"Да, человек смертен, но это было бы еще пол беды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус".
Эти слова Булгакова как нельзя подходят к случаю Ильи Кормильцева.
Крепкий кряжистый уральский мужик с добрым и умным лицом, он выглядел старше своих совсем нестарых лет, и проседь прибавляла ему солидности. Мы с ним говорили по телефону лишь несколько дней назад, он жаловался на боли в спине, уложившие его в постель как раз тогда, когда так много нужно сделать. Начиналась новая жизнь в Гринвиче на берегу Темзы, думал он, жена красавица Алеся, оперная дива, совершенствовала свое певческое мастерство, пятилетняя дочка Каролина пошла в английскую школу. Полно проблем - деньги за выпускаемые диски идут с трудом, издательство "Ультракультура" дышит на ладан. Он и не знал, что его проблемы позади. Даже когда врачи огласили свой беспощадный приговор, Илья все еще надеялся, что лучшее лечение, лучшие лекарства, лучшие врачи помогут. Не помогли.
Но его смерть выявила наверное, удивившую бы его популярность. Сообщение о его смерти открывало сводки новостей, а незадолго до этого тысячи людей откликнулись на призыв о помощи. Русское посольство подключилось к делу, и Илья отошел на тот свет, как русский Элтон Джон - как вождь своего поколения, нежно любимый и оплаканный современниками. Он искренне писал перед смертью друзьям: "Был потрясен тем, что я вам так дорог, и что вы прониклись таким участием к моей судьбе." Потрясен потому, что считал себя ненужным, оказавшимся не у дел в новой России, но оказывается, что он судил себя слишком строго и поспешно.
Большинство откликнувшихся знало и помнило Илью как автора стихов "Урфина Джюса" и "Наутилуса", крупное явление русского рока переходных лет, автора "Скованных одной цепью". Но сам Илья своей былой славой поэта "Наутилуса" не дорожил, да и годы перестройки, когда взошла его звезда, вовсе не казались ему утраченной Аркадией. "Какая, к черту, перестройка, революция, - говорил он. - Те, кто правил при советах, правят и сейчас. Комсомольские вожаки, которые нам мешали петь, стали правителями. Молодежи втюхивают, что им теперь должно жить лучше и веселее, но на самом деле по большому счету перемен нет". Мы с Ильей тесно подружились уже в путинские годы - он издал мою книгу "Сосна и олива", и с тех пор, когда я приезжал в Москву, мы виделись часто и помногу. Илье хотелось нового и большего. Но новое и большее не получалось, проекты срывались, заедал быт.
Выросший в Свердловске, Илья переехал в Москву только в 1991 году, и так и не смог преодолеть многочисленные бюрократические препоны, которые московские власти чинят талантливым пришельцам из провинции. За столько-то лет он мог бы натурализоваться даже в Швейцарии, но Москва так и не дала ему прописку. Он отвечал на это противостоянием "москалям" - коренные жители столицы подчас раздражали его своей устроенностью, небоевитостью. В этом он остался уральцем, но и не только в этом - даже при выборе лауреата премии за большой роман он предпочел уральца (точнее, пермяка) Иванова. Преобразования последних двадцати лет казались ему недостаточными. Пылкий радикал, Илья Кормильцев не вписывался в новый устаканившийся российский порядок.
Свои недюжинные силы он вложил в издательство "Ультракультура", которое было реализованной мечтой о свободе, о той свободе, что мерещилась свердловским, московским, новосибирским мальчикам и девочкам в брежневские годы - чтобы можно писать и печатать все, что хочешь. Но быстро оказалось, что такой свободы нет - ни на Западе, ни на Востоке, ни при капитализме, ни при коммунизме. Илья пытался идти по переднему краю свободы, а это - простреливаемая позиция.
Отчаянный бунтовщик пугачевско-староверского разлива, Илья искал себе не друзей, но противников. Как только его линия находила себе сторонников, он немедленно спускал штаны и показывал им свой радикализм. Оставаться с ним на одной стороне баррикад в течение долгого времени не смог бы никто. Сторонник свободы в широком смысле слова, он, казалось бы, должен был примкнуть к либералам. Но нет, его не устраивало, что либеральная западная цивилизация недостаточно либеральна, а ее московские сторонники и вовсе импотенты.
Когда московские либералы принялись твердить об опасности русского фашизма, Илья выступил против еврейских организаций, которые злоупотребляют словами "фашизм", "ксенофобия", чтобы мочить своих политических противников. Он видел насквозь, как под вывеской либерализма они выстраивают свой новый всемирный тоталитаризм. Он даже вывесил их список, а они со своей стороны включили его в свои списки "врагов Израиля". Илья был безусловным антисионистом, и (кроме меня) издал еще и нашего друга, израильского диссидента Гилада Ацмона. Собирался издать и книгу о Протоколах Сионских Мудрецов, но это не получилось.
Расставшись с либералами, он отправился в ту дивную и туманную страну духа, где крайне левые смыкаются с крайне правыми, а коммунисты с националистами. Там он издал наших друзей Лимонова и Проханова, Цветкова и Кагарлицкого. Но и там он продолжал бунтовать. Так, он подписывался "Председатель Совнаркома Всемирного СССР", но как только это кому-то понравилось, он наехал на "совков" ("Совки родились в результате долгой и мучительной мутации победившего пролетариата, так и не сумевшего (а вернее - не захотевшего) воспользоваться обретенной свободой".)
Затем он обратился к крайнему национализму. Он издал первый и единственный русский роман о скинах, Дмитрия Нестерова "Скины. Русь пробуждается", а также главную книгу американского "белого движения", всемирно запрещенные "Дневники Тернера", где в хэппи энде вещают евреев и расстреливают негров. Однако, как только он смог стать любимцем националистов, Илья резко отозвался о русских. Так резко ("Вы все - одна большая РУССКАЯ сволочь!"), что его записали в русофобы, как раньше записывали в большевики, антикоммунисты, нацисты, порнографы, скины и либералы.
На мой взгляд, эта фраза, как и прочие поливы о русских у Ильи были реакцией на лицемерный русский правительственный национализм сурковского разлива; но реакция зашла слишком далеко, как у Новодворской. Он стал чаще вспоминать своего деда - уральского немца, хоть и был совершенным русаком по духу. И как природный русак, Илья был сторонником интернациональных теорий планетарного масштаба, и видел одну общую проблему у Третьего Рейха и у Третьего Интернационала - отказ от всемирности.
Роман Кормильцева с исламом был основан на нескольких параметрах - ему нравилась его всемирность, ему нравился Гейдар Джамаль, стихи и прозу которого он издавал, но еще больше ему нравилось то, что Америка, либералы, Израиль борются с исламом так, как они не считают нужным бороться с коммунистами. Он ни за что не хотел понять, что странам ислама, чтобы выжить, нужен союз с сильной Россией.
Большие сложности для "Ультракультуры" и для Ильи создали книги о психоделической революции 1960х: это было неверно понято властями, как призыв к употреблению наркотиков. Его интересовало, как наркотики расширяют сознание, а его считали пособником искателей легкого кайфа. Книги "Ультракультуры" стали изымать, над издательством повисли судебные иски. Это порядком напрягло свердловского бизнесмена Бисерова, владельца "Ультракультуры". Сложности с "Ультракультурой" - на издательство наезжали со всех сторон, были как финансовые, так и политические неприятности - привели Илью к неверной мысли, что у него нет будущего в России.
В своем дневнике он написал: "Гуляя с одним из моих знакомых, известным израильским диссидентом Ш., я долго объяснял ему, почему в путинской России не может быть никакого достойного будущего ни у меня, ни у моей жены, ни у моих детей." Я пытался убедить его, что жизни нет в эмиграции, и что в России его знают и любят. Но, к сожалению, убедить не удалось, и он улетел в Англию.
Вечный бунтовщик, он не сумел остановиться. Какую бы парадигму не выстраивали власть имущие, как он немедленно пытался ее подорвать. Его при этом порядком заносило, и мы с ним не раз спорили, несмотря на тесную личную дружбу. Особенно утомлял постоянный вектор противодействия власти, как будто успех борьбы с советской властью ничему его не научил. Хотя, конечно, жаль, что власти не смогли сохранить маленькое, но качественное альтернативное издательство и оценить Илью по заслугам вплоть до его последних дней.
В одном из последних интервью его спросили, какая у него цель, какого конечного результата он добивается.
Илья ответил: "Конец света. Конец света, разумеется, какая еще может быть у нас цель... Мы же так устали от этой жизни, мы хотим дойти до того места, когда начнется другая жизнь".