Агаев Самид : другие произведения.

Дороги хаджа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая книга исторической тетралогии Самида Агаева - "Хафиз и Султан". Азербайджан завоеван монголо-татарами. Чудом спасшийся при осаде родного города хафиз Али, потеряв близких, утратив веру в Бога, намерен совершить хадж, - паломничество в Мекку, чтобы вернуть душевное равновесие. Однако дорога приводит его в совсем другой священный город - Иерусалим, находящийся под властью крестоносцев. Где он оказывается втянутым в сложный узел политических интриг и интересов императорского двора, сирийского султаната и рыцарских религиозных орденов. Становится свидетелем невероятных событий, происходящих в храме гроба Господня.


Беглый

   В городище был базарный день. Здесь не было торговых рядов в привычном понимании этого слова. Телеги, на которых привезли свои товары купцы и крестьяне из окрестных деревень, образовывали сложную геометрическую фигуру, между линиями которой бродили люди, собравшиеся на воскресную ярмарку. Всюду шла бойкая торговля: кожей, полотном, хлебом, просом, гречихой. На прилавках в изобилии лежали также мед, меха лесных зверей, деревянная посуда, различная утварь, седла, сбруи, и многое другое, что невозможно перечислить. Среди толпы выделялся высокий, плечистый человек. Он не был похож на смердов в худых зипунах, с волосами, стриженными под горшок по деревенской манере. Его лицо обрамляла русая, аккуратно подстриженная бородка, длинные волосы были сплетены в косичку и схвачены у затылка кожаным ремешком. О роде его занятий можно было догадаться - это был охотник. Несмотря на по-весеннему погожий день, на нем был заячий полушубок, который он в зависимости от погоды, мог носить мехом внутрь или наружу. На голове лисий треугольник, порты и онучи на ногах. Через плечо у него была перетянута переметная сума. Он подошел к торговке солью, купил мешочек и бросил в сумку. Охотник двигался по рядам, покупая необходимые ему вещи не торгуясь. С церковной колокольни донесся набат. Торговка, немолодая женщина, прибрав монеты, стала истово креститься. После сказала своему соседу, указывая на спину уходящего покупателя:
   - Ишь нехристь, гляди Мотька, даже лба не перекрестил.
   Ее слова услышал неприметный мужичонка, из тех, что слоняются на рынке без дела, смотрят товар, щупают, мнут, но ничего не покупают. Он встрепенулся и стал глядеть на "нехристя", в тот момент, разглядывавшего наконечники стрел. Наконец, словно что-то решив для себя, он торопливо ушел. Через некоторое время к базару подъехали несколько всадников. "Гля, гля, сам пожаловал", - поплыл испуганный шепоток по рядам. Это был местный тиун со своей дружиною. Давешний охотник, увидев всадников, весь как-то подобрался и попытался затеряться среди базарной толпы. Но это ему плохо удавалось, ибо его богатырскую фигуру было видно отовсюду. Тиун коротко распорядился, и двое из пяти дружинников спешились и направились к охотнику, расталкивая людей на своем пути, ни с кем не церемонясь. Охотник видел их, и уже понял, что они идут к нему. Но выбраться из толпы уже не мог. Недавнее желание затеряться в ней - было ошибочным, не помогло и лишило его маневренности. Он сделал вид, что разглядывает плетенные ивовые корзины, когда они подошли.
   - Пойдем, ка, - сказал один из дружинников, беря его под локоть. - Посадник с тобой потолковать хочет.
   - На что ему со мной толковать? - спросил охотник, оттягивая время и лихорадочно соображая как поступить.
   Второй подступил с другого бока, говоря:
   - Давай, давай смерд, воевода ждать не любит. Иди по-доброму, не жди, пока разгневается. Ложи корзину.
   - Ладно, - покладисто сказал охотник.
   Он повернулся, чтобы положить корзину на телегу. Но вместо этого, ловко и неожиданно надел ее на голову дружинника, да дернул так, что плетеная ручка, ободрав ему нос, оказалась под горлом. Второй дружинник принялся выворачивать ему руку, крича: "а ну подмоги, вяжи его, братцы". Но базарный люд не торопился на подмогу. Охотник свободной левой рукой нанес ему страшный удар под дых. Отчего дружинник, задохнувшись, упал на колени. Первый дружинник к этому моменту освободился от корзины, и потянулся за плетью, но тут же получил удар в голову. Охотник, бросив сумки, перемахнул через одну телегу, другую, выбрался из базарной толчеи, и побежал в сторону реки, за которой начинался лес. Но уйти от всадников ему не удалось. Куда человеку против лошади. Тиун с тремя оставшимися дружинниками быстро догнали его и обнажив мечи, вынудили остановиться.
   - Вяжи его, ребята! - приказал воевода.
  
   Когда связанного и избитого охотника привели на допрос. В палате сидел за столом дьяк, двое стражников стояли по бокам
   - Развяжите, - приказал дьяк.
   - Лучше не надо, - возразил один из конвоиров, - здоров бугай, когда брали, насилу сладили.
   - Ладно, - согласился дьяк.
   Он макнул перо в чернильницу и стал задавать пленнику вопросы. Охотник без утайки отвечал: кто таков, откуда, чей холоп, сколько лет. Покладистость узника вызвала у дьяка даже некоторую симпатию. Он поглядывала на него с благожелательностью, видя, что с ним не будет особых хлопот. Но, когда дошли до вопроса - в чем виноват, - дело встало. Дьяк быстро осерчал и повысил голос, пытаясь добиться у арестанта признания своей вины. Но узник твердил одно - невиновен. Его спокойные ответы, теперь напротив стали раздражать и выводить из себя дьяка.
   - Ты что же хочешь сказать, - усмехаясь, говорил он, - что у нас невинных людей ни за что, ни про что на улице хватают и в острог тягают?
   Пленник кротко улыбался и не отвечал на провокационные вопросы. В один момент открылась потайная дверь в стене, и в комнату вошли двое людей. При их появлении, дьяк и дружинники кинулись на колени. Это был посадник и его староста. Посадник, тучный человек в алом кафтане, сел на лавку. А староста остался стоять.
   - Это он? - спросил посадник.
   Староста подтвердил.
   - Как зовут? - спросил посадник.
   - Егорка, - подсказал дьяк.
   - Не тебя спрашивают, - буркнул на него посадник.
   - Прости батюшка, - виновато поклонился дьяк.
   - Что же молчишь-то, ирод? - воскликнул староста. - Отвечай боярину.
   - Так сказано уже, - молвил Егорка, - что же зваться-то попусту, не к добру это. Плохая примета.
   Посадник вдруг захохотал, смех услужливо подхватили остальные.
   - А ты веселый парень, - отсмеявшись, сказал посадник, - на волоске от гибели, а в приметы веришь. Молодец, люблю таких, может сладим с тобой. Скажешь мне все как на духу, да и отпущу тебя с миром. А не скажешь - пеняй на себя, в яме сгною.
   - А чего ты от меня хочешь услышать? - спросил Егор.
   Что-то в этом вопросе не понравилось посаднику, задело. В нем была какая-то дерзость, выражавшаяся в том, что смерд говорил с ним, как с равным. Но посадник до поры пропустил это мимо ушей. Он только что отобедал, выпил меда и находился в умиротворенном состоянии. Но спрашивать узника, как собирался поначалу передумал.
   - Ну, скажи мне, - обратился он к дьяку, - что за ним, какие грехи водятся?
   Дьяк, торопясь, схватил какие-то свои записи, но от волнения, читать не стал, а, сбиваясь, стал говорить по памяти:
   - Кличут Егоркой, сын такого-то, из деревни такой-то. Пропал уж несколько лет как, вместе со своей сестрой. Недавно вернулись. Построили большой дом, не хуже княжеского. Работать не хотят, оброк, барщину выплатили за десять лет вперед. На вопрос - откуда деньги, ответить отказались. Сестрица вскорости исчезла. Обо всем было доложено тиуну. Сам смерд изъявил желание откупить себе вольную. Но тиун, почуяв неладное, приказал доставить смерда к себе для разговора. Егорку под конвоем повезли к тиуну, но по дороге он убег. Пойман вчера на рынке, спустя шесть месяцев после побега.
   Выслушав доклад дьяка, посадник обратился к узнику со словами:
   - Ну что скажешь в свое оправдание.
   - Объясни боярин, в чем моя вина, и я тогда найду что сказать.
   - Вина твоя, смерд, в том, что ты не явился по моему приказу.
   - Человек не может быть виновен в том, что не явился на беседу к другому человеку, - спокойно ответил Егорка.
   - Всякий другой человек не может. Но непослушание смерда - сиречь тяжкое преступление. Что ты на это скажешь, умник?
   Посадник говорил спокойно, но дьяк, хорошо знавший своего хозяина, уже замечал косвенные признаки надвигающейся ярости. Умник сказал следующее:
   - Когда мою сестру похитили печенеги, мои отец и мать пришли к тебе и бросились в ноги, моля о помощи. Но ты сказал им, чтобы лучше бы они следили за своей шалавой дочкой. С тех пор я не считаю себя твоим смердом.
   - Это как же так? - процедил, едва сдерживаясь, посадник.
   - Потому что если смерд принадлежит господину, то господин должен защищать его. Потому что право собственности накладывает обязательства.
   Посадник вскочил с лавки, опрокинув старосту, сидевшего на другом конце.
   - Мать твою! - взорвался он. - Я тебе покажу обязательства, да я тебе язык вырву за такие слова, пес шелудивый. В колодки его, батогами бить, розгами сечь.
   Несколько минут он кричал, затем подскочил и, размахнувшись, ударил связанного Егорку по лицу. Дьяк сделал знак стражникам, и те, подхватив пленника, поволокли бедолагу вон.
   - А язык? - напомнил, уточняя, дьяк, брызгая чернилами, чертя слова на бумаге.
   - Что язык? - тяжело дыша, спросил посадник.
   - Язык отрезать?
   - Стоп, - вдруг сказал посадник, точно опомнившись, - верни его.
   Дьяк бросился в коридор, по которому волокли Егорку, и того привели обратно.
   - Егорка, - спросил посадник, - ведь ты не хочешь сгнить в яме заживо.
   Охотник, удивленный переменой тона, взглянул на посадника, который был возбужден, но старался держать себя в руках. В его голосе даже послышалось некоторое участие.
   - Не хочу, - согласился Егорка.
   - Так отдай деньги, и иди с миром. Даю слово, отпущу тебя. И дом, что ты построил, верну.
   - О каких деньгах ты толкуешь, боярин? - лицо узника было непроницаемо, но посаднику оно показалось насмешливым.
   - О тех деньгах, что у тебя есть, с которыми ты вернулся из Персии. Уж не знаю, чем ты там занимался - торговал ли, грабил ли, убивал ли, но по всему видать казну ты привез хорошую. Дом поставил, не дом, а хоромы, княжеские палаты, оброк за десять лет оплатил. С барином своим знаться не пожелал. Сознайся, кого ты убил и ограбил.
   - Никого я не убивал. Меня в Ширване обманом в рабство продали...
   - А ты думал как? - перебил его воевода. - Смерд, он везде смерд. Куда бы ты ни подался, везде рабом будешь. А как же, так мир устроен. Так что же ты хочешь сказать, что в рабстве ты столько денег скопил?
   - Ты, боярин, что хочешь, думай, а я ничего другого не скажу.
   - Ну что же, - свирепея и повышая голос, сказал посадник, - уведите. Да всыпьте ему батогов, а завтра ко мне. И так будет каждый день. Или ты мне отдашь деньги или душа из тебя вон.
   Когда Егорку вывели из комнаты, посадник приказал:
   - В яму не сажайте его. Не ровен час, сбежит.
   - Из ямы то? - удивился дьяк.
   - Вот именно что из ямы. Вишь глазами-то зыркал, байстрюк. И здоровый черт. В Персии в рабстве был и сбежал. И отсюда сбежит. Ход пророет, с него станется.
   Дьяк не стал упорствовать, а только спросил:
   - Куда батюшка прикажешь его закрыть?
   - Запри его во флигеле, - распорядился посадник, - к двери приставь двух человек. Пусть будет под рукой у меня.
   Дьяк поклонился.
  
   Заключение во флигель Егорка счел везением. Несмотря что приволокли его туда избитого батогами, он быстро пришел в себя, постанывая, поднялся и стал исследовать свое узилище. На это ушло несколько минут. Четыре бревенчатые стены. Под самой крышей было вентиляционное отверстие с размером в кулак, откуда проникал свежий воздух и солнечный свет.
   Во всем была виновата Лада. Это она захотела выстроить в деревне такой же точно дом, как в Нахичеване. Егорка был против, советовал не лезть на рожон. Пожить, осмотреться, пока не утихнут пересуды, связанные с их возвращением. Но Лада поступила по-своему. Деньги у нее, как известно читателю, были. А отказывать она себе ни в чем не хотела. Собственно, свой расчет у Лады имелся. Отличный от Егоркиного, который был уже счастлив тем, что вернулся домой. Семья в сборе, любимое занятие - охота и достаток. Больше ему ничего и не надо было. А пожелай он жениться, любая, самая ладная и красивая девица согласилась бы придти к ним в дом. Лада же страстно желала иметь мужа и детей. И ее тоже можно было понять. Время, проведенное в неволе, подействовало на них совершенно по-разному. Егорка, ходивший в цепях, спавший на голой земле, делавший самую черную и тяжелую работу, испытавший более физические, нежели нравственные страдания, тем не менее, получив свободу и богатство - остался равнодушен к роскоши и излишествам. Лада же, с первых дней неволи, попавшая в царский дворец, несмотря на ее положение невольницы, не знавшая ни в чем недостатка, ни в еде, ни в питье, проводившая время в увеселении, когда они пели и танцевали, ублажая атабека - теперь не могла без всего этого обходиться. Она выстроила дом, который опалил завистью всех соседей. Семья Егорки принадлежала к сословию смердов - свободных крестьян. Но свобода их была понятием относительным. Они обязаны были вносить боярину подать, которая всегда была столь велика для них, что жили они бедно. Многие из смердов, чтобы свести концы с концами брали у боярина землю в пользование, что увеличивало размеры дани. Один неурожайный год, и смерд попадал в долговую кабалу. С Егоркой и его семьей этого не случилось, благодаря охоте. Дичь всегда спасала их от голода. И поэтому брать в пользование земельный надел не было необходимости. Когда Егорка вернулся из Азербайджана, то всеми своими действиями вызвал раздражение окружающих. К тому же он стал вносить подать за год вперед, что не могло не привлечь внимания воеводы, а затем и возбудить его алчность. Когда же Лада, не слушая никого, затеяла строительство большего дома в их нищей деревне, то их возненавидели даже те, кто находился до этого с ними в добрососедских отношениях. Всем было ясно, что дело нечисто. Тиун вызвал Егорку для разговора, а дальнейшее читателю уже известно.
  
  
   Егорку отвели на допрос, на следующий день. Спрашивали, где прячет деньги. Били, подвесив за руки к крюку, вделанному в потолок. В конце допроса, когда дьяк, допрашивавший его и двое подручных, избивавших плетьми Егорку, валились с ног от усталости, в комнату вошел посадник. Узнав, что Егорка все еще молчит, сказал:
   - Послушай смерд. Я даю тебе один день на раздумье. Потом я начну отрубать тебе конечности. Сначала одну руку, затем другую. Сначала одну ногу, затем другую. А напоследок вырву тебе язык, чтобы ты не только мне, но уже никому ничего не рассказал.
   Весь следующий день Егорка провел, прощаясь с жизнью. Мысль о том, чтобы отдать деньги, чтобы сохранить ее, он отверг сразу. Потому что знал, что воевода все равно в живых его не оставит. Эти шальные деньги не принесли ему счастья. И Егорка дал обет своим богам, что в случае, если они спасут его и сохранят ему жизнь, тратить ровно столько, сколько понадобится. Был еще вариант раздать их бедным. Но это было бы перекладыванием ответственности с больной головы на здоровую.
   Когда подошло время казни, и за ним никто не пришел, Егорка понял, что на небесах что-то пришло в движение, и стал уже по-настоящему верить в то, что сумеет спастись. Отсрочка была вызвана тем, что посадник был неожиданно вызван к князю. Егорка об этом знать не мог. Когда ему принесли еду - ковш воды и краюху хлеба, он спросил у охранника, почему за ним не пришли. Но сторож ответил, что это не его ума дело и закрыл дверь. Егорка сделал глоток воды, отщипнул кусочек хлеба. Кусать он не мог, боясь коснуться хлебной корки разбитыми губами.
  
   При некоторой сноровке можно было заглянуть в окошко, ногами и руками, держась за полукруглые выступы бревенчатой стены. Продолговатое вентиляционное окошко было устроено под самым потолком. И поэтому, чтобы заглянуть в него, надо было выгнуть шею. Егорка так и сделал. В окошке был виден храм на холме, лес вокруг и часть двора с деревянными постройками. Долго находиться в таком положении было трудно, и узник осторожно спустился и лег, разглядывая потолок. Доски были прибиты плотно, но от времени рассохлись, из щелей торчала солома, которой утепляли крышу. Ломая голову, над тем, как устроить побег, Егорка вспомнил, как они бежали с Али из караван- сарая и улыбнулся. В следующий миг он услышал слабенькое тоненькое "кар-р". Пока Егорка, сдвинув брови, гадал, что бы это могло быть, "кар-р" повторился более настойчиво, можно даже сказать требовательно. Наконец, Егорка догадался поднять голову и увидел в окошке маленького черного, как смоль вороненка. Егор обрадовался так, словно встретил родственника. Называя его всякими ласковыми словами, Егорка отщипнул от краюхи и полез к окну. Вороненок, понятное дело, не стал дожидаться кормильца, тут же ретировался. Егор оставил хлеб в окне, и, сожалея, что спугнул птицу, вернулся на свое место. Через некоторое время он услышал шум крыльев, шорох. Вороненок вернулся, заглянул в отверстие, каркнул и улетел, держа в клюве хлеб. Егорка улыбнулся, кое-как улегся на полу, то есть нашел положение, при котором избитое тело болело менее всего, и заснул.
  
   Вороненок прилетел на следующий день, и ситуация повторилась. Егорка угостил его хлебом, и тот улетел. Так продолжалось несколько дней. Егорка привык к птенцу и с нетерпением ждал его появления.
   В этот день стражник, принеся, как обычно хлеб и воду, сказал: - Ну что, отдохнул. Готовься, завтра будем тебе кости ломать. Воевода вернулся. Дурень, отдай деньги, чай жисть милее.
   Егорка промолчал. В этот день вороненок по обыкновению, забрав хлеб, через короткое время вернулся. Услышав неожиданное "кар-р", Егорка удивился. В карканье вороненка ему послышались новые нотки. Он решил, что птенец вернулся проститься с ним.
   - Прощай, малыш, - сказал Егорка, - спасибо, что навещал меня.
   Но вороненок не унимался. Он каркнул еще раз, затем еще. Тогда Егорка, раскинув руки и ноги, что твой паук поднялся к оконцу. Там лежал большой осколок стекла. Егорка поглядел на волю. Там в воздухе вороненок совершал сложные кульбиты. Егорка помахал ему и, взяв стекло, спустился, обдумывая значение этого неожиданного подарка. Ему было известно, что птицы, особливо вороны, сороки, и галки любят блестящие вещи. И тащат их в свои гнезда отовсюду. Может быть, вороненок отблагодарил узника, таким образом, за хлеб, за ласку, подарив ему дорогую для него самого вещь. К сожаленью, практического значения подарок не имел. С его помощью нельзя было совершить побег, прорезав стены. Ибо Егорка прежде бы состарился, скобля бревна этим осколком. Оставалось только перерезать себе жилы. Но Егорка был не из той породы, чтобы самому кончить жизнь. Во время этих размышлений из-за облаков на небосводе появилось солнце и сквозь щели под кровлей, а главное из окошка комнату пронизали солнечные лучи. Стекло забликовало солнечным зайчиком. Егорка поймал его в ладонь. Затем с недоумением почувствовал, что ладонь становится горячей, еще через несколько минут он ощутил ожог. Он наскреб соломенную труху, взял стекло большим и указательным пальцами и направил на нее. Вскоре она задымилась. Сообразив, наконец в чем дело, Егорка стал ползать по полу собирая все что могло гореть - крошки коры, кусочки деревянной стружки. Собрал все это в горку над дымящимся участком, продолжая держать над ним стекло, но солнечный луч сместился. Егорка пополз за ним, передвинув дымящуюся горку, откуда вырвался язычок пламени, затем другой. Тогда Егорка, не теряя времени, сгрёб воспламенившийся сор в ладони, поднялся к окошку и оставил костерчик там. Держась за выступ, стал дергать солому из кровли, из щелей в кровле. Солома в избытке и тяга свежего воздуха с улицы, пламя оживили так, что через короткое время языки его лизали крышу. Сам Егорка стянул с себя рубаху, намочил ее водой из ковша. А когда дымом заволокло всю комнату, лег и накрыл лицо мокрой рубахой. Деревянные боярские хоромы схватились мгновенно, словно их облили нефтью. Во дворе послышались истошные крики - пожар, горим, батюшки, спасайся! Когда прибежали за Егоркой, он, услыхав, как отворяют засов, притворился бездыханным.
   - Кажись, угорел, - сказал один голос.
   - Господи Иисусе, - ответил второй, - ежли помре, боярин шкуру с нас спустит. Бери его. Ох, тяжелый мерин. Потащили, давай, давай, волоком, волоком.
   Егорку вынесли во двор и облили водой. Поскольку он не подавал признаков жизни, его оставили в покое. Во дворе царила неразбериха и путаница, к тому же все было в дыму. Один из дружинников остался над телом Егорки, а другой побежал за лекарем. Из конюшен стали выводить лошадей и те, ошалев, бросились в полуоткрытые ворота. Дружинник закричал, увидев, что Егорка поднялся. От шума и конного ржания, слов его нельзя было разобрать. Но вытащить саблю не успел. Ударом кулака Егорка свалил его оземь. В следующий миг он оказался на спине у одного из беснующихся жеребцов, и, вцепившись в гриву, направил коня в ворота.
   Лада.
  
   Лада пришла на следующий день, заглянула в решетку, которая была установлена в двери в качестве смотрового отверстия, и с улыбкой помахала рукой Али, сидевшему на корточках. У Али стало тепло на сердце от ее улыбки.
   - О чем думаешь? - спросила она.
   - Ни о чем, - ответил Али, - читаю Коран.
   Лада обвела камеру взглядом. Он добавил:
   - В мыслях.
   - Ну и что там пишут? - спросила Лада.
   - Там пишут, что, когда человека коснется зло, он взывает к нам. А когда же мы удалим постигшее его зло, он проходит, как будто и не призывал нас.
   - Ну что же, неблагодарность - первое свойство человека, куда же без этого.
   - Как точно ты поняла этот аят, - заметил Али
   - Но человек не должен сам себя наказывать, - добавила Лада. И поскольку Али не ответил, продолжила, - Насчет монголов, ты был прав. Обстановка нехорошая. В городе только и разговоров, что о татарах. Говорят, что их уже видели, они где-то рядом. Не сегодня-завтра, появятся здесь. Все боятся. Власть молчит. Никаких объявлений, о том, будут ли защищаться или сдадут город? В любом случае, нам надо срочно уходить из города. О тебе нет никаких распоряжений. Поэтому начальник тюрьмы меня свободно пускает к тебе. За деньги, конечно. Я так поняла, что он сам нервничает. Я подкуплю его. Я уже придумала. Я дам десять золотых динаров, чтобы он разрешил мне побыть с тобою в камере наедине. Я ему уже сказала, он ничего не ответил, только ухмыльнулся. Значит, пустит. Завтра вместо меня под паранджой окажется Ариф. Только смотри, не вздумай обнимать его, этого я тебе не прощу. Он останется вместо тебя в камере. А ты наденешь паранджу и выйдешь из тюрьмы.
   - Ариф согласился? - спросил Али.
   - Да. За пять золотых динаров.
   - А что с ним станется?
   - Думаю ничего страшного. Ну, поколотят его, потом отпустят. В любом случае он волен в своем выборе. Я думаю, что тебя тоже рано или поздно отпустят. Но у нас нет времени. Так, все, мне машут, я ухожу. Будь готов.
   - Подожди, - остановил ее Али, - возьми вот это.
   И вложил ей в ладонь клочок бумаги.
   - Что это? - удивилась Лада.
   - Это записка. Только дай мне слово, что прочитаешь ее в крайнем случае.
   - И, когда он наступит?
   - Ты поймешь.
   - Хорошо, - торопясь, бросила Лада, закрыла лицо и исчезла.
  
   Али вернулся на свое место. В общем-то, ему было все равно, бежать или сидеть в камере. Но и расстраивать Ладу не хотелось. В настоящий момент эта молодая женщина была единственным близким ему человеком. Собственно, выбор был невелик. Умереть в бою с монголами или быть зарезанным безоружным в тюрьме, когда монголы войдут в город. А в том, что это случится Али не сомневался. Участь Азербайджана была делом предрешенным. После смерти султана Джалал ад-Дина не было ни одного мусульманского владыки, способного противостоять татарам. Монголы захватывали город за городом и появление их у стен Байлакана было вопросом времени.
   Однако на следующий день никто к нему не пришел. Чувствуя нарастающее беспокойство, Али ходил из угла в угол. Город за стеной шумел сильнее обыкновенного, раздавались крики, детский плач, топот копыт, скрипели несмазанные колеса повозок, кричали испуганные животные. Али стал стучать в двери, окликая надзирателя. Его беспокойство передалось остальным, и тюрьма вскоре загудела, как взволнованный улей. Али догадывался что происходит, но все- таки хотел услышать подтверждение. Но тюремщики, обычно прогуливающиеся по коридору, то и дело, заглядывающие в камеры, на этот раз, как сквозь землю провалились. Старший надзиратель появился ближе к вечеру и подтвердил опасения Али. Город был окружен монголами.
   - И что сейчас происходит? - спросил Али.
   - Ведут переговоры, - ответил надзиратель.
   - А что с нами будете делать?
   - Насчет вас распоряжений не было.
   - Так узнайте.
   - Начальник уже ходил. Раис его выгнал, сказал, мол, не до вас сейчас. Так что сидите пока спокойно. И прекратите шуметь.
   В эту ночь Али не сомкнул глаз. Не спал и город за стенами, так как шум не умолкал. А на рассвете Али услышал глухие удары и тонкие характерные посвистывания в таком количестве, с такой частотой, что они слились в рой. Али понял, что это звуки тарана, которым долбят городские стены, и стрел, которыми осыпают город. Истошные крики, плач женский и детский, стенания, вдруг вырвавшиеся из монотонного шума, означали только одно. Переговоры по какой-то причине сорвались, и монголы начали штурм города. Али надеялся, что-теперь-то их выпустят, но тюремщики не появлялись. Он стал бить ногами в дверь, но все было тщетно. В этой томительной неизвестности прошло два или три часа. За это время состояние Али совершенно изменилось. Апатия исчезл, и он жаждал действия. Беспокойство испытывал не только он, он слышал еще чьи-то встревоженные голоса. Их было немного, ибо место, где он содержался, не было тюрьмой. Это были так сказать камеры предварительного содержания при полицейском участке, с отдельным входом и собственном обслуживающим персоналом. Али услышал грохот двери, по коридору пробежал надзиратель, звеня связкой ключей. Али понял, что он открывает двери камер, напутствуя заключенных словами: "Уносите ноги, татары в городе, спасайте свои жизни". Ему в ответ кричали: "Дай нам оружие, о сын своего отца, оружие". "Где я возьму оружие, - отвечал надзиратель, - бегите, сами найдете". Раздался топот ног в коридоре, шум и воинственные гортанные кличи, от которых у Али похолодела кровь в жилах. На мгновенье все стихло. Али, уверенный, что про него забыли, стал колотить в дверь. Надзиратель, в самом деле, забывший про него, вернулся, проклиная себя за милосердие, ибо выход из тюрьмы был уже отрезан двумя монголами, с которыми схватились безоружные узники. Али услышал, как повернулся ключ в замке, рванул на себя дверь и подхватил падающее на него бездыханное тело надзирателя. Из спины его торчала сабля, за эфес которой держался узкоглазый монгол. Ему не удалось сразу же вытащить клинок. Этих мгновений Али хватило, чтобы, действуя телом надзирателя как щитом и тараном одновременно атаковать монгола. Они схватились в рукопашной схватке, в которой более рослый и тяжелый Али взял вверх. Не позволив монголу вытащить нож, коленом придавил его запястье, которым он схватился за рукоятку. Стал душить его. Отпустив эфэс сабли, монгол отбивался свободной рукой, но Али сдавливал горло монгола до тех пор, пока в руках его не хрустнул кадык, и противник затих. Дрожа от ярости и нервного возбуждения, Али поднялся на ноги и вытащил из спины надзирателя саблю. Второй монгол также лежал бездыханный вместе с двумя окровавленными арестантами. Видно они вдвоем заскочили в полицейский участок и нашли здесь свою погибель, взяв с собой на тот свет троих человек.
   Али бросился к выходу.
  
   Монголы ворвались в Байлакан после нескольких часов штурма. Хотя по сравнению с Гянджой Байлакан был просто неприступной крепостью. Городские стены своей высотой достигали шести метров. Но у гянджинцев было то, чего не было у байлаканцев - боевой дух горожан, защищающих свой город, закаленный постоянными войнами с грузинами. В отличие от них жители Байлакана были люди пришлые, да и городу самому было всего несколько лет. Как мы помним, после первого монгольского нашествия в Байлакане не осталось ни одного живого человека, и город был сравнен с землей.
   Градоначальник терзался сомнениями до последнего момента, не зная защищать город или вступать в переговоры с татарами. Его неуверенность передалась всем городским начальникам, всем кто должен был защищать население. Атака монголов была следствием проволочек и затяжки времени. Таким образом, защита города стала просто необходимостью, вынужденной мерой. К тому времени, когда Али оказался на свободе, бои шли на улицах. Или, лучше сказать, бои на улицах Байлакана шли недолго. Сопротивление немногочисленного военного гарнизона и полиции было скоро сломлено. И дальнейшее было резней, грабежами, избиением горожан и мародерством - обычным для монголов делом.
  
   Выскочив на улицу, Али сразу же оказался в центре яростной схватки. Отбил летящее копье, скрестил саблю с одним из монголов и зарубил его. В ближайшей подворотне истошно голосила молодая женщина, которую придавливал к земле татарский вояка. Али ударом ноги сбросил его с добычи, а когда он схватился за саблю, снес ему руку вместе с саблей. Женщина поднялась с земли, бросив на него затравленный взгляд, побежала в дом. Али почувствовал, как что-то обожгло ему плечо. В следующий миг, распознав опасность, едва увернувшись от удара, он сделал выпад сам, и острие сабли вошло в глотку монгола. Али стал пробираться к своему дому, быстрыми перебежками, то и дело вступая в бой, нападая или защищаясь, он чувствовал пьянящее чувство небывалого восторга. Так бывает, когда человек долгое время испытывал гнетущее чувство страха, вдруг оказывается в непосредственном контакте с предметом, вызывающим страх, и понимает, что пути отрезаны и боятся уже не надо. Он даже испытал удивление оттого, что эти низкорослые, косоглазые, смуглые, кривоногие люди смогли навести ужас на весь остальной мир. Они были страшны на расстоянии, своей темной массой, как муравьи, поедающие ослабевшего больного зверя. Но не в прямом контакте, в котором находился сейчас Али. Но он был единственным человеком в осажденном городе, который в эту минуту испытывал такие восторженные чувства. Все остальные чувствовали страх и смертельный ужас. Али продвигался к своему дому по улицам, по которым кровь текла рекой. Татары убивали без разбора, не жалея ни детей, ни женщин. Беременным вспарывали животы, молодых насиловали, затем убивали. Али не уклонился ни от одной схватки и убил троих. Сам же, не считая, легкого ранения в плечо, остался целым и невредимым. Последнего монгола он убил на пороге своего дома. Сбросил его с крыльца, войдя, запер за собой дверь, обошел торопливо все комнаты, затем влез в очаг, схватился за цепь, свисавшую сверху из дымохода, повис на ней тяжестью своего тела. В кирпичной стене топки сначала появилась щель, трещина, затем стена поднялась и осталась в таком положении. Открылось довольно большое круглое отверстие, куда, проявив сноровку, мог пролезть человек. Что он и сделал. После этого просто потянув за рукояти, вернул стенку топки на место.
  
  
  

В подземелье

  
   В день, когда Лада собралась устроить побег Али из тюрьмы, прибежал перепуганный Ариф, крича: "Ханум, все пропало, евимиз йыхылды, дуньянын ахры гелди". Когда Лада, наконец, уяснила, в чем дело, у нее опустились руки. Она долго сидела, не зная, что ей следует предпринять? Ариф убежал, а Лада пошла к тюрьме. Начальник полиции, благоволивший ей, поскольку Лада щедро вкладывала в его руку золотые динары, отказался ее принять, а дежурный инспектор объявил, что в связи с осадным положением все свидания с заключенными запрещены. Лада попыталась дать ему взятку, но инспектор как назло оказался порядочным. Сделал вид, что не замечает протянутого динара, повернулся и закрыл дверь прямо перед носом посетительницы. В растерянности Лада прошлась по городу, поднялась на городскую стену, откуда ее сразу же прогнали защитники. Но прежде чем уйти, она увидела толпы осаждавших город татар, стенобитные орудия, которые долбили городские стены сразу в нескольких местах. В воздухе свистели неприятельские стрелы. Лада сошла вниз и, проклиная себя за то, что приехала в этот город, вернулась домой, где провела несколько часов, то плача от страха, то, впадая в оцепенение. Снаружи доносились голоса, крики, плач прохожих, какие-то команды, топот ног, копыт, скрип колес. Когда татары прорвали оборону и ворвались в город, все звуки поменяли тональность. Крики сменились на вопли, в которых слышался смертельный ужас. К ним примешался грохот железа, лязг сабель, яростные крики сражающихся и предсмертные крики раненных. Лада поняла, что конец близок. Она помолилась Аллаху и, на всякий случай своим Богам, взялась за ладанку, в которой лежал осколок чудодейственного камня, упавшего с небес, которым ее снабдила мать на прощанье. И в ладанке нащупала тот клочок бумаги, который Али дал ей с уговором прочесть в трудную минуту. В том, что крайний случай наступил, у Лады не было ни малейшего сомнения. Прочитав содержимое записки, Лада бросилась к очагу, заглянув в дымоход, увидела свисавшую сверху цепь, повисла на ней и с изумлением обнаружила, что стена топки уходит вверх, открывая потайной лаз. Ладе страшно было лезть в него, но то, что происходило снаружи, было еще страшнее. Она пробралась осторожно в это отверстие, вернула стену на место. В кромешной темноте, нащупывая ногой ступени лестницы, спустилась вниз и затаилась там, проведя у подножия лестницы целую вечность, до тех пор, пока ей на голову не свалился Али. При этом Лада завизжала так, что у Али заложило уши. Он ощупью нашел ее и зажал рот:
   - Тише, не кричи, это я, - сказал он.
   Но Лада продолжала кричать и выворачиваться из рук. Али отпустил ее, стал шарить по стене, разыскивая полку, где лежал трутень, пропитанный нефтью, огниво и кресало, говоря: "я сейчас зажгу свет". Это подействовало, Лада взяла паузу, ожидая дальнейшего развития событий. Когда фитиль вспыхнул, Лада бросилась обнимать Али, плача и причитая "Ты жив, ты жив".
   - Да я жив, успокойся же наконец.
   Али осторожно высвободился из объятий Лады, разыскал в стенной нише свечу, зажег ее, затем еще одну. Свет озарил помещение, и Лада увидела, что находится в довольно просторной комнате, где был стол и широкая лежанка, сколоченная из досок. Стены были укреплены булыжником.
   - Подумать только, здесь даже есть кровать, - воскликнула Лада, - а я все это время просидела на ступеньке. Боялась даже шевельнуться. А могла бы и вздремнуть. Я так рада тебя видеть, - добавила она.
   - Я понимаю, - серьезно ответил Али. Он двигался по комнате, то и дело, поднося свечу к полке.
   - Ты что-то ищешь? - спросила Лада.
   - Уже нашел, - ответил Али, - достав кувшин с полки, где их стояло около десятка.
   - Что это?
   - Арак.
   - Ты хочешь выпить?
   - Выпить? Нет, хотя выпить нам не помешает. Мне надо перевязать руку.
   - О Аллах, ты ранен, - воскликнула она, - ты весь в крови.
   - Не сильно. Поможешь мне?
   - Конечно, - Лада принялась, было отрывать подол от своего платья. Но Али остановил ее.
   - Под лежанкой есть материя.
   Он приподнял лежанку за край. Под ней оказалась целая штука белой ткани. Здесь же лежал тюфяк и одеяла. Али достал и бросил все это на лежанку. Оторвал кусок ткани, налил в чашу из кувшина.
   - Намочи тряпку и обработай мне рану, - попросил Али.
   - Намочить тряпку араком, - переспросила Лада, - я надеюсь, что ты знаешь, что ты делаешь?
   Али как не крепился не смог сдержать стон, когда арак попал на открытую рану.
   - Рана неглубокая, - заметила Лада, - все обойдется.
   Али молчал. Лада сделал из ткани тампон, промокнула его в водке и, приложив его к ране, забинтовала руку. Али поблагодарил, опустил руку и перевел дух.
   - Что ... там .... наверху? - запоздало спросила Лада.
   Али покачал головой.
   - Наверху худшее из всего, что могло произойти. Я не буду тебя слишком обнадеживать. Мы в относительной безопасности, но как долго это продлиться - неизвестно. Если нас не найдут татары, то мы можем продержаться здесь несколько дней, если на то будет воля Аллаха.
   - Иншаллах, - добавила Лада. После недолгого молчания она спросила, - как тебе удалось выйти из тюрьмы?
   - Один из тюремщиков проявил человечность. Его заколол монгол, в тот момент, когда он открывал мою камеру. То есть он погиб, спасая меня. Да упокоит Аллах его душу.
   - Аминь, - отозвалась Лада. - Но как ты это все мог предвидеть? Ты дал мне записку, которая спасла мне жизнь. И эта потайная комната, ты все предусмотрел. Я восхищаюсь твоим умом.
   - После гибели султана Джалал ад-Дина, появление татар было вопросом времени, - ответил Али. - Поэтому при строительстве дома, я вырыл подвал и устроил в ней эту комнату. Здесь есть запас еды, сухари и сушеные фрукты. Вместо воды - вино. Так что нам все равно придется выпить.
   - А воды нет?
   - Вода есть, правда я в суматохе и горестях последних дней давно не менял ее. Боюсь, что она годится только для омовения.
   Говоря это Али, достал из ниши еще один кувшин, сломал печать и налил вино в чаши. Прежде чем выпить, он сказал:
   - Пить вино, сейчас лучшее, что мы можем делать, чтобы скрасить свое существование, забыть о том, что сейчас происходит наверху. Должен сказать, что мне стыдно прятаться здесь, вместо того, чтобы сражаться с татарами наверху. Меня здесь удерживает не страх, но здравый смысл. Наверху происходит избиение, и моя смерть ничего не изменит в этой ситуации. Цепляться за жизнь, после смерти моей жены и ребенка, у меня тоже нет резонов, но и быть убитым татарами я не хочу.
   - Тебе не в чем оправдываться, - дотронувшись до его плеча, сказала Лада, - к тому же неизвестно выживем ли мы. Мне приходилось слышать, что некоторые города татары сравнивают с землей. Если мы останемся под завалами дома, то эта комната станет нашей могилой. Довольно уютной, надо сказать. Мы отсюда не выберемся.
   - Я предусмотрел и этот вариант, - сказал Али, - стены здесь укреплены камнем, кроме одной. Этот коридор заканчивается дверью. За ней земля, обычный грунт, мягкий. Здесь есть лопаты. Если копать в этом направлении, то окажешься в саду. Вопрос в другом, через сколько дней мы сможем выйти отсюда.
   - А как вообще отмерять время?
   Али извлек из глубины ниши большие песочные часы.
   - Они отмеряют ровно три часа. Для того, чтобы следить за ними, мы будем спать по очереди. В лучшем случае татары уйдут из города через три дня, то есть семьдесят часа. Для надежности еще добавим еще один день. Значит, попробовать высунуть голову надо, перевернув эти часы девяносто шесть раз.
   - Понятно, - сказала Лада. - Только я все равно вино пить не буду.
   - Тогда ложись спать.
   - Я не смогу сейчас заснуть. Я натерпелась такого ужаса сегодня. Давай лучше поговорим.
   - Давай, поговорим, - согласился Али.
   - Я натерпелась такого страха сегодня.
   - Только не об этом.
   - Хорошо, - согласилась Лада и продолжила, - я была просто в бешенстве поначалу, когда сбежал Ариф. А потом в отчаянии, оттого что все сорвалось.
   Али на этот раз не стал ее останавливать, а терпеливо выслушал ее рассказа до того момента, когда она прочла записку и нашла потайной ход. Али молча пил вино.
   - Налей и мне вина, что ли? - нерешительно сказала Лада.
   Али наполнил ее чашу.
   - Даже не знаю, что сказать, - произнесла она, взяв в руки чашу, - еще вчера, нет, не вчера, пару дней назад я думала, как вернуть тебя к жизни. А теперь сама оказалась в гораздо худшем положении. Сижу, можно сказать, живьем в могиле. Знала бы, что так будет, тратила бы деньги налево и направо.
   Она сделала глоток.
   - Кажется, хорошее вино.
   - Лучшее, что можно было купить в этом городе. Я готовился провести здесь время с комфортом, - с горечью в голосе, произнес Али, - одного только не предусмотрел - смерти Йасмин.
   Сказав это, он задул свечу.
   - Зачем ты погасил ее, - спросила удивленно Лада.
   - Чтобы ты не видела моих слез - честно сказал Али.
   - Ты можешь плакать без стеснения. Человек должен оплакивать близких, - говоря это, она сама всхлипнула.
   Некоторое время они оба плакали в темноте.
   - Ну вот, сурьма потекла, - с досадой сказала Лада, - мне нужно умыться. Можно зажечь свет?
   - Можно, - Али зажег свечу, принес бурдюк с водой, полил ей на руки.
   - Когда я виделась с девочками из гарема атабека, - заговорила Лада, - они рассказали мне, как вы с Егоркой залезли ночью к ним в башню. Ты рассказывал им какую-то сказку. Эх, хорошие были времена. Может быть, ты что-нибудь расскажешь?
   - Извини мне сейчас не до этого, - отказался Али.
   - Тогда хочешь, я что-нибудь расскажу? - предложила Лада.
   - Может быть, помолчим? - помедлив, сказал Али, и задул свечу.
   - Конечно, - согласилась Лада, - я тебя понимаю. А свечку можно оставить горящей?
   - Нежелательно, здесь плохая вентиляция.
   Они долго сидели в полной тишине и кромешной темноте. Трудно было представить, что наверху в городе идет бой. Сюда не доносилось ни одного звука.
   - Прости, я не могу, - заговорила Лада, - мне страшно.
   - Почему? - рассеянно спросил Али?
   - Здесь, как в могиле, темно хоть глаз выколи. И ни одного звука. Я боюсь.
   - Но я же рядом.
   - Но ты молчишь, все равно, что тебе нет.
   - Возьми меня за руку.
   - Не могу, я мусульманская женщина. К тому же ты меня волнуешь.
   Али кашлянул.
   - Извини.
   - Что мне сделать, чтобы ты не боялась.
   - Нужен либо свет, либо звук.
   - Если будем жечь свечи, нечем будет дышать.
   - Тогда я должна говорить, мой голос меня успокаивает. Вообще-то я дома пою, напеваю что-нибудь.
   - Прошу тебя, - взмолился Али, - петь не надо. Говори, если хочешь.
   - Хорошо, хорошо. Обидно мне правда это слышать. Но будь, по-твоему. Хочешь, я расскажу тебе сказку. Только ты иногда реплики подавай, чтобы я чувствовала твое присутствие. Так я рассказываю?
   - Если хочешь, - повторил Али.
  
  
  
  
  

Рассказ Лады

   В Дамаске жил богатый купец. У него было двое детей, сын и дочь. Когда дети достигли совершеннолетия, отец их умер. Юноша, которого звали Ганим, взял много разных товаров и отправился в Багдад. Удача сопутствовала ему, он благополучно добрался, снял лавку, стал торговать. Любезным и незлобивым характером расположил к себе тамошних купцов. Так продолжалось несколько месяцев. Но вот как-то он пришел на рынок и нашел торговую галерею запертой. Оказалось, что один из купцов умер, а все остальные собирались на похороны. У него спросили: "Не хочешь ли и ты получить небесную награду и пойти вместе с нами?" Ганим не нашел причин для отказа, совершил омовение и пошел вместе с купцами. Траурная процессия дошла до кладбища, которое, надо сказать, находилось за городом.
   Али, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь.
   - Странный выбор, - заметил Али.
   - В каком смысле? Что ты имеешь в виду?
   - Тебе было страшно оттого, что мы сидим здесь как в могильном склепе. И вдруг ты начинаешь рассказывать про мертвеца и кладбище.
   - Потерпи, до склепа мы еще дойдем, - невпопад ответила Лада и продолжила.
   - Там разбили палатку. Все сели вокруг зажгли свечи и стали читать Коран над могилой усопшего. И смущенный Ганим вместе с ними. Все это время он не находил себе места от беспокойства. Причина была в том, что он вышел из дома ненадолго и теперь переживал, думая о своих товарах. Тем не менее, он просидел с купцами допоздна. Начинало темнеть, когда подали ужин, но после ужина никто и не думал расходиться. Все сидели, негромко переговариваясь, в ожидании сладостей. Тогда Ганим, снедаемый беспокойством, встал и, спросив у собрания разрешения, ушел. Пока он добрался до города, наступила полночь, и ворота оказались заперты. Ганим стал стучать, но стража криками отогнала его. Тогда он пошел обратно к купцам, но в темноте сбился с дороги и набрел на сад, в котором виднелась усыпальница. Ганим открыл дверь и забрался в нее, чтобы переночевать там...
   Али, ты здесь, скажи что-нибудь.
   - Странный выбор для ночлега, - заметил Али.
   - Не ты один такой умный, он тоже это понял, когда от страха не смог заснуть.
   Он вышел из склепа, намереваясь провести ночь под звездным небом, и стал искать какую-нибудь скамейку или просто возвышение, как вдруг увидел свет на дороге. Испугавшись, Ганим забрался на ближайшее дерево и укрылся в его листве. Между тем свет все приближался и наконец он увидел странную процессию. Она состояла из трех негров. Двое несли огромного размера сундук, а третий - фонарь и лопату...
   - Али?
   - Как же он ночью разглядел этих негров?
   - Что тебя смущает?
   - Они же черные.
   - Я же сказала, что ночь была звездная, да еще фонарь.
   - Ах, да, фонарь, извини.
  
   - Они остановились перед гробницей, долго о чем-то препирались, затем вошли, вырыли яму между могилами, закопали сундук и, продолжая спорить, и обзывать друг друга последними словами, ушли. Когда звуки их шагов стихли, Ганим пришел в себя от пережитого страха. Он стал думать о том, что может находиться в сундуке и как ему поступить. Правильнее всего было бы немедленно спуститься с дерева и скрыться в неизвестном направлении. Но эта неизвестность и пугала его больше всего. Да и сам сундук тревожил его воображение. "А ну, там сокровища? А что там еще может быть? - задавался он вопросом. Кому придет в голову закапывать ночью с такими предосторожностями пустой сундук. А если там золото и драгоценности. Какие возможности откроются перед ним. Можно выстроить дворец на берегу моря, завести большой гарем из трехсот шестидесяти пяти наложниц по числу дней в году. И каждую ночь проводить с новой девушкой". Мечтая о том, как он будет тратить сокровища из сундука. Ганим дождался рассвета. И лишь только звезды исчезли с небосклона, он спустился с дерева, оглядев перед этим окрестности. Отрыл сундук, отыскал подходящий камень, ибо на сундуке висел замок, сбил его и открыл крышку.
   Произнеся эти слова, Лада замолчала. Она безмолвствовала так долго, что Али не выдержал:
   - И где, интересно, ты этому научилась?
   - Искусству рассказчика? - отозвалась Лада.
   - Искусству испытывать терпение собеседника.
   - Это называется - искусство рассказчика, - настаивала Лада.
   - Хорошо, будь по-твоему, продолжай.
   - Девица.
   - Я так и подумал. Как она туда попала?
   - Ты мне эти судейские манеры брось. Ты будешь слушать или допрашивать свидетелей.
   - Извини.
   - Итак, в сундуке, вместо сокровищ оказалась девушка невиданной красоты, ну, примерно, такой как я.
   - Могу себе представить.
  
   - Она спала крепким сном. Таким крепким, что Ганим понял, что она одурманена. Она не проснулась, когда Ганим раскапывал сундук, когда сбивал замок. Но она была жива, она дышала, и ее прекрасная грудь мерно вздымалась в такт ее дыханию. Он вытащил ее из сундука и перенес в сад. Вдохнув свежего воздуха, девушка закашлялась и вскоре пришла в себя. Но была как пьяная. Ганим оставил ее лежащей на траве, в тени дерева. А сам отправился в ближайшую деревню, где нанял повозку. После этого он вернулся к девушке. И нашел ее бодрствующей и взволнованной. Она крутила головой, поминутно оглядывалась и восклицала, призывая каких-то людей по именам
   - Сабиза, Шахва, Нузха, Зарифа, Зубейда. Где вы? Отзовитесь. Что за глупые шутки. Что за игру вы со мной затеяли.
   Но поскольку никто не отзывался, она сказала:
   - Горе тебе, ветер. Нет в тебе утоления для жаждущего! Горе мне. Ты хоронишь меня. О ты, который знает то, что в сердцах и воздает в день воскресения. Кто принес меня сюда из-за занавесей и покрывал, и положил меня среди могил.
   Тогда Ганим выступил вперед и сказал ей:
   - О, госпожа, здесь нет ни покрывал, ни занавесей. Здесь только твой раб, похищенный любовью, Ганим, который не дал тебе погибнуть и спас от могильных объятий.
   Девушка, увидев его, вскрикнула, закрыла лицо и спросила нежным голосом:
   - О, благословенный юноша, кто принес меня сюда?
   Ганим рассказал ей обо всем, что накануне произошло. Затем он спросил о том, что произошло с ней. Девушка ответила следующее:
   - О, юноша, слава Аллаху, который послал мне тебя. Увези меня отсюда. И я расскажу тебе все, что со мной приключилось, если на это будет воля Божья.
   - На мою голову, и на мой глаз, - отвечал Ганим, - пока ты спала, я уже сбегал за повозкой, она ждет за оградой.
   - Я вижу, ты сметлив, - сказала девушка, - Это хорошо. Только давай, сохраним наше дело в тайне. Я заберусь в этот сундук, на сей раз добровольно, от дурного и завистливого глаза. А ты доставь меня к себе домой.
   Ганим обрадовался такому повороту, ибо любовь к девушке уже овладела его сердцем. Он помог девушке забраться в сундук. Между прочим, на ней были одежды и украшения стоимостью в несколько тысяч динаров. Ганим определил это опытным взглядом купца. Он крикнул погонщика, вдвоем они подняли сундук и положили на арбу.
   Доставив ее к себе домой, Ганим поручил ее заботам своей прислуги, а сам отправился на рынок, купил всякой еды - жареного ягненка, сладостей, фруктов, свечи и вино. Да, еще, большой букет алых роз.
   - Кажется, у юноши были серьезные намерения, - заметил Али.
   - Со всем этим он вернулся домой, где его с нетерпением ждала девушка.
   - Как, уже с нетерпением?
   - Да, потому что Ганим был красивым юношей, к тому же выяснилось, что он богат, живет в хорошем доме, и она полюбила его с первого взгляда. И еще она была голодна.
   - Последнее обстоятельство, видимо было решающим, - сказал Али.
   - Они поужинали, а потом, когда наступила ночь, Ганим зажег свечи, принес вино, сладости. Они стали пить, есть, шутить, смеяться, читать стихи, ибо были влюблены друг в друга. Они веселились до тех пор, пока в душе Ганима не появилось желание.
   - Долго же он раскачивался, - заметил Али.
   - Ну, знаешь, некоторых вообще раскачать невозможно, - сказал Лада. - И мне по душе решительные мужчины.
   - Не отвлекайся.
   - Он сказал ей: "О, Госпожа, разреши мне сорвать один поцелуй с твоих уст, может он охладит огонь моего сердца". Она ответила: "Я не могу позволить тебе этого, но ты можешь поцеловать меня тайно, когда я буду спать". И, видимо, из желания облегчить юноше задачу, сняла с себя часть одежды и осталась в одной тонкой шелковой рубахе. Ганим, не в силах больше сдерживать свою страсть, спросил: "О, Госпожа, разрешишь ли ты мне большее, ибо я скоро займусь огнем". "Клянусь Аллахом, - ответила она, - это невозможно, так как на перевязи моей одежды написаны тяжелые слова". Несмотря на сказанное, Ганим обнял ее и стал покрывать поцелуями, целовать и ласкать. А девушка защищалась от него, тогда он в любовном безумии стал целовать ее ноги. Так продолжалось всю ночь, пока не наступило утро. И они оба заснули тяжелым сном. Это продолжалось несколько дней. Ужин, вино и любовная борьба. Ганим домогался ее, обнимал, целовал, девушка отвечала ему тем же, но этим все ограничивалось. В один из дней они выпили слишком много и заснули в обнимку. Но Ганим вскоре проснулся и стал гладить ее по животу, спустился вниз к пупку, потянул за перевязь, чтобы снять с нее шаровары, но девушка пробудилась и спросила:
   - Чего ты хочешь?
   - Надо ли мне объяснять, чего я хочу? - сказал Ганим.
   - Хорошо, тогда я объясню тебе кое-что.
   Она подняла подол рубашки и сказала:
   - Прочитай, что написано на перевязи.
   Ганим взял перевязь в руку и увидел вышитые золотом слова - Наложница. Гарем наместника Аллаха. Ганим отодвинулся от нее в смятении и спросил:
   - И что все это значит?
   - Я наложница халифа, мое имя Кутба, - ответила девушка. - Халиф воспитал меня в своем дворце, с детства. А когда я выросла, взял меня к себе и поселил в отдельном помещении, дал мне невольниц в услужении, подарил мне дорогие украшения. Все это вызвало ревность у Зубейды, другой наложницы, которая до меня было его любимицей. Я думаю, что, воспользовавшись тем, что халиф уехал на охоту, она подкупила слуг, чтобы они положили бандж в мое питье, тем самым усыпили меня крепко, а остальное ты знаешь Услышав это, Ганим из страха и почтения к сану халифа отодвинулся от нее. Он был в растерянности, призывая свое сердце к терпению. Влюбленный в ту, к которой ему не было доступа. Затем он поднялся и вышел, оставив девушку одну. Впервые, за все время, что она жила у него, провели ночь в разных постелях. На следующий день Ганим вернулся к заброшенным делам. Открыл лавку и провел весь день на рынке. Однако мысли его были с девушкой. Он думал о том, как вырвать запретную любовь из сердца. И о том, что ему делать с этой девушкой. Он спас ее от неминуемой смерти, и мог бы получить награду, если бы сразу привез ее во дворец. Но теперь, после того, как она провела неделю в его дому, кто поверит, что у него ничего с ней было. Приведи он ее сейчас во дворец халифа, он может получить лишь один вид вознаграждения - усекновение башки. Когда он вернулся домой, то нашел Кутбу плачущей. Она бросилась к нему со словами:
   - Ты заставил меня тосковать, тебя не было целую вечность.
   Она обняла его. Поцелуями, объятиями и всей страстью давая понять, что нет преград к запретному. Странным образом, раскрыв свою тайну, она перестала сопротивляться, и охранять свою честь.
   Али? Ты здесь? Али?
   - Да здесь я, здесь, - отозвался Али, начавший дремать во время любовных перипетий рассказа.
   - Почему же я не слышу комментарий. Ты не можешь обойти стороной такой щекотливый момент.
   - Женская логика, - сказал Али, - это нечто, лишенное логики. Это вещь в себе, подчиненная собственным понятиям. Очевидно она, открыв свою тайну, решила, что ее совесть теперь чиста перед халифом.
   - Как раз с точки зрения логики, твое объяснение звучит неубедительно. Но пойдем дальше.
   Али тяжело вздохнул.
  
   - Итак, он вырвался из ее объятий и сел подальше на циновке. Удивленная девушка спросила:
   - Что с тобой, о возлюбленный моего сердца, всю недель ты срывал на мне одежды. И теперь, когда я покорна твоему желанию, ты бежишь от меня?
   - Этого не будет, - с горечью в сердце воскликнул Ганим, - Как сидеть собаке на месте льва. Запретно для раба то, что принадлежит господину.
   Его нежелание и сопротивление еще больше раззадорило Кутбу. Теперь она потеряла голову от желания принадлежать ему. Они продолжали пировать и пить вино, но Ганим сторонился ее. А, когда наступило время сна, постелил две постели.
   - Для кого вторая постель? - спросила Кутба.
   - Для меня, - ответил Ганим, - с сегодняшней ночи мы будем спать только таким образом.
   - О, господин, - сказал Кутба, - избавь нас от этого. Не противься нашим желаниям, все происходит по решению и предопределению.
   Но Ганим настоял на своем. И ночь они спали, каждый на своей постели. Утром же он отправился в свою лавку и торговал весь день до вечера. Вечером был ужин, продолжавшийся до глубокой ночи, вино и любовные муки. Теперь уже Кутба была одержима любовным безумием. Но каждый раз, когда она приближалась к нему, он сопротивлялся, говоря - то, что принадлежит господину, для раба запретно.
   А в это время во дворце халифа был траур. Гарун ар-Рашид вернувшись с охоты, узнал о том, что его любимая наложница внезапно заболела и умерла. Он горевал и оплакивал ее. В один из дней, обессилев от горя, он пошел в гарем и лег спать в комнате Кутбы, на ее постели. Одна невольница сидела у него в головах с опахалом, а другая растирала ему ноги, делала ему массаж ступней.
   Али?
   - Чтоб я так жил, - отозвался Али.
   - Хочешь, я сделаю тебе массаж ступней? - предложила Лада.
   - Нет, спасибо, - отказался Али.
   - Воля твоя. Так вот, думая, что он спит, невольницы затеяли разговор. Женщины, ведь, не могут молчать долго.
   - Это точно, - согласился Али.
   - "Мне так жалко нашего господина", - сказала первая невольница, - "Он так убивается по своей наложнице, якобы умершей, а ведь она жива". В этот момент, дремавший халиф, который собирался цыкнуть на них, чтобы они заткнулись и не мешали спать, навострил уши. "А что же, она разве не умерла?" - спросила другая наложница. "Нет, представь себе. Ее убили. Эта сучка, Зубейда, положила бандж в ее питье. А когда она, одурманенная заснула, велела положить ее в сундук и закопать в гробнице, что находится в саду, за городом. Так что, возможно, он еще жива, бедняжка. Представляю, каково ей сейчас в могиле". Услышав это, халиф вскочил на ноги, как безумный, перепугав до смерти невольниц, и бросился вон из гарема. Он немедленно вызвал к себе вазира Джаффара Бармекида и приказал без промедления послать людей выкопать сундук. И достать наложницу из-под земли.
  
   Это ознакомительная версия. Полную версию вы можете приобрести на сайте andronum.com https://andronum.com/product/agaev-samid-dorogi-hadzha/
   Наш дом рухнул, настал конец света. (азерб.)
   Бандж,- наркотическое средство.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"