Агафонов Андрей Юрьевич : другие произведения.

Еще какая сволочь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ЕЩЕ КАКАЯ СВОЛОЧЬ
  Сказочная повесть
  ГЛАВА 1.
  На замерзшем стекле я одними губами читаю битву гладиолусов и тюльпанов; оледеневшие от ненависти, они устремились друг на друга, разбивая в бахрому, в изморось нежнейшие лепестки. Спутались колючками, рванулись и погибли. Мигнул светофор; зеленым залило свет очей моих.
  Тяжелые веки, гудение трансформатора, холодный поручень у горла. Глянцевый, инфантильно чистый в оттенках — в отсутствии оттенков, — и легкий сон: голова казнимого перед казнью наголо выбрита, вымазана зеленкой. Голова молода, ей нет и тридцати...
  Мы едем дальше, едем — мы? Сообщники трамвайной тьмы, тела в объятиях зимы... Остановок уже не объявляют.
  — Вы не будете так добры...
  — Никогда...
  Искры посыпались с проводов — прыгучая Снегурочка взвилась над трамваем и сгорела заживо...
  Я дышу на стекло снова и снова, и оно яснеет и туманится раз за разом — разный воздух во мне...
  Оттаяло; промелькнули неон и не она. Мы все еще в городской черте. Можно снова закрыть глаза и заморозить уши...
  Если бы она дышала с другой стороны, стекло растаяло бы вовсе, и мы бы обменялись поцелуем на скорости железа...
  — Молодой человек! Молодой человек!
  С кем же я сплю здесь...
  — Молодой человек...
  — Увы...
  ГЛАВА 2.
  — Вы принимаете наркотики?
  — Я принимаю этот мир.
  — А он вас?..
  
  Родная, у меня уши болят. Завари меня, как чай, в горячей ванне. И, если хочешь, выпей...
  Мы занимались любовью так долго, что можно сказать — мы занимались любовью с любовью. Я даже не знал, где она живет; я не выходил из нее уже неделю...
  — Чего ты боишься?
  — Наверное, себя.
  — Пустые страхи... Иди ко мне опять...
  
  — Это оттого, что я впервые вырвалась на свободу.
  — Да, в цирке; и я сидел в первом ряду.
  Страсти в клочья...
  Когда закончились последние пельмени, она сама вызвалась сходить за съестным. Сидя у огня, я почувствовал, что остро счастлив, и лучше бы ей не возвращаться. Какое-то время, по крайней мере. Я схватил первую попавшуюся книгу и начал вычерчивать на полях свою отдельную вселенную, лиловую, стальную и холодную. Очень хорошо замерзать там перед горящим пламенем...
  — Я покупаю твои ночи, продаешь ты их или нет. Ты волен выбирать каждый раз.
  — Выпиши чек...
  ГЛАВА 3.
  В бахроме разорванных отношений пижонишь этаким индейцем, охотником за скальпами. Волосы уничтоженных женщин согреют мою поясницу на уклоне лет...
  Второе Я гуляет между ног. Спуститься вниз, купить ему бананов...
  — Я что-то не так сказала?
  — Ты что-то не так поняла. С тобой я ничего не рвал, мы просто смерзлись. Вот растаем и сольемся в одну грустную лужу, и по нам проедет самосвал...
  Сперва они серьезно врут мне, затем я весело перевираю их, а вместе мы обманываем тех, кого, стало быть, надо обмануть. Обманутые платят им, а они — мне.
  Вот так они и жили: спали врозь, а дети были.
  Когда-то же зима кончится?..
  
  — Дорогая, я принес тебе ребенка.
  — Ты что, аист?
  — Нет, я черный ворон...
  ГЛАВА 4.
  Глубоководной фосфоресцирующей тварью, безумно упоительной с этаким кривошипом на башке, черной ядовитой электрической гадиной я вплываю изредка в верхние, разреженные высшим светом слои и натыкаюсь на какую-нибудь тургеневскую купальщицу.
  
  — Сломай мою игрушку.
  — Ты уже большой, ты сам можешь сломать все, что захочешь...
  
  — Если тебе не нравится торчать у кухонной плиты, жарь яичницу на животе.
  — Ох, милый, и как ты будешь есть?
  — Глазами...
  
  Мой сын стал военным настолько невзначай, что у меня за ночь седина пробилась. Так и полагал, что на фотографии с ним буду в свитере. Немощно скалящийся старик-отец рядом с молодцеватым майором ВВС. Только майор ниже на голову.
  — Ты ему завидуешь.
  — Я умираю...
  — Вот уж хрен! — сказал пацан из кинобудки. — Я еще пиво не допил. Валяй по новой.
  Папа с растрепанным блокнотиком в руках:
  — Андрюша, ты умеешь материться?
  — В каком смысле... Нет, конечно...
  — А это что такое?..
  ГЛАВА 5.
  От последнего тиража у меня осталось два экземпляра. Лестно; однако почему этим людям не приходит в голову купить книгу в магазине, отдать за нее деньги, а уж после прийти за автографом? Честное слово, было бы вдвойне приятно. Люди за все платят сердечно, и уж если платят — значит, им это нужно.
  — Чего вы никогда не напишете?
  — Не опубликую, лучше сказать. Мемуаров о знакомых, добившихся большего успеха. Это всегда смешно, а я же не писатель-юморист.
  — Да, вас чаще называют человеконенавистником...
  — Я ведь тоже человек...
  — Вы?!
  "Если объяснять совсем доходчиво, то познание умножает скорбь до определенной степени, поскольку скорбь не беспредельна. И когда ты достиг предела скорби, дальнейшее познание теряет всякий смысл. Задача — в том, чтобы определить скорбь и более не испытывать боли. Познание же есть нескончаемая боль. Глаза видят, потому что они болят. А чтобы про-видеть, они должны разорваться болью. Джимми Валентайн спиливал кожу с кончиков пальцев и оголенными нервами вникал в суть конвульсий часового механизма банковского сейфа. Ну вот, мир — очень хитрый сейф, и мы, познающие, кричим от боли; а потом оказывается, что за маленькой железной дверью кто-то побывал до нас, все унес и даже расписки не оставил.
  — И что тогда делать?
  — Создать акционерное общество и торговать воздухом..."
  Меня очень удивляют эти фуршеты, где множество людей часами топчется с ноги на ногу и запускает вилку через плечо соседа. Нет бы сесть, поговорить по-человечески... Без журналистов...
  — Возьмете меня с собой на дачу?
  — Если обещаете лелеять мои гладиолусы и баловать меня.
  — Как именно? Кофе в постель?
  — Предпочитаю перед завтраком чистить зубы. Себя в постель. Ничего, что я начистоту?
  — Ничего...
  "Они отвечают так, будто у них язык завял. Причина не в неприязни: не знают, что сказать, чего они хотят. Их пустоту заполняешь своей волей и в конечном счете даришь себе — себя. Я давно уже не надеюсь на возвращение чего-либо сторицей и нахожу в мире только то, что и раньше мне принадлежало. Мои книги — опись имущества; остается добавить расходы на крематорий".
  — Вы верите в красоту?
  — А вы верите в Бога? Или лучше так — веруете ли вы в Бога?.. Наша вера не имеет значения, все это существует помимо нас, потом мы появляемся, и оно убивает нас, и опять существует помимо нас...
  — Вы с молодости пишете о смерти и все еще живы...
  — Я не вижу на вашей руке обручального кольца. Вы девственница?
  — Нет, а это обязательно?
  — Я и моя смерть — мы любим друг друга, но я не тороплюсь законным образом умереть — а вдруг мне это не понравится?! Однако я охотно подчинюсь насилию — как честный человек...
  Он заглянул под обувную полку, на вешалку, еще раз проверил карманы и раздраженно высказал опустевшим хоромам:
  — Что такое с этими добрыми людьми, а? Почему они у меня всегда зажигалки воруют?!
  Уже нечему удивляться. Может быть, бросить курить?..
  ГЛАВА 6.
  — Алло, алло! Отшельником ты, милый мой, не станешь. Даже взаперти и под подушкой.
  Они думают, это так трудно — забыть о них. На деле же куда труднее — не забывать. Звоня вечерами любовнице и улавливая в трубке ее всегда взволнованный голос, я каждый раз убеждаюсь, что мир существует только в моем воображении и лишь по моей милости иногда захватывает меня... Милость, уступка, жертва — как угодно; только, жертвуя, самому не нужно выкобениваться жертвой — ТЫ выбираешь одно в пользу другого. Пять лет я не смотрю теленовости и пресекаю разговор, едва запахнет Москвой — и кому от этого хуже? Не мне — во всяком случае.
  Сидит, забившись в угол присутствия, на отполированном задницами зевак насесте, и строчит лихорадочно, козыряя темными ухмылками... Истерические слезы в бороде, просроченный вексель за подкладкой цилиндра...
  — Ас ту ву Ламберт?
  — Йес, оф кос.
  И Пушкин говорил, что писать следует для себя, а ты — неужели всерьез воображаешь, как по глухим деревням при свете лучины мальчишки с соплями на фуфайках и высокогрудые девицы внимают тебе и трепещут?
  Все это — гротеск отрицательных величин, карикатура на чернила или молоко. Находишь идеального читателя, он понимает тебя до конца, и что вам после предпринять — повеситься на пару, как Сережкам? Или сделать вид, что ничего не было?
  "Я всем доволен, спасибо и до встречи".
  
  — Сволочь, о детях бы подумал.
  — Они не его.
  — А чьи?
  — Достоевского.
  ГЛАВА 7.
  — Как добрались?
  — Спасибо, что спросили...
  Мы в чистилище, мы амальгамированы, экранизированы и широко сыграны другими людьми. Узнавать себя в любом из них, менять шляпы и головы под шляпами, стряхивать сиренево-серый пепел на белые шкуры и заниматься опасным, как бритва, сексом, — какая разница, все закончится общей прогулкой по заброшенному парку; тени, словно подстреленные, падают из-за деревьев, звезды визжат в кулаке, и впереди — недостижимое лето, пасмурный край, прощание на берегу... Неудобная серебряная пряжка наконец-то поддалась, раскрылась драгоценной устрицей, плащ полетел на траву.
  — До первой крови?
  — До гробовой доски...
  На черном не видно крови, потому что кровь ее — черна. Я слышу хруст — лезвие моей любви достигает ее сердца и ломается там. Нашла коса камешек по себе.
  Давя затылком травяную кочку, силюсь не двигаться, и кинжал, приставленный ядовитой звездочкой, колет мое горло, словно еловая ветка. Сейчас взойдет солнце, и рыжие муравьи разбудят меня...
  
  — Я купил ореховый йогурт.
  — А мои любимые пельмени?
  — Ты их любишь, ты и покупай.
  ГЛАВА 8.
  Когда женщина впервые оставила мне деньги, я влюбился в нее тут же, просто взорвался нежностью. Следующим вечером она ушла от меня мокрая, как мышь, ее глаза сияли страхом и счастьем.
  — И что она сказала?
  — Да что угодно они могут говорить! Рассуждать о маникюре или математике... Я сижу рядом, обоняние волчье, и по запаху понимаю — сейчас. Через минуту она засохнет. И тогда простираю руку — и она прилипает к ней сама, не успев опомниться. Ох, я люблю их, неразумных...
  
  — Ребятки, можете пока чаю попить, а мы тут с бухгалтером посекретничаем пять минут.
  — Ты будешь чай?
  — Нет, наверное... А ты?
  
  Изучив эскизы, она поднимает на меня глаза и с холодной улыбкой спрашивает, почему я смотрю так, будто она мне что-то должна. "Да Господи, Елена Евгеньевна, ничего вы мне не должны, это будет просто акт гуманизма по отношению к бедному художнику, поэтому сколько дадите — столько дадите..."
  Хватило на неделю...
  
  — Ты не против, если мы вдвоем к тебе приедем?
  — Если вы обе не против, так и я не против.
  — Только не одновременно...
  — Да, чтоб ты сидела в стороне и ревновала? Я этого не допущу...
  Сладостное скольжение внутри... Пальцы, познавшие свою музыкальность... Заменяющие меня — нижнего, заполняющие паузы медом и молоком, виртуозные пальчики делателя реактивных, заикающихся оргазмов, движимые и сотрясаемые ритмом "Криденс"... I put a spell on you... Она плачет, будто над гробом матери, хнычет и дребезжит, и, я говорю, ты умрешь однажды в моей постели — смеюсь, шучу... Я лежу в ванне, разбитый и словно скотчем склеенный, дорогая сигарета догорает во рту: мой вечер...
  Ничего не могу с собой поделать. Девчонка-продавщица заворачивала сыр, я просто смотрел на нее, и вот бумага развернулась, кусок покатился по зеркальному полу, она приседает на корточки, острые коленки одна над другой, края все более нижней одежды, скулы-косточки, шапочка сбилась - перепрыгиваю прилавок, ловлю ее руку. Боже ты мой, горячая, слабая ладошка, магазин закрывается на обед...
  — Мучитель...
  — Милая...
  Близняшки жутко разозлились, узнав, что на их деньги я сводил в кафе какую-то... Я не хочу спать с ней... Не хочу?.. Не буду... я больше не буду...
  
  — Телевизор новый смотришь?
  .— А там что, тебя показывают?
  — Все-таки в вас, Андрей Юрьевич, плебейское начало сильно дает о себе знать.
  — Слушай, родная, у меня вокабуляр богатый, тебя как послать — матом или по Хайдеггеру?
  — Созвонимся...
  — Поженимся...
  ГЛАВА 9.
  — На фотографиях у тебя совсем другой взгляд.
  — Я же сейчас на тебя смотрю.
  — Перестань... Почему ты плачешь?
  — Я не могу... мне плохо без тебя... Зачем ты такая хорошая...
  Оказывается, я "так" посмотрел на нее тогда... Как? Милые, с вами обидно легко — надо только любить вас всех и не бояться в этом обличиться. Сколько же нежности, жалости, любви пропадает в этом мире... Что за хриплые мужчины у вас...
  — Ты никогда не спал с мужчиной?
  — А как ты думаешь?..
  Меня иногда огорчают ее вопросы. Нет прошлого, когда нас двое; ни действительного, ни возможного; нет ничего, что стоило бы ее губ сейчас; зачем же связывать нас с посторонней жизнью, что-то сравнивать, выискивать, выяснять?..
  — Я тебе верила! Так верила! Ты меня всему научил!
  — Не всему и не главному...
  — Стихи читать... стихи-и...
  Ну что, она раскопала мое прошлое и, разумеется, настоящее. Письма, пленки, документы, блокноты... Господи, многое в моей жизни началось до нее, многое даже с нею не кончится, неужели я в этом виноват? Вот так взять и нажить себе кучу врагов — разом порвав с женщинами, против которых ничего не имеешь, а к некоторым даже привязан.
  — А если бы я с кем-нибудь?..
  — Я убью тебя.
  — Я ухожу.
  Битое стекло на полу. Пройтись?..
  ГЛАВА 10.
  — Алло.
  — Милая, ты меня бросила?
  — Алло, кто это?
  — Милая...
  — Алло!
  Короткие гудки. Пол-жизни я ждал возможности сказать эту фразу, и вот сказал, и оказалось — правду.
  Еще в ранней молодости тосковал по неприкаянности, по осени на мостовой, саксофону за спиной, ночному городу и пустым карманам... Мне всегда хотелось уходить по мокрому асфальту с комом в горле, так я представлял свое голливудское счастье, и вот я счастлив... наконец-то...
  — Андрей!!!
  — О, Боже.
  Бросается на шею мне, теплая, расхристанная, в белом и желтом, и что же судорогой сводит мои пальцы — каждую слезинку ее в этом октябрьском воздухе хочу я поймать, да нет, любовь моя светится под ногтями, и жарко пальцам, и жарко глазам...
  Как, я выпустил это слово?.. Всегда же говорил и верил, что любить кого-то еще можно только по недоразумению... И вот мы двое слепых котят, мы заблудившиеся дети, едва не потерявшие друг друга в тени суровых, сосредоточенных желаний... На мокрой скамейке, забросанной желтыми и зелеными знаменами побежденной осени, я падаю лицом в ее колени и лью горькие, как шоколад, слезы — самые горькие, самые желанные слезы в моей жизни...
  — Уедем?
  — Конечно... Когда-нибудь...
  В золотое детство невинных насмешек пополам с болтовней о погоде и музыке. В искусство — да нет, какое искусство! — в путаную сказочку случайных соприкасаний.
  ГЛАВА 11.
  Сотый раз на дню говорю себе: "Все правильно!" и маленькой удобной кочерыжкой разбиваю прогоревшие поленья. Я дал что-то вроде обета: пока она не может быть со мной, я не буду ни с кем. Сторожу чужую дачу, курю трубку, дым от трубки сладок и приятен...
  Мне по душе гулять в валенках, пробивать собой сугробы с нежным грохотом. Овечий тулуп — до пят, и валюсь я волком-Ванькою в белый снег, лежу и смотрю, как раздваиваются звезды, небо затягивает ватой...
  В толстых шерстяных носках сижу у камелька с книжкой на коленях, одинок и печален, и мне дивно хорошо, мое молчание тяжелее золота, я тону в нем, плыву, погибаю... Снимая нагар со свечки, проморгал Новый год — 00.02, но что с того, my baby left me, лучина гаснет, волки воют...
  Так отвык спать один, что к утру затекает шея. И первое, что вижу из окна туго вращаемой головой — снег мой разбит, распорот и грязен. Лаковое "Вольво" уже в гараже.
  Их голоса меняются, едва закрывается дверь. Ты слышишь каждое слово, каждый звук, но страшнее всего — каждую паузу. В ее голосе — робость, жалоба и истома; он жужжит и кружит над нею, слышно частое дыхание — не твое, ты замер, затаился, ты слюну свою не можешь проглотить... И вот она дрожит и ходит ходуном, как ходила под тобой, и победительно вжимается в нее, вгоняет себя твой коварный соперник, раз за разом, бесконечно долго...
  Но та минута, когда сердце твое — на разрыв, и вот-вот все случится, вот сейчас, и еще можно предотвратить — выскочить из-за печки взъерошенным чертом, закричать, — ТА минута, и первый ее вздох, почувствовавшей другого внутри себя, и осознание этого вздоха тем самым вздохом — это такое глубокое постижение сущности вещей, какого больше не испытать...
  — Пожалуйста, не делай этого! Пожалуйста, делай это!
  И ты плачешь, глотая перья...
  ГЛАВА 12.
  — Я мог бы накатать настоящий роман, недельку посидев на коммутаторе пейджинговой связи. Документальный, электронный роман. Судьбы, лаконичные, как телеграммы. От "где же ты, солнышко" до "заранее благодарен". Читатели рыдали бы, я бы сам рыдал, но кто же мне позволит взять такую неделю, а главное — кто мне за это заплатит?
  — Я вчера передавал: "Приходи скорее, я умираю от голода и жажды", барышня хмыкнула: "Уж потерпите!" Не могу, говорю, сил моих нет...
  Постоянное ощущение, что очень ловко всех обманываю: сижу развалясь, а взрослые и даже весьма потасканные люди излагают мне свои замыслы и смотрят с такой надеждой...
  — Мы на первом месте!
  — А кто заказывал рейтинг?
  — Мы и заказывали...
  Нельзя пить со своими подчиненными. Нельзя трахаться со своими подчиненными. Нельзя орать на своих подчиненных. Пусть ненавидят, лишь бы любили...
  Три года в полной жопе. Три года! Иван за голову хватался: "На кой хрен я вас сосватал!" Теперь понял, на кой: лично известен, морда в ящик вписана. Рекламу берем брезгливо, двумя пальцами. Спортивного обозревателя я уволил якобы за прогулы, на самом деле у него в туалете свежий номер газеты лежал, аккуратно порванный на квадратики. Сволочь, я тебе что, мало плачу, на рулон туалетной бумаги не хватает?.. С вечеринки ушел раньше всех — приказ сочинять. Корпоративная этика, она самая.
  — Сводка праздничная пришла. Куча трупов.
  — Я на тебя полагаюсь...
  Журналисты все-таки дети лени и халтуры. Мне затея Латкина понравилась: сам связался с "Экскомом", еще и бартер с ними скрутим. Митя — человек творческий, ему платить надо много...
  — Газета не нравится, но читаете? А другие газеты не пробовали читать?
  — ...вы же издеваетесь...
  — Мы красиво делаем свое дело. Извините, если это выглядит, как издевка.
  И трубку на стол. Пусть старичок выскажется.
  Из "Оперколонки" кое-какие фразы выписываю:
  "Когда поднял он руку на родителей своих, то в руке его была канистра с бензином".
  "Жене предстоит поразмыслить, как ей жить с этим дальше, мужу — как ему жить без этого". — Надо же, кастрировала мужика... "35-летний Н. сел на раскаленную каменку нетто; его победный вопль надолго запомнят домочадцы".
  Сегодняшняя жемчужина:
  "Если бы на даче была собака, ей пришлось бы выбрать, по ком выть. Треугольник-то действительно любовный: бритва — пуля -полынья... Самое прекрасное смертоубийство за последние пару лет..."
  Циник и негодяй Федор Меркурьев. Через газету с девушками переписывается. Вкрадчивый, как гадюка. Упырьи гонорары, обувь носит только итальянскую...
  Гадство. Вместе с ириской пломбу разжевал. Полтора месяца назад ставили. Гадство.
  ГЛАВА 13.
  "Вот утренняя мысль: доброта как стремление дотянуться до человека и доброта как умение опуститься до человека. Во втором смысле я очень добрый... И, кстати, люди это чувствуют. Доброту мою. Безразличные мне духовно — но не телесно, — женщины. Безразличные мне телесно — но не духовно, — мальчики..."
  — Я проснулся.
  — И снова уснул.
  Я думал, что просто ударю его ею, что ему будет очень больно, что он задохнется на миг, и... и все. Он не задохнулся — захлебнулся; шумно, шкворча, пил воздух желтым и сизым, голым, безнадежным, невероятным, раскроенным горлом... Изголовье превратилось в нефтяное месторождение, в булькающую скважину, в марсианский пейзаж...
  Скрип двери, крик изнутри:
  — Вы... вы...
  — Бегущие по лезвию бритвы, моя хорошая... Мы долго не виделись, и я слегка обезумел...
  — Он же знал, он хотел этого... Так он тебе писал...
  Последний шум моей жизни — шум сминаемого снега. У реки она оборачивается, и прорубь дымится за ее спиной, я знаю, я набирал оттуда воду по утрам, и много ведер надо будет натаскать сегодня, мы все вымоем до блеска, до глянца, чтоб горели полы желтым пламенем... Игрушечный блестящий пистолетик дымится в ее руке, и я улыбаюсь игрушке, но пусто в груди, пусто и больно, и она смеется, смеется, смеется... И солнце встает за нею...
  Конец
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"