Инка Литвинова росла немыслимой фантазёркой. Ну просто кладезь сюжетов! Мама Геля, посылая дочь за хлебом к обеду, предусмотрительно давала ей фору в полтора часа, хотя до булочной - пятнадцать минут ходьбы не напрягаясь. Инна шла медленно, внимательно смотря под ноги и ног не видя. Она концентрировалась на очередной фантазии. В первом классе это был Кошкин дом. Вовсе не то, о чём наплёл Самуил Яковлевич. Настоящий дом-жилище для кошачьей семейки. У каждой кошки было имя, характеристика, привычки, в общем, досье. А так же своя комната, необходимые для жизни принадлежности, включая кровать, кресло, зеркало - всё как у нормальных людей. Они и жили, как люди, влюблялись, справляли свадьбы, болели и даже умирали. Роскоши кошачьего быта в Инкином представлении не было предела, а представление ютилось в светлой головке с куцыми косичками без особого вреда для окружающих.
После пятого класса она стала придумывать свою будущую семью. На муже не зацикливалась, главными объектами внимания стали дети - Лёвка и Лариса. Дочь родилась первой. Была смышлёной и очень симпатичной девочкой с великолепными познаниями в области английского, испанского и французского языков. Инна наделяла свою будущую малышку качествами, которые ей самой по каким-то причинами не поддавались: терпением, усидчивостью, любовью к домашнему хозяйству. Лариса уже в семь лет пекла пироги с начинкой и варила варенье из одуванчиков. Успехи в учебе - о! В отличие от Ларочки, у Инны с учёбой обстояло туго. Три тройки в годовом табеле: физкультура, геометрия и физика. Она, конечно, компенсировала отставание, взвалив на другую чашу весов пятёрки по немецкому, литературе, пению и рисованию. Но, если бы ей довелось стать собственной мамой, неизвестно, устроил бы её такой противовес.
Инна не признавала изъянов в своих героях. Все четыре её любимые куклы - Таня, Оля, Марина и Алёша были похожи между собой "умытостью", прилизанностью и аккуратной одёжкой. Заботливая хозяйка купала их в зелёном эмалированном тазике до восьмого класса, специально грея воду в ковшике на газовой плите. Когда у Оли отколупалась краска с левого глаза, и фломастер не исправил положения, а сделал взгляд ещё более фальшивым, девочка спрятала куклу в дальний угол шифоньера и придумала оправдательную легенду: Оля уехала в санаторий. Ей там очень нравится и лучше про неё совсем забыть. Иногда Инна признавалась себе, что это просто предательство по отношению к родному существу, которое жило рядом с четырёх лет, предательство мелкое и гадкое. И не последнее. Потом у Тани от длительного причесывания вылезли волосы на затылке. Пришлось её посадить на всё тот же шифоньер лицом к окружающим, как украшение, и регулярно протирать пыль с удивлённого личика. Лёшка продержался дольше всех. Резиновый немецкий пупс в полосатом велюровом комбинезоне с карманом на животе в раздетом виде был копией настоящего ребёнка: со складочками на ручках и ямочками на коленках. Отсутствовал лишь первичный половой признак.
Таким же милым и мягким родился в Инкиных мечтах её сынуля Лёвчик. Он был хулиган и портил Ларисины игрушки, и ещё он любил работать ножницами. Подстригал в доме бахрому у скатерти, телефонные и телевизионные провода, зелень в кадках. Мама Инна позволяла милому сынку мелкие пакости - это же понарошку, только в воображении. Идя в булочную, она смеялась над Лёвкиными проделками. А какие подарки привозил Лёвушке и Ларе из загранкомандировок их папа с условным и благородным именем Константин! Однажды притаранил слона размером в одну десятую от настоящего. Серого, покрытого гладким плюшем, с изумительным красным сиденьем на спине. На придумывание слона у Инки ушёл весь обратный путь из хлебного магазина, она даже позабыла о том, что мама просила зайти в молочный за сметаной для грибного супа. Дизайн сиденья из красного бархата дополнял красный шёлковый зонт с золотыми кистями. А еще слон мог передвигаться по квартире вместе с Лёвушкой, развалившимся в кресле наподобие индийского магараджи.
Родившись и проведя юные годы в холодном Магадане, Инку нестерпимо тянуло на большую землю, в самый эпицентр Великороссии. Туда, где исчез когда-то отец вместе с тётей Валей Балыкиной. Мама, детсадовский воспитатель, не разделяла его любви к разгульной жизни и никак не могла взять в толк, отчего это Жене не сидится дома с ней и детьми. Тётя Валя пригрела папу Женьку, и забрала жить к себе. Она работала мастером в его цехе, и уговорить его особых трудов не составило. Однако людская молва осудила их союз, поддержав брошеную Гелечку - тихую, добрую, слова дурного ни про кого не сказавшую. Ангелина Павловна ежедневно вкладывала душу в ребятишек, родители многих из которых работали в том же цехе машиностроительного завода, что и разлучница Валентина с блудным Евгением. Пришлось любовничкам сняться с насиженного места и двинуть на запад. Утешением мамы Гели стали Инка и Виталик, старший сын.
Кстати, у Витальки подобных мыслей об отъезде никогда не возникало. Брат был уравновешенным, смышлёным, внешне очень похожим на маму и внутренне преданным ей до мозга костей. Окончив школу, он поступил в Магаданский педагогический на физмат. Женился на такой же тихоне Катеньке, так и жили все вместе до тех пор, пока Инне не вручили торжественно "оранжевый диплом". Почему оранжевый? Потому что не красный, то есть не совсем красный. Общий средний балл равнялся четырём целым семи десятым, а не пяти. Не дотягивал до полноценного красного цвета. В Виталькин педагогический её с таким баллом брали. По тогдашнему порядку приёма абитуриентов четыре с половиной балла хватало для того, чтобы сдавать два экзамена из четырёх. Но это не устраивало Инку. Выпускной стал точкой отсчета новой самостоятельной жизни. Она решительно вознамерилась отправиться в путешествие на неведомую землю, до которой на поезде добираться не меньше недели. В булочную за праздничным тортом долетела за пятнадцать минут, перестав грезить о волшебном будущем. С этого дня жила только настоящим, и оно целиком зависело лишь от неё одной!
- Ты ненормальная, Нульча! Тебе плохо с нами? - удивлялся Виталик. - Там никого знакомого, родного. Случись что, к кому податься за помощью?
- Пусть Инна едет, Виталий. Она лучше нас с тобой знает, где ей будет хорошо. Мы будем ждать тебя здесь, дочка. И сюда ты всегда можешь вернуться...
В прошлом остались зачитанные до дыр книжки, отправленные на шифоньер куклы. Друзья и соседи. К ней ещё не успела прийти сильная первая любовь, за которую можно было зацепиться среди привычных стен. Вперёд!
- Просто в Нульче кипит кровь отца, - упорствовал Виталька.
- Неправда! Совсем не кипит. Она меня не колышет, эта кровь! Если я там его встречу, пройду мимо.
На самом деле Инка была уверена, что обязательно встретит отца-подлеца. Огромный кусок земли за Колымским нагорьем и тайгой казался ей густонаселённым, где все друг друга знают и каждый день друг с другом здороваются. Ой, как она ошибалась...
2.
Родившийся спустя два года ребёнок стал последней сломанной куклой, которую она предала...
Его отца, рафинированного и отчасти субтильного молодого человека, вспоминать совсем не хочется. Помотавшись вдоволь по московским площадям и переночевав на вокзале, Инна дала себе команду купить билет в ближайший к столице областной центр. Ткнула пальцем в северо-восточном направлении, как раз туда дул ветер монотонным голосом радиодиктора, и встала в очередь к привокзальной кассе. Лучше преуспеть в провинции, чем быть затоптанной в крупнейшем из мегаполисов мира, думалось ей под влажной простынёй раскачивающейся плацкарты. Не зря она перемножила в уме количество рвущихся к паблисити будущих акул пера с московской и подмосковной пропиской на три четверти оставшихся без оной и разделила на число мест факультета журналистики МГУ - нереально, будь ты хоть семи пядей во лбу, прорвать эту броню своим интеллектом. Зато уверенно прошла по конкурсу в периферийном университете. Вместо сочинения на одну из заданных тем по творчеству Горького, Инна написала сжатое эссе, сделав акцент на профашистской настроенности тогдашней прессы к писателю, естественно, не без участия некоторых партийных деятелей. Смело и язвительно расправлялась девушка с врагами Алексей Максимыча, чем немало удивила и заинтересовала преподавательский состав. Только-только начиналась эпоха перестройки, и на поверхность пробивались робкие ростки гласности. Гласность исходила в первую очередь от средств массовой информации и требовала помимо дозированности - храбрость. "Таких не берут в космонавты..." - пелось в модной попсовой песенке. Инку Литвинову взяли в журналисты.
Рутина учёбы поглотила львиную долю времени, на личную жизнь оставались лишь тусовка в очереди к газовой конфорке на общежитской кухне и коллективный поход в баню. Изредка, затем всё чаще и чаще в гости к Инне и трём её соседкам стали заглядывать два парниши из комнаты в конце коридора. Кирилл и Мефодий. Мефодий на самом деле не был Мефодием, его звали Славик Воржецкий, а Мефодий - это прозвище в честь одного из великих просветителей и создателей славянской азбуки, причем больше как приставка к доминанте пары Кириллу Либезову. Предлоги для посещений были разными, но всё время заканчивались одним и тем же - совместным поеданием девичьего ужина. "Просветители" не брезговали отведать перловку с тушёнкой, гороховый суп и запить это компотом из сухофруктов. Славик-Мефодий, будущий экономист, приехал учиться из Пушкина, пригорода Ленинграда. Единственный сын, бездумно оторванный от маминых щей, на бутербродах тут же свалился с острым гастритом. Инна жалела мальчишку и собственноручно стряпала ему кашки, настаивала в термосе отвар из зверобоя и промокала салфеткой скомканный страдальческий лоб. Славик умел благодарить и знал много красивых слов. Вкупе с интонацией, они вознесли Инку на пьедестал, который был внове и очень ей понравился. Женщина, как известно, любит ушами. Долго обхаживал Славик её ушки. Постепенно, шаг за шагом, дошёл и до других частей тела. Женитьба Инны и Славика в конце первого курса стала чистой воды импровизацией. Просто молодые люди в один прекрасный день исчезли с лекций и подали заявление в городской ЗАГС, а после месяц ходили распираемые страшной тайной. Свадьбы не было. Роспись в пудовом талмуде и беготня по коридору в поисках случайных свидетелей. А потом до окончания сессии шушукание и поцелуйчики в углу кровати. Никому и в голову не пришло, что эта парочка недавно сочеталась священными узами брака. В целях конспирации Инка не меняла фамилию. Так и осталась Литвиновой.
Ей долго не удавалось забеременеть, несмотря на огромные усилия, прилагаемые обоими супругами. Виной всему придатки, застуженные после похода в девятом классе от длительных посиделок на остывающем камушке. Созревшая среди таёжных лесов девушка оказалась до неприличия тепличным цветком. Так выразилась впоследствии её свекровь Элеонора Дмитриевна.
Для родителей Славика женитьба сына явилась откровением и не самым приятным.
- Штамп в паспорте ещё ни о чем не говорит! Это профанация, Славочка! - восклицала мать.
- Ты поторопился, сынок, оформлять отношения с кем попало, - монотонно поддакивал отец.
- Инна не кто попало, она меня от смерти спасла, - боролся за жену Славик.
- Не факт. Кто гнал тебя подальше от родителей? Поступил бы здесь, в Ленинграде! Я же говорила тебе - дядя Костик обещал помочь. Ну, сам подумай о перспективе! Приехала девица из глуши охотиться за столичной пропиской, а ты вот он тёпленький, лопушок!
- Инна не из глуши. Она городская, из Магадана! - как умел, отбивался Славик. Эта реплика вызвала резкий хохот у папы Рудольфа Ефимовича:
- Из Магадана, говоришь? Ха-ха... ха-ха... Пожалуйте к нам на Колыму! Нет уж лучше вы к нам! Ха-ха-ха-ха...
- Рудик, ну право же, нашёл над чем смеяться! Тут надо действовать. Немедленно спасать мальчика от этой девицы. Пока не поздно.
Но было уже поздно. После болезненного выкидыша Инна вновь понесла. Со страхом каждый миг прислушивалась к себе, словно ожидая с минуты на минуту схватки с собственным никчемным организмом за беспомощный и автономный кусочек жизни. Его удалось выносить три месяца две недели два дня восемь часов и сорок пять минут.
Скорей всего она бы удержала этого ребёнка в себе. Но заболел Славик. Гастрит разразился язвой, язва грозила прободением. Инна с мужем жила уже в отдельной семейной комнате общежития и рассчитывать приходилось только на себя, слабую и беременную. Она волоком перетянула потерявшего сознание Славика с пола на диван и только после этого вызвала скорую помощь. "Скорая" забрала их обоих - очнувшегося от обморока мужа и начавшую "кровить" жену. Выкинув второй раз, Инна стала бояться Славика, близости и полностью отдалась учебе. На одном из профилактических осмотров у гинеколога перед стройотрядом, всё потому, что ехать к маме не было денег, а к свекрови - желания, она узнала о своей третьей беременности.
- У вас срок небольшой и ещё есть время сделать чистку.
- Какую чистку? Зачем?
Опытный гинеколог с высоты своего опыта пыталась убедить неокрепшую девушку возможными последствиями. Не удалось. Родители мужа тоже как с цепи сорвались - приехали, прослезились благодарностью за спасение сына, походя оформили академический отпуск и забрали невестку к себе. Так она и прожила у них целых шесть месяцев. Варила обеды, глотала витаминки и вязала комбинезоны с кармашками на животе. Для маленького. Для Саши.
3.
Рожать, вопреки сопротивлению свекрови, приехала к мужу. Тогда уже на восьмом месяце. До девятого не доходила, промучившись тринадцать с половиной часов, вытолкнула из себя синюшного мальчонку с длинным тельцем и короткими поджатыми ногами. Его, как полагается, хлопнули по попке, а он не закричал - закряхтел. Что-то странное творилось с врачом и медсестрой. Они переглянулись молча, внимательно разглядывая личико, перемазанное кровью, слизью и какашками - ребёнка явно не спешили мыть. Об Инне забыли, ей показалось, что пауза затянулась. "Доктор?" Наконец, её заметили. "Поздравляю, у вас сын," -- сказано очень вяло, или все роженицы, как она, придираются к врачам? В кино - нет. Там младенцев кладут на грудь матерям, а папаши стоят рядом и держатся за их руки со вспухшими от натуги венами, чтобы в обмерок не упасть от счастья. "Я хочу посмотреть..." -- "Да-да, конечно." Но вместо этого медсестра уносит сына в другую комнату. Что здесь происходит? Обжигающий страх проникает в душу, изгоняя послеродовое облегчение.
- Сейчас мальчика помоют, взвесят и измерят рост. Так положено. Затем принесут вам. Пока вас отвезут в палату. Отдыхайте. Постарайтесь заснуть, - врач зачем-то ободряюще улыбнулась, - вы устали так, будто разгрузили три вагона.
"Я хочу видеть своего сына, к черту ваше положено!" - хотелось крикнуть Инне, но горловой спазм не позволил ей это сделать. Она покорно кивнула, и прямо на кушетке в родильной погрузилась в сон...
Вечером ей не принесли ребёнка. Пришёл старый дяденька в накрахмаленном халате, не местный. Выдвинул стул у тумбочки и, посапывая в усы, присел. Какое-то время они молча смотрели друг на друга, он спокойно, Инна вскользь зрачками по его халату, фиксируя и собирая воедино разрозненные фрагменты. Белая окладистая борода претендовала на профессорскую, не доставало пенсне в глазу и фонендоскопа на шее. Вместо этого нагрудный карман украшала черная перьевая ручка с золотым ободком, может даже и "Паркер". Когда старичок достал мягкий кожаный футляр, извлёк из него очки без оправы с золотой перемычкой между линзами и золотыми дужками, девушка поняла, что он - большая шишка и дело серьёзное. Поняла и, подавляя в себе внутреннюю дрожь, стала ждать приговора. Он неторопливо откашлялся и начал нести ахинею про расшифровку генома человека, хромосомное строение, наследственность и индивидуальность. Инна глядела на его ухоженные усы, приоткрывавшие при каждом слове щель зубов, неестественно белых, и мысленно считала до ста. На восемьдесят седьмой отметине он, наконец, выдал то, что явилось целью визита, кроме подготовительной прелюдии.
-- У вас родился крепкий мальчик. Его лицевая патология никоим образом не отразилась на общем состоянии - вес, рост, рефлексы в норме.
-- Что у него с лицом?
Седые усы приподнялись, отделившись от волосков на бороде и проредив рваную межу на подбородке.
-- Инна Евгеньевна! По статистике незаращение верхней губы встречается у одного из двух с половиной тысяч новорожденных.
-- К черту статистику! Вы хотите сказать, что у мальчика заячья губа? - перебила Инна, а про себя подумала: "Господи, ну почему я? За что из этих тысяч ты выбрал именно моё дитя?"
Профессор порылся в боковом кармане, извлёк белую капсулу, отправил в рот и пожевал губами. Он тоже не был рад своей миссии приносить дурные вести. Но ведь раньше у него получалось как-то успокаивать рожениц. В данном случае сделать это будет непросто.
-- У вашего мальчика заячья губа, вы правы. Причем незаращение двустороннее, с выступающим межчелюстным отростком. Всё это операбельно и более-менее устранимо. Правда, не так скоро, как хотелось бы. Сначала ребёнку наложат шов на губу. Потом пластическая операция челюсти. Об этом подробней вам расскажет хирург. Главное - держите себя в руках, не надо отчаиваться.
Когда он ушел, Инна продолжала вопрошать беззвучно: "Почему, почему, почему...", - зациклившись на вопросе своей никчемной материнской сущности.
Утром она проснулась от многоголосого детского рёва. Наплакавшись перед сном, совершенно забыла, зачем здесь находится, а, вспомнив, испытала новый приступ отчаяния. В палату заглянула санитарка: "К вам пришёл муж." Пришёл человек, повинный или неповинный в случившемся так же, как и она. Человек, с которым в полной мере можно разделить боль и вместе искать выход. Что он скажет? Обычно папаши, счастливые и с цветами, встречают матерей и драгоценные свёртки в рюшах и бантиках у дверей роддома. Славика пустили в святая святых родддома, нарушив правила, наверняка в надежде, что он поддержит сломленную жену. Первое, что бросилось в глаза - страх. Страх пропитал походку, согнул плечи и въелся в лицо идущего к ней мужчины.
-- Ты видела его?
Ей хотелось броситься к нему и заголосить, но что-то удерживало.
-- Ничего... Знаешь, мама говорит, что обычно восьмимесячные мальчики не выживают. Девочки выживают. У них портится обмен веществ, они толстеют потом, но зато живут, а мальчики семимесячные только выживают... - он заискивающе смотрел жене в глаза, склонив голову набок, как голубь. - Не переживай, может всё обойдётся само.
Инна не сразу поняла, о чём он. Что обойдётся? Губа зарастёт сама или...
-- Ты что городишь тут? Ты хочешь, чтобы наш сын умер? Ты этого хочешь?! - слёзы градом, не спросясь, посыпались на щёки, ситцевую ночнушку, всплеснувшие в ужасе обнаженные руки.
-- Тихо, Инна! Ну не плачь. Поверь, так было бы лучше и ему и нам. У нас ещё будут дети. Потом когда-нибудь. Тебя полечат... Не плачь, Инна, слышишь?
Славику удалось усадить её на кушетку. Примчавшаяся на крик медсестра купировала истерику уколом. Девушка постепенно затихла. Вечером у неё начался жар, судороги сводили конечности. Её срочно перевезли в инфекционку и стали пичкать лекарствами. От одного из препаратов по всему телу разлилось горячее тепло, судороги прекратились, а в голову закралась глупая мысль - не обмочилась ли ты, несчастная, прямо под себя?
Так и провалялась неделю. От лечащего врача узнала, что сына переместили из родильного в детское отделение этажом ниже и поставили на искусственное довольствие. Хотели было прикармливать грудным молоком, сцеживаемым роженицами, но он категорически его срыгивал. Ждал родное? Славик навещал её каждый день, карауля с кульками в "предбаннике". Жалел. Поскольку сына Инне на грудь не положили, и видела она его лишь округлёнными глазами фельдшериц, матерью себя ощущала с натяжкой. Всего-то материнского в ней - сочившееся из набухших сосков горячее молозиво. Однажды вместе с мужем к ней пришли свекровь со свёкром, срочно прибывшие из Пушкина. Предварительно "оценив" внука, они решили увезти невестку и сына отсюда, чтобы оградить её от страданий, его - от позора. Уговорить Инну не составило больших трудов, ей и самой хотелось забыть происшедшее как кошмарный сон.
4.
В Пушкине она выдержала неделю. Каждый день бесцельно слонялась по дому, спотыкаясь о приготовленные загодя детские подарки. Ничего не ела, лишь пила воду из-под крана и часто меняла в ванной полотенца, туго перетягивающие грудь. Ни с кем не общалась. Или не общались с ней? Холодом повеяло и от мужа, но было всё равно. Славик к концу недели засобирался уезжать, игнорируя просьбу матери о переводе в Ленинградский университет. Ежедневно видеть тоску в заплаканных глазах жены и чувствовать себя предателем стало для него невыносимо. Ещё к ужасу своему в душе на месте влюблённости в Инку он не нашёл ничего, кроме зияющей пустоты. Черная дыра... От вяленого бублика. Впервые за два совместно прожитых года Славик увидел жену другими глазами: худая, со множеством острых углов дылда, потухшее серое лицо и глазищи, такие же серые, почти слившиеся с лицом. Хотелось бежать от неё без оглядки, куда глаза глядят, только подальше!
Инна никак не отреагировала на бегство мужа. Если честно, даже не заметила. Но перемену в сыне разглядела свекровь.
- Не будет Славочка жить с ней, вот увидишь. В ней ничего не осталось от женщины. Бродит целыми днями как тень неприкаянная. Знала я, что так всё у них закончится, да кто в наше время родителей-то слушает? - жаловалась Элеонора Дмитриевна перед сном супругу.
Инна в это время созерцала потолок, опрокинувшись поперёк Славикиного дивана. Мама Ангелина и Виталик сейчас копошатся на кухне, готовят вместе завтрак, ведь у них из-за разницы во времени уже утро. Беременная Катенька сладко спит, обняв обеими руками старшую дочь Анжелику. Два ангела в семье - мама и племяшка - и обе так далеко от неё. Стоило ли приезжать сюда, бросив всё, чтобы взамен получить разочарования и потери? И что делать теперь? Везти эту проказу из несчастий им? А вдруг она заразна... Инна долго лежала, разглядывая трещинки на потолке, словно собственную душу в зеркале. И ни одной родной души поблизости, способной заслонить от злых напастей. Припомнилось, как когда-то сама утешала маму, снимая маленькой ладошкой боль с её головы. Просто прикасалась ко лбу, волосам, и мама улыбалась нежно, говоря, что ей стало легче. Куда всё подевалось? Инна разняла запястья, слипшиеся на животе и посмотрела на каждое по отдельности. Костлявые длинные пальцы, просвечивающая кожа, обгрызанные под корень ногти - ничего не осталось от прежних волшебных рук. Интересно, какие руки у мальчика, которого она родила? Могли бы они так же снять боль с её головы? Она ощупала опавший живот, где долгое время жил этот незнакомый малыш, сын, и который он безвозвратно покинул. Нестерпимо захотелось увидеть его. Сейчас, немедленно.
С мыслью о сыне время в поезде пролетело незаметно. Под стук колёс она придумала ему имя - Александр. Гордое и ёмкое. На перрон спрыгнула другим человеком. Целеустремлённым. Даже платье, вытянутое и полинявшее от частых стирок, мягко драпируя её выступающие ключицы, плечи, локти и коленки, гордо развевалось на встречном ветру, как победоносное знамя.
В больницу попала поздно вечером, всполошив нянюшек, укладывающих детей в постели. "Я хочу увидеть сына!" Какого сына? Что за спешка на ночь глядя! Примчавшийся на крик дежурный врач, молоденький безусый мальчик, с трудом, но разобрался в ситуации, а, разобравшись, препятствовать встрече не стал. Из всех ребятишек, лечившихся на данный момент в детском отделении, безымянного малыша с расщеплённой губой и нёбом ему было жальче всего. Слишком рано он оказался никому не нужным. На усыновление с его дефектом претендовать шансов мало. Остаётся чудо или... прямая дорога в дом малютки. А тут мать, как снег на голову свалилась! Чудо собственной персоной. Странно, но именно такою он её и представлял - порывистой, измученной, но не побеждённой.
Инна на цыпочках вошла в палату, боясь разбудить сына, маленькую девочку, выпроставшую ручонки из-под фланелевой простыни и её маму, прикорнувшую рядом на стуле. Александр спал, со свистом втягивая воздух сквозь рваную губу, туго спеленатый по рукам и ногам. Сердце при виде его ёкнуло, но не от страха или ужаса. Ничего ужасного Инна в Сашином лице не нашла. Светло-пепельные волосики, точно такие же, как у неё, топорщились на голове. Аккуратные бровки и реснички. Раненый ангелочек... Она взяла сына на руки и прижала к пустующей груди - молоко за полторы недели удалось убить. Это ничего, может и появится вновь, вон какого парня кормить надо! Саша во сне приподнял подбородок и пошевелил тоненькой шейкой. Девушка ослабила пелёнку на его плечиках и тихонько, полушепотом, стала напевать давно забытую колыбельную. В местах, где слова окончательно стёрлись из памяти, она слагала свои, не по смыслу, так в рифму.
Гуси вы лебеди, белые странники,
Неба и солнца младые избранники,
Крыльями лёгкими сон принесите,
Облаком мягким свет погасите.
Спит моё дитятко, крошечка малая,
Вызреет сила в нём небывалая...
.................................................
5.
Непонятно, как ей сразу удалось решить столько проблем? Восстановиться на третьем курсе, подать на развод и признать себя способной к выздоровлению? Пожалуй, третье давалось с большим трудом, потому что корни проблемы врастали в детство. Об этом Инна узнала в Центре поддержки матери и ребёнка. Высокий процент абортов, беременностей несовершеннолетних девочек и послеродовых депрессий заставил местные власти организовать бюджетный штат профессиональных психологов и разместить его при городской поликлинике. Ольга Львовна, специалист с двадцатилетним стажем работы, скрупулезно и вдумчиво анализировала вместе с Инной ситуации из прошлого и настоящего, главным образом те, что подавляли душевное состояние молодой матери. Внимательно слушая девушку, она сумела увидеть возможную причину депрессии там, где сама Инна и не догадалась бы искать. В отношениях между её родителями. Мама Геля, во всём стремящаяся к порядку, искренности, тихая и незлопамятная, и папа Женька - непорядочный, неуёмный в желаниях бунтарь, бросивший семью в жертву своей разгульной жизни. Два абсолютно разных человека едины были в одном - они не навязывали дочке той или иной схемы поведения, оставляя выбор за ней. Мама тянула на себе домашнее хозяйство: мыла полы, стирала бельё и готовила еду с улыбкой на лице, иногда что-то напевая, и никогда не принуждала к этому дочь. Инка помогала ей, но очень редко. Оправдывалась в фантазиях о собственных трудолюбивых детях, неосознанно передавая им эстафету рутинного занятия. Любимые слова отца - "не неволься, доча". Они касались хлеба, недоеденной тарелки супа, пропущенных уроков и раннего сна. Если нет желания, зачем себя насиловать? Подобная автономия не выработала в ней самостоятельность, скорей наоборот, самостоятельность со знаком минус. По принципу кривого зеркала. Постепенно девушка поняла, что никогда не пыталась справиться со своими проблемами или хотя бы разобраться в них. Ей проще было укрыться внутри себя в тёмной звуконепроницаемой скорлупке и все забыть. Хватит прятаться!
Первым шагом к новой жизни стал поход в общежитие.
В их семейной комнатке два на три царил порядок, и пахло гречневой кашей. Помытая кастрюля и тарелки вверх дном сушились на расстеленном полотенце в прихожей. Влажная тряпка у порога и новый связанный крючком коврик предупреждали о том, что грязной обуви здесь не рады, а цветы в пол-литровой банке навевали мысли о любовной идилии и покое. Замок никто сменить не догадался, поэтому Инна смело вошла внутрь. На двух составленных кроватях под колючим общежитским одеялом, слегка приправленном чужим голубеньким пододеяльником в желто-красных звёздах, лежали рядышком и испуганно глядели на неё муж Славик Воржецкий и Ляля Комарова, Инкина однокурсница из параллельной группы. Ляля ей всегда нравилась - общительная хохотушка. Значит, она понравилась и Славику, недаром говорят - муж и жена одна сатана. И по причине совпадения вкусов, а не собственной воле, Ляля завалялась в их супружеской постели. Инна не чувствовала ни ревности, ни злости. Надо бы, конечно, разрядить ситуацию громким криком и битьём посуды о прелюбодейские головы, но где взять силы на бесполезные занятия? Она сняла со спинки кровати Лялино клетчатое платье, ажурные колготы, розовые вискозные трусики и бежевый бюстгальтер, положила всё это Ляле на живот: "Одевайся..." Пока пухленькая, взмокшая от страха и стыда однокурсница кособоко влезала в перекрученные колготки и пыхтела над застёжкой лифчика, Инка одну за другой доставала свои вещи из утробы потёртого чемодана. Наконец, Ляле удалось справиться с молнией на платье и, прежде чем уйти, она виновато тронула хозяйку постели за рукав: "Прости, Ин..."
- Пустяки, - махнула рукой Инна и спохватилась вслед удаляющейся спине, - Ляленька, ты ничего не забыла?
В ответ Ляля шумно выдохнула спёртый в лёгких воздух и убежала. Зато Славик разразился потоком слюны и восклицательных знаков:
-- Что ты себе позволяешь?! Являешься без предупреждения, командуешь тут. Я тут тоже, между прочим, живу!
В конце бурной отповеди его голос сорвался на визг.
-- Мне нужен развод, и чем скорее, тем лучше.
-- Да, пожалуйста! Я и сам бы инициативу проявил, чего наезжать-то...
-- Завтра я забираю Сашу из больницы. Жить с ним будем здесь, хватит по девчонкам мыкаться.
-- Какого еще Сашу? Это и моя комната, не забывай. Я, может, женюсь сразу,
- попробовал возразить горе-супруг и осёкся под прицелом Инкиных глаз, блеснувших холодной сталью.
-- Саша - мой сын. Александр Вячеславович Воржецкий. Выжил вопреки твоим прогнозам. Бойся, Славик, уголовного преследования за невыплату алиментов. А теперь собирай монатки и пошёл вон отсюда! - она не стала слушать его жалкие доводы о скудной стипендии и будущей предпринимательской деятельности типа "фиг докажешь". Просто захлопнула дверь перед длинным носом. И сменила замок.
6.
В первые годы жизни маленький Саша получил интернациональное воспитание. С ним сидели по очереди тётя Марина - жена дяди Эльдара Кудусова, бросившая учебу после рождения Бахтияра, среди своих - Бахтика, и тётя Света - жена дяди Камиля, фамилию не то что запомнить - не выговорить, Шалдайбердыева, мама крошки Бибисары, коротко - Сары. Две эти тёти нянчили детей в комнатах по соседству. Сидя одновременно в декретном отпуске и на шее у своих мужей-студентов, они были по-русски хлебосольными и по-восточному терпеливыми. Саша их запомнил навсегда, как добрых Шахерезад, развязавших для пера руки в скором времени талантливой журналистке Инне Литвиновой. Какие вкуснятинские чебуреки получались у Марины Кудусовой! А сказочные истории про туркменскую девушку Фирюзу и семь её братьев-богатырей в русском народном исполнении Бибисариной мамы... Вся малышня: Саша, Бахтик и Сара с упоением внимали ей, чавкая скуднозубыми ртами сочные куски жареного теста. Рукава ребячьих распашонок никогда не опускались ниже локтя, потому что плов надо есть руками, так учил дядя Эльдар, а в огромном казане руки тонули по плечи. Чудное было время! Как же переводится Сарино имя? Молодая луна, кажется. Красиво. Она была самой младшей среди них, самой подвижной и любопытной. Частенько, стоило Саше зазеваться, пихала липкие пальчики ему в рот, ощупывая разлом на нёбе.
-- Бобо?
-- Да, - мальчик смеялся, демонстрируя метку, и норовил поцеловать ускользающие ладошки аккуратно зашитым ртом.
Инна набралась храбрости и написала родным в Магадан о тернистом пути матери-одиночки с ребёнком-инвалидом на руках и о том, что, вероятно, не оправдала их надежд, прилюдно развенчав свою детскую самоуверенность. Первым в ответ из Магадана получила перевод на двадцать пять рублей пятьдесят копеек. Инна тут же снесла его на почту и отправила назад. Затем пришло письмо на трёх страницах, составленное из разных почерков и рисунка. Там, где писала мама, местами буквы расплывались в пятнах - это слёзы. Предугадав поступок дочери, Ангелина Павловна просила не отказываться от денег. "Тебе сейчас трудно, Инна. Трудней, чем нам. Мы очень переживаем за тебя и Сашу. Дай Бог вам здоровья и силы..." Лейтмотивом послания Виталика и Кати была уверенность, что сестра выстоит. "Твоему мужеству можно позавидовать, Нульча! Не зря говорят - испытания сыплются на голову сильнейшим из нас. Держись, сестрёнка и знай, что мы всегда ждём тебя и Александра домой." Над огромными в четверть листа буквами племянницы: "МОЕМУ БРАТИКУ САШЕ" и нарисованной под ними синей птицей Инка разрыдалась. "Родные мои, милые, как же вы далеко! Господи, что я наделала?" После этого каждый месяц, регулярно и с благодарностью, она ходила на почту за фиолетовой банкнотой и серебряным полтинником.
Так же регулярно двенадцатого числа текущего месяца на её имя приходил квиток из Ленинграда. Сумма двадцать рублей цифрой и прописью выводилась на нём то неровным, скачущим почерком Славика, то каллиграфически-четким Элеоноры Дмитриевны. Бывший в недавнем прошлом супруг удачно перевёлся в Питер по причине ухода за больными родителями, собрав все необходимые медицинские подтверждения их нездоровья. Ну и скатертью дорога! Инка считала, что никто не застрахован от ошибок, главное - не ставить их на поток. Она поклялась себе в следующий раз более осознанно подойти к вопросу о браке, если таковой станет ребром.
Саше исполнилось три года, когда Инна успешно закончила университет. Всё свободное время она проводила с сыном, компенсируя отсутствие отца и защищая от навязчивого любопытства окружающих. Получив диплом, устроилась в ту же газету, где студенткой подрабатывала внештатником. Её просто перевели в спецкоры и официально зачислили в штат. Дома корректировала чужие эпистолярные труды, выжимая дополнительную копейку и не переставая удивляться людской кичливой бесталанности. Однако, справедливости ради, Инна признавала - чем безграмотнее и бессмысленнее творение, тем больше работы, а значит и выше доход. Да здравствуют анти-гении! В газете её ценили за ясность изложения, остроту и своевременность информации. Главный редактор ценил за другое - умение сдерживать эмоции. Ох, как это важно в эпоху коррумпированной гласности! Газета "Вестник" являлась придворным изданием областной администрации, вынужденная подбирать новости, угодные ей. Побольше за здравие, ну уж не терпится за упокой - извольте ощипывать оппозицию. Повылезало всякой разной - левой и правой - разоблачайте. А кто покусится на местную власть - немедля кыш в персоны "нон-грата". Инна со своим врождённым сарказмом затаилась. Иногда баловалась, пописывая в желтеющие издания под псевдонимом, но исключительно для того, чтоб не тупились копья от мыслительного застоя.
Уложив Сашу спать и покончив с очередной статьёй, она словно заведённая механическая кукла шла на кухню, наливала воду в стакан, чтобы запить снотворное. Иногда, ленясь, заглатывала струёй из-под крана или просто разжёвывала. Главная задача - не выспаться, а отключить сознание, которое против воли рисовало болезненно-соблазнительные картинки плотской любви. Той, что не было в ее жизни и быть не может по многим причинам. Кто позарится на женщину с ребёнком, кучей умных мыслей в голове и отсутствием привле-завлекательности... Такой идиот ещё не родился! И что делать ей с эротическими фантазиями, желаниями, мечтами? Неужели мастурбировать в тёмной комнате при оглушительной тишине? Снотворное начинало действовать через полчаса после приёма. Эти тридцать минут она тратила на душ, одевание и чтение в постели. Девушка заполняла их максимально, балуя себя сиюмоментными мелкими радостями. Боди-крем с запахом персика и сливок, деревянный гребень, приятно массирующий голову, шёлковое бельё и глупый, но роскошный журнал с улыбающимися знаменитостями. Засыпала, обняв себя тоскующими руками, благодаря Бога за очередной прожитый день.
7.
На фуршете, завершавшем презентацию свежеиспечённого Дома мод, Инна познакомилась с Полиной Бодло, молодым отечественным модельером. В числе специально приглашённых дизайнеров одежды Полина представила свою новую осеннюю коллекцию. Репортаж о торжественном открытии Инна собиралась сдать в набор той же ночью, но отложила на потом, решив дополнить его интервью с именитой гостьей. Пробиться к Полине удалось в разгар банкета, когда зазевался один из сопровождавших её поклонников. Она была хороша! Волосы цвета воронова крыла блестели, скрученные узлом на затылке. Черные, едва заметно раскосые глаза и крошечный вздёрнутый носик оживляли восковой овал лица. Матовая кожа поглощала свет и всё мельчайшие морщинки и изломинки. Темно-зелёный шёлк ровным полем обволакивал тело, ни единого намёка на резинку трусиков или лямку бюстгальтера. Носки вытянутых лаковых туфелек чуть-чуть постукивали по паркету в такт мелодии, слышной лишь хозяйке. От волнения Инна не знала, куда девать руки и спрятала их за спиной. Вместе с включенным диктофоном. Синий сатиновый сарафан-трапеция сидел на ней мятым колоколом, а волосы от постоянной беготни растрепались. Полина мило улыбнулась:
-- Привет! Как тебя зовут?
-- Инна.
-- Тебе говорил кто-нибудь, Инна, что у тебя потрясающая текстура?
-- Нет. Я не по этому вопросу. Я...
-- Все здесь собравшиеся не по этому вопросу, - перебила Полина, окинув взглядом зал. - Просто постоять пришли. Потусоваться. И каждая мечтает стать моделью. Боже, какая безвкусица! Вон та девица, рядом с дедушкой, упаковала пышные формы в белый атлас. Теперь сияет тремя жировыми складками на талии. А раскраска, фу! Тормозите меня ночью...
И засмеялась, низко, хрипло, а девушка, на которую она показывала, обрадовалась вниманию Кутюрье, как самой лестной похвале в свой адрес. Дедушка, держащий её под руку, командовал областной милицией. Регалии и военную выправку посчитал ненужной для светского раута и оставил дома.
-- Где здесь можно глотнуть свежего воздуха?
Инну тяготило фамильярное обращение гостьи, но интервью надо было добыть во чтобы то ни стало:
-- С той стороны фасада есть застеклённая лоджия. Зимний сад. Идёмте, покажу!
Полина отмахнулась от назойливого кавалера и покорно двинулась следом. У барной стойки поменяла фужер на полный, закинула в рот вишенку, кому-то кивнула, кому-то рассмеялась. На лоджии царили тишина и пальмы в кадках.
-- Ух ты! Рай. Похлеще, чем на Канарах! - Плюхнувшись в плетёное кресло, она исподлобья принялась откровенно изучать стоящую перед ней Инну. - Ну-с, чего молчишь? И что ты прячешь за спиной, оружие?
Увидев протянутый диктофон, зевнула в кулачок:
-- Ты журналистка... Какая скука. Ладно, садись, расскажу тебе про себя в подробностях.
Инна нашла за одной из пальм плетёную табуретку и опустилась рядышком.
-- Родилась я в Ханты-Мансийске, в семье врачей. Когда мне было пять лет, они погибли. Утонули в полынье. Лёд на Иртыше местами подтаял, а машина у них была тяжелая, УАЗик, что-то вроде нынешней скорой помощи. Меня отдали на воспитание тётке - маминой младшей сестре. Она одна растила двух дочерей, а где двое - там и трое. Муж её, алкоголик, помер в сугробе, два метра не дотянув до дома. Жили бедно, на тёткину зарплату особо не пошикуешь. Шить я начала с малолетства, как себя помню. Своих кукол обошью и сестринских. Парадокс - в магазинах тогда из одежды купить было нечего, а материала подсобного дармового, вроде дерюги и оленьего меха, извини, хоть этим местом ешь, - Полина хлопнула по обтянутой шелками попке и щедро хлебнула шампанского. - После кукол стала шить тётке, сёстрам, тёткины подружки повадились. Золушка, честное слово! Себя одеть некогда, вон какая клиентура в очередь выстроилась, так и донашивала тряпочки за родственницами. Зато навыки приобрела мастерства шитейного и денежка в доме поселилась. Так бы и одевала всех Золушка-бессеребренница. Так бы и... Тебя Инна зовут, я правильно запомнила? Будь другом, Инна, принеси ещё шампани, что-то я ослабла.
В дверях Инна столкнулась с кудрявым красавцем из Полининой свиты. Он стремительно влетел на лоджию, когда она выходила. Вернувшись, застала юношу присевшим на корточки перед креслом. Тонкие пальцы бывшей Золушки теребили кудри на его голове. Глаза устремлены вдаль, сквозь опутанную комнатными лианами, стену, огромный веерообразный лист пальмы сзади, не спросясь, короновал её. Глотнув искрящегося осевшей пеной божественного вина, Полина оттолкнула от себя склонённую голову: "Кыш! Увидимся позже..." Кавалер исчез.
-- На чем я там остановилась? Ах, да. Знаешь, Инна, почему я тебе всё это рассказываю? Потому что ты никогда это не опубликуешь. Другим не рассказывала по обратной причине.
Известный на всю страну модельер заглянула в глаза собеседницы. Взгляд её, мрачноватый и абсолютно трезвый, проник в душу, сковал гипнозом, и Инна машинально выронила диктофон.
-- Не переживай, я куплю тебе новый, - Полина подцепила его пальчиками и бросила в ближайшую кадку. - Этот слишком громоздкий. Тебе интересно, Инна, то, о чём я рассказываю?
-- Да, - прошептала чуть слышно, и подумала: "Гораздо интереснее наблюдать, как ты это делаешь"...
-- Я всю жизнь бы прожила в ожидании феи, принца, балов и туфельки, если б однажды вечером меня не изнасиловал тёткин сожитель. Одной рукой он рвал на мне одежду вместе с кожей, другой зажимал рот, впиваясь в щеки грязными ногтями. Потом бросил, как ненужный кровоточащий кусок мяса, на смятой постели и, уходя, сказал: "Ты сама хотела, сучка!" Обидно расстаться с детством вот так. Ещё обидней чувствовать себя замаранной, униженной, раздавленной. Знаешь, Инна, он изнасиловал меня не потому что я была красива или невинна. Ему было плевать на это. Просто дома никого не было. А пьяное чудовище желало немедленно удовлетворить свою похоть.
Она опустила глаза и надолго замолчала. Рассказ потряс Инну, вырвал из благостной обстановки шампанского, фейерверков и силой втолкнул в узкую тёмную комнату, заваленную рухлядью, с железной кроватью в углу, поперёк которой корчась и вздрагивая от слёз, лежала маленькая беспомощная девочка, подоткнув между ног окровавленный подол платья. Страшно захотелось обнять сидящую рядом женщину, но та очнулась и, улыбнувшись, продолжила сеанс вуайеризма:
-- Я сбежала от них. Той же ночью. Забрала деньги из тайника, которые тётка копила на кооператив. Их хватило только на билет до Тюмени - это ближайший к Хантам серьёзный город. Там я встретила папу Гию, - последние слова Полина запила шампанским и мгновенно опьянела. - Теперь начинаются факты моей общеизвестной биографии. Папа Гия меня впоследствии удочерил, выучил, поставил на ноги. Все думают, что и родил меня тоже он. Повезло, да?
-- Может быть, не стоит мне это рассказывать?
-- Посиди со мной. Не убегай. Давно хотелось раскрыть душу, но некому. Моё окружение насквозь продажно. Ты не такая, я чувствую... Ты ведь, как и я, северянка, правда, Инна? - после этих слов Инне стало не по себе. - Ты не пугайся, я не ведьма. Но своих вижу издалека. Бледная, холодная, прозрачная - это ты, Инна. И я хочу предложить тебе работу.
-- Но я не умею вести делопроизводство.
-- О чем ты? Мне не нужен референт, у меня их полно. Причем, все мужеского пола. Пойдёшь ко мне в модели?
Час от часу не легче! У Полины Бодло явный перебор с алкоголем...
-- Извините, кругом столько красивых молодых девушек.
-- Глупая, зачем мне красивые! Я ищу такую, как ты. Худую, долговязую, ни грамма жира. Ранний маэстро Зайцев говаривал, что модель на подиуме должна чуть-чуть отличаться от вешалки, чтобы всё внимание на одежду, а не на круглую задницу. Ты - вешалка, только не обижайся, ведь это комплимент.
В ответ Инна лишь пожала плечами, по крайней мере, комплимент не заезженный.
-- А лицо! Неужели все здесь ослепли? Твоё лицо - находка для визажиста. Незыблемо спокойное, невыразительное. Истинно нордическое. Накладывай любой грим - оно каждый раз новое.
Неужели мир сошел с ума, и поменялись критерии красоты? Общаясь с разными людьми, Инна больше всего уважала их индивидуальность, как внешнюю, так и внутреннюю неповторимость. Составные детали человеческой привлекательности. К оппоненту, бездумно выдающему общепринятое за своё, моментально теряла интерес. Слыла ярой противницей конформизма. И что в итоге? Сама оказалась без лица, рисуй, любое подойдёт. Красавица "уписанная"!
-- Ты скисла, я вижу, - вновь трезвый и оценивающий взгляд фиолетовых маслин. - Курить хочу. Ты не куришь? Жаль... Догадываюсь, о чем ты думаешь, Инна. Ты считала себя симпатичной или уродиной, но чтобы вообще никакой - трудно с этим смириться. Я права? Не молчи же! Кивни хотя бы... - из лаковой сумочки Полина извлекла зеленоватую пачку дамских сигарет "Davidoff", золотую зажигалку с монограммой, глубоко затянулась и обдала Инну ментоловым дымом. - Дура ты, дура. В твоей невзрачности - твоё спасение. Ты пишешь репортажи, статьи всякие и проживаешь по кусочку чьей-то жизни, влезая в чужую шкуру. На подиуме создаёшь образ, неповторимый и в тоже время свой собственный, а как же иначе - в нём часть тебя: манера, походка, тело. Всё это - ты. И ты - многогранна. Раз за разом открываешься миру в новом ракурсе. Я помогу тебе постичь себя, а ты поможешь мне сделать это прилюдно... Ну, что скажешь?
Заманчиво. Только на секунду Инна представила себя в изумительном пальто от Полины Бодло, из меха, льна, стекляруса и замши, в которое влюбилась на показе, слепящий свет софитов и восхищенную публику, дух захватило от восторга. Искушение было слишком велико.
-- Не соглашаешься сразу. Разумно. Другого я от тебя и не ждала. Обычно уши разрывает безумный визг соплячек и стоны их родителей, когда я делаю им подобное предложение...
-- На семьдесят пять процентов я согласна.
-- Что тебя удерживает? Можешь быть со мной откровенна, я же от тебя ничего не скрываю.
-- Ну, думаю, и у вешалок должны быть эталонные формы, хотя бы приближенные к стандарту девяносто-шестьдесят-на-девяносто. Я там и близко не стояла.
-- Напрасно переживаешь, в данном случае за тебя думать буду я, ведь я тебя выбираю. Надя Ауэрманн, Кейт Мосс - одна Гулливер, другая - Дюймовочка. Обе - суперстарз и живут без пресловутых девяноста. Хелена Кристенсен - обладательница идеальных стандартов. Зато черты лица этой невозмутимой датчанки схожи с твоими, именно о них я мечтаю. Смотри!
Полина взяла с колен сумочку, безжалостно оборвала длинную инкрустированную жемчугом ручку и, поднявшись, обмотала её крест на крест вокруг Инниной талии. Концы закрепила вольным узлом под грудью и вытянула ткань сарафана сквозь образовавшиеся щели. Бесформенный сатин в мановение ока преобразился, переливаясь всеми оттенками синего на каждой гофре. Последний штрих - булавка с Полининой накидки, украшенная на конце жемчужным соцветием, скрепила подол между длинных Инниных ног почти у самого естества. Получились волнистые шортики-манжеты, присборенные обшлагами внутрь.
- Ну! - как фея из сказки, Полина удовлетворённо окинула взором проделанную работу и довольно вздохнула. - Что я говорила! У тебя есть все данные. Соглашайся!
8.
В одночасье жизнь Инны Литвиновой круто изменилась, совершив головокружительный зигзаг. Ей долго пришлось убеждать себя в том, что она справится с поставленной задачей и явит миру свежую топ-модель. Одну из сотни тысяч, нашёптывало прагматичное самолюбие. А жалкие остатки романтичной натуры, неискоренимые никакими бедами и заботами, заставляли смотреть на глянцевые журналы мод по-новому, без зависти и с лёгким сочувствием - у этих мордашек всё позади, они успели примелькаться. А Инне Евгеньевне Литвиновой только предстоит, подобно Венере, родиться из пены бытия.
Карьерный вопрос она изучила глубоко и всесторонне, боясь принять поспешное решение. Ошибиться вновь не могла себе позволить, все, что у неё осталось - Саша, ребёнок особенный, целиком зависящий от неё, и ремесло, имеющее под собой диплом и профессиональные навыки. Посещала всевозможные кастинги и конкурсы красоты, которые, словно сито отсеивали сотни смазливых надежд, задерживая редкие золотые вкрапления. Здесь тоже не всё было чисто - контактируя с коллегами из желтой прессы, Инна слышала и про теневую сторону отбора - постель благообразных дяденек-жюри. Но осуждать не спешила, однажды усвоив истину, что каждый платит свою цену за вожделенный результат.
Полина рассказала ей сказку о Дюймовочке Кейт Мосс, симпатичной четырнадцатилетней девочке, никогда не помышлявшей о модельном бизнесе. Однажды, в аэропорту, когда она возвращалась с мамой и папой с курорта, её увидела промоутер известного модельного агентства и пригласила попробовать свои силы на подиуме. Маленькая Дюймовочка, дышащая серьёзным тётям под мышку, через несколько лет вошла в плеяду знаменитых топ и не с пустыми руками, а с собственным типажом - "waif models" - очень худой, почти измождённой модели. Она подарила веру в себя многим отчаявшимся, не дотягивающим до ста семидесяти сантиметров, худышкам. Напоследок, госпожа Бодло щелкнула Инну по носу гелевым ногтём: "Многое, если не всё, решает в нашей жизни Случай. Поверь в себя и приезжай. Я буду ждать."
Судьба благоволила Инне, позволив прикоснуться к доброй фее, надышаться воздухом, пропитанным ею и запомнить на всю жизнь. Жаль, что их дружба оборвалась на высшей ноте, не дав закончить совместный дуэт. Спустя год два месяца неделю и три дня Полина погибла в автомобильной катастрофе. Она опаздывала на самолёт в Париж и мчалась по автобану в любимом маленьком "Порше", как сумасшедшая, когда скрипящая впереди "копейка" надумала свернуть, а поворотник включила в последний момент. А дальше - бешеный скрип тормозов, скрежет металла по асфальту и рвущий душу крик перечеркнутой жизни. Инна в числе команды сопровождения ждала Полину в Шереметьево, нервно меряя шагами гулкий зал. Голос диктора, сообщающий время прибытия и отбытия лайнеров, изредка отвлекал внимание. Объявили их посадку, а Полины всё ещё нет. Дэн и Эмиль занялись таможней и отправкой коллекции в грузовой отсек. Лайла и Вита бросились на шею провожающим бой-френдам. Рустам насиловал сотовый, пытаясь дозвониться до босса. И только Инна слепо озиралась по сторонам, предчувствуя беду. "Так, у неё мобильник не отвечает. Что делаем. Все сюда! Девочки, оторвитесь на минуту, внимание! - на правах заместителя Рустам стянул группу возле себя. - Полина опаздывает. Это не в первый раз, обычно она покупает билет на следующий рейс и догоняет нас в воздухе или на месте. Берём свои вещи и быстренько на посадку." Словно по команде все бросились к сумкам. Все, кроме Инны, которая продолжала стоять и смотреть в щель между разъезжающимися стеклянными дверями. "Я никуда не полечу!" - сказала Рустаму, а он, усвоив однажды тождество её слов и дел, спорить не стал. Она долго-долго потом благословляла взглядом самолеты, сердцем веря, что не в этот раз, но когда-нибудь полетит в Париж обязательно.
9.
Папу Гию Инна увидела на церемонии прощания с гробом, перед кремацией. Он устроил Полине пышные похороны и, пожалуй, единственный плакал искренне, как ребенок, не пряча слёз и не стесняясь боли. Рядом с ним, крепко-крепко держась за большую ладонь, стояла прелестная крошечная девочка - Манана, любимая дочь Полины Бодло и Георгия Цхеладзе. Инна помнит, как незадолго до смерти, Полина завела с ней странный разговор.
-- Это хорошо, очень замечательно, что ты - журналистка, - выпалила она. - Придет время и ты напишешь обо мне всю правду, ну, про все мои злоключения. Ой, как здорово иметь личного библиографа!
-- Биографа, - поправила тогда Инна.
-- Да какая разница! Главное, своего. Моя биография будет маленькой бомбой. Сенсацией. Люди почему-то думают, что мне всё падало с неба...
-- Падает!
-- В смысле?
-- Времена ставь правильно у глаголов. Я с удовольствием напишу о тебе мемуары, но не некролог.
Тогда это прозвучало милой шуткой.
Пришло время исполнить обещанное. Вернувшись с Сашей в свой город, Инна засела за написание книжки. Слова складывались в предложения, предложения в главы. Творила на одном дыхании. Простота выражений, минимум витиеватых эпитетов отразились на архитектонике всего произведения, сделав его аскетичным и сжатым, а главное - понятным любому здравомыслящему человеку.
...В суете снующих пассажиров огромного тюменского вокзала Полина затерялась с лёгкостью. Не имея ни малейшего представления, куда себя девать, одно она знала твердо - необходимо держаться подальше от милиции. Тётка обязательно объявит её в розыск. Причин - сто, даже больше. Пропавшие деньги, иссякнувший вмиг доход белошвейки, вина перед погибшей старшей сестрой, или из школы явится кто-нибудь выяснять, где злостная прогульщица Поля Бодло. На вокзале оставаться было опасно, и сметливая пятнадцатилетняя девчушка отправилась бродить по городу. Голод и холод загнали Полину в открытый подвал пятиэтажного дома, краем глаза она усекла там тень лохматого мальчишки. Пробравшись по тёплому песку в третий отсек с загогулистыми трубами, обмотанными жёлтой стекловатой, нашла обитателя сидящим на потёртом старом ковре и жующим батон. Ел он его целиком, не отламывая, а, запихивая в рот как можно дальше, затем кусал, быстро пережевывал и тяжело сглатывал. Мальчик, на вид лет десяти-двенадцати, тоже заметил Полину, но решил сперва доесть постную трапезу, а затем оказать даме знаки внимания.
-- Ты че тут ошиваешься? Я тута живу, - прозвучало миролюбиво, словно "проходи, располагайся, гостем будешь..." Она подошла поближе, глазам не веря, как быстро он умял батон. В животе, урча, проснулся голод.
-- Мальчик, а можно я с тобой поживу? Мне деваться некуда и очень кушать хочется.
-- Пожить можешь, места хватит, - рассудил мальчик, но предостерёг, - жрать себе сама добывай и спать будешь, одним ухом прислушивайся. Вдруг облава. А бывает, что и извращенцы всякие повадютса.
-- Ладно, - Полину уговаривать не было нужды, она знала, кто такие извращенцы и, если милицию боялась, то их - ненавидела всеми фибрами поруганной души.
На месяц судьба соединила две беспризорные жизни - Полинину и Митькину. Спали на изъеденном молью ковре, согретом трубами теплотрассы, кормились податями жалостливых прохожих. Особенно сытно поесть удавалось у ресторана "Черное золото", в котором банкетничали богатые нефтяники. Они оставляли щедрые чаевые, и хозяину не было нужды пичкать отбросами своих зажравшихся собак. Его собаки хавали "Педи-гри", компетентный в еде Митрий хвалил эту Гри - очень вяленое мясо напоминает. Два больших глубоких таза с кусками разнокалиберной недоеденности выставляли на внутреннем дворике. За пять секунд тазы пустели, не успев даже остыть. Но счастье отобедать у "Черного золота" было редким, детей гоняли взрослые бомжи. Полина с Митькой не унывали, ведь нормальные люди тоже в ресторан нечасто ходят. По праздникам, да в день зарплаты...
-- Когда вырасту, поваром буду, - мечтал Митька. - И пайка готовая, и бабки лопатой.
-- На повара учиться надо.
-- А я коком на какое-нибудь судно устроюсь. Там и выучусь, можа и в загранке побываю...
Дядя Федя, хахаль Митиной мамки, плавал на судне за границу. Последний раз уплыл в Анголу. Открытку им прислал из Луанды. Но не приплыл назад - его убили, потому что он служил морским десантником и носил черный берет. Перед сном Митя любил рассказывать, как это случилось и каждый раз у него выходило по-новому, скоропостижная смерть Фёдора плотно обросла замысловатыми легендами. Конечно, он больше выдумывал, но одно было правдой: после гибели десантника мать Митьки спилась, а теперешние её хахали хвастали топором и кулаками вместо героической биографии.
- Чтоб они поздыхали все, козлы! - в сердцах жалел мать блудный сын.
Два раза они ходили за едой на кладбище. Отправлялись туда в сумерки с субботы на воскресенье. У Митяя и здесь всё было схвачено - и лаз в заборе, и тропка к нужным могилкам. Он выверенно ориентировался по крестам и ангелам безо всяких зарубок на деревьях.
-- Суда иди, да под ноги смотри, раззява! Тут девчонку два месяца обратно схоронили, так часто навещают. Конфетки, яблочки кладут. Ты обери, вы девчонки сласти любите, а я вон туда пойду, к деду под крестом. Там хлеб покрошен.
У свежих могилок Митяй крутился особенно тщательно, любил трофеи не по возрасту - сразу после похорон или на дни - девятый и сороковой - близкие умерших оставляли стаканчик с водкой, накрытый чёрствой корочкой, иногда сигарету рядом с оплавленной свечой.
- Покойнику водка ни к чему, это родственники тешатся. А мне в самый раз согреться! - авторитетно заявлял Полинин спутник. Но уважение к тем, с чьей смертью пока не смирились, старался блюсти: не топтал свежевскопанную землю, опрокинув стакан в рот, аккуратно ставил на место, хлебом занюхивал хмельную горечь, но принципиально не ел. Полина соглашалась, пусть родные думают, что выпить приходила душа покинувшего их человека.
Свободная жизнь закончилась внезапно. В конце августа резко похолодало, вылезать из подвала с теплой насиженной трубы стало совсем неохота, но место жительства рано или поздно пришлось бы менять - их с Митрием пару раз заприметил дворник и матом предупредил, что на зиму подвал заколотят. "Чтоб не шляндались тут всякие и тепло не выпускали." Дети разделили обязанности: Митя прочесывал другие подвалы, а Поля добывала пропитание. Когда она была маленькой, мама Лида рассказывала ей о пищевой ценности различных продуктов - чем можно быстрее наесться, проще говоря. В число таких продуктов входил шоколад, его плитки спасали солдат от голода во время войны, их брали с собой экспедиции на Северный полюс. Кроме того, в шоколаде есть волшебный порошок счастья, он поднимает настроение. Только плитка должна быть обязательно тёмной и горьковатой на вкус. "Другие - химия", - добавляла мама.
Сейчас Полина, вспомнив мамины слова, прямиком направилась в большой и единственный магазин самообслуживания в самом центре города, красиво именуемый "Супермаркет". Он был не только новым и красивым, но и удобным для определённых манипуляций с карманами. Своими, конечно же, своими, у неё рука не поднимется шарить по чужим! А если с широкой полки и пропадёт две шоколадки, разве от магазинщиков убудет? Раньше у неё получались эти трюки, но сегодня что-то не заладилось. У кассы сработала сигнализация, пронюхала, гадина, штрих-код на шоколадках, спрятанных под полой тонкой болоньевой курточки. Запоздало обругала себя за жадность: чтобы не тягаться сюда опять, запаслась шоколадом впрок. Как там болтают? Жадность фраера сгубила. Нет, Полина не фраер, она - грязная, голодная девочка-подросток. Чья-то здоровенная волосатая ручища впилась в рукав, но удара не последовало. "Куда спешишь, дарагая? Ох уж эти дети! - одновременно со звуками странного голоса другая рука проникла к ней за пазуху и извлекла две импортные плитки "Фазер" с изюмом и орехами (три высококалорийных продукта в одном - ну неужели она плохая хозяйка?). - Пробейте с остальным, это дочка моя, вечно торопится..."
На выходе из магазина рука отцепилась. Первой мыслью было - бежать, но любопытство пересилило. Одним глазком взглянув на спасителя, она застыла, парализованная страхом. Огромный дядька в расстёгнутом дорогом пальто навис над ней и смотрел очень уж строго. Пушистый свитер лопался на толстом животе, а горбатый орлиный нос разоблачал нерусскую национальность.
- Тебе кто-нибудь говорил, дарагая, что воровать плохо? Почему молчишь?
Полина не проронила ни слова.
-- Когда ты последний раз мылась? Кто твои родители?
Он слегка тряхнул её за костлявое плечико:
-- Не молчи, докажи дяде Георгию, что умеешь говорить.
И она решилась бескровными губами слово молвить:
-- Скажите, пожалуйста, вы не извращенец?
-- Что?!! - теперь он превратился в соляной столб. Но вскоре ожил. Сначала погрузил толстую пятерню в черную с проседью бороду, потом качнулся раза три, с носка на пятку и с пятки на носок. Затем наклонился к её лицу близко-близко: - Я не извращенец, девочка. Я - грузин. У меня есть мать, жена и две дочери. Я никогда не был извращенцем и не буду. Ты мне веришь? - Полина кивнула. Он погладил тёмные спутанные волосы и улыбнулся по-доброму. - Где ты живёшь, я отвезу тебя домой.
-- В подвале дома номер двадцать три на улице Первомайской...
-- А чем занимаются твои родители?
-- Они утонули в полынье.
-- Но кто-то из родных у тебя есть?
-- Нет.
Дядя Георгий усадил девочку на заднее сиденье вместительной иномарки, сам сел рядом с шофером:
- Всё, Валера. Вези нас домой. Я устал, а Тамрико приготовила на ужин чахохбили, - и подмигнул широкой щекой Полине, - ручаюсь, ты никогда такого не кушала. Пальчики оближешь!
10.
Дописав последнюю страницу, Инна вывела на титульном листе крупными буквами давно придуманное название : "Белый жемчуг на черном бархате". Всё. Дело сделано, пухлая рукопись срослась с жизнью намертво. Надо рубить швартовы и отпускать её в свободное плавание. О том, что какой-нибудь издатель заинтересуется и выпустит книгу на свой страх и риск, Инна даже мечтать боялась. Не говоря уж о гонораре! Она реально смотрела на вещи: тираж может не разойтись и убытки покрывать будет некому. Оставалось рассчитывать на собственные скромные возможности и кой-какие сбережения, накопленные во времена фанфар и подиумов. Слава богу, за ней сохранилось место спецкора в газете и гарантированная заработная плата. Благодаря журналистской смекалке плюс лояльности редакционного руководства, Инна, дефилируя в сногсшибательных нарядах перед обалдевшей публикой, мысленно сочиняла статьи, чтобы затем посылать их в рубрику "Мир моды" родной газеты. Мода не чужда людям всех возрастов - а тут новости из первых рук и пишет местная журналистка-"манекенщица", это вдвойне интересно. Инна сто раз поблагодарила небо за предприимчивость Полины Бодло, создававшей не только эксклюзивные коллекции, но и целые серии одежды прет-а-порте, то есть для всеобщего употребления. Употреблялись они на ура, их было за что хвалить, и Инна восхваляла. В первую очередь - за оригинальность, носкость, удобство. Нестабильность модных течений на пересечении последних десятилетий двадцатого века, метания от роскоши и буйства красок к минимализму, сдобренному унисексом, обошли творения Бодло, которые стояли себе в сторонке, пленяя поклонников своей этнической первозданностью.
Когда страсти, связанные с Полининой помывкой, откормкой и новым гардеробом улеглись, Георгий Давидовидович вызвал девочку к себе в "малый" кабинет. Усевшись в мягкое кожаное кресло, Поля растерялась от обилия трофеев. На одной стене висели странные картины, похожие на раскраски в черно-белом цвете. Позже она привыкнет называть их гравюрами. На другой блестели сабли и гнутые ножи, у третьей до потолка возвышался стеллаж с книгами. Правда, она не уверена, на самом ли деле это книги - на нынешние не очень смахивают, толстые, как сам хозяин, фолианты в обтёршихся линялых переплётах.
-- Тебе удобно, девочка? Ну и сиди так, поговорить с тобой хочу.
Полина продолжала озираться, переключив внимание на громадный письменный стол, уставленный множеством фигурок из камня, стекла, дерева и металла. Изумрудный телефон с трубкой-башенкой скромно притулился в уголке.
-- Ты оказалась одна в незнакомом городе, без родственников, документов. Что собиралась делать дальше?
-- Не знаю, - она пожала костлявыми плечиками. - Жить.
Дядя Гия почесал бороду и взял со стола горбатого деревянного старика-гоблина: - Жить. Я понимаю, ты молодая и неопытная. Но без документа, в твоём случае - свидетельства о рождении, в этой стране тебя не существует.
-- Нет, существую! Свидетельство у тётки в Ханты-Мансийске, но я к ней не вернусь...
-- Значит, тётя тебя ищет? - он вернул гоблина на место, выдернув из общей массы серебряного кентавра. - И милицию задействовала?
-- Да, наверно, ищет. Я деньги её взяла, когда сбежала.
-- Она обижала тебя, девочка? Била? Не скрывай ничего от дяди Гии, я помочь тебе хочу. И закон на твоей стороне.
Кентавра сменил бронзовый звездочёт.
-- Не била. Один раз только по щеке ударила, когда я за Пульку заступилась...
-- Кто такой Пулька?
-- Собака наша. Её сёстры мои мучают, - девочка погладила пальчиком грозного малахитового Цербера. - А назвали так, потому что быстро носится.
-- Так от кого же ты сбежала?
-- От тёткиного хахаля, то есть мужа её нового, Бодуна.
-- Не слышал такого имени, а ведь давно живу на Севере.
-- Так это и не имя вовсе. Кличка, как у собаки. "С бодуна", выражение есть, слыхали поди. Он выпивает часто, почти всегда пьяный.
Полин собеседник откашлялся и замялся, подбирая слова поделикатнее для непростого вопроса. На всякий случай переставил местами белого Единорога и огненно-красного Люцифера, словно обдумывая сложную шахматную партию:
-- Чем обидел тебя, девочка, этот Бодун?
Полина вмиг вся сжалась, втянув голову в плечи и плотно сдвинув худые коленки. - Он... он меня... - робко заглянула в добрые глаза Гии, ища спасение, и уже спокойнее сказала: - Я уже не могу туда вернуться, правда.
А у хозяина в тот момент скрытые порослью желваки разрывали кожу на скулах, он чуть не заскрипел зубами от чудовищной догадки, но вовремя сдержался. Всё понял и ужаснулся, представив, как грязный, разящий смрадом нелюдь насилует девственно нежное тельце.
- Ты никогда туда не вернёшься, девочка. Это тебе обещаю я, Георгий Цхеладзе!
В тот вечер на втором этаже Полина укладывалась спать в уютной комнате с золотистыми обоями и настоящим телефоном. Она не слышала разговора внизу - толстые стены и автономная телефонная линия сделали её неуязвимой. "Виполни так, как скажу, дарагой и я твой должник. Никому не могу поручить это дело, тебе могу. Найди женщину и мужа её найди. Я дам тебе денег - ты дай ей столько, сколько она скажет. Больше не давай. Будет торговаться - уходи. Главный козырь у меня на руках, но его не стану использовать, ради малышки не стану. С мужем её разберись по-мужски и помни - он не мужчина для меня. Всё, дарагой. Буду ждать твоего звонка".
11.
Через неделю она пошла в школу, а через два месяца Георгий Давидович перевёл её в частную студию прикладного искусства при художественном техникуме. Случилось это сразу после того, как Полина его крепко удивила. Девочка легко прижилась на новом месте, ей очень помогло гостеприимство хозяев. Особенные отношения помимо Гии у неё сложились с его младшей дочерью Тамарой. Тёплые и доверительные, они больше походили на дружбу двух сестёр. Кроме Тамары, Веры Дмитриевны, которую Гия величал помощницей по хозяйству, и охраны, в большом двухэтажном особняке жили четыре разномастных собаки: ротвейлер Динг, шар-пей Бука, бассэт-хаунд Заза и старфорширдский терьер Фома Барбосович - с одной стороны, издевательство над породистой псиной, с другой, имя здорово смягчало его зверский вид. Поля предпочитала охранников и Динга с Фомой обходить стороной, а гладила и смело чмокала в морды Буку с Зазой. Жена Гии, Нана Теймуразовна, полгода назад уехала в Грузию выхаживать больную мать, которую на седьмом десятке паралич приковал к инвалидному креслу, а перебираться к дочери на чужбину та категорически отказывалась. Старшая дочь Кетеван вышла замуж за голландского дипломата и неотлучно находилась при муже.
Тамара заканчивала десятый класс и готовилась поступать в иняз, но в глубине души она страстно любила танцевать. За плечами у девушки были балетная школа и студия бальных танцев. Она боялась потерять форму, и всё свободное время проводила в танцевальной зале, специально оборудованной зеркалами. Кроме зеркал в этом помещении находились станок, музыкальный центр и узкий низенький диванчик. Сюда, в святая святых, однажды была допущена Полина. Забившись в угол, она восхищенно наблюдала за сложными пируэтами и пластикой названной сестры. Не сразу заметила, как изрисовала обложку журнала, случайно захваченного с собой. Тамара - белый лебедь, Тамара - жгучая Кармен, Тамара - озорная летучая мышь. В следующий раз взяла с собой ватман...
Когда Георгий Давидович поинтересовался Полиниными успехами в школе, её личико скуксилось: "Скукотень. Синусы-косинусы, тангенсы-катангенсы. Я тупею от всего этого!" Он поцокал языком и предложил продолжить беседу в большом кабинете. Своим большим кабинетом хозяин именовал кухню. Она и точно выглядела огромной - приходилось вмещать его самого, несметное количество кастрюль, сковородок, ножей, холодильник с морозильником, разделочный стол, плиту, духовку, вытяжку и длинную полку с крупами, орехами и пряностями. Продукты и вина хранились в погребке под полом.
Полина не только смотрела, как Гия потрошит курицу, шинкует овощи, она вслушивалась в постукивание ножа - из под него рождалась музыка, похожая на дробь чечётки: "тук-та-та-та--тук-тук-та-та...", сопровождаемая пламенной речью великого кулинара всех времён и народов:
-- Ты ещё и тысячной доли не попробовала, девочка, из блюд грузинской кухни! Мой отец всю жизнь делал вино. Мой брат продолжил его дело. Цинандали Давида Цхеладзе хвалит каждый, кто хоть раз попробовал. Мой отец говорил, чтобы понять вкус мяса молодого ягнёнка - надо сделать глоток цинандали...
Подпирая выпирающим брюшком гладкий стол с мраморной столешницей, Гия Давидович усердно принялся толочь орехи и чеснок.
-- Не прошу тебя помочь, девочка. Когда мужчина на кухне - женщине там делать нечего. Я всё время говорю своим русским приятелям, если бы они иногда отпускали жен от плиты, их пища не была бы такой однообразной...
Он с удовольствием пригубил пахучую жидкость, собственноручно смешанную в глубокой кастрюле и облизнулся:
- Ай, Гия! Ай, маладес! Тебе не предлагаю, не надо портить аппетит перед главным выходом.
-- А что так воняет? - принюхалась Поля, болтая в воздухе ногами, свисающими с банкетки.
-- Это запах приправ, девочка! Хмели-сунели, кинза. К моему большому огорчению, в здешней теплице не получается вырастить кинзу, базилик, чабер, эстрагон такими, как в Грузии. Растут чахлые, на вкус и запах - в половину слабее. Но что есть, то есть. Твой маленький нос учуял их аромат, - залив куски курицы горячим соусом, Гия прислушался: - Всё время звенит телефон, что там может случиться такого срочного?
Перед тем, как пойти на кухню, он строго-настрого просил охранника Гришу его не беспокоить и ни с кем, кроме жены, не соединять.