деревьями сидят ребята в возрасте от пяти до тринадцати, человек десять. Шестеро играют в карты.
Г о л о с а р е б я т.
- Куда косишь? Так и косит, так и косит...
- Нет бубей, так х.. бей.
- В масть! Я выскакиваю.
- Я тоже. Я не дурак.
Четверо освобождаются от карт. Остаются Вадим и Сережка.
В а д и м /размышляя над картами, тихо напевает/.
Мою милку ранили
Да посеред Германии,
Вместо пули х.. воткнули
В лазарет отправили.
С е р е ж к а. Поешь? Сейчас тебе еще веселей будет. /Победно бросает на землю последнюю карту/. Дурак!
В а д и м. ... А в лазарете не лечили, а еще добавили! Бью! Ничья.
С е р е ж к а. Последняя рука - хуже дурака. Тебе сдавать, из-под тебя ход. Ну-ка, поработай... Да как следует тасуй!
В а д и м /обескуражено/.Надоел ты мне со своими радостями. Больше не хочу.
С е р е ж к а. А!.. Боишься... Сдавай, я тебя еще пять раз оставлю. С погончиками хочешь?
В а д и м. Отстань.
Е р м а к / толкая Вадима в бок, тихо/. Посчитай колоду. Он шпаранул.
Сережка, услышав шепот Ермака, пытается подбросить в колоду карту из рукава рубашки.
В а д и м. Шпаранул, шпаранул!..
В о л ч о к /вскакивая на ноги/. А... в рот мине кило печенья и полкила колбасы! Теперь-то я понял. Гад. Я кровь мешками проливал, я пули ведрами глотал... На колени, сука!
Ж о р к а П у п о к. Спекулянтская морда!
С е р е ж к а. Ну и шпаранул, ну и что? Не имей сто рублей, не имей сто друзей, а имей наглую рожу...
В с е. Спекулянт - сын спекулянтки. Смерть фашистским оккупантам и ростовским спекулянтам!
Злобно заверещав, Сережка бежит через дорогу к своему дому. Захлопнув калитку, он начинает бросать в ребят твердые земляные комья. Ему отвечают тем же и попадают. Тогда Сережка бросается в дом, распахивает окно на улицу. "Вот! Вот!" В руках его появляется альбом с газетными вырезками карикатур Кукрыниксов, потом картонный ящик с шарами для новогодней елки. После этого он ставит на подоконник патефон и на него пластинку с фокстротом "Рио-Рита". Это все большое богатство, несомненное богатство! Но как всегда у Сережки перехлест. Вдруг в окне показывается Сережкина голова в немецкой каске и рука со штыком, стучащая по каске. На ребят глядит настоящий истукан, чудо-юдо заморское. От хохота ребята один за другим валятся на землю.
- Ой, сука буду вечная...
- Ой, век свободы не видать...
- Ой, матери родной не иметь, так же ж подохнуть можно...
С е р е ж к а. А тебе, Вадя, вообще на нашей улице не место. Все про вас знаю. Мать твоя ходит, на квартиру просится. Она и у нас просилась, да моя не захотела. На что, говорит, они сдались, рухлядь свою на тачке привезут... Все знаю! У тетки Гали жили? Жили. И у тетки Тамары жили. Тетка Галя вас выгнала. А тетка Тамара обворовала. Здорово она вас облапошила. И так вам и надо. Твоя мать даже в милицию побоялась заявить.
В а д и м /сначала бледнеет, беззащитно озирается, пятится и прижимается спиной к акации; потом краснеет и бросается к окну/. Ты! Выходи на улицу.
С е р е ж к а /размахивая перед его лицом штыком/. Она вас облапошила как надо...
Вадим вырывает у Сережки штык, без размаха несколько раз бьет обидчика по плечу, в последний раз по голове, защищенной каской. Раздается ратный звон, позади воют от восторга.
В с е. Ура! Вадим, сейчас мамка Маруся выскочит - рвем отсюда. Скорее, рвем!
Бросив на подоконник штык-нож, Вадим убегает вслед за друзьями.
4-я
Посреди широченной улицы яма, из которой когда-то брали глину для саманов. Края ямы осыпались, утоптаны чуть ли не до блеска.
В о л ч о к. Фу. Ну дурак. И гад же ж, с утра цеплялся. У меня просил. У Ермака просил. У Вадима, наконец, выпросил.
П у п о к /обнимая Вадима за плечи/. Вот ты ему дал. Особенно по башке. Бамц!.. Еще надо было. Вадя, а Ермаку ты бы дал? А Волчку?
Вадим непонимающе смотрит на Пупка, пожимает плечами.
В о л ч о к. Покурить бы сейчас. У кого есть?
В с е /вразнобой/. Откеда у старухи трудодни?..
В о л ч о к /очень бодро/. Юрец! Стань передо мной, как лист перед травой. (Косолапый пятилетний Юрка, давясь от смеха в ожидании чего-то еще более веселого, подходит к Волчку). О, герой! /Вращает Юрку/. Грудь моряка, спина грузчика, жопа... Сзади ты, Юрчик, не получился. Жопа - старика.
Ю р к а /падает Волчку на колени, хохочет/. Не щекочи, Вова.
В о л ч о к. Юрка! Ты сейчас должен пойти на автобусную остановку и насобирать бычков. Мужики спешат и бывает по полпапиросы не докуривают. Иди и собери. Мы уже большие, нам стыдно, а тебе можно. Давай, дуй.
Ю р к а /плачет/. Не хочу.
В о л ч о к /заговорщицки/. А я тебя тоже научу. Так научу - лучше всех будешь. Да!
Ю р к а. А через нос дым пускать научишь?
В о л ч о к. Фи. Через нос все умеют. Я тебя через глаза, через уши, а потом и через жопу научу. Будет как в песне.
Шел я лесом, видел беса,
Он говядину варил,
Котелок на х.. повесил,
А из жопы дым валил.
В яме тихо корчатся от смеха, но Юрка, ничего не заметив, убегает и возвращается с десятком окурков. Два самых "жирных" у него за ушами, остальные зажаты между пальцев левой руки, отчего кулачок напоминает палицу. Все закуривают, предварительно оторвав у окурка обслюнявленную часть.
Е р м а к. Люблю повеселиться, особенно пожрать. И покурить.
Юрка, застенчиво улыбаясь, сует в рот один из своих окурков, прикурив, в ожидании стоит перед Волчком.
В о л ч о к. Требуется набрать в рот как можно больше дыма, втянуть как воздух, а там уж само собой получится.
В а д и м. А там, Юрка, перед тобой земля и небо сделаются зелеными, ты задохнешься и поползешь раком неизвестно куда. Не смей! Вова, я не дам. Он еще маленький.
В о л ч о к. А тебе какое дело?
В а д и м. Он слишком маленький. И мы живем у них на квартире, я за него отвечаю. Юрка, брось эту заразу /отнимает у малыша окурок и растаптывает/. Не будет он курить!
В о л ч о к. Ты смотри на него. Я слово дал, а он лезет.
В а д и м /беря Юрку за руку/. Не дам. Мы первый раз попробовали кто в восемь, кто в девять, а ему только пять. Будет восемь, тогда пусть начинает.
Ю р к а /вырывается из Вадимовых рук, весь в слезах и соплях катается по дну ямы/. Хочу папиросу. Ой, мамочка, да что же это со мной делают...
Всем опять очень весело.
В о л ч о к /умными глазами смотрит на Юркину истерику/. Во как пацану чёртом быть захотелось... Юрчик, а, Юрчик, дыма откуда ты больше всего хочешь?
Ю р к а. Из зопы.
В а д и м /отвешивает малышу подзатыльник/. Дурак. Пошёл домой. Чтоб больше никогда за мной не цеплялся.
Юрка убегает. Смеркается. Издалека доносится песня. Ребята тоже заводят свое.
То не дом и не больница: настоящая тюрьма!
А в той тюрьме сидит мальчишка, лет шестнадцати дитя.
Ты скажи, скажи, мальчишка, сколько душ ты погубил?
Да восемнадцать православных, да двести двадцать пять
жидов.
За жидов тебе прощаем, но за русских никогда.
А завтра рано чуть светочек расстреляем мы тебя.
5-я
Вадим и Сережка сидят на кирпичном заборе. За спиной у них четырехэтажная кирпичная школа, возвышающаяся над бесконечным во все стороны одноэтажным рабочим поселком.
С е р е ж к а. Ты хочешь быть вором?
В а д и м /изумленно/. В голову не приходило. А зачем?
С е р е ж к а. Я хочу. Вор фраеру по морде врежет, а фраер обороту пулять не может.
В а д и м. Обороту пулять? Что за дурацкие слова?
С е р е ж к а. Защищаться. В оборот идти.
В а д и м /насмешливо/ А...
С е ре ж к а. Точно тебе говорю! Ты фраер, и я пока фраер. Любой вор может хоть сейчас прогнать нас с этого забора.
В а д и м. Да почему? А если я сильней? Что же, поддаваться?
С е р е ж к а. На вора нельзя руку подымать. Но хорошего фраера вор не бьет.
В а д и м /от обиды у него слезы на глазах появляются/. Что ты за дурак! Ну почему ты такой дурак?..
С е р е ж к а. Говорю тебе, вор с фраером что хочешь может сделать.
В а д и м. Да почему. Кто это позволит твоему вору?
С е р е ж к а. У них закон. За вора могут зарезать.
В а д и м. Вон как... Ученье - свет, неученье - тьма. Наконец я понял эту поговорку. Дурак несчастный... Да известно ли тебе, что скоро люди расселятся по разным мирам? Что скоро они благодаря лекарствам сделаются бессмертными?.. А ты мечтаешь быть вором. Это и есть настоящая тьма.
6-я
Зима. На центральной улице в огнях кинотеатр "Победа". Огромный щит извещает, что идет "Тарзан в Нью- Йорке". В помещении касс столпотворение. Из толпы время от времени вываливаются Волчок, Вадим, Сережка, Ермак, Пупок. Весело перемигнувшись, они вновь ввинчиваются в свалку. Над кассами загораются табло: "Билеты на все сеансы проданы". Народ большей частью расходится. Ребята остаются. Загадочно отираясь вдоль стен, на вновь появляющуюся публику они поглядывают многозначительно. Их понимают.
- Мальчик, пара билетиков найдется?
--
Если вам очень надо...
--
Сколько вы просите?
--
Тридцатник. Хорошие места.
--
А если дешевле?
--
Дешевле будут в третьем ряду, крайние места.
--
Сколько же?
--
Двадцать карбованцев. Быстрее думайте, за мной следят. Для них стараешься, а они еще думают...
--
Мальчики, а не стыдно вам продавать в пять раз дороже?
--
У нас нет выхода. Мы с детства морально-деффективные.