Ахметшин Дмитрий : другие произведения.

Шаманы гаражных массивов

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    "Это мой шанс!" - попытался уверить я себя, но получилось плохо. Губы дрожали. "ЭТО МОЙ ШАНС!" - рявкнул я и для верности наступил сам себе на ногу. Помогло. Отпустило. Бросив последний взгляд наверх, я побрёл в сторону леса. Гаражи дышали остывающими в них машинами. Пропылённые побеги амброзии вздрагивали, когда я проходил мимо, словно старики, что просыпались от хлопка в ладоши. Это жуткие, судорожные, будто бы человеческие движения пугали меня до чёртиков, но я не мог заставить себя повернуть обратно. Окно на четвёртом этаже, казалось, свесило длинный склизкий язык, который щекотал меня между лопаток. Миновав гаражи, я вступил под сень деревьев. Они неподвижны, будто ждут, что вот-вот случится что-то страшное. Ноги утонули в мусоре - никто особенно не старается здесь убираться. Скрежетали заступившие на вахту ночные насекомые, больше никаких звуков не было. Лес как будто затаил дыхание...

   0x01 graphic
   Дмитрий Ахметшин
  
   Шаманы гаражных массивов
   Рассказ
  
   Вылетаю из подъезда, здороваясь с отдыхающими после похода за продуктами мамочками на лавке. Плечо оттягивает старый рюкзак, а в нём - удивительные для мамочек (и вообще - для кого бы то ни было) вещи. Например, настоящий крысиный череп. Кулёк с косточками от персика - они стукаются с сухим звуком, когда я перепрыгиваю через бордюр. И ещё много чего интересного. Витька ждёт за гаражами, там, где стальные жуки важно вползают в лес и металлическими рогами вспарывают матушку-землю.
   У Витьки нет носка на одной ноге. Зато на второй - добротный, шерстяной, при этом обе ноги обуты в сандалии, как и положено шаману. За глаза его называли чокнутым, дуралеем, придурком, но никто не посмел бы назвать Витьку так в лицо: кулаки у него были ого-го какие тяжёлые.
   Это было лето, которое никогда не кончалось. Оно длилось и длилось, томительный жаркий август, потерявший пыльные башмаки и с тоской смотрящий на пыльную дорогу, которую ему ещё предстояло пройти. Дорогу длинной в бесконечность. Открывая каждое утро окно, я чувствовал запах камлания. Это всё Витька - его следы. Ему мы должны быть благодарны за бесконечное лето. Всё-таки, он очень сильный шаман.
   Хочу быть таким же! Боже, как я хочу всему этому научиться!
  
   На новую квартиру мы переехали прошлым летом. Этот двор прост и притягателен, как запах маминых оладьев поутру - в момент, когда распахиваешь глаза и в них рекой устремляется утро. Лавочка-насест с курицами-бабульками, песочница, куда ныряешь как космонавт в открытый космос. Гаражный массив, в ветреную погоду поющий словно флейта, а под ногами дворовых мальчишек, которые, смеясь, покоряют одну вершину за другой - ну натуральный барабан. Чахлый, вымирающий лесок за гаражами. Когда смотришь вечером из окна, чудится, будто то не деревья, а вереницы вдов и вдовцов, которые тянутся на поклон к могильным плитам. Иногда они зажигают маленькие свечки, ставят их у своих ног и долго стоят, сложив ветки в складках одежд, качая головами. Я рассматривал эти огоньки с высоты своего четвёртого этажа, привставая на цыпочки. Надежды таким образом проникнуть в тайны чахлого леса оставались всего лишь надеждами. Я даже выменял на джойстик от игровой приставки бинокль, у которого работал только один окуляр, но и через него удавалось разглядеть разве что мелочи.
   - Кто там жжёт костры? - спрашивал я у мамы, и она долго смотрела в бликующее окно, пока на плите бурлило варево. В стекле отражалась она сама, и плита, и обои с китайскими пагодами, и румяное, огромное яблоко на столе, надкусанное и похожее на потерпевший крушение в африканской стране воздушный шар великого исследователя.
   - Не знаю, - отвечала она. - Наверное, это у тебя чёртики в глазах пляшут. Слишком много телевизора.
   Кажется, она и не видела никаких огней. Именно тогда я впервые начал думать, что есть вещи, которые взрослые просто не замечают.
   Да, наш двор полнился тайнами. И я, по мере того как увеличивалось время, которое мне позволяли проводить на улице вечерами, полнился стремлением их разгадать.
  
   Сойтись с Витькой мне помог случай, одна из тех жизненных нелепостей, которая в последнее время взяла за правило повторяться с пугающей регулярностью.
   Когда мама с папой ссорились, мне позволялось гулять после наступления темноты. Нехило для десятилетнего пацана, да? Так случилось и в тот день, почти три недели назад. Папа посмотрел на меня пустыми глазами и сказал: "Шуруй-ка на улицу, малец; нам с твоей матерью нужно поговорить". Оказавшись у подъезда, я глянул наверх, где в жёлтом свете окна метались две огромные тени. Звуков, естественно, не было слышно, но этот танец в тишине навевал куда больше жути. Моё хорошее настроение моментально улетучилось. Живо представлялось, будто мама с папой отрастили крылья и кружатся вокруг люстры, словно мухи или мотыльки. Справа, там, где петляла между гаражей тропинка, по которой я обещал себе проследовать как только представится возможность, стелился вечерний туман.
   "Это мой шанс!" - попытался уверить я себя, но получилось плохо. Губы дрожали. "ЭТО МОЙ ШАНС!" - рявкнул я и для верности наступил сам себе на ногу.
   Помогло. Отпустило.
   Бросив последний взгляд наверх, я побрёл в сторону леса. Гаражи дышали остывающими в них машинами. Пропылённые побеги амброзии вздрагивали, когда я проходил мимо, словно старики, что просыпались от хлопка в ладоши. Это жуткие, судорожные, будто бы человеческие движения пугали меня до чёртиков, но я не мог заставить себя повернуть обратно. Окно на четвёртом этаже, казалось, свесило длинный склизкий язык, который щекотал меня между лопаток.
   Миновав гаражи, я вступил под сень деревьев. Они неподвижны, будто ждут, что вот-вот случится что-то страшное. Ноги утонули в мусоре - никто особенно не старается здесь убираться. Скрежетали заступившие на вахту ночные насекомые, больше никаких звуков не было. Лес как будто затаил дыхание.
   Он до сих пор носит мантию городского парка, запылённую и выцветшую, точно сумасшедший, нашедший на свалке норковую шубу. О достойном прошлом свидетельствовали зияющие дырами асфальтовые дорожки, останки скамеек, да потухшие навсегда фонари. Когда днём выходишь из леса и приближаешься к жилым кварталам, в просветы листвы видны стены многоэтажек, и легко себе представить что это дышит холодом и сумраком древний шотландский замок.
   За ночные походы в лес с меня бы содрали три шкуры, но я ни разу ещё не давал к этому повод. Я был очень послушным ребёнком, а теперь, видно, что-то произошло. Кто-то дотянулся до моей колоды и подтасовал карты, подложив туда незнакомую масть. А мне... мне теперь учиться ими играть.
   Здесь, под драными юбками лесных нищенок, царила настоящая ночь. Встреться на моём пути вдруг яма, я бы ухнул в неё, не успев даже вскрикнуть. Неплохое испытание для слабых духом маленьких мальчиков, коим, как ни стыдно это признавать (но почему-то сейчас это признаётся проще всего) я и являюсь.
   И вдруг, когда тело уже совершало движения, призванные изменить мой курс на прямо противоположный, впереди забрезжил огонёк. Та самая "вдовья свечка", которую можно было видеть из окна. Сердце стучало где-то в висках. Я чувствовал себя на пороге великого открытия, настолько серьёзного, что оно, посчитав меня за назойливого комара, могло прибить ударом ладони.
   Уши уловили странное бормотание. Тогда казалось что это голоса в голове - те самые, противоречивые. Один голос говорит: "Ну же, не трусь, мальчик". Другой: "Давай, делай ноги; влезешь в это - неприятностей потом не оберёшься; лучше посиди дома, почитай книжку". Эти голоса пытаются разобраться между собой и решить, что мне посоветовать. Но я ошибался: "вдовья свеча" дрогнула, пустив бродить по округе целые вереницы теней, и бормотание вдруг стихло. Зато заговорили глаза: наперебой они спешили донести странную картину.
   Там, в круге света, стоял ворон человеческого роста. На нём - балахон с капюшоном, вроде тех, что любят носить дворовые мальчишки, из штанин торчат тощие лапы о четырёх пальцах, обтянутые грубой кожей. Крылья вскинуты над головой, как будто ворон был учёный и плясал под какую-то популярную мелодию.
   Я икнул... всё это довольно нелепо, но попробуй-ка ты совладать со своей диафрагмой, когда перед глазами такое! Икнул - и ворон подскочил на месте. Капюшон свалился, открыв взгляду плешивую голову с ярко-красными прожилками. Перья там топорщились; кажется, о них можно было порезать палец.
   Птица неуклюже обернулась, облезлый клюв раскрылся... и вдруг стал раззявленным в крике ртом, принадлежащим вполне человеческого вида существу. Я грохнулся на землю на все четыре конечности, пополз прочь, будто паук, пытающийся выскользнуть из тени огромного тапка.
   - Что ты тут делаешь? - воскликнул ворон мальчишеским голосом.- Шпионишь?
   Каким-то образом мой рот оказался полон листвы, мокрых семян и земли. Я не мог ответить. Они как будто пустили корни в глотку. Я узнал Витьку (Витьку-бандюка, как называла его мама), но теперь в голове вихрем носилась добрая сотня сомнений: точно ли это он? Откуда эта чернота на щеках и шее, как будто туда, под кожу, впрыснули чернила? И голос... Мальчишка кричал, но крик этот получался не громче, чем если бы кто-то вопил голосом садового гнома.
   - Отвечай, когда с тобой разговаривают, - шипел Витька, и я вцепился в землю, но это не помогло - она всё равно ушла у меня из-под рук, оставшись только под ногтями. Меня вздёрнули за шиворот, будто кутёнка близорукий старик!
   - Я... прости, - залепетал я. - Я не хотел шпионить. Хотел только посмотреть. Я видел свет, и...
   Скосив глаза на источник света, я увидел старинный фонарь с отворяющейся дверцей, хотя светила там натуральная электрическая лампочка. Этот фонарь венчал трухлявый пень, как вечер тёплого телевизора венчает трудовой день - например, папин. Витька схватил его (фонарь, конечно же, не пень) поднёс к моему лицу, придирчиво его разглядывая. Меня будто бы ударило током: зубы клацнули друг об друга.
   - Ты с третьего подъезда, - наконец проворчал он. - Я тебя запомнил!
   - А ты-ы что, маньяк? - спросил я.
   Пелену, что застилала Витькины глаза, вдруг разметало каким-то внутренним ветром. Увеличенные его зрачки медленно обретали нормальные размеры.
   - Ты видел здесь маньяков?
   - Сейчас вижу, - сказал я, бешено замотав головой. Потом мне в голову пришла не менее пугающая идея, которую я поспешил озвучить. - А может, ты вампир?
   - Книжек начитался? - грубо спросил Витька, разжимая свою огромную лапищу. - Как тебя зовут-то?
   - А ты не помнишь? - пискнул я, торопясь принять вертикальное положение и отряхивая коленки. - Иван меня зовут.
   - С чего я тебя помнить-то должен?
   Не отрывая глаз от Витьки, боковым зрением я как мог изучал местность. Помимо фонаря здесь было множество занятных вещей. Игральные кости, например. Множество перьев и какие-то странные ленточки на ветвях маленькой стройной ёлочки. Витькин рюкзак валялся прямо на земле, как большая голодная жаба, задумавшая всё это сожрать. Будто не в лес попал, а на открытие экспозиции в музее.
   Потеряв бдительность, я с таким суеверным ужасом уставился на птичьи перья, что выражение лица мальчишки поменялось. Он взглянул на меня более пристально, а потом спросил:
   - Ты видел, да?
   - Нет, - соврал я.
   - Ви-идел, - протянул Витька, ухмыляясь и потирая руки.
   - За мной мама должна прийти, - снова соврал я.
   - А она знает, что ты в лесу? - насторожился Витька.
   - Нет. Но она увидит свет и придёт.
   - Ну уж нет! Чтобы взрослые пошли на этот свет? Они же не идиоты, не чокнутые как ты! Скорее всего, твоя мать ничего не увидит. Это свет не для всех. Только для тех, кто готов за ним следовать. Я тебе даже больше скажу - когда я в первый раз сюда пришёл, света здесь никакого не было. Было просто тепло. Тепло, которое чувствуешь внутренностями. Печенью, селезёнкой, и так далее. Я пришёл за ним как на запах хороших сигарет.
   Я пялился на Витьку как на кота, который вдруг заговорил по-немецки. Челюсть его отвисла, глаза широко открыты и, кажется, вот-вот вывалятся из кожаных карманов и упадут на землю. Мне внезапно стало интересно. Страх прошёл, зато пришло ощущение нереальности происходящего. Витька, гроза дворов и вечное бельмо на глазу всех матерей и бабушек у подъезда, стал куском пластмассы, отдалённо напоминающим человека. Я подавил желание протянуть руку и потрогать его лицо только из опасения проделать в нём дыру.
   - Смотри, - сказал Витька, указав на фонарь. - Как думаешь, почему он горит?
   - Электричество?
   - Какое, к чёрту, электричество в лесу? Видишь это?
   Он откуда-то достал и покрутил перед моим носом проводом с вилкой. Фонарь зачах, как цветок, под корнями которого устроили гнездо мыши-полёвки.
   - Ты втыкаешь его в землю? - не понял я, загородив ладонью лицо. Витька, наклонившись, что-то сделал, и к нашему единственному здесь источнику света вернулась воля к жизни.
   - Зажимаю между пальцев, - сказал Витька, подняв ногу и пошевелив пальцами. Тут я увидел, что штырьки вилки и правда зажаты между пальцами его левой ноги.
   Он несколькими ловкими движениями вывернул лампочку из патрона. Она, против ожидания, не потухла, а осталась гореть у него в пальцах.
   - Как ты это делаешь?
   Витька меньше всего в моих глазах смахивал на дешёвого фокусника. Впрочем, я уже понял, что здесь нечто большее, чем просто фокусы. Пожатие плечами, которым он ответил, напомнило мне реакцию отца, когда я спрашивал у него, доедет ли облако, которое он назвал "африканским экспрессом" (экспрессом - из-за схожести с паровозом, а африканским - из-за куцей трубы, которую, как сказал отец, "растерзали грифы и обглодали гиены") до пункта назначения.
   Из зарослей, похожих на спутанные волосы, вдруг появилась тень и метнулась к нам. Я вскрикнул: едва коснувшись круга света, она растворилась в чаще. Тяжёлое, человеческое дыхание мерещилось там, во тьме. Пока мы с Витькой разговаривали, наступила подлинная ночь.
   - Что это?
   - Похоже, собака.
   Витька насторожился. Нижняя губа его как будто наливалась свинцом, сползала вниз, обнажая зубы.
   - Что, просто бродячая собака?
   В свете последних событий, слово "просто" звучало в моих устах так же неестественно, как: "Мама, тараканы по ночам собираются на нашей кухне в группы и устраивают музыкальное состязание".
   - Не обычная. Это одна из ЕГО собак.
   На моём лице так живо читался вопрос, что Витька не мог не снизойти до короткого разъяснения. Кажется, он даже испугался, что у меня сейчас хлынет носом кровь.
   - Маньяк. Сопляк!..
   - Маньяк-сопляк?
   Он разозлился, пошёл на меня, размахивая руками.
   - ОН - маньяк! А ты - сопляк! Из-за тебя я забыл про ритуал... Знаешь, к чему это привело? ОН смог подослать разведчиков! А ещё может натворить делов где-нибудь у нас под носом. О, не удивляйся, если вернёшься и обнаружишь, что твой дом рухнул! Не удивляйся, если всю следующую неделю будет лить дождь с градом или если кто-то из твоих друзей вдруг найдёт на себе клеща, заражённого смертельной болезнью. Просто знай, что всё из-за тебя. Ты всё испортил. Иди домой, там, наверное, тебя уже под всеми диванами ищут. Во всех шкафах.
   - Я не могу, - проскулил я как побитая собачонка. - Предки, наверное, даже не хватились.
   - Почему это?
   Витька остановился, приперев меня к стволу коренастого дуба.
   - Мама и папа ссорятся. Когда они ссорятся, они ничего не видят. Роняют со стола всё, что под руку попадёт. Один раз папа уронил меня, с тех пор я стараюсь держаться от них подальше в такие моменты.
   Вторую причину - что мне до чёртиков страшно идти впотьмах через лес - я благоразумно умолчал.
   Витька сплюнул, едва не пробив в земле кратер. Рявкнул:
   - Тогда сядь и сиди. Смотри, как я буду всё исправлять.
   Приготовления были лихорадочны, движения дёрганы. Он взял в руки игральные кости, сложил вместе ладони и долго тряс, позволяя костям грохотать там, внутри. Под получившийся ритм, казалось, начинала танцевать земля - так может выплясывать дядечка при костюме и с портмоне, не сняв очков, не дрогнув ни единим мускулом на серьёзном лице. Я чувствовал себя будто на качелях, которые с верхней точки готовы ринуться вниз. Чтобы обрести хоть какую-то устойчивость, я протянул руку, имея целью ухватиться за ствол молодой берёзы. И, отпрянув, едва не свалился навзничь: кора была горяча, будто высохшая на пустынном солнце запястье заблудившегося там бедолаги.
   Позволяя рукам делать свою работу, Витька выпустил на волю язык.
   - Каждую ночь я выхожу сюда, чтобы отправить зов духам. Я вызываю их, чтобы потолковать с каждым по очереди и убедить их хранить мой двор от злого человека. Убедить их войти в меня - он похлопал себя по животу, - чтобы я мог охранять. И остальной Круг, выходит, хотя от него мало толку.
   - Что ещё за Круг? - спросил я шёпотом. От всего этого веяло древними тайнами... хотя, что общего с древними тайнами может быть у двенадцатилетнего пацана из городской черты (если, конечно, он не герой детских детективных новелл), не представлял.
   - Дилетанты, - поморщился Витька. - Думают, что спасают мир, хотя речь идёт лишь об одном дворе. Надутые, как павлины.
   Это слово меня доконало. Дилетанты, надо же! Я чуть не взвыл в голос.
   - В тебе тоже это есть, - вдруг сказал он.
   - Что есть? - не понял я.
   - Бездна. Я чувствую её. Вроде дыры в асфальте, куда может угодить колесо твоего велосипеда. В этой дыре может расти трава - настоящая живая трава. Для плохих людей она выше самого высокого забора. Если возвести этот забор в нужном месте, он может здорово помешать их планам.
   - Что это всё значит?
   - Что ты тоже можешь разговаривать с духами. Попробуй. Скажи что-нибудь!
   - Привет! - пискнул я.
   Витька нахмурил брови, так, будто обсасывал косточку от винограда. Где-то наверху закричала сойка, и этот звук, резкий, как скрип ногтей по стеклу, будто убедил в чём-то мальчишку. Удивительно, но он смотрелся естественнее бардака у меня на столе - а это, знаете ли, много значит! Клянусь, в тот момент я хотел бы находиться с Витькой на одном уровне, пусть он и выглядит как затасканный бог умирающего городского парка и окрестных подворотен.
   - Ты ещё не готов, - буркнул он, утратив ко мне интерес. - Приходи сюда один, ночью, с источником света. Садись и жди. Только так ты сможешь с ними познакомиться. Они сами захотят завязать с тобой дружбу. Ты не чувствуешь шаманскую болезнь? У тебя не сводит судорогой конечности? Не болит голова?
   Я подумал, что и в самом деле пару раз просыпался с головной болью. Ноги ломит, но это оттого, что неделю назад перекупался в речке. Так всю неделю и ломит.
   - Я могу разговаривать с тобой с и духами, потому что я очень сильный шаман, - без малейшей скромности сказал Витька. - Круг собирается вместе потому, что они слабаки, и иначе не могут. Но лучше бы тебя тут не было. Страшно отвлекаешь. Знаешь что, давай, тикай отсюда домой. Мы ещё встретимся.
   Это звучало, как обещание порвать мне глотку не сегодня, а как-нибудь потом. Но всё-таки я чувствовал гордость: то, что я сумел раскусить Витьку, сделало меня в его глазах значимым. Из безымянного мальчишки на два года младше (для мальчишек - настоящая пропасть, непреодолимая разница), я превратился чуть ли не в равного - по крайней мере, я на это надеялся.
   Так я побывал на настоящем шаманском ритуале, а заодно понял, что городскую рощу, с которой мы бок-о-бок провели какой-то отрезок времени, населяет нечто большее, чем несколько облезлых белок да ржавых на вид синиц.
   Дома, однако, мне пришлось вернуться к реальности.
   - Где ты был? - набросилась на меня мама. Она была бледна, будто я, как в солнечном детстве, нарисовал её на асфальте мелом. Папа маячил в дверях комнаты, его лицо тоже не предвещало ничего хорошего. - Мы с ума здесь сходили.
   - Гулял, - ответил я.
   Кажется, они хотели устроить грандиозный разнос, такой, какой ещё не видывала история педагогики и воспитания детей, но так были измотаны собственной ссорой, что, переглянувшись, отправили меня спать. Меня же это совершенно не волновало - я пребывал в полнейшем спокойствии. Я видел паука их раздора - он маячил на белом потолке, отбрасывая яйцевидную тень, а потом переполз на стену и спрятался в вытяжке, просочившись сквозь решётку. В затылке, как под куполом цирка, звучал голос: "Только один вечер на арене...", и я, как по мановению волшебной палочки, начинал видеть причинно-следственные связи вещей.
   Я чувствовал боль в суставах, сильно зудели глаза, и мне думалось: "Вот она, шаманская болезнь!"
   Зарывшись, наконец, в барханы кровати, я стал размышлять о том, что произошло. Я всегда ужасно боялся собак, и боялся темноты, и вообще, кажется, всего боялся, но в те минуты, пробираясь по тихому пролеску обратно к дому, думал исключительно о ломоте в собственных суставах. О внутренних органах, которые трением друг об друга, казалось, вот-вот высекут искру. Собачьи лапы стучали где-то неподалёку, тыльной стороной рук я чувствовал звериное дыхание и слышал влажно чавкающий язык. Витька остался позади, но он как будто сопровождал меня всю дорогу до ближайшего фонаря: он бешено хохотал, оглушительно сморкался и раскидывал вокруг себя из рюкзака какой-то мусор - может, это было отравленное мясо для собак. Хлопки в ладоши звучали как разрывающиеся петарды. Если таков он - как сказала как-то наша учительница по русскому: "Будто из пещеры вылез", - то каковы эти духи, с которыми он разговаривает? Духи помоек и вульгарного поведения... Хотел бы я иметь с ними что-то общее?
   Нельзя сказать, что я не мечтал стать таким как Витька - он же невероятно крут! О его манере держаться, о том, с каким достоинством жуёт он кончик спички или зубочистки и проходит мимо, как гусь, заправив руки в задние карманы, можно снимать фильмы. А теперь ещё и это!
   Я твёрдо решил приложить все усилия. Тоже хочу стать крутым! Спасать дворы и целые вселенные, беречь деревья от когтей котят...
   С перепутанными мыслями в голове я уснул.
  
   Следующие несколько дней я прибывал в глубокой задумчивости. Читал словари, перебирая различные варианты слова "шаман" и его производных. Может быть, чтобы всё это мне просто приснилось? Каждый вечер знаменовался бдением на балконе: я изучал однородную, похожую на заплесневелый сыр, массу леса. Папа даже назвал меня старой девой, но мне было всё равно - я искал глазами искорку электрического фонаря, который работает от детских пальцев (как мне удалось выяснить - такого не может быть), но всё без толку.
   В конце концов, в тёплый, разбухший от дождя вторник я заставил себя выйти на улицу. Я был почти уверен, что всё зря, и что тем вечером меня просто похищали инопланетяне, оставив в котелке вариться бредовую идею о дворовом шаманизме... и нос к носу столкнулся с причастными к этому людьми. Пятеро ребят от семи до тринадцати лет, среди которых одна девчонка. Для такого разнородного состава они держались необычайно тихо, не отходили друг от друга ни на шаг, словно близнецы. Никого кроме меня они караулить не могли.
   - Эй, ты! - окрикнул самый старший, худощавый и похожий на ощипанного индюка парень.
   - Я вас не знаю, - сказал я, всё ещё надеясь избежать столкновения. - Меня за хлебом мама послала.
   Но эти пятеро, похоже, точно знали, кого ищут.
   - Подождёт твой хлеб, - сказала девочка. Была она, похоже, на одной из главных здесь ролей - хотя по степени опрятности до остальных ей было далеко. Кепка набекрень, джинсы по колено испачканы в земле, в волосах - будто птичье гнездо. - Отойдём. Нужно поговорить.
   - Куда это?
   Вместо ответа парень, который первым ко мне обратился, показал пальцем на гаражи.
   Я хотел пойти сам, но они схватили меня под руки и повели. Со стороны, наверное, это смотрелось как игра: я не стал вырываться и брыкаться, а поджал ноги и повис на руках своих конвоиров. Но после того как кто-то (скорее всего, девчонка) отвесил мне сзади оплеуху, желание придуряться отпало.
   По мере того как мы шагали между шеренг железных коробок, ручейки пота всё сильнее щекотали мне шею. Не бывает такого, чтобы дети вели себя настолько тихо! Ребята моего возраста могут играть во взрослых сколько угодно, но младшие... Семилетний мальчишка, чей затылок я всё время видел перед собой, не голосил, не грыз ногти и не игрался на ходу в бомбардировщик времён второй мировой. Что-то невидимое занимало его целиком - приоткрытый от удивления рот, движение подбородка в беспомощной попытке уследить за чем-то скрытым от взгляда. Малыш был похож на завороженного цирковым представлением зрителя, которого к тому же вытянули на арену.
   В конце этой затянувшейся сцены мы углубились в лес и, продравшись сквозь заросли орешника, оказались на крошечной полянке, посреди которой лежал перевёрнутый каркас скамейки. Меня толкнули в спину; обернувшись, я едва удержался оттого, чтобы не расчихаться. Пять пар заинтересованных, строгих, досадующих, любопытных глаз не заглядывали разве что ко мне в рот, зато кое-кто совершенно определённо присматривался к моим ноздрям, будто всерьёз собирался увидеть там продетую через кольцо кость, как у африканского аборигена, или ведьмины волосы.
   - Давай, - потребовала девочка. - Сделай что-нибудь.
   - А что нужно делать? - спросил я, чувствуя, как стучат в стенки черепа молоточки паники.
   Все пятеро переглянулись.
   - Как что? Ты хочешь вступить в Круг или нет? Так покажи, на что ты способен.
   Так вот кто они такие... Круг, о котором упоминал Витька! Они похожи на него, как золотая рыбка похожа на матёрого речного окуня.
   - Но сейчас же день.
   - Если ты стоишь того, это тебе не помешает, - сказал старший парень. Насмешливо прибавил: - Думаешь, духи, типа, в отпуске днём, а ночью в очередь выстраиваются, чтобы тебя выслушать?
   Я вспомнил, как Витька притворялся вороном. Мне, конечно, далеко до большой чёрной птицы, воспетой во множестве страшных сказок и фэнтези-историй, но воробышком - да, воробышком можно попробовать обернуться.
   Отчего-то я не сомневался, что получится. Наверное, Витька своим небрежным "в тебе тоже это есть" переставил мебель в моей голове так, что каждая из подъездных старушек, с которыми я прилежно здоровался, войдя туда, воскликнула бы: "Неужели здесь живёт тот вежливый мальчик! Не могу в это поверить!"
   Но не я успел открыть рот, чтобы изложить эту идею, как мои пленители заголосили все одновременно - словно семейка лягушек на болоте, приветствующая наступление ночи.
   - Давай, покажи свои ноги. Если ты и правда из наших, на левой у тебя будет шесть пальцев...
   - А ну-ка, спой для нас. Я знаю, каким у шамана должен быть голос...
   Белобрысый мальчишка сильно младше меня стиснул кулачки. Он явно за меня болел.
   - Возьми камень и сделай из него жабу. И чтоб прыгала!
   Я покачал головой.
   - Могу только обернуться воробьём. Ну, то есть, попробовать.
   Все закивали, кто со скепсисом, а кто с надеждой. Понять бы только, как это работает... Я вообразил тонкие лапы, движения, похожие на движения рук армянки-торговки на рынке, деликатный клюв, которым так удобно подбирать с земли зёрнышки, представил, как я примеряю всё это на себя, словно свежую, ещё дышащую фабрикой и крахмалом, школьную форму. Присев, попытался подпрыгнуть, как маленькая птичка. Запутавшись в ногах, чуть не упал и в отчаянии взмолился неизвестно кому: "Пусть всё получится, и эти люди увидят то, что их удовлетворит!"
   Деревья печально качали головами под свинцовым небом. Они напоминали стариков, которые осматривают новорожденного ребёнка, чтобы признать его неполноценность.
   - Да ты же ничего не умеешь!- послышался голос девочки. - Антон, по-моему, он нас дурит.
   Я огляделся и увидел, что надежда на всех лицах сменилась брезгливостью.
   Старший (именно его звали Антоном) протянул ко мне руку, схватив как щенка за шкирку, потащил наверх, как будто хотел окунуть головой в самое небо. А затем резко, без предупреждения, сыграл на моей челюсти какую-то ужасную мелодию своим кулаком.
   - За что? - прошамкал я, чувствуя, как реки крови выходят из берегов.
   - Я скажу! - воскликнул самый маленький, вытянув вверх руку как на уроке. - У шаманов, таких как мы, зубы вырастают сами собой. И очень быстро!
   - Покажи-ка, - повелительно сказал Антон и, не дожидаясь пока я исполню его требование, полез пальцами в рот.
   Беззвучно рыдая, я перекатывал языком выбитый зуб. Выплюнуть его в рожу обидчику у меня никогда бы не хватило смелости. Перед глазами плясали искры, будто лес вокруг пылал, а дети, что меня обступили, медленно превращались в горстку пепла... я страстно желал, чтобы так оно и было.
   - Ничего, - резюмировала девочка, присовокупив крепкое нецензурное слово. - Витька ошибся.
   Они расступились, дав мне упасть. Ноги не держали, и я скосил глаза: вдруг они уже превратились в воробьиные лапы? Я бы доказал им тогда... доказал, что я не хуже, что тоже могу делать замечательные, волшебные вещи.
   Антон пнул меня ногой под рёбра.
   - Это чтобы ты знал цену, которую придётся платить за попытку выдать себя за шамана. И познал цену нашего разочарования. Держись подальше. Иначе будет хуже.
   Я боялся, что они все будут меня бить, но они просто повернулись и ушли. Было слышно, как хрустит под подошвами кроссовок листва.
   Осколок зуба мешался и будто бы грохотал там, между щекой и языком. Лес полнился тётками с их маленькими мохнатыми собачками, мужчинами, которые кидали палки своим овчаркам. Истекая горькой обидой, я брёл домой. Где они все были, когда меня избивали? Или это тоже часть их зловредной шаманской магии? Меня окликнула баба Таня из двадцать пятой квартиры (её коккер-спаниель по кличке Проппер приветственно лаял), но я не обернулся и ускорил шаг. Она близорука, пусть думает, что обозналась.
   - У тебя вся спина грязная! Ты что, с гаража упал? - кричала баба Таня и смотрела, как я ухожу прочь, качая головой. - Эти мальчишки...
   Родители уже пришли с работы, но, кажется, даже не услышали, как я отворил дверь. С некоторых пор они пребывали в каком-то своём мире, словно прослушивая эфир на большой глубине каждый из своей подводной лодки. Такое повторялось всё чаще, продолжалось дольше. Вставая ночью в туалет, я видел, что в их комнате горел свет и мерцал телевизионный экран, калёным железом выжигая всякий намёк на личную жизнь. Я был уже достаточно взрослый и понимал, что это значит.
   Сейчас нездоровая обстановка дома была мне только на руку. Я просочился в ванную, как следует умылся и засунул грязную майку и штаны в стиральную машину. Щека дико распухла. Я вспомнил, что проглотил выбитый зуб, и вдруг ясно почувствовал его у себя в животе. Казалось, он пророс там, подобно семечку, и внутренности мои раздвигают и перемещают ветви какого-то странного дерева. Я также вспомнил, что наглотался крови, и, почувствовав тошноту, вдруг понял, что обидчикам это не должно сойти с рук. Будь они хоть кругом, хоть параллелепипедом!
   И лучшей местью будет, если я вдруг окажусь не тем, за кого они меня приняли. Если я стану самым могучим шаманом и смогу исполнить такие фокусы, какие ни Антон, ни эта девчонка в глаза не видывали.
   Сегодня же ночью я иду в лес.
   Решив так, я с десяток минут просидел в ступоре. Нужно подготовиться. Витька сказал, что Круг "читает слишком много литературы", а я не хотел иметь с Кругом ничего общего. Поэтому, заставив себя действовать, я не стал искать в интернете книгу "Прикладной шаманизм" или что-то вроде того - всё равно на это не хватит времени. Вместо этого занялся поиском портативного источника света. У папы был мощный фонарик, но вряд ли шаман с фонариком вызовет у духов что-то, кроме гомерического смеха или первобытного ужаса. У Витьки, конечно, была электрическая лампа, но втыкал он её не в розетку, а между собственных пальцев - это далеко не одно и то же. В магазине редкостей и сувениров можно прикупить керосиновую лампу, но - я проверил и даже перепроверил - у меня не хватит денег. У меня не хватило бы денег даже после дня рождения, в те несколько дней, когда я слыл первым богачом на деревне (то есть перед тем, как растратить всё на вкусности, колу и компьютерные игры). Идею запастись свечами я почти сразу отбросил - будет похоже на кладбище, а кладбища я не переношу с детства. Кроме того, свечи очень легко потушить. Одно неверное движение, поднявшийся ветерок - и ты в полнейшей темноте.
   И вдруг я вспомнил про фонари. Да-да, те самые, что стоят вдоль асфальтовых дорожек. Они перегорели давным-давно, но если я сумею заменить в одном из них лампу - он же будет работать, правда? Выглядят они что надо. Отчего-то мне казалось, что духам такие фонари должны нравиться.
   Я знал один фонарь... точнее, знал одно пригодное для лазанья дерево, с которого легко дотянуться до плафона (или как он там называется у уличных фонарей?). Решено! Именно туда я и отправлюсь с наступлением темноты.
   Пока я рылся в коридорном шкафу в поисках подходящей лампочки, мама прошла мимо с несколькими бутербродами на тарелке. Она вновь не заметила разрухи на моём лице - как это можно было не заметить, не представляю. Всё равно, что пройти мимо только что снесённого здания и даже не чихнуть от пыли.
   - Готовишься к школе? Тебе, наверное, понадобится репетитор по математике, как в прошлом году.
   - Да нет, мам. Как-нибудь справлюсь.
   - Ну, как знаешь, милый, - сказала она, скрываясь за дверью комнаты, словно затворившая створки раковины устрица.
   Почему-то я не смог вспомнить, какое сегодня число. На дворе август, точно. Листья на деревьях уже пригубили жёлтого напитка, который скоро разольётся по их венам смертельным ядом. Все настенные календари застряли между июнем и июлем, словно уснувшие на нагретом солнцем камне ящерки.
   Папа допоздна был на работе. У мамы свои хлопоты. Я мучился бездельем. Внутри будто осушали одно за другим болота, в которых прежде прятались мои секреты, и вот они все на виду, и вот - уже не имеют значения. Каждая конечность попеременно считала своим долгом поныть, словно вспоминая о переломах, которых никогда не было.
   Что значит быть шаманом? Почему я хочу им стать? Только ли гнев тому причиной? Сначала я ответил себе "да", хочу наказать тех ублюдков из Круга, показать им, но чем больше думал, тем больше закрадывались внутри меня сомнения. В конце концов, я признался себе: это всё Витька. Он выглядит как человек, который точно знает, что делать в той или иной ситуации. Конечно, он слегка мрачноват, и я боюсь его до колик, но я легко мог представить как он, наплевав на все проблемы, на школу, конфликт с родителями, на друзей и врагов, раскинув руки, бежит по полю вдогонку заходящему солнцу, и там же, среди ароматной ржи, остаётся ночевать.
   Он - идеальный человек, и я хочу быть на него похожим.
   Почти полчаса я ждал, пока мама зайдёт ко мне и пожелает спокойной ночи, но сегодня, видно, снова был не тот день. Поэтому я выключил свет, смастерил из пледа и нескольких подушек подобие тела под одеялом и, тихо прокравшись в коридор, выскользнул за дверь. На самом деле мамино лицо я видел перед сном в последний раз, кажется, неделю назад. Об этом стоило бы поразмыслить, но... не сейчас. Не когда я в паре шагов от силы, которой может позавидовать любой подросток, поклонник комиксов про Ворона и книг о Гарри Поттере.
  
   Неудача поджидала меня уже на начальной стадии плана. Забравшись на дерево и приблизившись к столбу, я увидел, что лампа под плафоном оказалась совсем другой. Она была еле видна в паутине, лежащая на подушке из опрелой листвы, большая, вытянутая, совсем не похожая на то, что я захватил с собой. Какой же я дурак! Мог бы догадаться и всё-таки взять свечи или фонарь. Вернув ноги земле, я отправился в унылый вояж вокруг фонарного столба и останков скамейки, напоминающих стоунхендж. Потом уселся на асфальт, привалившись спиной к стволу дерева, сердито положив ладони на колени. Любой другой сдался бы и пошёл домой. Но не я. Во мне есть одна-единственная упрямая жилка, которая становится твёрдой тогда, когда её об этом не просят, но никогда - в нужный момент. Она всегда себе на уме и как будто лучше меня знает, как поступить. И вот теперь, повинуясь её натяжению, я твёрдо для себя решил: не уйду. Сейчас я больше всего был похож на вора, обдумывающего тёмные дела.
   Укутанные облаком шушуканий и приятных взаимных прикосновений, моё убежище миновали запоздалые гуляки - обнимающаяся парочка. Меня они не заметили. Я смотрел вслед и думал: что может заставить двух людей так хорошо друг к другу относиться? Потом стал думать: исчезни я вдруг без следа - родители хватятся, только заметив, что за завтраком в моей тарелке не убывает каши. И то, наверное, некоторое время будут думать, что я просто зашёл в туалет или ванную.
   Интересно, пришёл ли уже папа с работы?
   Где-то рядом раздавалось тяжёлое, влажное сопение. "Собаки, - подумал я. - Обычные дворовые собаки". Наверное, им одиноко по ночам, когда все сердобольные бабушки отправляются спать, и тогда, сбиваясь в стаи, животные обнюхивают в темноте человеческие следы, грезя о тепле очага и миске с собственным именем. А потом на небо карабкается луна в белом платке-накидке, почтенная дама, и они служат уже ей, вскидывая морды и воя как гиены.
   Эти собаки не лаяли и вообще кроме сопения не издавали никаких звуков, они будто спустились с небес на крыльях и приземлились на лапы с остриженными когтями. Я запрокинул голову и увидел как под свинцовой крышкой туч, словно лепестки белой омелы, носятся летучие мыши.
   И тут почувствовал, что совсем рядом кто-то стоит. Угроза была почти осязаемой - казалось, протяни руку, я мог бы ощутить пальцами ткань одежды.
   "Витька!" - хотел окликнуть я, но сдержался. Присмотревшись, увидел, что это не он, и не кто-то из Круга. Этот человек выше... куда выше, пусть и почти такой же тощий. Рубашка его болтается на костлявых плечах, между рёбер, кажется, можно разглядеть дубы на другой стороне дороги. Лицо у него как лезвие топора... или это и есть топор, занесённый над головой - оттого пришелец и кажется таким высоким? Я вдруг вспомнил слова Витьки, малолетнего дворового бандита: "Двор теперь под моей защитой". Он, кажется, упоминал маньяка... ну да, точно! Я слабо представлял, как ритуалы, большая часть которых наверняка родилась в голове пацана, могут защитить от настоящего маньяка, такого, что расчленяет трупы. Возможно, сам шаман и будет в безопасности, потому что любой уважающий себя маньяк посчитает дурным тоном убить мальчишку, что в одиночку ходит по ночам в лес и пляшет при свете фонаря, но что касается всех остальных...
   Несмотря на то, что я сам примерял к своей голове шапочку шамана, мысль эта не успокаивала. Зажмурившись, я вообразил Витька, безумно хохочущего и распугивающего всё живое вокруг взрывами петард. Помогло. Страх отступил, даже фигура маньяка заколебалась, будто парус под порывами ветра. Возле его ног увивались собаки, с десяток собак, каждая на поводке, разноцветные и разные по толщине верёвки давно уже перепутались между собой. Я чувствовал запах тухлятины из их пастей...
   Он не должен ко мне приблизиться!
   Я вскочил, будто сжатая и отпущенная пружина, принялся скакать вокруг столба. Под моими пятками как будто разожгли огонь, голова пылала. Я хотел бежать до края мира, высоко вскидывая коленки, словно первый марафонец. Нет, я по-прежнему до дрожи боялся тихую высокую фигуру и его домашних (домашних ли?) любимцев, но теперь я знал что делать. Отчаянно разболелась челюсть с выбитым зубом, но я заглушил эту боль другой: подскочил к держащейся на честном слове скамейке и выломал оттуда доску. Теперь саднили ладони. Но ощущать такую боль, боль борьбы, было приятно.
   Я должен защитить себя, только по-настоящему свободный человек может стать шаманом - вот что пытался донести до меня Витька! С доской наперевес я двинулся на маньяка. Собаки на поводках заскулили и принялись отступать, виляя задами. Задние лапы их путались в верёвках. Мои волки наступали на них, рыча и щёлкая зубами. Я сам стал волком, встопорщив на затылке волосы и зачерпнув ногтями столько земли, сколько могло под ними уместиться. Барабанов и бубнов не нужно - и ими я тоже стал, творя ритм собственными пятками. Кажется, духам понравился мой танец: полноте, да были ли эти духи? Или Витька, грохоча петардами и вопя во всю глотку, примчался на выручку? Я захохотал, чувствуя себя слюнявым идиотом, который чуть ли не на старости лет поверил в сказки...
   И тут надо мной, будто над клоуном на цирковой арене, загорелся свет. Я не увидел ни собак, ни волков, ни высокого человека в бесформенных брюках и рубахе на голые рёбра. Только дорожка, убегающая в арку из дубовых и кленовых ветвей, да прорастающие в рыхлой земле жёлуди. Если собаки здесь и были - асфальт не сохранил их следов.
   Я поднял голову к плафону фонаря и увидел, что белый шарик лампочки, похожий на пузырёк воздуха в сумеречном придонном мире, светится слабым, приветливым светом. К нему со всех сторон ринулись тучи мошкары, как будто только того и ждали.
   Спокойствие укрыло меня с головой. Я знал, что стал тем, о ком говорил Витька - настоящим городским шаманом, тем, кто стоит на страже. Нет, храбрости не прибавилось, я вряд ли мог что-то поделать с человеком, который бы по-настоящему желал мне зла... просто шаманы - они другие. Им никто не указ. Творят своё древнее волшебство, сигая по гаражам, сажая семечки от ворованных яблок в бесплодную, мёртвую землю, слушают, как бьётся сердце новорожденной сосёнки, на полном серьёзе разговаривают с голубями, сидя на бордюре между забором и мусоркой. Учителей они игнорируют - чему, интересно, почтенные матроны и серьёзные, бородатые мужчины могут научить сбежавших из клетки мышат? И даже родители про них забыли... горько признавать, но сидя под слабо светящимся фонарем и размышляя, я решил, что кусок пирога, лежащий у меня на тарелке, гораздо слаще. Витька бы сказал: "Бери сейчас, впейся в него зубами - плевать, что будет потом!" И я намеревался так поступить.
   С приходом утра (Уже утро! Я что, потерял счёт времени?) пришла усталость, а вместе с ней - понимание, что я себя изменил. Что-то подвинулось в голове, громоздкий, скучный шкаф открыл люк в подземелье, полное загадок. Моя жизнь теперь изменится.
   Я поднялся, отряхнул одежду от росы и пошёл домой. Нужно вернуться прежде, чем проснётся мать.
  
   - Ты что-то задумал, - утверждал Димка, мой лучший друг. Вместе мы намотали великах многие километры, стартовав от беседки во дворе детского сада (вокруг которой, радостно хохоча, нарезали круги тогда ещё на трёхколёсных велосипедах).
   Он был прав - последние несколько дней я пребывал в замешательстве. Дома установился относительный порядок: мама и папа снова помирились. Вопрос - надолго ли? Они тщательно избегали скользких тем, разговаривали обо всяких пустяках, словно два поезда, едущих по разным колеям, которые никогда не пересекутся. Иногда мне хотелось собрать их в одной комнате и спросить: "Мама, папа, почему вы избегаете друг друга?" Но я молчал. У меня было о чем подумать.
   - Перевернуть мир, - сказал я, чтобы отделаться. На самом деле я думал перевернуть себя, чтобы вытрясти из тёмного чулана собственного сердца всё, что там спрятано.
   - Широко замахнулся, - улыбнулся Димка.
   Мы, находясь на вершине холма и приняв позы двух ковбоев обозревающих собственные владения, восседали в сёдлах велосипедов. Димка наслаждался тёплым утром и жевал "самокрутку" из листьев подорожника и мяты, я старался ему подыгрывать, как мог. После памятной ночи меня трудно было узнать... да что там - я сам себя не узнал, шарахнувшись вчера ночью по дороге в туалет от отражения в зеркале! Холм, окружённый солидными многоэтажками с ощетинившимися антеннами, угрюмо молчал - последний боец, вынужденный сдаться в плен чужой армии. Может, на его макушке располагалось селение древних людей - кто знает? Он давно уже не производит впечатление ни на кого, кроме мальчишек, катающихся с него на велосипедах и на санках, да старух, ползущих вверх на поклон к "самому дешёвому магазину". Зато мы с Димкой, стоя на вершине, видели абсолютно всё, что нам было нужно. Школьное футбольное поле, над которым в любое время года висела пыль. Скамейки под зонтиком, похожим на севшую на чужую планету ракету. Гаражный массив и тёмно-зелёную "бороду земли", тяжело лежащую на ржаво-металлическом воротнике. Я пытался держать глаза подальше от тех мест, но получалось не очень; будто духи, с которыми я, якобы, установил контакт, через каждые три минуты звонили мне и спрашивали: "Как дела? Не скучаешь?"
   Поэтому я почти обрадовался, когда нас настиг резкий, похожий на воронье карканье, окрик:
   - Эй, пацан!
   У Витьки не было велосипеда - такому крутому парню как он, велосипед не нужен. Он ездил на мотороллере, похожем на доисторического монстра. В нём всё время что-то хрипело и лязгало.
   - Это он тебя, - сказал Димка. Он вжал голову в плечи и, кажется, готов был рухнуть без чувств вместе со своим велосипедом. "Самокрутка" смешно прилипла к уголку его рта.
   Впрочем, я и сам знал, кто из нас двоих нужен Витьке.
   - Я сейчас, - сказал я, слезая с велосипеда.
   - Ты что, хочешь идти к нему? Это же Маломут! Он будет над тобой издеваться. Может, даже побьёт.
   Витька был известен как Витька-маломут, от слов "Мало" и "Мут". Какая-то бабка во дворе назвала его так, с тех пор прозвище и приклеилось.
   Я не слушал.
   - Вы что, теперь друзья? - крикнул вдогонку Димка, не особенно рассчитывая на ответ.
   - Слышал, ты сталкивался с ребятами из Круга, - сказал Витька, ковыряясь спичкой в зубах. Я с интересом рассматривал мотороллер, к боку которого мальчик прислонился. Во дворе рассказывали разные небылицы: будто Витьку видели едущим на этом мотороллере по небу; будто на том же мотороллере он сигал по гаражам с крыши на крышу, словно большой кот по деревьям.
   - Приходилось.
   - Не обижайся на них. В большинстве своём они просто снобы, опьяневшие от появившихся возможностей и начитавшиеся рассказов о супергероях. Я бы прихлопнул их одной ладонью, если б это было нужно.
   Я открыл рот и оттянул пальцем щёку.
   - Когда у меня отрастёт зуб?
   Витька расхохотался.
   - Это молочный зуб. Когда-нибудь вырастет постоянный. Или как они там называются?
   - Но эти... из Круга говорили, что у шаманов зубы растут очень быстро.
   - Они слишком верят журналам и книжкам.
   Он оттянул справа нижнюю губу и продемонстрировал изъян в челюсти. От того, что у нас нашлось что-то похожее, у меня потеплело в груди. Выбитый зуб, из-за которого я так сокрушался всего несколько дней назад, больше не имел никакого значения.
   - Видел его?
   - Я сразу его проглотил, - внутренне тая, сказал я.
   Витька подождал пока до меня дойдёт, что он имеет ввиду вовсе не мой многострадальный зуб.
   - Кажется, видел...
   Теперь, по прошествии времени, всё пережитое той ночью казалось не существеннее корки хлеба, которую забыл доесть за обедом.
   - Очень высокий. Он стоял и смотрел на меня, а потом исчез. Ну, или ушёл. Не знаю.
   - Он был один?
   - Не один. С собаками. Во всяком случае, мне так показалось. Мои волки его прогнали, - ляпнул я и затаил дыхание, боясь, как бы мой новый приятель (о, я отчаянно на это надеялся) не обернулся вдруг драконом и не начал меня высмеивать.
   Но Витька не обратил на этот оборот никакого внимания.
   - Очень хорошо. Значит, вы познакомились.
   - Он... мог причинить мне вред?
   - Его псы к тебе даже не притронулись. Пока эта местность под нашей защитой, ничего плохого здесь не случится. Лето ещё длится. Осенью мы станем слабее, гораздо слабее, но, пока это в наших силах, мы не дадим листьям желтеть, не дадим полить дождям, а детям - пойти в школу.
   Я выпятил губу - что можно сделать с числами в календаре? Наверное, вся глубина недоумения отразилась на моём лице, потому как Витька снизошёл до объяснения:
   - В прошлом году нам удалось растянуть лето на сто семнадцать дней. Ты ничего не заметил? Что ж, ты и не должен был. В этом? Оно длится уже достаточно, а статистику мы подведём, как только всё закончится. Считать дни - плохая примета. Шаманы никогда не смотрят в календарь. Это для простых людей, обыкновенных взрослых, и что они там видят - нас не касается. Мы творим с этим миром всё, что захотим.
   - А этот маньяк... он может уйти отсюда... в другое место?
   Витька передёрнул плечами.
   - Пока ещё он здесь живёт и, видно, всё ещё уверен в своих силах.
   - Почему бы не сдать его в полицию?
   - Легавые ничего не найдут. Я знаю лишь об одном убийстве, которое он совершил, да и то, не действием, а бездействием. Причастность доказать практически невозможно. Все же остальные пока не вышли за пределы его головы. Нужно приложить все силы, чтобы всё так и оставалось. Кроме того, мы, шаманы, никогда не идём к легавым, - сказал Витька, заткнув большие пальцы за резинку шорт. - Эта наша проблема, и нам с ней разбираться.
   И мы разбирались, как могли, продлевая сезон. Витька учил меня курить и воровать из хлебного ларька вкуснейшие булочки с маком. Он воровал, а я просто стоял и смотрел - но поглощали мы их потом вместе. По вечерам разводили в лесу костры и с воплями прыгали через них. Жгли покрышки на заднем дворе уснувшей школы. Рыли могилу для первоклашки, малолетнего брата Машки из Круга, чтобы в шутку "принести его в жертву", но он испугался и убежал. Мы вдоволь попугали детей и старушек: вымазывали лица сажей и выскакивали перед ними из кустов. Подбирали оставленные без присмотра корзинки и пакеты с грибами, тырили у суровых, ничего не боящихся (или просто близоруких) дедков рюкзаки, чтобы потом, расположившись в одном из множества укромных лесных местечек, пожарить изумительно-свежие опята на костре, насадив их на палочку. Среди кустов бузины и чубушника бродили тигры средней полосы - большие полосатые коты, с которыми можно состязаться в прыткости и скорости.
   Витька говорил, что всё это "держит лето в узде" и не даёт ему кончаться. Это не похоже на ритуалы, соглашался он, но духи с благодарностью принимают такие жертвы.
   Я содрал в своей комнате все календари, повесив на их место плакаты с собаками и танками. Родители ничего не заметили. Конечно, они заметили, что я стал весь день пропадать на улице, папа поначалу даже радовался, замеряя толщину пыли на клавиатуре компьютера и стопке дисков.
   Сегодня мы вновь были лихими индейцами современных джунглей. Чахлый лес ревел от восторга, глядя как мы появлялись перед припозднившимися бегунами или гуляющими парочками и вели вокруг них свои дикие шаманские пляски, бешено хохоча. Потом разожгли костёр и стали жарить грибы, припрятанные в дупле старого дуба.
   - Что это за духи, к которым мы обращаемся? - спросил я у Витьки.
   - Духи юности. Предки... наши родители, бабушки и дедушки, и дальше - пра, пра, пра... не представляю даже, как далеко - в их юном, ребяческом возрасте. Такие же, как мы. Даже если сейчас они живы - самих себя они давно уже потеряли. Но это только мои домыслы. Никто точно не знает, кто они и как выглядят. С ними могут общаться только дети - кто-то вроде нас. Взрослые прячутся от очевидных вещей в панцири, как черепахи, и не видят ничего кроме своих проблем.
   Он смерил меня долгим задумчивым взглядом.
   - Не знаю как ты, а лично я не собираюсь взрослеть.
   - Ты куришь. Курение сокращает жизнь. Значит, ты быстрее взрослеешь, и стареешь тоже быстрее.
   Витька обнажил холодную как лезвие улыбку.
   - Своё двадцатилетие я планирую встретить в землянке на берегу озера. Так, чтобы разбежаться, прыгнуть в ледяную воду, доплыть до другого берега, сесть среди камышей и закурить - как сейчас, ...и не спрашивай, где бы я взял сухую сигарету и спички. Заранее бы припрятал. Кроме того, рано или поздно наступит одно прекрасное лето, которое просто возьмёт и так никогда и не закончится. Лето, в котором мы навсегда останемся такими, какие мы есть - ради него всё и происходит.
   Мы помолчали, думая каждый о своём. Стрекозы, жужжа, проносились мимо, как истребители. После грибов пришёл черёд абрикосовых косточек, которые Витька закопал в золу: он сказал, что если их прокалить и съесть середину, твоя макушка станет нечувствительной к солнечным ударам.
   - К тебе можно зайти, помыться и переночевать? - вдруг, как бы между делом, спросил он.
   - У тебя что, нет дома? - удивился я, пробуя ногтем гриб на готовность.
   - Так можно или нет? - разозлился Витька. - Отвечай прямо.
   - Не думаю. Мама мне даже кошку заводить не разрешает.
   - Я что, тебе как кошка? - вспылил мальчишка. Подумал и отмахнулся: - Переночую на улице. Не привыкать. На то оно и лето, чтобы жить где хочешь. Тепло! Комары не сильно донимают, зато какие звёзды!
   - И давно ты так... ночуешь?
   Витька вмиг сделался угрюмым.
   - Не твоё дело. Где хочу, там и ночую.
   Я не стал спорить - я всё ещё боялся, что он отошлёт меня прочь. Я пока ещё ночевал дома. Хотя штормы и прочие катаклизмы, которые случались, когда оба родителя вдруг сталкивались на кухне, не подогревали желание туда возвращаться. Поодиночке они превращались в куски льда, которые не растопить никаким теплом. Мама тихо плакала, закрывшись в своей комнате. Отец сидел, бездумно уставившись в телевизор. Это одиночество было как открытый газ: одной искры достаточно, чтобы он вспыхнул. Поэтому я научил себя быть тишайшим существом на земле, появляться и исчезать за мгновение до того, как взгляд папы-Минотавра или мамы-Тесея наткнётся на меня в пространстве лабиринта, в который превратились три комнаты и кухня. Если из этого противостояния родится легенда - мне уготована в ней роль одного из безымянных юношей, предназначенных к съедению чудовищу.
  
   С шаманами из Круга я встретился во второй раз при совсем других обстоятельствах. Они были робки и сконфужены - песочница, в которой мы собрались, источала сегодня тепло, будто специально для меня. Я ни на минуту не выпускал из головы, что Витька - он, кстати, тоже был здесь - не питал перед Кругом особого пиетета - он, как лев гиенам, лишь позволял находиться рядом.
   - Ты это... извини за то, что я тебе врезал, - сказал Антон, неловко попытавшись хлопнуть меня по плечу. Получилось плохо.
   Зуб - на месте выбитого - меня никто не попросил продемонстрировать, однако я с удовольствием демонстрировал волчий клык, выросший буквально на пустом месте. Я вёл себя безобразно: ругался с Машей, бросался песком в глаза Данилки - самого младшего шамана, беспощадно высмеивал страхи и дурацкие суеверия членов Круга. Они смотрели на меня с возрастающим ужасом, а Витьке, кажется, было плевать.
   На этой встрече главной темой был маньяк.
   - Он не хочет, чтобы лето длилось вечно, - взахлёб рассказывала Машка. - Это злой человек. Он прямо-таки спит и во сне видит, как отправить всех детей в школу. И я знаю, зачем ему всё это понадобилось. Он серийный убийца, а у серийных убийц всегда обострение осенью. Будет караулить нас за гаражами, а потом убивать и хоронить у себя в погребе. Помнишь, год назад пропали близнецы из сто сорок девятого дома? Говорят, будто они сбежали от родителей, потому что отчим колотил их. Или переехали к настоящему отцу. Но это всё сказки. Их убили. Эти двое - те, о которых мы знаем, а сколько таких, об исчезновении которых родители предпочитают замалчивать! Вот, например, кто-нибудь видел этим летом Полинку из четвёртого подъезда?
   - Она, вроде, в деревню уехала, - сказал кто-то.
   - Цыц, - перебила девочка и ткнула пальцем в небо, словно человек, о котором они говорили, восседал на одной из веток над их головами. - Говорю вам - погреб у него полон человеческих костей с прошлой осени. И, конечно, не нужно забывать про машины.
   - Что за машины? - спросил я, удивлённый возникшему в голове образу богатея в тёмных очках, у которого в подземном гараже ты обнаружил достаточно (для любого мальчишки) автомобилей для того, чтобы остаться там навсегда. Этот образ никак не вязался с тем, что я видел... вернее, ощущал в лесу. - Он их что, коллекционирует?
   - Не те машины, - замахала руками Маша, - Другие! Механизмы, которые приближают зиму. Любой кусок железа, который попадает ему в руки, становится частью этих машин. Мы следили, мы видели - когда он выходит из своего гаража поздним вечером, лицо у него покрыто копотью, а руки в масле. Из карманов торчит то гаечный ключ, то отвёртка... как ты думаешь, для чего всё это нужно? Разве ты не замечал, как дрожит земля, особенно лунными ночами? Ну да, куда тебе, ты домашний мальчик. Так вот, знай, что он трудится вовсю, чтобы оборвать жизнь лета, и оно рано или поздно станет его первой жертвой.
   Она огляделась - вокруг вздымали свои мускулистые ветви-руки типичные для самарских дворов тополя. Воробьи рылись в земле или дрались из-за крошек, разбросанных сердобольными бабушками.
   - С наступлением осени эти места станут непригодны для шаманов. И, самое главное, - станет непригоден лес.
   Я хотел было высмеять и эти страхи, но, вспомнив ту ночь - ночь, которая меня изменила, промолчал. Глаза всех присутствующих - кроме Витьки, который вытащил сигарету и закурил - взошли на лица, как с добрый десяток полных лун. Если бы мой новый приятель не был самым большим засранцем на всём белом свете, я бы подумал, что он и есть этот таинственный незнакомец, который хочет, чтобы лето побыстрее опустошило свои склады, обнулило счета. Но, зная Витьку... нет, только не он.
   После того, как все разошлись, мы с ним долго сидели на берегу небольшого озера в парке неподалёку, наблюдая за сонными рыбаками, в ногах которых купались обнаглевшие голуби. Витька довольно быстро заснул, пригретый солнышком, а я грыз травинку и думал. Действительно ли лето продлится вечно, как то обещает Круг? И что же - нам тогда вечно останется по десять-двенадцать лет, а родители мои вечно будут в разладе?
   Загадка.
   У Витьки дома тоже было не всё в порядке, и поэтому он оттуда свалил.
   - Моя мать умерла, - рассказывал он. - Два года назад.
   - Как это случилось?
   - Её убил отец.
   - Значит, твой отец убийца?
   Витька пожал плечами.
   - Он горький пьяница, только и всего. Был таким. Сейчас не знаю. Выглядит почти нормальным, но мне уже всё равно. Он не помог матери. Валялся пьяным, в то время как она приняла все эти таблетки. Он мог бы вызвать скорую, попробовать её откачать, но нет.
   Я промолчал. Не знал, что на это ответить. Витька продолжал:
   - Это случилось уже после того, как я ушёл из дома. Но началось гораздо раньше. Я всё время сидел в своей комнате. Сидел и слушал, как мама упрекает отца. Их бесконечные ссоры, битьё посуды. Отцовский пьяный бред. В такие дни я не включал свет, просто сидел там, в темноте, один, боясь, как бы они не вспомнили про меня. Наверное, тогда и зародилось моё шаманство. Я чувствовал, как что-то проникает в меня через кожу. Что-то прорастает.
   - И что же это? - спросил я.
   - Настоящим шаманом может быть только одиночка. В тебе тоже это есть. Ты станешь отличным шаманом.
   - Одиночка - это как?
   Витька проявлял потрясающее терпение.
   - Это тот, кто ото всех далеко. Одиночка не смотрит по сторонам, зато в себя заглядывает так глубоко, что видит скрытые от других вещи. Он должен оставаться с ними наедине - каждый день.
  
   Довольно скоро я встретился с маньяком лицом к лицу. Мне всегда было интересно, как выглядят и чем занимаются маньяки, когда не убивают людей. Оказалось, маскируются они довольно неплохо. Они могут жить через дверь от вас, могут ходить в один с вами магазин и приветливо беседовать с продавщицей.
   Мы с Витькой, как всегда, шатались по улицам, когда увидели его. Я бы никогда не обратил внимания, если бы Витька не схватил меня тогда за локоть.
   - Развернись!
   Мальчишка надул щёки, будто набрал полный рот пчёл.
   - Вон тот мужик, - пробубнил он. - Это он!
   Я не стал переспрашивать. Я сразу понял, кого Витька имеет ввиду. Оборачиваясь, я почувствовал тыльными сторонами ладоней тёплое собачье дыхание, услышал клокотание в животных глотках. Мои чувства обострились до предела, в желудке стало невозможно горячо.
   Этот был костлявый мужчина в мешковатой рубахе и брюках. Солнечные спицы прошивали его жидкую седую шевелюру насквозь и будто пытались связать из неё шарф. На носу - маленькие очки с зелёными стёклами, уголки губ опущены книзу, а кисти рук, сжимающие поводки, блестят нездоровым блеском. Я не сразу вспомнил, что говорила Машка: "Он работает в гараже, разбирает старые автомобили. Ремонтирует двигатели. Ужасный тип".
   Меня прошиб пот - бороться со взрослым? Ребят, конечно, много, и Витька, конечно, лучший шаман на планете, отважный пиратский капитан фрегата под названием "Круг", но мир детей чаще всего разбивается вдребезги, как красивая ёлочная игрушка, при столкновении с такой массивной, неуклюжей, но прочной штукой как мир взрослых.
   Мужчину окружали собаки; каждую вторую должно быть покусали бешеные лисы, не иначе. На нас он не смотрел: собственные подопечные доставляли изрядно проблем. Дворняги грызлись между собой, сопели, лаяли, путали поводки, присев, мочились под ноги своему хозяину. Задрав морды, искали на деревьях кошек. Две или три собаки, повернув головы в нашу сторону, тихо, но явственно рычали.
   - Да это же дядя Филипп, - прошептал я. - Живёт в первом подъезде. Мама говорит, что он чокнутый. Как я раньше не догадался, что это он - собачий маньяк? Всё же было очевидно!
   Теперь, наблюдая за движением глаз на загорелом лице, за тем, как непрестанно ходит туда и сюда кадык, будто его хозяин занят поглощением воды, как уголки губ тяжелеют и темнеют на глазах, я видел, что в этом человеке есть двойное дно. Многие говорят, что дети склонны видеть то, что не замечают взрослые. Сейчас я готов был завопить от досады: "Почему никто больше не замечает? Почему за этим человеком не ходят круглосуточно полицейские, почему никто не отберёт у него собак и не сдаст в питомник, чтобы он не мог ни на кого натравить свою свору, почему... почему..." Это как "устами младенца глаголет истина", только, наверное, в этот раз глазами. Мы с Витькой, конечно, достаточно далеко ушли от возраста, когда только орут и делают пи-пи в пелёнки, но недостаточно для того, чтобы перестать видеть очевидные вещи.
   Что там под этим вторым дном? Револьвер злых намерений? Окровавленный нож чёрных мыслей?
   Витька, дав мне посмотреть, схватил за рукав и потащил прочь, за угол дома.
   - Думаешь, он нас узнал? - задыхаясь, спросил я.
   - Меня-то уж точно, - сказал Витька не без удовольствия. Ему импонировала вселенская известность. - И остальных. У него нюх на Круг. А вот тебя - может, и нет. Ты не из наших.
   Я не стал говорить, что мы уже встречались, более того - встречались посреди ночного леса. В тот момент я был согласен на всё что угодно, лишь бы не признаться себе, что этот тип с залысинами и подбородком, напоминающим упавший с неба осколок лунного камня, знает меня в лицо.
   После этого всё покатилось под откос, будто дядя Филипп одним своим присутствием навёл на нас порчу. Витька раздобыл где-то стоптанные сапоги, рюкзак "Ермак", из карманов которого торчали увядшие одуванчики с прошлого лета, и ушёл в поход, сказав, что ему нужно побыть одному и подумать. Я болтался без дела, настраивал скорости на велосипеде, спустив его к подъезду. Забравшись в одно из наших с Витькой потайных мест, читал старые книги. Стояли одинаковые как братья-близнецы душные дни - как жертвы катастрофы в фильме ужасов, они склоняли ко мне лоснящиеся зноем лица и шептали: "Берегись... смотри в оба..."
  
   Когда несколько дней спустя ко мне подошли Маша и Антон, угрюмые как никогда, я почему-то сразу вспомнил нашу встречу с дядей Филиппом, слывшим в среде шаманов ужасным маньяком и похитителем детей.
   И понял: "Что-то случилось".
   - Нужно поговорить, - сказала девочка без предисловий.
   - Как в прошлый раз? - спросил я, паясничая. Несмотря ни на что, я был рад их видеть.
   Маша замотала головой.
   - Это насчёт собачьего маньяка.
   - Слушай, я ведь уже извинился! - влез Антон. Он явно не был настроен на препирательства.
   Заметив озабоченную складку возле губ Антона, видя, как вытянулось лицо Машки, я кивнул. Что-то случилось, и я должен об этом знать.
   Мы отошли за гаражи, пиная мусор и здороваясь с автолюбителями, которые по старой привычке качали головами и грозились сдать нас в полицию за беганье по гаражам. Былого задора я в моих спутниках не чувствовал. Что-то несомненно случилось.
   Удостоверившись, что нас никто не видит, Машка выпалила:
   - Мы не справляемся. Мама вчера не пустила меня на улицу. Она была трезвой, впервые за две недели, и сказала, что уже двадцать восьмое число. Августа, конечно же. Сказала, что через несколько дней в школу.
   Я вдруг заметил, что она чуть не плачет. Антон скрипел зубами, словно он сам не человек, а клетка, внутри которой металось рассерженное животное.
   - Понимаешь, что это значит? - наседала Машка.
   Я покивал, хотя ни черта не понимал. В моей голове проносились тысячи мыслей, попытки поймать хотя бы одну, чтобы обдумать тщательнее, не увенчались успехом.
   - ОН набрал силы и двигает время вперёд! И мы ничего не можем сделать. Наше шаманство бессильно... и оно станет бесполезно, как сброшенная змеиная шкура, как только наступит осень.
   - Что тогда будет? Убийство?
   - И не одно, - хмуро сказал Антон. - Этот тип всех нас знает в лицо. Сколько раз мы пытались отравить его собак! Сколько раз поджигали покрышки возле его гаража! Пытались взорвать что-то из его странных механизмов. Три раза он ловил Малыша, дважды Машку, один раз меня - каждый раз нам так или иначе удавалось улизнуть или отбить своих. В общем, он узнает нас, даже если встретит в галерее кривых зеркал. Ты - новое лицо, новый ребёнок в районе. Тебя он не видел ни разу.
   - Он видел,- сказал я. - Той ночью, когда я стал шаманом. Стоял так близко, что я мог протянуть руку и погладить одну из этих жутких собак.
   - Это другое, - мягко сказал Антон. - Там ты был не человеком. Ты был энергией. Понимаешь? Комком вселенной, из которого предки смотрели на мир. Послушай, мне очень жаль, что мы тебе не поверили. Прости ещё раз за этот зуб.
   Я подумал, что они вновь надо мной смеются, и принялся спешно готовить подходящий ответ - такой, который опустился бы на голову Антона, словно ком снега с крыши, но он, наверное, прочитав что-то в моих глазах, выставил перед собой ладони. Только теперь голова, в которой нарастал колокольный звон, немного остыла и начала, наконец, штамповать мысли.
   Витька мог оборачиваться натуральным вороном. Кем же я со стороны казался в ту ночь? Антон сказал "предки" - значит - седым стариком? С другой стороны, Витька говорил, что эти предки навечно застряли в детстве... так что же - сопливым малышом, сидящим посреди ночного леса, раскинув ноги и играющим с кленовыми листьями? Или воробьём, которым я себя изначально воображал?
   В любом случае он видел не мальчишку с карими глазами и курносым носом.
   - Что от меня требуется? - спросил я, стараясь подражать голосу Витьки. - Подойти к нему сзади и пнуть?
   Машка и Антон переглянулись. Они так и не признали во мне своего - признали шамана, но не члена Круга. Впрочем, я и сам не стремился становиться частью какой-либо геометрической фигуры. Я полностью разделил идеи Витьки.
   - Ты должен проникнуть к нему в гараж.
   - Ради чего? - я пожал плечами. - Мне и без этого неплохо живётся. На днях мы с Витьком расколотили стёкла в заброшенном фургоне на соседней улице. Вот это была веселуха! Кроме того, мне всё ещё хочется жить.
   - Разве ты не хочешь ещё что-нибудь успеть за это лето?
   - Мне всё равно. Осенью тоже неплохо.
   На самом деле я слукавил. Мне было совсем не всё равно. Я мог сколько угодно считать себя самостоятельным, но родители мне всё ещё родители, и они способны заставить ходить меня в школу.
   Кажется, Маша это поняла. Она толкнула Антона локтем и сказала:
   - Ты больше не сможешь быть шаманом. Духи не будут тебя слушать, они впадут в спячку до следующего лета.
   Я предпринял последнюю попытку утопить моих собеседников в сарказме.
   - Да неужели? То есть, твои духи следят за календарём и с наступлением первого сентября все дружно забираются по постелям?
   Антон приблизил своё лицо к моему. Глаза его фанатично блеснули.
   - Наши духи. Ты теперь их проводник в наш мир, как и все мы. А календарь - всего лишь символ. Не придавай ему значения. Август в любом нормальном календаре давно бы уже подошёл к концу, и только у нас он сочится, как питьё из детской бутылочки.
   Он переглянулся с Машей, и она сказала, невесело усмехнувшись:
   - Просто у него младший брат. Так что? Ты в деле?
   Подхваченный волной внезапного страха, я отступил и, споткнувшись, едва не полетел макушкой вперёд в канаву.
   Антон выпрямился и продолжил:
   - Всё очень просто. Он механик. Где-то там, под землёй, есть механизм, который отматывает вперёд сутки и целые сезоны. Иногда во время ритуалов чувствуешь его сопротивление. Будто пытаешься достать из колодца полное ведро, и стоит немного ослабить хватку, как ворот даст тебе по носу. Филипп часто ходит в лес. Мы видели, как он собирает топливо для своей машины. Остатки старых аккумуляторов. Дёрн. Стеклянные бутылки. Один раз кто-то из наших видел, как он выкапывает с кладбища домашних животных, кости кошек и собак. Не знаю, что за желудок у этого механического монстра, но он не чурается ничего.
   - Что же я могу сделать? - спросил я.
   - Сломать, конечно, - Машка сложила руки вместе и хрустнула суставами. - Иначе лето кончится, и мы все, как простые смертные, пойдём в школу. Глазом не успеем моргнуть, как эта машина будет питаться телами детей. Быть может, твоих одноклассников.
   Я кивнул, и она, вдруг сделав шаг вперёд, порывисто меня обняла.
   - Мы знали, что ты согласишься!
   - Мне нужно посоветоваться с Витькой.
   - Нет времени, - Антон покачал головой, по-медвежьи почёсывая затылок. - Витьки сейчас нет в городе, а лето может закончиться в любой день. Думаешь, он погладит тебя по голове, зная, что ты мог что-то сделать и бездействовал? Машина набрала силу. Глазом не успеешь моргнуть, как наступит ночь, а за ней - сразу первое сентября. С деревьев начнут опадать листья.
   Мы все одновременно посмотрели на небо. Какой-то нерадивый художник размазал по нему белую краску облаков.
   - Хорошо, - сказал я, на этот раз полностью отдавая отчёт в своих словах. - Я сделаю это.
   Антон приподнял верхнюю губу, продемонстрировав клыки. Хлопнул меня по плечу так, что я едва не выплюнул собственный язык.
   - Вот так бы сразу. А то строил из себя непонятно кого. Пойдём-ка, составим план.
  
   К ночи я, как рыцарь собранный слугами и прекрасными дамами в дальний поход, был готов выступать. В рюкзаке лежали: связка сосисок для собак, фонарик, несколько оберегов, жужжалка, сработанная Малышом из крышек от пластиковых бутылок и бечёвки - он утверждал, что это отвлечёт маньяка, и я с благодарностью принял подарок, обещая, что в случае чего обязательно ею воспользуюсь. Набор отвёрток и несколько разнокалиберных гаечных ключей, которыми предполагалось разобрать машину на винтики, в конце концов из рюкзака выкинули, справедливо решив, что этого добра в гараже и так навалом. Кроме того, весь этот хлам беспардонно гремел в рюкзаке и мог меня выдать.
   Было обидно, что не удалось напоследок поговорить с Витькой, но я решил, что предстану перед ним уже будучи повсеместно признанным героем.
   Убежище маньяка находилось на окраине гаражного массива; куда больше оно напоминало землянку. Со стороны леса всё поросло мхом и вьюном, крыша похожа на сторожевого пса, навострившего уши - из своего свежего опыта я знал, что такого типа крыши грохочут как пустая жестяная банка, когда по ним прыгаешь. Она скрежетала, когда ветки растущей рядом липы стучали или проводили по ней своими крючковатыми, усыпанными мелкими листочками пальцами. Из крыши выходило несколько труб; Антон сказал, что оттуда пахнет миндалём.
   - Иногда такой дымище начинает валить, что хоть беги, хоть падай. Глаза ест.
   Пока мы прятались в кустах и наблюдали, прибежал Машкин брат. Даже не взглянув на меня, он стал докладывать, обращаясь к Антону; быстрый, невнятный шёпот напоминал мне возню мышей под полом деревенского дома:
   - Ушёл пятнадцать минут назад! Денис проследил за ним до барсучьей аллеи, но дальше не пошёл. Все собаки при нём. Замок стандартный. Соседи не замечены. Какие-либо ловушки снаружи отсутствуют... а вот внутри - не ручаюсь!
   Антон покивал, цепко взял меня за локоть.
   - Мы давно уже подобрали ключи. Сейчас как никогда удачный момент.
  
   Раскрыв рот, я смотрел на гараж, в который мне, молодому неопытному диверсанту, предстояло забраться. В нём были даже окна, забранные массивными решётками в палец толщиной, а стёкла такие грязные, что в них должно быть не проникало ни лучика света. Он производил внушительное впечатление и призывал десять раз подумать, прежде чем к нему приблизиться - будто грозный дед с позеленевшими от времени усами, бывший в первую мировую войну лётчиком... и всё ещё хранящий в сундуке заряженную винтовку Мосина.
   - Иди, - шепнула Машка, взяв меня за плечи и легонько подтолкнув. - Ты сможешь!
   И я пошёл.
   Дверь затворилась, тихо клацнув засовом и оставив меня в полнейшей темноте (в окна действительно не проникал свет). Антон сказал: "Если вдруг маньяк вернётся, ничто не должно навести его на мысль, что внутри кто-то есть". Мне было дано указание прокричать филином, как только работа будет закончена, и я не посмел сказать, что ни разу не пробовал тренировать язык птиц.
   Где-то капала вода. Глаза медленно впитывали темноту, в которой один за другим зажигались огоньки. Несколько пар глаз уставились на меня, сияя как созвездия в безлунные ночи. Я попятился, пока не упёрся спиной в холодную дверь. Это немного отрезвило. Я порылся в рюкзаке и вытащил фонарик. Луч света заставил карманные звёзды дяди Филиппа померкнуть и с визгом заползти в убежище в виде картонной коробки из-под бытовой техники: несколько щенят, толкаясь задами, пытались протиснуться в маленькое отверстие.
   Больше никого живого в помещении не было. Кроме меня, конечно. Я увидел старую "Волгу" цвета мокрого песка, стоящую на кирпичах: должно быть, эта машина отъездила своё задолго до моего рождения. Кажется, дядя Филипп держит её в гараже, чтобы случайный ветер или дождь не оставил от неё грязной лужицы. Вдоль стен - стеллажи с инструментами, с потолка свисали какие-то цепи; одна из них держала открытый капот машины. Под ногами гремели доски, при каждом таком звуке щенки негромко взвизгивали.
   Пытаясь рукой удержать рвущееся из груди сердце, подсвечивая себе фонариком, я заглянул в салон автомобиля, заглянул в капот. Огляделся ещё раз и сел прямо на пол.
   Когда остаёшься один на один с собой, наступает время непрошенных мыслей. Они входят без стука, ногой распахивая дверь. Я подумал, испытывая одновременно облегчение и лёгкую досаду, что, конечно же, никакого механизма у дяди Филиппа нет. Это просто чокнутый любитель собак, а что до Круга, то они слишком закопались в собственных ритуалах, слишком много себе навоображали, чтобы замечать очевидные вещи. Я едва не расхохотался. Лишь в последний момент удержался, подумав, как бы восприняли Антон и остальные этот неоднозначный звук. Впрочем, когда я представил их лица после того, как я выйду и объявлю, что здесь ничего нет, мне снова захотелось смеяться.
   И тут я увидел люк. И - почти одновременно - услышал из-под земли слабый стук, такой, будто старые часы пытаются бить, но не попадают молоточком по стержням, и оттого, в расстроенных чувствах, принимаются молотить чаще и вовсе невпопад.
   Мягко говоря, дверь в подземелье не бросалась в глаза. Даже ручка, кольцо, вдетое в петлю, выглядела как случайно оброненная на пол деталь от машины. На коленях я подполз поближе и изучил петли люка - смазаны. Видно, как часто его поднимают.
   А эти трубы! Вот же они, уходят прямо под землю, на ощупь тёплые, будто не трубы вовсе, а туловище огромного питона в зоопарке. Значит, там, под землёй, нечто большее, чем просто погреб.
   Закусив губу, я поднял крышку. Тяжёлая. А под ней - винтовая лестница. Звук вдруг стал очень громким, будто кто-то шутки ради засыпал в кофемолку болтов и гаек. Нужно что-нибудь подложить под крышку, чтобы потом выбраться... сделано! Главное теперь, чтобы эта монтировка не свалилась мне на голову.
   Вдохнув запах подземелья, я, ни минуты больше не колеблясь, взяв в зубы фонарик, начал спуск. На перекладинах лестницы оседала прохладная маслянистая влага.
   Земля ударила в пятки внезапно, как будто бросилась ко мне навстречу. Я уронил фонарик - он разбился, напоследок растерянно моргнув. Впрочем, в нём не было нужды. От забранных в решётку ламп, вмонтированных в стену, шёл рассеянный, будто бы замёрзший, свет.
   Что я здесь нашёл? Будто самые бредовые фантазии Маши и Антона переложили на бумагу - нагромождение монструозного железа, создававшего ток тёплого (а иногда - горячего!) воздуха прямо в лицо; я проверил, не сгорели ли ресницы. Круглые ручки, рычаги, стрелки и шкалы за потрескавшимся, мутным стеклом. Барабан от стиральной машины, от которого исходило натужное гудение. Автомобильные фары, которые мигали в такт какой-то одним им слышимой мелодии. Вообще, ни одна часть здесь не была самостоятельной: всё когда-то принадлежало тому или иному механизму.
   Всё это выглядело и звучало так, будто вот-вот развалится. Я бродил, пригибая голову, чтобы не получить по затылку какой-нибудь железкой.
   Обещанных Машкой костей нигде не было видно. Если здешний хозяин на самом деле был маньяком то, возможно, он скармливает останки убиенных своему механическому детищу? Я наморщил нос, думая, что вот-вот учую трупный запах, и когда его не обнаружил, почувствовал себя обманутым.
   Блуждая по узким дорожкам и мостикам, я надолго забыл о цели моего здесь пребывания. Удивительно, как этот щуплый человек смог затащить всё это под землю, заставить взаимодействовать, посвятив какой-то определённой цели. Карданы жужжали, наматывая на катушки ремни, из автомобильных выхлопных труб струёй вырывался пар. Над головой по потолку из толстых досок струились трубы.
   "Значит, ребята были правы? Значит, эта машина действительно приближает зиму? Но это же просто хлам! Неужели всё это работает? - задал я себе вопрос, и тут же ответил: - Так же, как шаманские ритуалы - просто ребяческие дурачества в глазах взрослых".
   Мои размышления прервал звук шагов. Что это? Запоздалое эхо, которое, заблудившись в раструбах хитрой машины, только сейчас добралось до моих ушей? Нет! С замирающим сердцем я понял, что источник звука прямо над головой. Кто-то ходит там, и не один. Как будто целый табун лошадей заблудился и забрёл в гараж, подумав, что это стойло. Потом я услышал лай. В раскрытый рот мне сверху насыпалось немного земли. Чёрт! Это он! Если кто и подавал сигналы, я их, конечно, не услышал.
   Шаги затихли возле люка. Я видел лестницу, мокрой спиралью уходящей вверх - до потолка метра три. И видел через раскрытый люк носки старых, растрескавшихся ботинок. Потом один из них поднялся и переместился на ступеньку...
   Я тихонько взвыл и побежал искать укрытие.
   Но поздно.
   Слишком поздно. Все закутки, тупички между механизмами, которые ещё пять минут назад я с увлечением изучал, куда-то подевались. Я ушиб голову о какую-то железяку, попытался вжаться в стену, тиская в кулаке выданные Антоном амулеты и неразборчиво взывая ко всем, кто когда-либо был ко мне благосклонен, но щуплый, длинный человек в мешковатой одежде всё равно меня нашёл. Покачиваясь, он подошёл так близко, что я мог различить запах собачьих галет, исходящий от одежды, и склонился, будто собирался изучить родимые пятна на моём затылке.
   - А... - сказал человек. Его глаза, болезненные, надутые, будто протухшие яичные желтки, сфокусировались на мне. - Я думал это мой сын.
   Никогда бы не подумал, что у дяди Филиппа есть семья. Он смахивал на потерянную давным-давно в сугробе куклу, и, если рассуждать здраво, недалеко ушёл от своего творения. Суставы его сгибались с тихим, нездоровым жужжанием.
   Я сглотнул и помотал головой, не в силах ничего сказать.
   Мужчина вздохнул и отошёл. Отполз, будто большой паук, решивший, что время обеда ещё не наступило.
   - Он не приходил домой уже четыре месяца. Иногда я вижу из окна, как он пролетает по улице. Целеустремленный, как бумажный самолётик.
   Я вытянул шею, разглядывая его сутулую спину. Мне вдруг стало интересно. По тыльной стороне ладоней бежали мурашки, во влажной спине, проникнув сквозь майку из земляной стены, вот-вот укоренятся семена растений, но всё равно, я не сумел удержаться от вопроса:
   - А кто он?
   - Думаю, ты его знаешь. Его все дворовые знают, а ты не похож на маменькиного сынка.
   Мне польстило это сравнение. Как раз маменькиным сынком я почти всю свою сознательную жизнь и являлся.
   - Его зовут Виктор. Мужественное имя, правда?
   - Витька! - ахнул я.
   Уголки губ дяди Филиппа дёрнулись.
   - Это в честь моего отца, его деда. К сожалению, это не помогло укрепить связь между отцом и сыном. Я сам виноват. Наверное, скоро похолодает, и он ко мне заглянет.
   Белка в колесе моих мыслей крутилась со скоростью света. Я показал на машину. Кажется, она стала работать ещё натужнее.
   - Вы построили это для того, чтобы он вернулся домой? Не для того, чтобы караулить по дороге в школу детей и убивать их?
   - Что построил? - лицо мужчины стало похожим на собранные щепотью пальцы. Как будто он пытался удержать клочки тумана. - Это просто погреб. Ты ведь залез сюда за яблоками? Можешь взять несколько вон в том мешке. Больше у меня ничего нет. Идём, я посвечу тебе фонариком, пока ты будешь набирать.
   Я посмотрел на машину новым взглядом. Что же - мне ему подыграть? Или... он на самом деле её не видит? Но она же настоящая - я могу протянуть руку и ощутить масляный холод металла. Почувствовать натужные вибрации, грозу, что непрестанно бушует там, под разнокалиберными листами железа.
   - Мне не нужны яблоки, - сказал я. - Ваш сын...
   - Всё лето он где-то летает. Я слышал, даже один путешествует на электричках. У меня просто не хватает сил за ним присматривать. Видишь ли... я умираю.
   С кривой улыбкой (в которой мною был немедленно узнан мой новый друг Витька) дядя Филипп смерил меня взглядом, видно ожидая, что мгновение спустя там будет пустое место. Но я остался. Несмотря на то, что волосы на моём загривке по-прежнему стояли дыбом, я дал себе зарок услышать эту историю.
   Дядя Филипп посмотрел наверх, где тявкали и грызлись между собой его питомцы. Сразу несколько пыталось просунуть головы в открытый люк.
   - Не бойся их. Не тронут. Дерутся только между собой. С ними я чувствую себя не таким одиноким.
   Увидев, что я не сдвинулся с места, он показал в угол, где стоял стол и несколько табуретов.
   - Что ж, пойдём, присядем. У меня здесь нет еды. Могу предложить тех же яблок.
   Мешок с яблоками оказался здесь же, рядом. Дядя Филипп сгрёб дрожащей рукой со стола инструменты, побросал их прямо на земляной пол. Выложил на стол несколько плодов. Я примостился на табурет - ближайший к лестнице, на случай, если всё-таки придётся убегать. Впрочем, я верил в это всё меньше. Меня мучил вопрос - знали ли члены Круга о родстве между кровным их врагом и старшим шаманом? Вряд ли. Витька не похож на человека, который готов на такого рода признания - о родителях своих он говорил неохотно и скупо. И не торопился тыкать пальцем.
   "Собачий маньяк" (возможно, стоит брать это прозвище в кавычки) начал свой рассказ.
   - Ты ещё мал, чтобы слышать о таких вещах, но... с другой стороны, я ведь до сих пор берегу Витю от этого знания. Но Виктор мне не посторонний, а тебя я вижу в первый раз. Для тебя мои проблемы - что луковая шелуха. Когда ты точно знаешь, что не доживёшь до весны и скончаешься от холодных ветров, дующих в щели в форточке, всё, что вокруг тебя происходит, обретает смысл. Ты не торопишься уходить, а мне... мне надо с кем-то поделиться до того, как всё кончится. Осталась всего пара месяцев. Рак, видишь ли, такая штука, которую не попросишь подождать. Витю попробуй-ка ещё поймай. А зимой - куда ему податься? Конечно, парень вернётся домой. Я хотел бы, чтобы он был рядом, когда всё произойдёт. Столько нужно ему сказать.
   Ошалевший от всего свалившегося на меня я ждал. Скрючившийся за столом человек всё больше напоминал деревянного болванчика, игрушку, между ладоней которой копится чёрная, как дёготь, смола.
   - Отношения у нас не заладились с самого начала, - признался он вдруг с таким выражением, будто выплюнул горькую, невкусную кашу. - Я сильно пил. Мальчик думает, что это я свёл в могилу его мать, хотя на самом деле...
   Дядя Филипп потёр лоб. Его длинные волосы были мокры от пота.
   - Хотя на самом деле, может, так оно и было. Я не помню. Провалы в памяти - как настоящая пропасть. В неё я бросался с головой, откупоривая очередную бутылку. Когда умерла жена, я даже не смог сразу протрезветь. А Виктор... Виктор уже тогда был далеко. Шатался где-то по улице. Он никогда меня не простит за то, что я, будучи рядом, не смог ей помочь, когда она наглоталась таблеток. Не вызвал даже скорую. Теперь подходит моё время. Я всё ещё лелею надежду, что за отпущенные недели можно что-то изменить, но она с каждым днём становится всё призрачнее. Виктор не станет меня слушать.
   Он обвёл взглядом свой погреб, так, будто слабо понимал, как здесь оказался. Машина с оглушительным хлопком выпустила пар, но дядя Филипп только поковырял в ухе, будто туда залетел комар.
   - Скоро будет холодно. Ему негде будет жить, и мой мальчик вернётся. Если он попросится к тебе ночевать, не пускай его, пожалуйста. Может, когда-нибудь я наберусь смелости с ним поговорить.
   Взгляд мужчины остановился, будто уехал на скрипучем, грохочущем лифте куда-то вглубь себя. Он опустил голову, губы побелели и покрылись трещинами. Я больше не мог этого выносить. Вскочил, сбив с ног табурет, побежал к лестнице. В голове стучали молоточки гнева. Я не больно-то понимал, на кого он направлен. Уже поставив ногу на первую перекладину, я обнаружил у себя в руках яблоко. Оно было гнилое с одного боку, неспелое с другого, и поразительно тяжёлое. Размахнувшись, я запустил его в недра механизма. Что-то загрохотало, со звоном осыпалось стекло. А потом наступила тишина.
   Дядя Филипп вдруг поднял голову. Но не для того, чтобы меня бранить. Его руки вцепились в край стола, пальцы побелели. Он выглядел как страж древнеегипетского императора, принявший яд в надежде догнать своего умирающего повелителя. Я услышал хриплый, срывающийся голос:
   - Ты - такой же, как он, мальчик! Просто сохрани в сердце это ощущение. Ощущение пьянящей свободы и безнаказанности... Вспомни о нём лет через десять, когда руки у тебя вырастут ровно настолько, чтобы дотянуться до звёзд.
   Я мотнул головой, как кукла, которую дёрнули за соответствующую ниточку, и начал подниматься по лестнице. Хотелось побыстрее убраться отсюда. После того как машина остановилась, воздух стал плотным, как будто пытаешься дышать, погрузив лицо в подушку. Я не мог отделаться от ощущения, что Витькин отец умирает у меня на глазах, тает, будто кусок мороженого забытый на столе.
   Преодолев несколько ступенек, я услышал, что наверху что-то происходит. Кто-то завопил: "Пошли вон, демоны!", следом послышался собачий визг. Оставшиеся ступеньки слились в большое размытое пятно. Я выскочил из погреба как чёртик из табакерки, чтобы нос к носу столкнуться с Витькой.
   - Успел! - сказал он, хватая меня за плечи и тряся как куклу. - Когда они сказали что отправили тебя в гараж, я чуть не порвал всех в клочья. Чуть не сделал из Круга драный носок.
   Потом заглянул в жерло люка.
   - Он не причинил тебе вреда?
   Собаки жались по углам и скалили зубы из-под машины. Видно, Витька как следует задрал им трёпки. Поводки волочились по земле, будто фитили от бомб.
   - Твой отец никому не причинил вреда, - сказал я, глядя Витьке прямо в глаза.
   Лицо его потемнело.
   - Понятно. Значит, этот чокнутый всё-таки сумел запудрить тебе мозги. Это всё Круг! Проклятье! Был бы я здесь, я бы ни за что не отпустил тебя сюда. И никого бы не отпустил. От него нужно держаться подальше.
   Я оглядел Витьку с ног до головы - грязные шорты в шотландскую клетку, футболка поло с пятнами от какого-то напитка, воротник в копоти, как будто в лицо моему другу кто-то дышал чёрным дымом. Я даже догадываюсь, кто - это железный змей, ездовой дракон, на который с утра пораньше садятся старушки с тележками. Наверняка Витька ехал третьим классом.
   - Ты знал, что твой отец болен раком? Признайся, знал, и несколько месяцев не появлялся дома?
   Витька заволновался, искоса поглядывая на люк.
   - Не хочу иметь с ним ничего общего.
   Антон и Машка ворвались в гараж, вопя в две глотки: "Ты смог! Ты сделал это!", готовые танцевать со своими бубнами, взывать к Солнцу и Луне, бросаться песком и одновременно бежать отсюда прочь, за край света. Антон запнулся о высокий порог и растянулся на земле. Машка бросилась его поднимать. Что ж, поспели как раз к кульминации.
   - А я не хочу иметь ничего общего с тобой, - сказал я Витьке, внутренне пылая. - С вами всеми. И с вашей дурацкой магией. Я немедленно отправляюсь домой.
   Вновь наступила тишина - как несколько минут назад, там, внизу. Усмехаясь про себя, я подумал, что после всего этого неделю не смогу засыпать без музыки, или хотя бы не открыв нараспашку дверь. Пусть родители ругаются, сколько хотят - ватная тишина гораздо страшнее любой ссоры.
   - Предательство не прощается, - сказал Витька из-под насупленных бровей.
   - Предательство не прощается, - механически откликнулись Антон и Машка. Они испуганно таращились на нас, не понимая что происходит.
   - Плевать, - сказал я им, испуганным собакам, открытому люку, стучащим по крыше желудям, богам, которым в течение этих недель ежечасно клялся в верности, и всему миру.
   Тогда Витька сделал шаг вперёд и коротко, без размаха, ткнул мне кулаком в нос. Как будто спустил курок. Что ни говори, а этот малый умеет драться! Я не стал защищаться, бежать, плакать. Я просто стоял, в то время как на меня сыпались удары. Потом упал и лежал под ботинком Машки, победоносно поставленным на мою грудь. История повторяется, но я... я-то уже другой. Какая-то из собак дяди Филиппа, молодая дворняга, хотела подползти и облизать хлещущую из носа и из разбитых губ кровь, но её отогнали.
   - И что ты будешь делать дома? - насмешливо спросил Витька. Ему трудно дался этот ироничный тон - я чувствовал, как в нём бурлит ярость, нимало не ослабшая после того, как он пустил в ход кулаки. - Плакаться маме и папе? Хочу тебя огорчить - они всё равно разведутся. Кто-то начнёт пить, кто-то кого-то поколачивать. Так всегда бывает, с такими как мы, с шаманами гаражных массивов и городских окраин. Машка, Антон, Денис - все... чем ты лучше? Ты - такой же!
   Я безучастно изучал колёсные диски, рыжие кирпичи, покрытые с одного боку мхом, а потом, повернув к нему лицо, сказал:
   - Я их не бросаю. Я попытаюсь их спасти. Мне жаль твою мать, и отца тоже жаль. Ему ты уже не поможешь. У него рак, он умирает. Но ты, по крайней мере, можешь не уподобляться ему и провести последние недели дома.
   Мой голос звучал невнятно из-за распухших губ, но по лицу Витьки я понял - он услышал. Глаза широко раскрылись, будто море, по которому он привык рассекать на всех парусах, внезапно обернулось бездонной пропастью. Кажется, если бы я прислушался получше, я бы услышал, как глубоко внутри от пирса отваливаются и исчезают по одному во тьме камни. Все корабли пропали, мир, который мой недавний друг так тщательно вокруг себя возводил, схлопнулся. В этот момент, кажется, и я, и Витька - мы оба, как стрелки часов одного циферблата - сделали шаг вперёд. В собственное будущее. В завтра, когда, наконец, закончится лето.
   - Вон, - прохрипел он, обращаясь к двум предводителям Круга. - Пошли вон!
   Антон рыл своим невообразимым ботинком землю, как бык, готовый броситься в атаку и насадить обидчика на рога. Машка умоляюще сложила руки на груди.
   - Но Витя! Ты что, и правда поверил этому сопляку?..
   - Мне нужно побыть одному.
   Я кое-как поднялся на ноги и побрёл к выходу, оставив их разбираться между собой. С удовольствием вдохнул вечерний воздух - где-то там, в сердце умирающей рощи, которую всё равно через пять-десять лет вырубят, чтобы застроить коттеджами, духи земли и травы ткали полотно осени. Духи юности ткали зрелость. Холодок, горьковатое предвкушение сентября, ласкал мне губы.
   Я проверил, не вывалились ли из кармана ключи, и пошёл среди гаражей, как рыцарь, что едет между соломенных крыш спасать принцессу от дракона - спасать свою семью. Я сделаю так, чтобы меня заметили и выслушали. Докажу им, что окреп и вырос достаточно, чтобы на меня опереться.
   Надеюсь, что Витька тоже.
  

КОНЕЦ

   Ночники
  
   Кирюша просыпается, когда ночь улеглась на крышу дома и свесила хвост на окошко.
   Из подкроватя Кирилл умеет выныривать сам: всё-таки достаточно большой. Это очень приятное место. Это был "дом", в том смысле, в котором это слово говорят Большиши - с теплотой и каким-то облегчением в голосе. Его дом. Когда он удостоверится, что все эти беспечные Большиши уже мерно дышат в своих кроватях, он погружал руки под подушку и просачивался через многочисленные упругие поверхности в тёплую темноту. Он мог возводить из неё песочные замки, населять их говорящими жабами и Большишами размером с ладошку. Выжимал облака и пускал в получившихся лужах линкоры и огромные парусные фрегаты. Там был его мир.
   Сейчас он вынырнул не просто так: маленькие люди вообще очень мало что делают без причины. Это Большиши всегда бестолково толпятся, громко разговаривают, зачем-то плачут или смеются над какими-то серьёзными, совсем не смешными вещами. (Сам Кирилл смеялся над тем, над тем и нужно - над всякими глупостями, пусть и глупыми, зато по-настоящему смешными). Поэтому он и прозвал дядь и тёть самым глупым прозвищем на свете.
   Ему нужно хорошенько подумать. О папе и о маме, и о той грозовой туче, что нависла над их домом.
   Потолок раскачивается над ним, и Кирилл карандашом воображения рисует на нём события вчерашнего вечера.
   Его рано отправили спать, плотно затворили дверь в комнату, но Кирилл не закрывал глаз. Смотрел на другой конец комнаты, где на спинке кресла сидела тень вороны. Плоская, как будто вырезанная из картона - какой и должна быть тень. Но между тем сама птица давно уже улетела, а тень вот осталась, как никогда чёткая в рассеянном свете фонарей за окошком. Иногда она переступает лапами, а вот длинный клюв скользнул вниз и принялся тереться об обивку кресла. Наверное, утром там будет дырка и торчащий пух, за который мама будет хмуро отчитывать его, Кирилла. Ни за что не поверит, что сделала это воронья тень.
   Тени часто путешествуют без своих хозяев, но Большиши почему-то об этом не знают. Не замечают, что ясным днём можно насчитать куда больше теней, чем тех, кто их отбрасывает. Иногда случаются очень смешные вещи: например в разгар лета по раскалённому асфальту вдруг начинают кружиться тёмные комочки - не сразу в них узнаёшь тень пурги, когда снег набивается в капюшон и за воротник и стоит открыть рот, как он тоже будет полон снега...
   Разглядывая воронью тень, Кирюша пытается отвлечься от скандала на кухне. Медленно, болезненно страшные звуки угасают, ощущение такое, как будто вытаскиваешь из-под ногтя колючку. Сначала очень больно, а потом приходит облегчение и только ноет ранка.
   Какое-то время слышно только, как папа недовольно ходит туда и сюда.
   Кирилл слышал, как позже к нему в комнату пришла мама. Шелохнулась дверь, пропуская жидкий свет из коридора, и там обозначился знакомый силуэт. Опускается на краешек кресла, скрипит обивка, и тень вороны взмахивает крыльями, чтобы растворится среди других теней.
   Мама купает лицо в ладонях, плечи вздрагивают, и Кирюша чувствует солёный запах слёз. Он притворяется, что спит, плавает на подушке, как будто на облаке, пытается заставить своё дыхание работать свободно и ровно.
   Она уже успокаивается. Всхлипывает довольно громко, тут же поворачивается: разбудила или нет?.. От лица тянет холодом, губы поджаты, подбородок больше не дрожит, твёрдый, как камень. Она в ярости, и лучше бы сын спал. Если он не спит и увидит её такой, придётся несладко. Не сегодня, сейчас она ему скажет: "Ты чего не спишь, мелкий? Давай-ка, закрывай глаза" - но завтра напоминать об этом его ночном промахе будет каждый жест, полный злости и презрения. Поэтому лучше бы он спал. И Кирилл изо всех сил вжимается в подушку, старается превратиться в маленькое чернильное пятнышко, поскорее провалиться в подкровать. Кажется, что в сторону окна дует холодный зимний ветер, Кирилл хочет натянуть на голову одеяло, но боится пошевелиться. Половина минуты пролетает мимо него долгими, трепыхающимися, как падающие из гнезда птенцы, секундами.
   Сквозь приспущенные веки он смотрит на её глаза. Но глаз там нету, только чёрные провалы, отделённая от мира хрупкой роговицей морская бездна.
   Эту бездну он начал видеть в глазах всех Большишей какое-то время назад. Тогда Кирилл смотрел с мамой кино про то, что происходит на дне озера, а потом поднял голову и увидел это же всё в её глазах. Он тогда жутко перепугался. Родители ходят вокруг с пустыми глазами, в глазах вместо белков и зрачков зелёные водоросли и стайки мелких рыбок. И на улице, у стариков на скамейках, у водителей трамваев - у всех один и тот же пустой взгляд. Как будто океан, который, как говорил папа, очень-очень большой, взяли и разлили по человеческим головам. Только у малышей, таких же как Кирилл, помладше или постарше, взгляд самый нормальный. Кирилл не знает, видят ли они то, что видит он, но физиономия у многих малышей всегда весьма обескураженная.
   Мама встаёт, белые ладони скользят по одежде, поправляя непорядок, и Кирилл слышит, как плещется у неё в голове вода. Давит с той стороны на пустые глаза. На ней длинная домашняя юбка и рубашка, на груди хрустит фартук. Наверное, готовила что-то для него на завтрак. Она терпеть не может рано вставать и готовить что-то с утра. Способна только на то, чтобы налить себе кофе и поставить то, что приготовлено загодя, в микроволновку.
   Снова приоткрывается дверь, сквознячок шевелит на голове Кирюши волосы. Исчезла. Квартира утихает, и медленно, как будто большая глыба, накатывает и подминает его сон.
  
   Камень у озера лижет руку влажным языком, и Кирилл, радуясь этим прикосновениям, опирается двумя руками и залезает на него целиком. И мама кричит:
   - Ну-ка слезь сейчас же! Ты же испачкаешься.
   - Не испачкаюсь, - говорит Кирилл. - Мама, а для чего этот камень здесь лежит? Почему он не уплывёт?
   - Что ты там кричишь? Я не знаю. Слезай!
  
   И вот теперь он выныривает обратно, к спящему миру. Большие люди, Большиши, мерещатся ему чем-то непонятным. Они очень странные.
   В большинстве своём Большиши, даже папа с мамой, его не понимали. На его вопросы отделывались скользким и деловым: "Я не знаю" - или: "Что ты там говоришь?" - и Кирилл скоро возненавидел эти фразы. Может быть, дело в словах, которые Кирюша цепляет, как на рыболовный крючок, из подкроватя. О, там их полно, самых разных слов, и Кирилл набирал их полные карманы. Только вот понимали их отнюдь не все.
   Всё прекрасное для этих людей сводится к мимолётному, к движущимся картинкам на экране те-ле-ви-зо-ра. Они обсуждали эту пустоту, спорили из-за неё, ссорились. Между мамой и папой на пустом месте вспыхивал огонь раздора, и хрупкий мир лопался, как мыльный пузырь. Смысла во всем этом Кирюша не понимал, но пространство вокруг становилось плотным и колючим, как будто бы его всего закутывали в одеяло колючей стороной. Мамин голос поднимался и вторил визгу электрической пилы в соседском дворе, папа говорил резко, слова, как большие шмели, вылетали из его рта и жалили всё подряд. Рыбки у них в глазах пугались и уплывали в темноту.
   Кирюша бежал к маме, забирался к ней, но коленки её внезапно оказывались острыми, а для него не находилось ни одного мягкого слова. Тогда единственным спасительным местом оставалось пространство под кроватью в его комнате, где Кирилл скрючивался, обнимал руками колени и слушал, как на кухне или в другой комнате бушует гроза. Они закрывали дверь, но он всё равно прекрасно слышал. Стёкла звенели в тон, и звон этот походил на тонкое хихиканье, а в форточку врывались и катали по полу предметы и катышки пыли какие-то дымящиеся существа. Сосед, проходя мимо окна, горланил жуткую песню: он появлялся всегда в одно и то же время, когда мама и папа ссорились. Может быть, он шёл за дымными тварями, а может, этих дымных тварей выпускала его электрическая машина, сестра которой жила у мамы в горле и в коленках.
   Потом всё успокаивалось, но ненадолго. Всего лишь до следующего раза.
   Кирилл спускает с кровати ноги, пол приятно холодит пятки. Одежда висит на спинке стула, штаны и майка, что мама приготовила ему на утро. А одежда сейчас нужна: он собирается наружу.
   Он пойдёт к Ведьме!
   Ведьма эта выглядит совсем не по-ведьмински. Ну, то есть она не старая. И волосы у неё из носу не торчат, хотя Кирилл близко не видел.
   Она живёт возле парка, в старом, поросшем смородиной деревянном доме с мансардой. Они с мамой часто встречают её в этом парке. Иногда одну, иногда в компании других молодых людей, не менее пёстрых.
   - Ну и мода пошла, - морщится мама и пихает папу локтем под рёбра. - У молодёжи. Не, ну ты смотри, как одеты! Что это? Всё висит, крашеная, мымра какая-то...
   Отец гогочет. Наклоняется и говорит Кирюше на ухо:
   - Видишь? Тётя ведьма!
   - Ну, может, и не ведьма, - с сомнением говорит мама. - Не наговаривай на людей. Мало ли, кто как будет одеваться, когда он вырастет.
   Но Кирилл уже не слушает. Он заворожено смотрит вслед женщине, разглядывает короткую стрижку и крашеные в красный волосы, из-за чего она похожа на клубничное мороженое. На ней красная курточка, рваные на коленках джинсы, босые ноги с ярко-красными ногтями пританцовывают на тёплом асфальте. Кирилл не может представить, чтобы кто-то ходил босиком на улице. У папы красивые белые кроссовки, и ещё туфли, которые он регулярно натирает какой-то чёрной штукой. У мамы босоножки и туфли... Кириллу даже дома ходить босиком не всегда разрешают! А ведь это так здорово! Наверняка у этой тёти нет строгой мамы...
   Кирилл заглядывает к ней в глаза раз за разом и никогда не видит там рыб или чего-то подобного. Зрачки, как у всех малышей, яркие, цветом напоминающие свежую траву или мокрую после дождя землю. Кирилл силится придумать и не понимает, почему у всех взрослых глаза пустые, а у неё - полные какого-то восторга. Даже походка не как у всех, такая, как будто эта тётя вот-вот оторвётся от земли и упорхнёт.
   - Ведьма, - зачарованно повторяет Кирилл.
  
   После ночного скандала всё вокруг ещё пропитано склизким холодом, нервно подёргивающимися тенями. Кирилл вязнет во всём этом, как муха в варенье. Раздвигает руками сухой воздух, за дверью тёмный коридор, похожий на глотку чудовища. Как всегда, сереет на вешалке папина куртка, почему-то очень страшная без хозяина. Свет на кухни не горит, родители спят. В щели под их дверью запах курева и пропитанный руганью воздух мешаются в густой кисель.
   С сандалетами в руках Кирилл возвращается в комнату. Под кроватью, там, где смыкался сон и явь в тёмном водовороте, заставив спину мальчика покрыться мурашками, двигается одно из сегодняшних его созданий. Увидев, что Кирюша обратил на него внимание, прекращает возиться и впирает большие и жёлтые глаза со звёздочками зрачков. Наяву Кирилл немного их боится, но они всегда его узнают.
   Он поманил создание.
   - Пойдёшь за мной. Будешь меня охранять. Хорошо, Ночник?
   "Ночников" хорошо видно, если проснуться среди ночи. Они возятся под кроватью, иногда перебегают в тень под столом. Или ползают по карликовой пальме в горшке. Днём они тают до внезапных звуков, до прикосновений к волосам, к затылку или тыльной стороне рук и следуют за ним до следующей ночи.
   У Большишей тоже бывают Ночники. У мамы и папы их не было: Кирилл много раз видел, как они спали. Они не проваливались в подкровать, а словно бы оставались парить над ней, на границе между светом и тем состоянием, когда его нет. Но у других людей они были. В начале лета, когда они с мамой и папой ездили на море, он в поезде вдоволь насмотрелся на спящих дядь и тёть. Их Ночники сворачивались в ушной раковине, в носу или во рту, выгоняемые дыханием наружу они вновь и вновь заползали внутрь. Похожие на безглазых червяков, тех, что можно накопать в земле после дождика.
   Ноги влезают в сандалии, Кирилл идёт к окну, а позади, зашуршав сползшей на пол простынёй, из-под кровати выглядывает Ночник.
   Всю первую половину ночи ему снились лисы, и Кирилл совершенно не удивляется, увидев длинную любопытную мордочку. Выбравшись, лиса тут же поднимается на задние лапы и тычет носом в плечо Кирилла. Совсем маленькая лисичка. Она нахлобучивает на голову козырьком назад белую кепку, вроде той, что есть у самого Кирюши. Мех лисы спрятан под длинное платье, васильковое, совсем как у мамы. Из-под него высовываются маленькие лапы, а сзади полы его приподнимает хвост. Маленькая сумка на одной из лап, в другой - почему-то зонтик. Кирилл хмурится, пытается вспомнить, что же снилось ему конкретно, но вспоминается только то, что снились ему лисы. И дождик, раз уж у неё в лапах зонт.
   Этот Ночник будет теперь ходить за ним по пятам, и когда Кирилл снова нырнет в постель, чтобы просочиться в свой диковинный мир, ночник нырнёт следом. Он сам здесь всего лишь движение воздуха, клок тумана, и Большиши его вряд ли заметят, если увидят. Кирилл, откровенно говоря, сам не знал, сможет ли Ночник ему по-настоящему помочь, если мальчик попадёт в беду или же он годится только для игр. Просто одному идти скучно и немножечко страшно.
  
   Когда они гуляли с мамой или с папой, он видел других детей. В доме напротив жила Лиза. Один мальчик, Кирилл, не знал, как его зовут, жил в конце улицы, и его вывозили на прогулку в коляске. Серёжка жил где-то, как он говорил, где стояли пожарные машинки, но Кирилл ни разу там не был. Наверное, где-то не очень далеко. Серёжка, в принципе, совсем неплохой, всё время таскал с собой большой жёлтый экскаватор и давал им поиграть. Он уже большой, глаза у него внимательные, цепкие, но вот Ночника у него Кирилл ни разу не видел. А когда спросил, Серёжка поднял руку и постучал кулачком по лбу Кирилла.
   - Ты чего. Не придумывай. Этих нету. Давай лучше играть в мою машину...
   Но глаза у него ещё на месте. Никаких рыбок. Зато у всех родителей, которые выводили своих детей в сквер, и у Серёжкиной бабушки глаза пустые и поросшие водорослями.
   У Лизы, например, Ночников было навалом. С Кирюшей она не заговаривала - стеснялась, хотя их мамы постоянно болтали о каких-то пустых делах. Только поглядывала на него, смущенно пряча глаза. За ней всё время ковылял каменный великан с добрым лицом. Его голова раскачивалась где-то над кронами деревьев, руки едва не задевали натянутые по столбам провода. Когда он шёл через сквер за своей хозяйкой, вокруг с щебетанием кружились стаи воробьёв, а собаки, поджав хвосты, отползали прочь.
   Кирилла очень интересовало, как такой ночник помещается под кроватью и почему Лизе всегда снится только он, но подойти к ней и заговорить у него так и не хватило духу.
  
   Уже возле подоконника Кирилл вспомнил про Друга, ещё одного своего постоянного дневного компаньона. Возвращается, из-под стола появляется тайная шкатулка, коробка из-под железной дороги, где мальчик хранит все свои сокровища. Достаёт оттуда Друга-из-музыкальной-коробочки. Пальцы шарят по гладкой поверхности, кнопочка нажимается с некоторым усилием, и одна грань коробочки расцвечивается синим и зелёным огоньками. Кончики проводков тонут в ушах мальчика. Провод слишком длинный, и он пытается его скомкать и запихать вместе с коробочкой в карман штанов. Полностью не получается, не хватает терпения, этот провод путается и постоянно лезет наружу, как будто бы живой, и Кирюша оставляет всё как есть. Под ногами не болтается, и ладно.
   - Эй, - звучит в ушах хриплый голос. - Опять ты что-то задумал, недоносок мелкий.
   Как всегда, всё понимает. Умный и сыпет постоянно какими-то диковинными словами. И вовсе не злой, хоть голос у него грубый.
   Кирилл лезет в карман посмотреть, какое у Друга настроение. Впрочем так сразу никогда не понятно. Он улыбается тебе нарисованной там точками улыбкой. Или напротив, хмурился. Глаза тоже точками, ушей нет совсем, однако Друг слышит, видит и понимает абсолютно всё.
   С Другом он познакомился несколько дней назад, совершенно случайно. Просто сунул в уши бусинки на верёвках - как это делал папа - и стал тыкать кнопки рядом с экранчиком.
   - Саня! Он схватил твой плеер, - кричала мама, - сейчас пока нюхает, но думаю, скоро начнёт пробовать на зуб.
   - Так встань и отбери.
   - Что это? - завороженно спрашивает Кирюша.
   - Мне некогда, - информирует отца мама. - У меня кино. Оторвись от своего пива и отбери сам.
   - Пускай играется, - немного подумав, ворчит папа. - Только следи, чтобы не проглотил наушники...
   - Что это? - повторяет Кирилл, но снова его вопрос остаётся без ответа. Мама занята телевизором, рыбки в её глазах бестолково тычутся друг другу в морды.
   - Это я, - сказали в ушах с некоторым сомнением. - Положи на место. Что, ты тоже ни черта меня не слышишь?
   Голос глубокий и доносится как будто из телевизора или радио. Немного ворчливый. Звучит, как у больших дядь, только Кирилл всё-всё понимает.
   - Слышу, - зачарованно лопочет малыш.
   - Там есть какая-нибудь музыка? - снова заводится мама. Мама у Кирилла красивая и вкусно пахнет, но голос у неё иногда похож на жужжание пчелы. - Включил бы ребёнку, пускай потанцует. Что у тебя там?
   Папа отвечает. Для Кирюши название звучит сущей абракадаброй.
   - А, - мама косится на Кирилла, который сел прямо на пол и зачарованно разглядывает своё отражение на блестящей поверхности плеера. - Тогда не надо лучше. Зачем ты вообще оставляешь эту дрянь на виду у ребёнка?
   Она ещё ворчит для порядка, но вставать лень, и взгляд возвращается к телевизору.
   - Клёво, - без особого интереса говорят в наушниках. - А сколько тебе лет?
   - Немножко...
   Кирилл знает, как показать на пальцах, но сомневается, что новый друг может увидеть то, что он покажет. Поэтому говорит первое, что приходит на ум: - Пидисят...
   - Ага. Ровесничек почти. Тебя не отшлёпают за то, что схватил чужие вещи?
   - Нет, - Кирилла мучает подозрение, что он ляпнул что-то не то по поводу возраста, и он уточняет: - Я маленький ещё.
   - Да ничего. Я тоже не очень-то здоровый лоб. Ты меня ещё перегонишь, я ласты склеил довольно рано.
   - Склеил ласты, - повторяет Кирилл и смеётся. - Дядя, ты что, пингвин? Будем дружить?
   - А куда же я денусь? - вздыхает голос. - Тока сныкай меня поглубже, а то батя отнимет...
   Он всегда такой. Прямой, хитрый и язвительный, слова с острыми углами, но это не со зла. Рассказывает какие-то истории, из которых Кирюша понимает разве что совсем немного, и сам же над ними хохочет. В другой раз говорит о чём-то грустном и мечтает о бутылке какого-то "виски". Кирилл в ответ рассказывает о своей семье, о маленьких приятелях, которых он встречает на улице, и Друг вроде бы слушает. Только иногда переспрашивает какие-то незначительные, на взгляд Кирилла, вещи. Какая у его мамы грудь. Большая или так себе. А как она одевается. А может ли он, Кирилл, в силу своего роста, заглядывать под юбки девчонкам...
   - Тот мужик, твой батя, похоже, что надо, - однажды замечает он. - Бывало, пихал сюда ко мне что-то классное. Металлику. Или Ганзов. Было клёво, кстати, услышать их последний альбом.
  
   За несколько дней Кирилл настолько привык к этому голосу, что много времени проводил с ним, предпочитая игрушкам. Вот и сейчас, несмотря на его ворчание, Кирилл очень рад его слышать.
   - Тебе что? Уже надоели предки? - бурчат в ушах. - Похоже, они и вправду чудовища. Даже я ушёл из дома в шестнадцать и ни годом раньше.
   - Нет. Сам ты чудовище. - Кирюша размышляет, не обидеться ли на Друга, но потом решает, что если обидится, придётся дуться, а значит, молчать всю дорогу через парк. Или вообще оставить его дома.
   - Ага. Значит, по бабам собрался?
   - К ведьме.
   - Я и говорю, - усмехается Друг. - Не рановато?
   - Уже ночь, - резонно возражает Кирилл.
   - Ладно. Давай кроме шуток. На кой она тебе сдалась?
   Кирилл не знает, как объяснить. Он говорит:
   - Может быть, у неё есть глаза моих мамы и папы. Она же ведьма. Так говорит папа. Может, у неё где-то хранятся их настоящие глаза. Наверное, она их украла, налила через уши воду из озера и запустила рыбок. И они теперь постоянно кричат друг на друга. Вода булькает, и это мешает им слышать друг друга.
   - Эй, - сквозь рваный электрический шум пробивается беспокойство. - Ты хорошо подумал своим фисташковым мозгом? Не знаю, что там за ведьма, но уверен, что глаз твоих родичей у неё нет.
   - Нет есть, - поджимает губы Кирилл. Когда надо, он, как и все дети, мог быть достаточно упрямым.
   - Ну ладно, - сдаётся Друг, хотя в его голосе звучит сомнение. - Может быть. В конце концов, людей в плеерах ведь тоже не бывает?.. И всё равно. Было бы у меня что-то большее, чем голос, я бы тебя хорошенько высек...
  
   Подоконник широкий и скользкий, на нём можно хоть лежать, хоть сидеть, спустив ноги на ту сторону. Сейчас пластиковые окна приоткрыты, и Кириллу ничего не стоит распахнуть их полностью. Он стоит на подоконнике, дышит полной грудью, глаза купаются в бархатной и немного колючей тьме. Ветви колышутся, и кажется, будто там опустилась на ночлег стая диких гусей. Мимо, натужно жужжа, пролетает огромный ночной жук. Где-то справа над забором парит одинокий квадратик чьего-то окна. Может быть, это окно Лизы. Может, и нет.
   Внизу лужайка, смутно вырисовывается отключенный фонтан, лунный свет гуляет по каменной дорожке. Ночь ясная, осколки тёмно-синего неба и звёзды на них похожи на мамины серёжки, и Кирилл пытается представить уши, к которым они подвешены.
   Прыгать довольно высоко, и Кирилл опускается на колени, хватается за край подоконника, вот он уже болтает ногами, вися над землей, вот пальцы разжимаются, и мир летит навстречу. Он сидит на земле, ошеломлённо вертя головой. Теперь уже обратной дороги нет, но страх куда-то запропастился, и Кирилла больше волнует, что он запачкал землёй штаны... мама будет ругаться.
   Отряхивается, выковыривает из-за ремешков сандалий траву. В саду декоративные статуэтки, гномы. Меж двумя стволами, настолько изящными и тонкими, что Кирилл всегда поражался, как это они могут таскать на себе эту здоровенную зелёную шапку, примостилась скамейка и столик, за которым любила отдыхать, почитывая книжку, мама.
   Ночник взбирается на подоконник следом, когти клацают по дереву, хвост гоняет пылинки и тополиный пух.
   Калитку обычно запирают, но Кирилл легко протискивается между прутьями.
   Вот теперь он действительно в мире, где никогда не показывался один и тем более среди ночи. Старается смотреть во все стороны сразу, воздух в ноздрях колючий от незнакомых запахов. Кокон внезапных, как разряды молний, звуков окутывает мальчика, и он старается вслушаться по отдельности в каждый. Справа по шоссе едет грузовик - пятна света возникают среди деревьев, степенно приближаются и, кашляя, исчезают за поворотом. Слева парк с асфальтовыми дорожками и одиноким светлым пятном. Сейчас там никого нет, точнее, нет людей, а в душистых кустах шиповника шелестит кто-то, играясь с ягодами, хлопая по ним снизу не то маленькими ладошками, не то носами.
   - Мне нужен кто-то, кто будет мне петь песенки, если я заблужусь, - говорит Кирилл. - Ты знаешь какие-нибудь песенки?
   - Несколько знаю, - задумчиво говорит Друг-из-музыкальной-коробки. - Можно сказать, раньше петь их было моим основным занятием.
   Кирилл идёт в сторону парка. Там, где начинается дорожка, минуту стоит, наблюдая за фонарём.
   Вокруг фонарного столба снуют насекомые, летают за лампой в металлической сетке туда и обратно. Он старый, этот фонарь, но очень любопытный. Днём спит, а ночью просыпается и ему скучно, поэтому поворачивается на каждый шорох, изгибает шею, чтобы заглянуть за ближайший ствол, иногда почти стелется по земле, как змея, отползает, насколько хватает длины тела.
   Кирилл машет ему ладошкой и шагает мимо. Дорожки здесь прямые, поворачивают настолько резко, что порой и не замечаешь; она уже повернула, а ты ещё шагаешь, загребая ногами землю и опавшие листья. Парк вспоминает его, замыкает в свои ладони, обозначая путь белой асфальтовой лентой и отмечая его скамейками.
   На одной из таких скамеек и обнаружился первый ночной знакомец.
   Полы пальто, несмотря на жаркое время, свешиваются почти до земли. Старик поднимает подбородок, нацеливает его, словно ружейную мушку, на мальчика. Волосы и борода его торчат в разные стороны, стянутые сеточкой синих капилляров губы приоткрываются:
   - Э!
   Кирилл замирает: в глазах у этого старика чёрные дыры, и проскакивает мысль, что зелёная вода и рыбы - это всё хотя бы живое. Он сидит здесь весь грязный, и ночь запустила в него корни, поселила всё самое страшное, что может быть в человеке. В папе такое тоже просыпается, когда он ссорится с мамой, но там только тень того, что Кирилл сейчас видит воочию.
   - Эй, парень! Иди-ка сюда.
   Поднимается, словно через силу, идёт на согнутых ногах следом.
   Кирилл переходит на бег, но разве могут его коротенькие ноги соревноваться с взрослыми ногами? Ему кажется, что мир свистит вокруг ветром, но топот за спиной приближается, костлявые, обтянутые ветхой жёлтой кожей руки тянутся следом. Кирилл уворачивается раз, другой, ухабы под ногами больно бьют в пятки, дыхание позади сиплое, дрожит, как натянутая жилка.
   Кирилл сам не заметил, как оказался снова возле фонаря, вроде бежал вперёд, а вернулся почему-то назад. Столб вдруг обвивается вокруг мальчика, а тот обхватывает руками неожиданно гибкое тело. Под руками холодное железо, и краска облезает прямо на пальцы серыми струпьми. Фонарь светит на человека в пальто, голова в железной сетке покачивается над его головой, и вокруг кружатся, бестолково молотя крыльями воздух, мотыльки. Человек загораживается от света руками, локти у него острые, как спицы, орёт что-то невразумительное, машет рукавами, заставляя тени под ногами выплясывать диковинный танец, а фонарь наклоняется всё ниже, и вот насекомые уже врезаются бродяге в затылок, падают за воротник.
   Чёрное лицо плавает в облаке света, рот приоткрыт, и над губой виднеются ржавые огрызки зубов. Он смотрит в лицо фонарю, и фонарь смотрит в него, и лампа то вспыхивает, то угасает. Бродяга пятится, потеряв один ботинок, из карманов валятся мятая сигаретная пачка, корка засохшего хлеба, несколько мятных леденцов, как тропические лягушки, прыгают из-под его ног в траву. Он поворачивается, бежит, размахивая руками, оступается, и продолжает бежать, голося и рассыпая вокруг жидкие, липкие слова.
   Кирилл никак не может отдышаться. Что-то тревожно спрашивает в ушах Друг, но он не может ответить. Вопросы проплывают мимо диковинными морскими тварями. Кольца на его груди разжимаются, за спиной появляется опора.
   - Спасибо, - говорит Кирилл, но Фонарю, похоже, нет никакого дела. Он выпрямляется гордо, мальчик слышит мерное гудение мошкары над головой.
   - Я расскажу маме, - радостно, взахлёб обещает Кирилл. - Она принесёт тебе новую лампочку. Две новых лампочки. Всё, что угодно. Она у меня хорошая...
   Он смущается, прощается поспешно, и фонарь высокомерно кивает в ответ. Остаётся позади. На этот раз Кирилл осмотрительно идёт не той дорогой, а заросшей тропинкой через мелкую берёзовую поросль. Ветви гладят его по лицу, где-то в переплетении их Кирилл натыкается на пару одичавших кошек. Большие, откормившиеся на мусорных баках и мелких грызунах, они, тем не менее, не стали приближаться к мальчику. Кошки очень хорошо чувствуют Ночников, а его Ночник, изрядно пристыженный тем, что не смог уберечь мальчика от злого человека, теперь следует за ним шаг в шаг. Вокруг папоротник, в который Кирилл местами погружается по самый подбородок, и тогда резные листья щекочут ему шею.
   Наконец асфальтовая дорожка вновь серебряной лентой плывёт впереди. Кирилл ступает на неё осторожно, словно это бурная речка, способная сбить с ног и утащить прочь. Над головой висит покусанная луна, и до нужного ему дома остаётся совсем немного.
   До нужного ему дома остаётся совсем немного. В стороне высятся громады многоэтажек в которых много-много окошек. Какие-то горят, и эти искорки, расцвеченные в цвета штор, похожи на крупные звёзды.
   В глубине парка, на одной из скамеек - какая-то компания, ещё не дяди и не тёти, но уже далеко не дети. Звучит резкий смех, он парит над их головами чёрными крылатыми существами с дымными хвостами. Вот их Кирюша по-настоящему боится. Они его не видят, но словно бы чувствуют - поворачивают серые лица, виднеются острые подбородки и торчащие смоляными колючками во все стороны волосы.
   Кирилл зажмуривается и превращается в самого незаметного человека. Если хочешь, чтобы тебя не увидели, нужно создать вокруг себя темноту, а проще всего сделать это, опустив веки. Однажды он рассказал этот способ маме, но она посмеялась над ним.
   - Если ты хочешь от кого-то спрятаться, - говорит она, - тебе придётся прятаться. Под одеялом, например. Или за деревом. Только не вздумай так прятаться от матери. Мать тебя всё равно найдёт...
   Большиши постоянно придумывают для этого мира какие-то сложные правила. А между тем он простой, как коробка с конфетами. И такой же вкусный.
   Правда, иногда всё же страшноватый. Вот, например, как сейчас.
   Кирилл стоит на месте, изо всех сил жмурясь, и чувствует, как лица одно за другим отворачиваются, чтобы вновь присосаться к пузатым бутылкам, напруженные для прыжка мышцы их вновь растекаются по телу безобидными змейками.
   Он боится открыть глаза. Откроешь - они тебя тут же заметят. Вытягивает потную ладошку и находит лапу Ночника. Лисица тащит его через темноту, хвост нервно стегает его по ногам.
   Шум, звон стекла и резкие, зычные голоса проплывают мимо огромным чёрным облаком. Кирилл цепляется за лапу уже обеими руками.
  
   Они на полянке перед старым дубом, откуда виден дом ведьмы. Как большая лодка он выплывает из темноты, деревянный на кирпичном фундаменте, покосившийся забор ложится почти под ноги, и Кирилл старается, чтобы ни одна доска не заскрипела под его ногами.
   Одно из окон мерцает тусклым красноватым светом. Может быть, варится у неё в котле какое-то варево. Кирилл встаёт на цыпочки и заглядывает в окно, но видит разве что кусочек потолка с гуляющими по нему пятнами света.
   Кончики пальцев достают до ручки, и дверь отворяется с тихим скрипом. Так просто. Ему никогда ещё не встречались люди, не запирающие на ночь двери.
   Кирилл переступает через порог, прикрывает за собой дверь и напрягает глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то. Из-под второй двери пробивается слабый язычок света. Внизу какая-то обувь, Кирилл запинается об неё и едва не растягивается на полу. В следующий момент под потолком зажигается лампочка, и всё тонет в море света. Свет забивает глаза, Кирилл жмурится и садится прямо на пол.
   - Попался, да? - сочувственно говорит Друг.
   Она возвышается над ним, удивительно длинная, странно, как не задевает головой лампочку. В шортах и белой майке, волосы растрёпаны по плечам, и кажется, что там, под потолком, парит оранжевый воздушный шарик.
   - Так-так. И кто тут у нас.
   Голос озадаченный. Говорит она низко, голос, прежде чем вырваться наружу, клокочет и переваливается в горле.
   - Простите, - блеет Кирилл.
   Её руки перелетают от талии к голове и обратно, бормочет растерянно:
   - Я думала, у меня завелась крыса. Ну, бродячую кошку я тоже могла предположить, не дом, а сыр. Такой дырявый. Но чтобы здесь завёлся ребёнок!..
   Кирилл хочет ещё что-то сказать, но его начинают душить слёзы, просачиваются через ресницы и мокрыми дорожками чертят по щекам. Размазывает их тыльной стороной ладони.
   Женщина хватается за голову.
   - Прекрати! Сейчас же прекрати. Я не умею ладить с детьми. Ну как тебя заткнуть-то, а?
   Хватает его в охапку, неумело, так, что одной ногой он упирается ей под рёбра и прихожая куда-то уплывает - её место занимает комната. Очень маленькая, даже меньше той, в которой Кирилл спит, однако вокруг столько интересных предметов, что слёзы мигом высыхают.
   - У меня здесь были друзья, так что прости за бардак... хотя... перед кем я извиняюсь, - бормочет она.
   Сажает его в кресло, отдувается, вытирает со лба пот. Всё-таки он достаточно тяжёлый. Сама садится на пол, скрещивает ноги.
   Здесь пахнет мандаринами и кофе, свет от нескольких свечей под красными колпачками бродит по расставленным в беспорядке книгам, каким-то хрупким изящным вещам. На подоконнике несколько яблок, на диване раскидана одёжка. Кирилл вдруг думает, что эта тётя, возможно, не такая уж и большая. Просто кажется взрослой. Правда, мамы у неё почему-то нет. Если бы у неё была мама, она бы мигом заставила всё это убрать.
   Кирилл вертится, разглядывает обстановку, ищет глазами аквариум с лягушками и страшными рыбами, или хотя бы котёл с зельем. Даже метлы нету, хотя в углу за кроватью сверкает глянцевыми красными боками пузатый пылесос.
   Пока Кирилл размышляет, может ли современная ведьма летать на пылесосе, она нетерпеливо спрашивает:
   - Ты что это? Потерялся?
   - Не-а... - бормочет Кирилл и неуютно возится. С каждым движением он увязает в кресле всё сильнее.
   - Тогда - что? Не в гости же пришёл?
   - В гости.
   - Давай, колись. А я пока поставлю чайник. Только вот конфет у меня нет. Кончились.
   На спинке кровати висит зонт, и Кирилл вдруг понимает, что он живой. Ручка изгибается, купол шелестит, и через складки материала выплывает крошечное сморщенное личико. Глядит с любопытством на Кирилла. Ночник. Кирилл вытягивает шею, пытаясь получше разглядеть существо, и зонт хлопает ему своим куполом, как будто крыльями.
   Чайник у неё прямо здесь, на полу, и симпатичные белые чашки с синей каёмкой. Чай пахнет ежевикой, колючий запах приятно щекочет ноздри.
   Обняв чашку, Кирилл набирается смелости:
   - А где у вас котёл?
   - Котёл?
   - Да. Я думал, вы ведьма...
   Женщина обескуражена вопросом. Улыбается, в глазах пляшут искорки, в уголках губ вспыхивают внезапные веснушки, и ещё веснушки каким-то образом сидят у неё в волосах. Кирилл не может это объяснить - просто видит, как они переливаются на свету.
   - Нифига себе. И что же ты хотел от ведьмы?
   - Чтобы вы вернули глаза моим папе и маме.
   Место улыбки занимает озабоченное выражение.
   - А что у них с глазами? Что-то серьёзное?
   Кирилл, как может, рассказывает ей о рыбах в глазах Большишей и между делом думает, что удивительное не в том, что она его понимает. Она его слушает. Слушает, красиво наклонив к плечу голову, так, что рыжие локоны свешиваются прямо на переносицу. Не торопится никуда, слушает не одним ухом, а сразу двумя. И не пытается переделать под какие-то свои каноны. Воспринимает всё как есть. Верит ему на слово.
   - У тебя нет этих рыбок, - заканчивает Кирилл. - И ты меня слышишь.
   - Есть, - многозначительно говорит женщина, - Просто своих рыбок я держу в другом месте. Не в голове. Знаешь, люблю смотреть на мир чистыми глазами. Эта вода, о которой ты рассказывал... я прекрасно понимаю, о чём ты. Попробую тебе объяснить. Но сначала нужно позвонить твоим родителям. Помнишь номер своего дома?
   Кирилл мотает головой.
   - Ты из двадцать пятого. Я тебя помню. У твоей мамы такие роскошные волосы, и пальто с кленовыми листьями.
  
   Она роется на полках, коричневая книжка с телефонами раскрывается на нужной странице. Пикает кнопками на трубке. Там не отвечают довольно долго, а когда, наконец, берут трубку, Кирилл понимает, что это папа. Тётя мягко рассказывает о нём, мол, вот, нашёлся, вы не теряли? Женщина терпеливо объясняет, где они могут найти своего сына и отключается.
   - Ещё чаю?
   Кирилл мотает головой.
   - Я думал, может это вы запустили в головы папы и мамы рыбок. Но у вас тоже есть Ночники, я вижу их, и теперь я понял, что вы не злая.
   - Вот уж спасибо. А кто такие ночники?
   - Они приходят из подкроватя. Сначала тебе снятся, а когда ты просыпаешься, они вылезают за тобой следом.
   - Правда? И что же они делают?
   Тётя задумчиво оглядывается, обшаривает взглядом комнату. Зонт висит на прежнем месте, выставил из складок материала нос и подбородок, но взгляд скользит равнодушный, невидящий.
   - Я сам точно не знаю. Охраняют, наверное, или как-то помогают. А ещё я люблю с ними играть. А вы о них не знаете?
   - Не-а.
   Как же так? - думает Кирюша, - Ведь у неё нет рыбок в голове. У неё самый чистый взгляд из всех, что он видел у Большишей.
   Она размышляет. Раскачивается из стороны в сторону, ерошит себе волосы.
   - Извини, пожалуйста, но я закурю.
   Сигареты у неё не как у папы, тоненькие, пахнут вишней. Пальцы плывут ко рту, и на фильтре остаются алые пятна от помады. Кирюше даже нравится этот запах, он кажется не злым, как от папиных сигарет, а просто очень ворчливым. Кирилл выставляет вперёд ладошку, пытается почесать дымного вертляка, и он, ворочая за собой длинный хвост, довольно урчит.
   Тётя смотрит на него сквозь облачко дыма, голова её кажется солнышком, таким, которое Кирюша видел в деревне над рекой. Тогда стоял туман, и везде, даже между лучами солнца, прятались смешные комки влаги.
   - Иногда я их чувствую. Я живу одна, как ты видишь, у меня нет ни мужа, ни мамы с папой. Но я никогда не ощущаю одиночества. За мной словно бы всё время кто-то наблюдает. Иногда с подоконника, иногда из темноты под лестницей. И знаешь, тогда я чувствую себя спокойно, как будто под присмотром. Это очень приятно.
   Она улыбается, и дымный вертляк трётся своей серой шёрсткой об её щёку. Зубы у неё красивые, крупные и похожи на маленькие ледышки.
   Кирилл важно кивает:
   - Такие ночники есть у всех малышей. И почему-то у вас, хотя вы уже большая. Вообще, Большиши, взрослые, много чего не видят. Вертляков они не видят никаких. И апельсиновых искорок. И того, что денежки, которые они кладут в карман, живые и могут разговаривать.
   - Меня твой батя так и не услышал, хотя я орал ему в оба уха, - хмуро говорит голос в наушнике.
   - Не слышат моего Друга из музыкальной штучки, - послушно прибавляет Кирилл. Медлит секунду, потом приближает к ней лицо и говорит еле слышным шёпотом: - У тебя в волосах запуталось солнце. Только не стряхивай его! Ему нравится в твоих волосах, и оно прячется туда ночью. Оно просило меня не говорить, но я тихо-тихо... и ты сделай вид, что ничего не знаешь.
   Она улыбается, многозначительно кивает.
   - Знаешь, что я тебе скажу. Сейчас ты видишь все эти чудесные вещи. Но рано или поздно они будут прятаться от тебя всё глубже. Все эти вещи, которые не видят взрослые и видят дети, они будут становиться для тебя всё менее и менее значительными. В твою жизнь ворвётся множество других вещей, будет вытеснять эти невидимые мелочи из твоей головы, пытаться залить их водой, вырастить там морскую траву. Понимаешь? Но не забывай, что они есть. Ни на минуту не забывай.
   В дверь громко стучат и женщина вздрагивает.
   - Сейчас ты поймёшь, что твои родители состоят не только из зелёной воды. В них есть то же, что есть в тебе, просто оно уже погрузилось настолько глубоко в ил, что так сразу не заметишь. Каждый день вспоминай, что это есть в каждом человеке, и ни на секунду не забывай, что оно есть в тебе. Оно тушит сигарету в пепельнице и кричит:
   - Открыто! Дёргайте дверь сильнее.
   В комнату вбегает мама.
   - Милый мой, - всхлипывает она, присаживается на корточки и прижимает к себе.
   Кирилл изворачивается, поднимает голову. Заглядывает ей в глаза и больше не видит там ни зелени, ни рыбок. Обыкновенные испуганные глаза, карие и влажные, словно их только что намочило дождём. Волна облегчения накрывает его, подобно пуховому одеялу, и он снова утыкается носом ей в грудь. В глазах влага, на губах ощущается вкус соли, и он понимает, что разрыдался. Как маленький. Кирилл чувствует на голове большую и тёплую руку отца. Он не видит его глаз, но знает, что рыбки ушли и из них.
   - Вы закрываете на ночь окна? - слышит Кирилл голос тети.
   - Нет, - отвечает мама. - О господи, сейчас нет. Жарко же...
   - Наверное, спросонья вывалился в окно. С ними такое бывает, проснутся почему-то и куда-то идут. Деловые. В таком возрасте они ещё не совсем отличают сон от яви - особенно если только что проснулись. Закрывайте окошко, оставляйте только форточку. И приглядывайте за ним. Он славный малыш.
   - Спасибо вам, - говорит мама.
   Кирилл идёт, не отрывая зарёванного лица от маминой юбки, идёт вслепую, ощущая под ногами сначала скользкий линолеум, потом траву и кочки, а потом земля уходит из под ног, и вот уже он на шее у папы.
   - Если хочешь, я тебе спою, - говорит Друг. Кирилл про него совсем забыл, один проводок болтается где-то внизу, другой по-прежнему в ухе, и голос Друга звучит совсем тихо.
   - Да, - мычит Кирилл. Лицо обдувает тёплый ночной ветер, шевелит волосы, а вокруг жужжат насекомые.
   Что-то щёлкает там, в ушах, сквозь странный шум к сердцу поднимается музыка. Он уже слышал такую раньше - папа включает её иногда после работы. Рваный электрический шум карябает уши, но вот голос Друга, мощный, он с упоением выжимает из себя чужие, незнакомые слова. В этот раз он звучит в записи, и Кирюша вдруг понимает, что разговаривать с Другом, как прежде, он уже не будет никогда. Этот голос пропадёт, как пропадёт постепенно дар видеть Ночников, слушать голос снега и разговаривать с камнями.
   Но он будет помнить о том, что говорила ему рыжая тётя.
   И Кирилл закрывает глаза, позволяет мерным покачиваниям отцовских плеч и музыке утащить его прочь.
  

Конец

Странные миры

   Эта история произошла с одним знакомым мальчишкой - из тех, что прибегают ко мне во двор взглянуть на отполированное и свежеокрашенное (вот этими вот руками!) крыло старой Волги, посмотреть, как вращается винт мотора Яка-52, установленного на специальной деревянной стойке (корпус этого самолёта без крыла валялся на заднем дворе и, подобно банановой кожуре, мало кого интересовал - в отличие от живого, пахнущего маслом, двигателя). Он рассказал мне её по секрету, в обмен на разрешение посидеть в кабине "Фольксвагена-жука" семьдесят первого года.
   Что касается автомобиля, эта птаха угодила ко мне совершенно случайно и не собиралась улетать - потому, что не могла. "Дай мне срок, - хрипел я, копаясь в моторе. - Дай мне хотя бы два года, и ты у меня полетишь так резво, что сам ветер не догонит". Насчёт двух лет я был слишком оптимистичен. Иногда на то, чтобы найти какую-нибудь оригинальную деталь для особенно редкого автомобиля, уходил десяток лет - не поисков, но терпеливого ожидания, мониторинга, как сейчас говорят, рынка, а точнее - развалов старьёвщиков и автомобильных перекупов.
   Зато он сохранил родную приборную панель и рулевое колесо, которое прямо таяло под руками, словно горячий немецкий бублик - его потёртая кожа приводила в трепет ватагу мальчишек, подглядывающих сквозь щели в заборе.
   Чтобы немного развлечься, я просил их рассказать, что интересного произошло с ними за последнее время. Что они видели, что слышали, о чём мечтали. Годилась и просто интересная история из вторых уст. Я без жалости гнал со двора хитрецов, пытающихся впарить мне пересказ книги или фильма (благо, шириной кругозора и начитанностью я пока их превосходил). Однако каждый знал, что когда моя рука тянулась к ручке громкости у радио, чтобы немного приглушить ведущих "Серебряного дождя", - это верный знак того, что рассказчику позволено проникнуть за калитку и примоститься на груде покрышек, поприветствовав Рупора, серебристого ретривера, скрещенного с дворняжкой, дружелюбного до безумия.
   Так что, можно сказать, помимо старинных средств передвижения, которым я по мере сил старался придать вид сверкающей монетки, я коллекционировал Наблюдательность, Фантазию, Любопытство, Подвешенные языки, и прочая, и прочая...
   Тот мальчишка даже не думал поступать, как все остальные. Он не пялился через щель в заборе или через приоткрытую дверь калитки в компании других таких же пострелят, храбрящихся и подзадоривающих друг друга. Однажды дождливым сентябрьским днём он просто постучался и вошёл, один-одинёшенек, будто гайка, которую я по недосмотру обронил в осеннюю грязь, бледный, в джинсовой куртке, застёгнутой на все пуговицы, с непомерно отросшей чёлкой коричневых волос, спадающих на глаза.
   - У меня есть для вас история, - сказал он, глядя по сторонам так, будто проснулся на середине дороги в школу и обнаружил себя совершенно в другом месте.
   Я прищурился, пытаясь вспомнить, как зовут этого паренька. Ясно одно: он не был у меня во дворе частым гостем. Ясно и другое: я вижу его не впервые.
   Я жил на одной из старых улиц Самары в одноэтажном доме, полностью заросшем с одной стороны вьюнком. Этот дом меня когда-то воспитал, и, наверное, именно благодаря ему я воспылал страстью к старым вещам. В первую очередь, механизмам. Благо, масштабы двора позволяли. В своё время я застелил его ненужными коврами, собранными со всех окрестных домов, печальным, пурпурным, а местами уже грязно-бурым свидетельством достатка среднестатистической советской семьи. Теперь я разбирал и собирал на них свои механизмы. За покосившимся забором ездили трамваи и вопили птицы, лакомясь ягодами рябины и семечками из стаканов увлечённо беседующих бабок-торговок.
   Сегодня не тот день, когда заходят в гости. Вторник, часы лютеранской церкви только что пробили двенадцать. Небо нынче хмурое - самое то для сентября, но всё-таки немного обидно. Я пытался избавиться от неприятного осадка на душе (подходящего ноябрю, но никак не первому осеннему месяцу), сидя на крыльце и разложив перед собой инструменты, которые давно намеревался смазать, заточить и обработать от ржавчины.
   Откровенно говоря, смотреть сейчас было не на что. Авиационный мотор я закрыл от дождя брезентом. Даже машины, которые всегда приводили мальчишек в восторг, выглядели старыми развалинами. Гордость моей коллекции, "Мерседес-кабриолет" пятьдесят пятого года, также был накрыт брезентом, кроме того, был в крайне удручающей форме: повинуясь какой-то мимолётной блажи, я выпотрошил его до самых что ни на есть осей в безуспешной попытке найти источник стука в передней подвеске.
   Тем не менее мальчишка, кажется, остался удовлетворён - словно уже получил награду, хотя я ещё ничего ему не обещал - и теперь готовился выполнить свою часть сделки. Он поднялся по ступеням, замер, как кот, не знающий, угостят ли его здесь куриной кожицей или погонят прочь лысой метлой. Несколько раз вздохнул, будто принуждая себя к чему-то, осмотрел свои ладони, словно ожидал увидеть между пальцами паутину и даже, кажется, удивился, не обнаружив её.
   И начал свой рассказ:
   - Случилось так, что однажды у меня пошла носом кровь...
   Меня не покидало ощущение, что кое-кто хочет надо мной посмеяться.
   - Постой-постой, малец. Просто хочу предупредить: если ты собираешься нести мне тут какой-нибудь вздор...
   Я запнулся, разглядывая его лицо. Узкое, с блеклыми глазами и тонкими, меланхоличными чертами, очки в изящной оправе были похожи на тонкий лёд, по которому вот-вот побежит трещина.
   - Ты с девятого дома, верно? Внук Сергея Андреича... Данил?
   - Данил.
   - Правильно. Прости мне мою грубость. Так зачем же ты ко мне пришёл?
   Рассеянный взгляд Даниловых глаз прошёлся по моему лицу, мокрым снегом по скату крыши скользнул вправо, туда, где скучала, переговариваясь низким басовитым гудением, возникающим от ударов крупных редких капель по капоту и крышам, моя коллекция.
   - Тот "Фольксваген-жук"... и самолётный мотор, - он определённо знал, что где располагалось, хотя по эту сторону забора не был ни разу. Мне почему-то казалось, что ему потребовалось немало смелости, чтобы взять и прийти сюда... несмотря на то, что мальчишка не выглядел испуганным. - Я бы с удовольствием послушал, как они звучат. Знаете, я люблю слушать. У меня дома есть пластинки со всякими группами, соулом, блюзом и другой американской музыкой. Эти пластинки мой прадед когда-то прятал в тайнике под кроватью и ставил по утрам, когда все едут на работу и шум на улице стоит невообразимый. Если бы их нашли, то его бы сослали... его и так сослали. Он жил в Санкт-Петербурге, а сослали его Бурятскую АССР, а потом он переехал в Куйбышев, где и умер. Все эти годы он таскал эти пластинки с собой. Так вот, бывает, я заряжу их и слушаю. Там и музыки-то почти уже нет, только помехи.
   Он надолго замолчал, теребя пальцами пуговицу кармана на брюках.
   - И что же у тебя за история? Особенная, верно? - вздохнув, я вернулся к лежащей на верстаке болгарке и ароматной маслёнке. Высоко в ветвях дуба - единственного дерева, растущего у меня во дворе (я называл его Антоном Павловичем и не позволял притрагиваться к непомерно разросшейся кроне ни одной пиле, будь она в руках работника коммунальных служб или даже собственного сына) шумел ветер. - Иди сюда, под козырёк. Не мокни.
   Данил послушно поднялся. Присел на корточки. Я подумал, что у него навряд ли много друзей. Слишком уж болезненный и странный. Не говоря уж о том, что много разговаривает.
   - Я уверен, никто вам такую историю не рассказывал, - произнёс он.
   Это мы ещё посмотрим, - подумал я, готовясь слушать и запоминать. Очень может быть, что малец читает не те книжки, что читают его сверстники, смотрит не те фильмы. Предсказуемость и условность их сюжетов я научился лузгать как жареные тыквенные семечки. Только вчера Федя из третьего дома пытался выдать себя за участника событий старой как мир истории о путешествии по Волге на школьном трамвайчике и экскурсии в пещеры, якобы пронизывающие Жигулёвские горы, где рассказчик благополучно заблудился с самой красивой девочкой в классе... нет уж. "На Тома Сойера ты, Федька, не похож, - заявил ему я. - Том Сойер - великий сочинитель, он бы нашёл способ забраться ко мне во двор среди ночи и самостоятельно осмотреть всё, что его заинтересует".
   После этого он, кажется, крепко задумался. Я не дал ему развить мысль, сказав, что отныне буду выпускать на ночь Рупора. Этот добряк ни за что не покусится на чужую лодыжку, но может поднять изрядно шума, так, что маленькому взломщику, вместо того чтобы гулять по ночному музею под открытым небом, придётся убраться восвояси.
   - Всё началось несколько лет назад... - начал Данил.
  
   Всё началось несколько лет назад, когда у мальчика вдруг ни с того ни с сего сильно пошла носом кровь. Не сказать, что раньше такого не случалось - случалось, и не раз. Родители таскали его по врачам, без особого, впрочем, успеха. Лор вещал про слабые стенки кровеносных сосудов. Родители ужасались и качали головами.
   На самом деле, знай они всю правду, головы их открутились бы совсем, словно у дешёвых китайских кукол. Данил страдал от подобных кровотечений с самого детства, и большая их часть приходилась на время, когда он оставался один. Он довольно рано научился приводить себя в порядок, встречая родителей полностью умытым. Следы на рукавах и коленях мама принимала за соус или сироп, браня маленького Данилку за неаккуратность.
   Впрочем, что-то родители да подозревали. Они спланировали рабочие графики так, чтобы кто-то непременно оставался с малышом, а позже подкармливали воспитательницу в детском саду, румяную толстушку, дорогими конфетами, чтобы она ни на минуту не оставляла малыша без наблюдения.
   Они не учитывали только одного - своенравности сына. Он быстро понял, как скучает по одиночеству. Мальчишка убегал и прятался в высоких шкафах, предназначенных для курток детей и шуб воспитательниц, нянечек, а также директорши детского сада, объёмной в талии дамы, в карманы верхней одежды которой, наверное, можно было спрятаться с головой. Оттуда пахло хвоей, трамвайные билетики шелестели с тем же звуком, что и сухие листья, а сухие листья были надорваны или прокомпостированы так, будто их погасил кондуктор. Данил подходил к ней с осторожностью, как к большому, пугливому зверю: он вовсе не хотел испачкать шубу этой доброй, мудрой огромной женщины, ведь именно она предостерегала родителей от того, чтобы установить по всему дому видеокамеры:
   - Попробуйте дать ему немного свободы, - говорила она, положив перед собой на стол свои пухлые, сдобные руки. - Скажем, пять-десять минут в день. Вы не поверите, как сильно он будет вам благодарен.
   - Вы совсем не знаете Данилку, - с укором говорила мама. - Он ведь болеет. Он ведь может умереть в одиночестве!
   Кровотечение всегда наступало неожиданно. Вот ты на прогулке с остальными детьми, и в то же время - не с ними, в каком-то другом мире, воображаешь, что хруст снега под валенками - это рык и рёв чудовищ в недрах горы, куда ты прямо сейчас спускаешься, что забрало (заиндевевший от дыхания шарф) тревожно поскрипывает, будто готовится принять удар... а в следующий момент сидишь и зажимаешь варежкой нос, запрокидывая голову, как учила мама. На самом деле она говорила: "Не запрокидывай голову", но Данил, как и многие дети, ставил многие выражения с ног на голову. Ямочка над верхней губой становилась котлом, полным кипящей крови, во рту неожиданно сухо и горячо.
   "Как же я подпустил к себе всех этих чудовищ, - растерянно думал мальчик. - Ведь я был таким внимательным! Этого просто не могло произойти".
   Но это происходило.
   - Чего это ты здесь расселся?
   Данил видит перед собой Валеру Козлова и его друзей. Валера - настоящий воин. Он не плохой, совсем нет - но как человек он полная противоположность Данила. С раннего детства, с первого сказанного слова (это слово было не из простых - "отец", и отец как раз стоял возле кроватки, дородный мужик с седыми усами, бесцветными глазами и в военной форме) он знал, чем будет заниматься. Он хотел командовать армиями, собственнолично стоять на передовой с автоматом и со штык-ножом.
   Такие люди пугали Данила... откровенно говоря, в тот период жизни его пугали все люди. Он сполна осознал это позже, уже будучи в школе, когда вдруг сказал себе однажды, лёжа в кровати без сна: "Наверное, появись из тумана за окном сейчас чудище, какой-нибудь Шаб-Ниггурат из старых легенд, я бы испугался его куда меньше, чем всех этих людей, что спят, ругаются, ходят и смеются этажом выше и ниже. С самого рождения каждый, кроме тех, кому повезло по той или иной причине оказаться на необитаемом острове, окружён ими, другими людьми, что выглядят совсем как ты, но никто не знает, кто или что они такое. Жуть, правда?"
   Приходя в школу, он садился на последнюю парту, чтобы точно знать, что сзади никого нет, кроме портретов бородатых мужиков в рамках, и всё равно чувствовал за стенкой, в другом классе, чужое совокупное дыхание.
   В тот момент, когда Данил поднял на Валеру идеально круглые, совиные глаза, тот сказал:
   - Да у тебя нос кровит. Ты что, в стенку врезался?
   Мальчишки, которые также точно знали, чем будут заниматься в жизни, а собирались они подчиняться самому сильному, захихикали.
   - Он так тебя испугался, что сам себя по носу ударил, - сказал один.
   - Ну-ну, - сказал Валера, глядя на Данила сверху вниз и переваливаясь с носка на пятку. Руки в карманах. - Мужик ты или нет? Если ты собираешься сидеть здесь и ныть, тебе нужно приходить в сад юбке.
   У него получалось: "музыг", губы дёргались (особенно верхняя), пытаясь сдержать ухмылку. В голове его уже созрел план коварного удара в тыл противнику, к которым для Валеры автоматически причислялся каждый, кто не торопился стать ему союзником в играх на грани детской жестокости.
   - Эй, ребята! Давайте отберём у него штаны. Пускай сходит к воспиталке и попросит у неё юбку.
   - Зароем их в снег! - с восторгом подхватил кто-то.
   - Посмотрим, как он побегает по морозу...
   Внезапно круг детей разбил серый мохнатый валун - тётя Тома, та самая "воспиталка", которую никто не отважился бы так назвать в глаза, зато за глаза называли все. Посмотрела на Данила, который снова, запрокинув голову, принялся промокать нос варежкой, а потом обвела строгим взглядом других ребят.
   - Что здесь происходит, дети? - спросила она, и Валера потупился. Его свита начала потихоньку отползать в стороны, будто опасаясь, что камень воспитательских телес сейчас покатится вперёд и вомнёт их в снег.
   - Да ничего, тётьтома... Этот нытик...
   - Да как вам не стыдно! Он же ваш товарищ!
   - Это не мы его ударили, - завыл кто-то из мальчишек. На лице Валеры отразилось облегчение. Было видно, как претит ему оправдываться - даже если он ни в чём не виноват. Валера собирался совершать поступки, а не оправдываться за них.
   Тётя Тома набросилась на говорившего, словно первобытный, обросший мехом коршун из северных широт.
   - Так вы могли бы не стоять истуканами, а позвать меня!
   Она помогла Данилу встать, отряхнула его от снега. За её спиной все участники импровизированного театрального представления по одному скрывались за кулисами под молчаливое одобрение зрителей, которые тоже начали потихоньку расходиться.
   - Они тебя не обидели?
   - Не знаю, - сказал Данил. У него кружилась голова. Пар, вырывающийся изо рта, казался багровым.
   Тётя Тома взяла мальчика за руку, провела мимо играющих детей в помещение, заставила вытереть о коврик ноги и подтолкнула к раковине.
   - Умойся, а я схожу за салфетками и ватой.
   - Придёт тётя медсестра?
   - Нет, что ты. Это просто кровь из носа. Никаких уколов, - она подмигнула мальчику в висящее над раковиной зеркало и нахлобучила глубже его шапку. - И медсестру мы, пожалуй, звать не будем.
   Она подождала, пока он смоет с подбородка и верхней губы кровь, потом сказала:
   - Никаких медсестёр... при одном условии. Если мы с тобой не будем говорить твоим маме и папе, что у тебя снова шла носом кровь. Ладушки? Ну зачем их беспокоить!
   Данил пожал плечами, разглядывая в зеркало курчавые волоски, торчащие из подбородка тёти Томы. Она не уходила. Люди в белых халатах со всеми их хитрыми блестящими штуками, которыми так и норовят залезть тебе в ухо или нос, не пугали мальчика - не то, чтобы он насмотрелся их достаточно за свою жизнь, хотя и это тоже. Всё дело в ощущении, которое Данилу запомнилось очень хорошо - ощущении вынужденной покорности. "Тебе никуда не деться из этого кресла, - шептало оно, стискивая до немоты руки и вызывая судороги в ногах. - Они будут делать с тобой ужасные, болезненные вещи, и называть это уходом за здоровьем". И воспитательницу тоже можно понять. Она не хотела лишаться еженедельного пайка из сладостей.
   Грозовая туча начала рассеиваться, только когда он пролепетал:
   - Хорошо, тётя Тома.
   Она уплыла за горизонт, так и не сняв верхней одежды и оставляя мокрые следы на паркете. Данил склонился над раковиной, вглядываясь в красные полосы на белом фарфоре (от него, как и от снега, в голове раздавались беззвучные хлопки, вспышки боли) и пузыри крови у сливного отверстия. Потом, повинуясь порыву, повернулся и захлопнул дверь.
   Что-то должно было произойти. Кровь не останавливалась. В глотке горячо, будто она поднималась по пищеводу, в желудке пусто и нехорошо. Вместо того чтобы просто стоять над раковиной и ждать тётю Тому с ватой или запрокинуть голову, как Данил обычно поступал, он зажал одну ноздрю и принялся усиленно дышать. При каждом выдохе зубы стукались друг об друга и вызывали где-то в недрах головы странное певучее эхо.
   Я просто уроню голову в раковину и усну, - рассеянно думал он. - Не просто же так она такой же формы, как моя голова? И белый фарфор... холодный, как снег.
   Стало жарко. Мальчик снял шапку, не переставая дышать через ноздрю. Раздался звук, как будто что-то где-то оборвалось, и кровь хлынула потоком. Сначала красная, как гранатовый сок, она приобрела оттенки чёрного бархата.
   И тогда из особенно большого кровавого сгустка появился он. Чёртик с кирпичного цвета кожей, которую сеточкой оплетали вены. Маленькие лапки скользили по фарфору, коготки скрипели и оставляли на раковине еле заметные отметины. Хвост метался из стороны в сторону, будто хвост крошечной гадюки. Существо раскорячилось, отчаянно пытаясь удержаться на ногах. Оно неминуемо провалилось бы в слив, если б Данил, сам того не желая, не подставил палец, чтобы чёртик за него уцепился...
  
   - Постой-постой, - замахал руками я. - Ты сказал - чёртик, который вылез у тебя прямо из ноздрей?
   - Из одной ноздри, - не меняя выражения лица, поправил Данил.
   До сих пор я слушал, занимаясь своими делами... не скажу, что вполуха, совсем нет - мне было ужасно интересно. Эта история не похожа на все прочие. Обычно рассказы ребят скатывались в откровенную скуку или не менее откровенное враньё. Рассказ же Данила тёк открыто и плавно, так, будто он рассказывает семейное предание, повторяемое с раннего детства по самым разным поводам. И вот, не меняя голоса, не повышая тона - поворот, заставивший меня забыть про все свои инструменты. Догадываюсь, в тот миг я смотрел на мальчишку, как кондуктор на сумасшедшего, прервавшего его трамвайную дрёму. Того, похоже, моя реакция нисколько не интересовала. Он не делал драматических пауз, не смотрел заискивающе - нравится мне или нет? Он знал, что эту историю я дослушаю до конца.
   Дождь, сделав глубокий вдох (во время которого все капли, казалось, на мгновение зависли в воздухе) припустил с новой силой. Прибежал мой кот Лютик, весь мокрый и озирающийся так, будто за ним гонится стая собак. Великолепная рыжая шерсть намокла и свалялась неопрятными пучками. Он вскочил на валяющуюся здесь же покрышку и попробовал вытереться о штанину Данила. Тот, похоже, ничего не заметил. Рупор ретировался под крыльцо. Зонтики плыли над забором, будто льдины в весеннем потоке... только у этой реки не было весеннего настроения.
   - И что это был за зверь такой? Обычно из ноздрей вылезает... хм... совсем другое.
   Данил рассеянно почесал кота за ухом.
   - О, он очень странный. Вы не поверите, но с первого дня мне было очень легко с ним общаться. Я как будто знал, что мы найдём общий язык. Хоть он не человек... вернее, именно потому, что он не человек. Наверное, это всё равно, что найти лучшего друга. Или в первый раз увидеть своего новорожденного брата.
   Он строго посмотрел на меня поверх очков, и я задался вопросом - не являются ли они бутафорией? Близорукие люди не умеют так смотреть: без своего оружия для глаз их лица приобретают такой вид, будто их намылили мылом.
   - У меня никогда не было ни того, ни другого. Я дружил со многими людьми и чудовищами, но все они оказывались не настоящими. Многие были похожи на настоящих, как две капли воды, но в конце концов всё кончалось одинаково - голосом мамы, которая приходила меня будить, или солнечным зайчиком прямо вот здесь, на переносице, по выходным.
   Я не мог понять, в каком месте кончился правдивый рассказ и началась шутка. Шов был настолько незаметен, что даже намётанный глаз не мог его различить. Меня вдруг посетила неожиданная мысль: наверное, я точно так же не смогу найти шва на собственной жизни. Из неприкаянного странника, перепробовавшего десятки (сотни!) профессий, стиляги, любителя лоска и новых автомобилей (со временем, as time go by, они стали ретро-автомобилями) я превратился в домоседа, счастливого тем, что ему есть где сидеть, способного копаться в моторе до поздней ночи, если необходимо - при свечах. Вряд ли, оглядываясь назад, я нашёл бы, на чём на ровном полотне моей жизни остановить взгляд.
   Решив, что поразмыслю над этим позже, я попросил его продолжить.
  
   - Сначала я думал, что он не настоящий, понимаете? Что я... ну... шлёпнулся в обморок. Тогда я не знал, что такое "шлёпнуться в обморок"... нет, конечно, я так делал, когда терял слишком много крови, но я думал, что просто засыпал, а иногда и вовсе не понимал, как оказался на полу и почему мама кричит, а папа бегает кругами, запустив в волосы пальцы. Но он был самый что ни на есть реальный.
   - Твоя шляпа просто кошмарна, господин волшебник, - с укором сказал он. Данил принялся ощупывать свою макушку и несколько удивился, не обнаружив там даже шапки. Он уже забыл, что только что страдал от жары. - Ты не мог бы вытащить меня из этого ужасного места? Меня от белого начинает выворачивать наизнанку.
   - Это не шляпа, - Данил хихикнул, попытавшись представить раковину у себя на голове. Получилось плохо. - Здесь руки моют.
   Чёртик смотрел себе под ноги почти с суеверным страхом.
   - Не говори ничего! Коварство людей - а в особенности маленьких людей! - известно очень широко. Конечно, это шляпа. Или её разновидность. Тебе надоели кролики и ты хочешь поместить туда меня, чтобы вытаскивать на потеху публике. Так знай же, что накладные уши я надевать не буду! Не буду, и всё!
   Самонадеянно выпустив палец Данила, он поскользнулся и потешно шлёпнулся на спину, принявшись тонким голосом вопить, что "не видит у этой шляпы дна".
   Это был большеротый чертёнок росточком примерно с ладонь взрослого (Данил уже недоумевал, как он поместился у него в ноздре) с длинным морщинистым носом, лягушачьими конечностями и хвостом чуть толще кошачьего уса. Между локтями и туловищем кожистые перепонки, как у летучей мыши. С узловатых пальцев, с подошв ног безостановочно капала кровь - выглядело это так, будто он только что выбрался из чана с гранатовым соком. Глаза блестели, словно пуговицы от маминого платья.
   Пальцы Данила нырнули следом за чертёнком и вытащили его за шиворот - загривок у него оттягивался и походил на кошачий.
   В этот момент дверь дёрнулась - тот, кто пытался войти, видимо, не ожидал, что она будет заперта. Спустя несколько секунд из-за неё послышался ласковый голос тёти Томы:
   - Данилка, малыш, что ты там делаешь? Открой дверь. Я принесла вату.
   Мальчик облизал верхнюю губу. Он не помнил, чтобы трогал на двери задвижку.
   - Это ты сделал? - шёпотом спросил он.
   - Как, интересно, я мог бы запереть здесь, барахтаясь в твоём головном уборе? - недовольно ответил чертёнок, медленно поворачиваясь в пальцах мальчишки вокруг своей оси.
   - Ты же... ну... - Данил думал как донести до незваного гостя суровую правду, не сильно его расстроив, - вроде чеширского кота из Алисы в стране Чудес? Можешь творить всякие чудеса, просто щёлкнув пальцами.
   - Чудеса, мой маленький друг (Данилу показалось, что чертёнок произнёс это с издёвкой), лучше творить самостоятельно, не полагаясь на всяких чудиков, вроде меня, и не ожидая бородатого волшебника в шляпе. То, что ты не помнишь, как это произошло, ещё ничего не значит. Наверняка ты сам закрыл дверь на засов, а теперь ищешь любую возможность, чтобы переложить ответственность на оказавшегося совершенно случайно рядом чёртика вроде меня, или... постой-ка! - он сложил крошечные ручки на впалой груди. - Уж не хочешь ли ты сказать, что считаешь меня персонажем сказки? Это было бы просто возмутительно невежливо с твоей стороны.
   - Нет... - Данил совсем растерялся.
   - Я что, обязан извлекать на свет божий мудрые мысли и выручать тебя из затруднительных ситуаций?
   Данил подумал, что возмущение чертёнка вполне уместно.
   - Как тебя зовут? - спросил он.
   Голос тёти Томы за дверью (звучащий сейчас для Данила, как далёкий морской прилив) из заискивающего стал нетерпеливым, а потом просто-напросто оборвался на полуслове, как будто перед бегунами перерезали ленточку, дающую сигнал на старт. Дверь вдруг дёрнули с такой силой, что она почти слетела с петель, а из замка-щеколды выскочил один из трёх держащих его гвоздей.
   Данил втянул голову в плечи. Ему казалось, там, снаружи, трясёт и давит на дверь огромный коричневый медведь, жадный до крови и почуявший её через полтора сантиметра дверного полотна. Чертёнок вдруг звонко шлёпнул мальчика по руке.
   - Потом обменяемся любезностями. Кажется, сегодня мне и вправду придётся тебя выручить. Но обещай, что потом ты пересмотришь свои взгляды.
   Он не стал ждать ответа. Ловко вывернулся из пальцев, пробежал по руке, оставляя на куртке мокрые следы, и устроился на макушке мальчика. Данил тем временем озирался, пытаясь понять, каким способом новый друг (волшебный, без сомнения волшебный!) собирается вытащить его из затруднительного положения. Как-то папа напугал его, что если кровь не остановить, то она вытечет вся, и Данил сдуется, как воздушный шарк. Останется только оболочка, тонкая, как кожица от яблока. Возможно, именно в этом нужно увидеть спасение: он весь вытечет в сливное отверстие и уплывёт путями водосточных труб, а чертёнок тем временем скатает оболочку в рулон, закинет на плечо и прошмыгнёт между ног у тёти Томы.
   Но кровь из носа почти остановилась.
   Тётя Тома не стала бы его ругать - или тем более пороть. Наверное, она подумала, что он потерял сознание - мама всегда этого боялась.
   - Подними-ка глаза, - сказал чёртик, дёрнув его за ухо. - Что ты видишь?
   - Себя. И тебя.
   - А как это всё называется?
   - Отражение... зеркало!
   - Любое зеркало это дверь в странные миры.
   - В странные миры, - послушно повторил Данил, и тут же получил достаточно чувствительный тычок в затылок.
   - Не говори так, будто стал заглавной буквой в приключенческой книжке! - заверещал чертёнок. - Я тебе не какой-нибудь там... а, ладно! Чего уж там! Ом на фера бурундукум!
   Данил сразу почувствовал, что что-то изменилось. Он по-прежнему смотрел на своё отражение и видел, как там, за спиной, вдруг распахнулась дверь. Он не услышал ни звука, чертёнок пропал с его головы и обернулся кровавыми брызгами на поверхности зеркала. Тётя Тома, как ожившая земляная кочка, как сошедшая лавина, заполнила собой всё помещение. Она повернула к себе Данила и стала его трясти, заглядывая в глаза и разводя накрашенные губы в страшной гримасе, долженствующей символизировать крайнюю степень беспокойства.
   Сам Данил не чувствовал ничего, кроме тяжести чертёнка на макушке, который, видимо, уселся там по-турецки. Каким-то образом они оказались по ту сторону зеркала и смотрели в него как в окно, по другую сторону которого был мальчик, очень похожий на Данила. "Зазеркалье!" - мелькнуло в голове, но вокруг не было того волшебного мира, в который попала Алиса - ничего даже отдалённо похожего. Тот же туалет с несколькими кабинками, та же раковина с кровавыми разводами, стены с нарисованными на них домиками, да зеркало.
   Ухватившись за волосы мальчика, чёртик свесился вниз головой прямиком на переносицу.
   - Называй меня Тимохой.
   - Тимохой? Ты что, серьёзно?
   Мальчишка фыркнул так, что бесёнок едва не свалился с его головы. Он ожидал какого-нибудь волшебного имени, вроде Добби или Эйяфьядлайёкюдля.
   - Ну да. На самом деле меня никак не зовут, я просто один из множества кровяных чертят, похожих друг на друга как две капли крови, но коль уж я оказался здесь, снаружи, мне не помешает настоящее имя.
   - И куда же мы попали... Тимоха?
   - Можно просто Тим, - великодушно разрешил чёртик. - Туда же, откуда пришли. Это один из странных миров. Они все похожи на твой как две капли воды, за тем лишь исключением, что чем-то да отличаются. Иногда это различие очевидно, иногда его ещё нужно поискать. В этом, как видишь, нет этой страшной женщины, которая так хочет к тебе ворваться.
   Данил обернулся и внимательно посмотрел на дверь. Она в самом деле не тряслась и не торопилась слететь с петель.
   - Ага... а что ещё за бурундукум?
   - Давай сделаем вид, что ты ничего не слышал.
   Чертёнок исчез из поля зрения: заполз обратно на макушку.
   - Но я слышал. Это от слова "бурундук"? Чтобы прыгать, как они, только не из норы в нору, а между этими странными мирами.
   Данил затих, обдумывая перспективы, которые открывало перед ним знание этого смешного слова.
   - Мы подождём, пока всё успокоится, а потом вернёмся?
   По ту сторону зеркала никого не было... никого, кроме него самого и чертёнка - снова. Дверь была распахнута, замок сломан. Воспитательница куда-то ушла, уводя с собой того, фальшивого, Данила.
   - Без крайней необходимости прыгать между мирами нельзя, - Тим барабанил по подбородку длинными пальцами, словно паучок, утирающийся после сытного обеда. - Придётся тебе теперь жить здесь. Я не думаю, что ты заметишь разницу. Те же мама и папа. Тот же дом и любимые игрушки. Даже книжки на полках навряд ли поменяются местами.
   - А если замечу?
   - А если и заметишь, вряд ли она тебя утешит в минуты слабости или подкинет приключение, когда будет совсем скучно. Скорее, это будет, как одна из этих несуразных красивых, но бесполезных штуковин, что стоят на столе твоего папы.
   - Ничего не понял, - замотал головой Данил. - Что ещё за штуковина?
   Чёртик больно дёрнул мальчика за волосы. Он был самым нетерпеливым существом, которое Данилу доводилось встречать.
   - Как китайская игрушка, красивая, говорящая, громкая... которая при всём при том будто бы играет сама в себя.
   Данил важно покивал. Ему встречались такие игрушки - радующие и привлекающие взгляд сначала, и валяющиеся в самом пыльном углу потом. Ими невозможно было играть, не вписываясь ни в один созданный ребёнком мир, они порождали свой из пластика и фальшивого дружелюбия. Такой мир, наверное, мог бы присниться в кошмарах.
   - Но ты же останешься. Ты хоть и болтаешь без умолку, но зато не похож на паровозика Томаса.
   - Я вывалился у тебя из носа совершенно случайно. Всему виной это кровотечение. Вообще-то, мой дом там, внутри, моя работа - заставлять работать твои лёгкие и проходиться по внутренним стенкам сосудов щёткой с грубой щетиной, чтобы очистить их от всякого мусора. Этот отпуск был неплохим развлечением... было приятно с тобой познакомиться и всё такое... но я планирую вернуться ближайшим же поездом.
   - Каким поездом?
   - Ну, например, на ложке вместе с кашей... по крайней мере, я надеюсь, что это будет ложка и каша, а не вилка и жареная картошка.
   - Эй! Я не буду тебя есть!
   - Есть, конечно, и другие пути. - Данилу показалось, что чёртик пожал плечами. - Ты, кстати, можешь смело идти наружу, к остальным ребятам. Меня трудно увидеть невооружённым глазом.
   Данил не торопился. Он изучил рисунки на стенах, чтобы удостовериться, что они не изменились. Заглянул в каждую кабинку. Послушал шум вентиляции и тенью от рук на двери изобразил нескольких зверей. Подумывал уже о небольшой сценке для них, как Тимофей завопил:
   - Да ты не хочешь никуда выходить!
   - Не хочу. И не буду.
   Чертёнок с поразительной ловкостью перепрыгнул на сушилку для рук, уселся там, скаля зубы.
   - Ты, оказывается, маленький трусишка!
   - Даже если тётя Тамара куда-нибудь денется - останутся все остальные.
   Вереницы лиц сейчас проплывали перед внутренним взором Данила, отражаясь на стёклах очков. Всё, что он хотел - просто остаться один.
   - Послушай, ты же не собираешься поселиться здесь, в туалете, навсегда? Повзрослеть, постареть, обрасти бородой? Стать этаким туалетным старичком.
   - Может и собираюсь, - Данил бросил взгляд на зеркало. - А если кто-то захочет войти, я вернусь. Или отправлюсь ещё куда-нибудь. Я ведь теперь знаю твоё волшебное слово.
   - Ты меня расстраиваешь, малыш, - голос чертёнка исполнился терпением. Данил искренне полагал, что будь его новый знакомый побольше - хотя бы в две третьих роста мальчишки - он бы взял этого несносного ребёнка за ворот куртки и просто без лишних слов выволок наружу. Но поскольку тот не мог этого сделать, Данил решил стоять до конца и не подчиниться хотя бы кому-то в своей жизни.
   Однако чертёнок по имени Тим, как оказалось, был малый решительный и наглый (роскошь, которую Данил считал для себя недостижимой в своём мире). По плечам и голове Данила, как по мостику, он перемахнул на раковину (всё ещё поглядывая под ноги с осторожностью), двумя руками поднял брикет мыла, такой жёсткий, что об его края, казалось, можно было порезаться, и, обернувшись несколько раз вокруг своей оси, как заправский метатель ядра, запустил его в зеркало. Картинка в нём распалась на множество маленьких отражений, которые, казалось, тут же начали ссориться между собой, выясняя, кто достовернее отражает действительность. Чёртик смешно подпрыгнул, обернулся к Данилу и скрестил руки на впалой груди.
   - Рано или поздно сюда кто-нибудь придёт, - сказал он. - Ты не сможешь спрятаться.
   Непременно придёт. Дверь распахнётся и пыльные тени будут метаться по всей комнате. А потом из этих теней выступит одно из множества маленьких существ, у которых злость и отвращение написано на лице и капает с длинного языка, или же одно из больших, тяжёлых, неповоротливых, как сейф (эти будут тихо гудеть, стукаясь о стены, и громко щёлкать суставами). Данил знал: ни от тех, ни от других он ничего хорошего не дождётся. Уж лучше бежать! Задыхаться от бега, но продолжать переставлять ноги, чтобы никто из этих... этих всех не мог наблюдать его дольше двух секунд.
   Да, он может убежать за край света. По крайней мере, попытаться. А если его поймают, найдёт зеркало и начнёт всё сначала.
   Таким образом, Данил, повздыхав, сделал шаг за дверь, в новый волшебный мир, который грозил оказаться абсолютно таким же, как старый.
   Они долго стояли, вслушиваясь в тишину здания, будто в раковину, привезённую с моря.
   - Странно... когда это успела наступить ночь? - пробормотал чёртик.
   Было поразительно тихо. Будто всех детей вынесло прочь могучим потоком. "На улице прекрасная погода" потоком. Или потоком "родители ждут вас в холле, дети!"
   - Наверное, всё ещё гуляют, - сказал Данил, тиская ручку туалета и поглядывая в сторону окна, за которым маячил яркий белый день. Наконец он нашёл в себе силы от неё отцепиться. Прошёл на кухню, где столы были застелены скатертями и, как перроны, готовы к прибытию составов из голодных ребят. Но едой не пахло. Подтянулся на руках и заглянул за кухонную стойку, туда, где обычно стояли дородные тётки подавальщицы. Никого. Хотя нет, постойте... вон там чья-то рука. А вон возле раковины кто-то стоит спиной и, наверное, усиленно натирает пропитанной "Фэйри" губкой кастрюлю.
   - Тишина, как в могиле, да? - подал голос чёртик, высунувшись из кармана Даниловой куртки. - Я поступил неосмотрительно, когда расколотил то зеркало. Но нельзя было иначе. Это ты виноват, упрямый мальчишка, так и знай!
   Мальчик не обратил на него никакого внимания. Пока не заметили и не выругали, нужно бежать! Эта идея захватила его. Бежать от путаницы понятий, от непонимания и неразберихи. Ежедневно он видел множество странных вещей. Дети носились по тротуарам и игровым площадкам, воображая под своими пятками тропки Марса и Венеры. Они не заботились о том, что их окружает, веря, что взрослые станут стенами их космического корабля. Но взрослые могут предложить только одно - лестницу в колодец невежества, где шевелится древнее зло о тысяче щупалец и таком же количестве глаз. Данил пытался браться за книги, просил почитать маму, сам с грехом пополам составлял буквы в слова, а слова - в предложения, но знаний особенно не прибавилось. Почему происходит так, а не иначе? Из-за чего случаются войны? Почему эти люди вокруг не делают абсолютно ничего, лишь ходят на свою дурацкую работу, да смотрят ящик?
   Кто за всем этим приглядывает?
   И если никто, то - зачем оно всё существует? Должна же быть какая-то цель у человеческого существования?
   Неизвестность пугала Данила. Ему снились кошмары. Жуткие кошмары, в которых все люди вокруг теряют разум и ничего не понимают, а только грызутся между собой, как дикие звери.
   Полный решимости немедленно отправиться домой, даже если ради этого придётся сбежать от воспитательницы и пролезть в дыру в заборе, он распахнул дверь и выскочил наружу, на мороз. Сердце стучало, как бешеное. Облачко пара, вырывающееся изо рта, казалось красным. Никто даже не посмотрел на него, а Данил смотрел на всех во все глаза.
   Здесь явно в разгаре была какая-то игра. Понять бы её правила... хотя нет, лучше не надо. Выглядит жутковато.
   Дети вокруг неподвижны, словно кто-то произнёс: "Замри!". Даже те, кто куда-то бежал, а таких, к слову, было большинство. Очень тяжело оставаться неподвижным, когда ты куда-то бежишь. А когда прыгаешь с крыши беседки прямиком в снежную кучу - и подавно. Однако Василю, местному заводиле с поросячьими, вечно красными щеками, которого Данил на дух не переносил, это как-то удавалось. Он парил над спортивной площадкой, как коршун, и Данил невольно втянул голову в плечи, стремясь сделаться как можно более незаметным.
   Все они - и дети, и воспитательница, не тётя Тома, другая, моложавая женщина с тревожным лицом и всегда подвижными крыльями носа, такими, будто она собиралась взмахнуть ими и улететь в закат - напоминали каменных истуканов. Ветер скользил между ними, разделяясь на потоки; он нёс крупную и мелкую снежную пыль, но не мог шелохнуть ни волоска на их головах. Будто какие-то древние существа соорудили их ради забавы и улетели на свою, не такую холодную планету.
   - Что случилось? - спросил Данил у чертёнка, который как ящерка, убегающая от чужого внимания, забрался мальчишке в капюшон.
   - Это странные миры, - сказал он всё ещё сердитым тоном. - Я думал, отличия будут крайне малы, но, как видишь, я ошибся. Твой мир тоже к ним относится, и поверь мне, он тоже насквозь удивительный. Ты этого не замечаешь, потому что живёшь в нём с рождения.
   - Но смотри, они же как будто каменные! Что произошло?
   Чертёнок фыркнул, подёргав себя за хвост.
   - С тем же успехом ты можешь подойти к любому человеку в своём странном мире и спросить: "Что с тобой случилось, друг?"
   Подумав, Данил кивнул. Он подошёл к Валере, замшелому пеньку, как всегда окружённому приятелями-грибами, осторожно постучал ему по макушке. Попытался стянуть с его головы шапку - без толку. После этого наклонил голову к груди и попытался услышать стук сердца.
   Ничего.
   Будто не человеки - вазы из толстого фарфора.
   - Может, здесь просто остановилось время? - рассуждал он вслух, проскользнув через дыру в заборе и прикрыв её по привычке листом фанеры. Местный дворник каждый год прибивает его гвоздями, иногда БОЛЬШИМИ ГВОЗДЯМИ, но какая-то могучая сила вновь его отрывают. Теперь, наверное, тот дворник никогда не выйдет из своей сторожки, и первые весенние паучки да мухи будут ходить туда как в музей, трогать лапками стеклянные шарики, уставившиеся в немой телевизор.
   - Смотри, вон там летают птицы, - сказал чёртик.
   Данил запрокинул голову и увидел над головой ворон, которые смотрели на него блестящими бусинками-глазами, так, словно следили за кошкой, которая бежала задом наперёд. "Значит, - подумал мальчик - если и был какой-нибудь волшебник, который превратил всё человечество в камень, его сил не хватило на прочих живых существ!" Ветер свистел и колыхал провода. На снегу был глубокий след какого-то зверька, может, небольшой собаки, которая посреди зимы вдруг вспомнила о зарытой ещё на день народного единства косточке. Солнце плыло в немых окнах домов, будто на экранах телевизоров, которые все были настроены на один канал. Неужели все там, в ячейках бетонных строений, превратились в экспонаты музея?..
   Данил прислушался, склонив голову набок. Ни шума машин, ни криков и ругани у подъезда. Старушка, сидящая на лавочке и едва видимая из-под пухлой снежной шапки, напоминала большого крота, который высунулся, чтобы поймать нескольких снежных мух. Да, так и есть. Снег никто не убирал, всё вокруг выглядело как рождественская сказка. Казалось, бетонные строения сейчас рухнут, обнажив свою истинную, деревянную одноэтажную натуру с покатой крывшей, а чахлые деревца, закованные в бетонные кандалы, устремятся вверх, став настоящим лесом - из тех, в которых токуют тетерева.
   - Слышишь, маленький человек, - подал голос Тимоха. - Этот странный мир, пожалуй, несколько неприветлив к малышам. Вряд ли у всех этих людей на плите кипит чайник, а в вазе ждут голодных детей эклеры.
   Но Данил вдруг почувствовал невиданный подъём. Вот наконец никто не будет гонять его и ставить в угол! Некому больше стоять над душой, следя за каждым его действием! Свобода, невиданная свобода!
   На радостях мальчик слепил снежок и, смеясь, запустил в бабульку. Он проберётся на фабрику по производству шоколада, увидит что там и как устроено! Сможет лазать по любым деревьям, забираться наверх, насколько хватит духу, а потом, разжимая руки, падать в никем не убираемую снежную кучу. На
   конец, он сможет прийти в книжный магазин, перечитать там все книги, которые сочтёт интересными, а особенно понравившиеся заберёт с собой, и никто - никто! - не сможет его остановить...
  
   - Подожди, - сказал я, - Ты же это не всерьёз?
   Данил замолчал, уставившись на меня своими блеклыми глазами. Вылезав шёрстку и заодно напившись, Лютик запрыгнул на колени к мальчику и принялся тереться о его живот. Выглянула Маша - невеста сына - и, увидев что я не один, укорила:
   - Юрий Фёдорович, опять вы требуете от мальчишек каких-то историй, да ещё в такой холод! - она улыбнулась, мне - с лёгкой укоризной, а Данилу - так, будто хотела взглядом передать сообщение: "Спасибо, что радуешь старика". Прекрасная женщина. - Сейчас принесу вам обоим горячего шоколада.
   Разводной ключ в руках укусил меня за палец. Я поморгал и понял, что, кажется, не помешает небольшое уточнение.
   - Тебе действительно понравилось бы жить в мире, где ты оставался единственным человеком?
   - Я был от него в восторге, - сказал Данил. Он рассеянно погладил Лютика, и тот довольно замурчал, подняв мокрый хвост, похожий на дымный след от ракеты. - Я мог делать все эти вещи, не боясь, что там меня поджидает взрослый, только и ждущий повода, чтобы поругать какого-нибудь малыша! Я бегал по крышам и спускался под землю... Хотя самым ярким впечатлением осталось знакомство с маленькими мышками. Я им помогал, и это было по-настоящему прекрасно.
   Я поднял брови, всё ещё не очень понимая до какого уровня поднялась ртуть в шкале правдометра. Возможно, малыш просто заблудился на какой-нибудь стройке, закрытой на вик-энд, а его буйная фантазия превратила жестяные ржавые ворота в зеркало в туалете детсада. Лютик, услышав про мышей, презрительно дёрнул усами.
   Данил тем временем продолжал рассказ.
  
   Всё так же, с Тимохой на плечах, он пробирался среди частично занесённых снегом фигур, чувствуя себя необычно умиротворённым. Будто кто-то вдруг открыл мальчику секрет, что все чудеса и фокусы, которые безжалостно торопились разоблачить родители и сверстники, на самом деле существуют. Что они просто хотят казаться фальшивыми в глазах взрослой рациональности, той самой, что понимает только язык чисел и сухих слов, также похожих на формулы.
   Наверное, если бы он провёл в этом странном мире день, неделю, месяц или, может, год, он бы соскучился... ну, скажем, по звуку шагов где-то рядом, или по человеческому голосу, или по маминым волосам, с которыми она давным-давно позволяла ему играть, сажая на колени.
   Но этого не произошло, потому как в меланхолично-белое уединение вдруг вплелась пронзительно-чёрная нить.
   Данил увидел очередную статую. Но не это, точнее, не только это заставило его мгновенно спрятаться, рухнув в пушистый холодный снег.
   У мужчины, который стоял в сугробе около пешеходного перехода, двигалась голова. Более того, он вращал ею, как заблагорассудится, иногда выворачивая под немыслимыми углами. Чёрная, растрёпанная, как будто этот человек во вполне презентабельном пальто и с коричневым портфелем только что вернулся из какой-нибудь дикой страны, где жил в пещере на склоне горы и питался кореньями и сырым мясом.
   - Что это, Тим? - спросил чёртика мальчик.
   - Очевидно, кто-то из местных обитателей, - ответил чертёнок. - Может, они не все окаменели? Давай-ка подойдём поближе... нет, нет, подожди! Ты лучше держись от него подальше, а то...
   Но мальчик смело пошёл вперёд. Когда они приблизились (малыш загребал руками снег, как заправский пловец, а чёртик, не переставая уговаривать его повернуть назад, перебрался к нему на спину), то сказали одновременно друг другу:
   - Да это ворона!
   Это действительно была крупная ворона, а точнее, ворон. Он восседал на том месте, где у прохожего должна быть голова; массивный клюв то и дело опускался, чтобы отколоть ещё кусочек-другой от статуи. Шарф, обёрнутый вокруг шеи, походил на разворошенное гнездо. "Тук-тук-тук!", - в тишине занесённого снегом города этот звук разносился далеко окрест, и белые кусочки мрамора исчезали в чёрной глотке, похожей на воронку, медленно закручивающуюся среди торфяных болот.
   Данил заволновался.
   - Мы должны прогнать его, как думаешь?
   - Это может быть опасно, - резонно возразил чёртик. - Если клюв настолько мощный, чтобы разбить мраморную статую - что он может сделать с тобой? Нетушки, я втравил тебя в это, признаю, но я не собираюсь помогать тебе искать приключений на задницу! Я насквозь мирный чертёнок, и, прошу заметить, соскучился по работе, так что проглоти меня, пожалуйста, прямо сейчас. Будь хорошим мальчиком, открой ротик!
   Но Данил уже не слушал. Он бесстрашно стал пробираться через сугроб к ворону. Закричал, размахивая рукавами:
   - Кыш, птица!
   Ворон не торопился улетать. Он расправил крылья, которые сверкнули на солнце иссиня-чёрным металлом, оттолкнулся, стряхнув снег с плеч того, что прежде было дяденькой самонадеянно-делового вида - он спешил, наверное, на утреннее метро, чтобы исписать в офисе ещё полтора килограмма бумаги. Чувствительным тычком в затылок чертёнок заставил Данила пригнуть голову, и острые когти промелькнули всего в нескольких сантиметрах от макушки. Кажется, птица давно не поднималась в воздух, настолько тяжела и неповоротлива она была.
   Мальчишка упал и пополз, извиваясь как червь. Он зарылся в снег, чувствуя, как птичья тень упала сверху и буквально придавила его собой. Могло случиться непоправимое... и случилось бы, если б с плеча Данила не стартовала в небо настоящая ракета. Чертёнок располосовал когтями куртку на спине, но схватился с вороном, как настоящий лев с каким-то сказочным зверем, втрое превосходящим его по размерам. Комком перьев и когтей они рухнули покатились по снегу, будто задумали слепить снежную бабу. Данил принялся метать в них снежки, надеясь попасть в птицу, а потом, увидев, что пространство между трескучими ветками и облаками заполнилось шелестящей летучей сажей, так, что глядя вверх сложно было понять, где кончается одно крыло и начинается другое, закричал:
   - Тимоха! Нужно делать ноги! Их тут целое море!
   Вороны готовы были вообразить себя орлами и пойти в атаку, выставив свои зловещие когти. Чертёнок оценил обстановку и, оставив изрядно ощипанную птицу барахтаться в снегу, бросился под беседку, где в прежние времена собирались старушки обсудить свои старые как мир проблемы, потом под старый накренившийся уазик, по другую сторону которого его встретил и подхватил на руки Данил. Ноги его были не в пример длиннее.
   Тим позаимствовал из птичьего хвоста перо, и теперь щеголял им, устроив за длинным ухом, как Д'Артаньян, удирающий от гвардейцев. Он приплясывал на руках у мальчика и вопил, как командир быстроходного судна, по неопытности рулевого заплывшего в стеклянный океан, где ледяные глыбы со звоном тёрлись друг об друга боками:
   - Туда! Нет... сюда! Нам не убежать! Если ты притворишься одним из этих истуканчиков, наверное, они пролетят мимо.
   Скорее они отклюют мне голову, - подумал Данил.
   Им удалось спрятаться, затаившись среди пассажиров безмолвно стоящего на занесённых снегом рельсах трамвая. Видно, большие чёрные птицы не любили, когда каменная ли, жестяная ли крышка закрывает от них небо, потому как у более чем двадцати пассажиров голова отсутствовала только у двух, сидящих ближе всего ко входу. Данил устроился на одном из сидений и замер; чёртик нырнул к нему под куртку. Свет на мгновение померк, а потом появился вновь. Птицы улетали, крича почти человеческими голосами. Подняв голову, Данил увидел в крыше дыры, будто кто-то палил туда из пистолета. Гильз под ногами не нашлось, и мальчишка подумал о мощных вороньих клювах. Без сомнения, это они пытались добраться до лакомых кусочков, словно до содержимого консервной банки.
   И нет сомнений, что рано или поздно доберутся.
   Выбравшись из укрытия, мальчик и чертёнок отправились в обратном направлении, теперь стараясь смотреть во все стороны разом. Малыш замёрз и хлопал варежками друг об друга, удивляясь, как он умудрился их не потерять. Чёртик выразил мысль, которая не давала покоя им обоим:
   - Здесь царство воронов, которые склёвывают людям головы, а там, за оградой твоего детского сада - нет. Что-то не пускало их туда. Нужно возвращаться. Послушай, мне и правда жаль, что я разбил зеркало. Здесь опасно.
   - Да нет, чепуха, - сказал Данил, внимательно глядя по сторонам: крошечные сигналы, будто подмигивания звёзд откуда-то из глубин космоса, ловили его взгляд и задерживали на себе, нашёптывая секреты. Любой малыш может ориентироваться в любом городе, следуя за такими вот приметами. - Я ещё не нагулялся.
   Нужно понять, что такого особенного в детском саду - в месте, которое Данил считал скучнейшим на планете. Может, вороны тоже это чувствуют и засыпают прямо в воздухе, ещё будучи на подлёте? Или, быть может, какие-нибудь охотники сидят там в засаде, отстреливая больших чёрных птиц?
   Идея о доблестных охотниках с луками и зелёными шляпами, как у разбойников из фильма о Робине Гуде, так захватила мальчишку, что он начал пританцовывать на ходу, напевая про себя слова какой-то героической песенки. Однако первое, что увидел Данил, миновав знакомую ограду - обычную домашнюю мышь. Она восседала на шапке-ушанке у Наташки, девочки с двумя длинными русыми косами и удивительно красивым курносым носом, всегда красным, как фонарь. Данил никогда не видел таких отважных мышей, а мышь, должно быть, никогда не видела двигающихся людей. Он решил, что вежливо будет подойти и поздороваться. По крайней мере, этот зверёк не торопился отгрызть у Наташки ухо или откусить её великолепный нос.
   - Привет, маленькая мышка, - сказал Данил, стянув с головы шапку (он слышал где-то, что так вежливо).
   - Привет и тебе, - пропищала мышь. - То, что ты первый поздоровался с нами, делает тебе честь, маленький человек.
   - Не слишком ли самонадеянно для такой маленькой твари упоминать себя во множественном числе? - перебил чёртик.
   Мышь ничего не сказала, только шевельнула хвостиком. И тотчас же Данил почувствовал, что за ним наблюдают со всех сторон. Это было очень назойливое ощущение - что-то вроде жужжания комара ночью над самым ухом. Оглянувшись, Данил сначала не увидел ничего нового, однако присмотревшись внимательней, он будто приоткрыл крышку секретной шкатулки, из который рекой хлынули серые, белые, с грудкой в крапинку или с полосой, как у бурундуков или гоночных автомобилей, грызуны. Множество глаз-бусин смотрели на Данила и Тимоху со всех сторон (один глаз даже был размером с пятирублёвую монетку - увеличенный сосулькой, сквозь которую мышка за ними наблюдала).
   Мышь (про себя Данил назвал её Первой Мышью) спокойно сказала:
   - Мы наблюдали за тобой с того момента, как ты оставил первые следы на снегу. Скажи, ты ведь не отсюда, верно? Я имею ввиду, не из этого мира?
   Данил дёрнул чёртика за хвост и зашептал:
   - Первый раз вижу, чтобы мыши разговаривали. Что мне сказать?
   - Все животные умеют разговаривать, - неохотно сказал чёртик. Он не больно-то любил делиться знаниями, которые, согласно его представлениям, попадали в категорию тайных. Человек должен заслужить возможность их узнать, и у Тима не было полной уверенности, что мальчишка сделал к этому все необходимые шаги. - Просто в твоём мире они слишком запуганы людьми, которые считают себя королями и императорами всего сущего. Скажи ей, что счастлив с ними познакомиться.
   Данил стеснительно поделился с мышкой этой информацией. Она торжественно поклонилась - а точнее, припала к земле, как будто готовилась схватить пролетающую мошку. В её шкурке серебрились кристаллики снега.
   - Я бежал из другого мира от большой опасности. Мне помог вот этот чёртик. Его зовут Тим.
   - Ты первый встреченный нами живой человек, - сказала мышка, умильно сложив лапки на груди и поведя носом по сторонам. - Рано или поздно все они пробудятся ото сна. Они стоят так уже много-много лет, тысячей мышиных жизней не хватит, чтобы измерить это время. Никто из зверей больше не верит, что эти каменные истуканы когда-нибудь пробудятся, но мы-то из мышиного племени! А каждая мышка немного оракул. Так же, как вороны.
   - А вороны что?
   Мышиные глазки не отрывались от пера за ухом чертёнка.
   - Вижу, ты уже познакомился с ними достаточно близко. Когда все люди застыли, эти птицы решили, что они теперь здесь хозяева. Съели всю еду, которую нашли под открытым небом, а потом принялись за механизмы, которые мастерили люди. Их желудки переваривали даже железо. Когда ничего не осталось, они совсем осмелели и принялись за людей, срывая с них шапки и долбя клювами макушки. Тебе повезло, что унёс ноги. Ты - мягкий, как кусок хлебушка - для них лакомый кусочек.
   - Он бросился прогонять ворону, - вставил Тим. - Отбивать голову того бедняги. Только было уже поздно. Если нет головы - люди ни на что не способны. Верно я рассуждаю?
   Первая Мышь строго ответила:
   - Конечно, без головы они не полезнее ночного горшка. К тому же, становятся ужасно доверчивыми, точнее, доверчивыми-наоборот. Это значит, что верят любой лжи, но ни за что не поверят правде. Именно поэтому мы делаем всё, чтобы спасти как можно больше людей.
   Тим пощекотал Данила пером за ухом.
   - До сих пор не понимаю, что тебя заставило угрожать тому ворону? Он был едва ли не больше тебя!
   - Просто подумал - если этот мир похож на мой, то, наверное, где-то должен быть ещё один я, такой же истукан, похожий на вазу или булыжник, как все эти... - Данил задумчиво подвигал ногой, будто проверяя, что она ещё не превратилась в камень. - Может, у него ещё есть голова... а если нет? Если её уже склевал какой-нибудь ворон? Может, кто-то, так же как я, подойдёт и прогонит птицу.
   Мыши отозвались одобрительным гомоном. Глядя на всю эту ораву, Данил вспомнил их с мамой походы по зоомагазинам.
   - Зачем вы так переживаете о людях? - спросил он. - Хотите снова в клетки? В аквариумы, где еда по расписанию, а иногда её нет вовсе, потому что забыли дать? Папа говорил, что над вами ставят опыты и на вас испытывают новые лекарства.
   Мышь издала писклявый смешок, а потом назидательно сказала:
   - Вообще-то, у наших предков были автоматические кормушки. Но дело не в этом. Безусловно, когда все люди превратились в коллекцию фарфоровых ваз, мы пережили второе рождение. Те из нас, кто по счастливой случайности оказался в этот момент на свободе, делали всё, чтобы освободить остальных. Было несложно справиться с электрическими замками - ты, наверное, слышал, что все мыши очень умные - настоящей проблемой были механические и задвижки. Особенно те, что уже успели проржаветь. Потом на помощь пришли лесные собратья, и мы освободили всех, кого успели, а это немало. Поэтому вот тебе совет, малыш: если вдруг судьба сложится так, что у тебя будет жить маленькая мышка в клетке, смазывай, пожалуйста, задвижку каждый месяц. А лучше - подари ей немного доверия и держи дверцу открытой.
   Она посмотрела на мальчика внимательными глазами-бусинками.
   - Если не возражаете, мы пройдём внутрь и выпьем горячего чаю. Там я всё объясню. Малыш, ты весь взмок. Тебе нельзя находиться на открытом воздухе.
   - Вот здесь она права, - сказал Тим. На обезьяньей мордочке отразилась задумчивость. - Я, наверное, не самый хороший кровяной чертёнок, раз уступаю привилегию сказать это какой-то мыши.
   - Зато ты хороший друг! - сказал Данил. - Настоящий храбрец! Как ты дрался с тем вороном! Ты мой единственный друг здесь... и вообще, везде. Мой единственный друг в любом из миров. Что я буду без тебя делать?
   Тим пробурчал что-то и сник, обхватив руками свои тощие коленки. Мышь запрыгнула на подставленную руку мальчика и повела их внутрь, под крышу, прямиком на кухню, куда никому из детей не разрешалось заходить. Она говорила:
   - Одной мышке на ухо было прошёптано предание. Имя, кто его прошептал, было утеряно. Но мыши - говорливые создания, а поэтому оно быстро распространилось среди остальных. А предание заключалось в том, что люди застыли не навсегда. Рано или поздно они вернутся к своему прежнему состоянию. Всё, что у нас, зверей, есть - это несколько лет, десятилетий, а может, столетий, в течение которых мы можем делать всё, что захотим. Возможно, твоё появление - предвестие того, что пророчество наконец исполнится. Вот что я тебе скажу, малыш, мы не теряли времени даром. Вместо того чтобы жить в своё удовольствие, рыть норки в старой штукатурке или прогрызать дыры в асфальте, чтобы пустить в этот каменный мир немного зелени, мы устроили себе убежища в головах людей - разумеется, временные.
   Чёртик поднял ладонь.
   - Разрешите сделать замечание. Как существо, чей род вышел из просторных степей селезёнки, с хребтов печени и озера желчного пузыря, скажу, что это не приведёт ни к чему хорошему. Даже мы, кровяные черти, держимся подальше от головы и того, что там находится. Это не наша вотчина. Там человек волен делать всё что захочет.
   - Сейчас там только фарфор и стекло, поверь мне, - сказала мышь. - Всё это, к слову, не так-то просто прожевать... не один мой собрат сломал себе все зубы.
   Она проговорила это с грустью, давая понять, что мышь без зубов - печальное зрелище.
   - Но ради чего? - спросил Данил, поднимаясь по знакомым ступенькам. Тим, чтобы не упасть, схватился за мочку его уха.
   - Ради того, чтобы набить эти полости самыми прекрасными вещами, которые только можно найти во вселенной. Набухшими почками и маленькими букашками. Пушинками, прилетевшими с другого конца земли, и еловыми иголками, которые пахнут как детский праздник. Стены устилаем клочками шерсти, чтобы сохранить тепло. В библиотеках мы отбираем самые лучшие книжки... конечно, притащить целую книжку кому-нибудь в голову было бы затруднительно, но у нас есть целая библиотечная бригада, которая тщательно пережёвывает эти книги, чтобы другие мыши растащили их по головам людей - в буквальном смысле, по буквам. Мы сами селимся там, внутри, чтобы привить людям любовь к живому маленькому комочку тепла - и, конечно, охраняем их от воронов. Вороны - злые птицы. Не знаю доподлинно их мотивов... но они, должно быть, хотят сами почувствовать себя людьми.
   Когда они оказались на кухне, Первая Мышь спрыгнула с ладони мальчика на спинку стула. Запах рисовой каши и выпечки намертво въелся в стены. Возле рукомойника стояла чудовищных размеров женщина - Марина Павловна, супруга дворника. Неподвижное лицо её больше не казалось строгим, скорее добрым и задумчивым. Данил подумал, что, наверное, мышки обустроили себе убежище и в её голове: наверняка туда перекочевала вся вата из находящегося неподалёку аптечного кабинета.
   Вдруг отовсюду, как просо из худого мешка, посыпались живые пушистые комочки. Они тащили с собой пряники, вафли, конфеты в обёртках и без - словом, всякую снедь, которую от любого ребёнка старались прятать. Волшебным образом на столе появился чайник с горячим чаем. Данил пил чай с удовольствием, из самой большой кружки, которую едва поднимал обеими руками, мыши притащили откуда-то разноцветные соломинки и пили чай прямо через них. Даже Тимоха окунул мордочку в кружку и признал, что пробовал в желудке у мальчика нечто подобное, хотя больше предпочитал, чтобы Данил пил молоко или какао.
   - Оно лучше усваивается, - сказал он. - Кому лучше это знать, как не мне?
   Посмотрел на Данила и вдруг сказал:
   - У тебя кровь идёт!
   Все мышки за столом притихли, во все глаза глядя на мальчика.
   - Ага, - сказал Данил, вытерев нос тыльной стороной ладони. Всё снова стало таким, будто кто-то подкрутил резкость на экране телевизора. Что-то каталось у него между ушами, как огромный шар для боулинга, а круглые пряники с глазурью приобрели солоноватый привкус. Сейчас Данил совсем не беспокоился из-за того, что вся кровь вдруг возьмёт и выльется из организма. То, что ему впервые было легко и спокойно в окружении других живых существ (пусть даже они и представляли собой мохнатые комочки, которые вряд ли кто-то будет воспринимать всерьёз), было для него гораздо важнее.
   Чертёнок встревожено бегал кругами, а потом вдруг остановился, взобрался ребёнку на колени и взял его за обе щеки, будто мама-хомячиха, желающая удостовериться, что сын может делать запасы, не роняя честь семьи, в достаточных количествах и не помрёт от голода.
   - Мне нужно возвращаться, - он увидел протест на лице мальчика и терпеливо объяснил: - От меня будет гораздо больше толку там, внутри. Ты ни разу не спрашивал, что я там делал. А ведь я выполнял важные функции! Видишь ли, в каждом человеке живут десятки таких, как я, кровавых чертят. Совместными усилиями они заставляют работать внутренние органы, сжимают и разжимают сердечные мышцы, открывают специальные краники в кровеносных сосудах, следят, чтобы напор не был слишком сильным или слишком слабым. Качают насосы у тебя в груди и пропускают весь собранный воздух через специальные фильтры, чтобы разделить кислород и углекислый газ. В каждом - но не в тебе. Так уж получилось, что на всё твоё тело есть только я один. Поэтому у тебя часто идёт носом кровь. Поэтому ты такой слабый. Иногда я... скажем так, не везде успеваю. А теперь, когда меня нет на посту...
   Он картинно приложил ладонь тыльной стороной ко лбу. Данил слабо улыбнулся:
   - Я и без того слабый, всю жизнь. А с тобой знаком всего несколько часов. Даже меньше суток! И уже чувствую себя лучше, чем в любой другой день. Лучше, чем когда мама купила мне настоящую гору мандаринов на новый год.
   - Как чувствуешь? - переспросил чертёнок.
   - Так, будто у меня есть друг! - торжественно сказал мальчик.
   - Конечно, есть, как же иначе. И как твой друг, я просто обязан вернуться к тебе в организм, чтобы не дать тебе истечь кровью. Это, знаешь ли, моя работа.
   Но Данил ответил решительным отказом. Он набил рот печеньями, зажал пальцами нос и принялся сосредоточенно жевать.
   Понадобилось некоторое количество времени, чтобы убедить Первую Мышь, что с ним всё в порядке. Кровь быстро сошла на нет, однако Тим всё равно был вне себя от беспокойства. Он свивал хвост спиралью и тыкался длинным носом в руку мальчишки.
   - Значит, в каждом из тех детей живёт по маленькой мышке? - спросил Данил, чтобы немного отвлечь мышей от собственной персоны.
   - Дети - самый лучший вариант. Маленькие крохи, вроде тебя. Они готовы учиться, и мы верим, что уроки доброты пойдут им на пользу. Это те, кто в будущем - когда-нибудь, когда наступит подлинная весна и все проснутся - изменит мир.
   - Я хочу вам помочь, - сказал Данил. - Например, я могу искать других детей там, куда вы, маленькие мышки, не доберётесь.
   - Это слишком опасно, - хором ответили Первая Мышь и чёртик. Затем мышь продолжила: - Святая правда, что мы со своими короткими лапками можем успеть далеко не всюду. Снег нынче очень глубокий, а вороны откормились и реют повсюду чёрными призраками. Но я не могу подвергать опасности единственного по-настоящему живого ребёнка, который к тому же так добр, что выслушал нашу историю от начала до конца.
   Малыш дёрнул плечами.
   - Мне просто не нравятся эти вороны. Я мог бы кидаться в них снежками или камнями. Буду прятаться под крышами, в автобусах и трамваях. Там они меня не достанут. А вас, маленьких мышей, я могу носить в карманах и отгонять ворон, пока вы будете селиться в головах людей.
   И несмотря на то, что чёртик и Первая Мышь отчаянно протестовали, Данил не желал ничего слушать. Он набрал полные карманы мышей и, радостно насвистывая, вышел на первую свою битву с воронами. Не сказать, что он не боялся, но страх с лихвой побеждался другим чувством, светлым чувством: мальчик в первый раз ощущал себя по-настоящему кому-то нужным.
   Первым делом он направился в давешний трамвай, благоразумно обходя по большой дуге людей без головы, чьи плечи служили насестом для чёрных комков перьев. Им уже ничем не поможешь. Запрыгнув на подножку, вежливо поздоровался с бабушкой-кондуктором в оранжевом жилете и с пуком седых волос, заколотых на затылке спицей. Её лицо было повёрнуто к нему, но глаза казались чёрными шариками, полными замёрзших мыслей. "Наверное, она думает о кошках, которые остались дома без еды", - решил Данил.
   - Мне кажется, в голове у этой старушки будет очень уютно.
   Но мышки уже разбежались из его карманов по салону в поисках новых жилищ. У старушки доброе лицо. Наверное, когда настанет весна и все люди снова оживут (Первая Мышь ничего не говорила насчёт того, что чудо случится именно весной, но Данил отчего-то думал, что всё должно быть именно так), она в первую очередь захочет проведать, как там её кошки, а вовсе не собрать звенящую дань с новых пассажиров...
   А вот этот мужчина, прижимающий к груди дипломат и безучастно смотрящий в окно, первым делом подумает: "Чесное слово я буду стараца стать умным штобы мне с нова стало хорошо", а потом встрепенётся, словно задремавший на ветке воробей - откуда бы ей взяться, такой дурашливой и немного грустной мысли, будто составленной из вырезанных из газетных полос и книжных страниц букв? "Стараца стать умным", ну надо же! А вот эта жующая жвачку, судя по тому, как смешно отставлена у неё челюсть, девчонка, сразу, как оттает, вынет из ушей наушники, стряхнёт с себя тонкую корочку льда и уступит кому-нибудь место.
   Данил остался один. Он посмотрел наверх и подумал, что одна из дыр в потолке, кажется, стала шире. Ещё немного, и туда сможет протиснуться среднестатистическая ворона. Нужно что-то предпринимать... срочно, потому что над самой головой слышен стук когтей по железной крыше.
   Кубарем Данил вывалился наружу, взял в охапку ком снега и бросился обратно. Он успел слепить два снежка и один из них даже зашвырнуть в дыру, прямо в раззявленную воронью пасть, прежде чем случилось кое-что из ряда вон выходящее.
   Чертёнок, который неслышно следовал на Данилом по снегу, рысцой, на четверёньках, словно ночной зверь вроде койота или гиены, чертёнок, которого мальчишка искренне считал своим единственным другом, вдруг взобрался по штанине и куртке к самому лицу и одним быстрым движением натянул ему на глаза шапку.
   - Ай! - воскликнул мальчик. - Что ты делаешь?
   Снежок, уже приготовленный к броску, выпал из рук и разбился о мысок ботинка. Малыш стянул с головы шапку как раз, чтобы увидеть, как чертёнок вытаскивает из сумки женщины с высокой причёской и одутловатым, почти жабьим лицом овальное зеркальце в рамке.
   - Ты должен бежать! Это не твой странный мир - хотя твой не менее странный - и опасность караулит тебя здесь на каждом шагу.
   - А мне здесь нравится, - сказал Данил, скрестив руки на груди. Я здесь - полезный человек!
   Перепрыгивая с одного поручня на другой, как мартышка, чертёнок подтащил зеркало к Данилу и, обхватив его обеими руками, поставил перед мальчиком.
   - Выгляни на улицу!
   Данил посмотрел. Как быстро, однако, здесь наступает вечер! Сумерки упали на город, как стая ворон... постойте-ка, ведь это и есть стая ворон! Будто почувствовав угрозу своей безраздельной власти, полчища мясистых, злых птиц, казалось, слетелись сюда со всей округи.
   - Ты хочешь каждую закидать снежками?
   Мальчик ничего не сказал, только упрямо выпятил губу, как делал его отец.
   - Беги отсюда, пока не поздно! Говори волшебное слово!
   Тимоха повернул зеркало так, что Данил мог видеть своё лицо, с непривычно-алыми щеками (он никогда не проводил на улице времени достаточно для того, чтобы лицо покрыл румянец на морозе), с трепещущими крыльями носа, которые готовы были не выливать, а напротив, впустить в себя кровь всего мира. Струйка подсохшей крови всё ещё тянулась из одной ноздри прямиком к верхней губе.
   - Но мышки... их же заклюют до смерти!
   - Нет! - сказал вдруг кто-то под самым ухом. Данил завертел головой и увидел Первую Мышь на своём правом плече. Она сидела на хвосте и передними лапками нервно перебирала собственную шерсть. - Почти весь мой народец уже спрятался. Никто не знает почему, но эти отвратительные создания никогда не решаются дотронуться клювом до человека, в голове которого поселился кто-нибудь из нас. Самое большее, на что они способны - это сидеть на плече и каркать, стараясь вывести из равновесия моих сестричек. Но серый отряд не так-то легко напугать!
   - Я мог бы таскать по десять мышей в кармане, - грустно сказал Данил. - А если смастерить какую-нибудь корзинку, вроде тех, в которых воспитатели летом выносят нам бутерброды и орехи...
   Ему в голову вдруг пришла потрясающая идея. Данил подпрыгнул на месте и захлопал в ладоши, чуть не выбив зеркало из лап чертёнка. Мышка вцепилась в его куртку всеми четырьмя лапками.
   - Я мог бы сесть на свободное место и тоже притвориться фарфоровым, - сказал мальчик. - А кто-нибудь из вас, мышей заберется ко мне в голову. Тогда они меня не тронут.
   Чертёнок затрясся от гнева.
   - Не смей такое даже предлагать! Я-то знаю, что там, внутри, происходит! Любой, кто попробует забраться к тебе в голову, рискует нарушить глубинные процессы, оборвать все струны на гитаре твоего позвоночника, осушить русла глубоко залегающих под плотью течений. Нет, это никуда не годится!
   - Твой странный маленький друг прав, мальчик, - сказала Первая Мышь. - Если можешь спрятаться в этой блестящей штуке - лучше прячься. Спасибо, что поддержал нашу веру в то, что мы делаем.
   - Я думаю, - сказал мальчик, утирая непрошенные слёзы, - что люди, в голове которых вы поселились, будут самыми добрыми и самыми умными людьми на планете.
   - Ещё бы, - пробурчал чёртик. - Учитывая, что у остальных не будет головы. Это, знаете ли, очень важный для сосуществования с другими людьми орган.
   Отверстие в потолке уже расширилось достаточно, один из воронов протиснулся в него и, суматошно хлопая крыльями, приземлился на один из поручней. Данил не стал ждать дальнейшего развития событий. Он посмотрел в зеркало, которое покорно держал перед ним чертёнок, и сказал нараспев:
   - Ом на фера-а... бурундукум!!!
   И снова ожидания Данила не оправдались. То, что должно было случиться незаметно, как первый его проход сквозь зеркало, на этот раз пришло с громом и молниями. Всё вокруг вдруг рухнуло в тартарары - трамвай, вороны, мышка, ветер, врывающийся в открытые окна, само зеркало, и Данил следом. Он схватился за поручень, чтобы не упасть во вдруг разверзшуюся под ногами пропасть. Поручень, как ни странно, остался на месте.
   А секунду спустя всё кончилось. Трамвай вдруг сдвинулся с места и покатил по рельсам, причмокивая на стыках и натужно гудя батареями: от них поднимался едва видимый глазу пар. Люди исчезли. Чёртик исчез. Данил был совсем один.
   Цепляясь за поручень, он подтянулся и устроил свою пятую точку на сиденье. Сердце бешено колотилось. Выглянул в окно - и обмер. Обомлел. Это точно не тот мир, выходцем из которого он мог себя назвать.
   Или же в его отсутствие вдруг (снова!) наступил новый год. Впрочем, нет. Новый год в родном городе он видел уже - дайте-ка подумать! - семь раз, и это было ни капельки на него не похоже.
   Всё казалось намного ярче, чем должно быть при самом ярком полуденном солнце - а ведь небо не сказать, чтобы яркое. Оно отрастило косматые брови в виде облаков и смотрело вниз с лёгким укором: "Ну и кто из вас, бездельников-забияк, разбудил старика? Ты, трескучее дерево? Или ты, глазастый трамвай? Или вы, катающиеся с горки дети?..
   - Всё дело в краске, - сказал Данил, кивнув самому себе.
   Это была всё та же старая Самара, таблички с указанием, что ты, путник, сейчас находишься на улице Садовой, никуда не делись. Те же дома... вот только их уже не поворачивался язык назвать домами-развалюхами. Это пряничные домики, покрашенные в разные цвета; отремонтированные фасады походили на добрые лица карликов из сказки, а стёкла напоминали об утреннем дурмане, когда солнце, врываясь в окно, пытается тебя растормошить, но ты не просыпаешься, а вертишься на подушке в попытке спрятать глаза.
   Данил знал, где будет следующая остановка - они с мамой частенько ездили туда на рынок, - потому не больно-то волновался насчёт того, чтобы не потеряться.
   Были огромные деревянные резные игрушки, подвешенные к коньку крыш, блестящие стеклянные шары высоко вверху - следы от самолётов, похожие на ледяные ожерелья. Сосульки росли строгими рядами и были столь изящными, будто их выращивали специально. Небольшие латунные статуэтки, которые Данил никак не мог подробно рассмотреть, украшали каждый перекрёсток.
   Машин на тротуарах не было, зато были неспешные скрипучие повозки, запряжённые лошадьми в нарядных попонах. На козлах сидели кучера в не менее нарядных одеждах и с одинаково-глуповатым выражением на лицах.
   В этом мире всё ещё каменный век! - ужаснулся Данил, и тут же поправил себя: - деревянный.
   Прилипнув лбом к стеклу, мальчишка чуть не пропустил остановку. Дальше они с мамой, кажется, не ездили ни разу. Он проворно выскочил на улицу, озираясь как дикий оленёнок, отправившийся гулять без родителей. На щеке всё ещё пульсировал холодный поцелуй стекла, голова звенела протяжной болью. Казалось, вот-вот снова польётся носом кровь.
   Чертёнка нигде не было видно. Должно быть, остался в том мире, ведь он не отражался в зеркале в тот момент, когда мальчик произнёс волшебную фразу. "Что же я наделал! - подумал Данил - Я оставил на произвол судьбы единственного друга!"
   Это изрядно подпортило ему настроение. Малыш побрёл прочь, глядя себе под ноги. Возможно, найдя где-нибудь зеркало, он сможет вернуться и забрать с собой Тима.
   Он не заметил, что бредёт по проезжей части, где мокрый снег (было довольно тепло) превращался в кашу. Тротуар сверкал разноцветной плиткой так, что детский разум посчитал его лоскутом сна, ковровой дорожкой из кино, но никак не тем, на что можно наступать в грязных ботинках. Поэтому, когда на него чуть не наехала повозка, запряжённая толстоногим меланхоличным тяжеловозом, мальчик воззрился на неё, словно на свалившийся с неба прямо к его ногам метеорит.
   - Эй! - закричали вдруг сверху. - Эй, малыш! Забирайся сюда!
   Из повозки торчала лохматая голова, словно одуванчик, чудом нашедший лазейку среди грядок благородных помидор и надменных огурцов. Она определённо принадлежала ребёнку.
   - Давай же, - сказал мальчишка и, ухватившись за робко протянутую руку Данила, втянул его вверх.
   Но прежде чем познакомиться с обладателем руки, Данилу пришлось оказаться лицом к лицу с кучером. Он что-то говорил, и это совершенно не походило на то, что ожидаешь услышать от взрослого.
   - Прошу простить меня, - казалось, губы мужчины не шевелятся вовсе, а негромкий звук рождается где-то между щеками. - Дурень, дурень! Едва не задавил маленького человека.
   Данил едва удержался от того, чтобы не завопить. Он в упор разглядывал то, чего не мог увидеть с земли или из окон трамвая: лицо мужчины отливало синевой, оно выглядело, как нечто, сшитое из лоскутов кожи многих людей. Глаза слезились, жидкость готова была ринуться вниз по щекам, но вместо этого застывала прозрачной коркой где-то возле век. Зубы редки и похожи на замшелые надгробные камни. Он был одет во фрак с высоким горлом и шапку, которая едва прикрывала бесформенные куски мяса - лишь с натяжкой их можно было назвать ушами.
   А потом Данила дёрнули в сторону, и он оказался под крышей повозки, освещённый улыбкой рыжего мальчишки.
   - Постарайся не шастать по дороге, - сказал он, не переставая улыбаться. - Дылды довольно неуклюжи. Посмотри, у моего один глаз смотрит вверх, другой вниз. Задавят, и не заметят. Я Фёдор.
   Данил представился и сразу, без перехода, спросил:
   - Дылда? Это что, твой папа?
   - Да нет же, - сказал мальчишка, безмятежно созерцая через окно затылок лакея. - Просто какой-то дылда. Тебя он так удивляет? Посмотри, там, на улице, их сотни! Тысячи! Даже не верится, что рано или поздно они просто прекратят бегать туда и сюда по своим глупым выдуманным делам и станут ездить в повозках только по делам важным, как мы.
   Прохожие прикрывались яркими зонтами, не то от солнца, не то опасаясь, что вот-вот хлынет ливневый дождь. Данил нагибал голову, пытаясь разглядеть лица, но без толку. Чудилось что-то зловещее там, под брезентовыми куполами.
   - Они что здесь, все такие страшные?
   - Да уж не чета нам с тобой. Хочешь яблок? Может, мандаринов? Возьми там, на подносе. Ты откуда взялся?
   Данил ничего не ответил. Он был занят созерцанием мира за окном. Повозка мягко тронулась и покатилась, будто сама по себе.
   - У вас здесь есть вороны? - спросил он.
   Фёдор поднял бровь. Лицо у него было необыкновенно подвижно, словно намалёвано на парусе яхты, который сражается с семью ветрами, дующими с разных направлений. Если он и был старше Данила, то, наверное, лишь самую капельку.
   - Ты имеешь ввиду птиц? Да, конечно. А где их нет?
   Мальчик засмеялся.
   - Ты очень странный. Как будто пришёл пешком из невообразимого далека. Может, ты с крымских берегов? Не знаю каким ветром, но оттуда иногда приносит невероятных людей. У них в глазах плещется море и плавают киты.
   - Я... из зеркала. Но вообще-то, я здесь живу. Вон на той улице, такой красный двухэтажный дом. Квартира восемь. В нашем окне стоят высокие вазы и ещё видно мамино пианино.
   - И что? Ты первый раз вышел на улицу? У тебя, наверное, там в шкафу спрятано ГРОМАДНОЕ терпение. Надо же, столько лет сидеть дома! А море у тебя в ванной есть? А много дылд у тебя обитает? А, вот мы и приехали! - он посмотрел в окно, где мелькали какие-то переулки, и щёлкнул пальцами. - Слезай, потом поговорим. Добро пожаловать в моё имение, будешь почётным гостем, сегодня и всегда!
   Данил несмело поинтересовался:
   - А мама с папой твои против не будут?
   Но Фёдор уже был снаружи. Неловко держась за поручни и шаря ногой в поисках ступеньки, Данил спустился следом. Карета стояла возле белого двухэтажного дома, отделанного декоративными рыжими кирпичами. Этот дом был похож на свежеиспечённый кекс, уроненный нерасторопным пекарем в мешок с сахарной пудрой. На пороге появился высокий молодой человек с красивым тонким лицом (про себя Данил окрестил его принцем) и замер, важно заложив одну руку за спину.
   - Добро пожаловать домой! - звонко провозгласил он, приняв в прихожей у Фёдора пальто и затем потянувшись к куртке Данила. Тот несмело отдал её, сказав:
   - Меня Данил зовут...
   Реакция последовала мгновенно, и она была такой, что Данил чуть не свалился в обморок: только что он видел лицо, и вот уже может созерцать увенчанную затейливой фуражкой макушку. Склонившись почти до земли, "принц" сказал:
   - Мне доставит огромное удовольствие быть знакомым с вами. Мой брат умеет подбирать друзей.
   - Брат? - воскликнул Данил, и со всех ног побежал за Фёдором. - Это что, твой старший брат?
   - Старше меня здесь никого нет, разве это не очевидно? - небрежно сказал Фёдор и, не разуваясь, ушёл внутрь. - Заходи, не топчись на пороге!
   Миновав следом за голосом своего нового приятеля прихожую и гардеробную, где "принц", пыхтя от усердия, пристраивал на плечики верхнюю одежду малышей, Данил влип в густой стоячий воздух, который может быть только в помещении, полном народу. Взрослые... очень много взрослых. Впереди маячила оранжевая макушка Фёдора; малыш протянул руку и хотел окликнуть, надеясь, что тот остановится и подождёт его, но не смог выдавить ни слова. Дылды - про себя Данил начал называть их именно так - восседали на чёрных кожаных диванах или стояли, покачиваясь из стороны в сторону. Все они смотрели на самого древнего старика, которого Данилу довелось видеть в своей жизни. Из всех без исключения глаз текли слёзы. Рты кривились и растягивались, как десять раз уже жёваная жвачка. Старик, так же как и Данил, мало что понимал. Серое его лицо медленно поворачивалось из стороны в сторону, глаза, казалось, целиком заполняли белки, на лбу трепетали жилы, будто провода, которые изгибаются от бегущего по ним тока.
   - Кто это? - спросил Данил, догнав всё-таки Фёдора.
   - Не знаю, - Федя скользнул мимолётным взглядом по старику. - Какой-то родственник.
   - Ты даже не знаешь кто это? Я знаю всех своих бабушек и дедушек. Если бы у меня были прабабушки и прадедушки, я бы знал их тоже.
   - Он только появился на свет. Разве ты не видишь? Он больше похож на гриб или на обезьяну, чем на человека.
   Влетев в комнату и пропустив следом за собой Данила, у которого глаза от всего происходящего были как у загнанной лошади, он захлопнул дверь. Грохнулся в кресло, раскидав ноги, и с плохо скрываемым нетерпением воззрился на Данила.
   - Так ты и вправду не отсюда? Не знаешь элементарных вещей. Расскажи мне. Ты прилетел с неба?
   - Что такое "элементарных"?
   - Вот я и говорю. Так откуда?
   Данил несколько секунд выбирал между "отсюда" и "от верблюда". В конце концов он сказал:
   - Сначала ты.
   - Ну, ладно, - Федя сдался неожиданно легко. Закинув ногу на ногу, он спросил: - Буду отвечать так, будто видел, как твоя летающая тарелка приземлилась на нашем заднем дворе. Что ты хочешь знать?
   Несколько секунд он изучал лицо Данила, потом расхохотался.
   - Тогда начнём с азов. Видишь ли, все дылды рано или поздно становятся такими, как мы. Они появляются на свет старыми и страшными, как грибы на болоте. В этот день для них начинается длинная дорога к молодости, юности и детству. Пройдёт много лет, прежде чем они начнут по-настоящему наслаждаться жизнью.
   - Значит, тебе уже много лет? - спросил Данил, не отрывая один глаз от собеседника, а другим разглядывая его комнату. Он сам бы хотел в такой жить! Единственным видимым недостатком было отсутствие телевизора. Всё вокруг было оформлено под старину. Камин, кровать с навесом, целая стена над которой была отведена для разнообразного холодного оружия и нескольких арбалетов, сводчатый потолок с массивной люстрой, на которой можно было качаться, уцепившись за перекладину. Несколько пухлых кресел, полка с книгами и игрушечными солдатиками, ваза с конфетами и кувшин с соком, выглядящий так, будто его выточили из цельного куска льда. Было даже дерево, карликовый клён, который укоренился не в горшке, а, казалось, прямо в полу, а вершина терялась в тени потолка. По белым, отделанным мрамором, стенам бежали чёрные узоры. Прямо под ногами раскинулась настоящая железная дорога с целой сетью развязок и переездов; дальние её ветки терялись в массивном шкафу и по спирали карабкались по его полкам, словно по склонам какого-нибудь ущелья.
   Фёдор фыркнул.
   - Да уж не мало. Не помню точно, сколько. Да и какая разница? Главное, что я могу бегать, лазать по деревьям, плескаться летом в Волге, грызть яблоки, сколько влезет... а ещё я умный, как воробей. Я тебе не говорил, что я великий изобретатель? Например, я изобрёл фонарик, с которым можно исследовать подземелья! Стоит прошептать ему нужное слово, как он повернётся в сторону, откуда ты пришёл, и будет всё время светить туда. Заблудиться теперь невозможно!
   - А почему все плачут, когда новый... дылда появляется на свет?
   - Потому что для дылд этот мир тяжёл. Они вечно о чём-то беспокоятся, ходят кругами, шепчутся между собой, ругаются без причины и строят озабоченные лица. Одним словом, дикари. А теперь ты. Информация за информацию! Откуда взялся, почему говоришь, что вырос здесь? И вообще, что значит это "вырос?" Я вот могу сказать, что за последние два года я уменьшился на четыре сантиметра! Смотри-ка, у тебя кровь идёт.
   - Идёт, - согласился Данил, чувствуя себя необычно возбуждённым, почти счастливым. - Один доктор говорил, что внутри меня бушует настоящая река крови, и она иногда выплёскивается наружу. Через нос, который с этой стороны выглядит как нос, а с той - две маленькие дырочки в небе, вроде как звёзды.
   - А рот? - с интересом спросил Фёдор. - Рот - что-то вроде подводной пещеры, да? Глаза, наверное, как две луны.
  
   - У этого мальчишки хорошая фантазия, - заметил я, прерывая рассказ. - На сколько, говоришь, он выглядел?
   Невестка принесла нам по кружке горячего шоколада. На пешеходном переходе за воротами кого-то чуть не задавили и заодно облили грязью. Отборная ругань казалась экстатическими церковными напевами, которые возносились к небу в мольбах перекрыть над грешными людскими головами кран. Дождь припустил сильнее. Пахло мокрым деревом, из большой жестяной бочки, стоящей на заднем дворе, несло болотцем. Всё было как обычно - меланхолия разлита в воздухе, как молоко на столе. Впрочем, содержимое кружки и рассказ паренька помогали смириться с действительностью и пережить этот дождь. Я уже закончил с инструментами и сгорал от нетерпения вернуться к своим машинам. Пробудить их ото сна, услышать в густеющем от темноты воздухе рёв их моторов.
   Данил посмотрел поверх очков, как строгий учитель на ребёнка, который ляпнул какую-то несусветную глупость.
   - Вы ничего не поняли, - сказал он. - Не важно, семь ему было лет или семьдесят. Федя схватывал всё на лету. Он не знал про другие странные миры, но сразу понял, что в каждом из них свои правила. Когда-то он изобрёл гнутую подзорную трубу, через которую можно увидеть, что делают люди на другой стороне земного шара, но - представляете? - ни разу ею не воспользовался, так как был уверен, что всё равно никогда бы не понял, чем заняты там люди.
   Сбитый с толку этой ремаркой, я замолчал. Мальчишка, рассеянно изучая въевшиеся в ступени масляные пятна, удачно сымитировал быструю, взрывную речь Фёдора:
   "Значит, когда полнолунье, и везде приливы, твоя кровь заполняет внутри тебя все эти пещеры и выливается изо рта?"
  
   Данил тщательно вытер рукавом нос и только потом потрогал уголки губ. Они были липкими от крови. Язык онемел и ничего не чувствовал; тем не менее, это совсем не мешало болтать. Федька встал и подал ему одну из своих маек из шкафа.
   - Бери, вытирайся, - сказал он. - У меня таких много.
   - Никто не будет ругаться? - опасливо спросил Данил, и его новый друг прыснул.
   - С тобой обхохочешься! - воскликнул он, падая в кресло. - Давай же, рассказывай! Я горю от нетерпения.
   Данил уже раздумывал, как бы поэффектнее начать рассказ о своём путешествии, когда что-то случилось.
   А точнее, случился Тимоха. Он влетел в окно, словно камень, брошенный хулиганом (чуть позже Данил решил, что чертёнок намеренно всё это время не показывался на глаза, тая намерение вернуться на родину, в свою коморку между правым желудочком и печенью, но понимая, что мальчик его не отпустит). Форточка была приоткрыта самую малость, но этой малости хватило чёртику, чтобы попасть в помещение. На подоконнике и стекле остались глубокие борозды от его когтей. Прежде чем Данил успел воскликнуть: "Друг, где же ты пропадал!", чертёнок уже был за его спиной, а потом запрыгнул на плечи. Он перемещался по комнате со скоростью солнечного зайчика.
   Резкая боль в шее заставила мальчика вскрикнуть. Это было словно укус от большого миролюбивого жука, который живёт у тебя в спичечном коробке, неуклюжего и усатого. Укус, которого ты не ожидаешь. Данил чувствовал, как под языком появляется горечь, а глаза наполняются крупными, как градины, слезами.
  
   - Зачем он это сделал? - снова перебил я. Я осознавал, что не слишком-то вежлив, более того, раньше я позволял себе перебить рассказчика только в двух случаях - если рассказ мне не нравился или если я хотел предложить ему чашку чаю и печенье. Сейчас же мне было интересно. Наверное, так же интересно, как вольный пересказ Брэдбери или Стругацких.
   Хотя нет, вряд ли очкастому пареньку удастся на равных состязаться с классиками... по крайней мере, пока он не подрастёт. Но всё же.
   - Учуяв кровь, он, наверное, перепугался, что я вот прямо сейчас умру, и решил вернуться самым простым способом - через позвоночную артерию, - пояснил Данил.
   Меня передёрнуло. Штаны расцвели пятнами какао.
   - И у него получилось?.. Рассказывай дальше, я больше не буду перебивать.
   - Федька, - сказал Данил. - Он мне помог. Мой первый настоящий человеческий друг.
  
   Федя (которого в ту же секунду, как ноги Тима оторвались от подоконника, уже не было в кресле) пулей выскочил за дверь, раздобыл где-то швабру и смахнул с Даниловой спины чертёнка, точно опасного паука. Тот шлёпнулся на спину, но тотчас вновь оказался на ногах и в один гигантский для его небольшого роста скачок оказался на люстре. Данил не сразу признал в этом клокочущем сгустке ярости своего недавнего друга. С когтей его капала кровь - кажется, одним из них он расцарапал кожу на шее. Лицо больше походило на обезьянье, чем на карикатурно-человеческое, голова болезненно раздулась. Кожистые перепонки между руками и туловищем натянулись, хвост кромсал воздух, словно жало скорпиона. Он верещал и стенал, и не было ни одного знакомого для Данила слова.
   - Отступаем! - лихо, почти по-командирски завопил Федька, пнул ногой дверь, выбросил прочь швабру. И кубарем, цепляясь друг за друга точно утопающие, дети выкатились наружу.
   Фёдор вложил оба пальца в рот и залихватски свистнул. Данил, вдруг обнаружив в коридоре книжный шкаф с пыльными книгами, схватил одну на случай, если снова придётся отбиваться от Тимохи. Ему было немного страшно и очень обидно. Значит, чёртик, его верный друг, так сильно хочет вернуться обратно, что даже решил сделать это, не прислушиваясь к желаниям Данила! А ведь они могли бы так весело провести время в этом странном мире! Кажется, детей здесь любят и уважают. Никто не торопится отшлёпать тебя за какую-то провинность, а гулять можно сколько вздумается!
   Взрослые были тут как тут. Они поползли из темноты коридора, из комнат, словно полчища тараканов, почуявших еду. Данил смотрел и изумлялся. На многих лицах он видел испуг. Взрослые, бесстрашные гиганты, которые пенили своими высокими сапогами озёра луж, норовили спрятаться друг за друга и пугливо таращились на Тимофея, который метался под потолком от бессильной злости.
   - Эта зверюга чуть не высосала всю кровь из моего друга, - сказал Фёдор. - Поймайте его, ну же!
   - Это кровавый чёртик, - пояснил Данил. - Когда-то он жил внутри меня, но потом вдруг - раз! - и оказался снаружи. Вообще-то, он хороший, и много мне помогал. Не могли бы вы не делать ему больно?
   Дылд было человек шесть - разных возрастов, обоих полов. Данилу было не очень приятно с ними разговаривать и даже смотреть на них. Мужчины и женщины с землистого цвета кожей, с красными, воспалёнными глазами, с нарушенной осанкой, неряшливостью в одежде, они напоминали рыб, которые вышли из моря, встали на ноги и заселили оставленные какой-то другой расой города.
   Они принесли мешок и, не без некоторых затруднений, вскоре изловили чертёнка. На лице Федьки светилось живое любопытство.
   - Он очень опасен, - сказала женщина, которую Данил называл Марией, небрежно прибавив, что "вот эта, кажется, приходятся мне родственницей". - Нам нужно положить его в картонную коробку и закопать.
   - Вот страх-то, - сказал мужчина, судя по всему, её муж. - Что теперь скажут соседи? Они, наверное, слышали все эти вопли и грохот, и уже вызвали полицию. А здесь такое! А вдруг оно заразное? Боже, ну что за позор!
   - Посмотри на эти ужасные царапины, - продолжала убиваться женщина. - Это же атласный диван! Кашемировая обивка!
   - Молча-ать! - завопил Фёдор, набрав полные лёгкие воздуха. И, когда установилась тишина (казалось, от страха и почтения трепетал даже сам воздух), продолжил: - У нас есть клетка, в которой жил мой попугай, помните? Он уже умер (это Данилу). Мы постелем туда мягких тряпок и посадим твоего чертёнка.
   Оба взрослых закивали и бросились в разные стороны.
   - Когда-нибудь они поумнеют, - словно извиняясь, сказал Фёдор, взяв Данила за обе руки. Его душил смех. - Оставят эти свои манеры, склонность к собирательству и мелочность, и начнут интересоваться по-настоящему важными вещами. Однако, как мы оттуда драпанули! Между моими пятками и полом, кажется, искра проскочила! Ого, вот это царапина у тебя на шее! Слушай, давай ты сегодня будешь нашим героем?
   Данил с удовольствием согласился.
   Навестить Тима дети пришли спустя сутки. Всё это время Фёдор только и делал, что снова и снова требовал от Данила подробного рассказа о том, как он здесь оказался, о его родном мире - буквально обо всём, начиная с самых первых воспоминаний. Данил, вытянув губы, обыкновенно начинал в таком ключе: "Ну, когда я родился, все вокруг сговорились быть скучными и запрещать мне всё на свете..."
  
   - Конечно, не точно так, - прибавил он для меня. - Я тогда был очень маленьким. Но суть примерно такая.
  
   Чертёнка поместили в клетку и поставили её в чулане, чтобы не смущал никого своим видом и воплями.
   Он не стал бросаться на прутья, чего боялся Данил, просто сидел и, не моргая, смотрел на гостей. Кто-то просунул между прутьями овсяное печенье - оно оставалось нетронутым. От чертёнка исходил странный запах: тревожный и немного похожий на аромат перемолотого грецкого ореха. Голова его раздулась - теперь Данил мог признать, что глаза его не обманывали. Чертёнок едва мог её держать. Он сидел на дне клетки, привалившись к стенке. Перепонки между руками и ногами, на которых чертёнок так ловко планировал по комнате, съёжились и бессильно повисли у него под мышками. Рот открывался, но оттуда не доносилось ни звука, только, кажется, шёл пар.
   - Зачем ты стал таким злым? - говорил Данил. - Я только хотел, чтобы ты был рядом. Чтобы мы с тобой могли посидеть и поболтать за стаканом лимонада.
   Данил подождал ответа, а потом сказал Фёдору, который с интересом разглядывал существо по ту сторону клетки:
   - Он очень привязан к дому. Но я не могу его отпустить, ведь тогда мы больше никогда не увидимся.
   Фёдор покачал головой и сказал:
   - Я помню, когда я был большим, у меня тоже был друг. Это может и странно звучит, ведь всем известно, что у дылд настоящих друзей не бывает - посмотри на них, кто захочет с ними дружить? - но он у меня был. Мы смотрели старые чёрно-белые фильмы, в которых очень много плачут и никогда ничего не понятно... Делились впечатлениями и много смеялись, потому воспринимали их абсолютно по-разному: там, где он видел лошадь, которая мечтает об отпуске, я видел курицу, беспокоящуюся о своих детях. Но это не важно. Однажды что-то случилось, и мой дорогой друг стал просто одним из многих дылд с общим для всех лиц унынием. Мы больше не здоровались за руку, и друг на друга смотрели как на всех остальных - с подозрением. Мне больно было видеть его таким, а ему - меня... уж не знаю, каким я был в его глазах. Поэтому я просто перестал его видеть. Да, вот так, взял - и перестал, по собственному желанию. Теперь, думая о нем, я вспоминаю те дни, когда мы вместе смотрели и обсуждали чёрно-белые фильмы, и мне становится хорошо на душе.
   Данил слушал его зачаровано, как кролик слушает песни удава. Он ожидал, что в конце Федька скажет что-то по-настоящему важное. Но приятель только развёл руками и вышел из чулана прочь. Данил остался наедине с Тимом.
   - Я не стану тебя отпускать, - сказал он, неосознанно подражая голосу матери и её типичным словечкам, - пока не подумаешь о своём поведении. Я хочу, чтобы ты снова стал моим другом. Только скажи мне, что больше не будешь пытаться сбежать, и я сразу тебя выпущу.
   Он остался жить в семье Кудряшовых, как выразился Федька, "в доме старого, уважаемого рода". Никто из дылд не был против - они занимались какими-то хозяйственными делами, но когда требовалось решение в по-настоящему важном деле, слово оставалось за младшим членом семейства. Или лучше сказать "самым маленьким"? Данил честно попытался разобраться кто из них кто и каким образом здесь построены родственные связи, но в конце концов махнул рукой. Все дылды одинаковые, как уродливые статуэтки из египетской гробницы... ясно одно: рано или поздно они станут детьми, заносчивыми, дурашливыми, задумчивыми, забияками, напускающими на себя деловой вид, словом, детьми - а с ними уже можно иметь дело.
   По крайней мере, в этом мире (судя по тому, что первый же ребёнок, которого он встретил, когда сошёл со своего трамвая-между-мирами, оказался Фёдором).
   Целые дни они посвящали прогулкам и играм. Данил подмечал отличия между этой Самарой, крупным торговым городом на крупной же реке, и Самарой в его родном мире. Фёдор, казалось, знал мальчишек и девчонок во всём городе, со вторыми он вежливо раскланивался и ритуально, нежно дёргал за косы, а с первыми обнимался и со смехом тряс за грудки. Каждый новый знакомый принимал Данила как старого приятеля, с которым он где-то (и когда-то) да успел уже завести приятное знакомство. И никто не торопился наградить его обидным прозвищем, никто не пытался толкнуть в лужу! Не было такого малыша, который не занимался бы каким-нибудь важным делом и не получал от него такого удовольствия, что под языком вспыхивал настоящий пожар, заставляя человечка говорить и говорить. "Делом всей жизни" Фёдора были изобретения; он с удовольствием демонстрировал новому другу те, которыми особенно гордился. Например, кусок резины с клубничным вкусом, который можно жевать бесконечно. Или дом для дерева, с лямками и парашютом, который при желании можно таскать с дерева на дерево - допустим, в многодневных походах. "Прекрасно защищает от хищников, - сказал Фёдор - Кроме тех, которые лазают по деревьям".
   - Ты ещё не изобрёл сверхлетучие шары? Я всегда хотел улететь в небо на воздушных шариках. Смотреть сверху на людей и думать, что вот я их вижу, а они меня нет, потому что никогда не поднимают головы. На каждом встречном облаке я могу написать своё имя, как космонавты пишут на астероидах. И эти облака потом поплывут куда-то очень далеко, на другой край земли, и я с ними.
  
   - Что, прям так и сказал? - умилился я. - Очень поэтично для маленького мальчика. Прямо Лермонтов в зародыше. Или Пастернак.
   - Ну, может не совсем так, - признал Данил. - Вы верно сказали. Я ведь был маленьким. Ну что, я не заслужил ещё права посидеть за рулём "жука"?
   - Не раньше, чем я услышу конец этой истории, - сказал я.
   Данил кивнул, как будто ничего иного и не ожидал.
  
   Фёдору идея с воздушными шарами показалась очень даже неплохой.
   - Ты не хочешь сам стать изобретателем? - спросил он. - Это интересно и очень весело. Важно только одно - иметь в голове много замечательных идей... а у тебя с этим проблем нет.
   - Я ещё маленький, - стеснительно сказал Данил. Хлопнул себя по лбу. - В смысле, это, наверное, не моё.
   Фёдор с упоением сказал:
   - Когда ты найдёшь дело всей жизни, ты больше не будешь ни в чём нуждаться! Любая трудность тебе будет по силам, любой забор покажется лишь кочкой, которую легко перешагнуть.
   - В вороньем городе я уже нашёл себе дело всей жизни, - припомнил Данил. - Я носил мышей в карманах и спасал человеческие головы от вороньих клювов. Спас целых семь!
   - Вот видишь, - сказал Фёдор, хлопнул приятеля по плечу и легко рассмеялся. - Значит, найдёшь и здесь! Просто дай себе время. Развлекайся, смотри по сторонам и слушай своё сердце.
   А сердце определённо пыталось что-то нашептать Данилу. По утрам оно принималось бешено стучать, как антилопа со связанными ногами, которая пытается пуститься вскачь, но не может, а по вечерам молчало - как малыш ни вслушивался, он не мог дождаться от него ни единого звука. Кровь из носа теперь шла почти без конца. Данил не выходил из дома без вороха носовых платков.
   - Его нужно показать доктору, - говорила бледная женщина, Мария, прижимая руки к переднику, постоянному своему предмету одежды.
   - Этот мальчик из другого времени, - терпеливо объяснял ей Фёдор, - из другого пространства. Не удивлюсь, если это вовсе не кровь, а вишнёвый сироп.
   Данилу собственная кровь вишнёвым сиропом не казалась, но он промолчал. Ему вовсе не хотелось, чтобы эти люди испытывали из-за него какие-то беспокойства. Кроме того, любой день из череды проходящих под знаком этой, другой Самары, отличался необыкновенной лёгкостью: казалось, один сильный толчок левой ногой от мостовой может отправить его в космос, а правой - так и вообще на Марс. В то же время иногда эти ноги были словно ватными. Данил часто падал, но тут же как ни в чём ни бывало со смехом поднимался. Кто-то как будто вытащил его чувствительность из розетки.
   Один раз он, сам того не заметив, вдруг оказался в гостиной в компании того самого новорожденного старика - выглядел он всё так же ужасно. Словно намалеванное рукой первобытного человека на камне лицо. Руки и ноги не толще конечностей Данила. Под глазами набухли болезненные мешки - однако сами глаза сфокусировались на ребёнке. Они были блеклые и внимательные, готовые поглотить всё, к чему прикоснутся, как бездонный пересохший колодец. Данил посчитал в уме - старику была, наверное, неделя от роду.
   Он что-то прошамкал, шлёпая губами. Данилом мгновенно овладела робость.
   - Что, деда?
   - Бедный мальчик истекает кровью, - бубнил он, подкатываясь в своей коляске к Данилу всё ближе. - Эта дурная кровь. Скоро она вся из тебя выйдет.
   Данил почувствовал запах: отвратительную смесь, в которой переплеталось множество незнакомых ароматов. По отдельности они, быть может, не вызвали бы зелёного оттенка лица мальчишки, но вместе становились просто гремучей микстурой.
   Он завопил благим матом. Прибежал Фёдор и укатил коляску прочь.
   - Старики, - сказал он, когда вернулся. - Эти полулюди-полузвери одной ногой стоят там, за гранью. Говорят, им ведомо то, что не ведомо больше никому из дылд.
   - А откуда они берутся? - спросил Данил, утирая кровавые сопли.
   - Откуда-то с небес. Оттуда же, куда уходят дети, после того, как становятся сопливыми улыбающимися младенцами - и ещё позже. Может, они обитают в одном из этих твоих странных миров. Слушай: однажды я построю машину, которая сможет перемещать нас по этим мирам так же просто, как поднести к лицу за обедом ложку.
   Данил подумал, что носить туда-сюда ложку не так уж и просто.
   В свободное время он пробовал читать книги. Книг в доме Фёдора было столько, что можно было выстроить отдельный дом, рядом, на лужайке, вместе со всем внутренним убранством. Самое большое, на что его хватало - один или два абзаца за час. Благо, все эти книги также были написаны доступным языком, крупными, красивыми буквами (заглавные были нарисованы вручную!) и содержали в себе не более нескольких десятков страниц. Данил не представлял, кто их мог написать: у любого ребёнка на это бы просто не хватило терпения. Разве что этим занимались подростки с яркими, как кусочки стекла, лицами, предчувствующие столь же яркое детство впереди, подростки, мечтающие о приключениях и героических свершениях. В заглавиях в основном значились женские имена.
   - Делай с ними что хочешь, - говорил Фёдор, однажды застав друга за рисованием на полях. - В те времена, когда у меня хватало на них терпения, я прочитал их все. Будет жалко, если они так и утонут в пыли на полках.
   И тогда Данил дал себе волю. Пространство между строк казалось таким пустым, что свербело в носу. Он выбирал с полки произвольную книгу, читал её по абзацам и заполнял пустые места рисунками, восхитительными в своей наивной простоте ("На самом деле, - прибавил Данил, заметив мой взгляд, - так сказала одна девочка в своей хвалебной рецензии - там, в том мире, конечно").
   Так Данил стал книжным иллюстратором.
   Не на шутку увлёкшись, он заполнял страницу за страницей рисунками вперемешку с каплями крови, которые нет-нет, да падали из его воспалённого носа. Он чувствовал себя прекрасно: сидячие занятия, вроде игры с конструктором или собирания паззлов, всегда были по душе мальчишке. Уже изрисованные книги куда-то таинственно исчезали - Данил не придавал этому значения, до тех пор, пока на пороге комнаты не появился сияющий белозубой улыбкой Фёдор.
   - Твои почеркушки разошлись на ура. Ты теперь знаменит! Выгляни на улицу - там толпы твоих почитателей и последователей! Мария сходит с ума и не знает, где найти на всех угощение.
   Данил выглянул и увидел детей, которых запыхавшиеся дылды снабжали подходящими столами и стульями. На этих столах дети раскладывали принесённые с собой книги и принимались, высунув язык и покрывая кисти рук цветными пятнами, изо всех сил подражать Данилу. Получалось, насколько он мог судить с такого расстояния, значительно хуже: он-то рисовальщик со стажем!
   - У вас что, совсем нет картинок в книжках?
   Фёдор почесал затылок.
   - Картинок? А зачем они нужны? Впрочем, ты прав, это прекрасная идея. Встань на одно колено, оруженосец! - и когда Данил исполнил требуемое, торжественно сказал, коснувшись его макушки карандашом: - Отныне я нарекаю тебя Нашедшим Себя Во Вселенной!
   Этот факт наполнил внутренности Данила теплом. Казалось там, в лёгких и прочих влажных полостях, завёлся жар, который готов прожечь насквозь грудную клетку. А потом вдруг ни с того ни с сего жар сменился ознобом, да таким, будто тебя с ног до головы окатили холодной водой. Данил почувствовал себя подтаявшей ледышкой и, не сумев даже разлепить губы, чтобы ойкнуть, сполз по подоконнику прямо на пол.
   Комната наполнялась шумом и людьми, по меньшей мере, четыре раза. Никто не знал что делать. Дылды хныкали и толпились в проходе, Фёдор с трудом заставил их помочь ему перенести мягкого, как набитая тряпками кукла, малыша на диван.
   Данил всё понимал, но мало что мог сделать. Даже чтобы пошевелить пальцами требовалось немало усилий. Образы, идеи, разные мысли проплывали в голове брюхом кверху, как дохлые рыбины. Иногда сознанием завладевали всякие пространные размышления, вроде: "Что, если я не как они, что, если я взрослею, в то время, как все уменьшаются?" Фёдор пришёл в ужас, когда Данил рассказал ему про собственный мир. "Не могу себе представить, что чувствуют старики, помнящие, что они были детьми", - вот что он сказал.
   Приходили доктора - это были молодые девочки с одинаковым озабоченным выражением на лицах. Они ничего не делали, только смотрели на кровь, что струйками прорезала иссохшее лицо мальчишки, и плакали. Наверное, здесь никто не болеет, и докторов настоящих у них нет, - думал Данил. И запоздало представил, что было бы неплохо ему освоить профессию врача. Какое, однако, богатое на свершения место! Наверное, у них даже... во! Даже путешественников никаких нет.
   Хотя это как раз вряд ли. Какой ребёнок не мечтает отправиться в путешествие?
   Вокруг всё расплывалось, словно маленького Данила отгородили от всего мира мутным стеклом. Он едва не захлебнулся в собственной крови, после этого малыша перевернули на живот, а голову повернули набок и поставили внизу возле кровати таз, чтобы кровь стекала туда. Кто-то раздел его, а потом укрыл одеялом из верблюжьей шерсти. Данил не чувствовал от одеяла тепла - только его тяжесть, да и то, смутно. То и дело появлялся Фёдор: ходил кругами, заложив руки за спину, плакал, пытался кормить приятеля с ложечки вареньем.
   Данил долго собирался с силами, чтобы открыть рот и заставить язык шевелиться. Его хватило лишь на одно слово, в котором он очень удачно соединил два:
   - Принеситима.
   В следующий раз, когда он открыл глаза, клетка с чертёнком оказалась на табуретке перед его кроватью. Вокруг - множество дылд, детей, младенцев с яркими умытыми личиками. Все смотрели на него, будто заключив между собой пари и теперь ожидая: что же он будет делать дальше? Фёдор стоял возле клетки, Данил смутно осознавал, как тот его будил, тряся за плечо.
   - Выпустите... - просипел Данил.
   Крошечная задвижка на дверце щёлкнула, и Тим получил возможность вдохнуть воздуха, не нарезанного на ломти прутьями. Он был слаб и бледен (овсяное печенье так и осталось нетронутым), но, увидев малыша, как будто нырнул в поток невидимой жизненной энергии, которая буквально вынесла его наружу и увлекла, закрутившись водоворотом, прямо в глубины детского организма.
   Последнее что Данил увидел перед тем, как сознание покинуло его, было собственное отражение на дне таза. В него он и рухнул, опустившись сразу на недосягаемую глубину, так, что почувствовал, как пятки щекочут растущие на дне кровяные водоросли. А запрокинув голову мог видеть, как высоко вверху в круге света руки его друга и многочисленных дылд слепо шарят, пытаясь ухватить Данила хотя бы за волосы.
   Но поздно. Он уже слишком глубоко. Пузыри воздуха, что просачивались между его пальцами ног, устремлялись вверх и исчезали в темноте высоко над головой.
   Данил был рад даже тому, что смог подняться на ноги. Он ожидал, что помутнение развеется, и он снова будет болтать с Фёдором, но вокруг по-прежнему была вода. Он волен был идти в любую сторону, но все попытки приблизиться к светлому кругу над головой оканчивались неудачей. В конце концов, когда малыш осмотрелся и в очередной раз поднял голову, он обнаружил, что круг света просто исчез. Одежда, в которой он был, намокла и полоскалась вокруг щуплого тела, будто мальчик вздумал замотаться в простыню и изображать из себя мумию.
  
   - Со временем я понял, что под ногами не просто безликая масса, - сказал Данил, сняв запотевшие очки и посмотрев на меня в упор. Его взгляд вовсе не выглядел близоруким. Скорее... если бы мне дали время подумать, точнее сформировать свою мысль, я бы сказал, что он был всепроникающим. - Я что-то ощущал стопами, но не мог сказать что именно. Тогда я нагнулся, раздвинул ил и синие водоросли и увидел асфальт. Тогда я посмотрел внимательнее по сторонам и заметил, что гигантскими тени, которые казались мне просто тенями ничему не принадлежащими, были громадными зданиями.
  
   Он был посреди затопленного города.
   На ветвях подводных деревьев иногда вдруг зажигался свет, и тогда становилось понятно, что это обыкновенные фонарные столбы. Данил тянулся к этому свету, словно желая умыть в нём лицо, но стоило ему приблизиться или войти в его круг, как свет, моргнув, гас.
   Он читал покосившиеся таблички на домах и иногда узнавал названия улиц. Обходил мохнатые кочки, в которые превратились автомобили, заглядывал в раскрытые двери автобусов и дёргал за ручки двери подъездов.
  
   - Значит, ты в очередной раз прошёл через зеркало? - спросил я.
   - Я не говорил волшебных слов, - ответил Данил. - Точнее, не помню, как их говорил. Возможно, за меня их сказал Тим. Может, он надеялся, что мы вернёмся домой, где имеется более квалифицированная медицинская помощь. Я потерял много крови.
   - Кровотечение прекратилось?
   - Кажется, нет. Возле меня всё время плавали капельки крови - они почти не растворялись в воде, так, что я мог ловить их ртом.
   Я вспомнил о рыбине, которую вчера приготовила на ужин Маша. Ох и здоровая была треска! Мы стрескали её всю, кроме головы: она по давней традиции досталась Рупору.
   - Чтобы находиться так глубоко под водой, не помешала бы и ещё одна вещь. Знаешь, как дышат рыбы?
   - Я, наверное, кажусь вам совсем маленьким, - сказал мальчишка с лёгким укором. Он аккуратно поставил кружку на перила веранды, не замечая, что в неё капает дождь, дотронулся обеими руками до шеи возле скул. - Именно так. У меня выросли жабры! Странное ощущение. Как будто там, внутри, шумит и циркулирует вода. И грудь не поднимается, а так, знаете, подрагивает. Я тогда не знал, что такое жабры и не придал значения наростам и рубцам на шее. Только недавно начал понимать... и ещё множество мелочей, вроде того, что я, к примеру, не ощущал необходимости закрыть глаза. А если бы попытался, всё равно не смог бы этого сделать. Они и так были закрыты, просто веки стали прозрачными. Или что вода не попадала в рот... Всё это очень странно с одной стороны, а с другой - совсем и не странно. Так и должно было быть глубоко под водой, в затопленном городе.
   Я сдался. Я хотел слушать дальше.
   - Что с тобой там случилось?
   - Много чего... скажу только, что среди всего этого со мной не случилось ни одного человека. Ни фарфорового, ни какого-нибудь другого. Зато наконец заговорил Тим. Я так соскучился по его голосу! Хоть сначала и не узнал.
  
   "Привет, малыш".
   Данил завертел головой, но никого не нашёл.
   - Тимоха? - спросил он, не услышав своего голоса. В воде было трудновато разговаривать.
   "Я вернулся домой и всё исправил, - сказал голос. - Успел как раз вовремя! Ты очень меня напугал".
   - Ты меня - ещё больше, - угрюмо ответил мальчик. - А ещё друг, называется.
   "Давай раз и навсегда решим, что такое дружба", - терпеливо сказал внутри его головы чертёнок.
   - Это когда ты можешь играть с другом, - побулькал Данил. Кажется, чертёнок прекрасно его понимал.
   Тим помолчал, а потом ответил:
   "Это когда ты можешь ежедневно спасать другу жизнь".
   - Но я больше никогда тебя не увижу, - сказал Данил. - На что мне такая жизнь? Как мёртвая зверушка. Никакой радости от неё нет.
   Чертёнок помолчал. Когда Данил окончательно решил, что ответа не будет, ответ вдруг пришёл:
   "Все друзья немного эгоисты. Важно только то, что чувствуют они, какие проявления дружбы они находят приемлемыми, чтобы утолить свой голод. Я чувствую, что мой голод утолён".
   Требовалось время, чтобы разобраться в этой шараде. Поэтому Данил просто пошёл куда глаза глядят.
   Постепенно он начал замечать, что мир вокруг кишел жизнью. Рыбы проплывали над головой с важностью большекрылых птиц, а иногда спускались ниже, чтобы подобрать какую-нибудь кроху из его волос или уяснить для себя насколько его голова превышает размерами их пасть - для благой цели или для недоброй, оставалось только гадать. В морской траве там, где раньше были газоны, прятались рачки.
   Поблуждав, Данил столкнулся с более сознательными существами. Это небольшие, примерно по колено мальчику, осьминожки. Они выглядели как кто-то, кто проделал далёкий путь, чтобы увидеть собственными глазами (выпуклыми и отчаянно-зелёными) памятник древней цивилизации и исследовать его вдоль и поперёк, забравшись на самую высокую башню... а потом с восторженным бульканьем с неё сигануть. Вид у этих существ был одновременно комичный и строгий - большие внимательные глаза, будто вопрошающие: "Что ты забыл здесь, малыш? Видишь, все давно умерли. Так почему же ты остался?" На голове - сумка из непонятного материала, из которой перед лицом изумлённого Данила поочерёдно являлись: старомодная лупа с выпуклым стеклом, пробирки, чтобы собирать образцы породы, какие-то хитрые штуки, похожие на овальные таблички, на поверхности которых осьминоги вели записи и делали рисунки, оставляя на них чернильные разводы. Передвигались они на кончиках щупалец, иногда переставляя их, как большие пауки переставляют ноги, а иногда просто отталкивались ими, прыгая в нужную сторону.
   - А вы ещё кто такие? - спросил Данил.
   Неизвестно, услышали ли его разумные осьминоги или нет, однако пришли в необычайное возбуждение. Они кружились вокруг и при помощи подобия линейки (гибкой как прутик и волнистой) измерили его со всех сторон. Сначала длину конечностей и обхват талии, потом расстояние от кончика носа до пупка и в конце от правого глаза до крайнего слева нижнего зуба.
   - Мы можем с вами подружиться? - спросил Данил, вспоминая свой опыт дружбы в других мирах.
   Осьминоги засуетились ещё сильнее. Их движения напоминали танец морских звёзд из диснеевского мультфильма про Русалочку. Один, судя по всему, старший, с красноватыми полосками поперёк лба, придававшими ему озабоченный и строгий вид, показал несколько табличек с чернильными разводами. На одних были изображены люди (определённо, это были люди, но нарисованные существом, которое никогда не видело людей, а могло только догадываться об их внешности и строении). На других - огромные водные пространства, прошитые насквозь светом, будто прозрачные пещеры с гребешком коралловых рифов. Родной дом осьминогов. На третьих - сами осьминоги. Одних художник изобразил со странными курительными принадлежностями во рту, других с пышными головными уборами и с целым десятком детишек, что облепляли их со всех сторон. Были и другие рисунки, из которых Данил выяснил, что когда-то давно океаны вышли из берегов, смешные существа с длинными мягкими щупальцами, дети которых знать не знают о пластиковых игрушках в детских садах, о подзатыльниках и "тихом часе", теперь правят миром, а во всём мире не сыскать теперь самого завалящего человека! Печальная история. Данил для них что динозавр, последний экземпляр своего вида, да ещё, по счастливой случайности, живой.
   "Я никогда не найду здесь своего места", - подумал Данил.
   Но он нашёл.
   Он быстро выработал с осьминожками общий язык - язык жестов. Возможностей с восемью щупальцами у них было куда больше, поэтому мальчику по большей части оставалось только кивать или качать головой. Они просили его быть проводником по погибшему городу, который без обитателей превратился в нагромождение непонятных, диковинных форм. Данил открыл для себя возможность плавать: отталкиваясь и затем быстро перебирая ногами, он легко мог обнаружить себя на крыше двухэтажного дома. А если не смотреть вниз - то и того выше!
   Они с осьминожками проникали в окна (стёкла не сохранились почти нигде, и голос Тима беспокойно бубнил в голове, призывая остерегаться осколков и острых краёв), те доставали из рюкзаков пузыри со светящимся газом (сильнее всего они напоминали праздничные воздушные шары) и осматривали жилища. Данил показывал, где ванная, а где спальня, тыкал в фотографии прежних жильцов на стенах.
   Потом отряд осьминожек уплыл, тепло попрощавшись с Данилом (один даже заключил его в многорукие объятья), но не проходило и суток, как появлялся другой отряд, которому позарез нужен был сопровождающий. Таким образом Данил примерил на себя профессию экскурсовода, с гордостью показывая достижения человеческой цивилизации и открывая для себя множество вещей, о которых он не подозревал. Он думал сначала: "Быть изобретателем, как Федька, наверное, ужас как здорово!" После того, как они пробрались в железнодорожное депо, полное ржавых механизмов, он начал думать: "Быть машинистом, пожалуй, тоже очень неплохо". Они были в мастерской стеклодува, были на молочной ферме, на заводе, где конструировали самолёты, и где до сих пор стояло, зажатое в гигантские тиски, крыло от пассажирского авиалайнера. Были в террариуме, где пустые клетки казались угрюмыми намёками на что-то, произошедшее в далёком прошлом. Представляя, как ведёт громадную машину или как делает чудесные фигурки из стекла, пытаясь детским разумом объять хотя бы приблизительно принципы действия и назначение всех этих штуковин, чтобы объяснить затем любознательным головоногим моллюскам, Данил проводил счастливейшие минуты и часы, воображая, что он кому-то да пригодился, что он делает одно из великих маленьких дел, которые двигают планету.
   В каждом помещении - конечно, прежде всего это были квартиры и жилые дома - он подмечал зеркала, останавливаясь и заглядывая в их зелёные глубины. Иногда там не видно было ничего, кроме размытой фигуры, похожей на чернильное пятно. А иногда (часто это случалось в минуты, когда голова шла кругом и из носа выделялось особенно много красной жидкости) плёнка вдруг рвалась от одного лишь взгляда, и в зазеркалье проступали контуры других странных миров. Данил видел себя так же ясно, как раньше, а на заднем плане - других людей, которые беззвучно разговаривали, плакали и смеялись.
   Однажды в зеркале магазина свадебных платьев, куда привёл очередную экскурсию, он вдруг увидел то, что совершенно определённо было его странным миром. Там был грязный снег, скучающая продавщица с тщательно намалёванными бровями и нищая старушка, которая сидела у самых дверей.
   Осьминог протянул щупальце, чтобы коснуться мальчишеского затылка и спросить, зачем людям нужны эти разодетые в красивые наряды странные безрукие статуэтки на одной ноге, лишь отдалённо напоминающие человеческую фигуру, но мальчишки уже не было.
  
   - Я растворился в воде как комок соли, - сказал Данил, глядя, как Лютик осторожно обнюхивает собачью плошку.
   - Ты вернулся домой? - спросил я, чувствуя боль в мышцах. К вечеру дождливого дня мой механизм начинает барахлить.
   Мальчишка передёрнул тощими плечами - резко и как-то совсем не по-человечески. Будто не мышцы и суставы ответственны за это движение, а коленчатые валы, к тому же изрядно расшатанные.
   - Ну, не сразу. Я оказался в магазинчике за пять автобусных остановок от своей улицы. Продавщица спросила меня: "Что ты здесь делаешь, мальчик?" Она увидела, что я без тёплой одежды, совсем один и к тому же у меня идёт носом кровь, и вызвала полицию. Но я дождался, когда она отвернётся, и убежал. Домой доехал на трамвае.
   - И что? - поразился я. - Неужели никто не подошёл и не спросил, что делает маленький ребёнок один, без куртки, посреди зимы? Откуда ты вообще знал, куда ехать?
   - Подошёл, - с неохотой, но в то же время с какой-то затаённой гордостью сказал Данил. - Подошла кондукторша. Такая милая бабушка. Сказала, что детям можно ездить бесплатно, дала свой тёплый платок, в который я смог закутаться целиком. А ещё нашла какую-то женщину, чтобы она вышла со мной на нужной остановке и проводила до дома. Хорошо, что я сел в нужную сторону.
   Я покачал головой.
   - Хорошо, что в этом городе остались добрые люди...
   - Я знал эту старушку-кондукторшу.
   Взгляд мальчишки явно на что-то намекал. Меня осенило.
   - Та самая, которую ты отдал на растерзание мышам!
   - Это было в другом мире, - напомнил Данил. - И эта старушка не больно-то им приглянулась. У неё было такое доброе лицо! Думаю, поэтому я ей и доверился. Ей не нужно ничего, что могли предложить ей мыши. Так что скоро я оказался дома, где мне неслабо влетело. Времени прошло совсем немного. Мама подумала, что я сбежал из садика... а я ведь действительно сбежал, помните? Через дыру в заборе. Мама как раз одевалась, чтобы меня забирать, а тут стук в дверь, и... вот он я! Стою на пороге. Ей пришлось потратить время, чтобы объяснить женщине, которая меня привела, что у нас в семье всё нормально. За каждую из этих неловких минут я вынужден был потом расплачиваться на свидании с папиным ремнём.
   Я потёр переносицу.
   - Господи, неужели кто-то из молодых родителей ещё думает, что есть связь между попой и мозгом? Нет, я тоже в этом уверен, но я-то старый, мне можно.
   Я ещё немного побубнил себе под нос, и замолчал, ожидая продолжение истории. Данил тоже молчал, разглядывая разложенные на столе инструменты, так, будто каждый из них мог тяпнуть за палец.
   - Теперь мне можно?.. - начал он.
   - Не хочешь же ты сказать, что это всё?
   Я был в ступоре. Обычно мне приходилось обрывать рассказчика и указывать ему на дверь, оставив довольствоваться лишь взглядом на вожделенный музей под открытым небом. На свете не должно быть так, чтобы хорошая, удивительная история заканчивалась ничем. Я попытался подбодрить моего гостя:
   - Что было потом с Тимом?
   - Не знаю. Наверное, он где-то там, внутри, старается сделать так, чтобы я снова не заболел. Я иногда слышу его голос, но он звучит теперь как биение крови в ушах. Непонятно ни слова. После того как я вернулся, я почти два месяца лежал в больнице, в маленькой белой палате с салатовыми занавесками. Врачи нашли причину кровотечений... или думали, что нашли. По крайней мере, кровь стала идти куда реже, и меня стали оставлять в одиночестве.
   - Я бы на твоём месте... ну не знаю. Знаешь, когда тебе дали прокатиться на автомобиле твоей мечты. Хоть по автопарковке, хотя бы вокруг автозаправочной станции. Ты прокатишься, но вместо того, чтобы утолить аппетит, становишься сам не свой... до тех пор, пока хотя бы не заглянешь под капот этой крошки.
   Мариша, которая выглянула посмотреть, не нужно ли нам чего, изменилась в лице. Вся двусмысленность аналогии дошла до меня чуть позже, но клянусь, я имел ввиду исключительно автомобили! Хорошо хоть, мой собеседник ещё не вошёл в возраст, когда предпочитают девушек петардам... хотя во всём остальном сильно его перерос.
   Данил покивал.
   - За первые тридцать минут после того, как меня доставили к порогу и хорошенько отчитали, я заглянул во все зеркала, которые нашёл. Как минимум по четыре раза.
   - И конечно, ничего не увидел, - я задумчиво извлёк из пачки сигарету, вложил в рот, но зажигать не стал. Лично я не вижу ничего плохого в том, чтобы курить на открытом воздухе рядом с ребёнком - мало, что ли, гадости в городском воздухе? Но боюсь, что невестка потушит эту сигарету прямо о лысину.
   - Почему? Увидел. Не в каждом и не так чётко как хотелось бы, но я достаточно принюхался к странным мирам, чтобы отличать их запах. Иногда это были просто столбы тумана, похожие на грязь или влагу на стёклах очков, иногда прозрачные движущиеся фигуры. Один раз в круглом зеркале в родительской спальне я увидел мир, где всё было кверху ногами... и я тоже был перевёрнут, так, что мог поцеловать себя прямо в лобешник. Я спросил: "Мам, можно я погуляю?". "Нет, конечно, ты наказан, маленький эгоист", - сказала она. С тех пор волшебные слова перестали работать. А я перестал видеть другие миры... хотя иногда они мне снятся. Те, в которых я был, и в которых не бывал... но это ведь не одно и то же, верно?
   - Да, пожалуй, - сказал я. Я сам не понимал, отчего рассказ паренька оставил во мне чувство необъятной, гнетущей пустоты. - Но послушай... я не буду пытать тебя насчёт того, где ты вычитал эту историю, или как долго сидел над тетрадными листами, чтобы её выдумать. Скажи мне только одно - ты стал счастливее после того, как она появилась? Помнишь малыша, который бродил в одиночестве по двору детского сада? Насколько далеко ты от него ушёл?
   Данил подумал.
   - Нисколечко.
   - Тебе ведь он не очень нравится?
   - Мне не нравятся люди. Тот мальчишка - это я. За несколько лет я заглянул в десятки зеркал. Сотни! Каждый раз видел там этого мальчишку. Всё вокруг менялось, а он оставался. Я просто хочу посмотреть на эти ваши ретро-автомобили поближе. Особенно на тот "Жук". Знаете, там, под водой, мы видели целые автостоянки, заполненные машинами на любой вкус, но они все проржавели и прогнили изнутри. Осьминожки были в восторге, крутились вокруг них, как рыбы вокруг пластмассового корабля в аквариуме...
   Он не договорил, замолчал.
   Я решил надавить сильнее.
   - А если я скажу тебе, что это невозможно?
   Данил моргнул, посмотрел куда-то в сторону, словно желая проверить, идёт ли ещё дождь, и не слишком доверяя глазам. Дождь никуда не делся.
   - Тогда пойду домой. Дочитаю книгу про мышонка.
   - Какую книгу?
   - Про мышонка; над ним ещё ставили опыты. "Цветы для Элджернона".
   - Хорошая. Читал её... дай-ка вспомнить... в двадцать три.
   Моё уважение к мальчишке возросло. Возможно, он смог бы сочинить то, что сейчас мне рассказал.
   - Так вы не разрешите мне посидеть за рулём?
   - Конечно, разрешу. Ты заслужил. Скажи мне только одну вещь - что ты от этого ждёшь?
   Данил растерялся. Смотрел на меня большими глазами и силился понять, что я имел ввиду. Или делал вид.
   Поэтому я продолжил, стараясь быть очень аккуратным... аккуратнее, чем при вдевании нитки в иголку.
   - Ты так легко находил себя там, по другую сторону зеркала, - сказал я, наклонившись в своём скрипучем кресле. - Почему бы тебе не сделать то же самое сейчас, в этом мире?
   Мальчик выпятил губу.
   - Вам-то легко говорить. Вы автомеханик, и не какой-нибудь завалящий, а из тех, что по-настоящему знают своё дело. Вами восхищаются все окрестные мальчишки.
   Признаюсь, первое время я растерялся. Восхищаются? Серьёзно? Этим немощным стариком?
   - Посмотри на меня внимательно, - сказал я. - Ты прав, я нашёл своё место здесь, среди машин и механизмов. Но это не значит, что я нашёл его сразу. Что, если я очень долго бродил по свету, силясь понять, зачем я и кто я вообще такой?
   Данил улыбнулся.
   - Иногда я рисую такого нелепого человечка из чёрточек, с огромной головой и очками. Он у меня постоянно влипает во всякие истории. Это я и есть. Я - именно такой человечек.
   Я глубокомысленно пошаркал ногой и выдал, наверное, самую напыщенную фразу в своей жизни.
   - Сынок, - сказал я, непроизвольно сморщившись так, будто обсасывал лимонную косточку. - Мир - полотно настолько огромное, что в него может вписаться каждый. Каждый!
   - Почему вы смеётесь? - спросил Данил.
   - Ни капли...
   - А вот и не правда! Смеётесь. Я же вижу.
   Тут уж я не сдержался. Я хохотал так, что с перил грохнулась кружка, с дуба полетели коричневые листья, похожие на дохлых воробьёв. Данил вскочил, его глаза стали как два тёмных водоворота, а руки ощутимо тряслись, словно две вороны, готовые ринуться в небо. Он готов был уйти... и ушёл бы, если бы я его не остановил.
   - Я смеюсь, - признался я, - потому что всегда старался избегать банальностей - хотя бы на словах. Только сейчас до меня дошло, что я обманывал сам себя. Всё вокруг состоит из банальностей. Каждый лопух в этом огороде, каждое выражение на каждом лице - не более чем клише. От этого нам становится нестерпимо скучно... и от этого мне сейчас весело! Пойдём, я покажу тебе свою коллекцию. Ты прав, она шикарна. Все мальчишки должны сходить по такой с ума. А знаешь, почему? Потому что я на неё угробил добрую половину жизни. И пусть моя жена спит и видит, чтобы избавиться от этого хлама, я ей горжусь. В том "Жуке", кстати, родное зеркало, с заводским штампом. Просто чудо, что оно уцелело. Возможно, ты увидишь там немного другого себя. Может, какие-то из этих волшебных слов снова заработают, ведь между этим забором и тем всё здесь пропитано магией. Моей магией. Ну что, попробуем?
   Данил посмотрел на меня, несмело кивнул.
   Мы вышли под дождь. Я протянул Данилу дырявый, кособокий зонт, и он, секунду подумав, принял его и выстрелил в небо, будто Робинзон - волею случая угодившей к нему сигнальной ракетой. "Я! - кричала она - ЗДЕСЬ!"
  

Конец

  
  
   Заново, как в первый раз
  
   1.
  
   Когда дракон взглянул с небес вниз, на планету, все уже ждали его появления. Грянула музыка, и, как по команде, люди принялись веселиться и танцевать, словно стараясь уверить великого космического путешественника, что на Земле всё прекрасно - лучше быть не может!
   Редкие горожане говорили своим соседям и друзьям, пытаясь воззвать к голосу разума: "Вторник, сегодня же только вторник. И впереди ещё целая рабочая неделя! К чему всё это, зачем вы веселитесь? Дракон посмотрит и улетит, а нам здесь жить, ковырять землю в надежде на хороший урожай, удить рыбу..." Но всё без толку. К часу ночи в небо взлетели первые фейерверки - земной огонь для огня небесного. А дракон промчался мимо, озарив половину неба пурпурным сиянием и затмив множество далёких звёзд, тем самым демонстрируя, что эта пыль не стоит и искорки из его ноздри. Жители высыпали на крыши, словно желая проводить его на другую сторону Земли, свистели и смеялись вслед; дети, которым разрешили по такому поводу попозже лечь спать, запускали воздушные шары и бумажные самолёты. Собаки лаяли, кошки прятались от суеты в подвалах.
   Столько людей наблюдало появление кометы, что и не сосчитать. Даже Егор одним глазком глянул, хотя ему и не хотелось. Сумятица за окном начала нервировать его задолго до того, как появилась её причина. Против обыкновения, он выключил компьютер в восемь вечера, умылся и рухнул в постель, намереваясь заснуть прямо сейчас, желательно до того, как голова коснётся подушки, заранее мокрой от пота, потому что в начале лета в Краснодаре по-другому никак. Лежал и пялился на часы, ненавидя весь мир. Через полчаса в комнату, как всегда без стука, заглянула бабушка.
   - Егорка! Все метеор смотреть пошли, - её совершенно не заботило, что внук может видеть уже десятый сон. - Вот-вот появится. А ты чего?
   Бабушка считала, что в жизни Егора не происходит ничего интересного, и потому позволяла себе вторгаться туда чуть ли не с метёлкой, чтобы собрать пыль, паутину, выгнать обитающего там паука в большой мир.
   - Что-то не хочу.
   Силуэт пожилой женщины в свете яркой лампы напоминал огромный мухомор, детей которого Егор, будучи малышом, мог беспечно растоптать в лесу.
   - А я пойду, - сказала бабушка с вызовом. Она уже облачилась в свой выходной сарафан и сандалии. - Меня подруги ждут. Спросят: "Егор-то, поди, до утра шляться будет с мальчишками, распоясалась нынче молодёжь!", а я что скажу? Что ты, как старая дева, дома сидишь? У всех внуки как внуки...
   - Ну ба! - Егор сел на кровати, водрузив от досады подушку на макушку.- Мне шестнадцать. Я уже достаточно взрослый, чтобы сидеть дома и никуда не ходить.
   - Не хами старшим, - сказала бабушка и ушла, оставив дверь открытой. Её голос доносился из прихожей. - Этот глаз дракона - сущая панацея! Говорят что тот, на кого он взглянет, непременно станет лучше. Мне кажется, тебе, Егорка, нельзя упускать шанс поработать над собой. Даже таким способом. Я вот сейчас накрашусь, да пойду. Может, грыжа отпустит.
   - Это же просто суеверия, - застонал Егор, падая на матрас.
   Но бабушка не услышала. Хлопнула дверь. Свет в коридоре продолжал гореть.
   Молодой человек укрылся с головой простынёй и вновь попытался заснуть, но голова пухла от мыслей, словно у страдающего гидроцефалией плюшевого медведя - от ваты. Когда маленькая стрелка настенных часов переползла за полночь, комната вдруг озарилась красным светом. Свет насмешливо проник сквозь облако задёрнутых штор, добрался до стола и заполнил собой даже вложенные одна в другую чашки с остатками чая и кофе. Снаружи донёсся звук, похожий на шелест дюн под южным ветром - Егор не сразу догадался, что он исходил из десятков глоток. Он заочно ненавидел эту комету. К чёрту глаз, и дракона, им обладающего, тоже к чёрту! Придумали же названице... Приспичило ему поглазеть на планету землян именно сейчас, когда он, Егор, никак не может позволить себе выйти и встать плечом плечу с остальными. Он жалок. Самый жалкий из людей. В лучах красной звезды, появившейся сегодня на южном небе, должны греться сливки общества, никак не такие как он.
   Когда шелест песка превратился в настоящий водопад, когда грянули первые салюты, Егор вскочил и отдёрнул штору, распахнул окно и высунулся наружу. Одуряюще пахнуло лимонами. Комета почти миновала небо, но, подняв глаза, Егор почти увидел пучок пунктирных линий, которые оставляли в воздухе взгляды людей. Все они сходились в одной точке: красный огонёк плыл между крышами на западе. Он был куда больше Венеры, смахивая на грейпфрут, который кто-то зашвырнул высоко-высоко. Для небесного тела метеор двигался необычайно быстро - подросток созерцал его всего восемь или десять секунд - но за это время они успели обменяться взглядами. И когда глаз мифического ящера исчез из поля зрения, провожаемый аплодисментами, подросток с трудом добрёл до кровати и рухнул в неё, будто срубленная ёлка на перину из снега. И моментально уснул.
  
   2.
  
   Наступившее утро, как всегда в этих краях, было пронизано ароматом мёда, парадоксально смешивающимся с вонью запорожцев и уазиков-"буханок", торопящихся на базар, чтобы занять самые выгодные места у входа. Порой вспыхивали ожесточённые словесные потасовки; эхо их доносилось до распахнутой форточки. Егор натянул простыню на глаза, обречённо позволяя изгрызть свой беспокойный, полный неясных образов сон десяткам личинок шелкопряда. Бабушка придёт его будить через три, два, один...
   Распахнулась дверь, впустив запах масла и оладий, как всегда подгорелых. Точна и исполнительна, как смерть.
   - Я что-то приболел, - сказал Егор. - В школу, наверное, не пойду.
   - Бедненький, - проворковала бабушка. - Я сделала кофе с мороженым. Трудно, наверное, тебе пришлось вчера. Все вокруг веселятся, а на улице творится чёрт те чё. Пытаться уснуть, когда можно поучаствовать в тысяче приключений, пропасть на всю ночь, заставлять волноваться родных и совершенно не думать о них.
   Бабушкина манера говорить убаюкивала, прокрадываясь в сонный разум, а потом взрывала его изнутри, словно диверсант с натянутым на хитрющее лицо чёрным чулком. Когда она хотела растормошить (или как следует разозлить) внука, то принималась говорить так, будто зачитывала вслух абзац из книги Брэдбери.
   - Было бы лучше, если бы это была вода, - сказал Егор. Он очень любил кофе, но сейчас почему-то меньше всего хотелось вливать в себя эту сладкую гадость.
   - Да ты прямо медиум, - сказала бабушка где-то совсем рядом. А потом на открытый лоб подростка тонкой струйкой полилась вода. Он разевал рот, пытался отбиваться, накрывался всем, чем можно, а потом вскочил, мокрый, вытянулся по струнке, словно в армии, которая грозила откуда-то из недалёкого будущего - уж кто-кто, а бабушка точно не станет его откупать...- но рядом уже никого не было. Старушка гремела посудой на кухне.
   - От завтрака я, пожалуй, откажусь, - хмуро сказал он.
   - Оладьи уже готовы!
   Егор с трудом переоделся и, проигнорировав ванную комнату (фактически он уже умылся, даже принял душ), поплёлся на кухню.
   - Да, ты и правда худо выглядишь, - сказала бабушка, на этот раз серьёзно. - Ну-ка, марш обратно в постель, рахитичная ты натура. Но прежде сходи на свидание с раковиной. У тебя что-то под носом прилипло. Так и быть, завтрак получишь в постель.
   - Я передумал насчёт школы, - мальчик бросил взгляд на часы. Первый урок - физкультура, которую он ненавидел лютой ненавистью и на которую вполне благополучно не успевал.
   Бабушка упёрла руки в бока и разразилась совершенно демоническим смехом.
   - Молодец, внук. Иногда я вижу, что ты стараешься и, как настоящий подросток, всё делаешь мне наперекор, - сказала она. - Но почему-то не тогда, когда нужно.
   И почти всегда не так, - закончил про себя Егор.
  
   3.
  
   Папа одарил Егора фамилией Гримальдов, и Егор совершенно не видел в ней ничего предосудительного (кроме слова "грымза", которым его дразнили в садике цыганские дети) до тех пор, пока в восьмом классе не начал проходить по физике дисперсию света. (Надо сказать, что по физике, как и по большинству других предметов, Егор был ноль без палочки; он не думал вникать в то, что не понимает; на уроках пялился в окно, ковыряясь в носу, или, когда его пересаживали к стене, дремал, уткнувшись носом в сгиб ладони). Тощая, как спичка, Нина Николаевна рассказывала про физика Гримальди и объясняла премудрости прохождения света через призму. Вокруг медленно нарастал смех. А на перемене кто-то посоветовал Егору "не смущать людей великими познаниями и убираться обратно в свой кратер на луне". С тех пор к нему прилипла кличка Гримальди.
  
   - Эй, Гримальди, ты что сегодня, вторую мировую решил начать? - Спросил Черемяго.
   - Что? - Егор поднял голову от тетради, где рисовал бегущих куда-то палочных человечков.
   В это время вошла учительница, Ада Михайловна, которая в течение десяти минут общалась о чём-то в коридоре с завучем. Эта пышнотелая армянка буквально попирала несимметричностью своих форм великую науку, которую преподавала - геометрию. Увидев, что подопечные смотрят на Егора, она вдруг изменилась в лице.
   - Гримальдов, встань!
   Егор подчинился, не слишком понимая, в чём он провинился.
   - Ты что же, не умывался с утра?
   - Умывался, - Егор шмыгнул носом, созерцая ухмылки на лицах ребят. - Я вроде как заболел.
   Все, все на него смотрели. До последнего парня, до последней девчонки. В сущности, ничего удивительного, обычный школьный неудачник, каких миллионы, но всё же... чем он это заслужил? И почему он так жалок? Почему не способен сохранить чувство собственного достоинства, как, например, Олле, высокий, почти нордический блондин с редким в этих краях типажом, который запросто жуёт жвачку, когда его вызывают к доске, и бесстрастно смотрит на учителя своими льдистыми голубыми глазами, да так, что тот мешается и зачастую первым опускает взгляд. Или Черемяго (который, кстати, запросто всегда смеётся над своей фамилией), маленький человечек, в родственниках которого, кажется, водились все возможные национальности; его выгоняют с урока не реже двух раз в неделю. Выходит из класса он всегда вразвалочку, уверенный на сто процентов, что когда-нибудь взойдёт такой же походкой на жизненный олимп.
   Егор вздёрнул глаза. Она тоже смотрит.
   - Тогда тебе следовало оставаться дома! - рявкнула Ада Михайловна, сжав пухлые руки в кулаки, - и не смущать людей своей физиономией.
   На лицах появляются ехидные улыбки... и на её лице тоже.
   - Можно мне в туалет? - спросил Егор, чувствуя, как к горлу подкатывает комок из огня и слизи.
   - Можешь выйти. И на мой урок не возвращаться.
   На пороге Егор оглянулся, надеясь поймать её взгляд. Но ей уже не было до него никакого дела. Смотрит в окно на воробьёв, собирающих с листьев насекомых. Лицо ангела, белокурые локоны, спускающиеся на плечи, и дальше, на спину, хрустальный подбородок с почти прозрачной кожей. Лёгкий беспорядок в одежде и усталые глаза цвета пасмурного неба: почти наверняка они вчера тоже наблюдали комету. Эта мысль, мысль, что они вдвоём смотрели в одну точку, пусть даже в разное время, немного приглушила обиду Егора. Он открыл дверь и вышел. Свет в аудитории мигнул и погас. Гомон стал громче, и сквозь него, как нож сквозь масло, прорезался зычный голос учительницы, в котором плавали слёзы.
   - А ну тихо! Демидов, сбегай к завхозу, скажи, что у нас лампочка перегорела.
   - А можно я?
   - Нет, Черемяго, сиди на месте!..
   Уже в туалете, посмотрев в зеркало, Егор понял, что стало причиной буйного веселья. Пятно под его носом в точности повторяло мягкие усики над верхней губой Ады Михайловны. Она, видно, подумала, что он над ней издевается... Егор вздохнул, не чувствуя стыда. Если бы он вёл себя поувереннее, то, возможно, заслужил бы со стороны одноклассников некоторое одобрение, подняв себя с самого дна на ступень повыше, став из полного ничтожества просто ничтожеством.
   Повертев эту мысль так и этак, подросток прогнал её прочь. Есть мнение, что наживаясь за счёт других, ты поступаешь не очень хорошо, но что ещё делать, когда других талантов у тебя отродясь не водилось? Вот и внешностью создатель не одарил: вытянутое лицо с россыпью прыщей; что-то непонятное на голове, больше напоминающее гнездо, свитое из соломы, чем волосы; тощие руки и выпирающие даже сквозь рубашку-поло рёбра.
   А ещё эта отметина под носом, будто он в течение месяца целеустремлённо выкуривал самые вонючие и коптящие сигареты, да не меньше пачки. Егор указательным пальцем попытался стереть пятно над верхней губой. Не добившись успеха, смочил обмылок и потёр им. Какие-то третьеклашки, ввалившиеся было в уборную, посмотрели на него и с хихиканьем выкатились обратно. "Ну, погодите, - бормотал про себя Егор - Я ещё вам всем покажу!"
   Пятно не желало стираться, а ком слизи, казалось, проделал по пищеводу львиную часть пути. Он закашлялся и вдруг обнаружил, что голова окутана едким дымом, пахнущим бытовым газом и серой. Зажимая рот рукой, Егор вскочил на батарею, распахнул крошечное окошко с треснутым наискосок стеклом и погрузил голову в пасмурное утро. Не помогло. Лимоны и каштаны будто обугливались, источая всё тот же едкий запах. Егор бросился в кабинку и, согнувшись пополам, изверг завтрак в унитаз. Когда, переживая очередной приступ тошноты, он открыл рот пошире, оттуда с шипящим звуком вырвалась струя чада. "Я что, превращаюсь в кипящий чайник?" - в панике подумал Егор.
   Ещё минуту он стоял и, согнувшись, кашлял. Потом услышал, как хлопнула дверь, и непроизвольно зажал рот ладонями.
   - Ага, вот вы и попались! - услышал он мужской голос. - Я давно за вами охочусь, мелкие гадины, и сейчас покажу, что значит курить в туалете!
   Пётр Филипыч. Директор. Апогей невезения. Несмотря на то, что Егор не курил, он сразу понял, что именно его назначат виновным за это досадное недоразумение.
   Распахнулась дверь первой кабинки. Потом второй, совсем рядом. Директор открывал двери не то ногой, не то плечом, непрерывно кашляя в рукав, а сам мальчишка отчего-то больше не испытывал желания надрывать лёгкие. Он ждал, скрючившись возле унитаза.
   Но так и не дождался. Не добравшись до последней кабинки, в которой был Егор, Пётр Филипыч выбежал прочь, ругаясь такими словами, что у родительского совета (бабушка называла его "сборищем старых клуш, которым абсолютно нечего делать") отсохли бы уши.
   О том, чтобы дождаться перемены и вернуться на следующий урок, не могло быть и речи. Выждав несколько минут, Егор сделал бросок к лестнице, а потом, через чёрный ход на цокольном этаже, выбежал на улицу. Судя по тому, как шарахались девочки и мамаши, пришедшие забирать младшеклассников, видок у него был ещё тот.
   Бабушки дома не было, и хорошо: Егор подозревал, что её добродушные насмешки навсегда сделали бы из него заикающегося слюнявого дурачка... или психопата, одержимого жаждой убийства. В ванной его ещё раз вырвало, на этот раз желчью, в которой угадывались кровавые нитки.
   Из ноздрей не переставая валил дым.
  
   4.
  
   Остаток дня Гримальдов провёл запершись в комнате и изредка пробираясь в ванную, чтобы прополоскать рот от неприятного привкуса. Он старался поменьше дышать и волноваться: ведь не может же это быть опасная болезнь? Во всяком случае, он ни разу не слышал о болезнях с такими симптомами.
   - Что за вонь у нас стоит? Как будто что-то сгорело, - спросила бабушка с порога. - Ты опять пытался пожарить себе яичницу? Милый, если тебе не нравится моя стряпня, это совсем не значит, что у тебя получится утка с яблоками.
   - Не я, - сказал он, а потом, неожиданно даже для себя, соврал: - Соседи из девяносто пятой квартиры чуть не сгорели - снова. К ним пожарная приезжала.
   - Да? - удивилась бабушка. - Странно, что курицы на лавочке мне ничего не доложили.
   Бабушка относилась к пожилым соседкам с демонстративной прохладцей. Тем не менее, несколько крикливых старушек, похожих на раздувшихся от собственной важности воробьёв, исправно старались снабжать её всеми возможными слухами.
   - Как ты себя чувствуешь? - спросила она чуть позже, до неожиданности неслышно подкравшись к двери его комнаты.
   - Простуда, - сказал Егор, может, поспешнее, чем следовало. - Не заходи. Здесь бациллы повсюду летают.
   Он не ожидал, что бабушка оставит его после этого в покое, но она оставила. Егор же сосредоточился на своих ощущениях. Его бросало то в жар, то в холод, из ноздрей и изо рта сочился дым, будто где-то внутри вдруг открылся исландский вулкан с непроизносимым названием. "Умираю? - бродила в голове назойливая мысль. - Неужели это всё? Что ж, если так, никто не расстроится. Разве что, бабушка - самую малость".
   Зазвонил мобильник. Егор глянул на экран и подумал: "Может, ещё и Матвей Злобищев расстроится".
   - Эй, трутень, ты сегодня неплохо развлёк класс, - голос приятеля, как всегда, звучал так, будто мальчик проглотил живую креветку, которая теперь плавает в его желудке и щекочет его изнутри. - Все ржали, как кони.
   - А...
   - Да, она тоже смеялась.
   - Кажется, это было несколько жестоко.
   - О чём ты? Нет, ерунда. Усы под носом заслуживают всякого порицания, если ты не Чарли Чаплин и не поёшь в группе "Queen". А Ада Арифметиковна ни на кого из них не похожа.
   - Я не специально, - смутился Егор. - Значит, говоришь, она тоже смеялась?
   - Хохотала до упаду, - сказал он. - Хочешь подробностей? Давай, я сейчас заскочу.
   - Нет! - крикнул Егор, но трубка уже равнодушно молчала.
   Матвей был здесь уже через десять минут. Бабушка, злорадно хохоча, впихнула его в комнату внука, захлопнув дверь, а потом через стенку рассказала ребятам об эпидемии птичьего гриппа.
   - Не волнуйтесь, баба Нора, если я заражусь, то улечу отсюда на своих крыльях, - сказал Матвей, внимательно разглядывая приятеля. - Просто выпорхну из окошка.
   Когда шарканье бабушкиных тапочек по паласу стихло, он сказал:
   - Похоже, тебе и впрямь дурно.
   Матвей был единственным, кого Егор мог назвать своим другом. Это был плотный мальчишка с удивительно располагающим к себе лицом, а также живым, пытливым умом и поистине кошачьим любопытством. Пройдёт время, и он, быть может, превратится в настоящего великана, будет жать от груди вес в два раза больше своего. Пока же это немного неповоротливый подросток, который улыбкой мог отворить любую дверь и повернуть к себе любое сердце. И в то же время он был совершенно неэмоциональным. Тепло, которым он мог одарить, было таким же бесполезным, как яркий стеклянный шарик. Иногда Егор задавался вопросом: "Почему я с ним дружу?", и сам же себе отвечал: "Потому что иногда моей голове не помешает ушат воды". И ещё потому, что Матвей сам когда-то выбрал себе в друзья Егора, а разбрасываться тем, чем ты и так небогат, в правила Гримальди не входило.
   - Видел вчера комету? - хмуро спросил Егор. Он лежал на диване и пытался читать журнал, но сейчас отложил его в сторону.
   - Все видели.
   День был облачный, и в комнате царили сумерки. Занавески развевались под порывами ветра.
   - То-то и оно. А случилось только со мной.
   - Что случилось? - Матвей помассировал глаза, которые начинали слезиться. Запах даже не думал выветриваться, а Егор его, похоже, просто не замечал.
   - Это, - зловещим шёпотом сказал Гримальдов. Он открыл рот и резко выдохнул, как будто пытался выкашлять попавший не в то горло кусок. Страницы журнала в руках съёжились от жара.
   - Что это у тебя в животе светится? - заинтересовался Матвей.
   Егор закашлялся, комната вновь наполнилась дымом. Размахивая перед лицом руками, он грустно сказал:
   - А чёрт его знает. Как будто изжога. Слушай! - он взглянул на приятеля. - А у тебя есть какая-нибудь еда?
   Матвей порылся в рюкзаке и достал пачку сухариков. Егор вскочил, разорвал пакетик и высыпал в рот содержимое. Задумчиво пожевал, сглотнул и скривился.
   - Ни черта не чувствую. Там всё как будто сгорает. Не смотри на меня так, я точно знаю, что это не грипп и не наследственное заболевание. Я смотрел на комету всего одним глазком, несколько секунд, и как раз в этот момент она посмотрела на меня. Этот... - Егор скомкал журнал и бросил его в мусорную корзину, - дракон на меня посмотрел. Я печёнкой ощутил его взгляд. И всё сразу же покатилось по наклонной...
   Он не успел закончить. Матвей в один большой шаг очутился рядом, обхватил его за шею и больно дёрнул за волосы.
   - Ещё одно слово и я тебя поколочу, - сказал он, спокойным, даже весёлым голосом. - Все мальчишки мечтают о выдающихся способностях и силах героев из их любимых фильмов, а ты только и делаешь, что ноешь. Я ещё на уроке заподозрил, что с тобой что-то не так.
   - А она правда смеялась?
   - Опять двадцать пять, - всплеснул руками приятель. Впрочем, секунду спустя досада на его лице уступила место хитрому выражению.
   - Настька-то? Хохотала до упаду, словно ты приглашённая звезда из комедии по телеку. Может, конечно, больше над усами Софьи Михайловны, но ты там тоже пришёлся кстати. Так что выше нос!
   Егор отступил на шаг и страдальчески посмотрел на друга.
   - Этого мне ещё не хватало.
   Но он чувствовал, что неведомый пыточных дел мастер чуть ослабил давление тисков, сжимающих его сердце.
  
   5.
  
   Егор очень быстро понял, что если держать себя в руках, последствий "обретения невиданных сверхсил", как выразился Матвей, почти не заметно. Но стоило начать злиться, или волноваться, или радоваться (что, по правде говоря, случалось исключительно редко), как чёрный дым начинал струиться из его ноздрей и свиваться кольцами на груди.
   Вернув себе видимость контроля над организмом, на следующий день он выполз к завтраку, привлечённый ароматом подгорелой яичницы, с трудом, но пробившимся через запах гари, которым прочно владели обонятельные рецепторы. Суббота звенела за окнами птичьими голосами, и в школу можно было не торопиться.
   - Тебе полезен свежий воздух, - сказала бабушка, с сомнением наблюдая полёт ложки к тарелке и обратно. - Ну как, сойдёт?
   - Высший класс! - ответил Егор, радостный, что не ощущает вкуса бабушкиной стряпни.
   Живот бурчал, бурлил, точно завод о тысяче труб.
   За выходные он полностью примирился с собой и даже начал получать лёгкий кайф от своего положения, как человек, который, упав в волчью яму, любуется белизной валяющихся здесь же костей. Так что в понедельник влез в старые "найки" и поплёлся в школу. Бабушка не слишком-то следила за его образованием, доверяя всё не то высшим силам, не то собственной совести, и Егор старался не пропускать уроки только потому, что совершенно не представлял, куда деть гипотетически освобождающееся время.
   Когда кто-то пытался доставать его вопросом о родителях, Егор с совершенно каменным лицом рассказывал, что они погибли в автокатастрофе, некоторое время греясь в лучах сочувствия. На самом деле и с матерью, и с отцом было всё в порядке. Они даже не были в разводе и проживали в этом же городе, практически на соседней улице, ежедневно празднуя жизнь. Наверняка в тот злополучный день, когда прилетела комета, они гуляли до самого утра, пили из горла шампанское и покупали у армян румяные сочные чебуреки. Если, конечно, уже вернулись с моря: от первых тёплых деньков и до последних стареющая супружеская пара, безнадёжно влюблённая друг в друга и так же безнадёжно готовая рассорится из-за любой мелочи, проводила в окрестностях Адлера, в кемпинге с собственной зелёной советской палаткой, подрабатывая где придётся и валяясь на белом песочке.
   Когда кто-нибудь из родителей звонил и звал сына к телефону, бабушка становилась сама не своя. Она рвала и метала, сбрасывая звонки и швыряя трубку на диван. Егор слышал однажды, как она кричала: "Вы оставили его только на одни выходные, когда мальчишке было четыре месяца. Сколько времени прошло - сможешь сказать, ты, горе-мамаша? И знаете, что? Я вас давно уже не жду и не собираюсь отдавать Егора".
   Это была сущая правда. Иногда, размышляя, мальчик приходил к выводу, что эта история гипотетически могла выжать больше слёз и вызвать куда больше праведного гнева. Но никогда её никому не рассказывал.
   Первым уроком была физика, которую вела классная руководительница. Пятно под носом Егора уже собравшиеся в классе ребята встретили дружным свистом, и он подумал, что неплохо было бы отрастить усы. Егор сел на своё обычное место, возле стенки, рядом с Матвеем, который добродушно посмеивался шуточкам однокашников, лукаво поглядывая на Егора, будто ожидал, что тот сейчас выдохнет пламя и сожжёт юмористов ко всем чертям.
   Урок начался. Огромную тему про свет они одолели ещё в прошлом году, теперь сочувствуя Броуну, размешивающему в мензурках пыльцу, но сегодня, совершенно неожиданно, речь вновь пошла о свойствах света.
   Точёная, как будто вырезанная из цельного куска мрамора, рука взлетела вверх, и Егор поднял голову.
   - Татьяна Николаевна!
   - Да, Настенька?
   - А бывает такое, чтобы человек мог свет выключать и включать по щелчку пальцев?
   Татьяна Михайловна подошла к вопросу серьёзно.
   - Настенька, свет - это оптическое излучение. И ты можешь управлять им сколько угодно, но в рамках физических свойств своего тела. В случае со светом, это проницаемость для различных его спектров и отражаемость. Да, в каком-то смысле, все мы планеты, космические объекты, сияющие отражённым излучением.
   - И что, никакой возможности им управлять?
   - Как же, возможность есть! - Татьяна Николаевна проследовала к столу Насти и, сделав внезапное движение, выхватила из-под носа Черемяго увесистый квадратный пенал, который он повсюду таскал с собой. Открыв, она вытряхнула на стол, помимо нескольких карандашей и ручек, упаковку семечек, завёрнутый в бумагу бутерброд, электронную сигарету и несколько презервативов. Егор и Матвей одинаковым движением покачали головами: да, это и в самом деле был большой пенал.
   - Ну и зачем тебе всё это на уроке, деточка? - бархатным голосом спросила Татьяна Николаевна. Девчонки зашептались и зафыркали, кто-то покраснел, увидев резинки. Егор во все глаза смотрел на Настю, которая сидела с Черемяго за одной партой. Она, кажется, вообще не замечала происходящего, во все глаза глядя на учительницу. Ей и в самом деле важен ответ! - понял Егор.
   - Татьяна Николаевна, так что? - спросила она, в безотчётном для себя жесте сложив руки на груди.
   - Ах, да, - учительница сразу забыла про Черемяго, который вздохнул с облегчением. Она взяла правую руку девушки, выпрямила её пальцы и накрыла ей открытый пенал. - Ты только что погасила там свет, деточка. Во всех остальных случаях - извини. Почитав на ночь книжку, тебе всё равно придётся протянуть руку, чтобы щёлкнуть выключателем.
   Татьяна Николаевна вернулась к доске. Настя прикусила губу, глядя куда-то в пространство. В этот момент Егор залюбовался ею: пышущее внутренним огнём личико, тонкие губы, какое-то непонятное, но странно знакомое лихорадочное чувство, которое то и дело рябью пробегало глубоко в глазах. Острые локотки вонзились в поцарапанную столешницу.
   - А если я могу вот так? - вновь подала голос она, и затем сказала: - Оп!
   Люминесцентные лампы, встроенные в навесной потолок, вдруг засияли, да так, что солнце за окном сделало вид, что оно не более чем китайская ёлочная игрушка. Они всё разгорались, и сначала ребята смотрели вверх, а потом, не в силах больше вынести этого света, опустили лица в парты, обнаружив, что экраны их мобильников тоже начинают светиться сквозь одежду, будто у каждого в кармане поселилось по звезде. Физичка бегала между рядами и вопила что-то про перепады напряжения, а потом, когда увидела что подсветка на её наручных часах сияет не слабее ламп над головой, застыла с открытым ртом.
   - Как такое возможно?
   Настя улыбнулась, свет померк. Птицы на улице снова запели, огромный майский жук, круживший перед окном всё то время, когда ярко горели лампы, в последний раз стукнулся о стекло и, заведя в падении свой мотор, улетел.
   - Сама не знаю. Это началось на той неделе, когда...
   - "Когда прилетала комета", - одними губами произнёс одновременно с ней Егор.
   - Феноменально! Поразительно! Экстраординарно! Ты рассказала родителям?
   Несмотря на то, что у школьного учителя, а тем более у учителя физики, должен быть критический склад ума, глаза Татьяны Николаевны были как у ребёнка, который проснулся среди ночи и увидел Деда Мороза, складывающего подарки под ёлку, да не одного, а в окружении эльфов.
   - Они не поймут, - Настя фыркнула. Волосы на её макушке стояли дыбом, и вообще, больше всего она сейчас напоминала Егору одуванчик. Сладкий, ароматный, недоступный одуванчик, который, должно быть когда-то, заключённый концлагеря видел через решётку... - Отправят лечиться, или ещё чего.
   Она вдруг прикрыла рот ладошкой.
   - Вы же не отправите, да?
   Со своего места Егор прекрасно видел, что это игра на публику. Она не думала смущаться или как-то прятать этот дар, не думала пугаться последствий. Настя наслаждалась произведённым впечатлением, юная актриса, стоящая в свете софитов. Она пила его как нектар.
   Учительница взяла себя в руки.
   - Деточка, знаешь что? Это противоречит всем моим профессиональным познаниям, и... я и в самом деле не знаю, как такое возможно, но... это твоя жизнь. Ты, наверное, особенный человек, раз законы мироздания решили поменять ради тебя свои правила.
   Матвей хмыкнул. Егор покосился на него.
   Татьяна Николаевна продолжала:
   - Я не буду вмешиваться и никому ничего не скажу, до тех пор, пока ты сама того не захочешь. И вам, ребята, советую то же самое. Если я услышу, что кто-нибудь из вас, остолопов, травит Лебедеву за то, что она не такая как остальные, я сделаю всё возможное, чтобы обеспечить рандеву с директором. Он и так на взводе, караулит целыми днями возле туалетов, пытаясь поймать того, кто там дымит, и будет рад возложить на вас ответственность за это преступление. А теперь, - она грозно свела брови, - не будем больше отнимать у урока время и вспомним физические свойства света. Раз уж об этом зашла речь. Ну-ка, Минаев, помнишь ли ты, что такое дисперсия?..
  
   6.
  
   На перемене Настя проследовала прямиком к их парте.
   - Привет, Матвей. Великий учёный, подвинься.
   - Привет, - ответил Матвей. Откинувшись на спинку стула, он жевал жвачку и не сделал даже попытки помочь девушке придвинуть третий стул.
   Егор прикрыл глаза; он старался усмирить колотящееся сердце, а, вдыхая, держал порции воздуха внутри себя, как дорогое вино, и с сожалением отпускал на волю, надеясь, что частицы её духов осядут в лёгких.
   - Ну как? - спросила Настя как можно более небрежно. Она старалась не замечать десятков пар глаз нет-нет, да и возвращающихся к ней. Матвей же изучал трещинки на потолке. Егор разглядывал пыльные носки своих ботинок.
   - Что - "ну как"? Классный фокус. Тебе бы в цирке выступать. Класть в рот лампочку и зажигать.
   Настя аж икнула от неожиданности.
   - Ты что, Злобищев, ничего не понял? Я теперь звезда! Меня будут показывать по телеку. Солнечная девушка, феномен природы. Знаешь, кем я хочу стать? Телеведущей в собственном шоу. Теперь всё возможно! Как я его назову? Наверное, "Греясь в лучах Насти Янтарь". Янтарь - это псевдоним такой. Я подобрала себе его...
   - Ну да, как же, раскатала губёнку. Скажи спасибо, если не запрут в клетке и не будут показывать как макаку с двумя головами, чудо ты природное.
   Краем глаза Егор видел, как Настя заправила за ухо прядь волос, как затрепетала у неё на щеке жилка, как надулся и лопнул на губах Матвея пузырь от жвачки.
   - Становись знаменитым! Певцом, музыкантом, учёным, актёром не важно... и может быть, я позову тебя в качестве гостя на один из субботних вечеров. Вот будет смеху-то, если мы на два голоса исполним гимн нашего класса, ну тот, что разучивали на выпускной в прошлом году...
   - Эти твои фантазии, - хмыкнул Матвей и полез в контакт изучать личные сообщения.
   Настя вскочила, как сигнальная ракета, и унеслась прочь, заставив экран телефона в руках Злобищева вспыхнуть. Её сразу окружили приятели и подруги, и все остальные, мечтающие погреться в лучах будущей легенды и выразить ей своё восхищение.
   - За что ты так с ней? - едва дыша, спросил Егор. Ему казалось, он дымится и скоро перегорит, как чайник, который включили без воды, заблокировав кнопку.
   - Смотри, ей и без меня наговорят много лестного. И потом - я тебя тоже не понимаю. Ты при ней икнуть боишься. Почему? Разве не видишь, что...
   Бросив взгляд на Егора, Матвей только махнул рукой. Этот жест окончательно добил Егора, бросив его из жара в холод абсолютного спокойствия. Казалось, вены и артерии хрустели, ломались от любого движения, как тонкие стеклянные трубки. Тем не менее он нашёл в себе силы встать, вскинуть подбородок и громко сказать:
   - Я вот тоже кое-что умею.
   Сначала на него никто не обратил внимания. Но он не сел на место, не опустил голову, смотря прямо перед собой, и постепенно все взгляды обратились к нему.
   - Чё ты там вякнул? - спросил Олле, откинувшись на спинку стула. Настя, до глубины души обиженная на Матвея, подсела теперь к нему за парту. Егор почти видел, как шевелились её губы, отсчитывающие до десяти, прежде чем повернуться к нему. Когда она одарила его своим царственным вниманием, Егор почувствовал, как маска, которую он пытался водрузить на лицо, треснула и осыпалась бесполезными черепками.
   - Я тоже посмотрел на комету, - продолжил Егор хриплым голосом. Краем глаза он видел, как Матвей наблюдает за ним с живым интересом, но Матвей сейчас занимал его меньше всего. - И тоже теперь кое-что умею. Смотрите!
   Вот он, час славы. Больше не нужно таиться, отмерять время на каждый вдох и каждый выдох, стараться не разволноваться, когда идёшь мимо курилки, где собирается самая боевая и отвязная молодёжь их и без того неблагополучного района, молиться, чтобы тебя не вызвали к доске, стараться, чтобы неправильная осанка не выглядела ещё более неправильной.
   Егор глубоко вдохнул и, пустив в своё сознание ручеёк страха, почувствовал, как лёгкие наполняются вязкой субстанцией. Слюна стала едкой, будто он только что рассосал таблетку никотина.
   - Эй, да у него из ушей дым идёт, - сказали слева.
   Мир выцвел, как на старой фотографии, все обиды и вся злость вдруг сделались несущественными. Стоило ли впускать в себя... это? - спохватился Егор, но было уже поздно.
   Классная комната меж тем наполнялась звуками. Отодвигались стулья, где-то что-то упало и, судя по всему, разломилось надвое.
   - Фу, что это за запах?
   - Будто покрышки сожгли...
   - Смотрите, у него, наверное, в голове перемкнуло!
   - Во шпарит. А можешь колечками дым пускать?
   Егор закашлялся, и вдруг всё прекратилось. Он ощупал живот - желудок твёрд, как свинцовая сфера. Страшно хотелось есть, во рту был привкус металла.
   - Я теперь могу переваривать всё, что угодно, - сказал он. - Металл, пробку от шампанского, кусок стекла, кнопку от старого телевизора. Я вчера всё перепробовал. Фантики от конфет. Несъедобные вещи глотать не так просто, но потом привыкаешь. Немного побурлит в животе, и всё.
   - Да ты самый настоящий псих! - сказал кто-то.
   Дым рассеялся, обнажив копья взглядов. Егор чувствовал, как голову, лёгкую, легчайшую, как перо, уносит восходящим потоком воздуха. Будто надышался кислородом.
   - Пацаны, да он как Снуп Дог теперь!
   - Ни фига себе тема! Слыш, физик, а заряди нам кальян?
   Наконец он снова обрёл способность ясно мыслить. Увидел, как Олле приблизился с фланга, и заранее предугадал коронное движение его вытянутых лодочкой ладоней, тем не менее не успев сделать ничего, чтобы защититься. Олле сжал пальцами с двух сторон щёки Егора - конюх, желающий рассмотреть зубы лошади.
   - Что, Гримальди, кирпич проглотил? - насмешливо спросил он, а потом, приблизив своё лицо к лицу Егора так, что едва не коснулся носом, спросил, ухмыляясь и словно не замечая отвратительного запаха от которого все закрывались рукавами (одна девчонка даже изменила цвет лица на иссиня-зелёный): - И что тебе это даст, а? Думаешь, теперь супергерой, или что?
   Егор не смотрел на него и не торопился отвечать. Над его плечом он отыскал глазами двух человек: Матвея, картофелеобразное лицо которого излучало всё то же вежливое, обезличенное любопытство, и Настю, которая, поймав взгляд, отвернулась. На её лице было совсем не то, что Егор надеялся увидеть. Он увидел отвращение, густо замешанное на неловкости - будто она вдруг осознала, что между ними двумя есть нечто общее, и это ей не понравилось. Казалось, ещё немного, и это тесто поднимается на добрых дрожжах эмоций и приведёт к какой-нибудь глупой выходке. Ведь обращался-то он к ней. Но девушка просто повернулась и вышла в коридор, сопровождаемая свитой из подруг. С её уходом для Егора будто перестала светить какая-то лампочка. В основном остались мальчишки, чтобы понаблюдать за стремительным полётом в пропасть дымящегося выскочки.
   Олле клевал его, точно гигантский ворон.
   - Как был ничтожеством, так им и остаёшься. Терпеть не могу таких.
   Наконец-то свобода. Наконец-то звонок, сигнал к окончанию большой перемены. Егор рухнул на свой стул, а Матвей, зевнув, заметил:
   - Такой духан стоит, что невозможно будет заниматься. Нас всех должны отпустить. И это, пожалуй, твоё самое значительное за сегодня достижение.
  
   7.
  
   Следующие несколько дней Гримальдов провёл дома. Он подумал, не признаться ли во всём бабушке и не обратиться ли к врачу, но его останавливал страх перед медицинскими кабинетами и многочисленными исследованиями, которые наверняка придётся проходить. Соберутся целые консилиумы врачей... само это слово - консилиум - пугало его до чёртиков. Другое страшное слово - гастроскопия. Егор представил, как они запускают в его желудок один зонд за другим, и их в мгновение ока разъедает желудочный сок.
   Так что Егор проводил дни напролёт, листая журналы с комиксами, выпивая один пакет молока за другим; молоко приятно щекотало его изнутри, будто превращаясь там в легчайшую пену. Матвей не звонил, и уж тем более не звонила она.
   Глупец! На что ты надеялся? На красивую любовную историю в стиле "Собора Парижской Богоматери"? Запомни, ты не книжный герой: до самого захудалого из них, вышедшего из-под пера самого бездарного на свете писателя, тебе как до небес.
   А что если мне попробовать стать человеком, о котором написали бы книгу? - вдруг подумал Егор.
   Эта мысль, зародившись как что-то случайное, развивалась и поглощала всё больше свободного времени. По вечерам, когда на город опускалась тьма, ему слышалось, как лопается кожура семечек в мозолистых пальцах тех парней на лавочке. (Наверняка, по мнению Егора, кто-нибудь из них только что отнял у усталой женщины, возвращающейся с работы, кошелёк). Слышалось, как бурлит у них в горле и перекатывается по пищеводу пиво. Далёкие крики, отзвуки ссор в распахнутых окнах, нет-нет да звенящие в проводах, бередили его воображение. В голове разворачивались сцены убийств, жестокие, кровавые, но в первую очередь такие, которые он мог бы предотвратить. Егор представлял, как преступник теряет направление в тумане, выходящем из его ноздрей, и падает в открытый канализационный люк, а Егор исчезает, уводя рыдающую (и благодарную) жертву за руку.
   Полный таких мыслей он однажды вечером зашёл в комнату к бабушке.
   - Ба, а сшей мне костюм?
   Та оживилась и отложила геймпад, заставив краснолицего Марио замереть в прыжке.
   - Ты что это, баллотироваться куда собираешься?
   - Не тот костюм, - Егор сделал пасс, изобразив нечто абстрактное. - Костюм супергероя, который мог бы бороться с преступностью.
   Он уже думать забыл про врачей и тут же продемонстрировал ей свои способности.
   Не далее как вчера Егор заметил связь между содержимым желудка и способностью выдыхать самое настоящее пламя. Что бы ни попадало туда, сгорало почти моментально, пуская по пищеводу потоки жара. Егору казалось, что его пищевод покрывался чешуйками, слизистая застывала и превращалась в негорючую смолу, язык немел, будто ошпаренный чаем, а зубы становились бесчувственными, словно огнеупорные камешки. Следовало беречь только губы, и Егор поначалу здорово их обжёг. Горючий газ, копившийся в пищеводе, соединялся с воздухом, выходящим из лёгких, и получившаяся смесь буквально выстреливала изо рта столбом пламени. Сегодня пламя было синим, что, возможно, так или иначе было связано с оплёткой проводов, которые Егор задумчиво жевал весь день, обнаружив их в коробке с припоем на балконе среди всякого хлама.
   Егор не мог сказать, какое лицо у него было, когда он дышал огнём, как и не мог сказать произвёл бы он большее впечатление на одноклассников, если бы помог кому-нибудь из них (да хоть заносчивому Олле) прикурить сигарету, однако бабушка шарахнулась от него, будто от чумы. Через короткое время, разгоняя руками смог, она появилась с тряпками и принялась накрывать мебель, технику и собственную одежду, разложенную на кровати и на спинке стула, в нелепой попытке защитить всё это от копоти.
   - Значит, у вас началась химия? Мне кажется, ты проявляешь слишком большое рвение, - сказала она.
   - Это всё твоя комета наделала, - обиделся Егор.
   Бабушка посмотрела на него, сощурившись сквозь дым:
   - Иногда мне кажется, что ты с самого начала пришёл в этот мир, чтобы на всё ворчать, скучать и ломать правила. Ты ломаешь их всю жизнь. Сначала не мог родиться как положено, а вышел задом наперёд, потом бросил родителей, добровольно слиняв из их умов, прости Господи, и без того напоминающих помойку. Порядочные люди так не поступают.
   - Извини уж. Я...
   - Я ещё не закончила. Но ты обладаешь редким даром меня поражать. Вот как сейчас. Конечно, я сошью тебе костюм. Может, для тебя у жизни предусмотрен свой, особенный путь. И я буду рада, если хотя бы чуть-чуть помогу тебе на него встать. Поставить, как говорят среди нас, отживших своё старых пердунов, на ноги.
   - Спасибо, бабуля! - Егор крепко её обнял, хотя не чувствовал никакого подъёма. Это была чистой воды авантюра, и он решился на неё по большей части от отчаяния и от незнания, куда себя деть.
   Бабушка забросила все дела и достала старую, белую, похожую на кофейный автомат из семидесятых, швейную машинку. Несколько раз она робко пыталась отправить внука в школу, но тот закрывался в своей комнате и подолгу тренировался. Или ехал на трамвае на другой конец города, где никто не мог его узнать, и подолгу бродил там по дворам, присматривая на барахолках, на прогулочных аллеях парков мусор для своих экспериментов. Это были: старые пластмассовые куклы или плюшевые медведи, мебельные крючки, остатки удобрений в пакете. В мусорных баках "Красной косметики", известной Егору в основном тем, что они поставляли в его уборную освежители, он нашёл неподписанные флаконы с какими-то жидкостями, распихав их по карманам. В транспорте от него шарахались, а какая-то девочка сказала, что "дядя пахнет как мамина косметичка". Сам Егор подозревал, что на самом деле запах, исходящий от него, гораздо хуже.
   Всё добытое он тщательно классифицировал, в специальном блокноте появились ровные строчки с цифрами и химическими соединениями, детально описывающие каждый предмет и жидкость. После чего добыча, целиком или по частям, находила место в его желудке. Горючие материалы вызывали лёгкую изжогу, негорючие - тяжесть в животе, продолжающуюся на протяжении получаса. Закрывая глубокой ночью глаза и готовясь отойти ко сну, Егор фантазировал, что однажды просто взорвётся изнутри, и пламя, пляшущее на ошмётках плоти, будет обладать всем спектром радужных оттенков.
   Утром третьего дня бабушка позвала его на генеральную примерку, и вечером у него появился собственный костюм супергероя.
  
   8.
  
   Дождь и темнота - лучшие друзья начинающего борца с преступностью. Худшие его враги - дрожь, холод и чувство, что прямо сейчас ты, жалкий червь, посмел посягнуть на миропорядок, где всё должно идти своим чередом. Когда Егор выходил из дома, у него возникло стойкое ощущение, что то же самое испытывает человек, который готовится совершить своё первое преступление, пряча под сердце нож и не видя иного выхода: либо и дальше влачить жалкое существование, переполненное в той или иной степени подавленными желаниями и стремлениями, либо...
   Наконец, сделать это.
   Два раза Егор почти решил повернуть обратно. Шататься ночью в поисках неприятностей - не лучшая идея, в прежние дни он ни за что бы себе такого не позволил, но все неприятности хором хохотали над ним играющим с верхушками кипарисов ветром. Он посидел попеременно на трёх скамейках в Вишняковском сквере, где, после того как с тропинок исчезала последняя мамочка с коляской, как правило, не происходило ничего хорошего. Посетил недострой на Линейной, осматривая его как величайшую греческую достопримечательность, и, задрав голову, долго глазел, как блестят на балконе третьего этажа бутылки. Зашёл внутрь. По зданию бродило эхо, но, кажется, и здесь не было ни одной живой души.
   Он подумал было, что нашёл настоящих преступников возле чёрного входа в "Медвежью берлогу", одного из самых злачных мест района, притягивающее к себе самую сомнительную публику. Егор пошёл на крики и увидел нескольких бездомных, собравшихся вокруг горящего мусорного бака. Они свистели и аплодировали паре актёров, которые, использовав вместо мостков сложенные друг на друга поддоны, разыгрывали сцену из Шекспира. Беспрестанно кривляясь и корча трагические рожи, один из них декламировал:
   - Теперь к чему? Всё - брак, везде - печаль. Вражда двух старших ваших дочерей до гибели их довела!
   Второй хватался за грудь. На нём был обрывок красной занавески, символизирующий пурпурную мантию.
   Третий скакал вокруг сцены, держа на вытянутых руках потрёпанный томик, раскрытый на последних страницах. Его губы беспрестанно шевелились. Сохраняя на лице остатки печальной интеллигентности, несмотря на затрапезный вид и рваный в плечах пиджак, он, кажется, был единственным, кто знал наизусть текст.
   - Не брак, - бормотал он. - Не брак, остолопы! Мрак.
   - А чего это - мрак? - спросил первый.
   - Когда темно, - горячился третий. Дождь рисовал миллионы ручьёв на его выразительной лысине и наполнял глаза фальшивыми слезами. Он вскинул тощие руки над головой. Тонкость пальцев составляла чудовищный контраст с болезненно-толстыми суставами. - А ведь было время, когда я управлял театром! Пусть небольшим, но своим собственным! Почему время и жизнь столь жестоки к нам? Зачем в мгновение ока ломать ту хрупкую конструкцию, что возводилась десятилетиями? И ведь со всеми так. Век наш скоротечен, даже если человек ничего не потерял в течение жизни, тем гроше будет терять всё в посмертии. Если от него остаётся хоть частичка, способная это осознать.
   Крик его души, выраженный подрагивающим голосом, звучал куда экспрессивнее, чем игра новых подопечных, которые тряслись под дождём и беспрестанно хлопали себя по бокам. При взгляде на их осунувшиеся лица у Егора пропали остатки боевого запала. Было ясно, что здесь никого не мучили и не убивали - кроме светлой памяти о классике мировой драматургии.
   Он хотел уйти, но его заметили.
   - Ты! - сказал суфлёр, обличительно выставив палец в сторону Егора. - Держу пари, ты станешь лучшим актёром, чем эти бездари. Зачем ты всё это напялил? Нет, нет, не говори, молчи! Будь ты хоть пришельцем с Марса, мне всё равно. Я устрою тебе пробы. Камера, мотор, поехали! Ну же, скажи свою коронную фразу.
   - Беги, малыш, и поплачься в жилетку мамочке, - сказал Егор, шаркнув ногой. - Учись, читай книги, тренируйся, ищи свой путь в жизни... и не вздумай показываться мне на глаза, до тех пор, пока хоть что-то не будешь из себя представлять!
   Конечно, он думал над коронной фразой. Он же претендовал на лавры супергероя, первого супергероя этого города, поэтому постарался продумать все аспекты своей будущей возможной профессии. Другое дело, что он произнёс её недостаточно круто: руки, как обычно, болтаются где попало, дурацкий плащ промок, висит, как использованный презерватив. "Я же ещё никого не спас", - сказал себе подросток. Он был уверен, что с первой благодарностью, исходящей от открытого сердца, с первым поцелуем, полученным от прекрасной незнакомки, приложится всё остальное.
   Лысый человечек безнадёжно махнул рукой, сел на покрышку и погрузил лицо в ладони, а Егор достал кулёк с едой и разделил на всех присутствующих бутерброды.
   - Бабушка делала, - сказал он.
   Мужчина, который играл графа Кента, бухнулся на колени и в такой позе прополз разделяющие их с Егором несколько метров, приняв из рук последнего его долю пищи.
   - Ты мой герой, мальчик! - сказал он, всё ещё гримасничая. Сначала Егор думал, что он переигрывает, но теперь решил, что это, должно быть, такая нервная болезнь. Тощие лодыжки, торчащие из штанин, дрожали как веточки на ветру. - Ты выглядишь как сопля в чёрном обтягивающем трико из...
   Он повёл глазами в поисках подсказки, и суфлёр, не поднимая головы, сказал:
   - Из кордебалета.
   - ...из кордебалета, и я подумал: вот, мол, идёт парень, потеряннее которого я в жизни не видел! Но ты оказался другим. Ты как дед Мороз. Только в деда Мороза я не верю с четвёртого класса, а в тебя - буду!
   - Останься с нами, - предложил кто-то, - садись к огню.
   - Мне нужно... - Егор попятился, споткнулся о груду коробок. - Тут, недалеко... мне нужно ещё людей спасти...
   Красный, как рак, он убежал, оставив за собой шлейф из стелящегося по земле чёрного дыма. Один из сидящих, приземистый старичок, зашевелился и попытался протереть рукавом очки.
   - Хоть бы закурить оставил, пострелёнок, - добродушно сказал он, откусывая от бутерброда.
   Бессмысленно размахивая руками и что-то бормоча под нос, как городской сумасшедший, Егор направился к старой триангуляционной вышке, непонятно что забывшей в черте города. Не сказать, что это было место сборищ бандитов, пьяных подростков или иных криминальных элементов (на самом деле, таковым являлась "Медвежья берлога"), но тамошние окрестности, представляющие собой пустырь, заросший кустарником, и заброшенные дачи с дикими сливами, наводили жуть на многих мальчишек района. Однако ему не суждено было туда дойти. Срезая дорогу через двор, окружённый со всех сторон ободранными пятиэтажками, он услышал женский крик и остановился как вкопанный.
   В этот момент Егор очень хотел бы метаться из стороны в сторону, влезать ногами в лужи и чертыхаться, прислушиваться, выбирать неверный путь и возвращаться на исходную позицию, но всё это было без надобности: он сразу определил, откуда прилетел этот крик. В глубине двора был пятачок с детской песочницей и скрипучей каруселью; поутру недовольные мамаши находили там пустые бутылки и пирамиды окурков, а по ночам молчали в тряпочку.
   Когда крик повторился, Егор заставил деревянные конечности гнуться и направился к детской площадке. Капли дождя били в барабаны, подросток чувствовал, как внутри просыпается вулкан, и подбадривал его с помощью дыхательной гимнастики, которую увидел днём ранее в передаче "Живи здоровее". Фонари не горели - ни один на десятки метров вокруг. Иногда казалось, что в глубине огромных выпуклых ламп, похожих на фасетчатые глаза насекомых, вот-вот вспыхнет огонь, но вокруг оставалось так же темно. Егор увидел на скамейках несколько фигур; там что-то происходило. Кого-то держали, с кем-то боролись.
   Его шаги услышали.
   - Э, кто это? - спросил кто-то. - Семён, ты?
   Разгорелась спичка. Егор замер. Он всё ещё слишком далеко, чтобы его могли рассмотреть. В жилы затёк свинец, а желудок превратился в каменный кулак. Гримальдов предпочёл бы, чтобы каменные кулаки были на своих местах, а свинец, вместо того чтобы затекать туда, куда его не просят, обосновался в характере, но...
   Его увидели.
   - Это не Сёма.
   - Эй, ты! А ну, подойди!
   Егор развернулся и побежал. Он слышал, как люди сорвались со скамеек и бросились за ним, точно стая воробьёв за хлебными крошками. Проблема в том, что они не были воробьями, и Егор не мог разогнать их, махнув пурпурной шторой, которую бабуля приспособила ему вместо плаща.
   Он больно врезался коленкой в карусель, и та предательски заскрипела, скорректировав курс преследователей. Хромая, бросился мимо каменной беседки, прошмыгнул под раскидистым вязом вглубь гаражного массива, где надеждой уже не пахнет. Его изловят, как зверя. Окружат и поймают.
   Эта мысль внезапно придала Егору сил, которые, вступив в реакцию с прочими, не заслуживающими уважения чувствами, выпала осадком гнева. Вулкан в животе вдруг пробудился и выстрелил по пищеводу ядовитой жижей, так, что Егор закашлялся. Его голову окутал дым. Крики становились всё громче, резонируя в стенах гаражей.
   Подросток развернулся. Закрыв глаза, он мог почувствовать, как сотни маньяков, психопатов, убийц, разбойников и воров сгорают сейчас в его желудке, точно в адском котле. Как лопается кожа на руках тех, кто обижал беззащитных, как варятся изнутри, словно картошка в мундире, насильники. Он был в тот момент ангелом мщения, приносящим наказание всем, кто пребывал в чертогах хоть одного смертного греха. А эти ребята... (эти, из ртов которых несёт пивом и куревом, глотки которых исторгают смешки и скабрезные шуточки, а глаза так и шарят, и прикосновение этих взглядов - что касание мокрой тряпки) все они уж точно были не в одном из этих чертогах за один только сегодняшний вечер.
   - Поэтому я приговариваю вас к смерти! - сказал Егор вслух.
   - Что ты там несёшь, щенок?
   Уже совсем рядом.
   - Смотри! Что это?
   - Что за глупые фокусы?
   - У него голова, что ли, горит?
   - И живот светится!
   Кашель. Шёпотом:
   - Пойдёмте отсюда, пацаны.
   Но Егор не собирался выпускать их из своих лап. Тем более что одного из преследователей он узнал и жаждал поквитаться.
   - Я от вас и пепла не оставлю, - прошипел он, почувствовав, как волна жара отодвинула от него прижавшихся друг к другу людей минимум на шаг.
   - Да знаю я кто это. Что вы сразу в штаны напустили?
   Громкий женский голос напугал его до чёртиков. Молодые девушки иногда представлялись Егору чудищами, что так и жаждут раскроить такому как он голову какой-нибудь шуткой, или даже пренебрежительным взглядом, но не это сейчас заставило его растерянно икнуть. А то, что Егору этот голос был знаком. В нём не было ни страха, ни отчаянной надежды на спасение, только небрежная весёлость.
   - Вы, как стадо оленей, готовы удирать, а ведь совсем не страшно.
   - Ну так включи свет! - завопил кто-то. - Хватит с меня этих ведьмовских шуточек!
   Девушка щелкнула пальцами, и всё вокруг поглотило сияние. Это сияет её нимб, - подумал Егор, прежде чем открыть глаза.
   - Ха-ха, - раздельно произнёс Степан Олле.
   Забранное в решётку лицо фонаря светилось, будто умытая мордочка ребёнка, решившего, что эта ночь подходит, чтобы раздавить жука, которого он хранил в спичечном коробке в течение нескольких недель. Егору показалось, что он слышит треск электрических разрядов. Вместе с фонарём засияли фары брошенной неподалёку "четвёрки" (наверняка давно уже оставшейся без аккумулятора), загадочным синим светом вспыхнул экран кинескопного телевизора, валяющегося возле мусорного контейнера.
   Прошло несколько секунд, прежде чем Егор смог сфокусировать глаза на стоящих перед ним людях. Двое учились в его классе - Степан неторопливо разминал костяшки пальцев, Настя глупо хихикала, держась за его плечо. Она явно была не в себе... ощутимо пьяна, если точнее. Из-за уха, среди растрёпанных, почти кукольных волос, виднелась сигарета. Нескольких других ребят он где-то видел, возможно, в школе, с остальными был не знаком.
   - Да это же твой дымящийся дружок, - сказал Степан.
   - Не дружок он мне, - ответила Настя, дёрнув его за ухо. На Егора она не смотрела.
   - Что это на тебе? - с брезгливостью сказал парень в бейсболке и с удивительно квадратным лицом. - Пижама?
   Он подошёл к Егору, потянул за край плаща, а потом одним движением сдёрнул с лица на затылок маску.
   - Как зовут-то?
   - Е... Егор...
   - Не Егор, - сказал он, приблизив лицо и зажимая пальцами правой руки себе ноздри. - Вонючка.
   Взрыв смеха, среди которого звонким камертоном выделялся смех Насти. Её лицо было обращено к нему в профиль, и подросток не мог оторвать от него взгляда. "Это она кричала, - понял он. - Но единственный человек здесь, которому нужна помощь - это я".
   - Ты вроде бы обещал от нас и пепла не оставить? - отсмеявшись, сказал Олле.
   Егор закрыл глаза, мечтая, чтобы погас этот ужасный свет. Но фонарь всё светил и светил.
  
   9.
  
   Матвей позвонил через несколько дней. Был четверг, семнадцатое сентября. Какая на улице погода?.. Это определить невозможно: между ней и комнатой с зелёными обоями навеки легла свинцовая ширма густых, как кофейная гуща, занавесок.
   - Что школу-то забросил? - не снизойдя до приветствий, спросил он.
   - Слушай, Матвей. Я, наверное, куда-нибудь переведусь.
   - Умм, - протянул приятель. - Начнёшь жизнь с чистого листа?
   - Ну, да...
   - Хрена лысого ты начнёшь. Всегда найдутся те, кто знает тех, кто знает тебя. Расскажут, как ты гулял ночью в пижаме и пытался вершить правосудие.
   - Переведусь, - упрямо сказал Егор.
   - Забыл, сколько мы дружим? Я знаю тебя лучше всех. Лучше тебя самого. Ты скорее будешь сидеть на заднице и страдать, чем сделаешь хоть что-то, чтобы изменить свою жизнь.
   Егор понял, что друг прав. Помолчав, он спросил:
   - Значит, ты тоже в курсе?
   - Все знают. Вся школа. Стёпа заливался соловьём, а твоя ненаглядная ему подпевала.
   - Она не моя ненаглядная.
   Егор вдруг понял, что приятель ухмыляется.
   - Значит, всё? Разбилось хрустальное сердце, поникли бутоны? Слушай, мне хочется за тебя отомстить. Ты какой-никакой, а мой друг, хоть иногда и похож на простоквашу.
   Егор тут же прекратил ковыряться в носу. Он слушал.
   - С пацанами я связываться не буду. Они меня ничем не обидели, и не моя это забота. Достаточно того, что я не надрываю живот над их тупыми шутками. А вот Настя, свет твоих очей... Настя достойна моего внимания. Сегодня вечером мы с ней встречаемся. Видел бы ты, как она засветилась, когда я подошёл после первого урока! Пыталась сделать вид, что ей всё равно. Решила что сначала, как это водится у баб, нужно поломаться, а потом обязательно сказать "нет", но гнилой орех раскусить проще простого. Прислала смску, мол, согласная на всё. Что ж. Жди новостей.
   - Подожди, подожди, - Егор мучительно пытался осмыслить сказанное. - А где вы встречаетесь?
   - Ты, конечно, опять попытаешься всё испортить. Но не в этот раз.
   Матвей сбросил звонок.
   В тот день Егор выбрался на улицу. Лениво плывущие по небу облака укрыли его в своих тенях и провели до Черноморской улицы, где среди берёз и ветвистых черешен прятался частный дом, в котором с семьёй проживал Матвей.
   - Сына нет дома, - сказала его мама, дородная тётушка, беспрестанно вытирающая руки о передник.
   Она прищурилась, глядя на Егора.
   - Ужасно выглядишь. Ты не болен? Высыпаешься? Может, бабушка уехала, и тебя стоит покормить?
   - Спасибо, тётя Сара, - сказал Егор. - Всё нормально. А не знаете, куда он мог пойти?
   - Он мне не докладывается. Слушай, если тебе нужна от меня какая-то помощь...
   Егору показалось, что на лице мамы его лучшего друга мелькнула какая-то особенная жалость, какую могут испытывать к маленькому, чумазому, уродливому существу. "Они знают, - безнадёжно подумал Егор, бредя прочь. - Все знают о моём позоре".
   За остаток дня и вечер он обошёл все парки и заглянул во все кофейни района, но Матвей всё предусмотрел и увёл Настю в более укромное место.
   Тогда он вернулся домой и стал ждать звонка, поминутно проверяя сотовый телефон. Настя... и Матвей. Разве может в этом возрасте любовь нести в себе что-то, кроме болезненных уколов, которые старшим поколением отчего-то называются золотой порой? Которые раньше времени заставляют сердце порасти твёрдой скорлупой, навеки спрятаться в раковину, как моллюска. Егор не сомневался, что сегодня так и случиться. Не сомневался и Матвей - у него, похоже, вообще не было сердца, лишь молоток, предназначенный для того, чтобы вдребезги разнести прекрасную хрустальную вазу. Думая о нём, Егор словно падал в яму, до краёв полную завистью и гневом. Изредка он одёргивал себя: "Это твой единственный друг... и он на многое готов ради тебя", но потом представлял себя на его месте, пушинкой, купающейся во внимании девушки, которую он сам любил с четвёртого класса, и злость снова начинала сводить зубы.
   В этот момент он начинал отчаянно молиться, чтобы у Матвея всё получилось.
   Звонок раздался ранним утром.
   - В школу ты вряд ли собирался, так что я решил позвонить сейчас, - сказал приятель посмеиваясь. - Ты приходи. На спортивную площадку на большой перемене. Тебе понравится! Мы классно провели ночь, а теперь время для фанфар и оркестра!
   Он не дал Егору сказать и слова, сбросив звонок. Доковыляв до кресла, мальчишка плюхнулся в него, словно мешок с песком. Он чувствовал, что то, что случится сегодня, разорвёт его сердце на лоскуты, словно бультерьер тряпичную куклу. Вся жизнь, с самого начала взяв курс на скатывание по наклонной, готовила его к тому, что произойдёт завтра. Может, на школьный двор упадёт метеорит. Или Егор, переволновавшись, взорвётся, разбрызгивая вокруг смертоносную лаву, и в газетах потом будут публиковать интервью с выжившими: "Я сразу поняла, что от такого странного малого можно ожидать только проблем". Возможно даже, найдут его родителей, которые будут плакать и лепетать что-то невпопад, шатаясь от выкуренной травки и хватаясь друг за друга.
   Как бы то ни было, он, точно закованный в цепи разбойник, не мог не явиться на собственную казнь. Хотя в глубине души уже зародилось подозрение, что казнить там будут не его, а Егору уготована роль почётного зрителя.
  
   10.
  
   Егор остановился в тени раскидистой липы, растущей за сетчатым забором, что опоясывал спортивную площадку. Большая перемена только началась, возле опрокинутых футбольных ворот грызла семечки и на спор ходила по перекладинам и бордюрам компания оторв из пятого или шестого класса. Младшеклассники шарахалась от Егора, а потом, сбившись в кучки, шушукались, показывая пальцами. Двое или трое ребят пинали мяч. На третьем этаже дежурные мыли окна, наполняя всю округу незабываемыми звуками, с которыми газета трётся о стекло.
   Егор простоял так, прислонившись к забору, минут пять, и хотел уже уйти, когда кто-то крикнул: "Эй да это же гроза преступности и герой нашего города!", но тут увидел Матвея. Тот широким шагом мерил потрескавшийся бетон, а за ним, отставая на два шага, семенила Настя. На лице её была написана злость и решимость.
   - Ты меня нарочно, что ли, весь день игнорируешь? Стой, кому говорю! Пары так себя друг с другом не ведут!
   Матвей заметил Егора и, подмигнув ему, развернулся, картинно положив пальцы на лоб.
   - Пары? Это мы с тобой - пара? Ты, наверное, шутишь. Мы переспали, только и всего.
   Краем глаза Егор заметил компанию во главе с Олле, приближающуюся со стороны столовой, но бежать было поздно. Услышав голоса, подростки тоже остановились. В этот момент Матвей произнёс то, от чего всё вокруг затихло, будто мор пронёсся по школьному двору вместе с ветром, навеки останавливая дыхание и закрывая человеческие рты. Даже воробьи, дерущиеся за хлебные крошки возле мусорных баков, затихли.
   - Ты уродина. Мутант.
   - Но... - Настя уронила руки, - мы же...
   - О да, покувыркались неплохо, - с удовлетворением сказал Матвей. Он иронично скривил рот. - Как удачно совпало, что у тебя родители уехали на выходные, правда?
   Он продолжил, без всякого снисхождения глядя в глаза Насте:
   - Мы учились вместе с первого класса. И виделись до этого. Только приехав в город, вы жили в соседнем доме. Ты помнишь?
   - Да, - едва слышно сказала Настя. - Мы из Отрадного. Крымский полуостров, умирающее село рядом с неработающим маяком.
   - Тогда ты должна помнить, какой была. В первый раз я увидел тебя играющей вечером у себя во дворе. Ты собирала с листьев светляков, строила для них из песка и прутьев дома. Целые города. Я подошёл к забору и спросил: "Что это у тебя?". Помнишь, что ты ответила? Наверняка нет. "Это город для всех бездомных, для всех потерявшихся. Укрытие от дождя".
   - Я помню, - прошептала Настя. Ветер подхватил её слова и донёс до ушей Егора.
   - А когда этот дождь пошёл, страшный, с громом и молнией, я слышал, как ты ревела, боясь, что все твои дома для несчастных лесных малюток сейчас смоет. В ту ночь я не мог уснуть - мне снился этот твой плачь.
   - Правда?
   Матвей свёл брови и заговорил жёстко и громко:
   - Комета, может, и обронила часть своего света, но только для того, чтобы он выжег тебя изнутри. Сейчас ты просто кукла, без сердца, без сострадания, с ватой вместо мозгов, перенимающая поведение того, кто находится поблизости и способен задавить тебя своим показным авторитетом.
   Компания Олле была неподалёку. Матвей не удостоил их и взглядом, но все прекрасно поняли, о чём речь.
   Включать и выключать свет одной лишь силой мысли? - бросил напоследок Матвей. - До чего глупый дар!
   - Но я... я же об этом не просила.
   - И, тем не менее, ты им гордишься. Полагаешь, что стала особенной, что на твой свет непременно должен лететь каждый, о ком бы ты ни подумала. Ты пуста. Прогнила изнутри.
   - Нет, смотри! - Настя поднялась на цыпочки, вцепившись руками в ворот Матвеевой майки. - Взгляни, я целая!
   Она зажмурилась, и по рядам собравшихся прокатился дружный вздох: сквозь белую блузку вдруг потёк свет. Солнце побледнело, как матрона, готовая шлёпнуться в обморок при виде паука, опавшие берёзовые листья зашелестели между ног людей, словно ручьи позолоченной воды.
   Егор знал анатомию настолько, насколько в его всегда сонном и апатичном разуме задерживались строки из учебника биологии (параграф 25: "Как мы устроены?"), однако сейчас он мог бы с лихвой восполнить пробелы в знаниях. Он видел сквозь ткань блузки, и дальше, сквозь кожу, пронизывая взглядом её слои, видел движения жидкостей во всех направлениях, пульсирующие светящиеся органы, похожие на кладку яиц, из которых вот-вот вылупится стайка дракончиков. Он мог разглядеть, как сокращаются стенки желудка, как воздух расправляет складки на лёгочных мешках.
   - Видишь? Я наполнена внутри, - сказала Настя, оглядывая себя с некоторым страхом, будто ожидая, что в любую секунду свет солнца способен растворить её в себе, как комок соли в стакане воды. Она положила левую руку чуть ниже груди. - Посмотри, вот моё сердце. Оно бьётся, и бьётся чаще, когда ты рядом. Прошу, не бросай меня!
   - Очередной фокус, - Матвей стряхнул с себя её руку. - Сколько раз повторять, что на меня они не действуют? Мы славно позабавились прошлой ночью. Пили пиво, курили, дурачились, ты говорила о себе, о своих подругах, которые, конечно, тебе не ровня, и о приятелях, каждый из которых на самом деле не более чем половая тряпка у твоих ног. Я слушал. А потом ты сказала: "Смотри, как я теперь могу!", и выключила свет силой своего многогранного разума. Но такого больше не повторится. За эту ночь я окончательно убедился, что ты не более чем пиявка, которая живёт за счёт чужой крови.
   Он повернулся и пошёл прочь через толпу (и когда она успела собраться?), которая расступилась перед ним, как масло вокруг нагретого ножа. Егор опешил. За то, что Матвей сейчас сказал Насте, самой милой, по мнению Егора, девушке класса... его должны были четвертовать. Отбить все почки, подошвами кроссовок втоптать печень в землю, на поживу червям. Но никто не посмел даже посмотреть Матвею в глаза. Олле сотоварищи смеялись, как шакалы, свистя и улюлюкая. Кто-то крикнул: "Я вижу тебя насквозь, детка!" Настя опустилась на корточки, тщетно пытаясь прикрыться руками. Её внутренности и не думали меркнуть, кишечник сиял, как золотое ожерелье в свете софитов.
   Егор сорвался с места и перехватил Матвея возле разломанных в незапамятные времена, погребённых под грудой листвы качелей.
   - По-моему вышло неплохо, а, братец? - добродушно сказал он, и в ответ Егор, размахнувшись, ударил его прямо в нос.
   Кулак взорвался болью - казалось, в каждую костяшку ввинтили по саморезу. Следовало смотреть правде в глаза, Егор никогда и ни с кем не дрался, даже когда в ход шли самые обидные насмешки, самые болезненные тычки, старался опустить голову и забиться в какой-нибудь угол. Но нынешняя ситуация не оставляла выбора... он должен был так поступить. Матвей удержался на ногах, однако отступил на шаг и даже слегка присел, будто в удивлении. Его приплюснутый шнобель, напоминающий о далёких кавказских корнях, стремительно краснел, широкое лицо приняло обиженное, в чём-то даже детское выражение.
   - Ты мелкая неблагодарная шваль, - грустно сказал он. - Я ведь для тебя старался.
   - Старался? Ты сломал девочке жизнь.
   - Я думал, что наглядно тебе всё показал. Она уже сломанная. Всё, на что она пригодна - попользоваться и выбросить на помойку, как я и поступил.
   Егор икнул от обиды, из ноздрей вырвались две струи пахнущего серой дыма. Со всех сторон свистели и кричали, солнце блеснуло в окне на втором этаже школы: кто-то из учителей выглянул посмотреть, что за шум. Он сделал шаг, всего шаг, который, казалось, разогнал его почти до шестидесяти километров в час и на скорости впечатал в кулак Матвея. Подросток рухнул, как подрубленный, бывший приятель нависал над ним, словно колосс, ноги которого, против ожидания, оказались железобетонными.
   - И в самом деле, - сказал Матвей, - ты только что открыл мне глаза. Вы два сапога пара. Девочка-пустышка и обиженный на весь мир мальчишка.
   - Зачем же ты со мной дружил? - с трудом ворочая языком, спросил Егор.
   - Не знаю, - пожал плечами Матвей. Казалось, он вот-вот протянет руку, и всё может стать как прежде. Но он не протянул, а если бы и протянул, Егор не стал бы за неё хвататься. - Действительно, не знаю. Как возникает дружба в наши с тобой годы? Почти всегда на пустом месте. Дом без фундамента... ничего удивительного, если его свалит землетрясение, или сильный порыв ветра, или даже проезжающий мимо грузовик.
   Он повернулся и ушёл, а Егор всё лежал, чувствуя, как по щеке стекает кипящая едкая слюна, упивался этим чувством. Зрители начали расходиться, из окна школы что-то одурело верещала Антонина Васильевна, преподаватель географии.
   Потом он встал, огляделся, стряхнул с коленей мусор и побрёл домой.
  
   11.
  
   Егор снова начал ходить в школу. Учебный год тёк, как ни в чём не бывало. Этой реке было всё равно, что в ней мыли испачканные в крови руки, что рыба всплывает кверху брюхом, а недавний ураган сбросил в свинцового цвета воды несколько столетних древесных стволов, равным образом символизирующих дружбу, уверенность в себе и самооценку. С учительских трибун всё чаще звучали настойчивые призывы подумать о будущем.
   Егора занимали другие мысли. Почему Настя перестала посещать занятия. Изо дня в день он садился на заднюю парту, всегда пустовавшую, и ждал, вертя в пальцах карандаши и боясь моргнуть, чтобы не пропустить искру заблудившегося в её волосах лунного света, желанного, как золотой слиток. Но серость будней ничего не нарушало. Егор будто предчувствовал, что ему уготована другая дорога, дальняя дорога, у которой, возможно, никогда не будет конца. В первый день подружка Насти сказала учителю, что девушка болеет. На второй и третий она отвечала уже не так уверенно. Начали ходить слухи... разные.
   - По врачам её таскают, - говорила на перемене Маша Селивёрстова. Егор остановился неподалёку, чтобы послушать. - А те только руками разводят, говорят, что уникальный случай. А потом делают осмотр и говорят, мол, не от чего лечить. Всё же видно - прямо через кожу.
   Она замолчала, увидев, что Егор слушает. Тогда он подошёл и спросил:
   - Как она держится? Ты часто с ней общаешься? Не нужна ли ей помощь?
   - Если и нужна, то не от тебя, - сказала Маша, засмеявшись. Её никто не поддержал: с некоторых пор за Егором закрепилась репутация не то больного какой-то неизлечимой болезнью, не то просто безумца, словом - изгоя, возникшая, как считал сам Егор, практически на пустом месте. И даже Олле и другие школьные забияки старались обходить его стороной в своих жестоких забавах.
   Причиной была в первую очередь метка кометы, которая всё явственнее отражалась на внешности Егора: чёрной окантовкой вокруг ноздрей, дурным запахом изо рта и почти непрерывным звуком кипящей жидкости, явственно слышным во время контрольных и самостоятельных работ, и бравшим начало в животе Егора. Но сам он отмечал и другие перемены, тревожные звоночки где-то глубоко внутри, которые шептали ему: "Почему ты всё время так беспокоишься? Ты что, пуп земли?"
   "Нет, - отвечал он сам себе, - совсем наоборот..."
   "Тогда, может, ты человек, который упал в ловчую яму и сейчас умирает, истекая кровью, пронзённый десятком кольев? Может, ты человек, которого забыли на другой планете в огромном оранжевом кратере, полном песка? Зачем ты себя жалеешь?"
   Первое время Егору снилось, что он теряет себя, выпадает из чего-то большого и уютного и, раскинув руки, падает в огромный океан. Потом эти сны прошли, и сердце будто бы немного отпустило. Даже бабушка отметила, что он стал лучше есть и реагировать на её шуточки.
   На самом деле причины для волнений всё ещё были. Она. Егор даже разузнал адрес и предпринял вылазку.
   - Настёна никого не хочет видеть, - сказал отец девушки, крупный, потеющий мужчина, который вышел на крыльцо в домашних штанах и майке на лямках.
   - Скажите, насколько всё плохо?
   Мужчина сдвинул брови.
   - Ты сюда посмеяться, что ли, пришёл? Мою дочь в последнее время преследуют всякие... шутники.
   Говорил он не слишком уверенно. Видно, внешне Егор не слишком походил на людей, которые любят позубоскалить над чужим горем. Было такое ощущение, что отец Насти махнул рукой на свою внешность, и шевелюра, пользуясь безразличием к себе хозяина, отросла почти до плеч.
   - Нет, нет, - Егор подавил в себе приступ злого торжества и сказал: - Передайте ей, чтобы не отчаивалась. Даже если всё останется... таким, как есть, это не повод вечно быть затворником.
   Мужчина покачал головой, на его лице вдруг появилась грустная улыбка.
   - Не думаю, что ей сейчас стоит такое слышать. Моя малышка ведь с ума сойдёт. Она никогда не была одна, всегда подруги, шум, веселье в доме, потом мальчики за ней начали табунами ходить... надеюсь, она справится. Мы с женой поддерживаем её как можем. Позавчера кто-то понаписал на заборе плохие слова. Поймал бы, оторвал бы руки гадёнышам. И уже две недели ни единого звонка. Никто не хочет знать как у неё дела, никто из этих так называемых подруг и друзей не приходит, чтобы её проведать.
   Он надул щёки, от чего на висках засеребрилась щетина, а потом сказал:
   - Слышал, есть ещё один мальчик, пострадавший от этой кометы. Слышал, они с Настей не больно-то общались, но может, сейчас мне стоит его разыскать и позвать в гости? Родственные души должно тянуть друг к другу. Ты его знаешь?
   Егор почувствовал, как желудок свернулся в тугой клубок. Секунда... отпустило. Он мотнул головой.
   - Понятия не имею о ком вы. Но если встречу такого, обязательно отправлю к вам.
   "Только не сейчас, - подумал Егор. - Если всё пройдёт по такому сценарию, он будет чувствовать себя, будто воспользовался чужой слабостью. Ещё не время. Но это время обязательно настанет".
   Он пожал протянутую руку, повернулся и пошёл прочь. Мужчина крикнул с порога:
   - Я передам, что ты заходил. Обязательно передам. Кстати, как тебя зовут?
   Егор махнул рукой и свернул за угол.
  
   12.
  
   Примерно через неделю Егор увидел на стене дома первый плакат. Он провисел там уже по меньшей мере сутки, промок от ночного дождя и обзавёлся следами птичьего помёта.
   С фотографии на него смотрела Настя на год или полтора младше, улыбающаяся открытой улыбкой, с задорными ямками на щеках, с тёплыми глубокими глазами, в которых только-только начала мелькать надменность, порождённая самоуверенностью и расцветающей красотой.
   Ниже шёл текст:
  
   РАЗЫСКИВАЕТСЯ.
   Климова Анастасия Андреевна, 1999 г.р. Рост 159 см, худощавого телосложения. Ушла из дома 23 октября предп. в четыре часа утра, в неизвестном направлении. Была одета: синие кеды с белыми вставками, джинсы, серую безрукавку и лёгкую синюю куртку. При себе имела: ключи, документы, бумажник, небольшой коричневый кожаный рюкзак. Телефон в настоящее время не отвечает.
   Особые приметы: из-за редкой болезни г-жа Климанова может испускать слабое или сильное свечение, хорошо видимое ночью. Болезнь не заразна и не опасна для окружающих!
  
   Егор ещё раз перечитал последнюю фразу. В ней сквозила неуверенность оперуполномоченного, вынужденного записывать со слов родственников странные вещи. Он, конечно, записал всё настолько точно, насколько позволял здравый смысл.
   Если ничего не изменилось, это отнюдь не то свечение, "хорошо видимое ночью". Это сияние, которое позволяло сквозь одежду проводить уроки анатомии. Настя сияла - в прямом смысле! Как такой человек мог пропасть, пусть даже в городе-миллионнике?
   Она ушла рано утром, пока все спали. Сбежала из дома. Но куда?
   Дело ясное, как сказал бы Матвей. Туда, где не станут искать. Таких мест на земле тысячи, миллионы. Уголков, где на много километров вокруг ни единого человека. Далёких влажных государств, где попугаи носятся в воздухе как воробьи, а странные люди с трудом, но могут найти своё место в жизни. Тот же Матвей, наверное, здорово удивился. Едва ли он мог предположить, что у Насти хватило бы храбрости на такой поступок.
   Когда Егор сказал об этом бывшему другу, тот только посмеялся.
   - Дурачина! Она мертва уже, понимаешь? Повесилась в каком-нибудь бараке. Вот увидишь, не пройдёт и трёх дней, как найдут тело.
   Тело не нашли, зато на Кубани, за железнодорожной станцией на бетонных мостках обнаружили куртку и один ботинок. Об этом написали в газетах, но Егор всё уже знал: сарафанное радио в школе работало как часы. Он не знал точного содержания письма, которое было в кармане куртки, если верить тем же газетам (они в этом вопросе оставались единодушны), содержание его составляли всего несколько слов. "Прощайте. Не нужно никого винить". Формулировка могла быть другая, но смысл именно таков.
   Узнай Егор о находке сразу, он, наверное, накрутил бы себя до полуобморочного состояния - он ведь и правда всем сердцем переживал за девочку, - однако к тому времени, когда новость достигла его ушей, она уже не имела над ним власти. Будто электрик, спустившись в тёмный сырой подвал его души и отперев дверь, которая не отпиралась десятилетиями, переключил несколько рубильников, повыдёргивал провода, что должны были пустить по нервам ток... да ещё сделал так, чтобы зажглись и вечно горели огни сокровенного знания. Словно ночники в виде кошачьих глаз, словно гирлянда на ёлке.
   И это сокровенное знание подсказало что делать. Жить, как ни в чём не бывало? Помилуйте, то есть снова трястись по любому поводу, злиться на малышню, затеявшую весёлую игру под окном, препираться с бабушкой, получать плохие оценки и терпеть насмешки?
   Нет. Ирония состояла в том, что эта фраза, "как ни в чём не бывало", обрела для Егора смысл только теперь. Что послужило этому причиной, он не знал. Исчезновение Насти? Версия полиции о её самоубийстве, которая затем переросла в их официальную, несмотря на то, что тело так и не нашли? Разрыв отношений с Матвеем, тот момент, когда злость достигла своего пика и выплеснулась рябью в глазах и ударом, который оставил под носом приятеля едва заметную ссадину - и только? Или же его ответный удар, а может, слова, которые он бросил лежащему на земле поверженному Егору?..
   Кто знает. Может, перемены замаячили на горизонте, когда Гримальдов в тот памятный день встал с кровати, чтобы отдёрнуть шторы и взглянуть в глаза Дракону. И правда, кто кроме того кто над нами, на небесах, мог бы рассказать об этом?
   Эти события были оборотами вентиля, один из которых в конце концов перекрыл и без того тонкую струйку течения прежней его жизни, одновременно положив начало новому ручью, который должен будет превратиться в реку. Насчёт этого Егор был спокоен, и это спокойствие постепенно заполняло его жизнь, подчиняло себе прежде беспокойный ум, уносило прочь мелкие житейские проблемы. Даже свой дар он научился использовать во благо, изредка выбираясь к младшим ребятам на детской площадке и на спор глотая разные несъедобные предметы, чтобы потом показать, как в глотке пляшет самый натуральный огонь. Но после того как чуть не подавился оловянным солдатиком, Егор перестал так развлекаться. Вместо этого он приналёг на учёбу, неожиданно найдя там несколько интересных предметов, и, несмотря на то, что безнадёжно отстал, сумел наверстать упущенные знания. Всего-то делов - прочитать от корки до корки один-два учебника и попросить о помощи милую неказистую девочку-отличницу, которая была поражена, что кто-то вообще к ней обратился.
   - А правда, что ты можешь дыханием зажечь спичку? - спросила она.
   Егор скромно улыбнулся.
   - Последнее время что-то не очень получается. Я раньше любил жевать уголь. Ещё варил себе кашу из щепок. Сейчас всё меньше этим балуюсь. Наверное, топлива не хватает.
   Так же постепенно в нём возникло и начало расти предчувствие путешествия, которое он должен будет совершить. Егор долго размышлял об этом по ночам, наблюдая, как по потолку бегут светлые полосы от неслышно проезжающих по двору машин, однако поплавок его мыслей всё время дрейфовал на поверхности и никак не мог проникнуть вглубь, к истокам этой идеи.
   Он начал готовиться, купив удобный рюкзак и упаковав туда кое-какие вещи. Впоследствии он три раза разбирал его и собирал вновь, неспособный понять, что же всё-таки хочет от него предчувствие, угнездившееся в сердце.
   Когда прошла зима и наступил сладкий, пахнущий народившимися цветами май, Егор Гримальдов, великий учёный по части бессознательного, понял - пора.
  
   13.
  
   Электричка лязгнула колёсами и тронулась.
   - Краснодар-один, до свидания.
   Егор рассматривал карту, купленную в газетном ларьке за несколько дней до того как кольнуло сердце и уже пестрящую пометками и пояснениями. Это путешествие никак не назовёшь бегством. Оно продумано от начала и до конца. В рюкзаке выпечка от бабушки, картошкой и луком пахнет даже сквозь фольгу. На этот раз она расстаралась и умудрилась ничего не спалить.
   - Надо, так надо, - сказала она, выслушав Егора. - Ты уже большой мальчик, и можешь сам решать что делать. Об одном только я тебя спрошу, малыш. Ты собираешься стать в той же мере самостоятельным, как твои родители?
   - Ничего подобного, ба, - ответил Егор. - У меня есть дело, но потом я вернусь. Обязательно.
   Между самостоятельностью и беспечностью огромная пропасть.
   Поездом до Анапы, потом автобусом до паромной переправы, паромом до Керчи, и снова на автобус. Ехать долго, ещё дольше идти пешком. Или ловить попутку, которая может представлять собой запряжённую лошадьми повозку, равно как и натужно пыхтящий мотоцикл с коляской. В сельской местности чего только не случается. Каких только чудес.
   Есть, например, маяк, который после долгого молчания вновь заработал.
   - Чушь собачья, - сказал дедушка на телеге, поглаживая веточкой бока ленивой кобылы и жуя зелёное яблоко. У него этих яблок был целый воз, так что Егор не смог воспротивиться искушению угоститься. - У меня там шурин работал, полгода назад, на лесозаготовке. Говорит, нет уже того маяка и в помине. И деревушки тоже нет - как по ветру пустили, одни крыши в грязи лежат. Там же весь посёлок этот маяк обслуживал, а как упразднили его, так всё захирело.
   - А может, и есть в этом доля правды, - пробурчал сквозь шум мотора Урала маленький мужичок с обветренным, совершенно безволосым лицом. На вопросительный взгляд Егора он сказал: - Мужики там рыбачили намедни. Недель шесть тому, или семь, сразу, как потеплело, они на плотву вышли. Браконьерничали, но ты никому, и я тебе не говорил. Говорят, вновь светится маяк, да таким светом, что дрожь берёт. Как будто на тот свет кто-то окно прорубил. Им тогда никто и не поверил. Дело понятное, напились, да и словили белочку, но я лично не знаю, что и думать. Мужики то крепкие, простое пойло их не берёт.
   - Как же, слышали, - сказала женщина в сторожке, неведомо как оказавшейся у лесной тропы. Егора она встретила с ружьём наперевес, а потом, прислонив оружие к перилам, долго хохотала над его небесно-голубыми кедами, покрывшимися толстым слоем грязи. Она посерьёзнела, как только подросток спросил про маяк, да ещё как посерьёзнела. Посерела лицом - вот так будет ближе к правде. - Но наши туда не ходят. И браконьеры не ходят, и всякие приблуды, что занимают брошенные дома, больше не суются. Поселилось там что-то... тревожное. Не сильна я в эпитетах, вот вы, городские, образованные, лучше сочините. Знаешь, мальчик, я давно уже живу в лесу, муж взял меня ещё молоденькой, вот как ты, и с тех пор мы вдали от городов и сёл. Вот что я тебе скажу - там, где нет электричества и каждодневного уюта, может быть всякое. Оно сторонится больших дорог, но тёмной ночью, когда едва-едва видна луна меж деревьев, может вылезти и запросто поскрестись в твою дверь. Оно даже может лепетать по-человечески, но человеческого в нём мало. Не знаю, чего больше, бесовского или божественного. Спроси - не отвечу. Наверное, и того и другого.
   - В городах тоже есть, - засмеялся Егор. Он попросил воды и теперь довольно утирал с губ влагу. - Просто никто не замечает.
   Дородная женщина, прищурившись, долго на него смотрела. Ей лет пятьдесят или чуть больше. Меховой жилет, длинная юбка, фартук будто бы из натуральной кожи. На шее единственный ключ и простое деревянное распятие.
   - Тебе лет-то сколько? - спросила она.
   - Восемнадцать, - соврал Егор.
   - Может, мне отвести тебя до ближайшего городка, да сдать властям с рук на руки?
   - Далеко вести придётся, - сказал Егор. - Ближайшее село отсюда километрах в трёх-четырёх. Это если напрямик, через лес.
   - Вижу, ты подготовился и здесь не просто так, - вздохнула женщина. - Ладно. Посёлок, который тебе нужен, назывался "Каменная коса". Его уже лет десять, как нет. А коса есть, куда же она денется. Идёшь вот по этой дороге. Потом дорога превратится в тропу. Потом будет ручей, он не глубокий...
   Она ещё раз посмотрела на обувь Егора, потом исчезла и вернулась с парой высоких сапог.
   - Старая обувь моего мужа. Они ему уже жмут, а тебе будут как раз. Ну-ка, скидывай эти свои балетки. Вот так. За ручьём снова тропа, иди по ней. К вечеру будешь на месте.
   Она спросила, не голоден ли он, и Егор сказал, что у него полный рюкзак сухарей. Он попрощался и зашагал дальше, наполнив флягу водой из колодца за домом. Женщина ещё долго стояла на крыльце, провожая его глазами и думая, что так может выглядеть только человек, который точно знает куда идёт.
   Несмотря на то, что на словах всё казалось просто, Егор заплутал, не найдя тропу по другую сторону ручья, и пошёл вдоль него по направлению течения. Он не прогадал и вышел к морю. По обе стороны от ручья тянулся каменистый морской берег, образующий многочисленные бухты, а в одном месте превратившийся в широкую каменистую косу. Среди камней бурлила, будто рукоплещущая чему-то толпа лилипутов, вода. Далеко над полосой, что оставляло над водой закатное солнце, кружили чайки. Зелень вокруг приземистая и кудрявая, представленная в основном колючим кустарником да скрюченными низкорослыми деревьями, и поверх неё Егор увидел маяк.
   Это зрелище настолько поразило его, что у мальчика подкосились ноги. Он уселся на ближайший камень, похожий на остриё древнего орудия, которым покрытые волосами гиганты могли ковырять землю, и долго-долго смотрел на тающую в чуть тёплом воздухе башню. В груди росло необъятное тёплое чувство, подсказывающее, что он не ошибся.
   Потом он вскочил и пошёл по берегу, иногда по щиколотку в воде. Стремительно темнело. Вечер нагнал его и перегнал, спутав все направления, но море не скроешь никакой вуалью, и Егор шёл по его грани, ориентируясь на шорох набегающих волн. Когда приходилось карабкаться по скалистым отлогам, он карабкался, стирая пальцы и ежесекундно рискуя сорваться. Он перебрался через перевёрнутую лодчонку, поросшую с боков водорослями. Жесть её гребня покрылась рыжими пятнами и напоминала спину старого динозавра. С возмущённым щёлканьем разбегались раки-отшельники, таща на себе разнообразные раковины, будто беженцы, покидающие родные дома. На кромке леса один за другим выползали и неслышно отрывались от земли светляки - будто где-то далеко запускают небесные фонарики.
   Маяк напоминал оплавленную свечу. С северной стороны груда камней, обвалившихся откуда-то сверху. Егору хотелось зажмуриться - так сильно сиял маяк, - однако он быстро понял, что можно не щуриться и не закрывать козырьком глаза. Стоило отвести глаза и посмотреть на тёмную воду, где не было и следа бликов, а только угадывались, будто глаза утопленников, звёзды. Сияние имело место быть в каком-то особенном спектре, видимом только Егору.
   Нащупывая ногами ступеньки, он стал подниматься по витой лестнице. Деревянные перекрытия гудели, словно кто-то приложил эту импровизированную трубу к губам и дул в неё что есть сил. На промежуточной площадке валялся мусор и остатки каких-то механизмов. Перевёрнутый стол начинал беспомощно дрыгать ножками, стоило отвернуться. Здесь, видимо, и управляли частотой и периодичностью сигналов, а смотритель пил кофе, глядя из окна на море, и читал книги.
   - У-уу-у! - вдруг донеслось сверху. Это не было похоже ни на ветер, ни на акустический сигнал маяка, голос машины. Егор замер. Кровь в его венах, казалось, ускорила ток.
   Он одолел оставшиеся ступени в несколько прыжков, больно ударившись коленкой о перила и едва не сорвавшись там, где зиял большой овальный провал. На балкончике, опоясывающем верхушку и напоминающем юбку гриба, не было никого, зато на застеклённой площадке, где когда-то была лампа, а теперь остался лишь стальной каркас, Егор увидел скорчившуюся тень.
   - Эй, я тебя вижу, - сказал он. - У тебя руки торчат. Белые, как снег.
   - Уу-у! - завыла тень, и вдруг закашлялась. - Ты что, не боишься?
   - Для меня ты совсем не страшная.
   - Могу напугать и покачественнее, - сказала тень, смутившись. - Я так и делала, пока один турист чуть не свалился вниз. Обычно бывает достаточно показаться на глаза людям. А потом хватало и просто повыть. Слухи расходятся быстро. Обычно непрошенные гости улепётывают так, что пыль столбом стоит. Ты что, не слышал о призраке маяка?
   - Слышал, - сказал Егор. Он сел, скрестив ноги, возле бортика и похлопал рядом с собой. - Иди сюда, поболтаем.
   - Кто ты? - в полотне, которое вышивала своим голосом девушка, проскользнула ниточка нервозности. - Я тебя знаю?
   - Знала... когда-то и кого-то. Может, это даже был не я.
   Егор пытался разглядеть горизонт, но было уже очень темно. Он мог лишь предполагать, проводя условную линию между едва колышущимся покрывалом моря с вышитыми на нём блёстками и статью небес, где через мельчайшие проколы добрый доктор впрыскивал лекарство для больных душ и мечтателей. Погода была образцовой, стихии будто договорились о перемирии и сошлись прямо здесь, пожать друг другу руки.
   Прошёл ещё десяток секунд, прежде чем она решилась принять его приглашение. Тихие, робкие шаги раздались за спиной.
   - Гримальди?
   - К вашим услугам, собственной персоной.
   - Нет, это действительно ты? - Егор почувствовал на своей щеке робкое прикосновение и с трудом удержался от того, чтобы не поёжиться. - Как ты меня нашёл?
   Пока он пытался сформулировать ответ, Настя сказала:
   - Не отвечай, всё и так понятно. Что-то где-то слышал, да? О светящемся призраке на маяке, о месте, откуда приехали мои родители. Сопоставил факты. Ты всегда был умницей, пусть и несколько... застенчив. Ну, рассказывай, как дела? У тебя, и у всех остальных? Всё нормально? Город стоит, как стоял, да? Ничегошеньки не поменялось. Я исчезла, а все как ни в чём не бывало пошли в понедельник на работу. Школы работали, в столовой готовили гречневую кашу со шкварками. Скажи мне только - ты один? Или там, внизу, ещё кто-то есть?
   - Один, - сказал Егор. - Все думают, что ты свела счёты с жизнью. Что ты здесь делаешь?
   - Жду комету. Говорят, она прилетит снова через четыре года, вот я и заняла наблюдательный пост. Пусть немного заранее, но сил там находиться больше не было. Хочу спросить, что мне делать дальше. Для чего всё это. Может, мне предназначено какое-то великое дело? Тебя не посещали такие мысли? Ответ где-то рядом, но никак не даётся в руки. Вертится на кончике языка. Вот ты молодец. Захотел стать героем, помогать обездоленным. А я? Просто развлекалась, до тех пор, пока не начали потешаться уже надо мной.
   Егор наконец позволил себе повернуться и взглянуть на Настю. В первый момент он подумал, что обознался, сидит и болтает с какой-то другой девчонкой, нет, молодой женщиной, но потом пришло понимание: просто люди могут измениться до неузнаваемости. Неровно обрезать волосы, укрепить кости спартанскими условиями, огрубеть кожей и, что самое главное, сбросить маску городского обывателя. Оголиться в лунном свете, вывернуться наизнанку, проветрить самые дальние закоулки сознания.
   - Здесь чудесные места, - сказала она. - Вернувшись, я впервые поняла, что, живя в большом городе насыщенной жизнью, встречаясь каждый день с таким количеством людей, с которым многие не встречаются и за год, можно потерять куда больше, чем приобрести. Местные - настоящие волшебники. Одна семейная пара, лесник и его жена, приносят мне раз в неделю еду. Соорудили алтарь в одном из домов и оставляют там консервы и овощи. Наверное, думает, что я какое-то чудо-юдо, поднявшееся из морских пучин или выползшее из-под лесной коряги.
   Смех зазвенел расстроенным пианино и разнёсся далеко окрест. Егор встрепенулся. Ему казалось, что с неба, с одной-единственной тучки, сорвались дождевые капли и сейчас на полпути к земле, однако всё оставалось тихо.
   - А ты? - Настя вдруг вцепилась в рукав его куртки. - Я только теперь заметила, что ты... как бы это сказать... в порядке. Не разъедаешь озоновый слой и всё такое. Совсем нормальный мальчик, очень симпатичный. Как тебе это удалось?
   - Само прошло, - пожал плечами Егор. - У тебя тоже, разве нет?
   - Тоже? - девушка изучила свои коленки, словно не вполне осознавая, что собирается делать, перевела взгляд на грудь. Ощупала её, как тяжело раненый вояка, которому только что сняли гипс. - Я не свечусь! С ума сойти.
   Она покачала головой, потом приступила к более внимательному осмотру. Распахнула плащ, задрала кофту и внимательно изучила живот. Он белел, как и полагается девичьему животу, и, как полагается животу человеческому, не просвечивал.
   Егор наблюдал за ней во все глаза. Он боялся увидеть обратную перемену, вираж, который снова задёрнет на светлом её лице какие-то шторы. Но всё оставалось по-прежнему. Широко распахнутые глаза, раздувающиеся ноздри, алая царапина на носу, следы неровного загара, прямое выражение, придавшее лицу какую-то новую, невиданную ранее красоту.
   Настя вдруг бросилась ему на грудь. Её спина сотрясалась от какого-то гулкого чувства, которое Егор сначала принял за рыдания. Но слёз не было. Он бы почувствовал. Позвоночник изгибался дугой, и на небе Егор наблюдал Юпитер, в орбите которого, пронзая своим холодным телом гулкую тишину, сейчас плывёт комета.
   - Если ты говоришь правду...- сказала она, крупно вздрагивая. Волосы казались жёсткими на ощупь - почти как конская грива. - Если ты не слышал этих слухов, не видел свечения, исходящего от моего тела... Если ты не сомневался в том, что я всё ещё жива... тогда - как ты меня нашёл?
   - Для меня ты всё ещё сияешь, - ответил он. - И всегда будешь сиять.
   - И ни секунды не сомневался?..
   - Ни секунды.
   Хотелось ещё что-то сказать, но все слова на всех языках мира как будто перестали существовать. В конце концов у них ещё будет целая ночь, чтобы наговориться. Целая вечность, чтобы узнать друг друга получше - заново, как в первый раз.
  

Конец

  
  
   Королевство котов
  
   Ванюша был ребёнком с мальчиками в глазах.
   Так говорила мама. Её, бывало, переспрашивали: "может, с мячиками?" Может и так - говорила мама, и смотрела мечтательно в окно. Но в следующий раз обязательно вновь повторяла - Ванюша у нас с мальчиками в глазах.
   Эти мальчики веселились, кричали, кувыркались через голову и катались кругами на одноколёсных, как в цирке, велосипедах, тем самым отвлекая малыша. Он только смотрел восторженно и ни на чём не мог сосредоточиться.
   В два Ванюша был неуклюжим, почти игрушечным карапузом, которому умилялись старушки. Он не мог ходить, да и ползал еле-еле, а из слов знал только загадочное "ука-гука", от которого веяло дремучим шаманизмом.
   В четыре, когда многие ребята уже болтают напропалую и даже считают до десяти, Ванюша научился показывать пальцем в окно, причём с таким видом, что все, кто рядом, обязательно оборачиваются посмотреть - что же так поразило малыша? Ему поставили диагноз "задержка психического развития", и тогда Миша, старший брат Ванюши, которому к тому времени исполнилось семь, стал звать его "мистер-дуристер". Ванюша не возражал. Глядя на старшего брата, он только улыбался да тащил в рот всякую гадость.
   Возможно, Мишка и был одним из тех "мальчиков", что не вылезали из своих шумных игр, хотя сам он так не считал, стараясь улизнуть от мистера-дуристера и скинуть заботу о нём на кого-нибудь другого.
   Лучше всего у Ванюши получалось рисовать, а точнее - рисовать кота в четыре приёма. Номером раз была крутая дуга, будто в небо стартовала ракета, номером два - глазки и нос, три чёрточки. За номером три шли уши, а в хвосте плёлся хвост, необыкновенно красивый кошачий хвост, изгибающийся дугой, а иногда закручивающейся спиралью. Кто научил его рисовать таких котов, Ванюша не помнил. Мама считала, что это Мишка, хотя последний отрицал, утверждая, что научил бы братца играть в мяч головой, если бы у того были спортивные наклонности.
   - Я бы хотел, чтобы мой брат был борцом, - говорил Мишка, вставая в шутливую стойку. - Им вон головы нужны, только чтобы уши откусить противнику.
   Так или иначе, но коты в четыре приёма рисовались везде и чем угодно. На любом доступном листке бумаги, на обоях, ложкой в суповой тарелке, пальцем в пыли, палкой на песке и так далее. Ванюша обожал старшего брата и многих нарисованных котов преподносил ему, как верный рыцарь преподносит победы своему королю... в отсутствие дамы, конечно. Но Мишка не хотел удостаиваться такой чести. Он разбрасывал рисунки вокруг себя, а потом скакал кругами тряся головой и повторяя: "мистер-дуристер накакал в штанистер"! Иногда он вынимал изо рта жвачку и при помощи неё лепил один из рисунков ко лбу младшего брата. А тот знай себе улыбается!
   Эта улыбка выводила Мишку из себя.
   Мама работала допоздна, поэтому хочешь не хочешь, а братья были предоставлены сами себе, вернее, младший брат был предоставлен старшему, поскольку был довольно-таки несамостоятельным. До прихода Миши из школы за ним присматривала соседка, инертная молодая особа, которая целыми днями красила ногти и занималась поиском работы в специальных разделах в газетах, но никогда никуда не звонила.
   Потом приходил Мишка, кидал портфель у порога, несколько раз как следует его пиная. Ему было строго-настрого запрещено оставлять малыша Ваню в одиночестве -однажды, вернувшись домой, мама обнаружила своего малыша с мальчиками в глазах хохочущего над струйкой крови, что капала с носа и щекотала подбородок. Ванюша, как примерный сын, знал, что нужно НЕМЕДЛЕННО закрыть холодильник, когда тот издаёт предупредительный писк, но - вот незадача! - про то, что сначала следует убрать оттуда голову, ему никто не сказал. Мишка же в это время преспокойно гонял с приятелями во дворе мяч.
   С тех пор, куда бы ни отправился, Миша должен был брать с собой младшего брата, а тот тащил под мышкой блокнот и цветные карандаши, чтобы рисовать своих котов. В письменных принадлежностях и бумаге не было нужды - Ванюша мог рисовать котов хоть взглядом на полотне туч - но он всё равно их таскал.
   Мишка и его приятели были не в восторге от перспективы нянчится с мистером-дуристером, но со временем и Ване нашлось применение. Ради брата он достойно, с торжествующей улыбкой шёл в бой с огромными дворовыми псами, бил стёкла в нежилых строениях, с доверчивым, открытым лицом говорил гадости дядечкам у пивной. Когда он надоедал дворовым ребятам, те могли оставить его на автобусной остановке с наказом - считать жёлтые машины (Ванюша старался, хоть считать умел только до четырёх) или собирать со дна лужи монетки, которые были всего лишь солнечными зайчиками, а сами делали ноги. Мишка был тугодум, но отнюдь не дурак, он исправно забирал брата перед тем как отправиться домой и рассказывал матери небылицы о их совместном времяпрепровождении, которые Ванюша слушал с открытым ртом, словно сказки.
   И всё-таки основным занятием Вани было именно рисование - как заведено, коты в четыре приёма выходили один за одним, прекрасные, как звёзды.
   До тех пор, пока однажды эти коты вдруг не обратились к нему с просьбой.
   В этот четверг Мишка и компания обнаружили незапертый подвал во дворе соседнего дома и устроили, как водится у мальчишек, состязание - кто зайдёт дальше. Когда становилось скучно, кто-нибудь обязательно задевал висячий замок или скрипел петлями, и тогда все, кто был внутри, пихая друг друга и спотыкаясь, бежали к выходу, чтобы броситься в кучи по-сентябрьски тёплой прелой листвы.
   Дальше всех зашёл Мишка. Он пропал на целых полторы минуты, не реагировал на грохот замка и даже принёс из своей одиссеи трофей - огромную ржавую гайку, которой тут же попытался короновать одного из своих дружков.
   После того, как игра всем наскучила, взгляды обратились к Ванюше, который раздобыл мел и предавался своему любимому занятию, найдя чистый уголок среди граффити на стене дома под окном какой-то старушки, которая занималась разведением бегоний.
   - Ванька, теперь твоя очередь, - сказал Мишка, пробив брату щелбан по затылку. - Спорим, ты описаешься уже на нижней ступеньке?
   Ванюша не умел и не любил спорить. Он не понимал сути этого загадочного действа, кроме того, всегда оказывалось, что он проигрывал. Даже выигрывая (что случалось исключительно при судействе мамы), он не чувствовал радости - только раздражение, волнами накатывающее со стороны старшего брата. Он просто положил в карман мелок и пошёл, с открытым лицом встречая издевательские смешки мальчишек. Никто не предложил ему фонарик. Фонарик для любого мальчишки - большая ценность, и кто же, скажите, доверит такую вещь мистеру-дуристеру? Накинул на плечи плащ темноты и пропал, словно заезжий фокусник спрятал его под шляпой.
   - Слыш, Михась, а твой брат-то не трус, - сказал долговязый Егор.
   - Ещё бы, - фыркнул Мишка. - Он же дурак. Не понимает элементарно страшных вещей.
   - Ещё немного, и побьёт твой рекорд, - взглянув на часы, прибавил Максим.
   Этого Мишка допустить не смог. Уперев руки в колени, он спросил нарочито ласковым голосом:
   - Ваня, если ты по своей дурости голову расшибёшь, мамка мне кишки выпустит.
   Долго не было ответа. Мальчишки переглядывались, их взгляды становились всё более выразительными.
   - Не расшибу, - наконец, раздался голос Ванюши. - Здесь, вообще-то, светло. А от чего вы бегали? Никого же нет.
   - Ещё десять секунд, - сказал Максим, и твой рекорд...
   Этого Мишка никак не мог допустить. Поплевав на ладони, он взялся за дверь и захлопнул её, повесив замок в петлю. Постучав раскрытой ладонью, громко сказал:
   - Попался, мистер-дуристер! Ну как, теперь страшно? Ты останешься здесь навсегда, и косточки твои обглодают крысы!
   Мальчишки приникли к двери, но ничего не услышали. Мишка пожал плечами.
   - Айдате, пацаны, слетаем за мороженым. Через пару часов его заберём. Я сегодня при деньгах - хватит на два рожка, и сегодня я собираюсь устроить себе клюквенно-шоколадный праздник.
   Он засмеялся. Ребята ушли.
   Ванюша слышал, как они уходили, но не повернул назад. Он знал, что не успел бы вернуться, даже если бы вместо неуклюжих, пухлых отростков у него были нормальные ноги. Поэтому он продолжил идти вперёд, глядя по сторонам. Через зарешёченные оконца у самого потолка проникал скудный свет. Взрослому здесь пришлось бы идти, согнувшись, ребёнок мог вышагивать в полный рост, не рискуя разбить себе голову.
   Он сказал "здесь никого нет" исключительно для того, чтобы братец не волновался за него. Подвал населён - в этом Ванюша был уверен так же, как и в том, что на каждой руке у него пять пальцев. Он слышал шорохи, слышал скребущий звук, будто кто-то точит когти, слышал почти человеческие вздохи и причмокивания, будто кто-то рассасывает кислую барбариску. Он замочил ноги в воде, натёкшей из-под ржавой трубы, и даже не заметил. Поворот... ещё поворот... и вот оно! Звуки стали громче.
   Ведя пальцем по холодным кирпичам Ванюша вышел в огромную залу. Потолок подпрыгнул вверх и затерялся в темноте.
   - Добро пожаловать в королевство котов! - сказал кто-то под самым ухом, и Ваня завертел головой. Кепка соскользнула с макушки, но мальчик не сделал попытки её поднять. Он увидел кота, нарисованного в четыре приёма, только не на стене и не на листке бумаги, а в прямом смысле сидящего на кирпичном полу. Кот стоял на страже, сжимая в правой лапе копьё из прута, к которому изолентой примотана отвёртка. Всё правильно: Ванюша никогда не рисовал копья. Только котов.
   Кот продолжал говорить, глядя прямо перед собой:
   - К сожалению, вам придётся покинуть владения. Видите ли: мы не принимаем ни туристов, ни беженцев. В королевстве экономический кризис. Голод свирепствует повсюду; если так дальше пойдёт, начнутся эпидемии.
   Он поднял голову и вдруг ахнул:
   - Ох, это же ты!
   - Меня зовут Ванюша, - как воспитанный мальчик, представился Ваня.
   - Я знаю, кто ты, - сказал кот и вдруг зашипел. Из ниоткуда возник топот кошачьих коготков. Казалось, камни вибрировали под ногами Вани. Он увидел десятки... нет, сотни нарисованных котов - котов в четыре приёма. Их появление сопровождал дружный мяв.
   - Все мы знаем, - торжественно сказал самый первый кот, веско стукнув древком копья. - В королевстве котов каждый о тебе наслышан. Буквально каждый день приходят известия: на жёлтом листочке бумаги из маминого блокнота чёрной ручкой нарисован упитанный кот. Или - упитанный кот нарисован кровью на подушке. У тебя позавчера шла носом кровь?
   Ванюша знал, что у него иногда идёт кровь из носа, а когда это было лучше скажет мама. Поэтому не счёл нужным отвечать.
   - Ух ты! - воскликнул он. - А кто ваш король?
   Коты переглянулись. Их жёлтые глаза бесстрастно горели в полутьме. Наконец, другой кот ответил:
   - Ты, мальчик. Кроме тебя у нас нет короля. Был ещё один претендент, кот, который у тебя получился первым. Он был нарисован на страницах сборника стихов Ломоносова, и потому возгордился, но после того, как по нему проехались ластиком... - коты снова переглянулись. - В общем, на данный момент ты единственный наш король.
   Ваня смущённо пошаркал ногой.
   - Я не могу быть королём. Вообще-то, я довольно глупый. Так считает Миша, а мама говорит, что у меня мальчики в глазах, и они всё время меня отвлекают.
   - Ничего не поделаешь, ваше величество, - строго сказал кот. У этого отсутствовал клок шерсти на боку, а один глаз закрывала широкая чёрная повязка. Как у пирата. - Государственных проблем накопилось так много, что не поместится ни в какую миску. Только взгляни на нас: разве достоин народ, который ты собственноручно привёл в этот мир, такой участи?
   Только теперь Ваня обратил внимание на плачевный внешний вид своих новоявленных подданных. У кого-то было порвано ухо, у кого-то отсутствовал хвост. Кроме того, почти все были худыми - так, что торчали рёбра. Он заметил всего двух упитанных животных - ровно таких, какими он их изображал. Эти двое жались друг к другу и явно чувствовали себя неуютно среди тощих товарищей. Ванюша вдруг понял, что это за упитанные коты: он нарисовал их последними, мелком на стене дома.
   - А что мне нужно делать? - застенчиво спросил Ванюша.
   Нарисованные коты встали на задние лапы и трижды крикнули: "Да здравствует король!" После чего окружили мальчика и начали наперебой требовать:
   - Нарисуй мышь!
   - А лучше четырёх!
   - Мы голодаем!
   - Нарисуй нам человеков, чтобы мы могли греться у них на пузе!
   - Нарисуй крылья! Какой толк в этих маленьких корявых лапках? Ими даже птицу не поймать.
   - Не все сразу, пожалуйста! - Ваня закрыл руками уши. - Я же ничего не понимаю.
   Коты посовещались, соприкасаясь усами, и наконец вынесли резолюцию: король должен рисовать мышей, чтобы обеспечивать своих подданных едой. После того, как первый голод будет утолён, можно подумать и о том, чтобы нести кошачью экспансию на другие континенты, то есть, в подвалы по соседству. "И может даже, на липовые деревья", - мечтательно заметил кто-то; его поддержали громогласным мявом. Ванюша не стал задумываться, отчего нарисованным котам так интересен именно этот вид растений. Он сказал:
   - Я никогда не рисовал никого, кроме котов.
   - Котов больше не нужно, - сказал кот-стражник. - Смотри, сколько нас! Не сочти за дерзость, мы вовсе не пытаемся тебя убедить, что быть нарисованным плохо, вовсе нет, это лучше, чем быть никем, но ты, как властитель и создатель, мог бы хотя бы придумать для нас среду обитания. Никто здесь не просит о райских кущах и кильке в томатном соусе, но ты мог бы нарисовать хотя бы по одной упитанной мышке на брата.
   - Ну хорошо, - вздохнул Ванюша. - Я попробую.
   Он достал из кармана мел, который к тому времени развалился на два одинаковых куска, сел на корточки, и принялся рисовать прямо на полу мышь. Конечно, в четыре приёма - по-другому он не умел. Эта мышь внушила присутствующим котам трепет своими размерами, а когда Ваня, подумав, изобразил на каждой лапке по набору внушительных когтей, животные бросились врассыпную, подвывая и путаясь друг у друга в хвостах.
   На взгляд Ванюши, мышь была вполне сносная, разве что, чересчур толстым вышел хвост и чересчур треугольными уши. Но так даже лучше. Можно пририсовать дырочек, чтобы было похоже на сыр, но...
   - Мяу, - сказала "мышь" басом. - Кто-то здесь, рядом говорил про еду? Да, сейчас не мешало бы подкрепиться!
   Кошки подкрались со всех сторон, обнюхали новоиспечённого товарища.
   - Ваше величество! - сказал кот с повязкой на глазу. - Сдаётся мне, вы нас разыгрываете. Здесь ещё один голодный рот. Где наша мышь?
   - Простите, - пробормотал Ваня. - Но у меня получаются только коты. Вот мой брат, Мишка - он может рисовать всех. Даже слона! Хотя больше всего, конечно, любит машины.
   - Но этот Мишка не наш король, - сказали коты хором. - Ты наш король!
   - Что ж, похоже у нас не остаётся другого выхода.
   - Если ты будешь продолжать рисовать, нас всех ждёт голодная смерть.
   - Ты будешь заточён в темнице, - заключил кот-стражник.
   На робкие возражения Ванюши, что мама скоро вернётся с работы и будет ждать их с братом к ужину, коты не отреагировали. Они связали ему руки, изъяли мелки и бросили за железную дверь в маленькое помещение, больше напоминающее каморку дворника: здесь был старинный телевизор, метла, несколько вёдер и один старый манекен без руки. В зарешёченное окошко под потолком лез ветками какой-то безымянный куст. На полу матрас, где Ванюша и приземлился, всерьёз задумавшись о том, как коты собрались есть, если никому из них он не нарисовал рта. Потом он стал думать о маме. Потом о летящих в сверкающем небе самолётах - он никогда не летал на самолёте. Потом о красной кружке с надписью "NESCAFE", от которой вчера совершенно случайно откололась ручка.
   Мальчики в глазах не давали ему скучать, подсказывая одну тему за другой, они ссорились, громко смеялись, и каждый новый вопль становился новой мыслью в голове Ванюши. Он не скучал и не думал, сколько времени прошло, когда один из буйных мальчишеских голосов вдруг зазвучал на самом деле. "Мишка!" - узнал Ваня.
   Мишка ругался за дверью.
   - А ну разойдись, мохнатые комки пыли! Пошли вон, а то такого пинка отвешу, вовек не забудете!
   Ответом ему было разъярённое шипение. Но голос приближался. Загрохотал замок и дверь распахнулась. На пороге стоял, светя фонариком прямо в лицо младшему брату, Мишка.
   - Ну, чего расселся? - спросил он. - Пошли.
   Мишка достал перочинный нож и разрезал бечёвку на руках младшего брата.
   - Ты меня спас, - сказал Ванюша, улыбаясь во весь рот.
   Он осторожно выглянул и увидел лишь клочки шерсти, летающие по помещению. Коты куда-то попрятались.
   - Без тебя скучно, дурила, - снисходительно сказал Мишка. - Ты башкой-то хоть подумал, когда решил сбежать от старшего брата?
   Ваня ничего не говорил. Он был так счастлив, что даже не оглянулся, чтобы посмотреть, светятся ли в темноте жёлтые глаза.
   Они успели домой как раз к приходу мамы. Она принесла овощей и "забабахала", как сказал Миша, потрясный ужин. Когда ложились спать, Ванюша спросил:
   - А правда, что теперь, когда ты меня спас, мы всегда будем не разлей вода?
   - Не говори ерунды, - сказал Мишка, отворачиваясь к стенке. - Ты навсегда останешься мистером-дуристером. И вряд ли научишься писать, даже когда я сяду за руль своей машины.
   Несколько дней прошли в весёлых играх. Миша с приятелями лазали через забор, чтобы воровать яблоки, а потом науськивали Ванюшу кричать хозяйке участка ругательства, на мосту через давно пересохший канал они свешивали его вниз головой, держа за ноги, и угрожали отпустить.
   - Ты не разобьёшься, если сложишь ладоши рыбкой, как настоящий пловец, - говорил Мишка, жуя травинку, и Ваня следовал его совету, думая, что вот-вот полетит вниз. Они раздобыли сигарету и пускали ему в лицо дым, ухохатываясь над тем, как он чихает.
   Ваня тоже много смеялся. Было немножечко больно, когда ему заехали яблоком по голове, но он не плакал с тех пор, как ему исполнилось три. В самом-то деле, мальчики в глазах иногда шумели и буянили сильнее, чем братец и его друзья.
   Ванюша хотел бы, чтобы веселье длилось вечно, но всему приходит конец. Однажды в субботу, когда небо решило вспомнить тёплые летние деньки и разогрелось, что твоя сковорода, Мишка и его друзья взяли велосипеды и отправились на речку, оставив Ваню сидеть на скамейке во дворе.
   - Нет, дурик, тебя мы не возьмём, - сказал Миша, собрав пятернёй волосы младшего брата и сильно дёрнув. - Я и рад бы был, может, если ты утонешь, но мамка же расстроится. Поэтому сиди здесь. Уверен, ты найдёшь, чем себя занять.
   Хохоча, они растворились в стремительно желтеющем мире.
   Ванюша сидел, рассеянно улыбаясь и болтая ногами. Он хотел занять себя воспоминаниями об их совместных забавах - например, о том, как ковыряли земляных червей и на спор клали их себе на язык (на этот раз все состязания выиграл Ваня), но не мог. В голову лезла всякая чепуха. Тогда он, пошарив по карманам, нашёл мятый тетрадный лист и огрызок карандаша.
   Разгладив бумагу на коленке, Ванюша нарисовал дугу - будто в небо стартовала ракета.
   Конец
  
  
  
   Жёлтая коробочка для адресата
  
   - Заблудились, - сказал Егорка, смачно сплюнув. Слюна собралась шариками на иглах можжевельника и выглядела как крупные белые ягоды, пузырящиеся от внутренних соков.- И наших не видно.
   Ребята затихли, прислушиваясь. Высоко вверху раздавали "пять" и "десять" широкими своими лапами ели. Откуда-то доносился мерный стук дятла. С вкрадчивым скрипящим звуком падали комки хвои. Никуда не спрятаться от этой тайги, потому что она везде.
   - Эй! - завопила, сложив руки у рта, Даша. - Ау!
   Её крики подхватили остальные, на разные лады, тонкими и едва начавшими ломаться детскими голосами. Никому не хотелось быть этой ночью чужеродной иглой в диком зелёном сердце, а ночь между тем спешила на всех парах.
   Старый Исай вёл их едва заметными звериными тропами, которые подсказывала ему четверть нганасанской крови. Кто-то из мальчишек на привале рассказывал, что такие люди способны учуять лося за сотни метров, вступить с ним в диалог и убедить, что с рогами он выглядит как круглый дурак, поэтому лучше бы оставить их хитрому круглолицему егерю, который, уж конечно, найдёт им применение.
   - Как сквозь землю провалились, - в сердцах сказала Дашка.
   - Мы, - поправил с неуместным оптимизмом Таир. - Мы провалились.
   Оттопыривая большими пальцами карманы джинсов, он жевал жвачку и приплясывал, не то от предвечернего холодка, не то от букашек и жучков, что ползали у него в голове и щекотали изнутри черепушку. Даша знала, что его напускная беспечность долго не продержится. Таир будет первым, кто запаникует.
   - Да ладно, что вы, - сказал Егорка, достав мятую пачку "Мальборо" и сунув рот сигарету. Перед этим он профессиональным движением размял её и отряхнул от табачной пыли. - Зато мы теперь сами по себе. Можем делать что захотим. И вообще, мы могли уйти хоть вчера и не слушать эти дурацкие охотничьи байки. Да, парни, есть у кого спички?
   - Что-о будем делать? - в своей обычной медлительной манере спросил Данила.
   Зажигалка нашлась у Даши. За то, что поделилась с Егором огоньком, она получила сигарету и тут же закашлялась, неумело ею затянувшись. Лицо её сохраняло озабоченное выражение.
   - Нас наверняка уже ищут. Они должны заметить, что нас нет.
   Несколькими часами ранее в составе группы они вышли к лесному озеру, из которого вытекало несколько ручьёв. Побросав рюкзаки и тюки, ребята принялись играть в "лягушку", соединяя плоские камешки с водной гладью и наблюдая, как одно упруго рикошетит от другого. Егорка, самый старший из парней, умудрился добросить свой камешек до противоположного берега, вызвав настоящий переполох среди лягушек. А Даша попала своей "счастливой монеткой" по наглому селезню, который улетел под общий смех, подняв тучи брызг.
   Потом они вдруг остались одни, четверо детей посреди нескольких тысяч гектаров лесного массива. Что Дашка помнила точно, это как они плелись в хвосте группы, весело переговариваясь и делясь содержимым последнего кулька семечек. Впереди доносился шорох приминаемой десятком пар ног травы и звучный голос Исая. Семечки почти кончились, когда Данила, который возглавлял их четвёрку, вдруг спросил: "А дальше-то куда?"
   "Как куда, дурень? - переспросил Егорка. - Шевели булками и догоняй остальных".
   "Так не-ет же никого", - удивился Данилка.
   Остальные сгрудились за широкой его спиной.
   "Догоняй, догоняй, туша!", - прокричал Таир. Он не на шутку перепугался. За тушу он мог бы схлопотать подзатыльник, но Данилка стоял и тупо смотрел в лесную чащу, откуда не доносилось ни звука.
   "Они нас разыгрывают, - заявил Егор. - Сидят по кустам. Я вижу твой длинный нос, Стёпа!"
   Он подобрал с земли шишку и зашвырнул её в кусты. Длинный нос оказался корягой, лежащей здесь с незапамятных времён.
   И вот, спустя два часа блужданий, они всё ещё одни.
   - Мы разожжём костёр, - сверкнув дыркой в верхнем ряде зубов, сказал Егор. - Огромный костёр, до самой луны, и будем сидеть хоть всю ночь.
   - Костёр! - воскликнул Таир. Из-за акцента первый звук у него прозвучал как "кх". Его далёкие предки жили в Казахстане, и только родители Таира знали, каким ветром его занесло в их маленький северный городок. - Мы сожжём к чертям весь этот лес! И тем, кто нас бросил, придётся спасаться бегством.
   Он рассмеялся, но в его смехе явственно плясала искорка паники.
   Дашка вздохнула, разглядывая мыски грязи на своих походных ботинках. Рюкзак оттягивал плечи, но сейчас она этого не замечала.
   - Исай говорил, что с первыми совами мы придём к охотничьей заимке. Должно быть, это недалеко. Думаю, не так уж и сильно мы сбились с дороги. Давайте попробуем.
   Егор упрямо выпятил нижнюю губу, но тут в кустах, совсем рядом, зашелестела и захлопала крыльями какая-то большая птица, и осознание того, что они, четверо детей, учеников восьмого класса, одни-одинёшеньки в большом лесу на пороге ночи, набросило на плечи каждому килограмм по двадцать веса.
   Самым лучшим вариантом было бы вернуться к озеру и ждать там, но вместо этого они принялись ломиться сквозь кустарник, производя как можно больше шума и предоставляя возможность Исаю и остальным услышать их.
   - Расскажем, что за нами гналась стая волков, - сказал Егор.
   - Или что нашли самолёт времён второй мировой, - подхватил Таир.
   "Или как отправили на тот свет маньяка, который крадёт детишек", - едва не сказала Даша, но в последний момент передумала. Эта мысль не была пустой фантазией. Она отогнала её от себя. Дело прошлое.
   - Рано или поздно Нурлат нас нагонит, - сказала она вместо этого.
   Замыкать шествие должен был Нурлат, старый охотник, не расстающийся с двустволкой 12-го калибра. Он подвернул лодыжку и остался в приюте, в котором они провели прошлую ночь.
   - Меня оторопь берёт от этого старика, - сказал Таир. - Лучше бы он... постойте, что это там?
   Ребята встрепенулись, как воробьи, которым бросили горсть хлебных крошек, но надежда на то, что они вышли к заимке, быстро угасла. Несколько секунд они стояли в молчании, разглядывая правильной формы силуэт, занимающий добрую треть поросшей папоротником и можжевельником полянки.
   - Фто это, фарай? - спросил Данила, который жевал баранку, должно быть последнюю из их скудного запаса. Даша мрачно подумала, что если они действительно заблудились, эта баранка, поделенная на всех, могла бы помочь им продержаться ещё один день.
   - Не сарай, а автомобиль, дурень, - ответил Егор, разглядывая свой намокший в воде ботинок и отмахиваясь от мошкары, облака которой вдруг затанцевали вокруг них. - И ещё болота. Мне кажется, мы вышли куда-то не туда. Наш браконьер ничего не говорил про болота.
   - Идёмте! - Таир приплясывал на месте от нетерпения. Кепку он повернул козырьком назад, по вискам струился пот. - Пока они не уехали! Пускай докинут нас до города.
   - Он брошен, - сказал Егор. - Нет там никого.
   "И что он вообще делает в такой глуши?" - подумала Дашка. Она устремилась следом за мальчишками, отгоняя растущее в груди чувство беспокойства. Как дежавю, только сдобренное изрядным количеством страха. Они не должны здесь быть. Возле разгорающегося костра, над которым дядя Исай торжественно водружал котелок с чаем - да, но не здесь.
   Таир, который оказался возле машины первым, издал смешок.
   - Надо же, буханка.
   - Я как раз проголодалась, - мрачно произнесла Даша, всё ещё неприязненно косясь на Данила.
   - Нет же, дурочка. "Буханка". УАЗик.
   - Давненько же он здесь стоит, - сказал Егор. - Наверное, когда-то была дорога, но потом её забросили.
   Он с сомнением огляделся. Сразу за полянкой начинались болота в оправе из стелящейся по земле клюквы, кое-где уже кроваво-красной. Следы, что оставались за Данилой, который обходил автомобиль по кругу, заполнялись мутной влагой. Воздух затхлый и стоячий, деревья выглядели изнурёнными. Они опирались друг на друга, напоминая настольную игру дженгу на той стадии, когда ладони у игроков потели, и любой кирпичик мог положить начало раздаче "выигрышных" щелбанов.
   - Ищите колею, - сказал Егор. - По ней мы сможем выйти к людям.
   Это была здравая мысль, только вот колея нигде не просматривалась. Чахлые деревья иногда стояли так плотно, что между ними можно было протиснуться только боком, и выглядели всяко старше, чем УАЗик, который, правда, тоже не блистал новизной.
   Автомобиль стоял, уткнувшись капотом в сосну, на сгнивших и расползшихся покрышках. Он был ржаво-коричневого цвета, с ярко-зелёными островками мха, неведомо как гнездящимися на металле. Из-под днища торчали пучки сочной жёсткой травы. Задние дверцы чуть приоткрыты, как будто кто-то или что-то выскользнуло из машины и спряталось под большими листьями лопуха.
   Откуда-то налетел ветерок, и петли дверей застенали. Ребята поёжились, переглядываясь.
   "Уйдём, - хотела сказать Даша. - Куда угодно, лишь бы подальше отсюда". Но она только плотнее сжала губы. "Крутая" девчонка не могла себе позволить сказать такое вслух.
   - Заночуем здесь, - решил Егор, запихав руки глубоко в карманы. Он горбился и выглядел в своей камуфляжной охотничий куртке нахохлившимся грифом. - Если эти, сволочи, решат нас бросить, это будет на их совести. Мы выберемся самостоятельно. Но не ночью.
   - Точно! - завопил Таир, махнув рукой и едва не засветив по затылку Даниле. - В этой штуке мы прекрасно выспимся! Блинский фиг, мы можем жить там неделями!
   Он рывком распахнул дверцу кузова УАЗа.
   В ноздри ударил странный запах. Такой появляется в туго завязанном пакете, в котором кто-то хранил давно просроченные продукты. Такой может возникнуть в давно заброшенном непроветриваемом помещении... "Такой может быть в могиле, - подумала Даша. - В гробу, где черви и маленькие жучки с выпуклыми спинами полностью уничтожили человеческие останки".
   - Отойди, - взвизгнула она и прижала ладони ко рту. Но было уже поздно. Потому что полчища насекомых - мошек, комаров, огромных мух с зелёными и коричневыми брюшками - не окончили свою трапезу и рванулись из тёмного кузова.
   - Чур меня! - заорал Егор, и эхо подхватило его вопль, вспугнув стаю птиц с крон деревьев.
   Таир, едва бросив внутрь машины взгляд, рухнул на землю и забился в беззвучной истерике. Даша шлёпнулась на задницу и, елозя, отползала, пока не ткнулась спиной в гнилой пень. Данил остался на месте, зато резко изменился в цвете лица.
   Там, внутри салона, прислонившись к рифлёной перегородке, отделяющей передние сиденья от кузова, в сидячем положении находилось человеческое тело.
   - Что это значит? - глаза Егора были натурально бешеными.
   - Значит, что кто-то уже выспался в "этой штуке", - сказала Даша, тут же прикусив язык. Она не ожидала от себя такой чёрствости.
   - Кто этот мужик? - спросил Данила едва слышно. Он старался не смотреть в кузов и созерцал свои руки: рабоче-крестьянские, руки мальчика, карманные деньги которому выдаются исключительно за работу на огороде. - Какой-то охотник? Он заблудился?
   - Это не охотник, - сказал Егор. - Гляньте-ка на его прикид!
   Прикид был весьма занимательным. Насколько Даша, которая к тому времени уже поднялась на ноги, могла разглядеть, мужчина был одет в клетчатую выцветшую до грязно-коричневого цвета жилетку, в высоко подвёрнутые брюки, открывающие вульгарно-красные носки, и по-идиотски выглядящие коричневые туфли с квадратными носами. Поверх жилетки был накинут плащ, светлый воротник которого пятнали бурые капли. Голова его лежала на левой части груди, губы оттопыривались, как будто мертвец говорил "У-у-у", брови напоминали шарики с кровью, которые иной раз возникают на прищемлённом пальце. Волосы были прикрыты небольшой чёрной шапочкой.
   - Просто бродяга, - Егор издал смешок, за которым Даша разобрала нотки облегчения. - Заблудился и склеил ласты. Возможно, ждал, что кто-нибудь будет здесь проходить и спасёт его от голодной смерти... или, чего там. Не повезло.
   Дашка сделала шаг вперёд, присмотрелась повнимательней, и в следующий момент шапочка превратилась в корку высохшей крови. Девочка во второй раз за этот вечер прижала ко рту руки.
   Голова мужчины была разбита, сквозь слипшиеся волосы просматривалась глубокая рана. Это заметили и другие ребята.
   - Кто-то убил его и увёз в лес, - прошептал Таир. Он крутился на месте, как волчок, пытаясь глядеть сразу во все стороны. В глазах читался ужас. - И этот кто-то может быть ещё здесь.
   - Ерунда, никого здесь нет, - сказал Егор. Он подошёл к водительской двери, взявшись за ручку и откинувшись всем телом назад, распахнул её. На ботинки ему вылилась какая-то неприятная жижа, да выпала пустая стеклянная бутылка. - УАЗик стоит здесь уйму лет, а если хочешь поспорить, то покажи мне дорогу, тропу, что угодно. Не с неба же он свалился...
   - Кто-то идёт, - прервал его Данил. - Вон там, на болотах. Слышите?
   - Это наши! - обрадовано сказал Таир.
   - Нет, не они, - сказала Даша, прочувствовав всеми фибрами тишину, которая сгустилась вокруг них, будто пойманная в паутину листьев папоротника. Выжидательную тишину... кровожадную. - Это кто-то большой.
   Она вскинула голову, ноздри раздувались, как у молодой оленихи.
   Мелкий грызун с шорохом, похожим на сухой смешок, нырнул в груду хвои и опавших листьев, а потом раздался треск веток и из кустов высунулась косматая звериная голова. Она была похожа на свиную голову, какую Дашка видела в мясной лавке на рыночке рядом с их домом, только у этой не было застывшего, холодного на ощупь пятака, а был живой подвижный нос и глаза, которые ворочались в глазницах, разглядывая четверых ребят.
   Пасть чудовища открылась, и бледно-розовый язык свесился оттуда, будто рука, приглашающая к знакомству.
   - В маши-и-ину! - завизжала Дашка и бросилась к УАЗу. Таир опередил её на доли секунды, а Егор на доли секунды отстал, втолкнув девушку внутрь. Данила, который в этот момент оказался у правой, передней двери автомобиля с неожиданным для него проворством распахнул её и забрался внутрь. Егор позаботился о задних дверях. Даша испугалась, что они не закроются, просто не смогут, потому что отвисли на петлях, потому что вылезли резинки, потому что давно проржавел замок... но они закрылись. И сразу же машина затряслась от удара, который мог бы отправить любого прямиком на тот свет.
   - Все на месте? - Егор уставился на всех, блестя глазами, выпятив кадык, а потом вдруг расхохотался.
   - Что ты ржёшь, как конь? - спросил Таир голосом осипшей мыши. - Господи, мы же здесь как в банке консервов.
   Раздался ещё один удар, и ребята в ужасе повалились друг на друга. Даша почувствовала, как что-то холодное коснулось её. Что-то, похожее на кусок холодца или пиявку из болотистого водоёма, вроде той, что позавчера она собственными руками (и при помощи щепоти соли) сняла с ноги Егора. Её штанина задралась, выбившись из походного ботинка, и кто-то будто пробежал пальцами без костей по оголившейся лодыжке. Она вспомнила про мёртвое тело. Хотела вскрикнуть, но Данил, который начал перебираться назад, к остальным, увидев, что медведь решил попробовать на прочность сталь "буханки" с передней стороны, потерял точку опоры и придавил Дашу собой.
   Эти же самые пальцы вдруг зажали ей нос и рот, обрывая даже слабый хрип. От них пахло тиной и болотной землёй. От них пахло улитками и трухой. Где-то, наверное, были живые существа, которым мог понравиться такой запах, холоднокровные, квакающие или шипящие живые существа, но Даша себя к ним не относила. Не имея возможности дышать, она брыкалась и барахталась. Боролась за жизнь как могла, потеряв разум от осознания того, что кто-то хочет забрать её жизнь.
   - В кармане у меня белые зубы, - прошептал ей на ухо совершенно не сдавленный голос. - Запасные зубы в фольге, без них я никуда. У меня есть глоток воздуха, как раз для тебя. Мне-то он уже не нужен.
   А потом раздался тихий смешок, который звучал как хруст раздавливаемой яичной скорлупы.
   - Ты же мне все глаза выцарапаешь! - раздался крик Егора. Он донёсся до Даши откуда-то издалека и вернул её в реальный мир. Мир, в котором можно допустить стоящий в глухой лесной чаще УАЗик, можно заблудиться и остаться всеми брошенной, мир, в котором бывают свиноподобные медведи, что нападают на ватагу школьников... но в котором никогда, никогда не бывает оживших трупов, вещающих про зубы в кармане.
   Она стряхнула с себя морок, перестала махать руками и тут же была возвращена в вертикальное положение. С одной стороны её поддерживал Егор, с другой - Данила, который по-прежнему находился большей частью кабине водителя.
   - Ну ты и орать, - сказал последний, сдув упавший на глаза вихор. - Я ничего тебе не сломал?
   - Кажется, нет, - сказала Даша, - я...
   Она отпрянула в сторону и скосила глаза. Труп, давно остывший, с пробитой головой, по-прежнему лежал в том же положении. Его руки, похожие на клешни дохлого рака, были совершенно неподвижны.
   - Конечно, блин, она кричала, - Таир суетился рядом. - Мы повалили её на жмурика! Он не хватал тебя за задницу?.. И всё же мне кажется, что нам стоит о нём на время забыть.
   Теперь стук раздался со стороны правой задней двери. Прямоугольное стёкло было заляпано грязью изнутри, будто кто-то шлёпал по нему испачканными в земле ладонями, но Даша всё равно видела свалявшуюся шерсть и блеск глаз... осмысленных глаз. Она пребывала в полной уверенности, что они разумные.
   - Похож на хряка, только обросшего... и живого, - она всё ещё не могла отделаться от образа отрезанной головы, лежащей на мясном прилавке.
   - Скорее уж на снежного человека с Камчатки, - откликнулся Таир. - Я видел такого в документальном фильме.
   - Большой, как автобус, - встрял Данила.
   - Это просто блинский медведь, - хмуро сказал Егор, достав из кармана перчатку, чтобы стереть приставшую к рукаву Дашкиного жёлтого дождевика зеленоватую грязь. И... кровь, там была засохшая кровь. О, Господи! - Пусть это наша самая большая проблема, но она остаётся всего лишь блинским медведем.
   Чуть погодя он прибавил:
   - Пока он не выбил окно, он не опасен. Чтобы открыть дверь, нужно повернуть и потянуть на себя ручку. Зверь на такое не способен.
   Даша подумала, что очень даже способен. Он умный и может достать их хоть прямо сейчас. А если не делает этого, значит, хочет развлечься. Понаблюдать, как за рыбками в аквариуме.
   - Мы не можем здесь вечно сидеть, - сказал Егор, - или ждать, пока нас спасут. Давайте искать выход. Надо посмотреть внутри, в машине, должно быть мы найдём что-то, что нам поможет.
   - Давайте искать, - сказала Дашка и первая подала пример, нагнувшись и заглянув под остовы сидений, металлические каркасы, под которые намело чёрной листвы и пустых, бесполезных шишек.
   В её голове стучало: "В кармане у меня белые зубы... белые зубы..."
   - Это он убил этого бедолагу, - сказал Данил медленно. - Наверное, раскроил ему голову когтем. А теперь хочет сделать то же самое с нами.
   "Почему бы и нет? - подумала Дашка, чуть успокоившись. - Это тайга. Медведь вполне мог его убить. А значит, в этой и без того сложной ситуации исключается как минимум одно неизвестное. Убийца".
   - Нет, не он это, - Звякнуло что-то металлическое, и Данил поднял над головой кусок арматуры, витой прут, конец которого был испачкан в чёрной крови.
   Егор нахмурился и отвёл взгляд.
   - Это часть автомобиля? - спросил Таир.
   - Не думаю. Это...
   Подростки уставились друг на друга.
   - Набережная! - выдохнули они.
   Набережная их родного городка, Тимирязева, змеёй тянувшаяся вдоль безымянного канала. Этот канал нёс свои воды из одного водоёма в другой, он жил собственной жизнью, то мелея почти полностью, то превращаясь в бурный поток, и все мальчишки и девчонки, жившие по его берегам, умели предсказывать по интенсивности течения погоду, пробки в центре города, судоходную проходимость ближайшей крупной реки, Ангары, и много чего ещё.
   Затейливая ограда смотрелась очень хорошо на старых фотографиях родом из восьмидесятых, где родители, а иной раз бабушки и дедушки этих ребят прогуливались под руку по мощёным цветным камнем дорожкам и сидели на типично советских скамейках, поедая типично советское мороженое из картонных стаканчиков.
   За прошедшие годы всё, что могло развалиться, развалилось, всё, что можно было сдать на металлолом, было оприходовано и переплавлено. Скамейки в девяностые пустили на дрова, оставив только бетонные столбики, плитка вспучилась, будто там, под землёй, ползали крокодилы. Витым прутьям ограды находилось множество применений: их вкапывали на огороде, чтобы подвязать помидоры и чахлые огурцы северных широт, из них делали сварные решётки в окна первого этажа частных домов. Они попадались на глаза тут и там, так, что местный житель вскоре и вовсе переставал обращать на них внимание.
   Но невозможно было не заметить этот прут здесь, в брошенном посреди тайги автомобиле.
   - Тот, кто его порешил, мог быть твоим соседом, - сказал Даниле Таир. Задумчиво прибавил: - Или моим...
   - Ты что, хочешь сказать, что дядя Миша - убийца? - Данил выглядел потрясённым. Он приложил ко рту руку и шёпотом сказал: - Я видел, как он разделывал барана на заднем дворе, но я бы никогда не подумал...
   Он с подозрением уставился на Таира.
   - А с чего ты вообще взял, что это дядя Миша...
   - Замолкните! - вскрикнула Даша, поразившись тому, как странно высоко звучит её голос. Медведь, который затих было снаружи, с новой силой забарабанил по корпусу машины. Листовой металл дрожал, но не сдавался. - Это орудие убийства, разве вы не понимаете? И это не игра. Этого мужчину действительно кто-то убил.
   Прут глухо зазвенел об устланный опрелыми иголками пол. Данил вытер руки об одежду, а Егор посмотрел на Дашу с лёгким осуждением. Она никак не могла взять в толк почему. Он ей нравился, этот мальчишка. Он, с его всегда непроницаемым лицом, с его едкими шутками, от которых краснеешь или давишься от смеха. Но почему теперь он смотрит на неё так, будто она подняла запретную тему?
   - Это просто вшивый бродяга, - сказал он, не отрывая от неё насупленного взгляда. - Разве не так?
   - Я не уверена, что...
   - Разве не так? - повторил Егор, шагнув к ней. На мгновение Даше показалось, что сейчас он схватит её за запястье.
   - Так, - признала она.
   Егор расслабился, на губах его появилась рассеянная улыбка.
   - И у нас есть проблемы посерьёзнее. Эта зверюга хочет поиграть в кошки-мышки. И чтобы не проиграть слишком уж быстро, нам стоит придумать план. У кого какие идеи?
   В этот момент Таир, опустившись на колени, заглянул под одно из сидений и крикнул:
   - Нашёл что-то ещё!
   Он выпрямился и продемонстрировал кирпичик из синего пластика. В верхней половине его располагался экран, в нижней - жёлтые и зелёные кнопки. На экране Даша разобрала надпись: "Нажмите start, чтобы начать новую игру". Надпись медленно плыла из левого нижнего угла экрана в правый верхний.
   - Всё ещё работает, - сказала она.
   - Игровая приставка, - со знанием дела сказал Таир. - Геймбой позапрошлого поколения. У моего старшего брата была такая, только белая. Он иногда давал мне поиграть в Принца Персии или танчики. Как она сюда попала?
   - И как нам это поможет? - хмуро спросил Егор. - Или ты думаешь, что медведь захочет поиграть в игрушки, а мы ускользнём из-под его носа и затеряемся в лесу?
   Даша увидела, что Данил что-то хочет сказать, однако встретившись с ней взглядом, опустил голову и уставился на свои испачканные в глине коленки.
   - Данилка, у тебя есть какая-то идея? - услышала она свой голос. - Скажи нам.
   - Нет, - он покачал головой и, не глядя на нее, забрался обратно на переднее сиденье. Даше был виден только его затылок. Она услышала, как он пытается вращать руль, но тот не поддавался. - Ой!
   В лобовом стекле вдруг появилась лохматая морда. Таир выронил игровую приставку. Данил отпрянул назад и перекатился через спинку сидения, которое откинулось назад под его весом. Он едва не свалился на покойника. Оставляя носом влажные следы, медведь совсем по-человечески нахмурил кустистые брови, пытаясь разглядеть излишне шуструю пищу. Пищу, которая так близко, которая так сладко пахнет и так аппетитно шевелится, но всё ещё недосягаема. Пока недосягаема. Разглядев кого-то из ребят, он... вдруг улыбнулся.
   - Ну и клыки! - зашептал Таир.
   "Зубы в фольге... - вдруг вспомнила Даша. - Зубы в фольге у меня в кармане".
   Таблетки! Вот, что это такое!
   Она колебалась ровно секунду. А потом упала на колени и принялась шарить по карманам жилета усопшего. Потом вытащила несколько мягких цилиндров, на поверку оказавшихся отсыревшими хлопушками, сдутые воздушные шарики, бумажник, канареечно-жёлтую прямоугольную коробочку, смятую с одного боку, прочный синий шнурок, завязавшийся в узел и похожий на внутренности какого-то мелкого животного. Наконец извлекла из левого кармана сложенный пополам блистер на двенадцать ячеек. Две из них были пусты.
   Даша вдруг осознала, что уже почти ночь. Угасающего света едва хватило, чтобы прочитать название лекарства. Одно-единственное незнакомое слово, повторяющееся раз за разом. И больше ничего. Ни компании-производителя, ни рецепта... хотя Даша не могла припомнить ни одного лекарства, рецепт к которому писали бы прямо на блистере. И конечно (на всякий случай девочка ещё раз проверила карманы), несчастный не носил рецепт с собой.
   - Мы можем попробовать его усыпить, - сказала она, почти неосознанными движениями выдавливая на ладонь таблетки. - Или отравить.
   - Не думаю, что это сработает, - парировал Егор. - Это может быть что угодно. Средство от поноса. Или для печени: мой старик такие принимает, когда выходит из запоя.
   - Мы можем попробовать, - веско повторила Даша. В её голосе была непоколебимая уверенность, причины которой она не знала, однако подумала, что, может, тот же голос, что сказал ей про таблетки, нашептал на ушко и принцип их действия. Возможно, своим шумом ребята смертельно (вот каламбур-то!) надоели мертвецу.
   Хрипло, сквозь сжатые зубы, она втянула воздух.
   - Ну хорошо, - сдался Егор. - Поскольку других идей нет, давайте попробуем. И как, скажи мне, ты надеешься заставить его их съесть?
   Даша посмотрела на свою ладонь. Десять таблеток. Скажем, у них есть несколько банок консервов - гречневая каша с тушёнкой, - только вот она не смела даже надеяться, что зверюга позарится на столь скромный обед при наличии четырёх вполне здоровых и в отдельных случаях весьма мясистых человеческих особей.
   Это поняли и все остальные. Никто не предложил использовать их провиант в качестве приманки.
   План созрел быстро и в своей абсурдности не уступал плану, автором которого могли быть герои комиксов, которые запоем читал Таир. Это был план, придуманный детьми, и только дети могли поверить, что он сработает.
   Медведь ходил кругами вокруг их убежища, его нетерпение становилось всё более явным. Потом они услышали, как он забирается на крышу микроавтобуса, и на головы им посыпались ручейки пыли. Таир вздрогнул и хлопнул себя по шее: ему показалось, что сверху на него спустился огромный паук. Крыша прогибалась под весом зверя.
   - Наверное, он весит под тонну, - сказал Данила.
   Раздался сухой треск, какой иногда бывает в разболтавшейся электрической розетке, и лобовое стекло пересекла трещина.
   - Действуем, - решил Егор, который сидел на месте водителя.
   Таир, трясущейся как банный лист, повернул ручку и толкнул одну из створок задней двери. Она приоткрылась ровно настолько, чтобы вызвать повышенный интерес зверюги, но Таир этим не удовлетворился. Он всегда был выскочкой и теперь хотел показать друзьям, что может задирать не только ребятишек из младших классов.
   - Эй, слюнявая харя! - крикнул он. - Попробуй-ка меня достать!
   Медведь упал сверху, уподобившись атакующему коршуну, и маленький казах оказался быстрее лишь на доли секунды. Он захлопнул дверь. "Буханка" наклонилась, задрав морду, будто собиралась пойти на взлёт. Даша взвизгнула и схватилась за единственный уцелевший подголовник переднего сидения. Труп сполз на пол и теперь не сидел, а полулежал, растопырив локти, как ощипанный курёнок. Сидя рядом и истерично хохоча, Таир, кажется, не хотел понимать, что эти мгновения спасли ему жизнь.
   - Зачем ты так его разозлил? - спросила Даша, слушая, как ревёт медведь, как он раз за разом наваливается на дверь, вызывая локальное землетрясение. Казалось, ещё немного, и он перевернёт автомобиль... или всё-таки разобьёт стекло. - От тебя требовалось всего-то навсего его отвлечь. Ведь Егору сейчас нужно будет...
   Она не договорила, потому что услышала, как Егор открыл водительскую дверь. Руки его не дрожали, но Даша видела, как сильно, до боли, до крови, прикусил он нижнюю губу. В правом кулаке были зажаты таблетки, которые за пару минут до этого перекочевали туда из Дашиной потной ладони.
   Оставшиеся в машине подростки приникли к окнам - Таир и Даша к одному, Данила к другому, вытерев с него рукавом грязь. Если бы медведь не производил столько шума, он бы, конечно, услышал, как скрипнули петли. Поэтому когда Егор (он стоял на болотистой земле, но левой рукой крепко держался за ручку двери) крикнул: "У меня для тебя кое-что есть!", наступила такая полная изумления тишина, что Даша чуть истерически не рассмеялась. Какие-то секунды они слышали трель какой-то птахи далеко в чащобе, а потом шерсть медведя зашуршала о металл. В окне, в которое смотрел Данил, померк свет и он в ужасе отпрянул, а Даша и Таир, держась друг за друга, чтобы не свалиться, увидели за стеклом косматую морду. Они могли сосчитать складки, которыми собралась кожа возле носа - ровно как у собаки.
   В тот момент, когда нижняя челюсть зверюги подалась вниз, Егор швырнул в пасть пригоршню таблеток и, не теряя больше ни секунды, не смотря, попал он или нет, бросился в кабину. Он ударился о рычаг переключения скоростей, зашипел от боли, но всё же успел развернуться и захлопнуть за собой дверь.
   Медведь закрыл пасть, неуверенно чавкнул. Между вялыми губами, напоминающими протухшую говяжью вырезку, возник язык, и Даша увидела, что одна из таблеток прилипла к нему. Но остальных не было видно.
   - Надеюсь, это сработает, - сказала она, сползая по стенке. Она оказалась рядом с трупом, так, что нога в туфле почти касалась её бедра. Голова жмурика завалилась набок, натянув болезненно-блестящую, белую кожу на шее. "Это сработает, - говорила гримаса на его лице. Изначально она была страдальческой, но теперь казалась Даше самодовольной. - Мои запасные зубы... правда, они белые? Правда, они полезные? Они вцепятся в него изнутри и будут грызть, пока он не подохнет. Может, это случится чуть раньше, чем мои зубы превратят его печень в мочалку, может, чуть позже, но, так или иначе, исход один".
   Даша брезгливо отодвинулась и ощутила неясный, почти невесомый укол вины. Рядом упал, так же, без сил, Таир. Данила устроился у противоположной стены, молчаливый, как идол с острова Пасхи. Егор не торопился вылезать с переднего сиденья. Он лежал там, глядя в потолок и мусоля в зубах незажжённую сигарету.
   - Я слышал, дикие звери не любят табачного дыма, - сказал он. - Если бы мы все закурили, то возможно...
   Он не закончил. Все замолчали. Вновь зажужжали мухи, как будто новое их поколение народилось в лёгких мертвеца. Медведь ворчал, бродя туда и сюда по поляне, ответный выпад детей, которые казались лёгкой добычей, сбил его с толку.
   Помаявшись, они приступили к ужину, усевшись спинами к бренному телу. Только теперь в полной мере стал ощущаться гнилостный запах, нитками которого был прошит воздух в замкнутом помещении. Поели мало. Ни у кого не лез кусок в горло. Зато из двух полуторалитровых пластиковых бутылок с питьевой водой одну выпили сразу. Прошло где-то около часа. Медведь всё бродил и бродил, но Даше казалось, что его шаги стали медленнее и тяжелее, а ворчание утробнее.
   - Наверное, это были витаминки, - сказал Таир. Он огляделся: - Где этот геймбой? Скоротаю время.
   - Не боишься? - подначил его Егор. - Ведь он принадлежит мертвецу. Или убийце. Кто-нибудь из них нажимал на эти кнопки и, может, поставил один или два рекорда.
   Таир ничего не сказал; он шарил по полу, подсвечивая себе карманным фонариком, заглядывал под лавки. Каким бы образом ни оказалась здесь эта игровая приставка, привет из ранних двухтысячных, это была весточка из мира людей. И Таиру очень уж хотелось хотя бы несколько минут побыть адресатом.
   - Ничего не пойму, - наконец сказал он, сев на задницу и раскинув ноги. - Она же была здесь!
   - Наверное, вывалилась наружу, когда ты дразнил медведя, - предположил Данила. - Кто-то пнул и...
   Таир вдруг уронил голову на руки: большая муха ползала по окну и в темноте она показалась ему капелькой крови, что скользит по стеклу вопреки всем законам физики - вверх. Он стряхнул наваждение и в таком положении задремал.
   Жужжали москиты. То и дело слышался шлепок, когда кто-то из мальчишек убивал на себе комара. Даша достала из рюкзака спрей от насекомых и обрызгала себе кисти рук, потом молча передала Егору.
   Прошло ещё добрых полтора часа, прежде чем они поняли, что больше не слышат медведя.
   - Затаился, - прошептал Егор.
   Таир моментально проснулся и посмотрел на друга тревожными глазами.
   - Думается, он уже больше не доставит нам проблем, - тоже выйдя из дрёмы сказала Даша. Она то проваливалась в сон, то просыпалась и смотрела на сгусток черноты, которым обернулся мёртвый фокусник (или кем бы он ни был). Она втянула носом воздух и закашлялась. - Боже, как здесь воняет! Вы что, не чувствуете? Мне хочется наконец подышать свежим воздухом, иначе...
   Зажав обеими руками рот, она бросилась к дверям, коленом повернув ручку, вывалилась наружу. Секунду спустя оттуда донеслись сдавленные звуки. Мальчишки несколько секунд смотрели друг на друга, потом Егор позвал:
   - Дашка?
   Спустя несколько страшных мгновений послышался голос девочки.
   - Я в порядке, если не считать урагана в животе.
   - А медведь?
   - Как я и говорила. Таблетки подействовали. Выходите, и, будь другом, захвати кто-нибудь воды.
   Один за другим они выбрались из кузова и на почтительном расстоянии столпились от груды плоти и меха, что замерла на самом краю болота.
   - По-моему, он не дышит, - сказал Таир.
   Даша без страха приблизилась и ткнула медведя в бок носком сапога. Откуда-то из-под туши выскользнула молния-змея, сверкнув чешуёй, затерялась в зарослях.
   - Дохлый, как таракан, - сказал Данил и засмеялся.
   Таир вскарабкался на гору меха и с видом победителя поставил ногу на торчащий вверх окорок. Он подбоченился, приосанился и подсветил себе лицо фонариком, став похожим на статую из заставки "Мосфильма". Данил захлопал в ладоши.
   Даша почувствовала на запястье пальцы Егора.
   - Откуда ты знала про эти таблетки?
   Она пожала плечами.
   - Просто знала и всё.
   - Ты лазала у него по карманам, вот и знала.
   - Чушь! - окрысилась Дашка. - Когда бы я успела?
   Против ожиданий, Егор не стал спорить. Постоял, засунув большие пальцы за ремень и качаясь с носка на пятку. Подошвы его ботинок отлипали от земли с характерным чавканьем.
   - Мне кажется, он не был простым бродягой, - сказал он. - Неужели всерьёз можно подумать, что парень в шутовском костюме отбился от своего цирка и заблудился в тайге?
   - Про кого это ты? - весело спросил Таир. Егор повторил, и позитивный настрой Таира как-то разом испарился.
   - Лучше бы нам не говорить о нём вовсе, - пробурчал он, пряча глаза.
   Егор помолчал, со значением глядя на каждого по очереди.
   - Слышали когда-нибудь о красном жонглёре?
   Данила покачал головой. Даша кивнула. Таир поёжился, обхватив себя за локти:
   - Это же о нём писали в газетах, да? Мне старший брат читал, и я всю ночь не мог уснуть. Смотрел на стену, которую освещал уличный фонарь, и ждал, когда на ней возникнет тень красного жонглёра с пучком шариков в руках.
   - Он путешествует с бродячими цирками или в одиночку, - подхватила Даша. - Показывает трюки для малышни и выглядит довольно безобидно до тех пор, пока не представится удобный момент. В городе, где он объявляется, начинают пропадать дети. Иногда находят их зубы или ногти, лежащие горкой. Я слышала, что один раз нашли целую россыпь высохших пальцев, но ни разу ребёнка целиком. Дети пропадают без следа.
   - И у него в карманах всегда есть чем завлечь малышню, - со знанием дела заканчивает Егор. - Что ещё ты там нашла?
   Даша вспомнила бумажник. И что-то ещё, цилиндрическое, во внутреннем кармане жилета. "Глоток воздуха".
   - Хлопушки и... да, всё, как ты сказал, - она обхватила себя за плечи. - Пойдёмте отсюда, а? Как-то жутко рядом со жмуриками.
   - Брось, это идеальное место для ночлега, - откликнулся Таир. - Топать среди ночи по болотам - не по мне. Кроме того, если остальные подойдут, нам будет, чем похвастаться.
   Он поскользнулся, съехал на заднице по медвежьей спине и засмеялся.
   - Собираем манатки, - решил Егор, и Даша почувствовала, как какая-то тяжесть уходит с её сердца. Но прежде, чем она успела насладиться этим чувством, он прибавил: - Но сначала я хочу убедиться в том, что моя догадка верна. Заодно и рюкзаки захвачу.
   Егор пружинистым шагом направился к УАЗику, пиная камни, легко вскочил на подножку, забрался в машину, сбросил защитного цвета рюкзак Данила, потом сумку Таира и наконец синий ранец на двадцать литров, который так нравился Даше.
   Свой рюкзак Егор сбрасывать не стал. Он проверил, плотно ли затянут клапан, накинул его на плечо, а потом опустился на корточки перед незнакомцем и ощупал его карманы. Он не замечал, как глаза мертвеца ползают под полузакрытыми веками, которые сначала надуваются, а потом опадают, будто вены, в которых пульсирует кровь.
   - Нашёл! - выглядывая из дверей, Егор показал старый, потёртый перочинный нож с отделанной деревом ручкой.. - Думаю... нет, уверен, этим он перерезал горло не одному десятку мальчишек и девчонок.
   - Так кто ж его пришил? - спросил Данила.
   - Герои, - сказал Егор, улыбнувшись. И в этот момент челюсти красного жонглёра сомкнулись на его икре.
   Егор взвизгнул. Рюкзак свалился с его плеча, звеня многочисленными карабинами, брелоками, стреляными гильзами, продетыми в шнурки, и ударил оживший труп по темечку. Мальчишка оказался на свободе и, раскинув руки и всё ещё крича, рухнул в объятья буйной травы и маленьких жёлтых цветов.
   Он покатился и вскочил, сверкая диким взглядом, держась за ногу. Ребята в безмолвном ужасе уставились на его штанину, изорванную в клочья, кровь быстро напитывала ткань.
   - Там кто-то спрятался, - прохрипел он. - Пока мы отвлеклись, там кто-то спрятался. Может быть, енот или...
   Следом из машины вывалился труп. С трудом принял вертикальное положение. Тонкие, обёрнутые тканью брюк, ноги дрожали под весом раздувшегося от влаги туловища. Обе руки ползали по борту автомобиля, натыкаясь на места сварки и выступающие шляпки заклёпок. Голова барахталась на груди, словно посаженный на цепь пёс, бегающий перед будкой. Даже на расстоянии Даша видела, что лимфоузлы на шее монстра чудовищно распухли, превратившись в пузырьки с мутной жидкостью.
   - Мой воздух, - прохрипел он, обращаясь к кустам морошки, к седым елям, к устроившимся на ночлег воронам, ко всем им и ни к кому конкретно. - Кому из вас поможет мой воздух? Капля воздуха, но такая сладкая... мне она уже не нужна. Мои лёгкие теперь как пустые пакеты из супермаркета.
   Его голос стал почти человеческим и таким отчаянно-знакомым, что у Дашки в горле встал ком. Словно почувствовав это, мертвец обратился к ней:
   - У меня есть жёлтая коробочка. Ты видела её. Она очень, очень важна.
   Грудь его не поднималась, и тем не менее он засмеялся скрежещущим и кашляющим смехом. Рубашка выбилась из-под широкого щегольского ремня, и налетевший ветер зашевелил её. Покачнувшись, живой труп двинулся прямиком к Даше (голова его дёргалась, и на какой-то страшный миг показалось, что она сейчас оторвётся), слипшиеся от крови волосы напоминали бычий рог.
   - На ней не указан адрес, но адресат очень её ждёт, - проскрипел он, не отрывая взгляда от девочки.
   Первым очухался, конечно же, Таир.
   - Бежим! - крикнул он и припустил со всех ног, не разбирая дороги и даже не озаботившись тем, чтобы прихватить собственные вещи.
   Чуть поколебавшись, за ним рванул Данила. Он бежал, запустив руки в волосы, оступаясь и что-то вереща.
   Даша так и стояла бы, наверное, в оцепенении, пока длинные белые пальцы мертвеца не сомкнулись на её шее, но Егор схватил её за локоть и как следует дёрнул.
   - Очнись, - зарычал он. - Мы не должны здесь находиться!
   Даша не представляла, в каком направлении они бежали. У Таира, как и у всех них, юных туристов, был компас, но, положа руку на сердце, вряд ли он им воспользовался, когда выбирал направление.
   Они нагнали Данила, когда он уже валился с ног от усталости. Таир был на два шага впереди, бледный, с трясущимися руками. В темноте их глаза горели.
   - Повезло, - сказал Егор, оглядевшись. Он одной рукой крепко держал Дашу за запястье, а другой светил фонарём по сторонам. Они стояли среди болота на дорожке шириной всего в два шага, поросшей жёсткой коричневой травой. Деревья напоминали торчащие вкривь и вкось штопоры.
   - Повезло? - Таир истерически рассмеялся. - Повезло увидеть собственными глазами, что сказки про зомби и оживших мертвецов - правда, ты это имеешь ввиду? Если так, то лучше бы я оставался в неведении.
   - Повезло, что не утонули в болоте. Где ваши сумки? - строго спросил его Егор.
   - Что? - Таир уставился на него, как будто приятель вдруг заговорил на китайском.
   - Рюкзаки, - Егор снял с плеча свой рюкзак, а потом помог освободиться от ноши и Даше. - Как, по вашему, мы намереваемся протянуть в тайге, за десятки километров от цивилизации, без припасов?
   - Я не собираюсь здесь больше находиться ни одного часа, - Таир нервно потёр руки. - Нас наверняка уже ищут.
   Егор подошёл к нему и ударил в подбородок. Он сделал это открытой ладонью, но удар получился ничего себе. Таир шлёпнулся на задницу и тупо уставился снизу вверх на друга.
   - Ты потерял голову, - зарычал Егор. - Потерял голову и едва не привёл нас в могилу. Ты бежал вглубь болот. Только чудом не угодил в трясину. Сейчас ты встанешь, прихватишь с собой этого толстого бесполезного ублюдка, чтобы было не так скучно, и отправишься вызволять нашу провизию. У тебя была питьевая вода. Разве не так?
   У Даши наконец прорезался голос.
   - Не заставляй его это делать!
   Егор повернулся к ней, насупленный, сжимающий кулаки.
   - Тоже хочешь с ними?
   Даша протянула к нему руки ладонями вверх, словно пытаясь преподнести немного здравого смысла.
   - Почему ты так спокоен? Разве мы видели не одно и то же?
   - Мы видели... - он задумался, потом опустил взгляд, выставив вперёд правую ногу. Кровь уже перестала идти из раны, лохмотья прилипли к коже, напоминая кроваво-красный цветок, который, быть может, растёт в африканских джунглях.
   - Не знаю, что видели вы, но я словил глюк. Это всё болотные газы. Или семена дурманящего растения.
   Он обвёл их серьёзными, заполненными каким-то не слишком понятным для Даши чувством, глазами и продолжил:
   - Животное. Просто ещё одна зверюшка, не такая опасная и не такая крупная как медведь, но вполне себе свирепая. Сидела под "торпедо" или устроила себе гнездо в обивке водительского сиденья, а мы её побеспокоили.
   - Мы видели одно и то же, Егорка, - сказала Даша, мягко коснувшись его щеки тыльной стороной руки. Он отодвинулся. - Чудовище, оживший труп... он хотел нам что-то сказать. Дать нам глоток воздуха... что бы это ни значило.
   И ещё говорил про какую-то коробочку. Даша старалась выгнать её из своих мыслей. Почему-то ей казалось, что это могло многое изменить.
   - Мертвецам положено оставаться там, где их оставили, - Егор с угрюмым видом изучал носки собственных сапог. Слова изливались из его рта как будто сами по себе. Грязный, лохматый мальчишка с паутиной, прилипшей к правой щеке. Не лучше и не хуже остальных. - В могилах или ещё где.... Им положено исчезать из жизни и из памяти. Почему он вернулся?
   - Не знаю, дорогой, - Дашка заключила его в объятья, чувствуя, как молния его куртки упирается ей в грудь, как острые ключицы размягчаются, плавятся, словно пластилин, к которому поднесли зажигалку.
   - Не строй из себя большого начальника, - пробубнил Данила, подумав, что угроза миновала.
   И тогда Егор, оттолкнув девочку, ударил Данила фонарём, всё ещё зажатым в руке.
   Тот ойкнул и схватился за правую щёку. Она тряслась, как холодец; алая полоса, оставленная хромированным цилиндром, наливалась цветом. Между пухлых губ показался кончик алого языка, а искр, которые вылетели из глаз мальчишки, хватило бы, чтобы осветить ночь от Тимирязева до перевала Дятлова. По крайней мере, Даше так показалось. Краем глаза она увидела, что в зарослях что-то движется, что-то большое и вальяжное, издавая тихий гул, но прежде, чем успела испугаться, темнота заняла положенное место. Какой-то предмет стукнул её по ноге, и когда она посмотрела вниз, то увидела прямоугольник синего пластика, который, отскочив от ботинка, одним углом воткнулся в небольшой муравейник, и его обитатели, разбуженные и сердитые, карабкались наверх, к жёлтым кнопкам.
   Таир вытаращил глаза.
   - Откуда он у тебя? Я думал он провалился в одну из дыр в днище автомобиля.
   Данила что-то пробубнил. Таир потребовал говорить громче.
   - Это мой, - сказал Данила.
   - Что значит - твой? Я сам нашёл его, разве не помнишь?
   - Потерял, когда мы были здесь в прошлый раз.
   - Что всё это, вашу мать, значит? - спросил Егор. А Таир вдруг смертельно побледнел, руки его, потянувшиеся за игровой приставкой, отдёрнулись. По пальцам уже карабкалось несколько муравьёв.
   Гул стал громче. До этого момента Даша могла позволить себе его не замечать, занятая тем, чтобы успокоить Егора, но теперь притихла, склонив голову набок.
   - Что это? - спросила она. Она не ожидала, что парни, поглощённые конфликтом, её услышат, но они услышали.
   - Мотор! - Таир улыбался во весь рот. - Это летят ангелы на своих винтокрылых машинах! Мы спасены, ребята!
   Егор потёр подбородок. Он выглядел обескураженным.
   - Как, интересно, они проехали...
   Среди деревьев и коряг, там, где кроме трясины ничего не было и не могло быть, вспыхнули фары. Круглые, как две луны, они лучились обещанием, что остаток ночи пройдёт в тёплой укромной постели. Даше почудился лай собаки, дружеский звук, который словно призывал: "Забудь всё, что видела и слышала сегодняшней ночью. Пусть все загадки остаются загадками, пусть все ржавые замки висят в старых петлях до скончания веков".
   Таир залихватски свистнул, махнул рукой и побежал туда, где, накренившись, утопая двумя колёсами в хлипком дёрне, стоял автомобиль. Над ним, на ветках, спали вороны; шум мотора их как будто не тревожил. В голове у девочки крутились всякие глупые, несуразные мысли, и ни одной из них не находила применения.
   Данила замычал и двинулся вслед за приятелем. Егор хмыкнул, будто прогоняя какие-то не слишком приятные мысли, и выключил фонарь.
   - Погодите! - крикнула Даша. Она всё никак не могла оформить свои подозрения во что-то конкретное. И наконец выдала самую глупую мысль из тех, что крутились у неё в голове: - А что, если это браконьеры?
   - Браконьеры - тоже люди, - сказал Егор, но остался стоять на месте.
   Это утверждение сложно было опровергнуть. Даша видела, что там, за рулём, сидит мужчина, неестественно прямой, будто его привязали к жердине.
   Смех Таира не стих, даже когда его нога угодила в яму и он шлёпнулся грудью в чёрную, похожую на разлитый мазут, лужу. Он встал, стряхнул с рукавов воду, хохотнул и снова пошёл к автомобилю. До него оставалось каких-то несколько метров, когда фары вдруг погасли. Данила возмущённо вскрикнул:
   - Вы что, прикалываетесь, что ли?
   Дашка вздрогнула и вцепилась в Егора. Она видела, что случилось за доли секунды до того, как погасли фары. Голова водителя сначала упала на грудь, а потом и вовсе отвалилась, повиснув на полоске кожи. В чащобе, вместе с затихающим звуком мотора, донёсся тревожный, далёкий смех.
   - Таир! - крикнул Егор. Ругаясь, он пытался высвободиться из хватки Даши, чтобы включить фонарь. - Данила!
   - Здесь я, - отозвался последний. Секунду спустя послышался шорох листьев: он шёл обратно. Потянуло тухлятиной и гнилью: видно, своими резиновыми сапогами сорок первого размера он залез куда не надо. Даша представила, как под его подошвой лопается тушка давно почившего животного, и ей стало дурно.
   - Таир! Таир! - кричал Егор.
   Таир не отзывался. Звук шагов Данила вдруг прекратился.
   - Вот чёрт! Что-то меня держит, - голос из темноты звучал удивлённо и преувеличенно комично, точно в мультиках.
   Наконец Егор зажёг фонарь. Луч его породил многочисленные пляшущие тени, источником которых был Данила. Он отчаянно дёргался, угодив одной ногой в трясину.
   - Эй, что за чертовщина? - с обидой сказал он. - Отпусти меня, гадская живая какашка!
   Вокруг него плавала ряска и росли камыши, похожие на толстые длинные пальцы.
   Даша рванулась вперёд, но Егор её удержал. Одной ногой Данил стоял на более или менее твёрдой почве, другой же неумолимо погружался всё глубже. Коварство заключалось в том, что визуального отличия между этими двумя местами не было абсолютно никакого.
   - Так ты только себя погубишь, - сказал Егор. Он огляделся и выбрал неказистую, но длинную и крепкую на вид жердину. Достав из рюкзака топорик, наклонил её к себе и подрубил в основании ("слава Богу, что топор был у него, - подумала Даша - слава Богу...")
   - Держи меня, - сказал он девочке. - Когда скажу, тяни изо всех сил.
   Схватившись одной рукой за куст, он подал палку Данилу, и тот схватился за неё без раздумий и лишних слов, полностью осознав своё бедственное положение.
   Когда Егор скомандовал, Даша отклонилась назад, сомкнув "замком" руки на его животе. Она смотрела по сторонам в поисках Таира или автомобиля. Будто то, что они видели, было лишь плодом воображения, результатом танца тумана и луча света Егорова фонаря, а Таир просто отошёл за кустарник по малой нужде.
   Они тянули и тянули, но топь не желала выпускать то, что попало к ней в лапы. Чавкая и урча, она заглатывала добычу. Егор удвоил усилия; Даша слышала, как скрипят его зубы, как под курткой и вязаным свитером напряглись мышцы. Данил охнул: "У меня сейчас рука оторвётся!", но палку не отпускал, напротив, схватился за неё обеими руками.
   А потом вдруг напор Егора ослаб. Дашка увидела, как по болоту совершенно бесшумно перемещается огромная тень. "Медведь очнулся и пришёл за нами", - решила она, но отблеск металла заставил её колебаться. Прошли секунды, прежде чем она определилась с тем, что же видит. У этого нечто были лапы, совершенно точно, и шерсть на загривке, но так же точно и то, что смотрел на мир он круглыми фарами, а язык, что свешивался почти до земли, высовывался из радиаторной решётки. Это был медведь, да, но одновременно и автомобиль, в котором они спаслись.
   - Тяни, - хрипел Данила. - Я же сейчас утону!
   Но Егор не тянул, и Даша поняла, что он тоже видит это. Его парализовало страхом и он наконец осознал реальность - окончательно и бесповоротно.
   Девочка зажмурилась, ладони переместились с живота на грудь Егора, стиснули её так, что парень кашлянул и дёрнулся, как будто собираясь убежать. Сдаваться и опускать руки - не выход. Тем более, когда от тебя зависит ещё чья-то жизнь.
   - Тащи, - сказала она ему на ухо. - Не убей хотя бы его. Ты мне нравишься, Егорка... очень нравишься, но иногда ты делаешь плохие вещи. Это меня очень пугает. Но что сделано, то сделано, и нам нужно решить, как с этим жить дальше. Как не допустить, чтобы не произошло что-то ещё более ужасное.
   Даша не знала, откуда взялись у неё эти слова и зачем всё это говорит, но это сработало. Плечи Егора поднялись и опустились, он откинулся назад, так сильно, как будто участвовал в конкурсе на перетягивание каната, из горла вырвался хриплый крик. Данила выскользнул из своего сапога, словно апельсиновая косточка из смоченных слюной пальцев. Все трое повалились, и Дашка охнула, когда её косточки затрещали под совокупным весом двух мальчишек. Снова кто-то засмеялся, на этот раз совсем рядом.
   - Глоточек воздуха, да? - спросил голос, и Даша так и не поняла до конца, где он звучал: в её сознании или снаружи. Потом с нотками беспокойства голос произнёс: - Жёлтая коробочка. Ты всё ещё помнишь?
   Тяжесть исчезла. Егор вскочил и рванулся прочь, в противоположную от движущейся тёмной громады сторону, светя себе под ноги фонарём.
   - Ты хотел меня бросить, - обиженно крикнул ему вслед Данил.
   Даша ожидала, что Егор повернётся и кинется на него с кулаками. Она подумала, что и Данил этого ожидал. Но они по-прежнему видели сгорбленную спину, удаляющуюся настолько быстро, насколько позволял ландшафт.
   - Егор, мы должны вернуться! - крикнула вслед Даша. - Он от нас не отстанет. Ни сейчас, ни утром, ни когда-нибудь ещё.
   Егор остановился, потом повернулся и смерил её долгим взглядом. Глаза его были похожи на глаза напуганного оленя.
   - Что ты мне только что говорила? Когда мы спасали Данила, о чём была речь?
   - Я не знаю, - растерялась Даша. Она действительно не помнила. Или помнила, но не понимала.
   - И теперь ты хочешь просто пойти к этому монстру с пустыми руками, позволить ему вцепиться тебе в горло и выпить кровь?
   Данил переводил глаза с одного на другого. Он встал, опираясь на палку, которую по-прежнему сжимал в руках.
   - Нам нужно перестать убегать, - сказала Даша, в безотчётном жесте мольбы сложив на груди руки. - Пойдёмте прямо туда. Сделаем так, чтобы эта тварь вернула Таира.
   Она выпрямилась, на лице была написана решимость, с которой вдоволь наплакавшийся ребёнок встаёт, чтобы зайти в кабинет стоматолога.
   - Не слышала, что я сказал? - зашипел Егор, стиснув кулаки. Он светил фонарём прямо в лицо девочке. - Это чудовище, похититель детей. И то, что он восстал из мёртвых после того, как какой-то хороший человек с ним разобрался (на словах "хороший человек" Данила кивнул), говорит лишь о том, что нам нужно как можно скорее делать ноги.
   - Я думаю, у нас есть шанс победить, - сказала Дашка, загораживаясь от света рукой. - Всем вместе. И потом, неужели ты хочешь оставить Таира там? Он же наш друг!
   - Этот дуралей сам виноват, - буркнул Егор.
   Дашка чуть не захлебнулась от злости.
   - Бросаешь друзей? Прекрасно. Тогда я пойду одна. Одна, слышишь?
   Она повернулась к Данилу, который, отвернувшись, пытался палкой выудить из грязи свой сапог, спросила:
   - Или, может, ты хочешь присоединиться?
   Он мотнул головой, так, что кепка "Ред Булл" сползла набок, оголив макушку.
   - Не хочется что-то, - сказал он. - Мы ведь поклялись никогда больше там не появляться. Никогда не говорить об этом. Если бы не блинский медведь...
   Дашка не дослушала. Подхватив с земли ранец и вытащив из бокового кармана фонарик, она уже спешила обратно по тропинке, которую они протоптали.
   - Никуда ты не пойдёшь, слышишь? - крикнул Егор, и прежде чем Даша успела хоть что-то предпринять, она почувствовала как горячая, мокрая от пота ладонь сжала её запястье. - Ты, наверное, хочешь всех нас угробить!
   - Я сделаю то, что должна! - сказала Даша и вырвала руку. Она чувствовала, как залезла ногами в какие-то колючие кусты, но чтобы устранить это досадное неудобство и при этом не угодить в болото, требовалось оторвать взгляд от Егора... а терять его из вида ей ой как не хотелось. - У него в кармане жёлтая коробка.
   Туда мы не заглядывали... и ты можешь мне не верить, мне кажется, что там есть ответ на вопрос, кто он на самом деле и как его победить.
   Девочка не знала, какое её слово или фраза спустила курок, но явственно услышала выстрел. Глаза Егора полыхнули огнём. Он выбросил вперёд правую руку, но Дашка оказалась быстрее. Она рванулась в сторону... и натолкнулась на Данила.
   - По-моему, Егор не хочет, чтобы ты шла, - сказал он заботливо. Обнял её, как медведь. - Там опасно. Этот жуткий-жуткий ужас сожрёт тебя, как Таира.
   Дашке показалось, что от него разит гнилым мясом. Она взвизгнула и присела, выскользнув из объятий Данила, руки сомкнулись над ней с мокрым хлюпаньем.
   - Погоди, красотка, - сказал тот же голос, что говорил ей про таблетки - только на этот раз он доносился из уст Егора, да и уста эти уже не принадлежали тринадцатилетнему мальчишке. Они были поедены червями, были пористыми, как губка, а влажные места покрылись белесой плесенью. - Неужели мы для тебя плохая компания?
   Он был уже рядом, и Даша не стала терять времени. Она ударила его макушкой в подбородок, не отдавая себе отчёта, что бьёт приёмом, который видела по телеку в боевике со Сталлоне, и побежала по тропинке. Егор отшатнулся с возгласом боли. Никто не смел считать Дашку пай-девочкой, но всё-таки он не ожидал такого ответа.
  
   Егор снова был собой (а может, всегда был), смотрел ей вслед большими глазами. Дашка не оборачивалась. Ноги, затянутые в тёмно-зелёные слаксы, обутые в модные высокие сапоги с застёжками на голенях, так и мелькали. Волосы она на бегу завязала в узел, но лес, смыкавший колючие лапы иногда так плотно, что невозможно было понять, где кончается одна и начинается другая, не пытался её задержать. Напротив, он протолкнул её сквозь склизкий, исполосованный следами улиток, пищевод, прямиком к полянке, автомобиль на которой, конечно, не сдвигался с места уже долгие годы, осветил ей дорогу болотными огнями и сопроводил уханьем совы.
   Совершенно не запыхавшаяся, Даша затормозила так резко, что проехалась по мокрой траве и не упала только потому, что схватилась за открытую заднюю дверь. Огляделась. Медведя не было. Очнулся и ушёл?.. Почему-то девочке так не казалось. Он просто стал несущественным, настолько, что растворился в воздухе.
   - Таир! - крикнула она. Голос, превратившись в мячик-эхо, вернулся чудовищно искажённым.
   Таира не было. Только мертвец сидел всё в той же позе, в которой они когда-то (вчера это было? Неделю назад? Или вечность?) оставили его.
  
   ...Данила, как самый сильный, нёс, а Егор поддерживал голову. На руках его подсыхала кровь; она же была и на куске железного прута, который держал плетущийся следом Таир, позабывший свои шуточки. А Даша...
  
   Вздрогнула, подняв голову. Что это было? Видение? Фантазия?
   Нет, она не должна об этом думать! Она дала клятву... вместе с остальными дала клятву...
   - Посылка для адресата. Пожалуйста, - голос будто плавал в воздухе; его, живой, умоляющий, никак нельзя было сопоставить с мёртвым маньяком (маньяком ли?). Мух не было, хотя Даша приготовилась защищать от них лицо.
   Подтянувшись на руках, она забралась в кузов. Звякнула испачканная в засохшей крови арматура. "Если бы я была крутым полицейским и у меня был порошок для снятия отпечатков, - подумала Даша, - Я бы нашла там пальчики Таира. И... Егора".
   Она сглотнула. Тихо спросила:
   - Ты правда красный жонглёр?
   Нет ответа. Позади, за пределами поляны, послышался шум ломаемых веток, шорох шагов по листве. И одновременно листья папоротника окрасились бледно-розовым; сочные краски заиграли в капельках росы. Приближался рассвет. Переведя взгляд на свои стильные штаны, Даша обнаружила, что они тоже все в росе.
   Она заглянула в закатившиеся глаза, большей частью скрытые серыми веками. Ощущение двойственности мира перехлестнуло через возведённую в сознании дамбу. Руки, будто сами по себе, шарили по карманам усопшего, вновь находили сдутые шарики, синий шнурок с завязанными на нём узелками, ворох трамвайных билетов, с которых влага уже смыла краску. В нагрудном кармане - то, чего она раньше не замечала - опять лекарство. Картонная коробочка... нет, не жёлтая, белая, с надписью "Преднизолон", а внутри - глоток воздуха для страдающего острой формой аллергии, шприц на три миллилитра, завёрнутый в фольгу, наверное, чтобы защитить от июньской жары, которая нет-нет, да случается в северных широтах.
   "Он падает", - вдруг вспоминает Дашка.
  
   Мужчина, за которым они шли по переулку, перешучиваясь и подтрунивая друг над другом, мужчина, выглядящий ряженым дурачком, у которого можно свистнуть из кармана сотку, вдруг падает и начинает корчиться, царапая грудь.
   - Смотри-ка, ещё и наркоман, - с любопытством говорит Егор. Он растопырил руки, не дав друзьям пройти дальше. Остальные столпились за его спиной.
   Таир нервно смеётся.
   - У нас есть шанс вмазаться?
   - Не говори ерунды, - говорит Дашка. - Посмотри на беднягу и подумай, нужно ли тебе это?
   Смех Таира привлекает внимание мужчины. Он поворачивает голову и смотрит на них. Глаза его широко открыты, губы представляют собой почти ровную букву "О", нелепое одеяние стремительно намокает: он умудрился свалиться прямо в лужу. Он что-то хрипит. Что-то, похожее на "помоги...те"
   - Такие не должны жить, - произносит Егор, перегоняя языком из одного уголка рта в другой комок жвачки. - Они подсаживают нас на всякую дурь, а потом качают бабки с таких наивных дурачков, как ты, Таир.
   На этот раз смеётся Данила, и Таир, обиженный, пинает его под коленную чашечку.
   - Давайте посмотрим, как он сдохнет? - спрашивает Данила.
   - А если нет? - Егор опускает руки. В его глазах незнакомый Дашке пугающий огонёк. До сих пор она думала, что Егор - мировой парень. Да, он любит отнимать деньги у малышни, не дурак подраться, но такими и должны быть крутые ребята, верно? - Если он поваляется чуток, потом встанет и пойдёт по своим делам? Давайте врежем ему разок или два, чтобы знал, что иметь дело с такими, как мы - опасно. Что подсаживать на наркотики хороших ребят - опасно вдвойне, потому что мстить за них придут плохие ребята.
   Он первым делает шаг вперёд, а потом, бросив взгляд куда-то в сторону, ухмыляется.
   - Подайте-ка мне ту железяку...
  
   Картинка стоит перед глазами, не смываемая никакими слезами. Потому что это правда. Всё - правда, какой бы горькой она ни была. Даша со свистом втягивает носом воздух. Хлоп! - и тайга пропадает. Раскрашенный их воображением мирок сворачивается в кукиш. Она слышит, как по перегону, гремя сочленениями, ползёт железная гусеница, а брюхо у неё набито людьми, или щебнем, или песком.
   - Доставь её адресату, - слышится тихий шёпот, и Даша вспоминает, зачем она здесь.
   Жёлтая картонная коробочка, мятая с одного бока, никуда не делась. Человек, наверное, упал на неё, когда его сразил приступ. Её пальцы срывают нарядную подарочную бумагу (она хрустит, как яичная скорлупа), рвут картон, и вот уже на ладони крохотная кукла с огромными фарфоровыми глазами, с волосами, что кольцами закручиваются вокруг большого пальца и мизинца Даши; куколка в синем ситцевом платье в белый горошек. Одна нога раскрошилась, и кукла выглядит столь же беспомощной, как и...
   "Он сам, когда его пинали по рёбрам. Когда Егор врезал ему по животу прутом, и еще по..."
   - Этими игрушками он заманивал детишек, - сказал Егор, и Даша вздрогнула. Она не слышала, как он подошёл и забрался в кузов. Наверное, из-за шороха обёрточной бумаги. - Чтобы потом зубами вырывать им глотки.
   Он светил на куклу фонариком, хотя было уже довольно светло. К брови его пристал дубовый лист, он кусал губу. И вдруг Даша поняла: мальчишка всё ещё там, в тайге. Она вернулась, а он нет.
   Десятка три сосен, тучи комаров, мусор, валяющийся под ногами, ручей, вытекающий из трубы под насыпью и прыгающий по камням, серым сланцевым породам. Ржавеющий УАЗик, неведомо как оказавшийся здесь задолго до рождения Даши и Егора. Их место. Место, где они тусили с малых ногтей, играя в потерпевших авиакатастрофу, в партизан, в бесстрашных охотников, что идут по следу зверей, обитающих в глухой чащобе.
   - Нет, Егор.
   - Нет? - удивился он.
   - Нет, - повторила Даша. Она держала в руках облезлый бумажник из кожзаменителя. Испытала бы колоссальное облегчение, если бы внутри оказались водительские права на имя красного жонглёра, убийцы детей и мучителя домашних животных. Но там вообще не было документов. Лишь пара мятых полтинников, несколько выцветших карточек из магазинов, которые владелец кошелька вряд ли уже посетит... мятая фотокарточка в отделении, закрытом прозрачной плёнкой. Русоволосая девочка смотрела оттуда, и голубые глаза рассыпали алмазы. - Это был подарок для неё. Сейчас эта девочка, наверное, плачет, не дождавшись отца с ярмарки.
   Глаза Егора расширились, потемнели, и Даша поняла, что он тоже преодолел границу между липкой фантазией и реальностью.
  
   По дороге на насыпи проехала машина. Ей редко пользуются, этой дорогой, с одной стороны которой здания из красного кирпича, принадлежащие давно покинутой военной части, а с другой - пустырь, лоскуток тайги, по совместительству служащий свалкой.
   Машина остановилась. Мотор не глох, но захлопали двери.
   - Это здесь, - сказал прокуренный мужской голос.
   - Ты расскажешь мне, наконец, зачем мы сюда приехали? - этот был хмур и определённо принадлежал женщине. Полной женщине.
   - Тот бойкий мальчишка-казах сказал, что здесь труп, - первый голос. - Он явно не в себе, ребята в отделении должны уже к этому времени связаться с его родителями. Но мы должны проверить, ты же знаешь.
   Женщина зевнула.
   - Подожду в машине. У меня кофе стынет.
   - Как хочешь.
   Звук ссыпающейся земли; кто-то начал спускаться по насыпи. Бормотание, что-то вроде: "Ну и помойка. И с чего бы детям здесь играть?"
   - Мы убили человека, - сказала Даша. Она думала, что Егор, услышав шаги, даст дёру, но он вылез из машины и сел под одним из заляпанных окон УАЗика, уткнувшись лбом в колени. - Вместо того чтобы ему помочь... убили его. А потом притащили сюда и спрятали, чтобы никто не нашёл. Почему мы вернулись? Мы же поклялись забыть, поклялись больше никогда не говорить об этом.
   Наверное, потому, что с некоторыми вещами не получится расстаться так же просто, как с комком жевательной резинки или с фантиком от конфеты. Они будут преследовать тебя до тех пор, пока не признаешь факт их существования, не взвалишь на себя этот камень.
   - Мы убили человека, - повторила Даша, когда умытое росой сияние раннего утра чуть померкло и в дверном проёме показалось озабоченное лицо мужчины в полицейской фуражке.
  
   Конец
  
   Стреляный воробей
  
   Сегодня я вновь отправляюсь на передовую.
   Сын уже собрался, карман куртки оттягивают ключи от гаража. Он никогда до конца не завязывает шнурки, они волочатся за ботинками, как усы за откормленными сомами. Эти ботинки, и правда, похожи на рыбьи морды.
   Я заглядываю сынишке в глаза, пытаясь разглядеть там ответ на свои
   не заданные и не сформулированные вопросы. Он там есть -- яркий, как
   детская раскраска. Глаза большие и испуганные, но собрался он быстро
   и безо всяких капризов.
   Наклоняюсь и завязываю ему шнурки.
   Не сговариваясь, крадучись проходим мимо кухни, где моя сестра сидит на кухне с книгой в руках. Мы оба ее боимся. В наше время мужчины, боящиеся женщины, уже не вызывают порицания и какого-то общественного резонанса. У каждого на языке множество примеров, таких же жалких, как мы.
   -- Ты его убьешь, -- говорит она и откладывает книгу.
   Пораженный ее прямотой, я выталкиваю сынишку за дверь.
   -- Он ведь только оправился, -- продолжает сестра. Словно хорошо подготовленный легионер, она метает в меня один словесный дротик за другим.
   -- Ну, Наташ. Он этого хочет.
   -- Он хочет, потому что ты этого хочешь. Ты его отец. На тебе особая
   ответственность.
   Ответственность -- вот слово, которое характеризует Наташу. В карманах у нее всегда есть одноразовые носовые платки. А в карманах домашнего халата -- бинт. В сумочке всегда найдутся запасные чулки.
   Я закрываю за собой дверь.
   -- Тетя Наташа расстроилась, -- говорит Денис. На руках у него большие варежки, и мне кажется, что под этими варежками руки сжаты в кулачки.
   -- Тетя Наташа за тебя волнуется, -- отвечаю я, толкая его перед собой, как тележку в супермаркете. Мне хочется оказаться подальше от этой двери, дырявой от дротиков-взглядов. Конечно же, она не выскочит следом, не будет ругаться и клясть меня на чем свет стоит. Честно говоря, я был потрясен ее прямотой до глубины души. Обычно она действует другими методами. Мы вернемся, и на ужин нас будет ждать что-то подгорелое, приготовленное без ответственности, окольными путями наводящее меня на мысль, что я сущее дерьмо. Ната пишет книги о воспитании детей, и она знает, как усложнить жизнь их нерадивым отцам.
   Как настоящая террористка.
   Дениска терпеть не может ссор. Тем не менее, конфронтации в нашей
   семье имеют место быть постоянно, и его "сварометр" всегда настроен на нужную частоту, он выдает тревожный сигнал задолго до того, как я начинаю что-то чувствовать через свою толстую носорожью шкуру.
   Мы отпираем гараж, и я выдаю моему маленькому воину его оружие.
   Он принимает его настороженно, вспоминая свое недавнее ранение. Снимает перчатки, пальцы пробегают по кантам, проверяя, не слишком ли они затупились.
   -- Отлично, пап! -- говорит он мне.
   -- В чехле ведь хранилось, -- отвечаю я и продолжаю бормотать что-то
   успокоительное про прекрасную погоду и вспоминать вслух, куда же я дел отвертку. Постоянно говорить -- мой способ эмоциональной разрядки. Когда-то я пересказывал Денису начальный курс органической химии, и он засыпал у меня на руках.
   -- Не смей ничего ему петь, -- говорила мне жена. -- У тебя слишком
   дрожит голос.
   Все верно. Я слишком боялся своего отцовства. Да и сейчас боюсь, кажется, так же, хотя обстоятельства изменились не в лучшую сторону.
   Достаю с полки крепления, высыпаю в ладонь сыну болты с шайбами.
   Наконец находится отвертка, и мы прикручиваем, куда нужно, крепления,
   выверяем угол и спорим:
   -- Кажется, было по двадцать.
   -- Ты упал, пап? По двадцать я буду похож на краба из "Губки Боба".
   Было по пятнадцать.
   -- Да, ты прав... двадцать -- это режим в стиральной машине. Переднее у тебя было пятнадцать. А заднее чуть поменьше.
   -- Заднее, наверное, десять.
   -- Ставим десять, и я возьму с собой отвертку, чтобы можно было переставить. Договорились?
   -- Только не как в прошлый раз. Помнишь, когда ты ее потерял, кто-то
   потом приделал ее вместо носа у снеговика.
   Мы переглянулись и засмеялись.
   -- Не потеряем, -- пообещал я. -- На этот раз я положу ее в рюкзак.
   Выгоняю машину, бросаем на заднее сиденье сноуборд с прикрученны-
   ми креплениями и термос с чаем. Дениска садится рядом со мной, шлем
   он держит на коленях, так бережно, словно юный палеонтолог -- голову
   доисторического человека из музея.
   Погода сегодня такая, какая нужно. Всю неделю шел снег, а в субботу
   взял себе отпуск, и под убийственно-яркое солнце выползли, словно
   большие насекомые, оранжевые машины коммунальных служб с оранже-
   выми человечками в брюхе. Мы стоим на перекрестке и ждем, пока про-
   едет вереница грузовиков со снегом.
   -- Повезли на дачи олигархам.
   -- Каким олигархам?
   -- С большими холодильниками.
   Мы провожаем глазами последний грузовик. Кажется, он везет целый
   Эверест. Снег вчерашний -- чистый и не тронутый городскими выхлопа-
   ми. Как сахарная вата.
   -- Смотри, сколько счастья! А летом олигарховы дети открывают дверь
   холодильника и идут гулять по снегу. Может, им завозят туда снегирей и
   пингвинов, лыжную базу и сосны. Сам бы с удовольствием купил, да ведь
   всю комнату займет. И придется срезать там батареи...
   Я смотрю на сына поверх темных очков, и он улыбается в ответ:
   -- Папа, ты опять говоришь ерунду.
   Я рад, что мне удалось немного отвлечь его от воспоминаний. Следы
   несчастного случая в конце прошлой зимы еще не сгладились до конца.
   Правую руку он теперь не выпрямляет до конца, всегда держит чуть со-
   гнутой в локте. Может, положив кисть на колени или просто держа ее пе-
   ред собой, подолгу наблюдать за движениями мизинца. Вправо-влево,
   влево-вправо... Именно мизинец "подал в отставку" после последней опе-
   рации на локтевом суставе и "вернулся на пост" только сравнительно не-
   давно -- три месяца назад, когда все остальные кости давно уже срос-
   лись, а мышцы функционировали.
   На Дениске красная с синим курточка, штаны с застежками и ремешка-
   ми. Я вспомнил, с каким удовольствием он влезал в них сегодня. Возмож-
   но, решение не бросать сноуборд связано с желанием носить эти штаны,
   с отделением под перчатки, магнитную карточку и маску, с множеством
   различных утяжек и смешно звенящим карабином для ключей. За такие
   штаны можно продать душу.
   Вот, наконец, склон. Не чета серьезным "горнолыжкам" -- всего один
   подъемник, никаких тебе снежных пушек и специализированной техники.
   Детская горка. Здесь ровно, там ухабы, справа отрабатывают прыжки с
   трамплинов, слева крикливая шантрапа катается на досках по перилам.
   Это называется -- джиббинг, и я искренне надеюсь, что мой сын до этого
   ужаса никогда не дорастет. Зато на самый верх можно было заехать по
   объездной дороге прямо на машине, что мы и сделали. Подъемник еще не
   включили, но народу уже много.
   -- Ну вот, мы и здесь, -- сказал я.
   Денис не ответил. Я видел только его затылок в блестящем шлеме
   и выглядывающей из-под него невзрачной серой шапке, и мог только до-
   гадываться, с ужасом он смотрит на спуск или с восторгом.
   Он молчал. Я молчал. Строил из неуклюжих слов, будто из конструкто-
   ра "Лего", следующую фразу. Когда я уже собрался ее произнести, Денис
   уселся на снег и стал надевать доску.
   -- Ты не наигрался в свои игрушки в детстве, и теперь пытаешься это
   компенсировать опытом Дениса, -- сказала однажды Наташа.
   Строить умозаключения на основе моих отношений с сыном и женщи-
   нами -- ее хобби. Ей, видимо, собственные изречения кажутся довольно
   остроумными. Больше всего я, пожалуй, боюсь найти их в очередной На-
   ташиной книге. Очень неприятно, когда тебя раскладывают на столе и
   препарируют ножом попсовой психологии для домохозяек. Я имею в виду,
   она, конечно же, не будет указывать фамилий, но я-то буду знать, что мы
   с Денисом стали героями целой главы. На целый том нас не хватит, но на
   главу -- запросто.
   Скрипом ластика по тетрадке моих мрачных мыслей звучит свист. Самый
   натуральный разбойничий свист, который я когда-либо слышал. Я не могу
   найти ему равных уже пятнадцать лет -- столько я знаком с его хозяином.
   -- Эй, Семеныч! Как там твоя печень? -- жизнерадостно спрашивает
   меня крупный мужчина.
   Мы жмем друг другу руки, я смотрю в постаревшее еще на полгода
   красное лицо.
   -- Тебя интересует та часть, что досталась собакам, или та, что еще во мне?
   -- Я же серьезно спрашиваю, -- тускнеет Петр. Все изменения цвета
   его лица ограничены красным градиентом.
   -- Ладно-ладно, извини. А как твоя? -- миролюбиво интересуюсь я.
   -- Спасибо, ничего, -- отвечает он.
   Петр работает на местной лыжной базе инструктором. Мы познакоми-
   лись, когда он только устроился сюда работать, а я, закупив горные лыжи
   и рассовав по карманам энтузиазм, пришел учиться. Если подумать, это
   один самых старых моих знакомых, уникальный случай, отношения с ко-
   торым практически не изменились за прошедшие годы. Он как был прия-
   телем, с которым пересекаемся только на склоне, а в остальное время
   почти не поддерживаем связь, так им и остался.
   Впрочем, нет. У нас завязывалась дружба, основанная на взаимных
   подколках и полушутливых перепалках -- очень редкая ее разновидность,
   которая иногда оказывается крепче любой другой. Петя отлично катался,
   обладал чувством юмора и природой отвязного раздолбая, обеспечивав-
   шей нам веселые вечера на лыжной базе в компании его и моих друзей.
   Все мы быстро сдружились: две компании, объединенные темнотой в глу-
   хом лесном массиве и общим занятием -- катанием на лыжах и санках.
   А потом я заболел, и мне пришлось уйти. Молодая кровь била тогда фон-
   таном, да и алкоголь на столе имелся всегда. Но к моему циррозу он не
   имеет никакого отношения. Это хроническое. Наш с Наташей дед умер
   именно от поражения печени, и я, видно, был на очереди. Хворь распознали
   на ранней стадии, и почти четыре года я не выбирался из больниц. Печень
   стачивалась, как карандаш, и, в конце концов, от нее остался огрызок.
   Конечно, лыжи пришлось забросить. Компании тоже. Тогда я был в та-
   ком настроении, что стоило мне где-нибудь появиться, как это место сра-
   зу же становилось непригодным для жизни. Уверен, оттуда бежали даже
   тараканы.
   Так вот я и прекратил общаться -- вообще со всеми. И с зимними вида-
   ми спорта в том числе. Скоро мы ненадолго сошлись с моей женой, с ко-
   торой я познакомился в больнице, в терапевтическом отделении. На дво-
   их у нас была одна печень, и если ее можно было сложить и разделить
   вновь, то ребенок, который у нас получился, целиком достался мне. Мари-
   на занималась бегом, и бегом она проследовала через мою жизнь -- то
   спасаясь от одиночества, а то -- от моего скверного характера. Точно так
   же легко она оставила Дениса.
   Странно, но жертвой стремления женщины к независимости и свободе
   часто становятся самые глубинные инстинкты, вроде материнского чув-
   ства. Поди, разберись теперь, чей удел править миром, а чей -- растить
   детей.
   Как бы то ни было, Денис стал той панацеей, волшебной пилюлей, кото-
   рая призвана была вернуть меня к жизни. И ему это удалось.
   И вот сейчас Петр стоял передо мной, краснолицый, широкогрудый, с
   мощными ляжками и одышкой. В неизменных лыжных ботинках -- собствен-
   но, без них я его видел всего несколько раз, когда он приходил навестить
   меня в больнице. Он обзавелся усиками и оранжевой формой инструктора.
   В наше с ним время уделом тренера был обычный лыжный костюм.
   Петя поглядывает на Дениску, осторожно вставшего на ноги и медлен-
   но съезжающего на заднем канте вниз по склону, и спрашивает:
   -- Как малец? Оправился?
   Я качаю головой. Я сам еще точно не знаю. Рука срослась, но рука --
   только полдела.
   В свое время он был очень рад меня видеть здесь вместе с сыном,
   и даже взялся его тренировать, хотя доска -- не его стихия.
   -- Какая разница, -- сказал он тогда, -- одна доска или две? -- И тут же
   спросил: -- А почему вдруг борд? Лыжи... благороднее, что ли.
   -- Сейчас это модно, -- без запинки ответил я. -- У всех есть доска.
   Вон, смотри, сколько их катается!
   Он понял. Не стал формулировать такими изящными фразами, как се-
   стра, но обнял меня за плечи и сказал:
   -- Я его поучу. Через пару лет все эти сопляки будут ломать себе кости,
   чтобы сделать так же красиво, как твой малец.
   -- Не надо ломать кости. Пусть просто ходят к нему за советом.
   Когда Денис разбился, влетев в опору подъемника, именно Петр под-
   нял его на руках наверх. Я лишь суетился вокруг и дрожащим голосом
   пытался объяснить диспетчеру "скорой", на какую конкретно лыжную ба-
   зу им нужно ехать.
   Разговариваем ни о чем. Прибежал Дениска, держа под мышкой доску:
   -- Здравствуйте, дядь Петя!
   -- Привет-привет! Ты что же, ездить разучился? Ползаешь, как будто
   тебя отвязать забыли.
   -- Я привыкаю, -- потупился Денис.
   -- Петя, -- говорю я. -- Он только после травмы. Ему привыкнуть надо!
   Петя морщится, взмахом руки отсылает Дениса и бурчит:
   -- Ладно уж!
   Это походило на сход лавины, настолько было внезапно. Год назад я
   купил Дениске доску и помогал ему осваивать первые движения, подгля-
   дывая за другими начинающими, бегая по склону туда и сюда и спрашивая
   у всех подряд совета. А к концу сезона он гонял уже так, что даже в моих
   венах замирала кровь. И от страха, и от восторга. Он начинал спуск, а я,
   сложив ладони у рта рупором, кричал:
   -- Побереги-ись! Мой сын едет!
   Дениска приезжал обратно на подъемнике, взмокший и совершенно
   счастливый, и набрасывался на меня с кулачками:
   -- Ты не мог бы ничего не кричать? Мне стыдно перед вон теми дядень-
   ками. Они катаются хуже меня, но им никто ничего не кричит.
   -- Так я поэтому и кричу. Ты ведь как маленькая красная молния в чер-
   ном шлеме.
   -- Это глупо, -- сурово отвечал Денис. -- Я объеду кого угодно. Не нуж-
   но ничего кричать.
   Но я тоже был совершенно счастлив. И естественно, кричал в следую-
   щий раз еще громче, так, что на место пропавших из гортани звуков со
   свистом устремлялся холодный воздух, и крик мой завершался кашлем.
   Когда Дениса выписали из больницы, мы с ним решили, что сноуборд
   он не бросит. А потом Наташа сказала мне:
   -- Ты не оставил ему выбора.
   -- Почему это? -- возмутился я. -- Я предлагал продать комплект.
   Он отказался.
   -- Дело не в том, спрашивал ты или нет.
   -- А в чем же тогда?
   В разговоре с сестрой мне часто не хватало терпения. Она как ледокол,
   движется вперед с одной и той же скоростью, взламывая гремящие льды
   моих нападок.
   -- В том, как ты это спрашивал. Ты говорил: "Может быть, нам сплавить
   твою доску какому-нибудь храбрецу, а, приятель? Я не буду говорить, что
   с тобой на ней случилось. Может быть, у него получится лучше. Хочешь,
   чтобы на твоей доске катался кто-нибудь другой?"
   Я скреб лысину. Я не помнил, присутствовала ли сестра при этом раз-
   говоре, но да, именно так я и говорил. Примерно так.
   -- Ты его отец. И оттого, на чьей ты стороне, зависит очень многое.
   В тот раз ты был на своей стороне. А он -- твой сын. Еще ребенок. Он все
   сделал, как должен был, то есть подчинился твоему решению.
   А потом она сказала кое-что, что я запомнил надолго:
   -- Твой сын в разы серьезнее тебя. Поменять бы вас местами, и хоро-
   шенько бы тебя отшлепать.
   Черт бы ее подрал с ее проклятыми книжками!
   На исходе второго часа истекает и мое терпение.
   -- Ну, что ты плетешься, как черепаха? -- ору я в спину, когда он в ко-
   торый раз аккуратно нарезает снег на мелкие ломтики кантами.
   Денис просто устал. Он взбирается на склон, упрямо наклонив вперед
   голову, словно горный козел. Когда он подходит, я чувствую запах пота.
   Взмокло у него даже лицо.
   -- Поехали домой, а то простудишься.
   Дорогой я засылаю к Денису "разведотряд".
   -- Очень сложно, -- отвечает он. -- Как будто заново учишься. Хотя
   ноги все помнят. Дядя Петя ругался.
   -- Ты молодец, -- говорю я, распечатывая жвачку. Может, получится
   вмять в нее мои нервы. Отчего-то я вымотан не меньше сына. -- Встал на
   доску после травмы. Как настоящий спортсмен. Как Кевин Пирс. Ты зна-
   ешь, он несколько лет лежал в коме, и...
   -- Кевин Пирс снова катает?
   Денис встает коленями на сиденье. До дома нам ехать недалеко, поли-
   цейских по дороге нет, поэтому я посадил его рядом с собой.
   -- Да. У него была травма...
   -- Я знаю. Ты рассказывал. Вот здо-орово! Мы с ним, значит, вместе.
   Как Хаус и Уилсон. Как Чип и Дэйл.
   Я давлюсь жвачкой и едва не пропускаю красный сигнал светофора.
   Следующую вылазку предпринимаем через три дня, в конце недели.
   И опять, как и в прошлый раз, я не могу понять, нравится ему или нет. Во мне
   просыпается страстный болельщик, и я громко кричу, то подбадривая сына, то
   науськивая его на свежевыпавший снег, как пса на тренировочный манекен.
   Толку никакого. Петр сегодня выходной, так что успокоить мои рас-
   строенные чувства некому. Я несколько раз глубоко вздыхаю, вспоминаю
   голос сестры. Просто голос, не привязывая его ни к каким нравоучитель-
   ным высказываниям.
   -- Мы уходим, -- говорю я сыну. -- Оставь сноуборд прямо здесь.
   -- Зачем? -- не понимает Денис.
   -- У тебя не получается. Ты не хочешь. Может, у того, кто заберет эту
   доску себе, будет желания побольше. А ты займешься чем-нибудь другим.
   Например, шахматами или рисованием комиксов.
   Я отбираю у него сноуборд и выкидываю его в сугроб. Разворачиваюсь
   и иду к машине. Мне кажется, я делаю все правильно и очень взвешенно,
   но в боку просыпается ноющая боль. Так внезапно может начать болеть
   только пустое место, заполненная кровью полость. Такие боли преследо-
   вали меня во время моих конфликтов с миром десять лет назад.
   Я загружаюсь в машину. Тихий, как тень, Денис открывает заднюю
   дверь и пристраивает на пол доску. Сам заползает на сиденье. Лицо оку-
   тано паром от сочетания слез и морозца, но он не издает ни звука.
   -- Прости. Я не хотел на тебе срываться, -- говорю я.
   "Такое впечатление, будто тебе вырезали мозги", -- сказал бы Петр.
   В следующий раз мы приходим сюда почти неделю спустя, вечером, когда
   я освобождаюсь с работы. Склон освещен несколькими прожекторами, да-
   ющими оранжевый свет, отчего он похож на танцплощадку начала девяно-
   стых. Никого нет, только несколько подростков восседают на своих досках
   и передают друг другу коробку с вином. Они напоминают тропических по-
   пугаев, каким-то невероятным образом очутившихся в русской зиме.
   Одного из них я знаю. Кличка у него Кальмар, он подходил к нам знако-
   миться в прошлом году. Этот парень мне сразу не понравился, несмотря
   на то, что стоит на доске, как Бог.
   Он, и правда, похож на кальмара. Вялый, с глазами потомственного
   наркомана, в которых плещется странная смесь спокойствия и безумия.
   С бесцветными, в меру длинными волосами, которые неизменно пристают
   к уголкам его рта.
   Он видит нас и машет рукой, предлагая подойти, но я веду Дениса
   в другую часть склона.
   -- Это же Кальмар, -- оживляется Дениска и машет в ответ.
   После знакомства с Кальмаром мой сын долго выбирал себе звучную
   кличку, стал носить шапку так, чтобы она едва закрывала уши, и обзавел-
   ся парочкой идиотских жестов. К счастью, сейчас все это позабылось.
   В этой части склона небольшой трамплин, на котором Денис в прошлом
   году освоился буквально за неделю. Теперь же он подходит к нему с осто-
   рожностью, будто наездник к лошади, которая сбросила его на землю.
   Смотрит на меня, и я одобрительно киваю:
   -- Хочешь? Давай, у тебя замечательно получалось в прошлом году.
   Лицо его светлеет, я в своем воображении уже беседую с сестрой о
   том, как важно иногда так вот словесно погладить сына по голове, но тут
   замечаю, как к нам подходит Кальмар.
   -- Привет! -- кричит ему Денис.
   -- Привет, воробышек. Ну, как, еще не раздумал стать профи?
   Дениска застенчиво пожимает плечами. Садится на снег и быстро, в
   четыре движения, застегивает крепления. Я с горечью отмечаю, что одно
   панибратское выражение из уст кумира явно оказывает влияние большее,
   чем все мои направляющие пинки.
   -- До Олимпиады еще пара лет, как раз успеваешь подать заявку, --
   говорит Кальмар.
   Что-то в облике Кальмара меня настораживает. Дурацкая шапка, об-
   щая помятость и синяки под глазами -- все как всегда... Вот оно! Валенки
   на ногах никак не вписываются в общую картину.
   -- Это твои новые ботинки? -- спрашиваю я. -- Креативно. Кто это при-
   думал? Форум? Или Бертон?
   -- Я сегодня не катаю. Так что у твоего воробышка есть все шансы ме-
   ня нагнать, -- ухмыляется Кальмар.
   -- Он ломал руку, -- сказал я. -- Всего полгода назад. Сложный перелом.
   Говоря "сложный перелом", я имел в виду не только тяжесть самого
   перелома, но и совокупность последствий. Кирпич, в который они срос-
   лись, я разбивал головой, и для меня он был действительно сложный.
   -- Ух, ты! Так наш воробышек теперь стреляный воробей! -- восхитился
   Кальмар. -- И что? Снова встал на борд? Так быстро!
   Мы наблюдаем, как Денис медленно съезжает почти до самого трам-
   плина. Глядя на него, я думаю, что он просто не сможет набрать скорость,
   но в последний момент Денис ставит борд по ходу склона и подпрыгивает
   на кочке, ловко подтягивая колени почти к подбородку. В шлеме вспыхи-
   вает блик от фонаря. В голове у сына явно имеется тетрадный лист с нуж-
   ными расчетами, называемый опытом.
   -- Он стал бояться. Ездит очень осторожно. -- Кальмар шмыгает но-
   сом, задумчиво наблюдая за мальчиком.
   -- Может быть, так и нужно, -- продолжаю я. -- Пусть себе ездит по-
   тихоньку.
   -- Так и нужно, -- подтверждает Кальмар и невразумительно машет
   рукой в варежке. -- Для воробышка это перестало быть игрой. Это экс-
   тремальный спорт, мужик. И главное слово здесь...
   -- Экстремальный? Да, понимаю...
   -- Спорт. Нужно уметь сращивать конечности, и быть готовым оказать-
   ся как можно скорее снова на доске. Нужно уметь бояться потерять ква-
   лификацию. Навык. И -- допускать возможность, что однажды ты слома-
   ешь себе шею.
   Пока я осмысливаю его слова, он прибавляет:
   -- Я сегодня пьян, мужик, вот почему я без доски. Те лакаботы думают,
   что сноуборд особенно хорош под винишко. Никак не вобью им в голову,
   что, если они хотят развлечься, пускай оставляют доску дома и приходят
   сюда с санками. Никогда не позволяй своему воробышку пить на склоне.
   Договорились?
   Кальмар хлопает меня по плечу и неверной походкой идет прочь. Ва-
   ленки на его ногах больше не кажутся такой уж нелепицей. Отойдя на по-
   рядочное расстояние, он оборачивается и кричит:
   -- Пройдет время, и он будет гонять не хуже, чем в прошлом году! Не
   выпуская из головы ту боль. Это ведь на самом деле больно, мужик!
   -- Но необходимо, -- бормочу я себе под нос и, опускаясь на корточки,
   жду, пока поднимется Денис.
   -- А где Пашка?.. Видел, как я прыгнул?
   Точно... а я и забыл, что Кальмара зовут Пашей.
   -- Слушай, -- говорю я. Наши с ним глаза на одном уровне. -- Я дей-
   ствительно не буду возражать, если ты забросишь сноуборд. Это ведь
   очень опасно. Я буду гордиться, если ты будешь участвовать в каких-
   нибудь соревнованиях и победишь, но буду тобой гордиться еще больше,
   если ты сейчас скажешь мне правду -- хочешь ты кататься или делаешь
   это просто, чтобы я тебя не ругал.
   Денис замирает. Нижняя губа его подрагивает, словно демонстрируя
   растерянность, но я вижу по глазам, что ответ у него давно уже готов.
   -- Если я вдруг что-нибудь еще себе сломаю... -- Он долго переводит
   дыхание, словно раздумывая, закончить ему фразу или нет, но все-таки
   заканчивает: -- Я хочу, чтобы мое имя тоже писали на досках. "За Дениса
   Сухова". Вот будет круто, да?
   Услышь все это Наташа, она нашла бы, что сказать. Например, что та-
   ким образом я переложил ответственность на сына. "Он же еще малень-
   кий, -- сказала бы она. -- Как он может решать?" Но Денис гораздо се-
   рьезнее меня, в этом я с ней согласен.
  
   Конец
  
  
   По ту сторону холста
  
   Выходной день подошёл к концу и казался самым мрачным пятном в жизни Анны. Сначала разбушевалась мама, буквально из-за ничего, и Анна выскочила из квартиры, хлопнув дверью. На неё даже обидеться по настоящему нельзя - не поймёт! Потом друзья умотали на природу без неё. Могли бы позвонить по мобильнику... Ах да, она же сама его отключила, чтобы мама не звонила.
   Сплошная невезуха!..
Темнело. Она сидела на качелях и грустила. Вокруг одинокого, неровно горящего фонаря, вились мошки. Анне все время казалось, что огромный жёлтый глаз ей подмигивает. Но сейчас от этого становилось только тоскливее.
У подъезда дома напротив крутился котёнок. Царапал лапой закрытую дверь, иногда умильно задирал голову к окнам - не видит ли кто оттуда его старания? Окна отвечали равнодушным молчанием.
Анна нехотя встала. Пусть хоть одним терзающимся на свете станет меньше.
- Ну, ты чей, чудо?
Котёнок уставился на неё восторженными оливковыми глазами. Прижал уши, не от страха, а от восхищения, что у него появился такой большой и значительный друг. Анну это позабавило.
- Я такая же маленькая как ты, дурачок!
Котёнок мотнул головой и шмыгнул в открытую девочкой дверь. Но направился не вверх по лестнице, а вниз, к неприступной железной двери подвала.
- И чего тебя туда понесло? Всё равно же заперто....- недовольно буркнула Анна.
   Спустившись следом, она потянула за ручку двери. Неожиданно та приоткрылась, и котёнок проскочил внутрь.
Девочка присела перед щелью, с надеждой вглядываясь в темноту - не мелькнёт ли пушистый хвост. Мелькнул. И даже сверкнули круглые, как монетки, жёлтые глаза.
Она распахнула дверь шире.
- Ну, всё! Я иду искать. Кис-кис....
Она выловила в кармане джинсов зажигалку. У всех подростков, наверное, есть этот атрибут взрослости.
   Танцующий язычок пламени осветил грубые камни пола, похожие все вместе на морщинистую слоновью кожу. Свисающие с потолка клочья паутины зашевелились при приближении огонька. Из темноты выплыл стол со свечой в запачканном восковыми слезами подсвечнике и краешек медной тарелки.
Значит, это не просто подвал. Здесь кто-то живёт!
Анна почувствовала себя неуютно. Отступила, пытаясь нашарить дверную ручку.
   - Есть здесь кто?
Хоть бы новый знакомый мяукнул....
   Кстати, а почему бы ему тут не жить? Зажигает по ночам, когда одиноко, свечку, лакает воду - откуда у бедного котёнка молоко! - из блюдечка...
Забавная мысль сразу прогнала все страхи. Девочка запалила свечу.
   Нет, здесь точно кто-то живёт! И этот подвал, точно древнее дома. Каменная кладка выглядит солиднее рыжего кирпича наружных стен. Так же как шляпа викторианского джентльмена солиднее её собственной легкомысленной кепочки.
Несколько стульев вокруг стола, кресло. Книжный шкаф, такой приземистый, что напоминает присевшего на корточки минотавра или ещё какое мифическое существо. Что самое интересное - с книгами!
Котёнок спокойно восседал на книжной полке и умывался.
Напротив решётчатого оконца, через которое сейчас видно только грязное небо в оправе кленовых листьев, обнаружился камин, чёрный от гари, с белой бородкой золы у основания топки и прислонённой к нему витой узорчатой кочергой.
Он-то здесь откуда?!
Около окна - мольберт с чистым холстом в раме, на столе стаканчики с кистями и карандашами.
В подвале что же, живёт художник? Судя по паутине и по толстому слою пыли, он давно уже здесь не появлялся.
Анна когда-то посещала художественную школу, но из-за того, что та находилась далеко от дома, ушла из нее через несколько месяцев, так ничему, к своему стыду, и не научившись. Но тяга к рисованию осталась. Самый сокровенный ящичек письменного стола, запираемый на ключ, периодически пополнялся изрисованными альбомными листками.
Ещё на столе обнаружились краски. Совсем не засохшие масляные краски в тюбиках. Анна подошла к книжному шкафу, взяла с полки книгу, сдула пыль, чихнула.... Ну точно, по теории и практике изобразительного искусства.
- Где твой хозяин, а?
Котёнок лениво прошествовал по полке шкафа, спрыгнул на стол. Как будто специально подтолкнул лапой стаканчик, кисти посыпались на пол.
Девушка улыбнулась.
- Я совсем не умею рисовать.
Котёнок укоризненно мяукнул.
- Ну ладно... немножечко умею, - призналась Анна. - Уговорил, попробую.
Девушка вдруг ощутила некий азарт...
Краска в мерцающей пляске свечи ложилась удивительно ровно. Сначала хаотичные, а потом всё более точные и уверенные, мазки кисти сплелись в нечто осмысленное. Было такое ощущение, что какой-то невидимый художник водил её рукой. Небольшая поляна, покрытая зелёной травой. Ель вгрызается корнями в монолитный крутой склон горы. Эта картина врезалась в память ещё с прошлого лета, когда она с родителями ездила за грибами.
Анна подумала и, выбрав среди хаоса тюбиков и туб скромные акварели, дорисовала луну. Получалось, что самое удивительное, совсем неплохо.
Время словно бы уснуло. Когда встала из-за мольберта, за оконцем уже давно горели фонари. Картина нашла себе место у стены, напротив камина - забирать с собой было как-то... неправильно, что ли. Кроме того, Анна была уверена, что ещё сюда вернётся.
- Пора мне, - вздохнула она. - Не хочешь со мной? Мама, конечно, не больно тебе обрадуется, но мы её уговорим.
Она подхватила котёнка на руки, открыла дверь.
- Ай!
Гибкое тельце скользнуло обратно в темноту, а на запястье осталась длинная царапина.
- Ну и... оставайся, - обижено сказала Анна вслед.
   На следующий день подвал встретил её полыхающим камином. Тёплый свет преобразил комнату, набросил вуаль таинственности. Анна растеряно замерла на пороге. Получается, вернулся хозяин?
Она ждала, боясь пошевелиться.
На спинку кресла с приветственным мявом вспрыгнул вчерашний знакомый.
- Уж не ты ли меня ждал? - с недоверием спросила девочка. - Натопил-то как...
Котёнок спрыгнул и принялся заискивающе тереться о ногу.
- Ну ладно. Прощаю вчерашнюю царапину. Так есть здесь кто кроме тебя или нет?..
Она тщательно обшарила комнатушку. Заглянула в каждый угол. Никого.
Вчерашняя картина выглядела перед первобытной магией огня как живая. Раньше Анна ни за что не поверила бы, что сможет так нарисовать. Кажется, даже ель ветвями качает.... Хотя, надо немного подправить....
Кисточка не встретила шершавого холста. В какой-то момент Анна поняла, что рука уже находится там. По ту сторону картины. Прохладный горный воздух щекотал пальцы. Анна подалась вперёд. Рама распахнулась, словно пасть гигантской рыбины, а потом вновь стала маленьким окошком уже за спиной. Камин теперь горел за рамой.
Под ногами шершавая колючая трава и хвоя. Ствол ели - массивный и величественный. Кажется, на нем покоится вся небесная твердь. И огромная луна над головой.
Что же это такое? Ноги подкосились. Анна медленно опустилась на колени, провела ладонью по траве и уколола палец. Слизнула кровь, заворожено следя, как ныряет в пучину тумана холм.
   Реально ощутила терпкий, горьковатый запах ночного воздуха.
Магия? Сон?.. Да, скорее всего, сон. Однако слишком уж настойчиво маленький хвостатый зверёк теребил коготками джинсы.
- Как, и ты тоже сюда попал? А я думала, это всё мне снится....
Котёнок был совсем не расположен к шуткам. Он жался к ногам, вздыбив шерсть на загривке.
- Не бойся, волков тут нет. Ну, во всяком случае, я их не рисовала.
Она подхватила на руки котенка, шагнула к раме, и, через миг, лица вновь коснулось тепло очага. С одежды сыпались на пол опрелые хвоинки.
Сердце бешено колотилось. Как здорово бы было сейчас нарисовать морской берег, прогуляться по песку. Или поплескаться в воде. Сначала в одиночку, а потом позвать друзей. Вот они обалдеют! Или лучше гремящие, звенящие и шипящие джунгли с красивыми разноцветными попугаями.... А что если попробовать нарисовать человека? Он тоже оживёт? Станет говорить с ней....
Анна думала об этом, уже водя карандашом по новому холсту. В памяти стояла картина из старого деревенского дома. Её прадед - могучий бородач-лесничий - смотрел там почти со всех портретов. Вот и сейчас с каким-то отстранённым удивлением она наблюдала его воплощение на полотне. Трубка в мозолистых пальцах. Лес за окном, ружья у стены. Карандашный набросок обрисовывался красками, преображался на глазах, с пугающей скоростью чернобородый охотник обретал объём и жизнь. Она закончила работу, когда тени клёнов за оконцем стали длиннее своих хозяев, а от солнца остались лишь красноватые отблески на стёклах. Под оглушительный стук сердца девочка устало опустилась на стул и закрыла глаза.
- Кхе-кхе. Привет....
Нет, голос шёл не с полотна. За столом на стуле грузно восседал бородач с холста.
- Наконец-то, - он с нескрываемым удовольствием потянулся. Захрустели суставы. - Долго же тебя ждать пришлось. Вот только кота зря сюда притащила. Не люблю я их, уж прости.
   Котёнок, кстати, тоже не питал к леснику тёплых чувств. Он, выгнув спину и поджав уши, недружелюбно смотрел на "чернобородого".
- Кто ты такой?
- Ты ж меня нарисовала, - добродушно хохотнул бородач.
- Почему ты ожил? - попробовала зайти с другой стороны Анна. - И вот эта картина....
- Да потому что... кхм, не мастак я в таких делах. В объяснениях. И не спрашивай больше. Я только полено, которое ты превратила в деревянную фигурку. Как полено может знать больше мастера?
- И всё же. Я ничего не понимаю.
Бородач расплылся в улыбке.
- Чудеса возможны. Просто они не для всех. Для меня чудо, что я возродился. Для тебя... ну, понимаешь сама. Картины и всё такое. Ох, мудрёное это дело. А кто другой пройдёт и не увидит. Пока носом не ткнёшь, во всяком случае,... кхм....
Наступила неловкая пауза. Анна смотрела на него с открытым ртом. Охотник вертел в пальцах прядь смоляной бороды и ухмылялся.
- Ну ладно. Моё почтение, - он неуклюже поклонился, - приходи в гости. По лесу погуляешь. Вот только животину оставь. У меня собаки.
- Подожди! Как тебя зовут?
- Да как хочешь, - отмахнулся он. И через мгновение слился с нарисованным силуэтом.
   Подвал... нет, зала с камином стала ей вторым домом. Как только она бралась за кисть, новые сюжеты возникали в голове, а когда готовая картина занимала место рядом с остальными, не оставалось ничего, кроме усталости и безмерного счастья. Всё больше "новорожденных" людей заходили на огонёк. Продрогший смотритель маяка грел у камина руки, девочка из Райского сада восторженно смотрела в окно на городскую улицу. Иногда Анна сама переступала раму и попадала в чужие миры. Например, чтобы поглазеть на мост, над которым кружат ангелы, или к русалке на болота. Правда, в других мирах почему-то не нравилось её хвостатому другу. Впрочем, котёнок тоже никому не нравился, почему, толком никто объяснить не мог. Только девочка из Райского сада обмолвилась с грустной улыбкой:
- Он милый, но слишком "настоящий" для нас.
   Анне очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. И вдруг шанс подвернулся. На улице она встретила неуклюжего рыжего паренька, с которым учились в одном классе.
- Артур! - обрадовалась девочка.
- Привет!
- Пошли что покажу.
Она подождала, пока Артур спустится следом за ней по ступеням к двери подвала. Дёрнула за ручку. Потом ещё, и ещё. Дверь не поддавалась.
- Почему закрыто?! - она в отчаянии пнула дверь ногой. Та отозвалась глухим протяжным гулом.
- Это подвал, - заметил Артур. - Поэтому и закрыто, чтоб не лазили всякие. Ты что, в диггеры податься решила?
- Да ну тебя!
Она выскочила наверх, вытирая рукавом выступившие на глазах слезы.

...Да нет, такое присниться не могло. Ведь даже на пальцах остались следы краски. Анне до одури хотелось туда, в тихий райский уголок. Во дворе Артур что-то обсуждал с двумя одноклассницами, задумчиво смотря на её окна. От их взглядов девочка укрылась за занавеской. Хорошо, хоть не смеются, - подумалось ей. - Скорее беспокоятся. Но эта мысль не принесла облегчения. Почему-то вспомнилось, как Артур робко пытался подружиться с ней в четвёртом классе. Девочку это тогда здорово позабавило.
Она прождала до вечера и опять отправилась к подвалу. Дверь поддалась сразу, даже охотно и без натужного скрипа. Внутри ничего не изменилось. Мяукнул котёнок. Наверное, заждался, бедненький. Всё так же горел камин, бросая кровавые отблески на шесть полотен. Ждал её и очередной холст.
На сегодня, простите, невоплощённые идеи.
Она сняла со стены полотно с русалкой, направилась к двери.
- Анна!
Рядом со своей картиной, похожий на чёрного медведя, стоял лесник. Но девочка уже выскочила из подвала.
Что что-то не так она почувствовала ещё на нижних ступенях лестницы, едва захлопнулась дверь. Рама треснула под пальцами. Анна одним махом оказалась наверху, под лучами заходящего солнца. И остолбенела.
Заросший пруд на холсте расплывался, съёживался, словно бумага от поднесённой к ней зажженной спички. Почернела и превратилась в пепел русалка на прибрежных камнях. Девочка попыталась задержать в руках оставшиеся лохмотья картины, но те осыпались пылью сквозь дрожащие пальцы.

Она не заметила, как снова оказалась под елью, у скалы, с котенком на коленях. Взгляд потерялся где-то в тумане. Можно ли это считать убийством? Ведь она хотела всего лишь показать картину маме и друзьям... Да какая разница! Русалка была живой! И самой весёлой из всей пятёрки живых образов, вышедших из-под кисти художницы.
Котёнок зашипел. Коготки прокололи джинсы и впились в кожу. Девочка обернулась.
Первый раз она видела их всех вместе. Четыре пары осуждающих глаз. Девочка из Райского сада. Ангел с последней картины - беловолосая девушка со сложенными за спиной крыльями (с ним, вернее, с ней Анна доселе не разговаривала, только заворожено следила за полётом) - смотрел грустно и сурово.
- Простите...
- Уже не исправить, - глухо сказал лесник. - Я ведь пытался тебя предупредить. Мы хотим жить. Просто жить. Ты дала нам жизнь - за это спасибо. Но...
- Но ты можешь легко её отобрать, - проскрипел смотритель маяка.
- Я не хотела,... не знала. Я и сейчас не понимаю, почему так получилось.
После недолгого молчания девушка-ангел с сожалением произнесла:
- Это только начало. Ты и дальше будешь пытаться вытащить нас в тот мир. Большой и жестокий. Всё равно ничего не получится. Мы существуем только здесь. В твоём мире. Другого для нас не дано. Ты этого не поймёшь.
Анна хотела возразить, но девушка-ангел резко распахнула крылья.
- Не отрицай. Мы часть тебя. Мы чувствуем твои метания.
- И поэтому ты останешься здесь, в этой картине - подвел черту лесник. - Насовсем.
Повернулся к парящей в воздухе, освещённой светом камина раме. За ним последовали все остальные.
Это приговор? Вот и вся благодарность за то, что она их нарисовала?..
Анна вскочила, бросилась, было следом, но что-то гибкое обвило ногу. Из груди вырвался крик боли и обиды. Морщинистый корень ели прочно держал ее за лодыжку.
И это творение тоже против создателя!
Злость сменилась отчаянием, когда она увидела, как исчезает в светящемся окне девушка-ангел.
- Постойте! Ну, постойте же! Ведь вы хотите, чтобы я рисовала и дальше!
Девушка-ангел задержалась. Бросила, не оборачиваясь:
- Ты и так будешь рисовать. Просто не сможешь остановиться. Это уже стало частью тебя. Тебе принесут холст и краски.
   ...Анна не сразу почувствовала, как ослаб и бессильно отпустил лодыжку корень. Около ели она увидела котёнка. Ну да, точно, он же куда-то делся после того, как её творения пришли объявить свою волю.... Наверное, спрятался за деревом.
Взгляд упал на корень, что удерживал её только что. Сейчас омертвевший и недвижный. На коре красовались свежие полосы от когтей котенка.
Анна встала, боясь потревожить даже травинку, осторожно освободилась от петли. Туман беспокойно зашевелился, тревожно завыл в ветвях ветер, но больше ничего не произошло. Хвостатый зверёк словно этого и дожидался. Деловито направился к прямоугольнику врат, потешно дёргая хвостом и тряся лапами.
Что там говорила девочка из Райского сада? "Он милый, но слишком "настоящий" для нас..."
   Она не стала срывать полотна, кидать их в огонь или рвать на части. Даже не оглянувшись, выскочила со зверьком на руках за дверь подвала. И вздохнула спокойно, только когда лица коснулись лучи заходящего солнца.
Она знала, что всегда может вернуться. Спуститься по грязной лестнице со сбитыми ступеньками, потянуть за холодную ручку.... Только вот будут ли ей там рады?
И права оказалась девушка-ангел. Она не сможет теперь перестать рисовать.
Как-то вечером Анна вернулась из магазина с холстом и набором масляных красок. Она же писала картины ТАМ. Значит, сможет и ЗДЕСЬ, просто надо приложить чуть-чуть больше усердия.
   Кисть двигалась не так гладко, не так чисто ложились краски, и часто приходилось подолгу исправлять испорченные участки холста. На эту самую странную и самую важную в своей жизни картину она потратила чуть больше месяца.
Котёнок всё время сидел рядом. Пожалуй, только он один смотрел на неё с пониманием. И вот однажды поздно вечером она отступила от холста и окинула критическим взглядом самое большое творение в её жизни.
Камин отбрасывал яркие кровавые блики на шесть полотен, висящих или стоящих вокруг. Хмурый лесник, ель под луной, русалка, распустившая по болотам паутину своих волос. Маяк в сердце шторма и его седоусый хранитель, Райский сад, мост и ангелы...

- Добро пожаловать! Этот мир тоже ваш, - сказала Анна. - Вот теперь вы по-настоящему свободны!
  
Конец
  
  
   Блуждающие по сну
  
   Незаметная черта, за которой кончаются возделываемые человеком земли и вступает в права лес, осталась позади. Тропка прикрылась листьями, молодая поросль цеплялась за отвороты одежды, лезла в карманы. Максим, светловолосый мальчуган лет одиннадцати, выломал прутик и принялся сосредоточенно отсекать с встречных кустов торчащие во все стороны листья. Девочка, идущая следом, увернулась от взлетевшего прута и чуть не уткнулась носом в клубок колючих кустов.
- Максимчик, прекрати! Ещё в глаз ткнёшь! Если не себе, то мне - точно.
Максим показал язык.
- Ты мне не мама, Ёлка.
- Я старше, - возразила девочка.
- Подумаешь, на год, - буркнул Максим.
Дети приехали с родителями в деревню погостить у своей бабушки. И тайком, пока никто не видит, отправились осматривать лес, который виднелся невдалеке за полем.
   Только здесь густой дух леса окончательно выбил из одежды запах машины и городских улиц.
- Эй, вы двое! - кто-то хрипло крикнул у них за спиной. - Что вы тут делаете?
Дети вздрогнули, Максим напрягся, но, увидев спешащего к ним от деревни мальчишку, тут же расслабился.
- А, привет, Дик.
Дик, новый друг и единственный ровесник, встретившийся в деревне, догнал их. Йола скривилась, глядя на заплатанную куртку и торчащие карманы, однако мальчуган оказался не по годам серьёзным.
- Здесь нельзя гулять одним... и вообще гулять. Опасно.
Он был так уморительно серьёзен, что девочка не смогла сдержать улыбки.
- Это всего лишь сказки, - беспечно отмахнулся Максим. Сестра перевела насмешливый взгляд на него.
- Кто бы кулером жужжал, Максимчик. У тебя коленки дрожали, когда бабушку слушал...
Дик вышагивал рядом, вертя на пальце брелок в виде перочинного ножика, и рассеянно вслушивался в спор. Ребята углубились в чащу, деревня скрылась за густой зеленью.
- Она говорила так страшно, подвывала, как в том фильме про мертвецов, - начал было оправдываться брат, но увидел, что улыбка сестры стала шире, и огрызнулся: - Ты сама, Ёлка, с открытым ртом сидела.
Йола собралась что-то возразить, но поймала встревоженный взгляд Дика.
   - Это все эти сказки, правда?
Мальчишка пожал плечами.
- Может, и нет. Я и сам здесь часто гуляю. Но мама говорит, мы здесь все свои. А вот чужих лес не любит. Десять лет назад сюда браконьеры приезжали.
- Зверей стрелять - это подло, - дёрнула щекой девочка.
- Только никого они не убили, - сказал Дик. - На следующий же день умотали обратно. В мокрых штанах. Деревня потом неделю воняла.
Йола от таких подробностей состроила гримаску, Максим захихикал; Дик помахал сложенным ножиком.
- А у одного вообще крыша поехала. Его так здесь и бросили, до сих пор где-то шатается.
Смех оборвался. Йола переглянулась с братом: она вспомнила пыльную дорогу на пути к деревне, линялую кочковатую ленту где-то между шумной автострадой и безмятежной сельской глубинкой. Родители пошли на разведку, дети в пикапе остались один на один с жарой и полупустой бутылкой минералки. Внезапно девочка вскрикнула. Максим подавился насмешкой, во все глаза уставившись на нечто, отдалённо напоминающее человеческое лицо: на щеке, прижатой к стеклу, выделялись синюшные вены, зрачки в блеклых глазах плавали свободно, как листья в грязной осенней луже. Потом это исчезло и появилось со стороны Максима, зашлёпало по стеклу ладонями, губы что-то шептали бессвязно и жутко.
Когда вернулись мама с папой, нечто уже скрылось в паутине лесных тропинок, а дети всё ещё старались унять предательски стучащие зубы.
- А кого они там встретили, эти браконьеры? - спросил с любопытством Максим. - Медведя что ли?
Дик снисходительно на него глянул и прокашлялся.
- Ну да, белого. Прямиком с северного полюса. Вам что, не рассказывали?
Йола выпятила губу.
- Ну,... бабушка говорила, что лес проклят и что сюда ни ногой. Но она такая древняя, не знает даже, что такое компьютер! А что за проклятие?
Дик поколебался, потом махнул рукой.
- Да, чепуха. Я сам в него не верю. Говорят, здесь нельзя засыпать.
- А то что? - с напряжением в голосе спросил Максим.
Сестра хихикнула, хотя самой стало жутковато. Слова Дика затронули в сердце какие-то струны, листва зашуршала под ногами резче.
- А то вылезет какая-нибудь тварь из этих твоих комиксов, и...
Максим сказал насуплено:
- При чём здесь комиксы? Ты бы лучше эти свои японские мультики вспомнила. Я их, во всяком случае, не смотрю.
Сестра тут же надулась.
- Мне кажется, нам пора возвращаться, - с тревогой в голосе проговорил Дик. Дети беспокойно огляделись.
Лес вокруг стал совсем диким, тропа расплелась, как коса, на многочисленные тропки. Ветки уже не ласково касались, а цеплялись за одежду, больно хлестали по лицу. Солнце показывалось сквозь просветы крон всё реже. Все чаще приходилось спотыкаться о кочки и замшелые пни.
- Мы и так уже забрели слишком далеко.
Он зашагал обратно. Йола заметила:
- Тебе не кажется, что мы пришли с той стороны? Я по солнцу смотрела.
- Глупая Ёлка, солнце же тоже движется, - сказал Максим просто, чтобы что-то возразить.
Очень скоро они поняли, что заблудились. Вначале безуспешно попытались найти тропу, потом пошли в направлении, указанном Йолой, но бросили это занятие, когда на пути встали непролазные заросли ежевики. Дик даже влез на высокое дерево, но взгляд убегал по пористому зелёному ковру до самого горизонта. Когда просветы между кронами заполнились чернотой, Йола уселась прямо на землю и заявила:
- Никуда я больше не пойду. Давайте отдохнём хотя бы немного.
Максим плюхнулся рядом. Запахивая на себе куртку, он нащупал в кармане сотовый телефон.
   - Как я мог про него забыть! Надо позвонить маме!
   Но после набора номера в трубке послышалось: "абонент временно недоступен или находится вне зоны действия..."
   Дик выудил из кармана сигарету и, под неодобрительным взглядом Йолы, закурил. Он больше походил на затравленного волчонка - по ту сторону глаз плескался страх, а кулаки беспрестанно сжимались и разжимались. Максим верно истолковал причину страха.
- А что будет, если здесь уснёшь?
Дик вздрогнул, дёрнул щекой, взгляд стал осмысленным.
- Ничего. Просто старые сказки. Помогите мне собрать для костра ветки.
Однако Йола заметила, что движения Дика стали порывистыми, а зажечь спичку ему удалось только с пятой попытки.
Через десять минут мир сжался до треска костра, густого тепла и жёсткой подстилки из сухих листьев, щепок и репьёв. Йола уснула сразу. Максим, убаюканный ночным стрекотом цикад и треском горящих веток, клевал носом. Сквозь дрёму он увидел, как в широко распахнутых глазах Дика играет пламя костра, как смялась под напряжёнными пальцами сигарета.
   Равнодушный утренний свет заставил разлепить веки. Подкралась сырость, защипало под рёбрами. Максим приподнялся, с одежды на потухший костёр скатились капельки росы. Зола и угли выглядели старыми и были совсем холодными на ощупь, как будто огонь здесь горел около недели назад.
В стороне раздался крик Йолы:
- С ума сойти! Меня хоть выжимай!
- Зато теперь ты и правда на ёлку похожа, - съязвил Максим, отряхивая штаны. - С нами ничего не случилось?
Дик протирал глаза и озабоченно озирался:
- Ни фига себе не случилось! Вот простужусь в самом начале каникул.... Считайте, что повезло, - он заметно успокоиться. - Осталось только найти обратную дорогу.
- Мама с папой волнуются, - задумчиво сказал Максим. - Всю деревню, наверное, на ноги подняли, они это умеют. Нас сейчас все ищут...
Дик покачал головой.
- Все наши до колик в животе боятся заходить в глубь леса.
- Значит, выберемся сами, - уверенно сказала Йола. - Прикинемся зомби, и... и покажем им, что значит верить старым сказкам!
Вокруг всё застыло, не колыхнулся ни один листок, ни одна травинка. Утро залило деревья холодным свечением, будто над землёй повесили огромную электрическую лампу. Стрелы света пробивались сквозь полог листвы, дробили лес на лоскуты. Словно, пока ребята спали, сменили декорации, и один лес заменили другим - фарфоровым.
Тишина. Птицы здесь, наверное, имеют обыкновение спать до полудня.
Дик вспомнил направление, они двинулись гуськом, перебегая по мокрой земле с одного светлого пятна на другое. По сторонам, из переплетений таинственных растений и паутины, смотрел мрак. Ликующий крик Йолы заставил вздрогнуть.
- Смотрите, следы шин!
В сыроватую землю врезался рельефный след, по сторонам примялась трава, виднелась расплющенная шляпка гриба.
- Повышенной проходимости, - со знанием дела заметил брат.
- Недавно только проехали, - радостно сказала Йола.
- Куда проехали? - уныло спросил Дик.
Йола проследила взглядом и остолбенела. След заворачивал влево, где ощетинились иглами нетронутые кусты.
- Да он один! - добавил Максим, - кто-то проехал на одном колесе, как в цирке?..
- Скорее, прополз, - ещё более убитым голосом сказал Дик. - Я, правда, таких больших змей не встречал...
- Ну, уж нет!
Йола решительно вломилась в заросли. Курточка затрещала под колючками, на голом запястье появилась алая полоса, но девочка с упрямым видом исчезла в зарослях.
- Йола, погоди, - сказал Максим. Но с места не сдвинулся.
Шорох затих. Мальчишки переглянулись, собрались уже было окрикнуть, как закачались кусты, и в близлежащую лужу выкатилась автомобильная покрышка, подняв тучи брызг. За ней гордо прошествовала девочка, отряхивая испачканные землёй руки.
- Ну, что я вам говорила?
- А где машина? - наивно поинтересовался Максим.
- Значит, катили без машины, - беспечно сказала сестра. - Кто-то баловался. Ну, всё, идёмте домой, я уже есть хочу.
- Это не так просто, - хрипло сказал в стороне Дик. - Мы всё-таки попались.
Он смотрел наверх, где сквозь жидкое, почти молочного цвета, небо проглядывало два солнца.
- Где это мы? - услышала Йола свой шёпот. В тишине он прозвучал оглушительно.
Дик заговорил, не отрывая взгляда от фантастического видения.
- Всё-таки правду говорят, в этом лесу нельзя спать, иначе попадёшь в другое место. В страшное место. Хотя мало кто там был. И не все возвращались обратно.
- Отсюда можно как-нибудь выбраться? - в голосе Максима слышались едва сдерживаемые слёзы.
Дик опустил взгляд.
- Это как... вроде продолжение сна, что ли. Все попадают в одно место - в голову тому, кто уснул первым. Или к нему в сон, не знаю, как правильнее. И выбраться оттуда можно только одним способом - убить его, первого. Только тогда можно снова очнуться в нормальном мире.
- А как же тот, кто умрёт? - напряжённо спросил Максим.
- Никак, - пожал плечами Дик. - Он тоже... ну как это? Оживает. Это же вроде как сон. Я, правда, во сне ни разу не умирал, не знаю.
Слова застыли в паутине между стволами. Повисла гнетущая тишина.
- А кто из нас первым уснул? - озвучил повисший в воздухе вопрос Максим.
- Я - только через три часа после вас, - сказал Дик, - держался до последнего, как на войне.
Брат с сестрой уставились друг на друга.
- Наверное, я, - голос Максима прозвучал сдавленно, как будто на шее сомкнулись невидимые руки.
Йола через силу улыбнулась.
- Спасибо, Максимчик, но нет. У меня прямо глаза слипались.
Девочка повернулась к лесу, её взгляд скользил по ровным стволам, словно водомерка по воде. Деревья вытянулись в струнку, будто гвардия перед госпожой, словно в ожидании.
Максим сказал в гулкой тишине:
- Мы найдём другой способ. Он ведь должен быть, правда, Дик? Дойдём до края леса... пусть это будет даже край мира.
Они просто двинулись в неизвестность, без направления: когда изнутри грызёт цель, усидеть на месте просто невозможно.
Максим ойкнул, нога утонула в широком отпечатке, наполовину заполненном водой. Повсюду были следы ног, иногда еле заметные, иногда чётко вбитые в почву.
- Это не мой сон, - сказала Йола, - точнее, не только мой. Здесь раньше... было много людей?
- Наверное, - скупо сказал Дик. - Мать и бабка много рассказывали, только я думал, это сказки. Браконьеры, до них вроде цыганский табор по окрестностям шатался... не знаю, были ли они в лесу. А в войну здесь партизаны укрывались. Говорят, они знали здешний секрет и заманивали в лес немцев. Мой отец, когда мальчишкой был, даже автомат нашёл. Ещё раньше... уж не знаю. Но много здесь народу побывало. Это - факт. Вполне могли столько натоптать.
- Но сейчас - никого, - задумчиво сказала Йола. - Либо поумирали, либо ушли, как те браконьеры.
Дик при этих словах со звериным упорством двинулся вперёд, только затрещали кусты. Максим помедлил.
- Идём, Ёлка. До края леса ещё идти и идти.
Силы говорить остались только у Максима, он вдохновенно вещал, вызывая у сестры слабую улыбку.
- Даже если не найдём край леса, здесь можно жить! Жить как в книжке, дикарями, построить сначала шалаши, а потом большой дом... готовить еду на костре, удить рыбу....
Прошло около трех часов. Были забыты голод и усталость. И было уже не понятно, что трещит - не то ветки снаружи, не то нити, удерживающие разум от падения во тьму.
- Что это?
Максим остановился возле зарослей, среди блестящей травы была заметна одна травинка, особенно прямая. Он схватился за антенну, на пальцах остались следы ржавчины. Мальчик взвесил в руках старый радиоприёмник. Повернул ручку громкости, и дети затаили дыхание.
Максим нервно хихикнул, глядя на застывшую с напряжённым лицом сестру.
- А ты что ожидала? Что он заговорит?
- Да ну тебя!
Йола выхватила у брата приёмник, собралась уже было зашвырнуть в кусты, но радио вдруг ожило. Там что-то тихо-тихо говорили, непонятно на каком языке, но явственно. Голоса пробирал до костей, ощущение такое, как будто ребята поймали волну с того света. Хотя, "тот свет", может быть, был как раз здесь.
- Ты что-нибудь понимаешь? - напряжённо спросил брат. Йола покачала головой. Всё, что она понимала сейчас, это то, что радио заговорило именно у неё в руках.
Девочка дрожащими руками положила приёмник на землю. Голоса в пластмассовой коробке тут же затихли.
Наверное, они уже начали сходить с ума. Вокруг никого живого, но вдалеке иногда мелькали призрачные силуэты, похожие на мотыльков, летающих у фонаря. Они скользили сквозь деревья, все разные и какие-то пугающе-неестественные. Сколько не вглядываясь, дети так и не смогли понять, то ли это обитатели этого мира, то ли петляющий в лучах света туман.
Всё чаще попадались следы деятельности людей. Поляна, полная пеньков со свежей смолой, старый, прогнивший шалаш. Под ногами звякнул медный котелок, неподалёку нашлась ложка, такая тяжёлая, что могла бы сойти за лом.
Дик заметил странный солнечный зайчик довольно высоко на дереве. Слазил, вернулся с пыхтением. В руках его блестел старый компас. Девочка попросила выбросить находку - единственная стрелка неизменно указывала на неё.
   - Хватит, мне все это уже изрядно надоело. Надо еще раз попытаться дозвониться до родителей.
   Йола бесцеремонно сунула руку в карман куртки брата и вынула мобильный телефон. И сразу же раздался телефонный звонок. Негромкий, но все от неожиданности вздрогнули.
   Йола нажала кнопку ответа. Из громкоговорителя послышалось скрипучее вещание:
   - Ты должна сделать это, мы ...
   Девочка в ужасе, как будто у нее в руках оказалась ядовитая змея, отбросила от себя телефон.
- Там дом! - крикнул внезапно Дик.
Деревья раздвинулись, давая разлиться свету. Даже не дом, а его руины блестели рыжеватыми кирпичами; некоторые раскрошились, другие ощетинились острыми, как когти хищников, сколами. По стене карабкался мох, окна и двери зияли провалами. Лучи солнца, попадая в них, замирали, испуганно глядя в темноту. Крыши не было, над стенами сплели руки-ветки деревья, которые беззастенчиво лезли внутрь и торчали из окон.
На крыльце ребята увидели давно остывшее кострище. Рядом валялись ружья, моток верёвки и хищные зубастые капканы.
- Здесь никто не живёт, - сказал безразлично Максим, - пошли дальше...
- Нет! - резко сказал Дик.
В дверном проёме возникла тень. Свет упал косо, и Йола вскрикнула. Максим открыл рот, но не смог выдавить ни звука. Появившийся человек сильно клонился на бок, словно знак вопроса. Удивительно, как он вообще мог ходить - живот разворочен, края раны чёрные и гнилостные, лицо застыло в гримасе ужаса и боли.
Максим и Йола одновременно пискнули. В памяти всплыл душный салон машины, пыльная обочина, тёплая бутылка минералки и заросший волосами безумец, грязные отпечатки на боковом стекле. То же лицо....
Под болотными сапогами хрустнуло ружье, посыпался сор со ступеней. Руки человека потянулись к детям. Не сговариваясь, они побежали. Захлестали по лицу ветки, из-под ног брызнула грязь. Дети ныряли то во тьму, то в свет, как будто бежали по шахматному полю; оборачиваясь, они видели или смазанный светом, или укрытый тенью горбатый силуэт. Вечность спустя, они остановились, чуть не повалившись друг на друга. Дик, выронив ножик, приложил обе руки ко рту и согнулся в кашле. Йола схватилась за его локоть. Макс, тихонько всхлипывая, упал на колени и уцепился за ближнее дерево, как будто собрался при первых признаках опасности за него спрятаться.
- В-вроде убежали, - выдавил Дик сквозь кашель.
- Зачем ты его сюда притащила? - выкрикнул с истерическими нотками Максим.
- Это не я, - девочку всё ещё колотила дрожь, но она нашла силы обидеться. - Я и сама испугалась!
Дик высвободил руку. Поднял с земли палку, его взгляд не отрывался от зарослей, где зашевелились вдруг листья. Максим вздрогнул и зарыдал.
- Я хочу домой!.. Верни меня к маме, слышишь, Ёлка!
- Как, Максимчик?! Я же не супермен из этих твоих комиксов...
Разгорающийся конфликт Дик.
- Есть только один способ вернуться... Я уже говорил... Старый радиоприемник..., мобильник в её руках разговаривает. Да и компас указывает...
Максим с издевкой произнёс, вытирая глаза:
- Может, твоим ножиком?
Йола ойкнула, большими глазами глядя на мальчишек.
   Дик задумчиво посмотрел на девочку и, толи в шутку, толи всерьез, сказал.
- Ножом нельзя, им же и убить можно... в смысле, кровь будет. Помнишь, мы обрыв проходили?.. Можно столкнуть. Там водопад и быстро затянет на дно.
- Она плавать умеет....
Йола потерянно озиралась, взгляд перебегал с одного мальчика на другого. Говорили они так, будто её уже нет, даже не спрашивали - пойдёт ли она, страшно сказать, на... на это. А они всё говорят, с каждой секундой взгляды их становились всё равнодушнее, а голоса дрожали всё меньше.
Йола воскликнула со слезами в голосе:
- Вы ещё этому меня отдайте!
- А что! - воодушевлённо проговорил Максим. И замолчал, испуганно глядя на Дика. Тот сглотнул, бледность пробилась даже сквозь броню хладнокровия. Одновременно пристыжено они посмотрели на Йолу. Девочка спросила:
- Что он тут делает? Да ещё в таком виде! Мы с братом видели его нормальным.
- Как же, нормальным, - буркнул Максим. - Псих!
Дик облизнул губы.
- Н-не знаю. Хотя... он ведь уже раньше был здесь.
Максим спросил сиплым голосом:
- С теми охотниками, ведь верно?
Дик кивнул, не поднимая глаз. Йола попятилась, пока в спину не упёрся ствол дерева. Голос зазвучал на высокой ноте:
- Вы видели его грудь? Они застрелили его, чтобы выбраться из леса. И вы... вы хотите сделать со мной то же самое?
- Ёлка, - Максим поднялся, отряхнул штаны от хвои и протянул сестре руку, - мы найдём другой способ вернуться. Так ведь, Дик?
Дик не ответил, стало вдруг слышно, как колотились его зубы. Секунда - и брат с сестрой увидели то, что увидел он. Сквозь деревья, кусты, выходили со всех сторон фигуры - человеческие, но это облегчения не приносило. Ребята были в ужасе: они не могут быть настоящими, не могут двигаться с такими ранами и уродствами...
Фигуры подступали в абсолютной тишине, под ногами не прогибалась трава, не хрустели листья.
- Посмотри на их глаза! - услышала Йола.
Глаза - единственное живое в этих тенях. Они перебегали с одного подростка на другого, во взгляде читались эмоции, невысказанные слова, даже скорбь. В глазах неведомо как держался разум, словно вода в разбитой чашке.
Призраки остановились, разом, как по команде, плотным кольцом вокруг детей. Впереди тот охотник. Сейчас, в компании себе подобных, он уже не казался таким впечатляющим. Глаза такие же живые, а не подёрнутые плёнкой безумия, как у того, кого они видели из машины.
- Кто вы такие? - выдавила Йола.
В ответ - молчание. Сомкнутые рты и живые взгляды.
- Кто это? - тихо спросил Максим.
- Хозяева леса, - хрипло ответил Дик. - Они все умерли... за то, чтобы другие выбрались отсюда.
- Не просто умерли, - в горле девочки встал комок, она сглотнула. - Посмотрите на эти раны! Их убили свои же товарищи.
- Что они от нас хотят?
- Ждут, - одними губами сказала Йола, - ждут прибавления в своих рядах.
Из ловушки было очень легко выбраться. Вонзить ножик, что валялся у ног Дика, в грудь хозяйки сна, и всё исчезнет, мальчики снова окажутся дома. Вот только Йолы с ними не будет. Будет пустота, тело без разума.
Дик и брат это понимали. Как и понимали, что другого шанса вернуться домой у них, возможно, нет. Плечи ребят сдвинулись, закрывая девочку от оживших кошмаров. Дик отшвырнул ногой нож в сторону.
Охотник шагнул к ним, качнулся и протянул ладонь.
- Ёлка... - тревожно проговорил Максим.
Девочка раздвинула их, без страха шагнула навстречу охотнику, к протянутой руке. Каждый из этих призраков уже познал цену человеческой жизни, шагнул за черту, которую нельзя переступать, каждый был дверью в другой, нормальный мир. Только вот открывалась эта дверь не каждому...
   И тут вдруг Йолу осенило.
- Они меня не тронут! Они хотели сказать об этом по мобильнику, через старый радиоприемник. Я же тоже вроде как хозяйка леса... - Она повернулась к Максиму и Дику с улыбкой на губах, - хотя и несостоявшаяся. Спасибо вам за это.
Руки девочки и охотника соприкоснулись - и мир упал, завертелся где-то внизу, утонул во тьме опущенных век, в полумраке раннего утра и затхлого запаха леса.
   Сквозь треск догорающего костра зевнул Дик. Что-то буркнул себе под нос просыпающийся Максим. Йола знала: им сегодня снился один и тот же сон.
   Конец
  
   ПАЛОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК
  
   Овраг стелился по краешку селения, словно мама-кошка, свернувшаяся вокруг котят.
   Жили в этом селении семьи, в которых было много детей. И один из мальчиков -- наш герой -- полагал, что этот овраг является самым таинственным, самым интересным местом на земле. И не без основания: что ещё может занять маленького пострелёнка в деревне, где три десятка домишек, заборы, грушевые деревья -- но и только.
   Вот почему малыша тянуло к оврагу. Он ходил туда гулять -- когда один, а когда с мамой. И представлял, будто земной шарик на самом деле огромный апельсин, а здесь надрез в его упругой кожуре. Соком были листья, что устилали овражье дно, сглаживая неровности.
   Кто может жить в прошлогодней палой листве, в проталинах зарождающейся весны?
   Наш мальчик, к примеру, откопал там деревянную, с ручками-палочками фигурку.
   -- Привет, -- сказал он. -- Ты кто?
   И получил ответ:
   -- Я человечек.
   Мальчик пожал плечами и сказал:
   -- Что-то ты очень маленький для человечка.
   Человечек как будто бы обиделся.
   -- Я, может, просто мало ел, -- сказал он. -- Обычно я питаюсь землёй. Но сейчас это не земля, а, знаешь ли, хляби от оттаявшего снега.
   Мальчик засмеялся и сказал:
   -- Я буду звать тебя палочным человечком!
   Палочный человечек смотрел на мальчика снизу вверх и хмурил брови, а мальчик разглядывал крошечное, с наморщенным лбом личико.
   -- А из какого сорта древесины ты сделан? -- спросил он.
   --Уж точно не из того, из которого делают зубочистки, -- ответил палочный человечек. Если принимать во внимание его острый язычок, то на зубочистку он как раз был похож больше всего. Или, если угодно, на маленькую шпагу.
   Человечек осведомился:
   -- Ты знаешь, что нашёл меня не просто так, а с определённой целью?
   Мальчик запыхтел, будто паровоз.
   -- Да нет. Я нашёл тебя просто так. Вон там, наверху, на скамейке сидит моя мама, и я вывел её погулять.
   Относительно всего вокруг у малыша имелось своё мнение. Нет, конечно, вопросы "Что?" да "Почему?", как и любой мальчишка, родителям он задавал, но исключительно для общего развития.
   Палочный человечек засопел, но спорить с малышом не стал. С первого взгляда понятно, что перед ним самый упрямый малыш на земле.
   -- Кто же тебя тогда сделал? -- спросил тем временем мальчик. -- Какая-нибудь старая колдунья?
   -- В самое яблочко, -- проскрипел человечек. -- Ты знаешь, что по этому оврагу когда-то текла медленная, важная река?
   Малыш этого не знал, но, чтобы не выглядеть глупышом, важно кивнул. Палочный человечек продолжал:
   -- Водились здесь лягушки, водомерки, комары... на самой глубине, в иле, рыбы, а над водой -- выпи и призраки. А потом пришла колдунья. На том берегу реки она увидела очертания домов и подумала: вот то, что мне нужно.
   -- Что за колдунья? У неё была борода?
   Малыш хихикнул в кулачок, и палочный человечек строго сказал, втайне довольный, что наконец-то сумел увлечь рассказом малыша:
   -- На самом деле здесь нет ничего смешного. Она действительно была стара, и у неё не было детей. Колдунья эта хотела, чтобы река проводила её в последний путь. В общем-то, так и случилось, но прежде она смастерила меня.
   -- Ты был её ребёночком? -- спросил малыш.
   Человечек ответил печально:
   -- Я просто составленный из палочек человечек. Колдунья наказала: "Приведи ко мне малышей, чтобы хотя бы по ту сторону жизни у меня были дети".
   И исчезла под водой. Течением меня вырвало из её рук и прибило к плотине, которая некогда преграждала путь реке. Скажи, вот ты бы полез в воду, чтобы меня выловить?
   Малыш ещё раз изучил палочного человечка: гладкое дерево без коры, палочки-ручки. Сказал:
   -- У меня есть игрушки.
   Человечек сказал:
   -- У детей того времени игрушек не было. Но никто не пришёл. В деревне на той стороне реки жили только лесорубы, а им деревянные куклы не интересны. Так я и лежал здесь, пока река не заболотилась и не пересохла... Когда пришла вторая волна поселенцев и застучали молотки, поднимая обрушившиеся стропила, от реки остался лишь овраг.
   -- Тебя никто ни разу в жизни не находил? -- спросил малыш.
   Палочный человечек сказал:
   -- До тебя никто. Но может, это и к лучшему. Ведь в прежние времена меня никто бы не смог даже взять в руки -- как ты сейчас. Чёрная вода была глубока, и даже свет блуждающих огоньков не доставал до дна.
   Малыш засунул в рот большой палец, что означало глубокую задумчивость. А потом великодушно сказал:
   -- Если хочешь, я заберу тебя домой! У меня соглашение с котом, согласно которому я могу брать его в руки только раз в день, а мне очень хочется почаще держать на руках кого-то живого.
   Палочный человечек как будто сначала не поверил: сморщившись, личико его потемнело ещё больше. А потом осторожно сказал:
   -- Власть колдуньи всё ещё удерживает меня. Я же не привёл ей ни одного малыша!
   Мальчик поворошил ногой листву.
   -- Что там, под этими листьями?
   -- Ил и песок. И скелеты рыб.
   -- Давай, я сделаю вид, что утонул. Мама будет ругаться, если я испачкаю курточку, но зато у меня будешь ты. Мы сможем ходить сюда гулять хоть каждый день -- кроме тех дней, когда у дедушки день рождения, ведь тогда мне надо возглавлять стол. Дедушка всегда говорит, что я там, за столом, самый главный.
   Они решили попробовать. Малыш раскопал яму, стараясь производить как можно больше шума, чтобы мама наверху подумала, что он играет, а не занимается чем-то серьёзным: родители всегда уверены, что серьёзные дела они умеют решать куда лучше малышни. А потом лёг и как смог забросал себя листвой. Наступил полумрак.
   -- Здравствуйте, тётя колдунья! -- сказал малыш. Листья лезли в рот, хотелось кашлять и чихать. -- Я встретил вашего палочного человечка.
   Малыш прислушался, но ничего особенного не услышал. Только недалеко шуршало какое-то проснувшееся от зимней спячки насекомое.
   -- Вы ищете настоящих, живых детишек, чтобы усыновить их, но у меня уже есть мама. Наверное, вам очень одиноко, и я пришёл вас проведать.
   Хотя вся вода ушла давным-давно, слизняки и улитки засохли и превратились в землю, пахло сыростью. Лёжа на спине, малыш рассказывал, что подружился с палочным человечком и как он хочет показать ему свою комнату, познакомить с мамой и дедушкой. Сквозь листья сочился неровный свет. Чтото упиралось под лопатки, и нет-нет да и посещала мысль: вдруг это ведьмины кости?
   И вдруг эти кости разревелись. По-настоящему. Они плакали, тряслись и кололись даже сквозь одежду. А потом возник голос, тихий и робкий:
   -- Ты говоришь о нём, как о моём настоящем сыне.
   Ни жив ни мёртв малыш ответил:
   -- Я думал, он и есть ваш сынишка. Ведь река пересохла, а он до сих пор верно вам служит. Он любит вас! Да и внешне, наверное, похож: такой же тонкий и костлявый.
   Малыш затаил дыхание, выслушивая ответ, а потом завопил, срывая с себя покрывало из листьев:
   -- Тебя отпустили! Отпустили погулять! Только завтра днём мы зайдём проверить твою маму. Она говорит, что к тому времени успеет уже соскучиться.
   Он взял палочного человечка под мышку и принялся карабкаться по склону, даже не позаботившись отряхнуть со штанин песок. А человечек молчал, слушая как под массой древесины, в такт пробуждающейся весны, делает первые осторожные удары сердце. Такое же, как у его нового друга.
   Конец
  
   Сказка про птичку, которую все-все обсуждали
   Жила на свете одна птичка, которая мечтала побывать во множестве мест. Она не была перелётной - перелётные птахи следуют своим инстинктам. Инстинкты, как верёвки, тянут их из одного места в другое, следом за солнцем, за уходящим теплом, прочь от лап мороза, что закупоривает пруды и заставляет дым валить из труб, а пар - изо рта. Это была просто странная птичка. Странная - от слова странница. Сегодня она здесь, завтра там. Потому-то её никто не понимал. Мышка-полёвка спрашивала у ежа: "Чего хочет эта птичка? У неё нет дома, семьи и птенчиков тоже нет". "И в спячку она не впадает", - возмущался ёж и надувал щёки, как свойственно ежам.
   Птичка эта была маленькая, с острым клювом, красной шапочкой и красной же грудкой, с цепкими лапками, которые позволяли ей лазать по коре и доставать из расщелин насекомых. И, в общем-то, ничем не примечательная. Разве что любопытством. Везде ей хотелось заглянуть, со всеми поболтать. Попытаться склевать самую большую гусеницу и посмотреть, кто живёт в тёмной глубокой норе. И так каждый день, каждый день на новом месте. В общем-то, кроме любопытства у неё ничего не было. Даже распорядком дня - и тем пренебрегала.
   Иногда она спала по ночам, укрывшись в густой дубовой листве, поближе к стволу. Иногда, напротив, днём пряталась в высокой траве и дремала там, пока не наступали сумерки. И тогда она просыпалась и с удовольствием проветривала крылья на ночном холодке. Глаза у неё как крошечные икринки, и ночью всё казалось одинаковым и очень чёрным. Чёрные деревья, такие, что не отличишь одно от другого, даже вода - чёрная! Захочешь сесть на травинку, а потом окажется, что это камыш, который так и норовит искупать тебя в пруду. А оттуда смотрит какое-то чудо-юдо, разевает рот и шевелит плавниками.
   "Привет! - чирикает птичка. - Извините!"
   Она зажмуривается, бьёт крыльями и, поднимая тучи брызг, взлетает. Ночью, конечно же, страшно, но ещё и страшно интересно. Неизвестные создания выползают из своих нор, шевелят многочисленными ногами и чистят пёрышки. Летучие мыши кажутся удивительно гладкими, когда касаются тебя в полёте крыльями. Вороны становятся дырами в полотне ночи. Сидит на суку такая дыра в форме ворона, закрывает звёзды, и только по движению клюва можно понять, что это ворон и есть. Птаха проносится над их головами, трепеща всеми пёрышками от страха, а вороны переговариваются хриплыми голосами:
   "Чего эта дневная пигалица забыла в такое время? Это время только для нас, больших страшных птиц, которые знают, что ночные мотыльки самые мясистые, как раз для наших клювов", - проговорил один ворон.
   "И для соловья", - отвечал другой.
   Первый сказал:
   "Я давно ему пытаюсь втолковать, что песни его лучше подойдут к дневной поре или к закатной. Там у него будет более благодарная публика, чем мы".
   Тем не менее право соловья вести ночной образ жизни никто даже не думал оспаривать. Соловей честно спит днём и просыпается от гудения ночных стрекоз. А эта птица - ни то ни сё. И днем глянешь - сверкает своей малиновой грудкой, и ночью надо ей скакать по веткам и ронять на головы спящих семена-вертолётики.
   Третий ворон вмешался:
   "Я слышал, эта же птаха летала вчера в предрассветный час: самый мрачный и тихий, когда даже соловей не решается петь. Самого сыча она напугала так, что тот теперь заикается. Икает, то есть. Вместо "ух, ух" говорит "ик! ик!".
   Вороны замолчали. Только перья, возмущённо топорщась на головах, выдавали их отношение к этой маленькой птице.
   Днём тоже не до сна. Высоко в небе клин журавлей начинает свой полёт. Птичка видит их и захлёбывается от восторга. Такие большие! Такие гордые! Вот бы с ними улететь. Она устремляется вверх, каждую секунду ожидая, что проткнёт клювом облака. Но едва она оставляет позади макушки лесных великанов, как порыв холодного осеннего ветра подхватывает её и сносит прочь.
   Журавли уже далеко. Птаха сидит на верхней ветке осины, провожает их, поворачиваясь то одним, то другим глазом, пытаясь разглядеть, не пойдут ли где на посадку. Вот бы долететь и расспросить обо всём, что видели они в дороге.
   Смену сезонов она видит впервые, и всё, даже самая малюсенькая мелочь, которой не было вчера и которая вдруг настала сегодня, её восхищает. Вода в лужах холодная и сладкая, по утрам она покрывается корочкой льда. Наступает зима. Первый снег в этом году выпадет и сразу почувствует, что природа уже его заждалась. Помурлычет немного, устраиваясь на листьях увядших папоротников, похрустит да уснёт до весны. Вместе с ним уснёт и ёж в своём доме под трухлявым пнём. Ещё до снега у ежа всё готово к зиме. Пол устлан листьями уходящей осени, кладовые набиты ранетками и желудями. Со спокойной душой он укладывается, забывая снять с иголок последнюю партию грибов. В его доме пахнет опилками и сушёными грибами, личинки светлячков ползают по стенам и слабо-слабо светятся, создавая атмосферу уюта и тепла.
   Когда на пень присаживается отдохнуть лесник и раскуривает трубку, старое дерево скрипит до самых корней, паучки отваливаются с потолка и падают ежу в постель, но он в полудрёме только переворачивался на другой бок. Спать ещё долго, и нужно использовать это время с толком. Некогда думать о такой мелкой помехе, как лесник. Даже если он в плечах два аршина. Даже если у него борода до пояса, а пальцы такие, что могут гнуть железо.
   После лесника на пенёк усаживается птичка. Она прыгает, стуча коготками по коре, но ежу уже всё равно.
   "Ты спишь, спишь, спишь?.. - чирикает она. - Выгляни, выгляни, посмотри, какой чудесный снег!"
   Нет ответа. Птичке стало холодно, и она распушила перья. Нигде не осталось приветливо шуршащей листвы, в которой можно укрыться даже от сильного ветра. Деревья стоят голые, как огрызки яблок, и такие же тёмно-коричневые. Только ели остались зелёными, да ещё накинули на плечи снежные косынки, но ели - такие создания, что никого к себе и близко не подпускают. Колючие, ууу...
   Но птичка не унывает. Она прыгает по снежной шапке на пеньке, а потом оборачивается и рассматривает свои следы.
   В это время мимо снова проходит лесник, на этот раз с маленькой внучкой. Увидев птичку, дерзко чирикающую посреди мрачного леса, лесник останавливается. Поглаживая бороду, он говорит девочке:
   - Посмотри-ка вон туда. Видишь? Это очень необычная птичка.
   - Наверное, совсем ещё птенчик, - говорит девочка. - Да, деда? Такая же бойкая, как я!
   - Вовсе нет, - отвечает старик. - Эти птахи выводятся из яиц в середине весны, а живут только до зимы. Так что эта птичка - старушка. И жить ей недолго, до холодов.
   Хотя я лесник, но ни разу не видел, как она откладывает яйца. Но когда сойдёт снег, их можно обнаружить в траве, такие маленькие, как фасолины. А высиживает сироток солнце. Оно растапливает на скорлупе лёд, а потом растапливает и саму скорлупу.
   - Бедная птичка, - расстраивается девочка. - Что она успеет сделать за одно лето? Только чуть-чуть погреться на солнышке.
   Старик смотрит на внучку с хитрым прищуром, а потом показывает на пенёк.
   - Здесь, под корнями, живёт ёж. Ему уже пять лет, это поживший и солидный зверь. У него полный гардероб шляп из шапочек жёлудя, и есть даже одна выходная, из ружейной гильзы, которую я как-то здесь обронил. Но эта птичка видела гораздо больше, чем он. Смотри, какая непоседливая! За день она успевает побывать во множестве мест.
   Девочка взяла старика-лесника за руку.
   - Знаешь, деда! Давай откроем сегодня в какой-нибудь комнате окно да насыплем семян. Может, она заглянет и к нам в гости?..
   А птичка, поддавшись настроению, которое несли с собой порхающие снежинки, кружилась вокруг угрюмых дубовых стволов, беспокоя сон лесных обитателей.
  
  
   Конец
  
   Содержание:
   Шаманы гаражных массивов
   Ночники
   Странные миры
   Заново, как в первый раз
   Королевство котов
   Жёлтая коробочка для адресата
   Стреляный воробей
   По ту сторону холста
   Блуждающие по сну
   Палочный человечек
   Сказка про птичку, которую все-все обсуждали
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
   Гримальди, Франческо Мария - итальянский физик и астроном, изучавший свойства света. Его именем назван лунный кратер.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"