- Вы ждете свою невесту? - спросил меня детский голос.
Я обернулся. Рядом со мной на скамейке сидел маленький мальчик лет пяти-шести и с интересом разглядывал меня. Темно-серое пальтишко и такого же цвета кепочка, залихватски сдвинутая на затылок, из-под козырька торчал курчавый, темный чуб. Два больших синих глаза пробегали по мне вверх-вниз, вынося строгую оценку, пушистые, длинные ресницы хлопали несколько раз в минуту.
Своей следующей репликой парнишка опередил мой вопрос.
- Я сразу догадался, что Вы ждете свою невесту. У Вас вид такой...
(Интересно, какой у меня вид?)
Он помолчал, подыскивая нужные слова.
- Вы какой-то... рассеянный. Сразу видно - влюбленный. Влюбленные, они всегда такие рассеянные. И еще Вы все время смотрите по сторонам. Сразу видно - ждете кого-то. А кого может ждать влюбленный? Конечно, свою невесту. Я угадал? - мальчик с надеждой посмотрел на меня.
Ноги его не доставали до земли, и он постоянно болтал ими в воздухе, руками он опирался на скамейку. Он рассуждал с таким серьезным видом, к тому же, привел столько логических доводов, что я не посмел возразить ему. И вообще, он почти был прав. Я действительно ждал девушку, только она еще не была моей невестой. Вернее, она была моей девушкой, но не была невестой.
Мы знакомы много лет, но встречаться серьезно стали недавно. Может и давно. Кому как покажется... По-моему, нам всегда хорошо, когда мы вместе. Но я таил лишь слабую надежду, что мы когда-нибудь поженимся. Такую слабую, как свеча на ветру, вот-вот погаснет, но пока не погасла, все теплится. Я даже успел сделать предложение, но почему-то каждый раз находились какие-либо причины, мешавшие нам принять окончательное решение.
Я вздохнул.
- А почему Вы такой грустный? - немедленно отреагировал мальчуган в кепочке на мой тяжелый вздох. - Она опаздывает?
Я кивнул головой в ответ. (Что за ясновидящий свалился на мою голову?)
- Ничего, она обязательно придет, вот увидите, и ей очень понравятся Ваши цветы, они такие красивые, - поспешил утешить он меня.
Я держал на коленях маленькую плетеную корзиночку, из которой лез во все стороны букет душистого горошка. Опасаясь, что нежные цветы озябнут на ветру, я прижимал корзинку к себе, стараясь укрыть ее рукавами пальто. (Зима в этом году что-то уж очень холодная...)
- А ты почему не дома, уже темно? - вдруг спросил я мальчика.
- Я здесь со старшей сестрой, она с подругами катается на коньках, во-о-он там, - и он указал рукой в сторону катка, сияющего из далека обилием праздничных фонариков.
Я посмотрел кругом. Яркие разноцветные огоньки горели повсюду: на деревьях, оградах, торговых лотках, в витринах магазинов и, главное, на Рождественских елках, которые можно было увидеть, куда ни глянь.
Люди суетились, бежали по улицам, ныряли в двери кафе, различных магазинчиков и салонов. Они спешили сделать последние покупки, приобрести недостающие подарки, ведь сегодня 24 декабря, канун Рождества! Я же спокойно (нет, только с виду спокойно, а в душе у меня творилась новая французская революция) сидел на скамеечке на Елисейских полях почти в центре Парижа, и ждал...
Мы договорились встречать это Рождество и Новый Год одни, без друзей, во Франции, в Париже, и условились о свидании на Елисейских полях в семь часов вечера. Почему мы не приехали сюда вместе? Все очень просто: я прилетел в Париж первым, чтобы должным образом подготовиться - снять хороший номер в отеле, заказать столик в ресторане, купить подарок. А она должна появиться сегодня вечером, здесь, на этой скамейке, вернувшись из Бельгии, куда ей срочно пришлось отбыть по работе. Такая уж у нее работа... В прошлом году, весной, мы были в Париже и облюбовали эту скамейку. Тут решили встретиться и сейчас.
Я волновался - часы показывали без пяти минут восемь.
Мое волнение передалось парнишке, он заерзал на месте, пытаясь заглянуть мне в глаза.
- А какая она Ваша невеста? - наконец, спросил он, долго пыжась.
- Очень красивая, - я улыбнулся ему.
- Как принцесса? - поинтересовался мой собеседник.
Я засмеялся.
- Да, как принцесса.
- Здорово, - произнес мальчик, и его глаза восхищенно засияли.
Видно, он поверил мне на слово.
- А Вы ее любите очень, очень?
- Очень, очень, очень и даже больше, - подтвердил я.
- А она Вас любит? - не унимался он.
- Надеюсь, - ответил я и снова вздохнул.
Я надеялся, что любит. (Значит, не был уверен?) Иначе, зачем это Рождество в Париже, маленький отель на Монмартре, букет душистого горошка?
- А когда у вас свадьба? - ошарашил меня своим вопросом мальчик.
Его широко раскрытые глаза смотрели прямо мне в душу, заставляя переворачивать в сердце то, что и так с трудом улеглось. Я не знал, что сказать ему. Что свадьбы может вообще не быть никогда? Я и сам не хотел верить в это. Что меня подобный вопрос мучает не один год?..
Когда мы познакомились, она не была свободна. У нее был другой. И я не смел думать о том, что она мне нравится. Затем, мы вдруг сошлись, а мне все время казалось, что я ворую ее у другого мужчины. Она часто говорила о нем, но я тогда еще не ревновал. Только, спустя некоторое время, мне сало казаться, что она стоит большего, а тот, другой, ее не достоин. Я толком не понимал ее отношения ко мне, но никогда не делал попытки уточнить. Я лишь верил, что смогу снискать ее любовь и вырвать ее, пусть не сразу, из рук того, другого. Но, когда я стал понимать, что люблю ее, моя жизнь превратилась в мучение. Я запрещал себе ревновать, теперь уже запрещал. И страдал молча...
- Я думаю, наша свадьба состоится весной, когда кругом будет много-много цветов, и повсюду запоют птицы, - нашелся я с ответом.
Глаза мальчугана так и светились радостью. Кажется, он был счастлив за меня.
- А у вас будет много детей? Вы любите детей? - задал он самый убийственный свой вопрос.
- Да, - прошептал я и обнял мальчика.
Он доверчиво прижался ко мне и удовлетворенно вздохнул. Его интерес был исчерпан.
Я почувствовал, как вдруг защипало глаза, как горячая, крупная слеза пробежала по щеке и остановилась в уголке рта. Ребенок неожиданно отпрянул, словно почувствовал, что что-то не так, и встревожено уставился на меня. А я смотрел на него и, как дурак, плакал, не в силах удержать слез, и, не задумываясь о том, позволительно ли так плакать мужчине...
Разве я мог объяснить ему, что у меня сейчас был бы сын, такой же, как он, или дочь? Разве я мог объяснить ему, что, когда она пришла ко мне испуганная, заплаканная, сказала, что беременна от того, другого, что не хочет этого ребенка, я, дрожа сердцем, ползал перед ней на коленях и умолял оставить ребеночка, родить его? Как я просил отдать его мне? Я так любил ее и готов был любить и ее дитя, пусть даже от другого мужчины. А она боялась, говорила, что мы оба нетвердо еще стоим на ногах, что жизнь плохо устроена. Но я в этот час был готов на все, только бы она не избавлялась от плода... Разве я мог объяснить ему, как я рыдал, переходя на вой, когда она вернулась из больницы и тихо сообщила мне по телефону, что больше не сможет иметь детей? Как она была хрупка и бледна после операции, словно жизнь едва поддерживалась в ней? Разве я мог объяснить ему, что и сейчас, спустя несколько лет, с содроганием вспоминаю этот страшный эпизод и тоскую по несостоявшемуся сыну, или дочке?.. Но я люблю ее, все равно люблю. И с годами моя любовь только крепче. Жаль, что я не смог защитить ее от всего того, что ей пришлось перенести: от страха, от унижения, от обиды, от боли...
Наконец, мне удалось справиться с комком, вставшим у меня в горле, и я сдавленно произнес:
- Я загадал, если будет падать снег в Рождество, мы будем вместе всю жизнь. И еще будем самыми счастливыми людьми на земле...
Мальчик сдвинул свою кепку совсем на макушку и поглядел в ясное, черно-звездное небо. После обернулся ко мне, сочувственно помолчал.
- Поль! По-оль! Идем домой, где ты шляешься?! - неожиданно появившаяся девушка лет семнадцати, в коричневой короткой куртке, подбитой мехом, и белых узких брючках, позвала моего собеседника, который вот ужу целый час не давал мне впасть в отчаяние. Через плечо у нее висели фигурные коньки, связанные шнурками между собой. Одной рукой она поддерживала их на плече, а другой призывно махала брату. Он спрыгнул со скамейки, протянул мне руку. Я пожал маленькую детскую ручонку, только что вынырнувшую из рукавицы, теплую, словно цыпленочек.
- Счастливого Рождества! Желаю Вам много-много снега! - сказал мне серьезно паренек и побежал догонять сестру.
Я взглядом проводил его и посмотрел на часы. Восемь тридцать!
Электронное табло на Эйфелевой башне навязчиво напоминало всему миру, сколько дней осталось до двухтысячного года. Я опустил глаза; и тут, в редеющей толпе показался знакомый силуэт. Меня будто ветром подхватило со скамейки и понесло навстречу.
- Извини, самолет задержали! Ты не замерз? Обычно в Париже не бывает так холодно, - ее слова естественным образом перешли в поцелуй.
От нее исходил такой родной, такой привычный запах, что я с радостью утонул в нем, прижимая ее к себе крепко-крепко.
- Посмотри, что я привезла тебе, - и она, ласково улыбаясь, протянула мне небольшой, округлой формы сверток. Я развернул его... и слезы снова наполнили мои глаза. На ладони у меня бушевала снежная пурга в стеклянном шаре.
- Лучше и быть не могло! Это то, что я так хотел! Спасибо, - и мы опять поцеловались.
Потом мы шли по предпраздничному городу, обнявшись, поднимаясь на Монмартр.
Она несла корзиночку душистого горошка, а я метель в ладони. И медленно-медленно, очень плавно и торжественно нам под ноги опускались первые снежинки...