Гулко разносился вдоль стен звук уверенных шагов, тихо позвякивали металлические кольчужные кольца. Придерживая необычно простую, для его положения, рукоять меча Норам быстро шел по коридору Роодоэрааса. Древний дворец в центре чудесного Аборосда, столицы Городама, многие поколения его предков считали своим домом. Норам не мог. Знал что после смерти своего отца, короля Оронда, он сам сядет на белокаменный трон Городама, но не мог привыкнуть к этой мысли. Он вообще не мог думать о смерти отца: тот всегда был эталоном величия и мудрости для принца. Но все в Аборосде казалось ему чужим. Слишком великим чтобы быть созданным простым смертным, в каждом камне чувствовался дух элофов. Даже в названии дворца это чувствовалось: "Роодоэраас" не могло прийти в голову ни одному смертному. Пока скажешь язык отвалится. Как и с любым другим словом из элофского. Хотя все же пару фраз на языке вечных знали наверно почти все в Городаме. Из-за тесных отношений между вечными и городамцами, которые к тому же длились уже многие поколения последних. Хотя сами элофы вряд ли бы поняли бы хоть слово.
Норам большую часть жизни прожил вдали от столицы, в городе Морш на границе с Думурдом. По сути в столице и бывал-то лишь в детстве. Это было заметно, можно сказать бросалось в глаза. Простое и эффективное вооружение и доспехи, которые он почти не снимал. С легким восточным уклоном и без лишних украшений-рюшек которые были в чести в столице. Опять же влияние длинноухих. "Сколько уже поколений Городам воюет с Думурдом. И с Поротром воюет. И с Комкоргом. А когда-то с Новонодом и Мулдолгом, пока эти государства еще существовали. И все из-за длинноухих. Городам единственное королевство которое их поддерживает. А что Городам получил от их Белого Леса? Так ли ценна дружба вечных? Что дали они кроме своих красот?" - думал Норам. Как и все городамцы он вырос на балладах о древних битвах, в которых плечом к плечу сражались смертные и вечные. Сражались и умирали вместе. Длинноухие теряли свои вечные жизни. Подумать только! Как многие жители приграничья Норам видел как умирают в битвах те кто и так бы умер в свой срок. И никогда за всю свою жизнь не видел чтобы умирали элофы. И как многие жители приграничья страстно не любил эловов. - "Что стоят те давние победы, если сейчас Городамцы гибнут, а длинноухие отсиживаются за их спинами? Вечные сражались лишь когда Белому Лесу угрожала опасность. И вовлекли в свою войну Городам. А теперь, когда Городам простирается от моря Рокота на юге и до Заоблачных гор на севере, когда Городам прикрыл собой Белый Лес... Что говорят длинноухие? Что это война между смертными. Почему отец не видит этого? Ведь он сам учил меня что мудрый правитель должен видеть картину в целом!"
Большие, сверкающие от золота и каменьев двери тронного зала распахнулись перед ним, и Норам увидел перед собой отца. Король Городама восседал на своем прославленном троне из белого камня. Сквозь огромные окна в зал обильно лился солнечный свет, у принца уже болели глаза от всего этого блеска. Свет с улицы заставлял сверкать гладкий камень которым был выложен пол и никогда не знавшие битв доспехи гвардейцев, стоявших вдоль стен. Каждый держит в руках обнаженную саблю, что так отличается изгибом и односторонней заточкой от прямых восточных мечей. "Тоже подражание длинноухим. - Думал тогда принц и невольно сжимал пальцы на рукояти меча. - Невозможно сражаться этим легким и гнутым прутиком. Что стоят они без элофовых чар? Переломятся от первого же удара!" Доспехи и оружие были и впрямь исключительно парадными, предназначенными лишь для того что бы всякий кому посчастливилось попасть в Роодоэраас мог оценить богатство и роскошь Городама. Норам не был во дворце со времен когда еще не мог зваться мужчиной и не догадывался что для охраны дворца существует совсем другая охрана, та которую прячут от чужих глаз так же старательно как и выставляют на показ гвардию. Надо сказать что гвардия богатством украшений намного превосходили элофов, но тогда принц считал иначе. Он видел и в этом подражание вечным. Подойдя вплотную к трону Норам преклонил колено и поцеловал морщинистую руку родителя с унизанными перстнями пальцами.
- Рад видеть в добром здравии правителя Городама. - произнес он не вставая с колен. Король крепко сжал его руку своей, а вторую положил ему на плечо.
- Рад видеть живым и здоровым своего сына и рад видеть в нем доброго война. - Король Оронд поднял своего сына и указал на место по правую руку от себя. Нарам почувствовал что все тревоги оставили его: как долго он не видел отца, которого любил и уважал без меры. Слева от трона уже стояли Коргун и Шелаг. Старые друзья Оронда, теперь один командовал армией на границе с Поротром, другой - на море и фактически отражал нападения со стороны Комкорга. "Все командиры армий в сборе, - принц пропустил командующего внутренними войсками, но разве можно обвинять боевого генерала за пренебрежение к генералу почти мирному. - Всех нас срочно созвали в столицу к прибытию элофвского посольства. Я прибыл последним и едва не опоздал." - Норам оглядел двух генералов Городама: оба были одеты в дорогие платья, но чувствовалось что наряды их им не привычны. Принц невольно поблагодарил богов за то что прибыл в последний момент и его не успели нарядить в похожий костюм. От блеска идущего отовсюду у него уже болели глаза.
Двери тронного зала открылись вновь, и вошла процессия элофов. Или вплыла. Их плавные и не торопливые движения завораживали. Все они были высоки и стройны. Одеты в легкие, кажущиеся невесомыми наряды. Они и сами казались необычайно легкими. На них не было и следа той пышной тяжелой роскоши которая была во всем дворце. Но они все равно казались величественными. Как они тогда остановились в центре зала, все разом, как замерли без движения, точно статуи, как это умеют только элофы. На их фоне даже замершие на посту гвардейцы казались непрерывно шевелящимися. Только на одном из них были украшения и те смотрелись на нем немного чуждо. И все они были некогда подарены правителями Городама. Норам узнал в нем Аэнэтэя, который бессменно представлял Белый Лес в Аборосде еще со времен его прадеда. Наверно с тех пор у него еще не одной новой морщинки не появилось, одно слово элоф. Следом за ним шел посол. Было не трудно догадаться о его статусе, у него одного одежда была вышита какими-то листочками, веточками, а на левой стороне груди был бант зеленого цвета.
"И все таки вся роскошь от элофов пошла," - неприязненно думал принц. - "Вон одежда у них из исолка. А его только элофы делают, как делают не говорят, и втридорога продают. У нас в Морше за среднюю меру исолка скакуна выменять можно или меч хороший. Но только очень хороший."
Тем временем посол начал произносить торжественную речь. Многие в Городаме называли речь элофов красивой, напевной. Принц же привык совсем к другим песням: суровым, быстрым, под которые легко шагать строю. Длинные и медлительно-нудные песни звучали и в Морше, в основном на пирах длинными зимними вечерами, но они нагоняли на Норама тоску. Речь элофов тоже. Да и понимать их было трудно: не поймешь даже на элофском говорят или на городамском. Пищат себе что-то. Вот и сейчас так же. Аэнэтэю приходилось переводить-повторять на нормальный язык. Посол оказался не послом, а послицей. Пос... В общем бабой-послом. И опять принц был иного мнения чем большинство городамцев, те бы сказали что элофка прекрасна. Как минимум. И как можно считать красивой этакую жердь? Тощую, с неестественно белым лицом без единой морщинки. Словно статуя. Да и всего того что отличает настоящую статную млодуху - ее знатных форм - не было и в помине. А ведь городамские девицы вовсю ровняются на элофок: голодают да пудрами белятся. Тьфу! Хотя в детстве, когда еще жил в столице, Норам тоже считал элофов идеалом красоты, но это было так давно... Да и было ли вообще?
Когда закончились все торжественные расшаркивания и представления, элофы преподнесли королю подарок. Огромное, выше роста и шире сажени, зеркало. Во всем Городаме не нашлось бы хотя бы в половину похожего. "В истинно элофской манере. Роскошное и бесполезное" - пришло в голову принца. Да еще и волшебное. У длинноухих все всегда было заколдованно. "Что бы в любой момент можно было увидеть дальние земли" - сказали длинноухие и начали как всегда неторопливо и напыщенно-величаво колдовать над зеркалом. Поверхность пошла рябью как на поверхности воды и вместо отражения проступила непонятная на первый взгляд картина. С удивлением Норам признал Аборосд с Роодоэраасом. Но будто с огромной высоты, где летают разве что орлы. На мгновение задержавшись над столицей орел полетел куда-то на восток, сначала медленно потом все быстрее и быстрее. Поверхность зеркала на миг потемнела а потом взорам короля Оронда и его свиты предстала лесная поляна. Казалось что птица села на невысокой ветке. Вокруг поляны росли знаменитые элофские Белые Деревья. Норам когда-то, еще в детстве, засматривался на их изображения в книгах и не мог не узнать эти не большие зубчатые листочки, эту абсолютно белую, если не считать тонких черных полосок, кору, и, конечно же, этих сережек, которых правда сейчас не было видно. Когда-то, еще в детстве, принц обзавелся такой же: тонкая проволочка с нанизанными на них серебряными чешуйками. Он так и не смог избавиться от нее даже когда уже стал воином и носил на шее как подвеску на цепочке, под рубахой что бы ни дай боги не увидел кто. Без сомнений это был Белый Лес.
В центре поляны стоял абсолютно седой элоф. Даже на лице его уже появились морщинки, крохотные, у любого смертного и в детстве уже больше. Казалось, его глаза видели даже сотворение этого мира. Так Норам впервые увидел правителя элофов.
Тогда король вечных поведал о горе их народа. О пропаже нескольких детей Белого Леса. Было известно только что они самостоятельно убежали из под крон элофских деревьев. А потом их след терялся в Городаме. Правитель вечных просил их найти, а правитель смертных обещал сделать все возможное.
Норам отправился в Морш. Опять срочно, всего две луны сменились в дороге обратно. Едва прибыв он поднял всех воинов на поиски. Искал в окрестностях Морша. Отряды ходили вглубь степей Думурда рискуя порвать хрупкий мир с беспокойным соседом. Воины роптали. Даже верные друзья принца бурчали. Элофов не любили, а тут заставили искать их сбежавших деток. Принц и сам ярился, но поиски не прекращал. И нашел.
Забравшись далеко в Думурд отряд принца столкнулся со степняками. Перебили всех, мертвый не выдаст зарвавшихся разведчиков. А потом среди добычи нашелся элофский лук. Длинный, с элофа, лук с короткими степняцкими не перепутать. Узнать историю оружия было невозможно, мертвый не выдаст. С новыми силами Норам ринулся на поиски. Искал другие следы элофов. И находил удивительно острые кинжалы, саблю, стрелы, луки, шкатулку которую ни кто не смог открыть, две непробиваемые кольчуги в которые влезть мог только узкокостный элоф. Возможно другие отряды, в которых не было принца, тоже находили что-то, но ему не говорили. Воинов можно было понять. Любая колдовская элофская вещь цены не имела.
Искал самих элофов. И нашел, конечно же нашел. В стане хана Ргаша. Хан был силен. Это он был избран бирханом в последней войне, он вел в бой орду. Под его рукой была тысяча мужчин, а в степи каждый мужчина воин. Прокравшись в шатер хана Норам зарезал самого Ргаша и выкрал оттуда элофку.
Она была без чувств, опоенная каким-то зельем. Не доверив ни кому из воинов, принц вез ее в своих объятьях. Всю дорогу через степь в Морш он любовался ее ликом. И бледность ее уже не казалась ему не естественной. Она была естественной, для элофки. Лицо не казалось ему застывшей маской, оно было живое: пусть из-за синяка на скуле, мешков под глазами и легких, едва заметных морщинок.
"Отчего так сильно бьется сердце" - отстраненно думал Норам.
Лишь только приехав в Морш принц спрятал добычу в своем замке. Не прекращались поиски, приходили сообщения о том что степь гудит словно улей, а Норам не отходил от постели в которой лежала элофка. Он вспоминал все слова на языке вечных которые знал, выспрашивал у окружающих новые. И дивился их скудности: дюжины слов не наберется. Разве что элофское "моо" знали все. Знали что это ругательство, активно использовали, но не знали что оно значит. Пустоголовыми моо частил принц себя и других. Собрал в ее комнате все элофские предметы, а у изголовья повесил свой талисман-сережку.
Успела смениться луна с тех пор как умер Ргаш, и вот, наконец, прекрасная девушка открыла глаза. Чудесные очи цвета весенних листьев. Она испуганно озиралась, а Норам не мог отчего-то и слова вымолвить. Ему хотелось убедить ее что она в безопасности, что он готов защищать ее от всего света. А изо рта не вылетало ни слова.
- Где я? - Вдруг спросила элофка на городамском. Будто звон колокольчиков. А сама сморщила личико и рукой до горлышка дотронулась. Принц верно истолковав это движение подал ей кубок с вином. На мгновение задержавшись девушка отхлебнула немного и, вновь замерев, прислушалась к себе. Потом радостно и чуть удивленно взглянула на Норама. Позже она расскажет что ожидала обнаружить в чаше все тот же дурман, которым поили ее кочевники. А тогда она сделала еще один глоточек и спросила еще раз. - Где я? Кто ты?
Норам рассказывал ей о том что он принц Городама, о том что она в его замке, о том что ей не чего теперь бояться хана Ргаша - он мертв. А она лишь слабо улыбалась и проговорила: "спасенная принцем". Он говорил ей о том что обязательно найдет ее товарищей. А она вдруг заплакала. "Они все умерли" - сказала она. И он прижимал ее к себе, гладил по волосам, и она роняла слезы ему на грудь. А потом Норам не сдержался и задержав руку у нее на затылке впился поцелуем в ее, такие желанные, губы.
Он был груб, хотя и старался быть ласковым. Она пыталась сопротивлялась, но еще не оправилась от зелья и была так слаба. Уже когда он уходил, она, все так же лежа на кровати сломанной куклой, вдруг сказала: "Все правильно, Ргаш тоже был принцем".
"Я сам все испортил" - понял Норам и вышел из ее комнаты. Гулко, как колокол в столичном храме, било сердце, делая после каждого удара длинную паузу, от чего принц каждый раз задавался вопросом: а пойдет ли оно вновь?
Принц не помнил сколько дней потом неспешно бродил по коридорам замка пугая отрешенным видом его обитателей и сколько провел в винных подвалах. Просто однажды его разбудили банально окатив водой и, оповестив что враг стоит у стен города, вложили в руку меч. Кочевников было много. Потом говорили что больше чем жителей в Морше. Городамцы отважно сражались, но их силы таяли быстро и неожиданно. Один за другим падали замертво защитники Морша. Друзья, соратники. То и дело принц ловил себя на мысли что рядом с ним бьется уже кто-то другой, не тот что был всего мгновенье назад. Вновь и вновь бросался Норам на врага, ища уже в битве того забытья что так и не нашел в вине. Искал, быть может, гибели. И забывался в звоне стали и яростных криках. И почти умер.
Когда стрела пробила его доспех и заставила на мгновение замереть его меч, то принц вдруг увидел поверженных врагов у своих ног, товарищей по оружию в посеченных, покрытых кровью доспехах. И на нем было такое же изрубленное железо. В нескольких шагах перед ним замерли враги, на их лицах страх, ненависть, злоба. И Норам хотел бы вновь поднять украшенный выбоинами и лишившийся кончика меч и вновь нырнуть в пучину битвы как в бурную реку, как в омут, но отчего-то покачнулся и стал падать. Уже подхваченный под руки он видел как бросились в атаку Думурдцы, как заносят они мечи. И вдруг, почти одновременно, застыли и пали наземь. А в сторону кочевников все летели стремительные убийцы с белоснежным оперением, знаменитые элофские стрелы. А потом мимо городамцев скользнула юркая фигурка, до боли в сердце знакомая. Блеснула на солнце быстрая как змея сабля и тут же окрасилась кровью. Плавными и четкими движениями разила элофка кочевников. Будто танцуя в сотый раз выверенный танец. И что-то кричала своим прекрасным голосом, но что принц уже понять не мог. "Оказывается и звон серебряного колокольчика может заглушить грохот боевого барабана" - подумал Норам и провалился в темноту.
Ему снился ее чудесный голос, ее нежные руки. Но он понимал что это не может быть правдой, он помнил что умер. На какой-то миг он очнулся и увидел ее. Она что-то ласково говорила и коснулась чуть его губ своими. А ему все казалось что он умер и попал в рай.
Когда он очнулся в следующий раз, то она и правда была рядом. Ухаживала и заботилась. Была рядом и, как казалось принцу, любила. Не открывающаяся шкатулка легко поддавалась рукам элофки. В ней оказались какие-то снадобья, ими и был вылечен принц. Не просто вылечен, Норам знал что и от меньшего умирают, а он выжил. Видно не просто так ходили слухи о великих врачевателях вечных. (Позже она говорила что у короткоживущих есть лишь коновалы. Еще говорила что магия элофов по большей части не действует вдали от Белого Леса. И что очень переживала хватит ли зелий из шкатулка.) Всего две луны сменилось, а он уже поправился. Конечно, раны еще болели, и прошло еще много времени пока они окончательно перестали беспокоить Норама. Но он чувствовал себя прекрасно. Не в последнюю очередь потому что она была рядом. До новой луны она не позволяла ему вставать с постели, каждый день меняла повязки, мазала чем-то, чем-то поила. Первые дни даже не давала есть самостоятельно, принц тогда правда и не мог.
У нее было чудесное имя - Эллаа.
Наконец элофка позволила ему встать и выйти из комнаты. Жители Морша весьма радовались выздоровлению своего командира и сердечно благодарили ту которая его вылечила. Кто-то даже крикнул: "Опять Вы спасли Морш!" И это была правда. Именно вечная своим танцем и песней (а всем казалось что она именно пела) вдохновляла и вела в бой защитников города. Весь Морш пел в те дни баллады о древних битвах и слагал новые.
Была свадьба и пир на весь город.
А еще Эллаа была беременна. От кого она и сама не знала - вдали от Белого леса не действовала магия вечных. "От меня" - уверенно сказал Норам и после ни разу до самой своей смерти не думал в этом усомниться. Принц хотел найти лучших повитух, но элофка решительно и коротко отказалась. Норам переживал что нет ни каких следов беременности. Сколько времени прошло, а живот еще даже не начал округляться. Но она лишь рассмеялась: "Много ли ты знаешь о беременности у долгоживущих?" (Она ни когда не называла элофов вечными. Говорила что рано или поздно умирают все. Норам не спорил.) Позже живот все же начал раздуваться и принц успокоился. Роды начались намного позже чем положено у смертных. И раньше чем положено у вечных. Но об этом Норам узнал много позже.
Она родила принцу двух замечательных сыновей. Но сама умерла. Когда не выдержав дальнейшего ожидания возле двери Норам ворвался в комнату ему вначале показалось что они просто мирно спят: мать и двое детей у нее на груди. Но дети проснулись когда он вошел, а она нет. Двое чудесных сыновей, они были похожи на Норама во всем, лишь в глазах была зелень лесов, да уши чуть длиннее.
Потом были похороны. Пышные. Очень. Насколько вообще позволял Морш. Ее провожал весь город.
Потом были няньки, кормилицы. Мальчишки отстающие в развитии от смертных сверстников. Попугали они папку изрядно. Позже, но сели. Чуть позже, но заговорили.
Потом было письмо от отца, короткие сборы и срочный отъезд. Еще одна потеря, еще одни похороны. Коронация. И знакомство с элофской родней. Они даже приехали в Аборосд. И привезли попутно, как казалось, и часть Белого Леса. Теперь недалеко от столицы Городама раскинулся небольшой лесок из белокожих деревьев. Всадник такой объедет кругом за пару дней. Норам, теперь король Норам, нередко ездил туда вместе с сыновьями. Сами они бывали там еще чаще.
Отдавая всего себя детям и государству Норам так и не женился вторично.
Говорили что он судил по чести да по совести. Еще он отогнал в глубь степей кочевников, поставил крепостицы вдоль границ. Развивал флот. Отправлял походы в дальние земли. Народ запомнил его как Норама Надежного.
***
Я стар. Очень стар. Для соплеменников. И древний реликт для тех кому принадлежит изначально планета Ноугайа. Для короткоживущих усвишей. На их языке "наугайа" значит "земля". Просто и незатейливо. Мы тоже называли свою родную планету просто Землей. А потом вынуждены были бежать и долго скитаться в космосе пока не нашли подходящую планету. Я знаю мы были не единственными спасшимися с Земли. Были и другие. Кто-то начал отстраивать новый дом на ближайших планетах. Кто-то отправился в дальнее путешествие как и мои предки. Пока космический корабль достиг Ноугайи умерли те кто видел Землю своими глазами. Среди них были мои бабушки и дедушки. Я же родился незадолго до прибытия на Ноугайу. Случалось и многое плохое за время полета. Говорят, раньше наша раса была выше. Вот бы удивились маленькие усвиши! Еще мы полностью лишились волос на теле. Хотя тут нам до усвишей было далеко, но я все равно не могу представить на себе ни единого волоска. Ну кроме как на голове, на голове у меня пышная шевелюра, даже сейчас.
На планете уже жила раса разумных, как раз усвиши. Когда мы прибыли они были натуральными дикарями. У них было оружие и инструменты изготовленные из дерева и камня, а лук был последним достижением науки и техники. Наверно мы могли бы стать для них богами. Не стали. Мы пытаемся быть для них добрым примером, показать им свою культуру. Где-то это удается, где-то нет.
Мы не хотели стать богами и стали использовать их оружием - луками. Мы делали их по другим чертежам и из других материалов. У усвишей были дрянные луки, по нашим меркам, да и сами они жили слишком мало чтобы могли хоть как-то порядочно научиться ими пользоваться. И они считали нас величайшими стрелками, быть похожим на нас стало для них эталоном меткости.
Отношения с усвишами нельзя было назвать спокойными. Как и самих усвишей. Одно время мы воевали. Потом одно племя (точнее оно уже провозгласило себя королевством) встало на нашу сторону. По имени первого короля его называли Городамом. И до сих пор называют. Королевство росло, ширилось, оттеснило соседей. Мы помогали. Под конец лишь технически. Знаниями. От городамцев они легко расходились среди усвишей. Редкие подарки становились для королей из Аборосда колдовскими артефактами. Примерно когда в Городаме стали делать бронзу меня поставили председателем совета. Самый главный можно сказать. Самый длинноухий - как надо мной подшучивали друзья.
Их Наугайа холоднее нашей Земли. И это сказывалось на усвишах: для нас они всегда были мохнатыми неуклюжими толстячками. У них были маленькие круглые ушки, у нас - чуть вытянутые. И усвиши прозвали нас длинноухими. У них был простой, быстрый и грубый язык, а наш казался им необычайно мелодичным и распевчатым. Хотя и похожими во многом на нас: две ноги, две руки и голова. Чуть позже мы узнали что у нас даже могут быть общие дети.
К слову о метисах. У меня два внука наполовину усвиши. Точнее правнуки. Непоседы. Как и усвиши секунды не могут вести себя спокойно. Хотя у усвишей еще хуже: тем постоянно нужно шевелиться. Хоть пальцем дернуть, хоть морду скорчить. А внуки у меня молодцы, быстро растут. Уже вовсю болтают. Правда букву "ч" не произносят - последствие воспитания у усвишей, те ее и не знают вовсе. Но слова не коверкают.
Кричат: "Еловек, еловек". А и ладно. И то не "элоф".