"Вместе мы идем, вместе мы идем" (Aruitemo aruitemo, 2008) Хирокадзу Корээды
Наверное, почти каждая семья представляет собой своеобразную глянцевую старую фотокарточку, с запечатленными на ней солнцем, летом, мягким теплым светом, легким ветерком, развевающейся ситцевой юбочкой и тросточкой главы семейства. На этой фотографии прошлое вмещается целиком, и именно к ней раз за разом возвращаются в своих воспоминаниях дети и внуки, все дальше убегая по жизни от родительской заботы, родительской любви и родительской же смерти. Фотография еще подобна старенькому поп-шлягеру, откуда-нибудь из 1960-70-х, неловкая милая песенка, под обаяние которой ты попал в 5-6 летнем возрасте, и она теперь как пирожное Пруста - хорошая наживка на ловлю воспоминаний: они морской волной набегают на твое сердце тут же, как ты ее слышишь. И зачастую фотография всегда не целая, отрезанная, откусанная, отломанная с краев, поблекшая. И песня играется с потрескиванием и шипением, домучивая уже до конца полуразвалившийся проигрыватель. И у каждой семьи обязательно есть кто-то, кого нет сейчас рядом, но кто смотрит еще живым с фотографии. И буквально в каждой семье отношения между детьми и родителями это отношения разноязыких, разноплеменных аборигенов. Отношения вряд ли книжные, когда постаревший отец со взрослым сыном могут вести долгие задушевные беседы на протяжении 10-15 страниц, а родственники дружной компанией искренне, а не потому что "так надо, и не зря же мы здесь собрались" проводить вечера на каких-нибудь футбольных или бейсбольных матчах. Но почему-то сын обязательно жалеет потом о том, что вот этих "книжных" и невозможных, казалось бы, в действительности, бесед с отцом не было, а теперь уже и не будет. И некого в этом винить, да и сколько бы ни учили семейные психологи, в большинстве семей отчего-то не принято открытое выражение чувств. И любое "давай поговорим по душам, в открытую" превращается в лучшем случае в обмен ничего не значащими репликами - по три-четыре фразы в 10 минут, опустив глаза и чувствуя щемящую неловкость, что нельзя, совершенно невозможно поболтать с родным вроде бы тебе человеком так, как ты, не напрягаясь, говорил бы даже с попутчиком в поезде. В худшем - в неприятную перепалку, от которой потом на сердце так тошно, что зарекаешься раз и навсегда приезжать к стареньким родителям надолго погостить, считая обязательное изъявление сыновней почтительности одним из самых невыносимых социальных изобретений наряду с шумной и пьяной свадьбой. Смотришь на фотографию, слушаешь поп-песенку, и понимаешь, что каждое это очаровательное печальное ушедшее лето таит в себе, увы, не только явленные постороннему зрителю прелести ("ах, какое милое платье у тебя тогда было", "посмотри-ка, твой сын похож, оказывается, на тебя в 7 лет!"), но и какие-то страшные омерзительные глубины, желеобразные бездны, куда только ступи - и утонешь в ностальгической тоске и неприятных воспоминаниях запросто с головой. А еще на этих глянцевых фотографиях иногда не бывает мертвых. Иногда память о мертвых уж очень тяжела для постаревших родительских сердец, и они стараются прятать фотографии, скажем, трагически погибшего в юности старшего сына в нижний ящик стола. Чтобы посторонние бегающие глазки не спотыкались о новое незнакомое им лицо на снимке и не спрашивали, совершенно, к тому же, равнодушно, из вежливости, а кто этот мускулистый загорелый парень в плавках? Книг о том, как страшно порой влияют на человеческую душу и семейные отношения живых эти мертвые с глянцевых фотокарточек, написано, отчего-то меньше, чем о проблемах самоубийств. Однако именно они, эти бессильные прозрачные мертвые, способны памятью о себе как вдохновлять, воодушевлять и поддерживать, так и неумолчным шепотом-укором делать жизнь твою и в особенности невинных окружающих тебя и близких невыносимой. Память о них болезненна, и часто режет красивые дружные счастливые семьи без ножа, разламывая всегда на самом деле хрупкий семейный остов в песок, как печенье.
Я вряд ли имею право советовать посмотреть этот фильм всем вам, потому что 2 часа, потому что современное японское кино, потому что лишенное каких-либо кинематографических изысков (за исключением, пожалуй мягких пастельных тонов картинки), потому что фильмов об одном дне из жизни одной семьи снято не мало (см. того же Одзу), и не думаю, что можно сказать об этом что-то новое. Но я также не думаю, что кто-либо пожалеет о потерянном времени, если-таки посмотрит. Я уверен, что многие, как и я, будут качаться расслабленно и грустно на гамаке финальных иероглифов-титров под неприхотливые гитарные переборы. И уж точно не забудут мелодию песенки, давшей название фильму, и ее детские счастливые слова про синий блеск Йокогамы. И там есть просто сумасшедшие две сцены со старой матерью. Когда она ловит желтую бабочку-якобы душу сына, залетевшую к ним вечерком в дом, и когда поливает водой раскаленный от жары надгробный памятник, чтобы "ему было приятно". Я думал, сцену на могиле любимого человека также не пошло и одновременно пронзительно, как это сделал Наоми Кавасе в "Лесе скорби", снять невозможно: от ползанья по земле и причитаний старика "Мако, Мако, Мако..." у меня по-прежнему все внутри переворачивается. Так вот возможно, еще как возможно.