Десять идеально квадратных карточек у его левой руки. Я знаю их наизусть. Я знаю, в какой последовательности он мне их будет показывать и что станет говорить. Я знаю, каких ответов от меня ждут.
Но мне все равно не поверят, и единственное, чего я не понимаю - почему?
В их головах так четко, так ясно видна полная раскладка популярных ответов и даже шифр, которым они будут их записывать своим каллиграфическим почерком на аккуратном белом листке. Их мысли подобны рыбкам в аквариуме, что стоит в углу крохотной тихой комнатки, где нет ничего, кроме этого стола да все того же аквариума, а занавески на единственном окне не стираны так давно, что на них все старательно не обращают внимания, чтобы не портить настроение.
Рыбки в аквариуме. Я вижу форму и цвет, поведение и характер, знаю, что это еще одна форма жизни - но не могу понять, что ими движет и что отделяет их от той беспородной гуппи, что всплыла брюхом кверху и болтается так уже не первый день. Убрать ее, как и постирать занавески - почему-то некому. Здесь все так любят напирать на то, что они профессионалы, занятые своим делом, что на саму работу, равно как и на ее организацию, времени почти остается.
Но тесты - тесты да, их здесь очень любят. До такой степени, что я уже могу проводить их самостоятельно - так часто мне приходится их проходить. Но что толку?..
- Вы ведь уже проходили ранее тест Роршаха? - вежливо спрашивает мой очередной экспериментатор, и в его голове стайкой аквариумных рыбок проносятся десять пронумерованных карточек.
- Неоднократно, - заверяю я его.
- Прекрасно, - его профессиональная улыбка мягка, мила и неискренна, как и вся его внешность. - Тогда вы знаете, что предстоит сделать. Как вы себя чувствуете?
- Прекрасно, - покорно повторяю я, и экспериментатор едва заметно бледнеет под своей умиротворенно-успокаивающей гримасой специалиста. Что же я раз за разом делаю не так? Он ведь уверен, твердо уверен, что сейчас я делаю что-то такое, чего ни один нормальный человек сделать не может по определению. Но что?
- Вы, наверное, знаете процедуру, но я на всякий случай напомню, - взяв себя в руки, продолжает экспериментатор. - Сейчас я покажу вам по очереди несколько картинок, а вы, если не против, постараетесь описать, что на них изображено. Хорошо?
- Хорошо, - соглашаюсь я, и он, побледнев еще сильнее, но продолжая покровительственно улыбаться, поднимает первую карточку.
Сейчас главное - сосредоточиться. Они все почему-то уверены, что зрение у меня отличное, совершенно не соответствующее возрасту, и мне по какой-то прихоти не хочется их разочаровывать. А прихоти - это не приказы. Им можно и следовать.
Экспериментатор видит потрепавшийся край квадратной картонки и римскую единицу в центре. Изображение он, как и я, помнит наизусть, - еще одна чернильная клякса, у профессионала ассоциирующаяся с маской черта и еще с его женой.
Его глазами я вижу разрубленный пополам череп человека, молящегося солнцу, что впервые за долгие годы поднялось над облаками пыли. Безжалостные лучи светила освещают пятна его крови и едва заметно обрисовывают устало бредущий вперед силуэт убийцы, которому пришлась не по душе новая вера. Той горстке, что выжила после ядерной зимы и падения метеора, некогда отвлекаться на смену религий.
Его глазами я вижу расплывающийся контур, себя в своем кресле-качалке, вполне осмысленно, казалось бы, смотрящего на предложенную карточку. Я чую его усталость и досаду.
- Это придворный шут, - решаюсь я. - У него злорадная улыбка и раскосые глаза, - виновато добавляю я и чувствую, как экспериментатор едва сдерживается, чтобы не поморщиться.
- Хорошо, - говорит он, выжимая из себя одобрение. Надеется, что я перестану врать ему. - А почему вам кажется, что улыбка злорадная?
- Наверное, из-за глаз, - гну я свою линию.
Экспериментатор, покорно вздохнув, убирает карточку с восходящим солнцем и поднимает следующую.
- А что вы видите здесь?
Черно-красные кляксы на пожелтевшем от времени фоне, кое-где видны отпечатки пальцев и затертые карандашные линии. Несколько раз обведенная цифра "II" на обороте.
Его глазами я вижу двух близнецов, что до последнего держались за руки, не желая расставаться ни на миг, - нереальные, крылатые фигуры на фоне толпы, слившейся в единое желтовато-белое месиво на заднем плане. На их телах кровавые раны, ноги стерты, а пальцы отчего-то не переплетены. Между телами людей, близких друг другу, как никто иной, но так и не сумевших понять ни себя, ни свое воплощенное отражение, зарождается яркий свет.
- Два красных шерстяных носка. Разодраны на пятках, но, наверное, заштопать их не составит труда.
- Вот как, - мягко говорит экспериментатор, и его раздражение становится почти осязаемым. - А что заставляет вас так думать?
- А что такого сложного в штопке носков? - язвительно интересуюсь я.
- Действительно, ничего, - смиренно соглашается он, убирая картинку, и отчего-то решает, что похож сейчас на шута с первой карточки.
Поднимает следующую табличку - и видит лишь цифру на обороте.
По его мыслям я понимаю, что он сам не знает, что изображено на лицевой стороне. Экспериментатор улыбается, видя на своем лице черную маску придворного шута со злорадной улыбкой и раскосыми глазами. Думает, что перехитрил меня.
Аквариумные рыбки - в одну сторону, в другую сторону. Всегда по одному и тому же маршруту, лишь иногда изменяя его, чтобы перекусить.
- Красивая бабочка, - говорю я и представляю на себе ту уродливую маску, что нарисовало воображение экспериментатора.
Всегда есть выход. Всегда есть правильный, ожидаемый ответ, но ведь и ему не поверят.
Почему, как же узнать, почему мне не верят?
- Почему вы считаете, что она красива? - чуть резче, чем следовало бы, спрашивает экспериментатор.
- У нее изящные крылышки, - мстительно добиваю я. Маска шута скалится, едва сдерживаясь, чтобы не разразиться противным громким смехом.
- Пока нет, - честно отвечаю я. - Но однообразие быстро наскучивает.
Экспериментатор отчего-то настораживается. Его страх пахнет солью и свежевыделанной кожей.
- Что ж, спасибо, давайте пока на этом остановимся, - формально говорит он и начинает подниматься.
- А как же еще семь карточек? - напоминаю я. - Их всегда десять.
- Я полагаю, вам следует предоставить карточки не из стандартного набора, - настороженно поясняет он. - Но их предварительно нужно исследовать на достаточно большой выборке.
- Понятно, - соглашаюсь я и привычно тяпаю себя деснами за палец. Десны ужасно чешутся и временами ощутимо побаливают, но это-то как раз нормально, разве что рановато, но ничего, бывает.
В коридоре экспериментатор долго трясет головой, прогоняя из мыслей мой образ - вольготно разлегшееся в своем кресле-качалке существо с жуткой черной маской вместо лица, похожей не то на черта, не то на опостылевшую жену во время восстановительных косметических процедур. Маска охотно пропадает, оставляя только жизнерадостно-пухлые щечки и серьезные голубовато-серые глаза. Красноватых шишечек на воспаленных деснах, ожесточенно вцепившихся в мягкий беззащитный кулачок, экспериментатор, как обычно, не заметил.
И что самое обидное - если я сейчас разревусь, как положено нормальному человеку, мне опять никто не поверит. Лишний раз отчитают и подмешают в еду какую-нибудь дрянь, навевающую сон, и не уйдут, пока я не разберусь со своей порцией.
- Как там мой?.. - жалобно спрашивает женский голос у экспериментатора. Этот голос я тоже знаю; он всегда беспокоится обо мне, называет "своим", но никогда не приходит. Его не пускают, объясняя, что это может быть слишком опасно для него. Чем, хотелось бы знать?
- Лжет, - безжалостно припечатывает испытатель, выплескивая накопившееся раздражение, и тут же спохватывается. - Но, по крайней мере, уже охотно идет на контакт, улыбается. Различает всех, с кем разговаривает. Думаю, если повезет, мы все же установим причины этого феномена и поможем ему стать полноценным членом общества, хотя я боюсь, что ему всю жизнь будет требоваться основательная причина, чтобы сдерживать агрессию.
От возмущения я на мгновение забываю о жутком зуде в деснах. Эти идиоты что, до сих пор не понимают, что вся агрессия, которую они видят, - на самом деле их? Что это их усталость, их раздражение, досада, неверие - считанные и зеркально отраженные, как и их голоса, что они так боятся услышать из моих уст? Что из своих переживаний у меня пока только радость и неудобство, как и положено, а все остальное - лишь то, что я постоянно воспринимаю от них и не могу держать в себе?..
- Вот как... - в смятении произносит женский голос, неспособный решить, чего больше в этом спутанном докладе - хороших новостей или плохих.
- Извините, я должен приготовить следующий тест, - вежливо говорит экспериментатор.
- Можно мне?.. - жалобно начинает голос и смолкает, не закончив вопроса.
- Это может стать слишком большим шоком, и для него, и для вас, - мягко, но в то же время так убедительно произносит экспериментатор. - Потерпите еще немного, с ним все будет хорошо.
Хорошо, как же, скептически думаю я, пытаясь цапнуть одновременно два кулака.
Могли бы мне хоть имя дать, что ли. А то только и слышно - феномен, феномен... подумаешь, первым делом заявил акушерке ее же голосом, что бить по заднице она мужа будет, а я и так отлично заору... а уж этому экспериментатору что не нравится, хотел бы я знать, - вполне приличный баритон, копировать - легче не придумаешь, а звучит-то как!..
- Как скажете, - безропотно соглашается женский голос, и я наконец не выдерживаю и возмущенно рявкаю - им же:
- А я скажу, что пеленки надо было поменять уже четверть часа назад! Эк-ксперрриментаторы, прррофессионалы...