Аннотация: Иногда очень полезно спрашивать родителей об их прошлой жизни. Она вдруг представляется в совершенно ином свете.
Сергей Афанасьев
Детство матери
После развода с женой, когда она с детьми уехала из Новосибирска в Америку к новой жизни, в моем время-провождении оказались огромные пустоты. Я просто не знал,что делать, чем заняться. Конечно же, первое время, когда в квартире вдруг нависла звенящая тишина, я ее глушил алкоголем, благо киоск стоял совсем рядом с моим подъездом, а алкоголь продавался круглосуточно - и пиво, и водка, и закуска к ним.
И вот, измучившись от безделья, я, наконец-то, пришел к матери. Конечно, надо было прийти раньше, ведь она наверняка очень сильно переживала за меня - все-таки единственный сын - и за своих внуков. Но не было сил. Все боялся упреков, каких-то попреканий... И в то же время... Вот я один... Делаю что хочу... Пью что хочу... И что? Кому от этого лучше? Мне лично - нет. Как было паршиво на душе, так и оставалось. И я пошел к матери, зная, что по жизни мать - это единственное существо в мире, которое примет тебя таким, каким ты есть, всегда приголубит, поможет, защитит, не взирая ни на что.
И вот я у мамы. Мы сидим на кухне, пьем чай с печеньем - мать меня не ждала и ничего не приготовила. Вопреки ожиданиям я не слышу от нее ни слова упрека. И за это я ей негласно благодарен - за ее материнскую чуткость.
- Ну и как ты собираешься дальше жить? - наконец, после многочисленных прихлебываний чая, спросила мама.
И я вздрогнул, понимая продолжение разговора. Все-таки я - ее единственный сын, а мои дети - ее внуки, которые являлись смыслом ее жизни. И вот на тебе - и внуки уехали, и сам у разбитого корыта.
И мать мне было жалко, да и себя тоже, но и говорить на эту тему совершенно не хотелось — уж больно паршиво было на душе, чтобы снова ворошить раны.
- Расскажи лучше о себе, - ответил я. - Я ведь ничего не знаю ни о твоей жизни в прошлом, ни о нашей родне как таковой.
И я с надеждой посмотрел на мать.
И она тоже очень внимательно посмотрела на меня. И глаза ее увлажнились.
- Рассказывай, - снова сказал я, почему-то печально. Наверное от того, что почувствовал, как ее мысли уносятся в безвозвратное прошлое.
Мама задумалась, потом кивнула.
- Итак, - начала она, выставляя клубничное варенье и наливая еще чая. - Я родилась в селе Лесное Чекалино, Ульяновской области Кузоватовского района. Жила без матери у деда с бабкой. Играла с ихними младшими детьми, которые были почти моего возраста. А всего детей у деда было много - семнадцать. Деда звали Рогулев Андрей. Бывший казак. Служил царю верою и правдою. В молодости он в каких-то далеких краях украл свою жену прямо с ее свадьбы и привез в свою деревню. Рогулевы давно жили в Лесном Чекалино - я видела еще могилу деда моего деда. Моя бабка была очень набожной, прожила с ним всю жизнь, сильно уважала и свято хранила верность мужу.
Так вот, одна из средних дочек - Антонина - собралась за муж за Жиганова Николая из этой же деревни. Деду Андрею этот жених сильно не нравился - он считал его лодырем. Но Антонина все равно вышла за него замуж. У них родилась дочка - Валентина - моя старшая сестра. Потом Николай, чтобы вырваться из деревни - паспорт тогда на руки колхозниками не выдавали и хранили их в сельсовете - завербовался в Карелию на лесоповал на пять лет.
Однако это - возвращение махрового крепостного права, с грустью подумалось мне, невольно жалея всех людей того времени. Это чтобы колхозники не разбегались от плуга, а то хлеб в стране Советов станет некому выращивать.
- Он получил паспорт и уехал, - продолжила мама. - А свою жену с дочкой оставил у родителей. Через некоторое время из Карелии приехал товарищ Николая и сообщил, что Николай там давно женился, и жена у него - беременна. И Антонина, недолго думая, снова выходит замуж - за Ивана Панкова из соседнего села - Кузоватово. И в 1936 году, 29 февраля, у них рождается дочка Мария, то есть - я, - сказала мама и посмотрела на меня влажными, от воспоминаний глазами. Я молча погладил ее руку.
Мама неторопливо подлила чай - себе и мне, пододвинула ближе ко мне банку с клубничным вареньем.
- Николай, узнав про это, приезжает из Карелии, - продолжила она. - Убеждает Антонину, что он любит только ее, и они договариваются сбежать вместе в Карелию. И сбегают, оставив меня, совсем еще грудную, у деда Андрея. Панковы просили меня забрать к себе, но дед не отдал, и Иван вернулся к себе в Кузоватово. А свою дочь Антонину дед выгнал из дома - мол не желаю ее знать. Суровый он был и решительный. Его в деревне все боялись и уважали. Своих детей он воспитывал в строгости, а меня почему-то баловал и мне многое дозволялось. У нас был очень большой дом и очень большой сад. Целые рощи яблонь, груш и других деревьев.
Мама замолчала, прерываясь, а я озадачился. Выходит, к фамилии Жиганов мы с ней не имеем вообще никакого отношения, с некоторым удивлением подумал я, точно зная, что после развода с моим отцом (мне тогда было годика три), мама взяла свою девичью фамилию.
- Так вот, - продолжила мама, - в Карелии Антонина родила еще двоих детей - Алексея и Аллу. И каждый раз рожать она приезжала в родную деревню, но я тогда была еще совсем маленькой и, естественно, ее не помнила.
А в тридцать девятом году или в сороковом началась Карело-Финская война и всех завербованных выселили из Карелии. Так Антонина, Николай и трое их детей попали в Новосибирск, в те времена - режимный город. Алле тогда было всего сорок дней от роду.
Я росла вместе с детьми деда Андрея, и хотя они доводились мне тетками и дядьками, но росли мы как братья и сестры, так как у младших детей возраст был близок к моему. Они воспринимали меня как свою младшую сестренку. Я тоже не воспринимала их как дядек и теток. Младших дядек было двое – Ваня и Коля. Николай потом служил юнгой в войну на Балтике. Еще была тетя Таня – самая младшая из детей и самая близкая мне.
Как только я стала ходить, стала работать в поле - с бороной, либо травку полола. Время было такое, суровое. А к двенадцати годам у меня уже был рабочий стаж в леспромхозе - четыре года. Потом, очень жалко, он потерялся при получении паспорта.
Училась я только четыре года - время было военное, писали на газетах между строк. В свидетельстве об образовании меня записали как Марию Андреевну Рогулеву.
А в деревне все звали меня Маруськой.
Мама посмотрела, что я совсем не ем клубничного варенья.
- У меня в холодильнике есть еще вишневое, - прервалась она. - Сейчас достану.
Поднялась.
- Нет-нет, не надо, - торопливо попытался я остановить ее, боясь, что на этом ее рассказ и закончится.
Она выставила на стол полную литровую банку. Села. Открыла крышку. Снова с любовью и материнской грустью посмотрела на меня.
- Ну что? Тебе интересно?
- Конечно! - честно признался я - открывался совершенно неведомый для меня мир.
- Продолжать?
- Обязательно.
- Ну чтож, слушай, - почему-то вздохнула она.
- Наша деревня была очень старинная. Находилась довольно близко к Волге. До Сызрани - 60 километров, до Куйбышева – 80. В старину называлось она как-то иначе, но потом какой-то ученый по фамилии Чекалин, вроде как при Петре Первом или при Екатерине, искал что-то в наших краях. И на нашей воде даже хотел основать санаторий - в шести километрах от деревни находился "Святой источник". Летом в нем вода была горячая. Мы в войну замерзшие бочки из под воды в нем отогревали. А летом - ледяная, горло перехватывало. Также был родник – в километре от нашего дома. Идти к нему надо было мимо орешника и дубовой рощи. А дубам - по 200-300 лет – трое руками не обхватят. А заросли орешника - как аллея-палатка - неба не видно. Фундук.
Потом, при Горбачеве, все эти дубы спилили – кто-то хитрый продал их за границу на мебель.
Белые грузди у нас называли белянками. Они были сладкими и их съедали сырыми прямо вместе с ножкой. Также рос еще гриб-молочник. В открытой чашечке – зеленое молочко. Большой. Ядовит. В войну мы его собирали медикам для каких-то лекарств. А шампиньоны у нас были ростом с ребенка.
А еще в деревне жила одна тетка - ее все называли колдуньей. Она многое что знала наперед. И могла превращаться в зверюшек – свинью, жеребенка. Один раз дядя Коля сказал пацанам (им всем лет по пятнадцать тогда было), мол, этот жеребенок - не из нашего колхоза. Я его не знаю. Не иначе это колдунья превратилась. И предложил ее связать. Принес вожжи. Спутали. А потом муж колдуньи ходил за моей бабкой, чтобы та помогла распутать его жену – мол это может сделать только очень набожный человек. Добрая была колдунья, зла никому не делала.
Мама помолчала, помешивая ложечкой в плошке с вареньем.
- Да, детство прошло в войну, - вздохнула она. - Николай Жиганов как и Панков Иван пропали на войне без вести. Моя мать тщательно разыскивала Николая, и кое как узнала, что он сразу же попал в плен - ехали на поезде на передовую, не имея при себе оружия, тут их и окружили. Сидел четыре года в каком-то концлагере и когда немцы отступали - взорвали весь лагерь. Все погибли. Мать даже получила разрешение на выезд в Германию на место гибели мужа. А вот Панкова Ивана она не искала и что с ним - так и осталось неизвестным.
Когда мне было около пятнадцати лет дед Андрей, не имея никаких вестей от своей дочери, летом приезжает в Новосибирск, и находит их. В деревню он вернулся со своей внучкой Аллой, которая тогда училась в третьем классе. Так я впервые в жизни увидела свою родню.
Через некоторое время мы вдвоем - я и Алла - поехали в Новосибирск. До Куйбышева, где у нас была пересадка, нас сопровождал дядя Петя Гайда - он недавно женился на Татьяне, дочери деда Андрея, которая возрастом была немного старше меня. Петр работал в Киргизии в Каджисае - закрытый город. Во-первых - граница рядом, а во вторых там добывали урановую руду. Он был "большой" человек - старший инженер-энергетик - и имел служебный автомобиль и личного шофера. В деревню он со своей женой Татьяной приехал в отпуск. Петр проводил нас до Куйбыщева, прокомпостировал наши билеты. Друг друга мы тогда толком и не запомнили - я помню только, что он был весь смуглый, кудрявый, красивый, и волосы - смоляные.
Мама снова прервалась, не в силах справиться с потоком воспоминаний, а я вспомнил, что когда в возрасте четырех лет лежал зимой в больнице, они навещали меня - мама, дядя Петя и тетя Таня. Стояли втроем под моими окнами и дядя Петя почему-то кидал в окно моей палаты снежками и стекло в конце-концов разбилось.
- И вот мы приехали в Новосибирск, - продолжила между тем мама, глядя куда-то вдаль, в мир своих воспоминаний. - Алла привела меня к себе домой - деревянный барак на десять квартир на седьмом участке - на улице Учительской.
И я тут же вспомнил этот барак - по левой стороне улицы, перед Олеко Дундича. В детстве я одно время жил у своей бабки Антонины - наверное работающей матери меня не с кем было оставить. Воспоминания об этом - самые тоскливые. Бабка была суровая и со мной не общалась и не разговаривала. Да еще эти зубы в стакане... Сейчас на этом месте давно уже стоят девятиэтажки.
- Алла постучала - нет никого, - продолжила мама. - Посиди здесь, говорит она мне, мама, наверное, у своей подружки, тете Маруси. Я сейчас схожу. И вот я в неполные шестнадцать лет сижу на чемоданчике - они в те время были картонно-деревянные - жду. Ужасно боюсь - ведь свою мать никогда в жизни не видела. И вдруг заходят две женщины. А Алла специально поотстала, чтобы посмотреть - узнаю ли я свою мать? А женщины вроде как обе одинаковые, обе полные, одного роста, у обеих - длинные косы, собранные сзади в тугие узлы, прямой пробор. На лицах - никаких эмоций. И я не могу понять, кто же из них? Стоим, молчим. Подходит Алла и спрашивает: Мама, ты узнала свою дочь? И обращается она к молчаливой женщине, которая в это время молча достала ключ и также молча открыла дверь. И тут тетя Маруся вдруг как зарыдает! Обняла меня, жмет в своих руках! Я тоже в слезы. Эта встреча мне врезалась в память на всю жизнь.
Голос ее дрогнул и мама быстро промокнула уголки глаз. Вздохнул и я, почему-то подумав, что сейчас в самый раз вместо чаю - рюмку водки, да не одну. Подумал, и выкинул из головы - мама вообще не пила алкоголь - не принято у них было в деревне.
- А тетя Маруся и говорит, - продолжила мама. - Они же с дороги! Три дня ехали! Надо помыться.
А мама моя отвечает:
- А воды где столько нагреем?
Тетя Маруся:
- В баню надо идти.
- У меня нет денег.
А баня тогда стоила 16 копеек на человека.
- У меня есть, - отвечает тетя Маруся, совершенно чужой мне человек.
И она сходила за своей дочкой Галиной. И мы все пошли в баню. А это были Чкаловские бани, что на улице Жданова. Мылись. А в бане продавался сидр. Антонина Андреевна купила один стакан и дала глотнуть его Алле, потом - сама, а что осталось - мне. А тетя Маруся купила три стакана сидра - себе, дочери, а третий дала мне. И это тоже очень сильно запомнилось мне.
В бараке мы жили в совсем маленькой комнатенке. Меньше этой кухни, - повела мама рукой.
Я невольно огляделся - кухня три на три метра. Однако, на четырех-то человек! - мысленно поразился я.
- Из мебели стояли две кровати, тумбочка между ними, бак с водой и у входа - синий сундук. Никогда его не забуду. Теснотища, так как кроме нас четверых - моей матери, Аллы, братика Лени и меня, поселилась и старшая сестра Валентина, которая с сыном Володей приехала сюда жить после своего развода.
Шесть человек на девять квадратов! - еще больше поразился я.
- Я спала на сундуке. Плакала все время. Чужая там всем была. Никому не нужна. И вот как-то раз приезжает дядя Коля. Он воспринимал меня, как сестренку. Дядя Коля возвращался со службы на флоте из Владивостока. Войну он прошел юнгой на Балтике. После войны семь лет должен был отслужить еще на Тихом океане. "Что ты тут делаешь? - жестко сказал он мне. - Нечего тебе здесь делать". И забрал меня с собой обратно в деревню.
И вот я снова в деревне. Потом мне стукнуло шестнадцать лет. И через какое-то время дед Андрей мне сказал: "Я тебя вырастил до шестнадцати лет, пускай теперь твоя мать тебя растит." Тогда был налог на каждого человека семьи, старше 16-ти лет. А дед был уже один - дети все разъехались, бабка умерла. Семьдесят лет ему уже было. Старый совсем. (1952 год, сообразил я, и значит дед родился где-то в 1882). На этот налог я заработать не могла и дед тоже не мог его платить. И корову держать тогда не смогли бы - пришлось бы продать. А корова в деревне - это всё! И я уехала в тот же день.
Она покачала головой, а мне уже давно было ее очень жалко. Но что я мог поделать? Я живо вспомнил дядю Колю - один единственный раз мама приезжала в свою деревню в отпуск, и меня - ученика седьмого или восьмого класса - взяла с собой. Мы жили у дяди Коли - от дома деда Андрея ничего вообще не осталось, как и от его большого сада. Дядя Коля каждый вечер садился за стол, насыпал на грубое деревянное покрытие горкой соль, выкладывал рядом редьку, одну луковицу, выставлял две бутылки водки. И пил, закусывая луком и редькой, которую макал в соль. Но так как в одиночестве он пить не мог - звал меня, и я сидел рядом. А он рассказывал мне про войну. Но почему-то не о том как воевали на Балтике, а как там пили. Возможно, это была такая отдушина - не вспоминать свою и чужую смерть.
- И снова - в Новосибирск. Шел 1952-й год. Здесь я прожила всего три месяца. Все три месяца - плакала. Город режимный - на работу таких как я не берут. Все-таки всего 16 лет и 4 класса образования. Тем более - деревенская, не городская. Устроиться не могла.
Да и паспорт надо было получать - так как больше трех дней без прописки жить нельзя. Моя мать затребовала свидетельство о моем рождении и об образовании. Первой пришла из деревни справка об образовании, выписана на Рогулеву Марию Андреевну. Потом пришло свидетельство, которое было выписанное на Панкову Марию Ивановну. А трудовой стаж четыре года значился только в свидетельстве на Рогулеву. А мать возмутилась: мол, все мои дети прописаны как Жигановы, не могу тебя прописывать под другой фамилией. И она написала в деревню в сельсовет письмо и попросила переписать на Жиганову.
Пришло новое свидетельство о рождении, теперь уже на Марию Ивановну Жиганову - и уже без стажа на леспромхозе.
И снова пауза в рассказе. мама передохнула - тяжело ей давались эти воспоминания! Она давно уже держала в руках печенюшку, но так и не откусив ни разу, положила ее обратно в тарелку.
- Все три месяца - плакала, - снова повторила она. - А потом написала письмо своей тетке Татьяне в Каджисай, мол забери, а то повешусь. И Татьяна прислала письмо своей сестре Антонине - займи денег и отправь сюда Марию - мы тебе деньги потом вышлем. Антонина Андреевна так и сделала. И я одна отправилась снова в дорогу. Мне тогда только что исполнилось семнадцать - закончился февраль 1953-го, наступи март. Смерть Сталина настигла меня в дороге при подъезде к городу Фрунзе. Поезда стояли пять минут, непрерывно гудели. Все рыдали. И я больше всех - нервы тогда были совсем расшатаны, и еще этот путь в полную неизвестность. Так что отчего конкретно я плакала точно сказать не могу.
И вот - Киргизия. 1953 год.
Петр приехал встречать меня из Каджисая (городок расположен на Иссык-Куле). Но не нашел меня на перроне - не помнили мы уже друг друга. Я осталась одна. Сидела на вокзале - податься-то не куда, а в Каджисай так просто не проедешь - только на попутках, и то - недалеко, так как зона - въезд только по специальным пропускам. Так я и сидела на вокзале, не зная, что же мне делать. Уже и вечер наступил, а потом и ночь. И всех выгнали из здания вокзала. И народ расселся на большой лестнице, ступить было некуда. И я встала на самом верху и стала искать дядю Петю. Пробегая глазами по рядам, молила - в лицо, скорее всего, должна узнать! И на последнем или на предпоследнем ряду вдруг вижу - спиной ко мне скрючившись сидит человек, весь черный, так что не понять - киргиз или русский. Ну обернись - молила я, и он обернулся и привстал. И я как закричу: Дядя Петя!!!
Мама замолчала, снова вытирая слезы. Молчал и я, чувствуя как и мои глаза помокрели. Но почему-то прилюдно вот так вот промокнуть их было неловко.
- Да ты варенье-то ешь! - сказала она, заметив, что я задумался.
- Да-да, - спохватился я, возвращаясь к реальности и перестав видеть окутанные сумерками ступеньки фрунзенского вокзала, массу разношерстного народа на них, а на самом верху - молоденькая худенькая девчушка с испуганными глазами.
- Мы обнялись, - продолжила мама. - Дядя Петя сказал мне, что сам очень испугался, что не нашел меня. И он объявлял меня несколько раз по радио, но я почему-то не слышала - наверное, волновалась очень сильно, плыло все в голове.
На вокзале мы просидели до утра, проговорили. Утром, в восемь часов, он повел меня в баню на Комсомольскую улицу.
Как, однако она сильно переживала, подумалось мне, раз запомнила такую мелочь. Я вот был на студенческой практике во Фрунзе, на заводе где делали бортовые компьютеры для истребителей, но ни как называется завод, ни на какой я улице жил - совершенно уже не помню.
- Бани открывались рано и народу было довольно много, - между тем говорила мама вдруг сильно помолодевшим голосом. - Отделения раздельные - мужские и женские. Мы договорились между собой - кто первым выйдет, сидит здесь на лавочке и ждет. И когда я вышла, дядя Петя уже меня ждал.
Мы пошли в автопарк, нашли попутку - грузовое такси. Долго ехали и попали под улан - это ураган такой местный. Мне было очень страшно - летели камни и валуны. Машина спряталась где-то под скалой и мы стояли около суток. Слева - скалы, справа - Чуя бурлит, несет камни. Вот тогда-то я впервые в своей жизни поела колбасу - ужасно вкусной мне она показалась. А потом дядя Петя сказал, что колбаса сделана из конины и меня тут же и вырвало.
И ведь до сих пор мама не ест ни зайцев и подстреленных уток, хоть и готовит их, вспомнилось мне.
- На пропускном пункте меня не пропустили - на меня не было пропуска. Дядя Петя позвонил по телефону и Татьяна приехала сюда со своими детьми - Женькой и Наташей - 3 и 1.5 года, привезла мне еды. А Петр поехал оформлять документы. Я сидела у проходной на лавочке. Вот такой ширины, - показала она руками расстояние не более тридцати сантиметров. - Пробыла на ней всю ночь. И только под утро Петр на машине меня забрал. Сказал, что нам повезло, что когда он в свое время заполнял свою анкету, он вписал туда всю свою родню, а Таня сказала, чтобы записал и Марию, мол все равно она приедет. И он вписал и меня. Так вот и получилось. А иначе, если бы меня не было в анкете, то процедура получения пропуска растянулась бы на несколько дней - так бы я и жила на этой лавочке.
Мама снова прервалась, пару раз неторопливо глотнула чай, мысленно находясь в прошлом, которое хоть и было тогда тяжелым, но сейчас, наверняка, воспринималось, как самое счастливое время - вся жизнь была впереди, суля много неожиданного, интересного, неизведанного... Мама взяла печенюшку, но снова положила ее на место.
- Итак - Каджисай, - вздохнула она. - Я здесь пошла в школу, в пятый класс. Все меня называли почему-то Мариной.
Город был закрытый – добывали уран, всюду - зэки-смертники.
По соседству с нами жила семья артистов - Людмила и Николай. Николай - преподаватель Ленинградско-Фрунзенской филармонии. Преподавал музыкальные инструменты, умел играть буквально на всех. Воевал. Людмила - артистка, балерина, чтица по профессии, тоже воевала, были прострелены обе груди и поэтому у нее не было молока. А она только-что родила сына - Сережу. Этим именем я и назвала тебя потом - в его честь.
Мама снова посмотрела на меня, словно совмещая двух близких ей существ в одном.
- Сама Людмила - немка. По-настоящему ее звали Эльза. Ее отец - генерал, а жена у него, мама Людмилы, была по национальности немка. И когда началась война, отец был вынужден отказаться от своей семьи и их всех выслали в Киргизию. У Людмилы это был второй брак. Ее братья - Марк и Марлен (Марксизм-ленинизм - сообразил я, - Возможно таким нехитрым образом родители пытались уберечь своих детей от арестов). Марлен потом стал министром культуры Киргизии.
И вот наших соседей отправляют дальше в горы, в Кавак - поднимать культуру, строить театр и так далее. И Людмила просит, чтобы я поехала с ними помогать растить сына - а то, мол, оставить будет не на кого. Я и поехала.
Морозы там страшные - за 40. Жили мы в финском домике на две семьи - только входы разные. Меня все принимали за сестру Людмилы и та так и говорила - Это моя сестренка. Молока у Людмилы не было, а подкармливать Людмила не разрешала - брезговала. А какая-то соседка спросила меня: что, мол, ребенок так кричит.
Здесь я несколько озадачился - что же это он, все это время ничего не ел что ли, ничем его не кормили? Может, все-таки молоко у Эльзы-Людмилы было, но в недостаточных количествах? Но перебивать мать я не стал - потеряется нить рассказа.
- И она уговорила начать подкармливать ребенка молоком, хлебушком и так далее. И Сережа перестал кричать и стал расти. У меня до сих пор есть фотография его маленького с подписью: Вспомни какой я был раньше и представь какой я стал сейчас.
Я его воспитывала одиннадцать месяцев. Это были мои самые радостные воспоминания. Кругом было много артистов - они приезжали из Москвы, Польши и Ленинграда. И все останавливались в этом доме. Было очень интересно.
Мама снова вздохнула, блестя влажными глазами.
- Здесь же, в Каджисае, работал дядя Ваня. Он по велению партии попал сюда – добывал урановую руду. Городок очень секретный и из него не звонить и не писать было нельзя.
И я тут же вспомнил свои командировки в закрытый город Томск-7 - тоже самое. Звонить за пределы городка можно было только из определенных кабинок местной почты, и то вроде бы по спец-разрешениям.
- Потом туда переехала его жена – тетя Пана. А потом к ним приехала и тетя Таня, которая потом и вышла замуж за главного инженера Петра Гайду. Молодежь уезжала из нашей деревни. Надо было зачем-то платить государству налоги на всех взрослых детей - замучили совсем.
А потом дядю Петю, как специалиста, отправили на Камчатку на первый ракетный завод. Ну и я, конечно же, тоже с ними.
Поезд во Владивосток ехал очень уж долго - больше недели. Плацкартный вагон, очень много народа - спали и на третьей полке. За такой срок все основательно сдружились, ехали словно одна семья.
На Камчатке прожили около года. Мы с Таней работали на рыбзаводе. А потом дядю Петю направили в Салават Юлаев. Когда возвращались с Камчатки, у меня было два чемодана с рыбой. Один – с вяленой и копченой – сама коптила. Второй – с банками - икра, крабы и прочие явства. Я осталась в Новосибирске, так как от своей матери получила письмо - мол, виновата перед тобой, совесть мучает и так далее. Приезжай. Она к этому времени перенесла четыре тяжелых операции. Я и вышла на вокзале, ну а Петя с Таней поехали дальше.
И вот я снова в Новосибирск. Мне тогда шел девятнадцатый год.
Мама снова прервалась. Было видно - она очень устала от воспоминаний, от пережитых заново страниц жизни. Полезно все-таки спрашивать родителей об их прошлой жизни, подумал я. Она представляется в совершенно ином свете.
Мне было очень интересно, но маму было жалко и я не стал настаивать на продолжении.
И на этом вечер воспоминаний закончился. Но я знал, что это еще далеко на вся история.
Какая, однако, у нее насыщенная жизнь! - подумал я, поражаясь. - И это только до девятнадцати лет! Причем, еще без подробностей о жизни в семье актеров в Каджисае, о работе на рыбзаводе...
Не все я, конечно, запомнил из того рассказа, не все записал.
И потом я все собирался дораспрашивать ее дальше, ведь она молоденькой девчонкой не только работала на рыболовном судне, но и еще куда-то забрасывала ее судьба. Но так что-то и не получилось.
А потом наступил ноябрь 2003 года. Маме стало плохо. На поправку она все не шла. А потом сказала мне: Сын, готовься, тебя ждет большое горе.
20 ноября мама умерла. У меня на руках. Я видел, как постепенно замедлялось ее дыхание, как паузы между вдохами становились все длиннее и длиннее, и как после очередного вдоха дыхание, наконец, прекратилось совсем. Навсегда.
И теперь все, что мне оставалось - только гугл. И вот что я смог там найти:
1)
Рогулев Андрей Дементьевич
Родился в 1883 г., Ульяновская обл., Кузоватовский р-н, с. Лесное Чекалино; лесник.
Проживал: Ульяновская обл., Кузоватовский р-н, с. Лесное Чекалино.
Арестован 29 декабря 1918 г.
Приговорен: , обв.: за "антисоветскую деятельность".
Приговор: под стражей по 11.01.1919.
Реабилитирован 9 сентября 1997 г.
Источник: Книга памяти Ульяновской обл.
2)
Жиганов Илья Яковлевич _._.1905 гр погиб _.03.1942 Рождение: Ульяновская обл, Кузоватовский р-н, с. Лесное-Чекалино
(Может, мать не совсем запомнила имя? Может это был Илья, а не Николай? Ведь отчества ее сестер и брата мне неизвестны. Хотя ведь у Николая могли быть и братья)
Как, однако, тяжко вспоминать ее рассказы, живо представляя себе совсем молоденькую еще девочку, стоя в этот момент у могильной плиты!