Афиногенова Ольга Николаевна. Мечта

МЕЧТА

"And here we are.
We are the princes of the Universe"
(Queen. "A King of Magic")

"И вас, мертвых по преступлениям и грехам вашим, в которых вы некогда жили по обычаю мира сего, по воле князя, господствующего в воздухе, духа, действующего ныне в сынах противления, Бог ... по Своей великой любви ... оживотворил Христом..."
(Апостол Павел. Послание к Ефессянам. 2:1-5)

I

Город Балашиха не раскинулся на семи холмах. И величественная река в нем не катит воды в гранитных берегах. И суровые горы не подпирают небо ледяными вершинами. Но есть в городе Балашиха и славные живописные холмы, и миловидная приветливая речка, и, -- представьте себе такую прихоть техногенного ландшафта, -- горы. Не настоящие, конечно, не Богом зданные, а людьми (из мусора и песка), но пусть не несут они груза геологической истории планеты, а все равно спокойно заросли себе травой и цветами, а кое-где и редколесьем, и проворные горнолыжники каждую зиму упражняют на них свои тренированные тела.

В тот день Олег шагал по улицам родного города и наслаждался холодным октябрьским солнышком. Как и все города средней полосы, Балашиха была растерянна и грустна в это время года, заражая своих жителей таким настроением, словно насморком. Руки хотелось держать в карманах, но Олег нес тяжелый портфель с тетрадями и бесценным изданием "Мертвых душ" с иллюстрациями Агина, и жалел, что не взял перчаток. Он возвращался домой с семинара в районной библиотеке. Сегодня народу было меньше, чем на прошлой неделе, и молодежи меньше, но Олег почувствовал такую отдачу слушателей, что уходил окрыленный.

Когда директор библиотеки обратилась к нему с просьбой о еженедельных семинарах по истории литературы, он был удивлен и решил, что затея быстро провалится. Но не тут-то было! Народ валом валил в лекционный зал, особенно сначала. Школьники и пенсионеры, все вперемежку. В основном слушатели представляли женский пол. Девочки строили Олегу глазки и сверкали голыми пупками. Старушки демонстрировали парадную форму одежды, радуясь шансу выгулять кружевные шали и массивные броши. Но и несложные олеговы задания выполнялись прилежно. Прекрасно подготовились, например, к семинару "Содержательно-подтекстовая информация" по эпиграфам "Капитанской дочки", долго смеялись, повторяя: "Ин изволь и встань же в позитуру, Посмотришь, проколю я как твою фигуру".

С удовольствием свернув с прямого, исчерканного автомобильными траекториями проспекта Ленина, Олег побрел мимо пятиэтажек с детства знакомыми окольными тропами. Только сейчас там было слишком слякотно, и машин во дворах прибавилось. В центре города Олег без преувеличения знал каждый куст и каждый кирпич в фасадах зданий. Вот он миновал стену, где лет пятнадцать назад, во времена, когда он сам был школьником, какой-то умник вывел белой масляной краской: "Тихон не авторитет". И жила здесь эта надпись долгие годы, и встречи назначали "у Тихона". А кто был этот Тихон? Скорее всего, конечно, тренер ЦСКА. Сейчас надписи уже не было, ее погребли под слоем новой штукатурки.

Олег вышел на небольшой пустырь, летом здесь как-то особенно хорошо принимались лопухи и одуванчики, а сейчас лезли в глаза неопрятные ряды мусорных ящиков, в одном из которых по-хозяйски шуровали галки. Но и этот дворик Олег любил. С ним было связано немало замечательных эпизодов его детства. В блочном пятиэтажном доме, смотрящим окнами как раз на помойку, жил школьный друг Олега Веня Николаев. Отличник, юннат, председатель их пионерского отряда имени Гагарина. Венчик-птенчик, как звала его мама. Восемь лет назад он во главе шайки бандитов перелез через забор автобазы, где был схвачен охраной. При нем имелся пистолет ТТ, из которого он успел выстрелить в кого-то, но, к счастью, промахнулся. Веня получил 9 лет строгого. Однако не все было так плохо.

Другой одноклассник Олега, пустобрех и недотепа Лешка Митюхин, у которого не хватало остроумия даже на то, чтобы сделаться в классе первым шутом, работал сейчас корреспондентом НТВ, и Олег порой не без гордости смотрел его репортажи. А девочка, похожая на всполошенную божью коровку, Оля Клочко, которую до слез травили девчонки и которой подчеркнуто брезговали мальчишки, в прошлом году защитила кандидатскую диссертацию по химии, ухитрившись при этом быть матерью троих детей.

В этой части города вообще жило много ребят из их класса, и здесь же стояла их школа N 1. Ее блочные корпуса Олег издалека видел перед собой, и всегда с удовольствием проходил мимо, погружаясь в воспоминания о бурной, но, чего там говорить, счастливой отроческой поре. Широкие окна, как в детстве, манили его. Огромные высокие окна, каких не увидишь нигде, кроме школьных зданий 70-80-х годов 20-го века. Снаружи они казались темными и строгими, а внутрь впускали столько света, что дух захватывало. Олег и теперь больше всего любил взбегать с утра по ступеням просторного школьного крыльца, здороваться направо и налево, поливать цветы в учительской до первого звонка.

Но сейчас он, сам не зная почему, свернул с прямой дороги и, обогнув школу, вышел к самому Владимирскому тракту, он же Шоссе энтузиастов, делившему Балашиху на две неравновеликие части. Прошел мимо остановки Спортивная, неподалеку от которой неказистые огороды хозяйственных балашихинцев вздымали к небесам свои разномастные заборы. Именно здесь Олег раньше высаживался из автобуса, или из маршрутки, когда возвращался домой из Университета. Высаживался и непременно первым делом глубоко вдыхал родной воздух, даже вблизи загруженной магистрали свежий и вкусный. Живой воздух.

В этот раз Олег и сам не понимал, что его сюда понесло. Навстречу ему стали попадаться только собачники из окрестных пятиэтажек. По косой асфальтовой дорожке он уже собрался углубиться назад, в людную часть города, как вдруг увидел, что свернуть ему придется в любом случае, хочет он того или не хочет.

Наперерез ему двигалась группа молодцев самого подозрительного вида. Коротко стриженные, в темных куртках, шарообразно надутых, в черных брюках и военных ботинках, у каждого на плече длинная спортивная сумка. Всего человек пять. Олег же носил длинный серебристый плащ, шляпу, в одной руке, как уже было сказано, держал портфель, в другой -- элегантный зонтик, которым распоряжался наподобие трости. Словом, вид имел явно провокационный в мировоззренческих рамках встречной компании. У таких, как он, такие как эти обычно просят закурить, а потом, не размахиваясь, бьют под дых, а там и коленом по носу не сложно достать. Впрочем, сворачивая и ускоряя шаг, Олег вспомнил, что теперь у подобного сорта молодых людей совсем другие объекты применения здоровых сил организма, а именно лица кавказской национальности, и ему с лицом коренного балашихинца опасаться, собственно, нечего. И тут его окликнули:

-- Смирницкий!

Олег обернулся. Один из молодчиков, широко улыбаясь, делал ему ручкой. Это был еще один его одноклассник, Саня Штукатуров по прозвищу Штука, которого Олег не узнал сразу из-за бритой головы и какой-то особенной грозной полноты верхней части туловища. Видеть Саню Олегу было приятно. Улыбнувшись в ответ, он подошел к компании и не без удовольствия обменялся со Штукой рукопожатием, после чего, будучи представлен остальным его спутникам, и с ними тоже.

-- Ну как она? -- спросил Штука.

Олегу уже приходилось встречаться с подобным речевым оборотом, означавшим "как жизнь". Поэтому, и глазом не моргнув, он ответил:

-- Да ничего, течет. Как сам?

-- Да нормально. Ты, я смотрю, прямо профессор. Что, учишься все?

Отсутствие логики в вопросе не смутило Олега. Его подкупало, что старый приятель, да в школьные годы и не приятель вовсе, не постеснялся, проходя в компании, вот так запросто окликнуть его на улице.

-- Теперь все больше учу, -- добродушно ответил Олег, уже приготовившись к дальнейшим расспросам. Но Штука углубляться в биографию бывшего однокашника не стал.

-- А я вот вишь чего, спортом занимаюсь, -- Штука шевельнул крутым плечом, оттянутым ремешком сумки.

-- Железо двигаешь?

-- Ну, типа того.

Олег заметил, что компания многозначительно переглянулась.

-- Это ты молодец, -- на всякий случай сказал Олег, -- я вот тоже все собираюсь спортом заняться, да все никак не соберусь.

-- Ага, -- произнес Штука, -- давай пацаны, я догоню! -- крикнул он вслед своим товарищам, потихоньку продолжавшим движение. -- Слушай, Олежа, --Олег невольно поморщился, он терпеть не мог, когда его так называли, -- у тебя телефон старый остался?

-- Да, старый. Я один теперь, родители на даче живут круглый год, отец-то в отставке.

-- Ну, так я тебе сегодня-завтра пальцем двину. Не возражаешь?

-- Да что ты, звони, конечно! Может, как-нибудь пивка попьем?

-- Ага. А хочешь, про спорт поговорим? -- Штука вдруг окинул Олега оценивающим взглядом.

-- Так можно и про спорт...

-- Ну, давай, тогда!

Они снова ударили по рукам и отправились восвояси в приподнятом настроении.

Как ни странно, Штука действительно позвонил Олегу. Только не на следующий день, а через неделю, когда Олег уже охладел к школьным воспоминаниям и ясно сознавал дистанцию между собой и Штукой. Он вовсе не зазнавался, просто дистанция эта существовала, и с этим ничего нельзя было поделать. Однако встретиться со Штукой почему-то согласился. И по пути в узбекское кафе на проспекте Ленина ругал себя за мягкотелость и сговорчивость, предвидя бессмысленную беседу с неминуемым взаимным разочарованием в конце.

Вышло все, однако, не так уж плохо. Много интересного поведал Штука Олегу. Оказывается, он состоял в закрытом патриотическом клубе "Рысич" и очень увлекался историческим фехтованием на двуручных мечах. Рассказывал он об этом с придыханием, и Олег понял, что с патриотизмом дела обстоят довольно туманно, особенно приняв во внимание штукину бритую голову и какой-то лихорадочный напор в движениях, который, казалось, он ежеминутно пытается подавить. Словно стоит только крикнуть: "Вперед!" и покатятся по полу чернявые узбекские головы ничего не подозревающих официантов. Однако слово "фехтование" Олега задело. Когда он сообразил, что приятель хоть и намекает на закрытость и нелегальность своих занятий, не прочь приобщить к ним Олега, он взял да и попросил об этом. Штука немедленно надулся и принялся отнекиваться. Олег мягко напирал, прикрываясь глуповато-развязной ухмылкой. Они договорились, что Штука проведет Олега в клуб, а там видно будет.

После этой странной встречи Олег почему-то повеселел. Он все время помнил, что, во-первых, Штука вряд ли сдержит обещание, а во-вторых совсем не представлял себя, специалиста по русской литературе девятнадцатого века, с дурацким мечом в руках. И все-таки это неожиданное, и в сущности малозначительное происшествие расшевелило его. Он стал делать по утрам зарядку, которую забросил год назад. Стал раньше ложиться и раньше вставать. В руках у него теперь все спорилось, за что бы он ни брался. И со стороны можно было бы сказать, что Олег влюбился, так он посвежел и расцвел.

Вечерний звонок Штуки Олег предугадал с утра. Просто проснулся с сознанием, что это произойдет сегодня. И что ему было в этом звонке, что ему было в Штуке и его подозрительных делишках? А вот пело все внутри Олега. Вершилось что-то в его жизни, до этого вполне благополучной, но какой-то ни радостной, ни печальной. И в тот день он уж ничего не мог делать. От работы, конечно, никуда не денешься, но и там все было странно, мимолетно для него, все преломлялось в лучах предчувствия.

Клуб "Рысич" помещался в затхлом подвале одной знакомой девятиэтажки. Помещение было загромождено тренажерами, штангами и боксерскими грушами, похожими на гигантские фекалии. Человек пять, потея и воняя, работали над увеличением мышечной массы. Олегу стало грустно и неуютно. Да и на него смотрели без радушия. Штука по-свойски потолкался между завсегдатаями, может, замолвил словечко за своего протеже. И тогда тренажеры передвинулись к стенам, и появились мечи. Настоящие, стальные, двуручные. Правда те, кто держал их в руках, управлялись с ними не мастерски. Олегу вскоре наскучило смотреть, как здоровые мужики с гиканьем и горильими ухватками изображают сражение, хотя сами бойцы, видимо, получали удовольствие от процесса.

Но вот дали помахать оружием и Олегу. Меч весил не так уж и много, килограммов пять, но был очень длинен -- от пола почти до плеча Олега, при его вовсе не маленьком росте. Самым сложным оказалось сделать первый замах, а потом руки шли сами собой, надо было только умело двигать корпусом и гасить амплитуду мышцами ног. Олег без объяснения сообразил, что центр тяжести у меча примерно на три кулака ниже гарды. Во время движения какая-то живая, почти неуправляемая сила опускалась на кончик острия. Однажды почувствовав ее, Олег стал о ней тосковать.

Несмотря на то, что в "Рысиче" Олегу совсем не понравилось, он побывал там еще несколько раз. Все ради короткой встречи с оружием. Хотя, положа руку на сердце, он был разочарован тем фехтованием, которое видел, и которое испробовал сам. Однако ему было жаль бросать начатое. Тягу к этому занятию почувствовал он, как летчик к полету, мореход к дальнему плаванию, писатель к долбежке компьютерных клавиш. Даже стал мимоходом наводить справки о секциях исторического фехтования в Москве.

Однажды Штука позвал его в ДК "Машиностроитель" на какие-то соревнования. В этот ДК Олега водила в детстве мама в школу бальных танцев. На десять девочек в школе было два мальчика. Хилый, высокоголосый Саша Званцев и Олег. За мальчиками директор ДК охотилась по всему городу, но жертв почти не находилось. Олег же попал под раздачу из-за давней и крепкой дружбы директора и своей мамы. Из бальных танцев он вынес отвращение к блесткам на одежде и гелю на волосах, спокойное отношение к женщинам, хорошую координацию движений и аристократическую осанку. С восьмого класса Олег не был в "Машиностроителе" и, хотя и подумывал уже прекратить свои сумеречные отношения с "Рысичами", его почему-то потянуло опять оказаться в гулком мраморном вестибюле ДК, заглянуть в актовый зал с малиновым занавесом.

Иногда какая-то мелочь лишала Олега покоя, пробиваясь к нему из будущего пульсирующими колебаниями атмосферы, пытаясь дать о себе знать. А в тот день он не почувствовал ничего особенного. Было воскресенье. Храм Преображения, который Олег мог видеть из окна, долго и мелодично благовестил к обедне. Легкое приподнятое настроение с утра владело Олегом. Выдался по-настоящему тютчевский осенний день. Хрустально-прозрачный, с полудня намекающий на скорый лучезарный вечер. Ни ветра, ни солнца, ни уюта, ни расстояний. И рассеянный свет над городом, как пуховый платок, весь сквозной, в отверстиях узоров, казалось, и хранящий тепло.

И не стал Олег садиться за руль своей "альмерки", только, выйдя из подъезда, с любовью посмотрел, как жидкий солнечный свет ласкает ее синий бок. Водить Олег обожал, наслаждался ездой, но сейчас захотелось долго-долго идти по прямой, сквозь нежный октябрьский обморок природы.

Старый добрый ДК, не разменявший советского духа по крайней мере в вестибюле, облицованном пегим полированным мрамором, был наводнен ребятишками в спортивной форме. Олег хоть и оказался в привычной среде, с недоумением бродил по широким дворцовым лестницам. Все, однако, быстро разъяснилось. Никаких соревнований здесь не проводилось. В ДК происходили показательные выступления юношеского спортивного клуба "Исток", которым руководил некий Ян Белов.

Олег слышал это имя на совещании в ГОРОНО в связи с прошлогодней областной спартакиадой. На детишек, изображавших рыцарей, смотреть было приятно. Но когда на сцену вышли взрослые бойцы, Олег окончательно перестал жалеть о потерянном времени. Он догадывался, что все эти трюки ближе к танцам, чем к фехтованию, но смотрел на выступавших заворожено.

В конце вышел и Белов. На первый взгляд его выступление мало чем отличалось от предыдущих, но даже дилетантам было ясно -- перед ними мастер. Спокойная разумная сила направляла его движения. Он не старался показать все, на что способен, он просто наслаждался мощью своего тела. Ликовал в движении, торжествовал над оружием. Такого бы учителя иметь Олегу, такого бы друга! Но не станешь же подходить к нему со словами: "мне очень понравилось, как вы фехтуете, не научите ли и меня так же"? Это было унизительно для Олега, вроде как он оказался бы на месте пятнадцатилетних прыщавых поэтов, которые, заливаясь краской, совали ему после лекций листочки со своими опусами.

В коридоре топтался Штука со товарищи.

-- Зайдешь сейчас с нами в раздевалку?

-- В раздевалку? Зачем?

-- Эта белобрысая сволочь, Белов, отнимает у нас подвал.

-- Как?

-- А вот так! Для своего "Истока". В ДК им видите ли нет условий.

-- Но должны же у вас быть какие-то документы на помещение...

-- Да причем тут это? Нас, русских патриотов, ни во что не ставят!

-- А Белов разве не русский?

-- Ты че, совсем не въезжаешь? Он латыш там какой-то, или литовец, чухонская морда. Ну, пошли, короче, разберемся.

И Олег поплелся за ними, все еще не понимая, что к чему. Но в раздевалку все-таки не вошел. Ему было видно из-за приоткрытой двери большое помещение, крашеные темно-зеленые стены, длинные низкие скамьи вдоль них, чьи-то сумки, кроссовки. Потом до него долетели невнятные голоса. И вдруг он явственно различил звук удара. Когда он попытался заглянуть внутрь, его отбросил падающий навзничь компаньон Штуки. Губы компаньона были разбиты. А в раздевалке закипала драка. Олег видел, как работает немаленькими кулаками Штука, как один из спортсменов "Истока" потянулся к ножнам, но его сбили с ног. Парень, обхватив руками голову, сгруппировался на полу, защищая живот от ударов ног другого хулигана. А меч в свалке завалился за скамью.

Яростный топот множества ног вдруг ударил сзади, будто ливень по железному подоконнику. Олег едва успел отскочить, как мимо него пронеслись спортсмены и Белов с клинком, занесенным над головой, наподобие шашки. Внутри все заходило ходуном, и Олег понял, что пора, собственно, уносить ноги. Однако его опередил Штука. Чуть прихрамывая, он понесся в сторону черного хода и заковылял вниз по лестнице. Олег побежал за ним. Сзади тоже бежали, падали, сшибались, кричали, грязно ругались. Из кучи малы вырвался Белов, грозный, могучий, как разъяренный Арес. Быстро оглядевшись, он бросился в погоню.

Не должен был делать этого Олег. Да и кто был ему уже и сам благополучно убежавший Штука? Но физическая возможность такого действия почему-то смешалась в Олеге с его нужностью. Так, словно всю жизнь занимался этим, он оперся рукой об испуганно пошатнувшиеся перила, в прыжке перенес через них тяжесть тела и сиганул вниз через целый лестничный пролет, с расчетом преградить дорогу несущемуся по ступенькам Белову. Так оно и вышло, и настолько удачно, что Белов с мечом, занесенным для удара, не врезался в Олега, а сумел вынужденно затормозить, уберегаясь от неминуемого падения.

Еще в движении он махнул оружием, шумно рассекая воздух перед лицом Олега, и заревел: "С дороги!", прибавив, конечно, и матерный оборот. Олег отступил на шаг. Белов находился на несколько ступенек выше, ему и замахиваться не надо было, чтобы рубануть оттуда со всей силы. Глаза у него были белые от ярости, щеки пылали. "Я кому сказал?!" -- завопил он на еще более высокой и громкой ноте. Но, постепенно приходя в себя, заметил, что ему противостоит незнакомый, совершенно безоружный парень слегка растерянного вида, и странность происходящего начала отрезвлять его.

-- Ты что, плохо слышал меня? -- спросил он вдруг совершенно ровным голосом. Меч, описав красивейшую дугу, спрятался у него за спиной, но готов был в любой момент вылететь оттуда по такой же изящной траектории.

Что, собственно, отвечать, Олег не знал. Он только поднялся на ступеньку вверх, возвращая себе уступленный было шаг. Белов глянул через его голову, прислушался к шуму продолжавшейся на верху беготни и понял, что того, за кем гонится, ему уже не догнать.

-- Ну что, напросился ты, дружок, на мелкую шинковку, -- бледнея от злости, произнес Белов. И Олег внутренне согласился с ним: да, напросился. А что если он правда... Лестница опустела. И шум наверху затих.

-- С девочками-то любишь общаться? -- Белов злорадно ощерился. -- Так не придется больше. -- Меч длинной холодной молнией вынырнул у него из-за спины и прильнул кончиком к застежке олеговых джинсов, затем скользнул вниз, словно исследуя место своего применения. Ласково, любопытно.

Гнев тугой раскаленной волной ударил в голову Олега. Он почувствовал себя правым и уверенным, словно брата родного заслонял. И невиданное оскорбление, оттолкнувшись от его груди, в миг растворило стальную силу клинка.

-- Если тебе дорога будет победа над безоружным, -- произнес он, поднимаясь еще на одну ступеньку, и сам вдавливая клинок в нижнюю часть живота, -- то это, безусловно, твой шанс.

Белов приподнял голову и взглянул сверху вниз с интересом, но и с презрением, еще более выраженным из-за направления его взгляда.

-- Идиот. Даже если бы у тебя было два меча, ты был бы передо мной безоружен. Так что разницы нет. Никакой.

Клинок дрогнул и отстранился. Однако презрение во взгляде Белова не померкло. Наоборот, оно переливалось теперь всеми мыслимыми оттенками надменности.

-- Ступай, поищи меч! -- вдруг крикнул он, словно плюнул, повернулся и побежал прочь. Вверх, выше, выше. Перила колебались и гудели.

Олег отступил к стене, прислонился затылком к ее нелюбезной прохладе, и медленно выдохнул. Все. Слава Богу! Этот грозный боец его отпустил. Но что-то металось и билось в Олеге. Унижение. Плевок в лицо. Или перчатка? Не кровь пульсировала, а вздорное возмущение стучало в висках. Как во сне отлепился Олег от стены, как во сне положил руку на перила и, невесомыми ногами перебирая по лестнице, полетел вслед за недавним собеседником, еще сам не веря в то, что собирается сделать. До него вдруг дошло, что не случайно заприметил он в суматохе тот, завалившийся за скамейку, меч.

Дрожа, каждый миг ожидая наткнуться на Белова или еще кого-нибудь, Олег вошел в квадратный пустой зал раздевалки, хранивший запахи разгоряченных тел и потной одежды, и бросился к скамейке. На полу темнели немногочисленные капли крови. Меч был на месте. Не случайно? Где-то далеко, может, на другом этаже кратко прозвучали шаги. Олег замер и облился потом. Но вытащил меч и выскочил наружу. Остановился и огляделся в большом холле. Вот переход с могучими балясинами, ведущий за кулисы, справа белая лестница -- в фойе. Куда теперь, где искать? А ноги уже несли его наверх, где помещались балетные классы и кабинеты администрации. И там, на третьем этаже пусто.

Разум начал возвращаться к Олегу. Он увидел себя со стороны: запыхавшегося, одуревшего, с оружием, к которому прикасался четвертый или пятый раз в жизни, и которым собирался грозить мастеру. "Как глупо-то!" Олег даже скорчился от стыда и отвращения к себе. Но какой-то звон, оглушительный и жгучий, как звон пощечины, еще звучал в нем. И Олег зачем-то двинулся вперед по коридору, деревянными движениями, как слепой, передвигая ноги.
И вдруг одна дверь открылась, выпустив в коридор Белова все еще с оружием в руках, который, не оглядываясь, пошел куда-то дальше, никого позади не замечая. Олег замер, и чуть не выронил меч. Но и на взгляд его Белов не обернулся, он уходил, и вот-вот мог скрыться в другой комнате. И тогда его позвали:

-- Эй!

Он обернулся, увидев метрах в двадцати незнакомую фигуру, как уборщица швабру, державшую меч.

-- В чем дело? -- чуть повысив голос, откликнулся Белов.

Но тот человек не ответил, а пошел вперед, и в следующее мгновение был узнан Беловым.

-- Ты?!

-- Вот он, меч.

-- Какой меч?

-- Который ты просил меня найти.

-- Вот дурак! Ты не понял, что я тебя отпустил?

-- Нет. Я понял тебя иначе.

-- Да что ты? И как же?

-- Я посчитал это вызовом.

Сердце Белова застучало быстрее. Ни силы, ни твердости он не слышал в голосе незнакомца, словно тот заставляет себя говорить. Да и фехтовальщиком настоящим он, конечно, не был. Но дальше оскорблять его язык не поворачивался. То есть Белов и раньше не намеревался специально наносить ему оскорбление, употреблял бранные слова не задумываясь. Ну, а как еще разговаривать с ничтожеством? Но, видимо, не был так прост незнакомец. И что теперь? Сказать, что это не вызов? Но выйдет, что он, Белов, отказывается от своих слов. Пасует.

-- Вот, значит, как, -- неопределенно высказался он, выигрывая время, чтобы обдумать ситуацию. Парень молчал в ответ. -- Ты, я надеюсь, знаешь, с кем имеешь дело?

-- Да, -- сказал Олег.

Он ждал вопроса о себе, готовился к нему. Но Белов только, надменно сощурившись и как бы нехотя, оглядывал его. Это пренебрежение вновь задело, взвило Олега.

А Яна уязвила наглость, с какой выступал незнакомец. Вот, дескать, все понимаю, все знаю, но все равно выхожу против тебя, кое-как держа меч. Нельзя было безнаказанно спускать такие вещи. Белов уже успел подумать, что мало кто на месте этого парня поступил бы так же, то есть не бежал без оглядки, пока цел, а отважился все принять так, как требует того закон чести. Очень мало кто, разве что сам Ян. Уже шевельнулся в нем интерес и вроде как уважение к незнакомцу, но уязвленная гордыня разбушевалась так, что нечем было залить ее. И не без удовольствия почувствовал Ян, как закипают в нем на огне ярости соки и силы.

-- Будь по-твоему, дружок. Назвался груздем... -- Сказал он, и, возводя меч над головой в горизонтальное указующее положение, двинулся к противнику.

Белов как всегда, вспомнил, конечно, главное правило фехтовальщика: перед поединком непременно обозначить про себя его ранг: упражнение, тренировочный бой, бой до первой крови, смертельный бой. Но вдруг не захотелось ему обозначать, захотелось свободы, вдохновение настигло его.

Незнакомец тоже взмахнул мечом, и по одному только жесту Белов отметил, что оружие это, хоть и бывало, видно, у него в руках, не освоено им и в четверть против того, что имелось в арсенале у Яна. Тем хуже для него. И все-таки полной силы не придал Ян своей первой атаке. Ему казалось, что сделай он это, парень в миг потеряет оружие, или бросится бежать. Ноги унесет, а настоящего урока не получит. Ян решил не спеша потрепать его, дать почувствовать вкус сражения, а затем, развернувшись в полную мощь, раз и навсегда раздавить своим мастерством.

Олег даже удивился, с какой легкостью он отразил первый натиск противника. Может, не так тот и страшен? С каждым движением он чувствовал, как все больше срастается с рукой это лучеподобное оружие, гораздо более легкое по сравнению с тем, что он держал в подвале. Как слушается его, как летит иногда вперед, опережая и даже превосходя мысль своего хозяина. И стальное спокойствие вдруг не известно откуда снизошло на Олега, нерушимое осознание того, что нечто верное и неотвратимое происходит с ним, и ничего больше от него не требуется в жизни, кроме этих маховых, рубящих, пронзающих движений.

Ян вел бой легко, без напряжения. Каждый выпад, каждый шаг соперника он все еще предугадывал без труда. Его слегка удивляло, но пока не настораживало, что незнакомец словно оживает от удара к удару, будто забытые им ранее навыки постепенно возвращаются к нему. Но так, пожалуй, было даже веселее, что радости в победе над полным неумехой?

Атаку за атакой успешно отбивал Олег. Он совершенно втянулся в бой и начал подозревать, что соперник действует вполсилы, придерживает настоящие возможности. Полагает, вероятно, что не стоит палить из пушки по воробью. Хоть пот покрывал тело Олега, и сам-то он воевал, напрягая все жилы, время от времени чувствуя и предел их натяжению, он вдруг понял, что если и есть у него шанс остаться невредимым, то заключается он в этой задержке противником своей истиной мощи. Чуть только он дождется настоящих атак Белова, тогда -- конец. Едва приняв на себя страшный вес очередного выпада, почти у самой шеи своей задержав вражеский меч, Олег перешел в наступление.

Ян постепенно наращивал темп и напор ударов. На первом уровне сложности незнакомец устоял, даже разошелся слегка. Увеличилась сложность. Несколько неловких, суетливых движений допустил незнакомец, а потом снова примерился, и даже кинулся нападать. Холодная злоба приходила в душе Белова на смену запальчивой ярости. Уже не проучить этого наглеца хотелось ему, уже большего требовала лютая тьма, встающая из глубины. Ян знал это ощущение, знал, что вслед за ним теряет контроль над эмоциями, но не над телом. Несчетное число побед принесло ему это качество. Он сделал один неожиданный, почти смертельно опасный выпад -- противник искусно уклонился, сделал другой -- противник чудом, но отразил его. И Белов сорвался.

Страшными становились удары Яна. Олег сам не понимал, как его распаленное тело, казалось, без всякой команды, то уходит в сторону, миллиметры оставляя между собой и сталью, то бросается вперед, парируя выпады противника. Но и воля в нем крепла, и ярость росла. Он чувствовал, что хоть и не на шутку разгневан, не достиг еще противник настоящей своей силы. Хоть и рубит с плеча, не видит уже, на каком они теперь расстоянии по мастерству.

Они кружились в казавшемся им узком коридоре, отшвыривая друг друга к стенам, иногда сдирая хищными остриями белую краску. Серебристый звон сопровождал каждое их движение. Звездные вспышки, то мгновенные, то протяжные осеняли их страшный танец. Такая гармония, такое величие повелевали вихрем их жестов, что будь у них зрители, ни один не посмел бы броситься их разнимать, даже сознавая, к чему неминуемо движется дело.

И вот все замерло. Словно в просмотре фильма невидимый палец нажал на "паузу". Один из бойцов упал на колени. И стало видно, что второй держит его обмякшее тело на острие меча. Резким движением он вырвал меч из чужой плоти, и тот, другой, без единого звука повалился набок.

Олег уже понимал, что не честь свою, а жизнь сейчас спасает. Как только в нем мелькнула эта мысль, его продрало ужасом от макушки до пяток. Но нельзя было остановиться, и постепенно вернулось спокойствие, необъяснимая уверенность в правильности происходящего. Горячо, пластично было тело, тверда рука, глаз верен. В кратких перерывах, когда бойцы переводили дыхание, единственная трудность стерегла Олега -- не тянуться взглядом к глазам Яна. Словно Хома Брут кричал он себе: "Только бы не глянуть!" потому что чувствовал -- посмотрит, и всю звенящую твердость, всю необходимую сосредоточенность потеряет в раз. Так и отдыхал его взгляд на покачивающимся кончике янова меча.

Ян стал чаще прерывать, как сказал бы тренер, контакт с противником, чтобы сбить того с темпа. Он оставался хозяином боя. Он атаковал чаще. Выбрав момент, когда по его расчету незнакомец будет ждать очередного перерыва, он бросился на него, в цунами обращая первый прилив своего натиска. И тут остановился.

Олег даже не понял, в чем дело. Лишь когда Ян опустился перед ним на колени, он почувствовал, как вдруг потяжелел его собственный меч. И, окаменев, вбирал в себя причудливое выражение удивления, испуга, боли и ненависти на лице противника. И вдруг, едва не закричав от ужаса, рванул на себя оружие, успев всей кожей услышать приглушенный скрежет. Этот звук быстрым бликом пробежал по лезвию, вскочил в ладонь, по руке Олега взобрался к сердцу, которое проколол насквозь. Но еще одно ощущение, густым туманом собравшись вокруг Олега, силилось прорваться сквозь оглушение первого момента. И пробилось, вошло в Олега, переполнив его упоительным трепетом. Победа! Победа! Вот он, поверженный враг, скрючился у ног. Победа! Какая чистота и сила была в этом чувстве. Это взорвалось внутри эхо крови всех предков Олега, мужчин, воинов, благодаря победам которых, он, возможно, и появился на свет.

И сейчас же звук милицейских сирен донесся издалека, явно приближаясь к Дому культуры. Реальность, острота этой минуты вновь завладели Олегом. Кошмар содеянного им перекрыл дыхание. Он отбросил от себя меч, как извивающуюся гадину и побежал к черному ходу, успев мельком подумать что-то неопределенное насчет отпечатков пальцев. Бежал и видел перед собой лежащее на боку тело Яна. И только потом, как фотоснимок рассматривая, вспомнил, что крови почему-то совсем не было, и что оружие Ян не выпустил.

Пока Олег шел домой, все чудилась ему погоня. Спастись хотелось, притаиться. Но все верней главная мысль подчиняла себе сознание. Он убил человека. Олег радовался, что в пылу сражения не почувствовал того самого удара в тело Яна. Именно это всегда казалось ему непереносимым: проткнуть живые ткани, которые, говорят, издают треск, словно рвущаяся материя. Однако меч-то он из тела вытаскивал, слышал скрежет. Об ребра что ли? В лихорадке Олег поднялся на лифте, вошел в квартиру.

Тут все по-прежнему, а что с ним? Но все-таки, он считал, что переносит свое новое состояние сносно. О причудливой комбинации причинно-следственных связей, приведшей к событию сегодняшнего дня, он постарался вообще не думать. Как сложилось, так и сложилось. Может, и не надо было прыгать с лестницы. Но сделанного уж не воротишь. И потом, если бы не Олег убил, его бы убили. Это чувствовал он верно, как лозоходец подземную реку. Не преувеличивал, не сгущал, не оправдывался. Так бы случилось.

Но больным казалось тело. Ныли суставы и мышцы, жаловалось каждое сочленение. Особенно жалобно стенало запястье правой руки, не привыкшее к такому труду. Жар лизал щеки, озноб глодал спину. Здесь уж ничего, кроме водки помочь не могло. Олег открыл бар и подумал, что один-то раз в жизни может позволить себе пить из горла. Свинтил золоченую крышечку. Пил и думал: "За победу! За жизнь!". Снял покрывало с кровати, торопливо разделся, лег в такую ласковую, уютную, прохладную мягкость, что даже застонал от наслаждения. И под вихрь воспоминаний, где все взлетали и сшибались мечи, забылся.

II

Олег вспомнил, что вернулся вчера около десяти вечера, а сейчас было восемь утра. Вспомнил, что среди ночи несколько раз просыпался, нашаривал в темноте бутылку, которую предусмотрительно поставил на полу рядом с кроватью, и пил крупными глотками. Бутылка была почти пуста. Сырой, полинявший, как плохо выстиранное белье, рассвет маячил за окном. И по цвету неба можно было определить, что еще стоит на земле осень. Совсем уже изошли соки из всего живого, как из пожухлых старушечьих грудей, а все еще копошилось что-то в воздухе, маялось предсмертным томленьем: еще не конец, нет, еще не конец... Но уже пахло морозом, затянувшим паутинной патиной унылый горизонт.

О вчерашнем Олег не вспоминал, потому что оно еще не стало воспоминанием. Оно владело каждым помыслом и вздохом Олега. К тому же натруженное запястье жалобной болью напоминало о своей вчерашней работе. И только в первую секунду пробуждения мысль о бое ударила его горячей тяжестью в средостение, а потом улеглась, успокоилась, прижилась. Ни смущения, ни страха Олег, к своему удовлетворению, не чувствовал. Он даже пытался заставить себя поволноваться насчет возможного ареста (вдруг были свидетели, вдруг его опознают), но и этого не получалось. Интуиция подсказывала, что нечего зря тратить душевные силы, что все обойдется. И какое счастье, что не нужно на этой неделе идти на работу!

Еще под душем почувствовав страшный голод, Олег пошел на кухню и занялся завтраком. Обжарив прозрачно-розовый бекон, залив его яйцами, взбитыми с молоком, Олег увеличил громкость радио. Включил кофеварку, стал ждать, когда яичницу можно будет посыпать тертым сыром. По радио пропикал сигнал: девять. И пошли местные новости. Тревожная волна всколыхнулась в Олеге. Он убавил газ под яичницей и насторожился.

В администрации Балашихи шла подготовка к выборам в областную думу. Губернатор Московской области выражал намерение лично разобраться с недобросовестным застройщиком нового квартала, к которому предъявляли серьезные претензии покупатели квартир. Благочинный Балашихинского района освятил недавно построенный храм Александра Невского. Криминальные новости. Олег, похолодев, сел за стол. ДТП на тридцатом километре Шоссе энтузиастов... шофер "ауди" скрылся, сбив пешехода ... обнаружен цех, где изготавливалась поддельная водка ...

"Вчера вечером в Доме культуры "Машиностроитель" произошла драка, в которой участвовали представители историко-патриотического клуба "Исток" и не установленные лица, устроившие дебош во время показательных выступлений членов клуба. Пострадал один человек. Мастер спорта международного класса, хорошо известный в нашем городе как организатор спортивной работы с молодежью Ян Белов был доставлен в реанимацию с проникающим ранением грудной клетки. К счастью, жизненно важные органы оказались не задетыми, состояние пострадавшего стабильное, средней тяжести. Врачи заверяют, что жизнь известного спортсмена вне опасности. К сожалению, ему не удалось запомнить лиц нападавших и описать их приметы. Ведется розыск. Всех, кто может сообщить какую-либо информацию о данном инциденте, просим звонить по телефону 02, анонимность гарантируется".

И тогда Олег не выдержал. Он закричал, весь пережитый ужас смерти вгоняя в голосовые связки, все отчаянье, все отвращение к себе, всю слабость свою и силу, всю тоску по прошлой жизни, которая никогда не вернется к нему. Перевернул стул, что-то с лязгом разлетелось по полу, дребезжа, раскатилось по углам. А Олег колотил побелевшим кулаком в стену. Вот так нужно было всадить в него меч, вот так, и еще раз! И повернуть, и смаковать, закрыв глаза, как там все скрежещет и рвется и чавкает.

Отдышавшись и со стыдом взглянув на беспорядок, Олег все же подивился своей жестокости: ведь не радость от того, что он не убийца пришла к нему в первое мгновение, и никакой камень с души у него не падал, а казалось, все это время висел на ней, -- он ощутил досаду и опустошение, шершавую засуху в гортани и в сердце. Механически он выключил газ и кофеварку, ушел в спальню, где окно выходило на северную часть городского парка. Перед этим окном немало важных вещей открылось Олегу в минуты размышления. Но сейчас ему было не до созерцания. Там за деревьями, за фиолетовой рекой, за желтыми корпусами НИИ "Криогенмаш", за полноводной артерией Шоссе энтузиастов в палате реанимации городской больницы лежал Ян.

Он думал вовсе не о малом гемотораксе, осложнении своей раны, он думал об Олеге. Какие-то провода и датчики были пристегнуты к груди Белова, к одному из пальцев руки, из-под одеяла торчал край повязки, манжета тонометра на левом предплечье раз в полчаса сама собою надувалась с нарастающим шипением и опадала, когда на маленьком мониторе рядом с кроватью появлялись нужные цифры.

Ночью Ян хорошо выспался после обезболивающего и смотрел сейчас спокойными серыми глазами в свежевыбеленный больничный потолок, на котором ни что не отвлекало его от жгуче-захватывающего упражнения: до последней реснички восстанавливать в мозгу лицо темноволосого молодого человека, вспоминать и заучивать наизусть каждый изгиб его черт. Ах, милые врачи, впрыснувшие ему вчера с перепугу атропин в вену! Знали бы они, что один только голос того человека, ежечасно вызываемый в себе Яном, заставляет сердце усердно работать, а рану -- затягиваться.

Обратный отсчет зазвучал в Олеге сухими ударами метронома. Жизнь его, вполне беззаботная, достаточно размеренная и неопределенно длинная обрела вдруг со всей возможной четкостью и смысл и предел. Но не было у Олега трясучего заячьего страха. Над голыми парковыми березами, над снующими автомобилями Олег вспомнил о своей заветной мечте, спавшей так глубоко, что и не чаяла уже очнуться. Какая пронзительная тревога рвала на части лиловые облака! Как молодо, звонко, всеохватно запела в Олеге полнота бытия, загудел могучий напор нерастраченной силы, жаждущей битв и побед.

Он вернулся в гостиную, разворошил стопку старых газет, нашел нужную. Набрал номер и отрывисто и бегло, словно по написанному, продиктовал объявление: "Продам автомобиль "ниссан альмера", 5 лет, пробег 100 тыс. км, в отличном состоянии".

Затем, не выпуская из кулака трубку, придавил мизинцем кнопку, дождался долгого гудка и набрал другой номер.

-- Алло!

-- Добрый день, это клуб "Кельт"?

-- Совершенно верно.

-- Я хотел бы посещать тренировки по фехтованию на мечах. Но обязательно с персональным инструктором.

-- Да, мы предоставляем такие услуги. Вам известна их стоимость?

-- Нет, не известна.

-- Тренер берет $30 в час. Занятие длится не менее двух часов и проходит не реже двух раз в неделю. Итого, минимум $ 480 в месяц. Но сначала вы должны оформить членский билет, он стоит $ 100.

-- Меня устраивает.

-- Кроме того, вы должны предоставить нам справку из психоневрологического диспансера, что вы не состояли и не состоите на учете, приходить на тренировки со своим оружием и в особой спортивной форме, о которой мы вам расскажем на собеседовании.

-- Хорошо. Когда можно придти на собеседование?

-- Если вам удобно, можете придти сегодня от 16 до 20 часов.

-- Да, мне удобно.

-- Представьтесь, пожалуйста.

-- Олег Смирницкий.

-- Очень приятно, господин Смирницкий. Ждем вас.

-- До свидания.

-- Всего доброго.

Еще раз воспользовавшись телефоном, Олег заказал такси, оделся и поехал в банк, где нагуливал бока остаток его прошлогодней премии от Фонда поддержки российского учительства.

Carpe diem -- таков был теперешний девиз Олега. И ни в коем случае не жалеть себя. Он ездил в Москву на тренировки сначала каждый день в течение трех недель, благо, его рабочий день продолжался самое большее до четырех часов, правда почти все частные уроки и переводы пришлось оставить. Точнее, пытался ездить, потому что после трех дней подряд у него так разболелись плечи и запястья, что он с трудом мог держать ручку и перелистывать книжные страницы.

А когда он, наконец, потянул спину, тренер даже накричал на него и запретил появляться в зале до тех пор, пока боль полностью не исчезнет. Беспокойство и неуверенность грызли Олега. Он думал, что уже способен на многое, но каждый его тренировочный бой с инструктором через две-три минуты заканчивался или потерей меча, или остановкой перед клинком, нацеленным в грудь.

И так раз за разом, без конца, без просвета. И трех минут не мог Олег продержаться. Невероятность и несправедливость победы над Беловым угнетали его. Едва оправившись от травмы, Олег опять бросился в ежедневные занятия. И только когда стало понятно, что дела у него на самом деле идут не так уж плохо, и полезнее будет делать паузы в тренировках, стал ездить три раза в неделю. А в свободные дни ходил после работы на лыжах, правда, не далеко, в иссеченный лыжнями парк.

Но и удовольствия некоторые он себе позволял. У Олега был теперь замечательный клинок с серебряным эфесом. В клубе, познакомившись с тренером, Олег сказал, что ему нужна консультация в выборе оружия, и его повезли в специальный магазин без вывески и окон. Внутри Олег ожидал увидеть что-нибудь вроде стилизации под восточный шатер с развешанными на пестрых коврах кривыми саблями и ятаганами. Но интерьер магазина оказался строг и скучен: вдоль стен -- стеклянные, а может быть даже пуленепробиваемые витрины, где длинные мечи без ножен были наставлены, как лыжные палки.

Ждали здесь своего часа и легендарные самурайские катана, непостижимо дорогие элегантные красавцы, и неподъемные двуручные орудия: альшписы, фламберги с волнообразными лезвиями, длинющие слешеры, и легкие небольшие клинки: акинаки, сето, поясные мечи. Олег присматривался, не торопясь. Самурайские мечи оказались ему не по карману, равно как и проверенный, возможно даже, отведавший крови антиквариат. В глаза бросались большие мечи, или кокетливые изделия, снабженные драгоценными рукоятями и гардами. Наконец, он увидел оружие, похожее на меч Яна и на тот меч, что Олег подобрал в раздевалке. Оказалось, что это оружие называется странно: бастард или полуторник.

Консультант, немногословный дяденька лет сорока, объяснил, что такие мечи бытовали в Европе в шестнадцатом веке, могут использоваться как при одноручном, так и при двуручном захвате и вполне подходят для занятий в "Кельте". Олегу приглянулся скромный с виду клинок, встретивший человеческий взгляд тусклым и в то же время нежным просверком. Но и самым простым из всех он не был. Его стильная нарядно-серебрянная рукоятка с черненным навершием радостно уткнулась в олегову руку, словно собачонка, нашедшая, наконец, хозяина. И судьба тысячи долларов была решена.

Кроме того, Олег несколько обновил свой гардероб, чтобы не вызывать вопросов в клубе, куда клиенты подъезжали на "BMW" последней модели, джипах-"мерседесах", а иногда и на "бентли", Олег же -- на такси. Вообще, он положил себе денег не жалеть. Жив будет, заработает, и машину вернет, а на нет и суда нет. Ужинал он почти каждый день в кафе или в средней руки московских ресторанах. Домой его по вечерам не тянуло. Он сидел в ресторанах за рюмкой коньяка подолгу, слушал музыку. Но так называемых мужских развлечений сторонился, они всегда были ему чужды.

В клубе он познакомился с бухгалтершей Асей, черноглазой девушкой лет двадцати пяти, и иногда ночевал у нее, окупая свою неразговорчивость и равнодушие к выяснению отношений дорогими духами, нечастыми ресторанными ужинами, и в периоды оскудения фантазии и бодрости духа -- цветами. И как ни странно, цветам эта бедная девочка была рада больше всего. Но здесь Олег действовал не наугад, он хорошо помнил слова старика Ремарка: "цветы покрывают все, даже могилы".

Ася была миловидной смуглой брюнеткой, любила кожаную одежду, любила свой маникюр, который делала раз в две недели за полторы сотни долларов (при взгляде на свои с непривычки пугающе длинные ногти, отражающие свет электрических ламп, черные гуцульские глаза ее теплели, как у матери, встречающей первую улыбку ребенка), любила смотреть телевизор. Ничего против всего этого Олег не имел. Но самое главное, у Аси ему было спокойно. Конечно, он не сразу признался себе, что иногда остается у нее в тысячеглавом и многоочитом Митино, только потому, что знает -- сюда никогда не доберется Ян. Но однажды признался, и, рассудив, простил себя. Надо же и отдыхать когда-нибудь от этого смертного ожидания.

А ждал Олег на совесть. Каждую секунду. Сначала убеждал себя, что за месяц Яну никак не оклематься, и хотя бы эти первые четыре недельки можно ведь пожить спокойно. Но не жилось, не пилось, не елось. Потом, в работе, тренировках и развлечениях время побежало быстро. Месяц за месяцем. И зима истаяла грязноватым бензиновым чадом. В самом ее конце, в Балашихе еще слякотной, понурой и кособокой, Олег наблюдал, как туманы и изморось доедают последние снежные баррикады. Ожидание к тому времени стало его второй натурой. Но ему не просто было притереться в организме, оно потеснило до этого крепкий и глубокий богатырский сон. Пришлось свести знакомство со снотворными. Зато Олег научился ждать даже веселясь, даже занимаясь любовью. Оружие он, правда, с собой не носил. Не зная толком характер Яна, чувствовал, что даже если тот выследит его как-нибудь, то из-за угла нападать не станет.

Невероятно сложным оказалось удержаться от расспросов о Белове. С компанией Штуки Олег порвал немедленно и резко. Но те притихли после инцидента в "Машиностроителе" и сами от греха подальше старались не касаться всего, что было с этим связано. Однако, откуда ни возьмись, у Олега обнаружились знакомые, которые могли знать что-то о Белове. Раньше Олег и не помнил, когда последний раз до того злополучного дня он ходил в "Машиностроитель". А теперь на этом ДК будто свет клином сошелся. Мало того, что Олега тянуло иной раз просто пройти мимо, так еще и повод для визита туда нашелся. Его позвали выступать на областной учительской конференции, доверив представлять лицей, где он работает.

Два года назад Олега угораздило стать лучшим учителем района, а это неизбежно влекло за собой определенную общественную нагрузку. Но Олег сказался больным.
Где-то после Рождества просочился слух, что он вышел из больницы еще в ноябре, дела его вроде бы обстоят хорошо. Это было последним, что Олегу удалось услышать о Яне. Сам он посчитал, что должен знать об этом человеке следующее: адрес, возраст, место работы, образование. Оказывается, Ян Белов приехал в Балашиху с родителями из Прибалтики в начале девяностых.

Он жил в микрорайоне Южный, довольно далеко от олегова дома, то есть настолько далеко, что на улице они вряд ли могли столкнуться нос к носу. Ян был двумя годами старше Олега. После окончания школы он пару лет проучился в историко-архивном институте (факультет установить не удалось) затем поступил в Институт физкультуры. Мастер спорта международного класса по фехтованию, тренер первой категории, холост. Но, собственно, зачем нужна была Олегу эта информация? Ничего она не давала ему. Время было главным другом и защитником Олега. Оно одно было необходимо ему, потому что уже после трех месяцев занятий, стало понятно, что с каждой тренировкой в нем вырастает боец, равного которому надо было еще поискать.

Другое дело -- Ян. Олег, поставив себя на его место, только руками разводил. Каким образом можно найти человека, не зная ни имени его, ни фамилии, не зная, балашихинец ли он, москвич ли, или приезжал из Бобруйска в гости к тетушке? Олег на всякий случай старался реже встречаться с теми, кто мог оказаться их с Яном общими знакомыми, не бывал на вечеринках и днях рождения. Он понимал, что только случай может помочь Яну. Каждый день, в мороз и в оттепель, выходя из подъезда и с удовольствием вдыхая сладкий воздух, Олег чувствовал в уплотнившемся эфире отчаянье, упорство и неутомимость Яна. Весь город был населен бесплотными подобиями людей, только двое живых и обитали в нем. Один ждал, другой искал, временами воя от бессилия, временами теряя покой от предчувствия скорой встречи.

В клубе "Кельт" Олега встретили внешне приветливо, но, в сущности, настороженно. Он скоро понял, что выглядел в те первые дни мрачным неврастеником и, сориентировавшись, решил принять облик слегка безалаберного, с жиру бесящегося рантье. Занятия его начинались после семи вечера. Олег удивился, сколько же народу желает, как и он, постичь основы исторического фехтования. Но инструктор объяснил ему: это, мол, еще ничего, вот года два назад, когда шел сериал "Горец", вообще отбою не было.

Легальны или нет были эти занятия, Олег так и не понял. Правда, над столом администратора он видел какие-то пестрые сертификаты и лицензии с разноформенными печатями и мерцающими голограммами, а в зале на специальном стенде висели фото сражающихся бойцов, как понял Олег -- фоторепортажи с каких-то турниров. Спрашивали Олега, что его сюда привело, он отвечал, что давно хотел заняться каким-нибудь фитнессом, но в тренажерный зал ходить скучно, к большому теннису не испытывает склонности, для горных лыж нужно слишком много экипировки, которую лень каждый раз надевать и снимать, а от лошадей воняет.

Тренер по имени Георгий Норкин, был лет на десять старше Олега, то есть лет сорока, носил длинные волосы, и за глаза был прозван предсказуемыми сотрудниками и клиентами клуба Маклаудом. По началу он довольно холодно общался с Олегом. Тот даже стал слегка заводиться, особенно, когда почувствовал, что у него получается лучше других. Но тренер работал с ним так, словно ничего такого не замечал. Однако в начале марта, когда полагалось вносить плату за прошедший месяц, Олегу сообщили, что по ходатайству Норкина администрация клуба предоставляет ему тридцатипроцентную скидку. А однажды, выходя из душевой, он наткнулся на Георгия, который деловито попросил его спуститься с ним в бар.

-- Не хотите представлять наш клуб на закрытых соревнованиях? -- спросил тренер, тыкая соломинкой в болотную жижу безалкогольного коктейля.

-- Я?

-- Вы не беспокойтесь, выступите в категории начинающих спортсменов. Соревнования ежегодные, рейтинговые, с хорошим призовым фондом. Участники страхуются на приличную сумму, хотя на моей памяти серьезных травм не было.

-- Видите ли, я вообще-то никогда не относился к этому, как спорту...

-- Ну да, я знаю, вы делаете вид, что ходите к нам для общеукрепляющей физической подготовки. Но я -- ваш наставник, и я вижу вашу сосредоточенность и целеустремленность. Какой-то стержень у вас внутри. Иногда все это даже тревожит меня. Вы не из тех, кто балуется оружием.

Олег смутился и покраснел, чего с ним уже давно не случалось.

-- Но, честное слово, я занимаюсь этим только для себя. Мне интересно, мне нравится...

-- Не сомневаюсь. Всегда нравится то, к чему есть талант.

Олег с удовольствием проглотил это слово.

-- А способности у вас отменные, давно не встречал, -- продолжал тренер, -- можете сделать себе имя в наших кругах, через несколько лет станете наставником, совместите, так сказать, приятное с полезным, заработок ведь это неплохой.

-- Благодарю вас, я подумаю.

Но от соревнований Олег отказался, рассудив, что рано пока высовываться. Быть способным учеником еще не значит выстоять второй раз против Яна. И не просто выстоять, а победить. Олег чувствовал, что пока ему такое не по плечу. Он работал над физической формой, шлифовал технику, но суть фехтования, была для него неуловима, как след меча в воздухе.

Уже всех своих одногрупников он изучил и обогнал в искусстве даже тех, кто годами ходил в "Кельт". Но что было для них фехтование? Растрясание жира, доза адреналина, снятие стресса. Смешно было гордиться превосходством над ними. С Норкиным Олегу было по-прежнему интересно, но и здесь он стал замечать, что в пятидесяти процентах способен предугадать ход его мысли в поединке. Одну важную вещь Олег усвоил, точнее, проверил на опыте: фехтование -- это не комбинация стоек и оборонительных позиций.

Еще Басё говорил: стихотворение должно быть подобно удару меча. Вот и Олег понял, что каждый бой сродни стихотворению. А поэзия только тогда становится поэзией, когда не остается в ней места несовершенству. Если хоть один лишний слог обнаружится в стихе, или вздыбится вдруг неблагозвучное сочетание букв, или проскользнет неправильный оборот речи, никогда стих не поразит душу чистотой непостижимого искусства. Но и соблюдения правил мало! Когда камнерез точит затейливую вазу из малахита, он волен где-то подклеить камень, а где-то соединить несколько частей, но только в том случае вознесется его поделка в олимпийские чертоги шедевров, если он сумеет замаскировать все швы и стыки так, чтобы зритель восклицал над ней: "ой, а как это сделано?!" То же и со стихотворением, то же и с фехтованием.

Выходя на бой, не надо думать об обводных ударах и подсечках (ведь пианист, положив руки на клавиши, в последние секунды тишины не думает о том, каким пальцем он будет брать ре диез в сложном аккорде), надо, взяв ножны, как камертон, прислушаться к своему состоянию, и его выразить росчерками меча.

Однажды Олег осторожно поделился мыслями о поиске сути фехтования с Норкиным. Но тот или не настроен был тогда к трепу, или просто не в духе, ответил почти сердито:

-- У вас что в руках? Орудие убийства. И вы еще спрашиваете, в чем его суть? Уж конечно не в аэробике, которой мы здесь занимаемся в белых кроссовках и черных джоггингах.

Олег надулся было, но потом подумал, а может, действительно зря он дрючит себе мозги. Его задача -- в максимально короткие сроки стать мастером. Пусть и в самом простом спортивном понимании этого слова. А все остальное, глядишь, и само придет.

Как ни изменилась теперь жизнь Олега, а на работу надо было ходить по- прежнему. Но не только работу, а и науку, которой занимался для души, Олег не забросил. Предмет его литературоведческого интереса, гений Николая Васильевича Гоголя, неожиданно преподнес ему подарок, и Олег за месяц написал остроумную статью "Роль картин и портретов в характеристике образов в "Мертвых душах"".

Во время своих семинаров в центральной Балашихинской библиотеке, Олег заметил нечто такое, от чего у него просто дух захватило. Оказывается, ни одной научной работы не было посвящено украшению стен в описанных Гоголем помещичьих домах, а ведь, казалось бы, каждую гоголевскую строчку разобрали по винтикам. С наслаждением раздумывал Олег над значением птиц на картинах в доме Коробочки, и портретов Кутузова и неизвестного старика в павловском мундире у нее же, а у Собакевича -- греческих полководцев Маврокордато, Миаули, Канари, Багратиона и греческой героини Бобелины, у Плюшкина -- натюрморта, и гравюры, изображающей сражение. Знакомый критик очень хвалил статью и взялся пристроить в "Вопросы литературы".

Только работая, Олег постоянно испытывал тоску по утраченному образу жизни, по минувшей безмятежности, которой он так легкомысленно пренебрег.

Март вполз в Олегову квартиру простудой и хандрой. Зима отступала медленно. То казалось, тепло победило, то сорвавшиеся с цепи морозы остервенело хватали прохожих за носы и обгрызали костяшки пальцев. Лед на реке Пехорке загрустил и разнюнился. Обложившись вышитыми думками, Олег кис на диване, изводил пачками бумажные носовые платки, объедался лимоном и малиновым вареньем. Впервые за все это время не он смог бы сейчас принять вызов Яна, и это донимало его пуще насморка. Устав от телевизора и компьютера, он подходил к окну и долго созерцал обмершие сквозные перелески, и сырые тротуары, которые яростно вылизывало ненасытное мартовское солнце. Стая элегантных бежевых свиристелей объедала последние рябиновые ягоды со снегом вместо мякоти внутри. Прилетали в палисадник около дома и снегири.

С того дня прошло почти полгода. И что Олег мог предъявить? Да, он кое-чему научился. Да, тренер считает его способным фехтовальщиком. Но чего все это стоит, окажись он сейчас напротив Яна, напротив самой Ненависти, самой Мести? Словно семена одуванчика, подхваченные ветром, слетят с Олега все его мнимое умение, все его превосходство над простыми смертными. Он чаще всего вспоминал не их с Беловым бой, а выступление Яна на сцене "Машиностроителя". Совершенством, идеалом, вершиной казался ему тот фехтовальный фейерверк. Он до сих пор не чувствовал в себе подобных возможностей.

Ведь тогда, в коридоре ДК, Белов проиграл из-за недооценки противника, который, впрочем, и сам не знал себе цену, из-за простой неосторожности. Теперь он будет бдителен вдвойне. И что же Олег? С чем выйдет он против Белова, превосходящего его в мастерстве и опыте, настороженного и собранного, всю волю собравшего, чтобы смыть с себя позор поражения? В такой ситуации победить второй раз, все равно, что перепрыгнуть с Эвереста на Аннапурну.
Две тренировки Олег пропустил из-за болезни. Две следующие -- просто так.

Еще через неделю ему позвонил Норкин, но услышал только жалобы на здоровье. На работу, однако, ходить все-таки приходилось. Олег надеялся, что она развеет и встряхнет его, в ГОРОНО как раз предстояла череда плановых методических советов. Но все втуне. Он ощущал какое-то голодное опустошение и неожиданное отвращение к фехтованию. И подумать было тошно взять в руки меч. А еще стало казаться, что Яна он просто придумал себе, что никто не ищет его и вообще, был ли мальчик? Вот же ясная весна разворачивала боевые порядки. Утянулся за колеблющийся горизонт серый, нечистый март, теплыми ветрами накатил апрель.

Продолжались семинары в библиотеке. Олег занимался Фетом. "Там человек сгорел, там человек сгорел", зачаровано передавали из уст в уста его слушатели. Рассказывая о Марии Лазич -- несчастной сербке, возлюбленной помещика Шиншина, Олег думал о своей Асе, которую давно не видел. И с неприятным беспокойством отметил, что и она, пожалуй, не горела желанием видеть его.

В начале апреля снова позвонил Норкин.

-- Олег, с вами все в порядке?

-- В общем, да.

-- Тогда, что происходит?

-- Если честно, не знаю, Георгий. Мне все надоело.

-- А, ну это бывает. Должно пройти. Ведь вы теперь все равно не тот, что раньше. Вы сейчас только ничего не решайте. А если решите, сделайте одолжение, приезжайте и сообщите мне это лично, договорились?

-- Договорились.

Олег разговаривал вяло. Он ничего не решал. Ему хотелось мирной жизни. Он был все тот же. Он часами мог смотреть из окна, как воскресает парк. Он радовался первой травинке, выискивал под ногами первого муравья. Однажды, разбирая в поисках какой-то тетрадки шкаф, он нашел альбом с фотографиями прошлогоднего отдыха в Сочи. Они со студенческим приятелем Валерой снимались почему-то в основном в ресторанах и на пляже. Олег немало удивился, увидев тогдашнего себя: упитанного увальня с дряблыми предплечьями и намечающимся пузцом. Он скинул сорочку и встал перед трюмо.

Темноволосый молодой человек, похоже, обзавелся новым телом. Похудев, он казался выше и стройнее, даже грудная клетка смотрелась шире, даже без напряжения проступали косые квадратики мускулов пресса, весело играли бицепсы. Великолепный и страшный воин глядел на Олега из зеркала.

Засмеявшись, он бросился в комнату, к осиротевшему мечу. Меч блеснул ему светлой радостью и застенчивым упреком. Груз упал у Олега с души. Он распахнул окно и потянулся. Жажда битвы оживала в нем, как личинка, разбуженная талыми водами. Он готов был метаться по комнате от нетерпения, повторяя: "ну где ты, Ян? Где же ты, друг мой?" На следующий день Олег поехал в "Кельт". И Норкин встретил его, как ни в чем не бывало.

Видали ли вы Балашиху в мае? О, вы не видали Балашихи в мае! Приезжайте туда. Прямые улицы чисты, словно вымыты после всех праздников. Праздники разбредаются по городу, прикидываясь простыми людьми. Первое мая окуривает дома зеленым дымком новорожденной листвы. Вкусный дым пикников владеет каждым балашихинским парком. А в Балашихе, как установлено точно, из любой точки города за десять минут можно дойти до леса. По вечерам нежный гул клубится под юными кронами -- это сонмы майских жуков вышли на свою мирную вегетарианскую добычу. Какая сладкая тоска на душе!

День Победы проходит по городу в великолепии и торжестве, выметает зеленой плащ-палаткой первомайский мусор. Цветники Георгиевскими лентами вьются по обочинам. Горы букетов перед вечным огнем. Девятого мая Проспект Ленина перекрывается машинами ГАИ. Добродушные пузатые милиционеры курят и травят байки. Как приятно прогуляться по проезжей части! Ведь и тротуар свободен, а возьмешь да и пройдешься прямо по белой разметке. На деревьях тихонько умирают незадачливые воздушные шары. Их полно. Ручные белки в городском парке становятся медно-рыжими. Больше всего на свете они любят мороженое. На праздничный салют народ съезжается из окрестных земель. А потом разъезжается веселый, словно пьяный, но на самом деле счастливый.

Однако самый драгоценный май в Балашихе выдается, когда на него попадает Пасха. Сколько приятных хлопот на Страстной неделе. Говорят, надо скорбеть, и душа просит очистительной скорби, а куличи-то щурятся ласковыми изюминками, а в магазинах расхватывают цветные наклейки и краску для яиц. Неверующие двигаются, словно вслепую, будто кто-то невидимый ведет их за руку по темному коридору. Так любимых просят закрыть глаза на пороге комнаты, убранной цветами и свечами. А верующие снуют меж куличами и свечками деловито, насуплено. У женщин плотные черные платки. Церкви Балашихи переполнены. В них давка, плач младенцев, суета, бестолковые разговоры в очереди к Плащанице.

И вот огненная таинственная торжествующая ночь, а потом день. Долгий, прозрачный, щедрый и сытый. Облака пропитываются колокольным звоном, и когда умолкают колокола на земле, в небе еще гудит. И от этого живется легче. Да что ж говорить! А эскадрильи ласточек? Каждая вернется под свой балкон! А соловьи, которых по ночам слышно и вблизи Шоссе энтузиастов? А лягушки у старой плотины на Пехорке? Жители ближайшего к плотине дома добились от администрации бесплатной установки стеклопакетов. Всякий, кто в силу житейских обстоятельств покидает Балашиху, признается, что и весна ему не весна, если хоть глазком не перемигнется с ней в родном городе.

Олег впитывал бередящие душу запахи мая, как губка воду. На работе его рвали на части -- заканчивался учебный год. В этот раз экзамены проходили споро и бодро. Всех радовала хорошая погода. Никто не хотел огорчать ближнего. У Олега в доме не переводились цветы. Так всегда бывает у учителей в начале и в конце года. Хорошо еще, что члены родительского комитета имеют обыкновение дарить вазы на дни рождения классных руководителей. Когда начались каникулы, Олег перенес свои тренировки на утренние часы. В клуб он ездил с каким-то особенным наслаждением. Он давно не был так легок и быстр, так уверен в себе. Но посетители, делившие с ним пространство спортзала, стали коситься на него с плохо скрываемой неприязнью. Окончательно определилось, что достойных соперников в "Кельте" ему больше нет.

Лето пришло сухое и жаркое. Родители Олега и объявившиеся приятели стали звать его в путешествия. Уехать на море, или в байдарочный поход по рекам Подмосковья, хотя бы на время забыть обо всем! Но Олег твердо решил не покидать города. Все тягостнее, лихорадочнее становилось ожидание. Он скучал о бое, о болезненно-приятном утробном холодке, о стоне предельного напряжения в костях и мышцах. Противник мерещился ему в толпе. Один раз он даже долго шел за неизвестным блондином, издали приняв его за Яна.

Кавказец Рустам, владелец сети игровых клубов, был фехтовальщиком неплохим: темпераментным, азартным и техничным. И тренировался он много, но несмотря на это имел заметный животик, обтянутый дорогим черным трико. Олег знал его манеру боя, как свои пять пальцев, однако, поддавшись уговорам Норкина и согласившись на поединок в конце тренировки, решил отработать одну самостоятельно созданную недавно комбинацию с выходом за спину противника. Народ из зала уже потихоньку расходился.

В монотонном невыразительном звуке негромких разговоров Олег разобрал какую-то неожиданно бодрую и приподнятую интонацию в голосе Норкина. Он беседовал с кем-то, на кого явно старался произвести впечатление. И шаги их приближались.

-- А вот, кстати, посмотри, это тот самый парень, о котором я тебе рассказывал! -- прозвучал голос тренера за спиной. -- Видишь, манера какая интересная? Тот редкий случай, когда мышечная масса позволяет работать полуторником почти как рапирой. Ну хватит, хватит, господа! Рустам, вы молодцом сегодня! Идите отдыхать.

Не в правилах Норкина было прерывать поединок, и обиженный Рустам потопал в душевую, недовольно озираясь. И Олег с удивлением обернулся к тренеру, но увидел перед собой не его. Рядом с тренером, в двух метрах от Олега стоял Ян, на лице которого еще мерцала улыбка, но в одно мгновение пергаменная бледность вобрала в себя весь ее свет. Острый кадык провалился и взлетел. Глаза остекленели, как у покойника. Олег же почувствовал, что до боли в коленях выпрямленные ноги приросли к полу, и попробуй он сделать хоть одно движение, тут же повалится носом вниз.

А Норкин все рассказывал что-то, уже поглядывая на своего подопечного с недоумением. По сравнению с тем, как запомнил его Олег, Ян немножко изменился. Сейчас он был несколько суше, даже как-то моложе. Волосы совсем платиновые, на тонкой прямой переносице высыпали мелкие ржавые веснушки. Глаза у Яна были серые с толстым антрацитовым ободком вокруг радужки. Осколки бликов дрожали в них. Он пил взгляд Олега, словно узник смрадной темницы -- струю свежего воздуха, проходящую сквозь щель. Пил и пьянел, и уже румянец робко возвращался на скулы.

Помутившийся разум Олега светлел, эйфория закипала колкими пузырьками кессонного хмеля. Моргнув несколько раз, и, шумно выдохнув, он окончательно взял себя в руки. И взглянул на Яна насмешливо и высокомерно.

-- Гоша, так ты представь мне столь замечательного молодого человека, -- на распев произнес Ян, обрывая речь Норкина, которая все равно уже большей частью прошла мимо ушей.

-- Да пожалуйста! Знакомьтесь, Олег Смирницкий. Олег, это Ян Белов, Блестящий фехтовальщик из Подмосковья. Вы, надеюсь, слышали о нем?

-- Приходилось. -- негромко ответил Олег, покраснев от досады, что голос его пока не слушался.

И тут дыхание его оборвалось, Ян шевельнул плечом, и его раскрытая ладонь, разворачиваясь розовыми бугорками, потянулась к Олегу. И он, не медля, двинул свою руку навстречу. Горячая кисть Олега и прохладная -- Яна -- сплелись в жилистый узел. Пальцы их, как истомившиеся любовники, прижались друг к другу. И еще хотелось сжимать, и теснее сцепляться, и никто не в силах был первым разорвать объятия двух страстей, двух гибельных сил.

-- Очень приятно, -- не слыша себя, вымолвил Олег, сообразив, что хорошо бы изобразить подобие светской улыбки.

А Яну и притворяться не надо было. Он уже сиял, старался даже опускать глаза, чувствуя, что они разгораются странным блеском. Он задыхался, он прыгать был готов от радости.

-- И мне в высшей степени приятно! -- он, наконец, отнял свою руку, словно выдернул клинок из сердца. -- Так что ты говорил, Гоша, хорошие результаты у молодого человека?

-- Да. Невероятный прогресс всего за полгода.

-- А ты не преувеличиваешь?

-- Ну, ты же всегда можешь проверить меня. Странно, что вы раньше не встречались, Олег ведь то же из Балашихи.

-- Вот как?! Ну, может, он редко бывает в родном городе? -- Белов чуть наклонил голову, -- или по каким-то причинам избегает новых знакомств?

-- Отнюдь нет, -- ответил Олег, ухмыльнувшись так, чтобы Норкин ничего не заметил, а Ян почувствовал всю глубину его презрения. -- Но я слышал, что вы, господин Белов, кажется, были одно время ... э-э... нездоровы?

-- Да, был, -- с мягкой улыбкой сказал Ян, но искры ярости задрожали у него на ресницах, -- только это еще осенью. А организм у меня сильный, поправляется быстро. Да и проблема оказалась пустяковой.

-- Вот оно что! Рад слышать. Как теперь ваше самочувствие?

-- Благодарю вас, превосходно.

-- Вот вы, Олег, -- вмешался Норкин, -- не любите ходить на наши соревнования, а были бы позавчера, увидели бы в какой сейчас прекрасной форме Ян. Совершенно восстановился после той неприятной истории. Вам надо расширять свой спортивный кругозор, а то варитесь здесь в собственном соку, уж и соперника подходящего не могу вам подобрать. Если хотите идти дальше, нужно, так сказать, выйти в свет. Людей посмотреть, себя показать. Ян, думаю, кстати, что Олег, как партнер, будет тебе интересен. У тебя ведь тоже сложности в этом отношении.

-- Еще какие, дорогой Гоша, еще какие! Ищешь, бывает, ищешь... Месяцами! С ног собьешься. А к тебе заглянуть и не догадался!

-- Ну вот. -- Норкин был заметно доволен удачным посредничеством. -- А что, Ян, не хотел бы ты прямо сейчас размять косточки?

Пол качнулся под ногами Олега, он не выдержал и отвел взгляд, хотя до этого они с Яном безотрывно смотрели друг на друга, даже отвечая на реплики Норкина. Неужели Белов согласится? Но здесь, в зале, где нельзя даже кончиком клинка прикоснуться к заветному телу, и меч в руке не удержится. Ян молчал. Снова бледность поземкой наползла на его лицо. Как не терпелось ему, как гудела во всех капиллярах кровь. С трудом оторвавшись взглядом от закостеневшего лица Олега, он разомкнул губы и сказал, едва ворочая языком.

-- Я бы с превеликим удовольствием, Гоша, но у меня важная встреча через полчаса. Как-нибудь в другой раз.

И стало понятно, что теперь он заторопится, теперь им втроем здесь делать нечего.

-- Нет проблем. Главное, звони.

-- До свидания, Олег. Был очень, очень рад познакомиться. -- Ян спешил скорее расстрелять дежурные слова.

-- Взаимно. И к вашим услугам, Ян.

Белов, уже повернувшийся было спиной, задержался, и едва заметно кивнул в ответ.

Норкин, улыбнувшись Олегу, вышел провожать гостя. Вернувшись за спортивной сумкой, он увидел, что Смирницкий все еще в зале, сидит на скамье в расслабленной позе, привалившись к стене спиной, и меч лежит у него в ногах.

-- Что это вы не идете, Олег?

-- Уже иду.

-- Вы устали, что ли, сегодня?

-- Сам не знаю. Спина, вроде, болит на старом месте.

-- Эх, сколько же я вам говорил: лучше недотренироваться, чем перетренироваться.

Олег поднялся, хмурясь и нервничая.

-- Извините за вопрос, Георгий, но не могли бы вы мне ответить. Ян Белов сильнее или слабее вас в мастерстве?

Норкин взглянул на Олега с любопытством. Пожал плечами.

-- Понимаете, мы давно не встречались, и раньше я бы вам твердо ответил, что несколько слабее. Но позавчера я видел его в деле, -- он был действительно очень хорош. Такое ощущение, что это ранение обернулось для него, как для мастера, не бедой, а счастьем. Он не только восстановился, но в погоне за прежней формой существенно повысил свой класс. Так часто бывает у талантливых спортсменов. А что касается вас, то престаньте вы, наконец, анахоретствовать. Я же вижу, что у нас вам становится скучно. Стесняться вам, да и мне, как вашему ментору, нечего.

-- Что же, пожалуй, больше не буду, -- твердо сказал Смирницкий, но, как показалось Норкину, печально.

-- И соревноваться решитесь?

-- Поживем, увидим.

-- Вот-вот! Вы подумайте как следует. До свидания! -- Норкин вскинул на плечо сумку, пошел к выходу.

Только в зале Олег немножко размяк. Все в нем как-то опало, сникло. За прошедшее время, казалось, Ян поселился у него в доме, и столько всевозможных картин их встречи Олег себе рисовал, что, мнилось, все уже прожито, познано. Он не предполагал, что наяву это будет настолько невыносимо ярко и тяжело. За эти несколько минут он устал так, словно разгрузил машину с кирпичом. Но тут же на обшарпанной скамье, после ухода тренера, и другое, нужное состояние вернулось к Олегу.

Одно только имя "Ян Белов", произнесенное вслух, подняло бурю вдохновения в груди Олега. Всего лишь перекинувшись с врагом несколькими фразами, он испытал острейшее наслаждение, какой-то небывалый, может быть и нездоровый экстаз. А впрочем, отчего же нездоровый? Сила, рассудок, творческая энергия заработали в Олеге на полную катушку. Поэтом он был сейчас, ухватившим и тянувшим за кончик спущенную с неба веревочку лучшего своего стихотворения, альтистом Даниловым, на пороге бездны вышедшим играть главную свою симфонию.

И неусыпающий червь заветной мечты, и палящее желание еще раз испытать ликование победителя, и необходимость покончить с беспощадным смертельным врагом, перемесившим всю жизнь, и алчная потребность испытать себя в бою с достойным противником, все стянулось в один пульсирующий протуберанец, который нес Олег в солнечном сплетении.

III

Олег старался о телефоне не думать. Может, и не сегодня он позвонит, хотя сам-то на его месте позвонил бы, конечно, сегодня. Если обычно несколько звонков за сутки раздавалось в квартире Олега, то в тот день, с тех пор как он вернулся домой, не было ни одного. Словно не только он сам, но и телефонный аппарат приуготовлялся для единственной тревожной трели, призыва из жизни в смерть. Олег мелкими глотками цедил коньяк, рассеянно наполнял комнату дымом сигары. Все это помогало снять хотя бы часть напряжения. А часы вопреки ожиданию бежали как секунды.

Время от времени напряжение все же перерастало какую-то отпущенную организму меру, и тогда каталептическая неподвижность овладевала Олегом. Так почти пару часов подряд он просидел, уставившись прозрачным стеклянным взором в одну точку. Потом очнулся, думая, что дремал, но все равно решил, что из кресла будет вставать, только чтобы опорожнить пепельницу. До утра не позвонит, до утра просидит. И ничего делать не будет. Что и делать-то сейчас? Захочешь поставить чайник, так и тот упадет из рук. Хорошо бы только не переборщить с коньяком.

Олег, конечно, помнил, как вышел из клуба, как добрался домой, как вошел в квартиру, переоделся, сел к телевизору, но все эти действия, да и сам мир вокруг утратили реальность. Что-то не так было с миром. Дома сползали мутными подтеками, словно рисунок мелками на асфальте под струями поливочной машины, автомобили рассыпались мелкими бусинами, деревья истаивали струйками сизого дыма, как непотушенные окурки. В квартире все предметы, включая самые стены, только прикидывались настоящими, а на самом деле были из застывшей пены для бритья.

Когда грянул звонок, Олег как раз подносил ко рту рюмку. Но рука не дрогнула, трель как-то миновала колебанием своим его тело, сразу ввинтилась в душу, и застряла там ржавым гвоздем. А вот вторая трель горячим порывом взрывной волны ударила в лицо. И Олег снял трубку:

-- Да!

-- Привет, это я.

-- Привет.

-- Узнал меня?

-- А как же.

-- Ждал?

-- Конечно.

-- Можешь сейчас приехать в клуб "F 21"?

-- Сейчас?! -- Олег беспокойно взглянул на часы: пол одиннадцатого. Взглянул на бутылку: полбутылки.

-- Не для реванша, разумеется! Как ты относишься к джазу?

-- Вообще-то, так себе.

-- Вот те раз! Но, может, все-таки потерпишь? Ради меня?

-- Только ради тебя. Буду через полчаса.

-- Хорошо. До встречи!

Олег положил трубку, она, словно намыленная, чуть не выскользнула на пол, так вспотела ладонь. Двадцать минут запасного времени он прихватил, чтобы прийти в себя. Затушил недокуренную сигару, вымыл пепельницу, распахнул все окна, у одного, выходящего во двор, задержался, глубоко подышал, прополаскивая легкие сладким воздухом летнего вечера. Стало лучше. В ванной умылся до пояса ледяной водой, растерся до красна жестким полотенцем. Подумал, и пристегнул к ремню замшевые ножны, которые полностью прикрывал пиджак. Не для чего, пожалуй, но не идти же к нему совсем безоружным. В прихожей задержался перед зеркалом, боясь найти себя слишком бледным или слишком разгоряченным. Но вроде не нашел и побежал на проспект, ловить машину.

Поздоровавшись, он миновал тяжеловеса-охранника у дверей. В клубе против ожидания, все-таки вечер пятницы, было немноголюдно и не очень шумно. В дальнем углу перебирал клавиши черного пианино полный немолодой тапер. То ли наигрывал что-то джазовое, то ли просто рассыпал из-под пальцев арпеджио, примериваясь к настоящему исполнению. Дама тоже не первой молодости, опираясь локтями на верхнюю доску инструмента, раскладывала нотные листки. На ней были джинсы и блестящий короткий топ. Ни следа хмеля не чувствовал сейчас в себе Олег. Все выветрилось по дороге.

Наоборот, от непреходящего внутреннего напряжения голова была утренне-ясной, и, к досаде, горели щеки и уши. Сразу с порога можно было оглядеть весь большой зал. Олег не знал, единственное ли это помещение здесь, но не смог заставить себя сделать ни шагу вперед, встал в дверях и прошелся взглядом по дальним столикам, краем глаза вбирая в себя и ближние.

И все-таки он не первым увидел ожидающего, а как бы натолкнулся на его взгляд, пристальный и потусторонний. И тогда еще чуть помедлил. Задевая болтавшиеся на спинках стульев дамские сумочки и рукава скинутых пиджаков, Олег двинулся к его столику и сел напротив него.

Ян выглядел свежо, несмотря на то, что пепельница перед ним была полна рыжих скрюченных окурков, а, значит, сидел он здесь уже порядочно. Официант, подошедший к ним, накрыл ее чистой пепельницей, заменив одним движением, и учтиво поклонившись, положил перед Олегом меню. Клуб сразу понравился Олегу, он очень любил, чтобы в заведении работали именно вот такие дюжие холеные хлопцы, а не злоупотребляющие косметикой, многословные бабы.

-- Извини, я ничего не заказал для тебя, потому что не знаю твоих вкусов, --произнес Ян.
И Олег увидел, что перед ним стоит громадный кубический стакан виски, и янтарной жидкости осталось в нем на два пальца.

-- Мне двойной "Отар", пожалуйста, -- обратился Олег к не успевшему покинуть их официанту, заодно протягивая ему и ненужное меню.

-- "Отара" у нас нет, могу предложить "Реми Мартен."

-- Хорошо.

Официант бесшумно скрылся. Или Олегу показалось, что бесшумно. Звуки вдруг стихли вокруг для него. Он смотрел Яну в глаза, и Ян смотрел на него. Им, за все это время сросшимся теснее иголок на еловой лапе, а видавшимся всего миг, непреодолимо хотелось рассмотреть друг друга. Глаза Яна блестели беспокойным счастьем, он словно держал перед собою вожделенную вещь, которая, наконец, позволила, чтобы ею обладали. На Белове была дорогая черная рубашка с вышитым изогнутым крокодильчиком, две пуговицы сверху были расстегнуты. Шею наискосок пересекала серебряная цепочка.

Олег надел свою любимую синюю рубашку с отложным воротником и широким вырезом. Синий цвет очень шел к его темным волосам и карим глазам. Он почувствовал, что в пиджаке ему будет жарко, но вспомнил о ноже, и снимать пиджак передумал. Что-то дрогнуло в лице Яна. Олег словно вынырнул вдруг из непрестанного водоворота эмоций и, посмотрев на Белова со стороны, понял, как на самом деле напряжен и взволнован Ян, понял, кем является он для Яна -- единственным человеком, способным его победить. Однако, Олег посчитал глупой эту дуэль взглядов, о которой всегда пишут в книгах, и первый опустил глаза, уставившись в грудь Белова.

-- Хороший выбор, -- ровным голосом нарушил молчание Ян. Олег не сразу понял, что он имеет в виду заказанный им коньяк.

-- А ты думал, я закажу пиво? -- усмехнулся он.

Ян не отвечал. Смотрел и не прикасался к стакану.

-- Поздновато для пива, -- молвил Олег, -- да и разговор наш не за пивом вести.

Он не выдержал и поднял глаза, осознавая, что гораздо труднее ему будет не держать взгляд противника, а отвести свой. Ян хотел что-то ответить, но скорый на ногу официант уже очутился рядом и поставил перед Олегом пузатую коньячную рюмку, в которой на глаз определялось сто грамм с походом.

-- Ну, со свиданьицем, что ли? -- Олег поднял рюмку и сейчас же отпил, проглотил, не смакуя, чтобы хорошенько продрало горло.

-- Знаешь, -- сказал Ян, тоже коснувшись губами стакана, -- несмотря на то, что поиски мои были долгими, я был уверен, что ты где-то рядом, что не сбежал куда-нибудь в Коста-Рику.
Олег позволил себе удовольствие подольше задержаться в глазах Яна, вбивая в их дно якоря презрения.

-- Сейчас больше бегут в Европу. Но, по-моему, у тебя были основания полагать, что я не трус. -- Говорить ему хотелось быстро и отрывисто, и чтобы избежать этого, он нарочно растягивал паузы между словами, и словно бы даже чуть-чуть понижал голос. С удовлетворением он отметил то же самое и у Яна.

-- Согласен. Но, между нами, что тебе стоило просто дать о себе знать?

Олег не спеша достал сигарету, пачку же и зажигалку убирать не стал, положил перед собой на стол, красивый, без скатерти, настоящий деревянный, темный. И все вокруг было в этом клубе бордово-вишневое, а тьма по углам -- цвета красного дерева.

-- Чем это я заслужил, чтобы меня принимали не только за труса, но и за идиота? Во-первых, я ничего не знал наверняка о твоем состоянии, во-вторых, между нами, я все-таки должен был выиграть время. В-третьих, -- Олег сам не ожидал, что он скажет это в лицо Яну, но обстановка клуба, все еще сбивчивая музыка за спиной, след коньяка на горле, все это даже не располагало, а побуждало к интимности, -- мне было невыразимо приятно знать, что ты ищешь меня, как озверевшая гончая, по всему городу, и однажды появишься передо мной внезапно, как сегодня.

О, как захотелось Олегу, чтобы Ян отреагировал на его откровенность правильно, не сбил ее, не спугнул, не свел все к пошлой разборке.

Ян сдержанно улыбался, глаза его тепло светились, лицо было совершенно спокойно, даже благодушно, но болезненный внутренний огонь тронул и его, проглядывая сквозь гладкую кожу на скулах. Олег не мог ошибаться, он всем своим существом знал, что Ян чувствует сейчас то же самое, что и он. И ничего не было желанней и выше в тот момент. Но если это так, если только это так, то вихри должны были кружиться вокруг их столика, ложки и вилки срываться с места. Они сидели у дальней стены напротив входа, расположившись таким образом, что случайные соседи слышать их разговор не могли. А рюмка Олега и стакан Яна были пусты. И зоркий официант уже стоял рядом.

-- Повторить, -- попросил Ян за себя и за Олега. -- Ладно, друг мой, все хорошо, что хорошо кончается.

Пианист вдруг взволновал клавиши, протащив пальцы из нижнего регистра в верхний, откуда-то сорвалось чистое контральто саксофона. И женщина запела по-английски под приветственные аплодисменты. Опять Олег не чувствовал хмеля, а как хорошо было бы смыть с души этот грызущий ее, уже почти мучительный, огонь. Им принесли выпивку, и оба сделали по большому глотку, отпив спиртное, как воду. Некоторое время они слушали ансамбль. Музыка волновала и в то же время расслабляла нервы.

Ян молчал. Олег считал, что противник должен первым заговорить о главном, инициатива сейчас была у Яна. И от этого ничего не зависело, просто так сложилось. Но как дорого было это молчание, дороже слов, которых страстно ждал Олег. Противоестественное молчание между теми, кто не мог вот так просто сидеть за одним столом, как пламя не может гореть под водой. Но сейчас невозможное сбывалось.

Главное, не смотреть ему в глаза, взглянешь -- и не оторвешься. А это глупо, это неправильно. И Ян это понимал, и старался не искать глаза Олега, но все-таки взгляды их наскакивали друг на друга, и тогда словно лазерный луч проходил по внутренностям. Больно и восхитительно. Падение, смерть, Большой взрыв.

Ян тяжело, уже без улыбки начал. Говорить об этом было страшнее, стыднее, томительнее, чем признаваться в любви, и Ян тщательно подбирал слова, словно изобретая их на ходу.

-- Ты достойный противник. Но ты, Олег, допустил одну ошибку, о которой я и хочу, собственно, с тобой поговорить, потому что она непосредственно касается предстоящего нам дела.

Он снова замолчал, и Олег понял, что Белову неловко вести разговор в форме монолога. Он сказал, как руку ему подал:

-- Я слушаю тебя, Ян.

-- Ошибка состоит в том, что ты оставил меня в живых.

Олегу очень захотелось закрыть глаза, потому что эхо этих слов пошло бродить по его раскаленному телу и не только услышать, увидеть их в себе, казалось, он мог бы сейчас. Ян продолжал уже совсем хмурый, слова с трудом вырывались из-за густого сигаретного дыма.
-- Когда ты ранил соперника в честном бою, ты имеешь полное право добить его. В том, что ты опускаешь меч, нет благородства, а есть одна только слабость. И я считаю нужным предупредить тебя, что сам никогда не поступлю таким образом. Я хочу, чтобы ты имел это в виду, прежде чем...

Олег курил, не чувствуя вкуса табака, а только глядя, как причудливо переплетается дым их сигарет, который они выпускали теперь друг другу в лицо, как входят друг в друга зыбкие кольца. Он и сам знал о своей ошибке, вспомнил горчайшее отчаянье и ужас той минуты, когда услышал о том, что Ян выжил. Но приходилось ли теперь жалеть об этом? Да Олег полжизни готов был отдать и тогда и сейчас за этот дымно-хмельной разговор, за возможность смотреть на то, как дыхание его врага еще заставляет подниматься его грудь и живот, и где-то там, под черной тканью рубашки -- темная линия шрама вдоль ребер. Ян был тем самым человеком. Лучше не надо.

Все эти минувшие восемь месяцев, проведенные в спортивном зале, Олег запрещал себе думать о личности Яна, чтобы не нафантазировать чего-нибудь лишнего, не скатиться в дешевую романтику. Сейчас, когда Ян предупреждал его о том, что пощады не будет, хотя мог бы, про себя отдав должное великодушию соперника, поступить так, как считает нужным, -- великое уважение испытал он к Яну. Он восхищался им и одновременно чувствовал, что и сам не ниже его. Все дрожало и звенело в нем. Олег понял, что не удержится. Может, это все-таки был хмель? Но, казалось, коньяк исчезает во внутренностях, как вода в песке. А официант, призванный знаком Яна, уже ставил перед ними новые полные рюмки.

-- Видишь ли, Ян, я ценю твое великодушие, и думаю, что все, что ты сказал справедливо. Но я -- воин.

-- Ты учитель, -- быстро прервал его Ян, -- учитель русского языка и литературы в лицее номер 23.

Как ни горел Олег своими главными словами, но здесь он разрешил себе остановиться, сожмуриться про себя и про себя же почмокать губами. Вот чем занимался Ян эти десять часов с момента их утренней встречи. Он собирал справки об Олеге. Недаром так ходило ходуном небо, и колебался загустевший воздух.

-- Я воин, -- снова тем же тоном произнес он. -- И сколько помню себя, у меня была одна дорогая мечта. Мечта о Единоборстве. Случалось мне участвовать в мордобое, случалось выходить в круг на спортивной площадке. Но все это было не то.

Олег вскинул глаза, чтобы посмотреть, как слушает Ян. Тот сидел неподвижно. Огонек его сигареты втихомолку ел папиросную бумагу, подбираясь к окаменевшим пальцам.

-- Только там, в "Машиностроителе" я отчасти испытал то, о чем мечтал всю жизнь. Точнее, там я понял, в чем мое предназначение. Но все равно, это вышло не так, слишком спонтанно, слишком быстро...

Ян дернулся на стуле, откинулся на спинку и приподнял голову. Его лицо потемнело и страшно осунулось. Олег понял, что задел больное, еще живое, кровоточащее. И сладко было знать это. Такой мощной не ненавистью даже, а жаждой уничтожения повеяло от Яна, что сизый дым растворился до молекулы в этом энергетическом потоке. Сквозь замутненный воздух сама смерть смотрела в лицо Олегу.

-- И теперь, наконец, у меня есть возможность отыграть все как следует, -- продолжал он. -- Я принимаю к сведению твое предупреждение, но я рад, что тогда не стал слишком спешить.

Ян был задумчив. Его глаза, обращенные на красивую столешницу, непрерывно двигались, как в фазе быстрого сна. Какие-то огромные новые мысли разрывали его. Он медленно раздавил в пепельнице почти целиком истлевшую сигарету и, наконец, вымолвил:

-- Я тоже воин, Олег, и я тебя понимаю. Может быть, я и в фехтование пришел благодаря такой же мечте, только это было давно, за столько лет я пережил не одно единоборство, все те чувства, которые ты сейчас испытываешь, во мне, наверное, перегорели, стерлись. Я все же, к большому сожалению, слишком плохо знаю тебя, а потому должен, извини, спросить, не воспринимаешь ли ты наше с тобой дело, как игру? Отдаешь ли себе полный отчет в том, чем все это закончится для одного из нас? Заметь, я говорю "закончится", а не "может закончиться", потому что никакого другого исхода не приму. И все сделаю для того, чтобы его не было.

Вот здесь Олег огорчился. Все-таки своим откровением он дал Яну повод считать себя инфантильным психопатом. Неужели даже он не чувствует... Хотя он ведь не отшатнулся, даже сказал, что понимает, и сейчас смотрел на Олега вроде как с надеждой. Собрав всю выдержку, Олег ответил как можно более спокойно и медленно, опустив веки. Но вышло это с каким-то гулом, как стон:

-- Ты не о том беспокоишься, друг мой. Беспокойся лучше о себе. Что же до прочего, то, если желаешь, я дам тебе заверения в том, что совершенно осознаю все последствия нашей следующей встречи. Как для проигравшего, так и для победителя.

Говорить ли еще? Олег запнулся. Не прозвучат ли те слова искусственно, книжно-киношно? Но произнести их, все равно, что встать уже напротив друг друга с молящим о крови клинком. И к тому же, он чуял, что Ян ждет именно их:

-- Я с радостью разделяю условие, что выжить должен только один.

И Ян ответил так торопливо, словно хотел оборвать Олега:

-- Только так, Олег, только так.

И все, что до этого Олег принял в нем за явление смерти, теперь показалось только ее прозрачной тенью. Сейчас жутко было смотреть на него. "Боже, --подумал Олег, -- Боже, неужели это наяву происходит?". Смерть стояла теперь ближе, чем можно вообразить, она даже не была снаружи, она уже втягивалась под кожу. Олег знал, что и на поле битвы не будет чувствовать ее так ясно. И сомнение в себе снова завозилось в нем.

Но он-то уже испытал ощущение тяжести человеческого тела на кончике своего клинка. И его слова не были праздны. Он даже вскинулся, а не опытнее ли он самого Яна? Ведь не известно, убивал ли тот когда-нибудь сам? Олег решил, что немедленно спросит об этом, да еще с издевкой. Но взгляд Яна остановил и успокоил его. Такая отнимающая дух тьма жила там, что не заглядывать туда, а сторониться ее следовало. Но вот она словно посветлела, это Ян вернулся к своим не разрешенным вопросам.

-- И еще вот что я хотел бы выяснить. Ведь то Единоборство, о котором ты грезишь, имеет смысл, только если оно идеально.

-- Не понял тебя.

-- Ну, как бы тебе объяснить? Мной ведь сейчас движет что? Месть. Даже не так -- жажда реванша. Я был побежден, едва не убит тобою. Если бы ни алкоголь, я бы этих слов не произнес, так они мне тяжелы. И причина, которая меня поведет в бой, может ли сравнится с твоей мечтой о Единоборстве? Не думай, силу твою, как фехтовальщика, я понял. Больше просчетов в оценке не будет. Но вот каков твой настрой? Равен ли он моему? У меня-то не малый интерес в нашей следующей встрече, а вот у тебя? Может, всего лишь долг чести заставит тебя сражаться? Этого вполне достаточно, конечно, но ведь не для тебя, не для нас?

Стал бы непонимающий человек гадать о его интересах? Олег с благодарной улыбкой взглянул на своего противника. С этим вопросом он разобрался давно.

-- Друг мой, я готов, поверь мне. Я не разочарую тебя. Тобой движет жажда реванша. А мной -- стремление исправить свою ошибку. Я не привык считать себя неудачником. И если это возможно совместить с мечтой об идеальном, как ты выразился, Единоборстве, мыслимо ли упускать такой случай? Еще неизвестно, чья причина сильнее.

Ян молчал, удовлетворенный ответом, а потом поднял бокал, предлагая Олегу выпить за эти слова, и сам сделал глоток. Олег решил остановиться на третьем бокале, но вслед за Яном хватил разом чуть ли не половину. И тут пение и музыка позади них оборвались. Сразу стало пусто. Словно без поддержки джазового ритма и разговаривать стало не о чем. Музыканты кланялись, в ответ на дружные рукоплескания. Но вот женщина вытерла смешанный с сурьмой пот под глазами и снова приготовилась петь. Ее низкий голос вели под руки два джентльмена: потасканный аристократ -- фортепиано, и развязный малый -- саксофон.

-- Ну что ж, -- сказал Ян, -- теперь остается пустяк. Где и когда?

-- Это твой реванш, ты и выбирай место и время.

Ян видимо и ждал этого предложения, и ничуть не помедлив, произнес:

-- Знаешь заброшенную стройку напротив старой плотины? Там будет удобно, я проверял. Уже давно присмотрел для нас это местечко. И охраны там никакой нет.

-- Если ты в этом уверен, я не возражаю. Теперь время.

-- Тянуть ведь незачем, да? Но, пожалуй, для завтрашнего дня мы с тобой слишком пьяны? -- Ян не то утверждал, не то спрашивал. Но очевидно, был прав, потому что Олег вот-вот готов был предложить покончить со всем прямо сейчас. Даже стал ощущать сквозь одежду нож, пристегнутый к ремню. Однако разум все еще преобладал над алкоголем, и он кивнул Яну в знак согласия.

-- Тогда послезавтра, на стройке, в полночь.

-- Будет ли что-нибудь видно в такое время?

-- Ну, надеюсь, фонари тебя устроят? Я выбрал поздний вечер, потому что все окончательно пустеет вокруг, и нам точно не помешают.

-- Хорошо, -- ответил Олег. Он примерно так и рассчитывал, и теперь, когда все уже было произнесено и оговорено, он почувствовал опустошение, и глодавший его внутренний огонь стал потихоньку исходить из него. Но один вопрос все же оставался. Оставалось, впрочем, и спиртное.

-- Ян, один из нас послезавтра все-таки должен будет продолжить свое существование, и желательно, чтобы это было не в тюрьме, не так ли?

-- Ну да. А к чему ты клонишь? Ты ведь жил себе припеваючи, несмотря на то, что я остался жив и знал тебя в лицо. А послезавтра свидетелей у победителя не останется.

-- Да, но вдруг что-то все-таки сможет навести на след? Норкин знакомил нас, здесь нас видели, а нас с тобой знают в городе. Я предлагаю условиться, что победитель похоронит побежденного там же, на месте. Нет тела, нет и преступления.

-- Мы с тобой точно Гектор с Ахиллом, -- усмехнулся Ян, -- но, пожалуй, ты прав. Хотя давать тебе обещаний не буду. Приму решение там.

-- Дело твое. Но я предупреждаю, что в случае моей победы пышных похорон тебе не светит. Не обессудь.

Глаза Яна уже подернулись хмельной дымкой. Он был благодушен и встретил слова Олега негромким смехом. И Олег не чувствовал прежней острой ясности ума. Все вокруг было славно, удивительно приятно было сидеть за столом с этим человеком, ближе которого не было у него теперь на свете, и беседовать о смертельном поединке, словно назначая дату вечеринки. Как-то он вспомнит об этом разговоре завтра? Будет ли так же доволен собой, как сейчас?

-- Знаешь эту песню? -- промурлыкал Ян, кивая на ансамбль -- Послушай. Я ее обожаю.

Олег знал. Он млел от чудесной, печальной и волнующей мелодии "Sunny". И кто-то за соседним столом щелкал пальцами в такт. Какая-то девушка весьма недурно подпевала: "thank you for the love you brought my way". Все было великолепно, а значит верно и неизбежно. Ничего не жаль было за этот миг. Но музыка вдруг начала бледнеть и погасла.

-- Ну что, друг мой, -- закуривая, и лениво направляя дым в сторону, осведомился Ян, -- не пора ли нам ненадолго расстаться?

-- Пора, пора. Проси счет. Чаевые пополам.

-- Идет. Но я уйду первым. Ты -- минут через пятнадцать. Ни к чему, чтобы кто-нибудь заметил, что мы ушли вместе.

И Ян, оставив деньги, ушел сразу, как только на стол им положили счет в темно-коричневых кожаных корочках. А Олег дождался, пока довольный чаевыми официант не унес корочки.

IV

Никаких особых планов на ближайший день у Олега не было. Всякие мысли о завещании, прощальных письмах и прочих вещах подобного сорта он отмел сразу же, поскольку все это казалось ему пошлостью, к тому же долгов он не накопил. Единственное, что он держал в уме, это намерение поехать на назначенное место и хотя бы издали приглядеться к нему, чтобы как можно меньше нового оказалось для него в самый ответственный момент. Однако еще ранним по ее меркам утром, а именно около десяти, ему позвонила Ася и попросила о встрече. За последние несколько недель Олег почти не думал о ней, и не испытывал желания увидеться. Но этот звонок во внеурочное время, накануне дуэли вдруг показался ему чем-то особенным, не случайным, и он согласился.

Вчера по дороге из ресторана домой Олег жалел, что так малодушно напился. Оправдывался только тем, что заснуть из-за этого должен быстро и крепко. Однако под утро, когда за окном уже было не черно, а серо, какой-то внутренний удар в солнечное сплетение разбудил Олега, и стало понятно, что лежать ему теперь без сна, без малейших остатков хмеля до самого рассвета. И времени-то прошло пять часов с момента встречи с Яном, но она казалась нереальной, приснившейся, и слова прошлой ночи таяли как снег при первых солнечных лучах. Олег поворочался еще с боку на бок, надеясь высмотреть под веками остатки отлетевших снов, но все в туне.

Он встал, застелил постель. Вчера времени поразмыслить о том, как провести сегодняшний день у него не осталось. Но как бы то ни было, он встретился с Яном, и встреча была назначена. Чем больше он думал об этом, тем явственнее проступали в груди вчерашние чувства. Были они -- тревогой, радостью, страхом, задором, отчаяньем, страстным желанием решить все теперь же, ни на секунду не откладывая. Да в самом деле, какого черта! Ведь больше суток надобно ждать. Целый день, ночь и еще целый день.

Олег был готов броситься к телефону и предложить Яну изменить условия. Какое там "слишком пьяны", и в помине нет этого! Но потом передумал. Во-первых, Ян может подумать, что у Олега сдали нервы, во-вторых, за чашкой кофе накатила лень. Прорвалось, наконец: "Зачем все это? Как хорошо жить спокойно, пить кофе, смотреть телевизор, читать книги". Эти мысли, конечно, кружились в Олеге и раньше, но все-таки они не были настоящими, и он знал об этом. Они словно приходили к нему извне, влагались кем-то в голову.

Он хотел сражения, мечтал о смертном бое. Здесь варилась и кипела вся его суть. Раньше мечта о единоборстве бессознательно тащила его по жизни. Теперь он отдавал себе отчет в том, что все правильное и нужное, когда-либо совершенное им, обязано своим появлением этой мечте. Ради нее он вставал утром с постели, год за годом прибавляя в росте и весе, меняясь лицом, взрослея, умнея. И сейчас близость заветного дня то лихорадочно колотила его, то разливалась спокойным мерцающим весельем.

Грохотал в нем какой-то галоп: то Олег ловил себя на том, что в оцепенении кусает губы и хмурится, то ясная сила обтекала уставшее сердце, хотелось поработать, навести порядок в комнатах, чем Олег и занялся с удовольствием. В его жилище все должно остаться безупречным, если что...

Вчерашней духоты не было и в помине, пасмурный день за окном был похож на заплаканное лицо. Но и это Олегу понравилось, хотя с природой отношения у него были сложные. Он считал, что иногда выдаются неправильные дни. Ну не должно, например, быть сегодня дождя, а он хлещет. Олег надел плащ, взял зонт и вышел на улицу. Машину он поймал быстро и доехал до ювелирного магазина "Александрит". Он ходил вдоль витрин не спеша, и сначала отказывался от помощи продавцов, да и на товар почти не глядел.

Сквозь одно из больших окон хорошо просматривалась за шоссе та самая заброшенная стройка, сегодня мокрая и какая-то совсем уж неприглядная. Молодые березки, прижившиеся на выступах скособоченных плит, вымахали уже чуть не по два метра. Из-за них строгие очертания бетонных коробок искажались. Справа и слева тянулись пустыри, изрытые оврагами, наверное, служившими раньше какими-то строительными ямами, заросшими травой и полевыми цветами. Олег вспомнил, что один овраг этим маем был сплошь покрыт золотыми одуванчиками -- сказочная красота.

Чтобы не вызвать подозрения, он подозвал глазами одну из девушек-продавщиц и попросил показать несколько золотых подвесок. В машине он решил, что подарит сегодня Асе что-нибудь особенное, только не кольцо. Подарит и расстанется с ней. Вне зависимости от исхода их встречи с Яном, Олег не собирался больше посещать клуб "Кельт". Эта пора его жизни подходила к концу. Он выбрал для Аси золотой кленовый листик, маленький, как дождевая солнечная капля, купил к нему и цепочку, расплатился и вышел под серые струи. Почти не отходя от магазина, он поймал такси и велел невеселому шоферу ехать в Москву.
-- По-моему, я люблю тебя, -- сказала Ася.

Олег смотрел, как худенькая официантка собирает грязные тарелки с соседнего стола. В немноголюдном кафе голос Аси звучал главной нотой. Примерно чего-нибудь в этом роде он и ждал от своей девушки. Ну, а что он себе думал? Рано или поздно они все приходят к этому.

-- Почему ты ничего не пьешь? Еще слишком рано? -- спросила она.

-- Просто не хочу сегодня пить.

-- Олег...

Он посмотрел на нее, постаравшись истребить во взгляде и жалость, и повод для надежды. Она плохо выглядела сегодня. Впрочем, так могло казаться из-за пасмурного дня. Когда дождь, все лица кажутся некрасивыми.

-- Бегать я за тобой не буду, -- сказала Ася. -- Я все понимаю, я не такая дура, как ты, наверное, думаешь. Просто я хочу, чтобы ты знал. -- Она улыбнулась накрашенным ртом, -- ведь глупо, если бы ты вообще не знал, правда?

-- Не знаю, -- сказал Олег.

-- Ты сегодня не разговорчивый.

-- Это погода. У меня низкое давление.

-- Низкое давление -- признак долголетия.

-- А у меня для тебя подарок. -- Олег достал невесомый бархатный бутончик. Глаза Аси повеселели. С помощью длинных лаковых ногтей она привычным движением открыла коробочку и сейчас же пристроила на себе подвеску.

-- Я, собственно, хотел с тобой попрощаться, -- заговорил Олег, не давая ей опомниться.

-- Почему? -- Насторожилась она. -- У тебя другая девушка?

"А не соврать ли?", подумал Олег.

-- Да нет...

Ему вдруг показалось, что Ася смотрит на него ласково-снисходительно, как на неразумное дитя, не ведающее, что оно творит. Его удивило и рассердило это.

-- Просто я не хочу больше встречаться. Ты не пожалеешь, что открылась мне?

-- Не знаю, может быть. Но о нас ведь никто не знал, и на меня не будут смотреть, как на брошенную.

-- А тебе только это важно?

-- В данном случае, да.

-- Ты говоришь так, словно уже меня разлюбила.

-- Нет. Я сегодня вечером буду плакать дома.

Олег поднял на нее глаза. Даже волосы у нее сегодня не блестели, и толстые синие тени отчеркивали нижние веки. Что-то родное почудилось Олегу в этой болезненной непривлекательности.

-- Мне жаль, прости меня, -- сказал он.

-- Прости и ты, что обеспокоила тебя, -- она замолчала, но видно было, что какое-то продолжение вертится у нее на языке. -- Мне почему-то кажется, -- и голос ее упал до шепота, -- что мы больше никогда не увидимся. Мне как-то не по себе. Я чего-то боюсь. Так вдруг захотелось тебя увидеть, чтобы развеять предчувствие. А оно не уходит.

Олег вздрогнул, и словно очнулся. Ему стало неприятно с ней.

-- Ты права, я больше не приду в клуб. И вообще, мне пора.

-- А знаешь, -- сказала вдруг Ася, -- на самом деле у древних кельтов никогда не было мечей. Они сражались такими громадными топорами...

Оба поднялись из-за стола одновременно и вместе пошли к выходу. Потом через какое-то время Олег понял, что шагает по улице один. Он был уверен, что Ася здесь, рядом, даже хотел еще что-то сказать ей, переспросить о кельтах. Но обернулся, и увидел, что ее нет. И нигде не видно. Только поток людей раздраженно обтекал его. Тогда он кинулся назад, к кафе. Никого. Он побежал к метро. Люди. Цветные зонты.

Он отправился к парковке. Он высматривал черную стриженную головку, блестящую красную куртку. Он высматривал ее глаза -- мокрые черные ягоды с неразгаданными ядрышками зрачков, ее смуглые губы, аккуратную грудь с изюминами сосков, ее запах, движение хрупких рук и жесткий подбородок, больно надавивший ему на плечо, ароматный живот, покрытый золотистым пушком. Он не удержался и все-таки загадал про себя, что если сейчас не найдет ее, то завтра погибнет. И тогда он увидел, как на обочине она садится в такси.

Он успел. Ася вынырнула из автомобиля ему навстречу.

-- Ты действительно чувствуешь, что мы больше не увидимся?

Она пожала плечами.

-- Так вот, это не правда. Поняла? Это не правда. Завтра я буду занят, а в понедельник я приеду к тебе.

-- Зачем?

-- Затем. Это совершенно точно, запомни. Послезавтра, в понедельник. Я даю слово.

-- Но зачем?

Олег улыбнулся.

-- Затем.

-- Барышня, мне ждать или как? -- деловито осведомился таксист.

И Олег пошел прочь, на ходу поднимая воротник плаща.

Мысли об Асе не отпускали его весь день, настолько неожиданным было открытие: он абсолютно невежественен в отношении собственных чувств. Как будто в нем рос некий пузырь, и казалось, что пустота, которая внутри пузыря, и есть его душа. А то, что едва заметно шевелится где-то в глубине -- фантомы, мнимые ощущения. Но вдруг пузырь лопнул. И оказалось, что душа Олега переполнена теплым светом, как мякоть ягоды -- соком. Тугая пустота, расширяясь, давила на это густое тепло, поэтому так и ныло, так и тянуло внутри при каждой встрече с Асей. А теперь словно опухоль вырезали -- спокойно и легко стало Олегу.

Но так долго теснимая нежность не размягчила, не ослабила его. От того, что теперь он больше знал и понимал о себе, силы только прибавилось. Наступило в организме уверенное, прочное равновесие.

После напряженного раздумья Олег положил себе не звонить родителям, он чувствовал, что мама могла уловить в его голосе что-нибудь подозрительное. Сначала он собрался было написать им записку, мол, ищите мое тело там-то, простите, ваш любящий сын, но и от этого отказался. Нельзя выстроить себе склеп и надеяться на победу. Распахнутые объятья могилы притянут к себе, а победа не простит сожительства с предусмотрительностью. Он представлял, конечно, каково им будет, если... Но все равно решил ничего не предпринимать. Но как несправедливо, что дело касается двоих, а горе прольется на десятки.

Ночью Олег не смог уснуть без таблеток. Жаль было выкраивать время для сна. Вдруг стало казаться, что какая-то важная мысль бродит совсем рядом. Но Олег знал, что в случае с ним -- это иллюзия. Все, о чем он думал, все, что писал он во время бессонницы, на утренней поверке отправлялось в корзину. Повздыхав, он принял "донормил" и очнулся уже на рассветном зареве. С визгом носились за окном стрижи. Уходили на вираж, возвращались на прежний курс. Олег видел их прямо с кровати. С каким бы наслаждением сейчас понежился он на свежих простынях, если бы не вездесущее, как утренняя прохлада, ощущение: этот день -- последний.

Погода намечалась славная. Не жаркая, безветренная, сухая. Позавтракав, Олег сразу же отправился на прогулку, собираясь провести на ходу весь день. Через Площадь Славы, цветущую вечным огнем и облюбованную свадебными кортежами, направился к роскошным фонтанам, намекающим на близость столицы. Они располагались на одной оси, так что, стоя у одного, прохожий мог видеть далеко впереди другой.

Оставив за спиной глухую улицу Карла Маркса, свернул на Советкую, на рынок. Затем пересек парк, забрался на обрывистый берег Пехорки, посмотрел на ранние лодочки и катамараны, уже очеловечившие пейзаж. Тренироваться он не мог. Чувствовал, что сейчас только собьет руку. А мастерство его всегда с ним. Он был в прекрасной, самой лучшей за последние месяцы форме. По крайней мере, с этой стороны никаких опасений не возникало.

Странно было бродить по многолюдному субботнему городу. Раньше в трудные времена Олега часто тянуло побыть на людях, потолкаться на рынке, обойти без надобности магазины. Необременительное единение с людьми придавало ему энергии. Но сейчас он остро ощущал свою обособленность, словно оборотень заблудился в людском потоке. Столько невероятного, мрачного, тяжкого и возвышенного нес в себе Олег, что в толпе ему было мелко и скучно.
Думать, собственно, ни о чем не хотелось. Хотелось пережить, перетерпеть это ненужное, никчемное время.

В три часа пополудни Олег быстро и не вкусно пообедал, зная, что позже вообще не сможет заставить себя поесть. Страшная мысль вдруг обожгла его: а что, если Ян сегодня возьмет да и попадет под машину? Или с ним случится сердечный приступ? Боязнь нелепой случайности, способной помешать их встрече, едва не выбила Олега из колеи. Тогда он решил пойти в один из парков, больше похожий на лес. Этот парк, бывшую территорию усадьбы князей Голицыных, Олег любил больше других в городе. Дорожки в парке были не дорожки, а беговые трассы.

Чтобы не сбиться, легкоатлеты метили деревья пятнами масляных красок. Желтая метка -- пяти километровая дистанция, красная -- десяти. Олег и сам пробегал здесь по субботам "десяточку". Он с удовольствием прогулялся по липовой аллее, несомненно, осенявшей еще прежних сиятельных хозяев. В детстве он придумал себе, что если пройти аллею насквозь, попадешь в сказочный мир.

Затем он отправился в свой любимый уголок -- красивейшее и печальнейшее место во всей Балашихе. Это место называлось "Львы". Два величавых гипсовых зверя сидели на высоких постаментах, неся караул над широкой полукруглой лестницей, ведущей к пустому мраморному резервуару -- заброшенному фонтану. Львы были мускулистые, щекастые и почему-то улыбались, что придавало их мордам жуткое сходство с человечьими лицами. Когда Олег сходил вниз по стертым выщербленным ступеням другого века, вместо грязноватых лужиц дождевой воды, облетевших листьев и мертвых насекомых на дне белого бассейна он видел замершее время, по зеркальной поверхности которого пробегала рябь.

Здесь невдалеке от фонтана Олег присел на облезлую скамейку. Вокруг было тихо. Издалека доносился лай собаки. Чирикали птицы. Стрекотали кузнечики. Впервые за трое суток Олег почувствовал себя по-настоящему хорошо. Славно было погреться на летнем солнышке, побаловать легкие коктейлем "чистый воздух" из медовых цветочных запахов, солнечных лучей и влажного речного ветра. Легкая приятная раздумчивость завладела мозгом Олега. Он смотрел на цветущий куст шиповника, обхаживаемый донжуанами-шмелями, на хлипкий бугорок муравейника прямо у ножки скамьи, на золотистые метелки придорожной травы под местным названием "петушок-и-курочка", и вдруг понял, вот она, в нем -- жизнь! Вся суть ее легка и неказиста -- смотреть на неокрепший побег, который качается перед глазами то ли от ветерка, то ли от того, что с него только что вспорхнул мотылек.

Олегу захотелось, чтобы невесть откуда тут взялась Ася, подошла бы сзади и положила маленькие руки ему на плечи.
Странное всеведение охватило его. Вспомнилось гоголевское из "Страшной мести": "Вдруг стало видимо далеко во все концы света". Олег словно видел внутри себя сразу весь город, всех его людей, словно постиг, вдохнул какую-то тайну, которую хранило под корой каждое дерево, каждая птица прятала в гнезде. И между плитами, замостившими тротуары на проспекте Ленина, прорастала эта тайна оранжевым мхом. Но словами он не мог описать ее суть. Он знал только, что сам является ее частью, летучим квантом доброго волшебства этих мест. И от этого знания прибывало и прибывало в нем земляной, теплой спокойной силы. С губ сорвалась шепотом медленная латынь, обронив улыбку с кончика последнего звука. Что он там помнил из краткого университетского курса? Два-три стихотворения Катулла, несколько строф из Горация, да вот это:

Felix qui potuit rerum cognoscere causas,

Atque metus omnes et inexorabile fatum
Subjecit pedibus strepitumque Acherontis avari.
Fortunatus et ille, deos qui novit agrestes....

Когда солнце лениво приласкало плоскую вершину Лисьей горы, пристраиваясь на ночлег, Олег поднялся и пошел домой. Сборы закончились еще накануне. Но требовалось как следует проверить каждую мелочь.

Слепое небо новолуния безмолвствовало. Олегу казалось, что в тишине звук его шагов разносится далеко вокруг. Только шелест листьев и нечастый шум проезжающих автомобилей сопровождали его. Одну руку он по привычке держал в кармане ветровки, в другой покачивалась длинная спортивная сумка, содержащая оружие, сменную верхнюю одежду, аптечный саквояж и бутылку с тоником. Ноша получилась тяжелая, но Олег был доволен возможностью хоть немного разогреть мышцы.

Дырявая трехэтажная коробка стройки приближалась справа. Внутри, как виделось издалека, было темно, пусто и мертво. До назначенного времени оставалось еще пятнадцать минут, но Олег чувствовал, что и Ян не будет выжидать последние секунды, а явится пораньше. Однако машины его поблизости видно не было.

Олег остановился и посмотрел по сторонам. Мимо быстро проехал автомобиль, сверкнув белым боком в свете дорожного фонаря. Далеко, метрах в пятистах громоздился новый, но уже заселенный жилой дом. Тепло светились его окна -- медовые соты. Но оттуда нельзя было разглядеть ничего вблизи стройки. И, убедившись, что вокруг никого, Олег сошел с тротуара и зашагал к развалинам по щиколотку в спящей траве, еще не росистой. Чем ближе он подходил, тем острее настораживались его слух и обоняние.

Не раздумывая долго, он пролез в первый же бетонный проем и оказался внутри здания. Он слышал запах сухой пыли, миновал угол, из которого тянуло мочой и остывшим табаком. Внутри здания было тихо и гулко. Каменная крошка разговаривала под ногами, но звук путешествовал по причудливым помещениям так, что невозможно было установить его источник. Олег осторожно поставил сумку у ног и прислушался, даже закрыл глаза, как бы охватывая в мыслях все закутки и коридоры. Но ему так и не открылось, один ли он здесь, или Ян уже где-то поблизости. Олег задрал голову.

Небо, пегое от ночных облаков, подсвеченных снизу светом земли, равнодушно двигалось над ним. С дороги заглядывали желтые и белые фонари. Свет их проникал отовсюду: сквозь пустые оконные проемы, сеялся с неба, входил через несуществующие двери. И не было вокруг ни одного места больше квадратного метра, освещенного полностью или совершенно погруженного во тьму.

Олег, не таясь больше, расстегнул молнию на сумке, ощупал на всякий случай аптечку и вынул меч. Если Ян был внутри, он не мог не услышать этих звуков. Но повсюду висела тишина. "Один", с непонятной тоской подумал Олег. Меч он освободил от ножен. И как только увидел острие, тонкое, словно грань лунного луча, сердце заколотилось.

Показалось, что кто-то вздохнул сзади. Олег вскочил и в прыжке обернулся. Никого там не было. Только желтел в электрическом свете небольшой отрезок шоссе, видный сквозь оконный проем, и черный силуэт неизвестного дерева заглядывал внутрь.

Не сидеть же на месте. Сжав покрепче оружие и скинув ветровку, Олег двинулся сквозь световые полосы, почти растворяясь в переплетении темных провалов и ярких проплешин. Он был уверен, что из-за угла Ян нападать не будет, но все равно перед каждым поворотом прижимался на всякий случай к стене. Он подумал, что нелепо искать кого-то в этом мертвом пространстве, но инстинкт, сильный и чуткий как жажда, тащил его вперед.

Вот уже весь первый этаж обошел Олег, наслушался мнимых и реальных шорохов, все из которых были неживыми, не опасными, как вдруг над головой раздался странный звук, словно что-то легкое прошуршало по бетонному замусоренному полу. Вроде ногой отшвырнули пустую сигаретную пачку. Олег замер, пытаясь погасить мучительное сердцебиение. Прямо над ним, на втором этаже, который образовывали только узкие бетонные перекрытия, и где пол как таковой отсутствовал, кто-то был.

Теперь уже крадучись, держа меч на изготовке, Олег миновал вонючую, явно загаженную лестницу и ступил на перекрытие. Все было тихо. Но за каждой стеной мог спрятаться кто угодно. Бетонные блоки шли ровными рядами, имели в ширину метров пять, а между ними зияли темные дорожки-провалы, шириной около полутора метров. Олег прошел немного вперед и перепрыгнул на соседнюю плиту. "Занятное, изысканное место", подумал он. "Упадешь -- не соберешь костей". Значит, придется думать не только о том, что у тебя перед носом, но и о том, что под ногами.

Он нарочно перепрыгнул с одной плиты на другую еще пару раз, приноравливаясь к расстоянию, и приучая тело поддерживать нужное равновесие. Внизу мелькала мутная пыльная тьма. Далеко впереди кто-то переступил с ноги на ногу. Олегу стало не по себе. "Чего же он прячется-то?", подумал Олег. "Впрочем, какое мне дело". Повернувшись лицом к угасшему звуку, он выпрямил спину и стал ждать.

Конечно, определить было сложно, но несколько минут прошло точно. Олег уж хотел было постучать клинком по краю бетонной плиты, когда из-за дальней стены, а может, отделившись от нее, показалась высокая мужская фигура, и, держа меч наотлет, пошла легко скакать с плиты на плиту. Перед последним, разделяющим их провалом Ян остановился. Синеватый свет падал на его лицо и верхнюю часть туловища. Глаза сверкали как у животного, резкая тень очерчивала подбородок. Олег, сообразив, что стоит в темноте, шагнул немного в сторону, чтобы дать и Яну разглядеть себя. Тот, слегка дернулся, приняв движение Олега за боевой маневр, но остался на месте.

"Вот и все", подумал Олег и взглянул прямо в лицо противнику. Оно показалось ему совершенно неживым, с холодными бликами на скулах. Даже глаза хоть и мерцали странным огнем, стояли неподвижно. Ян обнял рукоятку оружия обеими ладонями и вскинул его над головой, острием указав на Олега, таким образом, приняв стойку "бык". Светотени превратили клинок в непрямой прерывистый пунктир.

Олег оставался в стойке "плуг", то есть держал меч прямо перед собой с легким наклоном вперед. Как весенняя река переполняется талыми водами, так приходила к Олегу ярость, но она не дурманила ум. Это была ярость самой высокой пробы и непостижимой чистоты, могучее чувство, заставляющее сражаться до последней капли крови, настигать врага через километры и годы. Пришли к нему предвестие радости битвы, и ощущение собственной силы, и трепет перед силой соперника, и воля к победе.

Клинок его покачнулся, лунные отсветы задвигались на нем. Ближе, чем провал под ногами, было к Олегу вожделенное забытье смертельного сражения. И все в нем стенало: вперед, вперед! Но что-то совсем слабенькое вдруг подало голос. "Свобода", с удивлением успел осознать Олег, перед тем как начать схватку.

Меч Белова, словно чудовищная часовая стрелка, молниеносно описал правильную окружность. Ян перепрыгнул на перекрытие Олега. "Даже если ты знаешь, что должен сделать, знаешь, ради чего родился и от этого никуда не скроешься, -- Олег сделал скачок в сторону, -- у тебя есть выбор". Ян остановился перед пропастью.

Он тяжело дышал, словно уже побывал в бою. Олегу показалось, что оружие чуть дрожит в руках противника. "Но почему я должен выбирать? -- продолжал Олег, любуясь изгибом вражеского меча, -- ведь я знаю, чего хочу. Моя цель -- Единоборство. Я для этого создан, я для этого предназначен. Я живу только сознанием его неотвратимости. Высшее счастье на свете -- преодолеть силу, равную тебе".

Олег медленно двинулся вперед, не спуская глаз с Яна, и вдруг прыгнул к нему, занося меч над головой. Сверкнув извилистой блесной клинка, Ян перескочил пропасть, оказавшись на исходном месте. Опять бездонный провал лежал между ними. И Олег вдруг почувствовал, что это не Ян отступил, это он сам ослабел и прогнулся перед неведомым натиском. Противник перехватил рукоятку и встал в боевую позу, широко разведя ноги. "Моя цель -- победа, -- твердил про себя Олег, -- за ней я пришел и без нее не уйду. Но будет ли она в том, что я разрублю врага? Победит ли он, если разрубит меня?"

Теперь они медленно, как лунатики, двигались в одну сторону каждый по самому краю своего перекрытия. Так близко к пропасти, что иногда носки их кроссовок поддевали вязкую тьму. И было видно и слышно, какой страшный бой уже давно начат здесь, но только не между этими людьми.

Бывает иногда, выйдешь из дому, пойдешь знакомой дорогой, а она начнет вдруг петлять по глухим околицам. И день прозрачный приветлив и ясен, и травы ластятся к ногам. А на душе не спокойно. Словно предал кого-то или бросил в беде, или не пришел на помощь. И потянутся перебивчивые мысли. Но все не о главном. А это главное лепит из воздуха облака, гонит зеленые соки растений, наполняет пульсирующей тяжестью крохотные завязи. И еще чудится оно в теплом весе оружия в руках, в чьей-то торопливой, нагоняющей тебя поступи.

И вот здесь начинается главная битва, в которой победитель не получит ничего, а проигравшему достанется все. Нужно только разобраться, кем хочешь быть ты. Что труднее всего на свете? Владеть и отказаться от владения. Держать в руках и выпустить на волю. Вознестись над всеми и добровольно унизиться, обладать отвагой и мужеством, но в глазах других выглядеть трусом. Получить благословение на возмездие, но простить обидчика. Всю жизнь идти к цели, достигнуть ее, но, осознав ее жалкое ничтожество, с проклятием отвернуться.

Каким бы долгим ни был их путь, он уперся в черную панель стены. Страшная сеча подходила к концу. Одному из них стоило только перепрыгнуть на сторону другого, и лунные молнии взвились бы над их головами. Теперь никто из них не стал бы отступать. И дивная гармония зазвенела бы в каждом их жесте, при виде которой ни у кого бы не нашлось слов осуждения.

Но темноволосый молодой человек вдруг опустил руку, постоял целую минуту, совершенно беззащитный перед нападением, и бросил клинок в провал. Меч упал на бетон с коротким лязгом. Стоящий напротив него, помедлив всего секунду, швырнул следом свой. Звук падения оказался другим. Было понятно, что там, на полу, их мечи наконец встретились. И если бы кто-нибудь из них, покидая это место, заглянул в пыльный закуток на первом этаже, то увидел бы, что два меча образуют ровный крест, светящийся во тьме отраженным светом.

Они, конечно, виделись потом, и не раз. На следующий год Балашиха отмечала свое двухсот тридцатилетие, готовились пышные торжества. Олег Николаевич Смирницкий вошел с состав городского Комитета по культуре, а Ян Оскарович Белов отвечал за спортивную часть, ему был поручен ряд мероприятий. Однажды на совещании им пришлось даже несколько часов подряд координировать сценарий главного праздничного действа, тогда они впервые говорили друг с другом после встречи в клубе "F 21". Но друзьями они не стали. Просто это были совершенно другие люди, между которыми нет ничего общего. Люди, все мечты которых сбылись.

Счастлив, кто смог познать причины вещей,

А всяческий страх и неумолимый рок,

И шум ненасытного Ахеронта

Попрал ногами.

Но счастлив и тот, кто знает лишь сельских богов...

Вергилий. Георгики. II, 490--494

Оставить комментарий © Copyright Афиногенова Ольга Николаевна (helgaharen@mail.ru) Размещен: 22/11/2011, изменен: 22/11/2011. 123k. Статистика. Статья: Проза		Ваша оценка:

Афиногенова Ольга Николаевна : другие произведения.

Мечта