Ахманов Виктор родился в 1960 году на окраине Казани. Служил в армии в г. Кировабаде (Азербайджан). Закончил финансово-экономический институт. Писать начал в конце 90-х, исключительно на политические темы. Некоторые статьи размещали: газета "На краю", сайт "Провинцiя", "Голос". Отрывки из книги публиковал журнал "Смоленск", литературно-философский журнал "Топос".
От автора
Из памяти исчезает короткий отрезок времени ельциновских 90-х, когда народ, "вылупившись из скорлупы" тоталитаризма, потянулся к участию в политической жизни страны, которая буквально бурлила, выбрасывая на поверхность новые общественные движения и партии. Но время оттепели быстро закончилось, и электорат устранился от политики, вздыхая за просмотром телесериалов и теша себя дегенеративными мечтами. Остается только заснуть вечным сном, пусть даже в холодной квартире, оставив пустой холодильник в наследство голодным тараканам.
Персонажи "Партии дураков" не вымышленные. Я сделал "срез" окружающего меня мира. Фигура под N 1 по прозвищу "Рыжий" - находчивый проходимец, порядком насмотревшийся третьесортных фильмов о мафии. Несмотря на все омерзительные особенности характера, герой-мошенник становится уважаемым лицом в общественной жизни города, делает карьеру в известной партии, лидер которой, неоднократно "замахиваясь" на роль отца народов, не смог разобраться в простейшей, на первый взгляд, ситуации. Одна из причин абсурдного случая кроется в кадровом составе бюрократического аппарата партии. "Черные полковники" - так называют за глаза своих коллег гражданские служащие - способны поставить с ног на голову любые неопровержимые факты, тяготеют к поиску агентов и вредителей. Подобный стиль работы можно наблюдать там, где заправляют отставники армейской разведки и спецслужб. Главная их "заслуга" в том, что российские чиновники, силовики-оборотни, бизнесмены, бандиты всех мастей и прочие "авторитеты" сплелись в единый склизкий клубок под названием КОРРУПЦИЯ. Чахнут под их безграничной властью дотационные регионы. Но нет, видимо, той силы, которая освободила бы народ от проклятого ига лиходеев.
ПАРТИЯ ДУРАКОВ
Часть 1
Соседи
В тот памятный день, когда порог коммуналки переступила пожилая сутулая плотная женщина, одетая в изношенную шубу из искусственного меха и мохнатый волчий колпак, я варил картошку, и караван из различного барахла, следующий за ней, меня особенно не озадачил. Процедура вселения заняла чуть более часа. По её окончанию кухню воровато оглядели молодые грузчики. Следом зашел мелкий мужичок, как я предположил, водитель грузовика, доставившего неподъемную старую мебель, и, отпив ржавой водички прямо из-под крана, ехидно обронил:
- Весь дом перекрестился, когда увидели, что они переезжают.
- А кто они и сколько их? - поинтересовался я.
-У Зои есть дочь и сын, которого недавно посадили.
Шофёр уехал, а я, поужинав без аппетита, отправился в свою комнату. Пролежав около часа в полной темноте, я услышал вдруг тяжёлые вздохи. Соседка жутко неприятным голосом изливала душу немому собеседнику - своей собачке. Нехорошие предчувствия прокрались в мою душу, и я перебил себе сон.
Стук каблуков за дверью разбудил меня в то время, когда я, кажется, только заснул. Соседка ходила туда-сюда по квартире, и я никак не мог сообразить, что ей надо. Вдруг из её настенного радио мощно зазвучал гимн Советского Союза. "Шесть утра, - стал соображать я. - На улице совсем темно, декабрь только начался. Кажется, началась новая жизнь".
Всю следующую неделю соседка продолжала будить меня цоканьем каблуков с металлическими набойками, и я недоумевал, для чего она надевает сапоги почти за час до ухода на работу.
В выходной состоялось первое общение с работающей пенсионеркой. Зоя Алексеевна появилась на кухне, поигрывая мощными покатыми плечами, в малиновых лосинах, обтягивающих мужские ягодицы и лягушачий живот.
- Куда мне поставить стол?! - грубо спросила она меня басом базарной торговки.
- Ставьте, где хотите, места много, - ответил я.
Но Зое захотелось поставить его к окну, где раньше стоял стол Бормана, а теперь это место облюбовал спортсмен.
- Вы все здесь живёте незаконно, - промычала она, с разгону вталкивая двухстворчатую кухонную тумбу...
Вечером в квартиру позвонили. Минутой позже послышались нецензурная брань и возня. Пока я одевался, входная дверь сильно хлопнула. Выйдя из комнаты, я столкнулся с Зоей - она шла уверенной походкой победителя. Халат под мышкой был разорван, а в руке находился трофей - самодельный охотничий нож. "Таская такой тесак, можно случайно самому себе брюхо проткнуть", - подумал я, и мне стало не по себе.
- Матку хотел запороть, - пробурчала разогретая потасовкой женщина.
"Если это ее сын, то он просто маньяк какой-то", - решил я, обратив внимание на то, что от соседки резко пахнуло водкой. Вернувшись в комнату, я услышал, как она поделилась происшествием с собачкой.
Утром Володя пролил свет на вечерние события:
- Ты знаешь, что мне Алексеевна рассказала? Вчера приходил ее сын. Представляешь, он, оказывается, дурак. Мать откупила его от тюрьмы, квартиру ради него обменяла, а он хотел ее зарезать! Ему, видишь ли, показалось, что не вся доплата ушла на адвоката!.. А Борман, оказывается, обманул ее, очень мало денег заплатил.
- А где дочь ее? - прервал я Володины негодования.
- В больнице лежит. Кажется, сегодня должна выписаться.
К вечеру в квартире запахло краской: Алексеевна покрасила стену возле своего стола на кухне. Кроме того, она постелила дорожку возле комнаты и разложила на ней кучу старой обуви.
- Володя, помоги мне тюль повесить, - добрым голосом обратилась она к спортсмену. - Вот здесь... Ага... Все лучше будет.
Предстоящая встреча с дочерью благотворно сказывалась на ее поведении, и она даже сделала Володе комплимент:
- Ну и здоровый же ты мужик, Вовка.
Володя рассмеялся.
Вскоре раздался звонок в дверь, и Алексеевна провела к себе в комнату молодую женщину лет тридцати с коротко постриженными светлыми волосами.
Раздевшись, Зоина дочь вошла на кухню и поздоровалась глухим тихим голосом. Она, как и мать, была среднего роста, с развитыми плечами и крепкими ногами. Лицо ее нельзя было назвать дурным, разве что пустой взгляд бледно-голубых глаз немного настораживал.
Спортсмен тут же выяснил, что она работает в больнице санитаркой, и попросил поискать каких-нибудь таблеток от желудка. Нина ушла в комнату, а Алексеевна осталась хлопотать у плиты.
- Нин! доча! Котлет пожарить? - ласково протрубила она и ловко поставила в синее пламя сковородку.
Вскоре, напевая себе под нос, она перенесла в комнату ужин и под мирный звон железа и стекла родственная парочка приступила к трапезе. Однако минут через сорок звуки застолья стали тревожными, голоса зазвучали резче. Вдруг Зоя громко выругалась: "...ядь! проститутка! пидраска ...банная!". Эти неожиданные для меня ругательства смаковались до тех пор, пока Нина не сорвалась на крик: "Заткнись, тварь! Заткнись, сука!". Обмен "любезностями" закончился вознёй, сопровождаемой глухими стонами и воплями. Потом что-то вдребезги разбилось и кто-то выбежал вон, хлопнув что есть мочи дверью.
Полчаса спустя настойчиво зазвенел звонок. Зоя, ворча, поднялась с постели и, тяжело ступая, двинулась к выходу.
Проветрившаяся на воздухе дочь не стала реагировать на невнятные оскорбления мамы, допившей, вероятно, в её отсутствие водку.
Квартира погрузилась в сон.
Вздрогнул я от гимна Советского Союза - Зоя собиралась на работу.
После ночной схватки мне было как-то неловко видеть любую из новоселок. Вынужденная встреча произошла вечером на кухне. Зоя, как ни в чём не бывало, обжаривала свиные полуфабрикаты. Огонь охватил всю сковородку, а жир брызгами летел во все стороны.
Нина быстро вошла и тихо поздоровалась. Лицо ее было напряжено, кожа приобрела болезненный оттенок. "Слава Богу, помирились", - успокоился я. Однако в полночь за стенкой снова стали раздаваться знакомые выражения: недавний сценарий повторился ...
Ночью мне было о чём поразмышлять, невольно слушая бессвязную нецензурную брань двух "интересных" женщин. Закончилась все тем, что молодая, сильно хлопнув сначала своей, а затем входной дверью, ушла.
Под самое утро её привезли, как я понял по голосам, работники милиции.
- Что с ней случилось? - спросила испуганно Зоя. Хмель, по-видимому, не помог ей сохранить самообладание, и она упавшим голосом тут же добавила: - Она же вся в крови.
Ответ милиционеров было трудно расслышать. Минутой позже, когда они удалились, забредила сама пострадавшая:
- Козлы... втроем не смогли меня трахнуть!.. Я шесть лет каратэ занималась...
Утром я вышел на кухню разогреть чайник. Следом за мной появилась Зоя.
- Мы будем когда-нибудь спать? - неожиданно сорвался я.
- Ах ты, козёл! Не выспался! - взревела она, положив мощные руки на плотные бока, - ...аться нужно меньше по ночам!
В пожелтевшей физиономии Зои мне показались очертания черепа. Она буравила меня своими маленькими бесноватыми глазками из-под нависшей лобовой кости; изо рта с ржавыми клыками пахнуло луково-перегарной вонью; халат к низу разъехался, обнажив застиранные панталоны.
- Завтра же пойду в домуправление, и твоей проститутки здесь не будет. Она не прописана здесь ни ..уя! - продолжила наседать кабаниха.
- Ты что материшься? - попробовал образумить я распоясавшуюся женщину и, вспомнив бабкин допрос, атаковал: - Мама воровская, что ли?
Поступью лунатика, со свежими синяками под глазами и разбитыми губами вышла дочь.
- Он меня обозвал воровкой, - кивнула в мою сторону поймавшая кураж мамаша.
Нина, глядя отрешенным взглядом, резко вскинула руку. Удар был направлен в лицо, но я успел увернуться. Родительницу, с внутренним самодовольством наблюдавшую эту сцену мутным взором, словно прорвало:
- Да я тебя уничтожу, подонок, козёл!.. Будешь издыхать, тварь!
Подождав, пока извергающаяся лавина мата захлебнётся, я пошел в наступление:
- Ты ведь котлы где-то на кухне моешь? Как бы не пришлось улицы пятнадцать суток подметать.
- Кто тебе сказал, что я котлы мою? - обиженно осеклась соседка.
В этот момент вышла моя девушка и потянула меня в комнату:
- Ты что, не видишь, что они дуры.
- Но что-то же надо делать? - спросил я не то у неё, не то у себя.
Пока я раздумывал, что мне делать, Зоя подошла к моей комнате и стала прохаживаться возле двери подобно караульному, громко матерясь. Днями раньше я от чистого сердца посоветовал младшей сходить в церковь. Теперь Зоя мне это припомнила: "Боговерущий недоносок объявился!.. Сам ходи в церковь, пока не сдох... Тварь!..".
Зоины проклятия прокатывались по коридору громом в течение десяти минут и постепенно затихли.
Заслышав за стенкой перезвон столовых приборов, мы собрались и вышли на воздух. Встречные прохожие исключительно с лицами счастливых людей наслаждались жизнью. Вряд ли кто из них мог даже представить ту среду, из которой мы только что выбрались.
С прогулки мы возвращались вечером. Я издалека отыскал окна своей квартиры.
Свет в комнате соседок не горел, и это меня немного подбодрило.
Открывая дверь, я предполагал, что кто-нибудь может выскочить и набросится на нас. Но женщины, видимо, выбились накануне из сил и спали.
Около двенадцати одна из них покинула квартиру. После её возвращения в их "номере" начала накаляться атмосфера: одни и те же "комплименты" смачно отпускались в мой адрес. Ненависть к одному общему врагу помирила родственников, и Зоя твердила клятвенные обещания, что сделает всё возможное для того, чтобы они снова жили одни. Во время её пьяного мычания я несколько раз услышал имя ее сына и понял, что Алексеевна ему уже неоднократно звонила, приглашая на разборку со мной...
...За короткий срок моя нервная система заметно истощилась. От бессонных ночей я похудел и стал выглядеть старше своего возраста. Это начали замечать мои знакомые.
"Жизнь должна периодически осложняться", - подбадривал я себя, вспоминая давние, не лучшие дни, когда спать доводилось гораздо меньше, а просыпался я от крика дневального: "Подъем!".
Почти год я машинально слетал с койки, как от удара током, и доставал из-под матраца припасенный с вечера веник. Закончив уборку казармы, спешно брился, понимая, что за едва проросшую щетину могут заставить скоблить лицо тупым лезвием. До построения нужно было еще успеть подмести пучком веток (метлы выдавали в дни приезда какой-нибудь проверки из штаба армии) территорию, вынести мусор и привести себя в порядок. Любое замечание командного состава служило поводом к перевоспитанию, что означало повышенное внимание старослужащих и бессонные ночи.
- Смотри, ара, ракетчики идут, дисбат. Я их маму ...бал, - смеялись кавказцы, вальяжно прогуливающиеся по городку в тапочках, когда, направляясь в столовую, мы хлопали сапогами и орали во все горло песню, боясь, что не выспавшийся прапор-хохол начнет гонять колонну по плацу, чтобы "старики", молча бредущие в строю, устроили вечером молодым какую-нибудь экзекуцию.
В столовой наперегонки мы летели в посудомойку за белыми кружками для дембелей или, рискуя получить по башке, воровали их под носом у дежурного с чужих столов. Потом давились холодной серой кашей, покрытой коркой оранжевого жира, всякий раз надеясь, что "дедушки", сожрав весь белый хлеб, не скомандуют нарочно раньше времени: "Встать, выходить строиться!" В таких случаях я прятал в карман кусок кислого черного хлеба, памятуя о том, что молодому солдату Ежову за такой "проступок", пришлось съесть разом целую буханку и упражняться под улюлюканье старших братьев-славян на турнике, пока не вырвало.
"Ара, ракетчик? Ха-ха! Почему тебя одного послали за водой? - как-то раз рассмеялись пучеглазые небритые армяне моего призыва, когда я, будучи дневальным, перетаскивал полный оцинкованный бак питьевой воды в сторону своей казармы. - Ара, вдвоем разве не легче было бы?.. Ну и долбоебы же вы русские, ха-ха, живете как свиньи, а бабы ваши - все проститутки". Что я мог ответить им, задроченный, перетянутый как муравей ремнем, русский солдатик, который, заступая через день в наряд, упорно боролся со сном, натирая куском шинели мастику, а, сменившись, прыгал после долгожданного отбоя в койку и мгновенно отрубался, но буквально через полчаса, услышав под ухом злое шипение: "Подъем, на х..., сынок", слезал как лунатик со второго яруса и, обув на босую ногу сапоги, шел в трусах и майке в освещенную бытовую комнату, где, поглядывая на собственное нелепое отражение в зеркале, ждал разнарядки по ночным работам.
Бездельники офицеры, проклинающие дни, когда они решились на карьеру военных, наблюдали за всякими безобразиями с садистским удовольствием. Но их можно было понять - их самих ежедневно унижали вышестоящие начальники. Один капитан не выдержал и пристрелил командира дивизии, а потом выпил стакан водки и пустил себе пулю в лоб...
В мае 1981, после двухлетнего тоскливого созерцания холодных вершин Кавказкого хребта, я, прогуливаясь по главной аллее парка культуры и отдыха, увидел неподалеку от бронзового изваяния Ильича длинную тощую фигуру в бессменных коротких штанах. "Докучай" по-прежнему фанатично служил делу партии и Ленина. "Крысенка", которого он регулярно отлавливал на танцплощадке, незадолго до моего возвращения снова посадили, но уже на двенадцать лет. Он пробыл в заключении на два года больше первоначально отведенного срока, как говорили в таких случаях, "раскрутился", погуляв на свободе после того, как его выдернули со школьной скамьи в колонию, всего лишь три месяца. Я вспомнил классную руководительницу, которая пыталась его взять на поруки, и то, как она разревелась прямо на уроке, когда получила отказ, и слова, которые знал наизусть каждый школьник: "за детство счастливое наше - спасибо, родная страна".
В огороженном новой, еще более высокой проволочной сеткой загоне для танцев, прощупывая беснующуюся толпу тоскливо-враждебным взглядом, делал обход в компании комсомольцев-оперативников еще один старый знакомый блюститель порядка - бледнолицый капитан. Понаблюдав за подергиваниями тонконогой девчушки, помахивающей дымящейся сигаретой, зажатой двумя выставленными пальчиками-коготками, он резко схватил ее за редкие пепельные волосенки и пригнул к асфальту. Помощники бывшего капитана стали робко исправлять ситуацию, всячески успокаивая своего шефа. Тут ко мне подошел маленький, кучерявый и пушистенький младший лейтенант милиции со свитой молодых общественников и стал давить на психику:
- Ты от меня сбежал в прошлую субботу, но я тебя запомнил. Попадешь к нам, я с тобой поговорю.
На мои оправдания, что неделю назад я еще был в Азербайджане, звучал ответ: "Ладно, не прикидывайся!". Общественники высокомерно смотрели на меня и чему-то радовались.
"Еще один недоделок. Ничего не изменилось в этом городе", - огорченно усмехнулся про себя я, едва отделавшись от вредного молокососа.
Однако не все в родном городе было по-прежнему. Почти ежедневно в определенных местах мне стали попадаться на глаза кучки резвых остриженных подростков. Однажды я стал свидетелем, как одна группа напала на другую, и начался обмен хорошо поставленными ударами. Вскоре я выяснил, что мода группироваться перекочевала из старого промышленного района с противоположной окраины города, где еще в конце 70-х серьезно засветилась многочисленная преступная группировка, в послужном списке которой были не только групповые избиения, но и разбойные нападения на железнодорожные составы, грабежи, вымогательства. По сути, была создана территориальная преступная община, в которую невозможно было внедриться какому-нибудь агенту. Однако первых отечественных мафиози все же развели: по слухам того времени, на контакт с ними под видом деловых уголовников вышла опергруппа из Москвы и предложила провернуть серьезное дело. Вероятно, что авторитеты "теплых" наживку проглотили, и начались аресты.
Бытовала версия, что в процессе следствия была запущена "утка", якобы один из задержанных лидеров группировки повесился в камере. После того как на "покойника" стали валить мокрые дела, он неожиданно "воскрес". Всего по делу "теплых" проходило около трехсот человек, в том числе по обвинению в бандитизме - около тридцати. В отношении одного из обвиняемых, из числа молодежи, был вынесен смертный приговор, который он воспринял на редкость хладнокровно.
Из-за отсутствия официальной информации дело банды, образовавшейся в благополучную эпоху развитого социализма, обросло легендами. Говорили о причастности к группировке капитана с "Черного озера" (так в народе называлось место, где располагался комитет государственной безопасности) и о том, что "крестный папа" "Тяп-ляповцев", лица которого молодняк якобы никогда не видел, остался на свободе.
К зиме подростковые группировки распространились по всему городу. Подкачав мышцы, малолетки принялись совершать набеги на чужаков. Раз от раза драки становились все более массовыми и ожесточенными. В ход пускались не только кулаки, но и подручные средства в виде арматуры и железных шаров. Выезжавшие по сигналу тревоги наряды милиции не справлялись с озверевшими подростками. Мало того, имели место случаи, когда разгоряченная толпа по команде "бей козлов" переворачивала патрульные машины. Забив как-то в бессильной злобе задержанного пацана насмерть, милиционеры получили "вендетту". В пригородном поселке толпа малолеток, против которых закон запрещал применять огнестрельное оружие, захватила и сожгла здание ОВД. Органы правопорядка, натасканные на разгон безоружных демонстраций, играть по таким правилам были явно не готовы. В микрорайоне "Жилплощадка", где членом группировки стал почти каждый живущий там подросток, воинственные юнцы могли запросто забросать камнями вечерний пассажирский трамвай или перевернуть милицейский "УАЗик".
"Бойцов", одетых как один в телогрейки и спортивные шапочки, было крайне сложно привлечь к ответственности: на допросах они молчали и стойко выдерживали побои. Репрессивная машина государства, успешно работавшая только за счет большой сетки информаторов, впервые дала сбой.
После кровопролитных междоусобных войн город условно был поделен на небольшие зоны влияния, и расположенные на подконтрольной территории стратегические объекты (пивные точки и пункты приема стеклотары) стали вносить первые страховые взносы в "общаки".
Каждый вечер в одно и то же время около Дворца культуры химиков, построенного на месте кладбища, собиралось около пятидесяти подростков в традиционной униформе. К ним подходил высокий молодой человек спортивного телосложения и подолгу общался, иногда отводя в сторону "основного". Это был бывший студент института физкультуры, на которого велось досье в комитете государственной безопасности. "Михей" был досрочно освобожден и отбывал свое второе исправительное наказание на стройках народного хозяйства - "химии". В близком окружении молодого эрудированного красавца, признанного органами особо опасным для общества, были сыновья высокопоставленных чиновников. "Михей" регулярно встречался с ними в единственном на то время коктейль-баре и предрекал скорый капитализм, планируя купить какой-нибудь заводик.
С приходом к власти Андропова в ПТУ стали наведываться сотрудники КГБ. Однако поиски болтунов и вербовка агентов в рядах группировок закончились для органов полным фиаско.
С началом перестройки "группировщики" стали подкатывать на общаковых "копейках" к владельцам новеньких "Жигулей" и со словами "братве нужна твоя машина" навязывали неравноценный обмен. У строптивых хозяев машины поджигались или угонялись. Первопроходцев кооперативного движения обязали платить дань, жестоко наказывая за неповиновение. Оброком были обложены даже владельцы загородных дач. Под незаурядно организованный бандитизм, была подведена какая-то воровская идеология, отдаленно напоминающая большевизм. Вскоре смешанные понятия "братвы" усвоил почти каждый взрослый горожанин и вынужденно с ними согласился. Проходя мимо вечно нетрезвого соседа, треть жизни просидевшего в зонах, люди, знающие, что его сын в "братве", почтительно, чуть ли не с поклоном, здоровались.
Ничего подобного в тихом уездном городишке никогда не наблюдалось. В перестройку здесь свободно дышали кооперативы, в начале 90-х спокойно обогащались перепродавцы. Блатная публика, придерживающаяся старых воровских традиций, попробовала идти в ногу со временем и "подрулила" к торгующим на рынке челнокам. Однако после первого заявления от предпринимателей в органы "наезды" прекратились. Но стихийный рынок диктовал свои условия, и рэкетом, заручившись небольшой поддержкой отдельных служащих правоохранительных структур, занялись боксерские группы, резво подобрав под себя ларечный бизнес. Глядя на них, стал обрастать пехотой уголовный костяк. Возглавил молодое бодливое стадо авторитет, который слыл крутым, пробыв четыре года в местах не столь отдаленных. Мало кто знал, что отсидел он за то, что отнял у припозднившихся алкашей две бутылки водки, изрезав одному из них физиономию. Личность "мясника" обрастала легендами, и шестерки, восторгаясь его крутым нравом, пересказывали, как однажды их вожак в приступе гнева полоснул в кабаке разбитым фужером по личику молоденькой проститутки.
Встречаясь на "стрелках" с конкурентами, подкачанные "бычки" дружелюбно скалили друг другу зубы. Какие могли быть проблемы, если предпринимателей отучили обращаться за помощью в государственные органы, а по понятиям, о которых бритоголовые братишки несколько месяцев назад не имели никакого представления, козлом отпущения заведомо считался попавший в переделку коммерсант, которого одна из сторон формально охраняла. Как правило, после непродолжительных "терок" барыгу, "ничего не смыслящего в этой жизни", "вытягивали за язык" и "разводили". "Поставленный на счетчик" субъект был вынужден, простившись с молодой красавицей-женой, податься в бега или расстаться с квартирой. Молодежь, наслышанная о разбитной жизни новоиспеченной братвы, валом пополняла группировки, образовывала новые дикие бригады. Органы без особого труда могли подвести под статью любое "сырое" формирование. Но матерые крепкозадые борцы с преступностью, поломавшие за службу немало судеб и ребер, стали потихоньку прижимать братков, давая им возможность откупиться, и брать под свою "крышу" крупных дельцов, пострадавших от беспредельщиков.
Дерзкое убийство представителя касты неприкасаемых стало первым звоночком в двери самопровозглашенной элиты города. Ослепленная солнцем иностранных курортов, она проспала момент, когда вальяжные парни на БМВ, вдоволь поиздевавшись над беззащитными лавочниками, почувствовали себя хозяевами города. Все чаще, чуть что не так, лихие головы главарей стали посещать злые мысли: "Почему бы, пусть даже без веских на то причин, взять да не отстрелить башку какому-нибудь забуревшему "барыге" или коллеге-братану, с которым не так давно обменивались тумаками на ринге?"
...Тихое бытие частного сектора невольно навело на грустные воспоминания о детстве, которое у меня прошло в Казани, среди аккуратных, выкрашенных в яркие цвета домиков татар поселка Новое Караваево. Так ли это было на самом деле, но в памяти из летней поры запечатлелись только жаркие дни. Мы, детвора, носились тогда босиком вблизи колонок, брызгаясь холодной водой. Кроме нашей шумной ватаги днём на улице были малыши, возившиеся в прохладном песке под сенью заросших сиренью палисадников, да куры, лениво ковырявшиеся у придорожных канав. Случайно заезжавший сюда в облаках пыли какой-нибудь грузовик или появлявшийся незнакомый прохожий всегда вызывали у нас повышенный интерес.
На всю округу было два магазина, кинотеатр, и базар, прозванный "голодным", на котором по выходным продавали разное барахло, валенки, новые табуретки и костыли. Нашим считался деревянный магазин с двумя печками-голландками в зале, где за прилавком торговали две продавщицы-татарки: пожилая - хлебобулочными изделиями, а молодая, с золотыми зубами, - растительным маслом, селедкой, халвой, карамелью и вином. Помню, как я долго не мог разобраться в значении фразы "из-под полы", которая часто звучала у входа в лавку среди хмельных покупателей красного дурманящего продукта. Зелье, которое в нарушение закона продавалось из-под прилавка дороже установленной государством цены, содержало, как правило, меньше сахара, но больше спирта. Поэтому никто никогда не возмущался. Напротив, став обладателями самого желанного продукта, мужики благодарили продавщицу и, рассовав бутылки по карманам, вылезали из толпы со счастливыми лицами.
Пили с удовольствием, неподалеку от магазина, удобно расположившись мелкими группами на травке. В дни авансов или получек пикники с плавлеными сырками и килькой в кульках из серой оберточной бумаги затягивались. Милиция таким стихийным застольям не препятствовала. Некоторые выпивохи так и оставались лежать до поздних сумерек рядом с пустой тарой, пока жёны с сыновьями-подростками не отвозили их бесчувственные тела на телегах домой. Это было славное теплое время шестидесятых.
Меня не водили в детский сад, и я, обремененный лишь мелкими поручениями, буквально не вылезал с улицы. В мои дневные обязанности входило: прополка травы под яблонями, сбор свалившихся яблок и доставка с колонки бидончика воды. Случалось, когда мою свободу ограничивали более того, и это меня ненадолго расстраивало. А вот дни, когда меня отводили мыться, я считал черными. Немного утешало меня лишь то, что по пути в баню можно было найти несколько спичечных коробков. Я страстно коллекционировал спичечные этикетки. Больше всего мне нравились наклейки с животными, и я кропотливо срисовывал их в альбом.
В ближнюю от нас баню, сложенную из красного кирпича, по выходным иногда стекалось столько народу, что хвост тянулся метров пятнадцать на улицу. В таких случаях мы разворачивались на сто восемьдесят градусов и шли на перекресток улиц Чапаева и Сталинградской, где близ компактного поселка Стандартный, застроенного исключительно двухэтажными деревянными бараками, располагалась оштукатуренная "белая" баня. Рядом с ней, в торце кирпичного барака, работал гастроном, в который мы иногда заходили. Он поражал меня белым светом витрин и выкладкой конфет в сказочных обертках.
На первом этаже бани, заполненном сутулыми фигурами в однотипных мешкообразных одеждах, отец пристраивал меня поближе к стене, и я подолгу разглядывал стеклянную вывеску над гардеробом с замысловатым для меня текстом: "В моечное отделение нельзя вносить кислое молоко и бриться!" Мне было непонятно, с какой стати люди таскают в баню кислое молоко, пока мне не объяснили, что женщины-татарки моют им головы.
В эти медленно тянувшиеся минуты я с завистью наблюдал, как распаренные, помывшиеся клиенты с ходу опрокидывали стакан-два газированной воды и пробирались на выход.
Попав через полтора-два часа в гудящее от стука тазов душное моечное отделение, я терялся от вида голых раскрасневшихся тел, залепленных березовыми листьями, брезгливо ежился от брызг грязной мыльной воды, сникал от вида безногих инвалидов и бледных мощей стариков. Робко и осторожно ступая по склизкому полу, я выискивал глазами человека, складывающего банные принадлежности (свободную скамеечку удавалось найти очень редко), и останавливался подле него. В таких случаях отец хвалил меня за расторопность, а иногда добавлял, потрепав по голове: "Ты счастливый мальчишка". Потом мне, стиснув зубы, нужно было вытерпеть самый пренеприятный отрезок времени, когда мое тощее тельце натиралось жесткой, как осока, мочалкой, и едва ли не кипятком ополаскивалось. После этой "экзекуции" я с жадностью плескался в тазике с прохладной водой.
Поздним вечером, попрощавшись с неизменно пьяным к тому времени банщиком, нужно было проделать ещё немалый путь до дома.
Дорога лежала мимо "Молодежного городка", состоящего из одноэтажных каменных бараков, построенных сразу после войны пленными немцами. Из незанавешенных, горящих тусклым светом окон общих кухонь слышна была бабья брань, пахло жареной картошкой. У разбитых дверей на хлипкой лавочке непременно качался как маятник вусмерть пьяный мужик в разорванной, перепачканной кровью майке и что-нибудь бормотал...
Практически вся поселковая молодежь находилась под влиянием блатной и киношной романтики. Желание подражать разбойникам появлялось сразу после просмотра включенного в школьную программу фильма "Дубровский". Юные грабители отбирали с ножами в руках у магазинов мелочь, изготавливали самопалы. Был случай, когда ученик шестого класса нечаянно выстрелил во время урока себе в висок из самострела и, не осознавая, что живет последние минуты, направился в туалет, где и скончался, смывая с лица кровь. Отлынивающие от учебы второгодники и ученики ремесленных училищ собирались стаями в оврагах и резались до темноты в карты, подъедаясь ворованными в коллективных садах фруктами, овощами и зажаренными на костре голубями. Поздними вечерами на углах безлюдных, сотрясающихся от переклички цепных псов улиц простаивали шалманы подростков, чтоб к ночи залить до отказа нутро вином типа "Волжского крепкого", иногда засовывая пальцы в рот и отрыгиваясь, если желудок уже не принимал отвратительно пахнущую гадость. В таких сборищах не приветствовались встречи с порядочными девушками. Авторитетно было "связаться" со старичками, смолоду искалечившими свою жизнь лагерями, и отсидеть за какое-нибудь банальное групповое преступление, взяв, непременно, всю вину на себя. Нужно было всегда уметь себя правильно поставить, "фильтруя свой базар", несмотря на нетрезвое состояние. Если кто-то кого-то называл спьяну "козлом" - тут же за "козла" отвечал, получив в лучшем случае по зубам, в худшем - в живот заточенным напильником. Мужская половина населения погибала от ножевых ранений, спивалась, вешалась, пропадала в зонах.
Вскоре после того как из продажи исчезли любимые нами сласти: шоколадное масло и конфеты, наш магазинчик снесли, оставив на его месте захламленный пустырь, на котором дети искали устаревшие и потускневшие монетки, некогда закатившиеся в щели полов. Потом поляну обнесли дощатым забором и выкопали котлован, который простоял несколько лет, заполняясь по весне мутной водой. Подростки наделали в заборе дырок, и однажды в котлован в темноте провалился прячущийся от безысходной однообразной жизни забулдыга. Разве мог тогда этот несчастный предположить, что через двадцать лет вся страна, как и он, сползет по склизкой глине в выкопанный государством котел? Но чудо все же случилось. В 1991 году на танк взобрался Ельцин и прокричал: "Свобода!".
Начало было довольно оптимистичным. Просторы необъятной Родины бороздили "челноки". На рынках и вокзалах с раннего утра кипела жизнь. Носильщики с криками "дорогу!" наступали на пятки. Народ, как саранча, заполонивший столицу, кучками гнездился возле своего добра по подобию цыганского табора. Загорелые, осунувшиеся от бессонных ночей лица первых индивидуальных предпринимателей как будто впитали в себя все дорожные переживания.
Москва - город хлебный. Вот продаются у вокзала пышные булочки с изюмом. Одна, две ягодки аппетитно прилипли к румяной корочке. Если соблазнился на покупку, то выяснишь, что внутри выпечки отыщется, в лучшем случае, одна изюминка. Народ с батонами колбасы и поллитровками в руках выстроился в две шеренги до самого метро, а витрины ларьков пестреют всякой всячиной - от шоколада до искусственных пенисов, собирая вокруг себя немало зевак. В это время кто-то замечает, куда прячется кошелёк, а позже, в давке у входа в подземку, он ловко вытаскивается. "Мужчина, можно вас на минуточку?" - зазывает юная особа с плохо выспавшейся физиономией прохожих. Рядом с ней кружочек из молодых россиян с круглыми "репами", наблюдающих за тем, как их кореша крутят напёрстки, втягивая в откровенный обман простоватых земляков. "Вы не подскажете, как пройти на Красную площадь?" - обращается молодой парень с кинокамерой в руках, одетый в малиновый пиджак и чёрные брюки. Если остановился, следующими вопросами будут: "Куда идешь?", "Что везешь?" Возможно, суждено быть ограбленным неподалеку от поста милиции.
Все заняты погоней за долларом. Блюстители порядка исключения не составляют. Вот с трудом движется к своему поезду обвешанная сумками и пакетами бледная женщина. Её состав должен вот-вот отправиться. У входа на перрон ей перегораживают путь двое мордоворотов в камуфляже. Они предлагают ей взвесить багаж и доплатить в кассе за лишний вес. Действует очередное временное новшество, которое случайный путешественник может и не знать. Где весы? Где касса? А минуты летят, и начинает уходить из-под ног несчастной злополучный перрон. Но выход из сложившейся ситуации неожиданно находится, и дамочка, вытянув шею, продолжает быстро семенить к своему вагону, а довольный бугай прячет в карман пятнистой униформы бумажную купюру, составляющую, наверняка, немалую часть оклада врача или учителя. Позже в своём купе, запихнув сумки на верхние полки, можно будет перевести дыхание, успокоиться и полистать прихваченную или любезно доставленную газету с очерками о похождениях голливудских звёзд и откровенными фото рекламных див. Газета "Советская Россия" здесь мало кого интересует.
Почти каждый выложит на стол стандартный дорожный паек, состоящий из некогда дефицитных продуктов, и отхлебнёт из пластмассовой бутылки шипучую цветную жидкость. Закаленный организм пока не испытывает аллергии к красителям, способным легко изменить цвет светлого белья. Несмотря на все предшествующие злоключения и поборы, в этих поездках оставался смысл.
Новая жизнь сдабривалась сладостями и запивалась крепкими напитками, изготавливаемыми на основе контрабандного спирта, эссенции и краски. Синий ликёр, зелёный, красный, жёлтый... Желудки после советской пищи крепкие и язвы сразу не заработаешь. Пойло, жрачка, просмотр кровавых боевиков, сентиментальных сериалов и чтение книг, написанных по их сценариям - о такой жизни россияне могли раньше только мечтать.
Коммунистическая оппозиция тщетно пыталась завлечь отбившийся от рук народ под свои знамена, но с ней оставались только старики и те, кто не воспользовался свободой торговать и грабить...
...В середине знойного лета, в полдень, когда заезженные до блеска проспекты городов-муравейников начинают дышать асфальтовым угаром, я медленно шел по незнакомому переулку и с любопытством разглядывал обветшалые дома послевоенной постройки. Их серые облинявшие фасады и проросшие лишайником крыши купались в раскидистой зелени плодовых деревьев, а маленькие слепые окна с фигурными наличниками зияли черной пустотой. Казалось, что жизнь в этих дворах за покосившимися заборами отсутствовала. Только ухоженные грядки с длинными стрелами лука выдавали присутствие хозяев. По мере продвижения вглубь стали видны недостроенные особняки, превосходящие по своим размерам стандартные двухэтажные бараки эпохи позднего Сталина. Почва вокруг них была испохаблена гусеницами тракторов; всюду валялись остатки строительного мусора, железобетонные конструкции. Метрах в двадцати от одного из "замков" лежал на боку разобранный подъемный кран. На момент своей доставки к месту строительства он, наверняка, принадлежал государству и, скорее всего, был приобретён по согласованию с каким-нибудь прорабом по бросовой цене. Некоторые участки вокруг этих громадин были обнесены металлической сеткой и охранялись кавказскими овчарками...
...Пройдя мимо застроек, я оказался подле выгоревшего участка, на котором сиротливо стояла черная от сажи печка и, как кресты на погосте, торчали из земли обугленные яблони. Обгоревшие бревна кто-то по-хозяйски перетащил к стоящему наискосок небольшому двухэтажному дому из белого кирпича. В это время со двора особнячка вальяжно вышел знакомый мне молодой высокий бородач по прозвищу "Рыжий" и начал беседовать в своей обычной мягкой манере с вылезшим из кабины грузовика шофером.
Пока "Рыжий" с массивным золотым распятием на груди что-то "втирал", как поп, крестьянского вида мужику, я обнаружил, что он сильно изменился: редкие, некогда рыже-каштановые волосы приобрели грязно-седой оттенок, на лбу появились глубокие складки, плутоватые глаза под кустистыми бровями потускнели, крупный нос сделался мясистым. "Ему ведь сорока нет, а выглядит на полтинник, будто на фронте был", - отметил про себя я и, забыв про приветствие, поинтересовался делами партии, в которой он, как мне казалось, состоял, - ЛДПР. Промолчав, мой знакомый сделал красноречивый жест - достал из нагрудного кармана расстегнутой на две верхние пуговицы рубашки красную корочку. Так я впервые увидел удостоверение помощника депутата Государственной Думы, о которых не раз слышал в криминальных новостях, когда устанавливали личности окровавленных, вольно распластавшихся вблизи расстрелянных машин, "авторитетов" Москвы или Питера.
- Видишь, коттедж стою. Пошли, покажу, - показал помощник депутата в сторону нового строения.
- Некогда, - отмахнулся я и собрался было уйти.
- Постой, поговорим, - навязался мой старый знакомый и неожиданно начал посвящать меня в непонятные партийные интриги.
"Надо же, какой ерундой у него башка забита. Мне бы его заботы, - думал я, слушая мягкий хрипловатый голос. - Все так далеко от реальной жизни. Неужели ему интересно этим заниматься?.. Хотя, тут для него есть какая-то большая выгода. Этот прохиндей даже дерьмом бесплатным не побрезгует. Вишь, бревна с горелого дома перетаскал, в приметы не верит..."
...Штаб-квартира ЛДПР, в которую меня пригласил Рыжий, находилась в центре города на первом этаже старого жилого дома. Парадный вход перестраивался под магазинчик, и мне пришлось пройти в подъезд через двор. На площадке стояли металлические леса, валялся газовый баллон под сварку, все было вымазано цементным раствором. Потянув за ручку нужной мне двери, я оказался в прихожей, по левую сторону которой находилась комната с вывеской "Промышленная районная организация ЛДПР". Справа были еще две комнаты без опознавательных знаков. Пройдя вглубь коридора, я уткнулся в узкий дверной проем. Заглянув внутрь, я увидел остатки материалов для косметического ремонта, старый разбитый унитаз и видавшую виды раковину. В это время из дальнего кабинета вышел молодой человек с длинными, обрезанными "под горшок" сальными волосами и круглым загорелым лицом с жирной кожей. Мне сразу же бросились в глаза его необычайно вывернутые ноздри и заячья губа. Одет он был в лоснящиеся от грязи джинсы, спортивную синтетическую курточку, полосы на которой вдоль рукавов, вероятно, когда-то были белыми, и такие же, как полосы, грязно-серые кроссовки. Рыжий, вошедший буквально вслед за мной, представил мне обитателя штаба как секретаря его районной организации. Посмотрев сначала на одного, потом на другого, я понял, что это вовсе не шутка.
Прикурив сигарету, шеф глубоко затянулся и начал вводить меня в курс дела:
- Я - координатор районной организации. Мой район - это пригород по всей окружной, и его никто не хотел брать - на хер кому нужно по деревням мотаться, - выпуская клубы дыма, усмехнулся Рыжий. - Скоро конференция, и мне нужно увеличить численность до пятидесяти человек. Если я этого не сделаю, Семенов поставит вопрос о снятии меня с должности. Сейчас ко мне встают на учет люди из Ленинского района, - Рыжий кивнул головой в сторону курносого. - Там координатор самоустранился от работы... Если вступишь в партию, попадешь под его начало. Можешь сходить проверить его. Штаб-квартира находится в приемной депутата Госдумы. Сейчас ею полностью распоряжается редактор партийной газеты, сын Семенова. Книжный склад там устроил. Хе-хе. Но сначала тебе нужно написать заявление о вступлении в партию и оформиться вместо Тараса секретарём моей организации. Моя организация единственная, где есть реальные члены партии. Я два года ее по крупице создавал, - лицо Рыжего приняло обиженное выражение, и он на секунды задумался. - Когда начнешь работать, тебя попытаются переманить к себе наши враги, - голос Рыжего снова потеплел и приобрел дружеский оттенок, - но ты с ними лучше не связывайся.
--
А кто это такие? - спросил, улыбаясь, я.
--
Что ты смеёшься! - взорвался Рыжий и, нервно покопавшись в кожаной папке, сунул мне два отобранных листа. - На, читай!
"Председателю ЛДПР В.В. Жириновскому.
Уважаемый Владимир Вольфович! ..."
То, что было изложено ниже, вывело меня из состояния меланхолии. Это был донос, но на редкость необычный. Открывшиеся факты антипартийной деятельности поражали своей чудовищностью и выглядели порой совершенно абсурдными.
Более других обвинялись два депутата, представлявших партию в областной Думе и руководивших партийной организацией. Региональный координатор Пасько был скрытым сторонником КПРФ и призывал на выборах президента в 96-м году голосовать за Брынцалова. Как он это делал, сказано не было. Его заместитель по оргработе Семенов, оказывается, состоял в еврейской организации "Сохнут" и был уличён в сжигании партийной литературы.
Районным руководителям тоже досталось. Выяснилось, что один из них скрывал от общественности своего района членство в партии, а другой додумался в избе, купленной на деньги Жириновского, отгородить загон для свиней.
Заканчивалась петиция следующим предложением: "Уважаемый Владимир Вольфович, просим изгнать ненавистных Семёнова и Пасько из партии". Среди пяти подписавшихся фамилии Кротова не было.
Не успел я переварить это послание, как Рыжий достал партийную газету местного издания и, слегка развеселившись, указал на раздел "Анекдоты". Просмотрев его содержание, я обратил внимание на два глупых анекдота, затрагивавших личность шефа партии. Следующей была извлечена молодежная газета "Смена" с интервью неизвестного мне правозащитника и борца с сионизмом. В тексте были подчёркнуты его резкие высказывания о Жириновском. Кротов ткнул пожелтевшим от никотина пальцем сначала на автора статьи в "Смене", потом - на фамилию и инициалы главного редактора партийной газеты: и то, и другое совпадало.
- В Центральном аппарате, увидев это, сказали, что на Семёновых - крест, - Рыжий скрестил два пальца. - Весной была комиссия и составила акт, - произнес он, понизив голос, и начал раскрывать тему партийных финансов.
Говорил он довольно туманно, но вывод напрашивался однозначный: ко всему прочему, они ещё и воруют...
Слегка опешив от названных сумм, я стал уточнять, что все-таки от меня требуется.
- Тебе нужно дежурить в офисе и ждать, когда приедет комиссия снимать Семенова. Я оставил Москве этот телефон и свой домашний. Там, - Рыжий ткнул легкую перегородку, - иногда появляется секретарь Промышленного района. Не вздумай ему проболтаться о нашем разговоре. Он голубой и работает на Семенова. Его там нет случайно? - строгим голосом обратился шеф к своему секретарю.
Тарас, сидевший все это время с безразлично-отрешенным видом, покачал головой.
- Ну что, ходил ты к нему? - смягчил тон Рыжий, почувствовав неладное.
- Что, что - ничего! - нервно ответил Тарас.
- Что ничего, я тебя спрашиваю, был ты у него?! - вскипел Кротов.
- Ну был, и что толку. Надоело мне всё, - в таком же духе продолжал отвечать курносый.
Дальнейшая их беседа ничего не прояснила для меня, и поэтому, когда Рыжий отправил секретаря на строительство своего "коттеджа", я поинтересовался их странным диалогом.
- У Тараса бандиты квартиру отобрали, - начал Рыжий, доставая очередную сигарету. - Взяли с него доверенность на право продажи, когда он с пробитой башкой в больнице лежал. А я вмешался, - Рыжий многозначительно ухмыльнулся. - Нам эта квартира самим пригодится. Бандиты назначили стрелку, а их, хе-хе, уложили под автоматами мордами в асфальт.
- А кто автоматчиков прислал, ты что ли?
- Я попросил своих людей из УБОПА.
- А откуда у тебя там связи?
- Понимаешь, - важно произнес Рыжий, посмотрев на часы, - когда я работал в магазине заместителем директора, половина РОВД у меня в подсобке колбасой отоваривалась. Мы в кабаках вместе гудели, баб трахали. Теперь они уже не лейтенанты, а майоры, подполковники и работают в управлении по борьбе с организованной преступностью. Ладно, хе-хе, мне пора. Звони вечером, поговорим.
Оставшееся до конца "работы" время я провел в полном одиночестве. Только телефон изредка звонил, но спрашивали нотариальную контору. О том, что я нахожусь в офисе известной партии, напоминал лишь небольшой портрет молодого, с курчавой шевелюрой Вольфовича, приклеенный к стене напротив стола...
...В шесть часов вечера я, как договаривались, позвонил Рыжему.
"Рыжий любезен, как гоголевский помещик Манилов. Ждет звонка из Аппарата партии", - усмехнулся про себя я. Узнав меня, Кротов первым делом поинтересовался, не звонила ли Москва, и предложил зайти к нему домой.
Рыжий встретил меня в одних спортивных трусах и провёл в комнату, в которой царил полный беспорядок. На журнальном столе среди кучи разбросанных бумаг стояла пепельница, переполненная окурками; на диване валялось скомканное одеяло и мятая грязная простынка; палас на полу пестрел от разного мусора. Ко всему прочему, чувствовалось, что квартира давно не проветривалась и насквозь пропахла никотином.
Пока я выбирал, на что мне присесть, чтобы не чистить потом брюки от пуха, Рыжий заправил в видеомагнитофон кассету и, закурив, развалился в кресле. Через секунды на экране крупным планом появилась бородатая физиономия хозяина квартиры. Довольно бодрым голосом, иногда делая ошибки в ударениях, он представлял коммерческий проект, который, по мнению автора, в случае своей реализации, повысит рейтинг ЛДПР и снизит уровень преступности. Перемены к лучшему должны были начаться сразу после того, как вокруг города появится жилая зона из коттеджей.
Рыжий, ведущий разъяснения по ходу фильма, ходил по чистому полю в длинном чёрном пальто и, как злой гений, размахивал большой пятернёй, указывая, где и что будет строиться. Позже к нему присоединился такого же высокого роста чернявый, с вьющимися волосами, мужчина лет сорока, одетый в плащ не менее длинный, чем у Рыжего пальто.
"Вот, пожалуйста, - лес, грибы, ягоды, - говорил ему Рыжий, указывая в сторону горизонта, - одним словом - природа и никакой преступности и наркомании".- "А что, Евгений Павлович, как вы думаете назвать эти дома? Хрущёвки у нас были, брежневки были.., - начал размышлять вслух чернявый, не дожидаясь ответа. - Может, назовём жириновками?" - уже торжественно обратился он к Рыжему и как бы этим подвёл итог всей беседе.
Ветер, как чёрные крылья, раздувал у "гения" пальто и трепал редкие, раньше срока поседевшие волосы. Он утвердительно кивнул головой и под приятно льющуюся мелодию пошёл к оставленным у дороги "Жигулям".
- Ну как? - спросил меня герой фильма, почёсывая своё бледное безволосое тело. За время любования самим собой Рыжий заметно расслабился, испортив и без того спёртый воздух.
- У нас в городе, где все коммуникации под боком, для людей построить ничего не могут, а ты в поле хочешь. Кто будет жить в этих домах и при чем тут наркомания? - начал возражать я.
- Будешь работать - может, и тебе что перепадёт! - вдруг обозлился шеф. - Всё уже просчитано, и есть люди, которые согласны вкладывать деньги в этот проект.
Зазвонил телефон.
- Слушаю Вас, - голосом, пожалуй, полюбезней, чем у гоголевского Манилова, произнёс хозяин квартиры, и после небольшой паузы неожиданно разорался. Выяснение отношений закончилось тем, что Рыжий, смачно выругавшись, бросил трубку.
- Ну что, будешь работать? - спросил он у меня голосом человека, которому сильно испортили настроение.
--
А что делать? - удивился я второму за день неожиданному предложению.
--
Расчеты делать, подписывать соглашения, - раздраженно сказал он и, перерыв содержимое папки, протянул мне договор.
Пока я изучал документ, суть которого заключалась в том, что предприятия города обязуются поставлять на стройку материалы, на выпуске которых специализируются, а оплату получат по окончании работ "жириновками", Рыжий закурил.
- Завтра я еду на завод, где директором работает мой кореш, - смягчил он тон, - и поставлю под соглашением первую подпись. Мы с ним раньше в одном магазине работали, а если будет время, заеду к Главе районной администрации насчёт тебя... Когда мы с Яшей в Москву ездили, - продолжил он после небольшой паузы, - показали фильм руководителю Центрального аппарата. Хотели денег под реализацию проекта выбить. Он пообещал подумать.
- Так ты знаком с руководителем аппарата?
- Яша с ним разговаривал. Я в тот день в гостинице остался, - с обидой в голосе ответил Рыжий, - у меня тепловой удар случился. Но он знает, что есть такой Кротов Евгений Павлович, которого должны избрать окружным координатором.
- Что это за должность? - полюбопытствовал я на всякий случай.
- Область поделена на два избирательных округа, и я хочу возглавить тот, к которому относится вся западная часть и город, а другой, восточный, возьмёт на себя Яша.
- И что тебе для этого нужно сделать? - спросил я, хотя на самом деле не имел никакого интереса к планам Рыжего.
--
Провести конференции во всех районах, входящих в состав моего округа.
--
Ты уверен, что везде выберут тебя?
--
У меня есть свои люди в некоторых организациях, - подозрительно замявшись, ответил Рыжий. - В Холме вчера прошла конференция, должны протокол прислать. Там меня уже выбрали. Но не так все просто, - хитро ухмыльнулся Рыжий и извлек из своих бумаг фотографию. На фото был запечатлен шеф партии, отчески обнявший молодого, скромно улыбающегося мужчину.
- Это Пасько. Он работает на "красных". Нужно, чтоб и его убрали.
--
А если он уберет тебя? - спросил я, интуитивно почувствовав, что это уже перебор.
- Меня убрать не так просто. Я координатор районной организации, и по Уставу партии снять меня могут только её члены. Их мало, но это всё надёжные люди, которых я сам принял в партию.
"Если там все такие, как мой предшественник Тарас, то его даже и не подумают переизбирать ", - подумал я.
Вдоволь намечтавшись, шеф попросил меня сходить с утра на автовокзал и забрать протокол, который передадут с рейсовым автобусом.
На следующий день Рыжий прибыл в штаб на грузовике. Он несколько раз перечитал протокол и, заметно повеселев, попросил помочь загрузить разборные леса, которые стояли в подъезде. Когда мы их ставили в кузов, Рыжий воровато смотрел по сторонам.
- Украл? - спросил я, догадавшись, что леса принадлежат не ему. Похититель ухмыльнулся и резво запрыгнул в кабину.
Оставшись один, я потихоньку стал переваривать полученную информацию и размышлять: "Как это Рыжему позволили сделать себя координатором районной организации, которой фактически нет? В ней только пять человек из его района, остальные проживают в городе и должны состоять на учете в других районных организациях! И с чего вдруг Рыжий заручился поддержкой организации из Холма? Это же округ другого героя фильма о жириновках - Яши..."
Зазвонил телефон: по-прежнему интересовались нотариальной конторой. Положив трубку, я задумался о своем деле. Я выяснил, что какой-то крупный чиновник, которому приходится по долгу службы разбираться с жалобами на жилуправление, с незапамятных времен состоит с моей недоброжелательницей в любовной связи. Несмотря на это, я принял решение обратиться за помощью в городской Совет. Коммунисты, которые полностью его контролировали, поносили своих предшественников, обзывая их дерьмократами. Дамочка, курирующая вопросы муниципального жилищного фонда, целых пять лет проработала с этими самыми "дерьмократами", но, когда те потеряли свои портфели, осталась при должности. Поэтому я не питал иллюзий по поводу истинных приоритетов функционирования Совета. Хитрожопые коммунисты, бессовестно пообещав людям восстановить справедливость, мгновенно забыли предвыборные обязательства, оказавшись в мягких креслах, и осторожно вкушали новые прелести служебного положения.
Поднявшись по широкой мраморной лестнице, устланной ковровой дорожкой, на второй этаж здания, олицетворяющего символ непоколебимой российской бюрократии, я без труда нашёл приёмную председателя Совета народных депутатов. Секретарь - немолодая, простоватого вида женщина, выслушала меня и зарегистрировала моё послание отставному генералу, который в канун выборов стал символом нового этапа революционной борьбы.
На мою краткую обвинительную речь обратили внимание седовласые сухопарые старички с лучистыми глазами. Воспрянувшие духом после победы своей партии на выборах, они почти каждый день, с раннего утра до вечера, наведывались в Совет. Разгорелась пустая дискуссия, в процессе которой они стали традиционно удаляться от конкретного вопроса, наперебой обвиняя, причем совершенно не к месту, во всех грехах Ельцина да Гайдара с Чубайсом. В ответ на их пропаганду я назвал имена гайдаров и чубайсов местного масштаба, которые неплохо сработались с нынешним Советом, состоящим на 90% из выдвиженцев от КПРФ, и поинтересовался, почему в жилищном управлении, раздавшим в самые смутные времена все квартиры вне очереди, нет никаких перемен в руководящих кадрах.
Воспользовавшись замешательством, я отметил важность исторического момента, когда им, коммунистам, опять доверили власть, и уже не нужно брать Белый Дом, а достаточно выгнать с десяток-другой местных "аллергенов".
- Если не выполните эту задачу сейчас, то уже не выполните никогда, - громко произнёс я и попрощался с аудиторией, поняв по выражению их лиц, что они с удовольствием продолжат дискуссию без меня.
Но наивно было даже полагать, что после удаления местных "аллергенов" наступит просветление. Ведь они были заложниками системы, претворяющей в жизнь принцип: если кому-нибудь плохо, то другим от этого, наоборот, хорошо. Эта система могла эффективно работать, когда её заполняли люди, прошедшие естественный отбор. Всех гуманистов и прочих наивных мечтателей об общем благе она быстро разжёвывала и выплёвывала.
Первые послепутчевые годы, когда во власти часто оказывались дилетанты, и объясняют тот хаос, лихорадивший институты управления. Эти мечтатели-гуманисты хватались за всё сразу и старались делать то, что не делали до них коммунисты, и это уже бесспорно положительный момент. Была масса случаев, когда безо всякой "смазки" граждане получали ссуды на строительство жилья, кредиты на фермерство, участки под застройку.
Процессы разложения начались не сразу. Они были, как вирус, занесены с самого начала и потихоньку разъедали слабых, делая их своими в системе, и одновременно выдавливая тех, кто не принимал общих правил игры. Вернувшиеся в 96-м году во власть новые коммунисты не побрезговали опытом заражённых предшественников и с помощью своих бывших идеологических сородичей, остававшихся во власти в качестве распространителей заразы, наладили сбившуюся было машину. Получился какой-то суррогат, основанный на негативе послепутчевого периода и скрупулезности подхода к любой мелочи, заимствованной у советской бюрократии...
...В ясный солнечный день, вскоре после моего визита в Совет, Рыжий появился в офисе в компании прилично выглядевшего молодого человека и представил его как нашего однопартийца, что стало для меня полной неожиданностью. Достав из кармана солидную пачку денег, Рыжий начал демонстративно ее пересчитывать.
- На карманные расходы хватит, - похвастался предводитель и, посмотрев на часы, объявил: - сейчас пойдем к Семёнову, он примет твое заявление о вступлении в партию.
Возле здания областной администрации мы оказались в обеденное время. Огромные двери то и дело хлопали. Из них степенно выходили, цокая каблуками, ухоженные дамы, проскакивали пузатенькие чиновники в белых рубашках с галстуками.
Рыжий любезно остановил мужчину в простенькой сорочке и плетеных сандалиях и завел разговор о какой-то общественной палате. Несколько посетителей приветливо с ними поздоровались за руку и включились в дискуссию. Предмет обсуждения показался мне скучным, и я отошел в сторону.
- Пошли, - пригласил нас Рыжий в здание, попрощавшись с человеком в сандалиях. - Разговаривал сейчас с депутатом, зовет к себе в народно-патриотический блок.
Рыжий предъявил дежурному милиционеру удостоверение помощника депутата и, попросив обождать, проскочил к лифту.
Вернулся он в сопровождении высокого, подтянутого пожилого мужчины с белой лысеющей головой.
Депутат Семенов жестко стиснул мою руку, недоверчиво просверлив пристальным взглядом, и провел нас в свою приемную.
- Васильич, когда деньги из Москвы будут? - первым делом поинтересовался Рыжий. - А то я пока за свои бензин покупаю.
- Обещали до конференции перечислить, - твердым уверенным голосом ответил Семенов, внимательно изучая мое заявление, - я сам не получал два месяца.
- А что у нас с партийными билетами? Люди давно ждут.
- Билеты будут новые, поэтому задержка, - деловито отреагировал Семенов. - Я вот смотрю, у вас есть кто-то, кто распечатывает тексты. - Семенов кивнул на документы Рыжего. - Помогли бы.
Рыжий пропустил просьбу мимо ушей и встал со стула, дав понять, что все вопросы исчерпаны.
- Он очень бодро выглядит, несмотря на возраст, - сказал я, когда мы вышли из кабинета партийного функционера, - а не пронесёт ли его от грядущих неприятностей?
- Пронести его может только на унитазе, - весело съязвил компаньон Рыжего.
"Похоже, Рыжий брал его с собой только для того, чтоб козырнуть своими лучшими кадрами", - подумал я.
На улице я не упустил случая напомнить Рыжему, решившему спрогнозировать карьеру Семенова, о своих проблемах и был удивлен его реакцией: Рыжий настолько абстрагировался, что даже не попытался сделать вид, что слышит меня.
- Я не хочу вникать в суть твоих партийных интриг, - вспылил я. - Мне уже во сне снятся комната и соседи. Пока я сижу у тебя в офисе и жду комиссию из Москвы, меня, на хрен, выселят!.. Помоги чем-нибудь или ищи девочку на такую работу.
--
Тебе деньги платят за то, что сидишь и ничего не делаешь, - нервно ответил Рыжий.
--
Какие деньги?! - удивленно воскликнул я.
Рыжий задергался и, снизив тон, пояснил:
- У нас секретари получают деньги. Семенов всю семью пристроил в партию деньги получать на халяву. В центральном офисе, на Советской, дежурит его сын, спит целыми днями. Другой сын, что в депутатской приемной сидит, получает ставку помощника депутата, редактора газеты, а жена его оформлена у него секретаршей. И ты получишь, когда Москва деньги перечислит! А будешь работать, мы тебя редактором газеты сделаем.
Выслушав своего начальника, я не стал обострять отношения и, махнув рукой, ушел...
...В воскресенье Рыжий явился ко мне домой в сопровождении уже знакомого мне молодого человека и невысокого мужичка с лиловым носом. Алкаш был одет в расклешенные кримпленовые брюки светло-коричневого цвета и маломерную, с узкими короткими рукавами и погончиками на плечах сорочку, на кармане которой переливался значок с изображением нашего вождя.
- Здравствуйте, девушка! - весело поприветствовал Рыжий мою спутницу жизни, и, обращаясь ко мне, сообщил: - Был я у главы районной администрации, он обещал тебе ордер.
--
Так ордера выдаёт городское жилуправление, - стал уточнять я, наивно обрадовавшись сомнительной новости.
--
Я его за язык не тянул, и это не твоя проблема, как он его тебе сделает, - немного разозлился Рыжий, и после небольшой паузы, уже мягко, перешел к делам партийным: - Звонил Яша из Москвы, должен на днях приехать... Ну, ты будешь в понедельник на телефоне? Могут позвонить из аппарата.
"Придется согласиться, - подумал я. - После его недавних хлопот отказываться как-то неудобно".
Всю следующую неделю Рыжий звонил по несколько раз в день и справлялся об ожидаемых звонках из столицы.
Появился он без предупреждения с бутылочкой фанты и шоколадкой в руках. Проглотив первую порцию пайка, шеф вышел в коридор и, забарабанив в дверь, заорал хриплым голосом:
- Ну что, сынок, опять напишешь на меня докладную? Стукнуть бы тебя головой об стенку за это. Выходи, поговорим!..
Вернувшись в кабинет, Рыжий начал демонстративно вычитывать вошедшего следом молодого человека с фигурой атлета. Парень отвечал ему на удивление сдержанно, обращаясь на "вы".
- Ты знаешь, что твой Семенов скоро слетит с должности?
- Не-ет, - удивлено вскинул брови атлет.
- Москва на Семеновых крест поставила. Думай, на кого работаешь,- загадочно и серьезно произнес Рыжий вконец растерявшемуся парню.
- Он докладную написал Семенову на меня, - желчно процедил сквозь зубы Рыжий, когда мы остались одни.
--
А что ты такого запрещенного сделал? - поинтересовался я.
--
Понимаешь, Семёнов перепутал партию. Устанавливает порядки, как в КПСС. Курить, видишь ли, и пить нельзя в штабе. А мы будем пить и баб здесь трахать! Хе-хе.
Допив из горлышка фанту, Рыжий предложил съездить в школу, в которой работал программистом его молодой компаньон, на встречу с Яшей.
Школа располагалась неподалеку от моего дома. В маленькой комнате, загруженной различной аппаратурой, нас ждали трое, включая программиста.