Рыцарь был немолод. Глубокие морщины частой сеткой покрывали лицо, кое-где пересекаемые старыми шрамами. Но темно-каштановые волосы еще не успели подернуться серебристым инеем седины. Так что вряд ли ему было больше сорока. И шансов на то, что он доживет до седин, почти не было, поскольку жизнь еле-еле теплилась в израненном теле, готовая оборваться в любой момент.
Улива с сомнением покачала головой. Нелегко, ох нелегко вытащить беднягу из лап смерти. Но не это смущало ее больше всего. Главная проблема заключалась в том, что рядом с рыцарем лежал сильно помятый щит со звездой, сжигающей своими лучами ветку омелы. Это был герб знаменитого Вагана, Истребителя Колдунов.
Перед Уливой лежал человек, избравший своей целью уничтожение таких, как она. Самое правильное, что нужно было бы сейчас сделать девушке, это просто повернуться и уйти прочь. К сожалению, людям редко свойственно поступать разумно. Даже молодые лесные колдуньи, мудростью не уступающие седовласым старцам, порой, грешат этим. Улива очень много слышала об Истребителе Колдунов; в основном, о его яростной ненависти к чародеям. Когда она была еще девочкой, Ваган уже носил свое прозвище, и она часто вздрагивала, когда слышала это имя. Но теперь этот прославленный рыцарь лежал беспомощный у ее ног, совсем не такой страшный, каким он ей виделся в детстве. Его сильное тело было изранено копьями, одна стрела торчала в боку, и еще одна - в бедре. Кровавый след тянулся по траве с противоположного конца обширной лесной поляны, указывая, откуда он полз до того момента, как потерял сознание.
Девушке не нужно было смотреть в ту сторону, чтобы понять, что же там произошло. Любой, даже самый слабый колдун почувствует в воздухе ярость только что закончившегося смертного боя. И Улива видела, что ни один из врагов рыцаря не остался в живых. Деревья еще трепетали, продолжая разносить неслышимое уху простого смертного эхо воплей и проклятий, звона оружия и предсмертных криков. А колдунья не относилась к простым смертным. Вот цокот копыт рыцарского коня, вот грозный окрик и насмешливый голос требует остановиться. Вот звон выхватываемого из ножен меча, свист стрел, храп умирающего коня, яростный рев, похожий на звериный рык, глухие удары, треск ломающегося дерева, отвратительный хруст костей, лязг железа, хрипы и стоны, мольба о пощаде, свист клинка и булькающий храп.
Обычное дело - разбойники напали на одинокого рыцаря. И поплатились за это все до единого - восемь неподвижных тел, разбросанных по опушке и по лесу. Но эти восемь для Уливы были не просто разбойники. Именно они шесть лет назад глухой ночью сожгли ее лесную избушку. Вместе с матерью, которая не смогла выбраться на улицу, потому что разбойники предварительно заложили дверь бревном. Сожгли за то, что та отказалась им помогать, отводя глаза стражникам, постоянно охотящимся за этим лихим народом. Сама Улива выжила только потому, что ночевала не дома, а в шалаше на берегу лесного озера. Юной колдунье мечталось уснуть под пение русалок и увидеть вещие сны невиданной силы. Но русалки не пели в ту ночь. А когда она поутру вернулась к избушке, то не нашла там ничего, кроме головешек. Стояла жуткая тишина, молчали почти все деревья, напуганные огнем, и лишь робкая осина тихо кричала голосом матери: "Улива, доченька, помоги-и-и-и!"
Юная колдунья тогда была еще слишком неопытная, чтобы отомстить разбойникам. Все, что она могла - это выследить их и запомнить. И готовить месть. Но то ли разбойники почуяли ее, то ли еще по какой причине, но через неделю они куда-то исчезли без следа. И Уливе волей-неволей пришлось думать о том, как жить дальше.
Пришлось нелегко, но она справилась. Лишь иногда, оказавшись на поляне, где когда-то жила со своей матерью, девушка ощущала глухую тоску в сердце. Она глядела на молодой подлесок, постепенно поглощающий поляну, прижималась щекой к осине и горько плакала, словно наяву слыша крик матери.
Разбойники все-таки вернулись и вернулись на свою погибель. Улива даже была рада тому, что ей не пришлось самой вершить правосудие. Что бы ни говорили, а колдуньи, в особенности лесные, крайне неохотно лишают кого-либо жизни. Кому как не им следовать законам природы, а та, как известно, не терпит бессмысленных убийств. Поэтому у девушки даже не возникло желания взглянуть на мертвых разбойников и насладиться местью. Все равно мать уже не вернешь, а разглядывать лица, пытаясь понять те ли это разбойники или нет, Уливе не было нужды. Колдуны запоминают кого-либо совсем не по внешнему виду.
Неприязнь к врагу своего рода в Уливе боролась с восхищением перед бесстрашным воином, в одиночку сумевшим победить целую шайку разбойников. И, вдобавок, хотя девушка боялась в этом себе признаться, ей определенно нравился облик рыцаря. Пусть молодость Вагана уже прошла, но и стариком его назвать язык не поворачивался. Кто знает, может быть в тот момент, когда Улива все-таки отринула сомнения и склонилась над раненым воином, она подумала об отце, которого никогда не видела.
Дела рыцаря были совсем плохи. Большинство ран не представляли серьезной опасности - кольчуга и шлем выполнили свою задачу. Но одной из стрел удалось пробить защиту и, пройдя меж ребер, зацепить правое легкое. Многочисленные раны на руках и ногах привели к большой потере крови, которая до сих пор медленно сочилась на зеленую траву. Нужно было во что бы то ни стало остановить кровь, а стрелой, торчащей в боку, можно было заняться позже.
Улива села на траву рядом с раненым, положила ему на лоб правую руку, а левую опустила на землю ладонью вниз. Она ощутила, как силы покидают тело рыцаря, как его душа растворяется в воздухе, траве, земле и во всем, что его окружало. "Нет, не уходи!" - мысленно закричала колдунья и, ощутив левой рукой землю, стала тянуть силу, отдавая ее рыцарю. Вдох - и сила втекает в левую руку, выдох - и она вытекает в правую. Вдох-выдох, вдох-выдох. Улива не знала, сколько земной силы она прокачала через себя таким образом. Это было похоже на попытку наполнить водой решето - чем больше туда вливаешь, тем больше выливается. Начала подступать усталость, предвещавшая, что еще немного, и уже больше не удастся черпать силу из земли. Но, наконец, тело раненого стало наполняться жизнью, а душа, помедлив, поспешила обратно. Сделав еще несколько вдохов и выдохов, Улива, наконец, убрала руку со лба рыцаря и открыла глаза. Кровь перестала сочиться, раны затянулись. Лишь две стрелы по-прежнему торчащие из тела раненого и портили общую картину.
Колдунья сначала хотела снять кольчугу с рыцаря, но потом сообразила, что этого ей сделать не удастся. Во-первых, необходимо было как-то приподнять раненого, а во-вторых, что более важно, пробившая кольчугу стрела не позволила бы раздеть рыцаря. Подумав, она задрала кольчугу и подкольчужную рубаху до живота, обнажив внушительные валики брюшного пресса. Затем, просунув под рубаху тонкую руку, колдунья осторожно нащупала место, где стрела вошла в правый бок.
Предстояло довольно непростое дело. Нужно было подчинить себе поврежденные мышцы, расположенные вокруг раны и заставить их делать то, что они, вообще-то, делать не умеют - выталкивать из тела посторонний предмет. Улива сосредоточилась и принялась осторожно массировать пальцами место вокруг раны. Если бы рыцарь в это время был в сознании, то почувствовал бы что-то вроде нервного тика, когда мышцы самопроизвольно сокращаются. Но в нынешнем положении он мог ощущать только боль, потому что даже такой способ вытаскивания наконечников не отличается безболезненностью. Слабый стон сорвался с губ раненого.
- Потерпи, родимый, еще немного! - прошептала девушка, глядя на то, как стрела медленно выходит из раны. Вот, наконец, показался оголовок. Улива тут же ухватила свободной рукой оперение, еще пара мышечных сокращений, и стрела вышла из раны. Колдунья поднесла к глазам наконечник, убедилась, что он не был отравленный и отшвырнула стрелу.
Вторую стрелу Улива вытащила быстрее. Ткани бедра не такие чувствительные, так что можно было особо не осторожничать. Сила земли, щедро влитая колдуньей в раненого рыцаря, не позволяла ранам от стрел кровоточить. Но долго так продолжаться не могло, рано или поздно сила бы иссякнет, и тогда раны откроются снова. Колдовство колдовством, но лечить тоже необходимо. Плохо то, что до избушки Уливы от поляны, где она находилась, не меньше часу ходьбы. Но рыцарь выглядел слишком тяжелым, поэтому ей даже не пришло в голову тащить его на себе. С другой стороны, под открытым небом рыцаря оставлять тоже нельзя. К счастью, выход нашелся, и девушка потратила не так много времени, чтобы до него додуматься.
Она поднялась с земли, вытянулась в полный рост и, подняв голову к небу, издала высокую протяжную ноту. Ее чистый голос разнесся по округе, с готовностью подхваченный лесом. После этого колдунья, изрядно повозившись, сняла с рыцаря доспехи и кольчугу и, опустившись вновь на землю, принялась чего-то ждать. Время от времени она приподнималась и беспокойно осматривалась по сторонам.
Ожидание продлилось недолго. Внезапно раздался звериный рев, и на поляну выскочил крупный медведь. Увидев Уливу, он повернулся и помчался прямо к ней. Как ни странно, девушка ничуть не испугалась, напротив, с радостным восклицанием вскочила на ноги. Похоже, сигнал предназначался именно для медведя. Зверь подбежал к Уливе и ткнулся в нее носом, а она в ответ радостно засмеялась и ласково похлопала медведя по морде. Странно смотрелась эта пара - хрупкая золотоволосая девушка и бурый медведь, ростом ей до подбородка. Но некому было удивляться подобному чуду, так как единственный живой человек в это время лежал без сознания.
Наконец медведь обратил внимание на раненого. Он оставил Уливу, подошел к рыцарю и глухо зарычал. Глаза сузились, пасть приоткрылась, показывая огромные клыки.
- Стой, Мокрый Нос, не трогай его! - окрикнула медведя девушка. - Он мне не сделал ничего плохого, и вообще, он не выглядит злодеем.
Но, похоже, у медведя были свои представления о злодеях, поскольку рычание не прекратилось. Правда, зверь все-таки послушал колдунью и отошел от раненого.
- Ну что ты, что ты, - успокаивала медведя девушка, ласково теребя его за уши. - Не бойся его, он ведь даже двигаться не может. Еще более беспомощный, чем ты, когда я тебя нашла. Сделай одолжение, помоги его донести до дома.
Медведь перестал рычать, но продолжал недовольно коситься на рыцаря. А Улива гнула свою линию:
- Ну не будь злюкой, сделай это ради меня. Просто если он умрет, то мне будет жаль его. А ты ведь не хочешь, чтобы мне было грустно?
Мокрый Нос повернул голову, взглянул в глаза девушки, потом снова посмотрел на лежащего рыцаря, и, вздохнув, прямо как человек, покорно протопал к раненому. Оказавшись рядом с ним, он прилег, подогнув под себя лапы и ожидающе уставился на Уливу.
- Вот и умница, вот и молодец! - обрадовалась она.
Теперь предстояло затащить рыцаря на спину зверю. Могучий воин и вправду оказался очень тяжелым, так что пришлось изрядно потрудиться, чтобы это сделать. Пока Улива пристраивала рыцаря на медведе, последний нетерпеливо ерзал, явно порываясь помочь колдунье. Но она все время успокаивала его, так как прекрасно понимала, что тут требуется аккуратность, совсем не присущая зверю.
Наконец, рыцарь оказался лежащим животом вниз поперек спины Мокрого Носа. Улива заставила медведя осторожно встать, поддерживая при этом рыцаря, чтобы тот не свалился. Можно было трогаться.
- Все, Мокрый Нос, пошли. Только аккуратнее! Смотри, чтобы он не соскользнул. И не тряси его, иди осторожнее.
Медведь послушно побрел вперед, неторопливо переставляя косые лапы. Уливе все равно приходилось поддерживать раненого, чтобы он не соскользнул со спины зверя. Но умное животное прекрасно понимало, что от него требуется, поэтому особого напряжения сил от девушки не требовалось. Единственное, что ей не нравилось - это неизбежная тряска при ходьбе. Рыцаря, в его нынешнем состоянии, эта тряска могла просто убить. Сила земли все еще держала раны закрытыми, но любой толчок мог открыть их снова. А времени, чтобы закрыть их еще раз, у Уливы бы уже не оказалось. Так что оставалось лишь надеяться на силу самого рыцаря.
Дорога казалась девушке бесконечной, кусты и деревья, словно бы сговорившись, старались попадаться на пути как можно чаще. Хотя тут Уливе нужно было винить саму себя, потому что она сама специально поселилась в самом глухом уголке леса. Солнце неторопливо ползло к горизонту, тени удлинялись. Заемные силы рыцаря подходили к концу, бессильно свисавшие руки стремительно холодели. Мокрый Нос начал беспокойно оглядываться, видимо, чувствуя, что еще немного, и на его спине будет мертвое тело.
И все-таки они успели! Потратив на дорогу почти два часа, колдунья и медведь с рыцарем на спине добрались до избушки еще до того момента, когда побагровевшее солнце коснулось края небосвода. К тому времени Ваган сделался совсем холодным, но еще дышал. Задыхаясь от усилий, Улива втащила раненого в избушку и уложила на лежанку. Мокрый Нос остался снаружи, с любопытством просовывая морду в дверной проем. Внутрь идти он не решался, поскольку знал, что хозяйка не любит, когда звери начинают шастать по избушке.
В жилище колдуньи кроме лежака, покрытого шкурами, еще имелся очаг, рядом с которым были аккуратно сложены небольшие поленья. Посреди избушки стояло два маленьких и один большой чурбан, заменявшие стол и стулья. Вдоль стены, примыкая к лежаку, шла широкая скамья. В одном из углов примостилась деревянная кадка с водой, а рядом с ней - пара закрытых бочонков. К дальней от двери стене были приделаны две длинные полки. Пучки трав, несколько глиняных горшков, плошки, кружка, какие-то узелки и еще куча всякой другой мелочи непонятного назначения были аккуратно разложены на этих полках. Под потолком, по совместительству выполнявшему роль крыши, висели куски вяленого мяса и несколько сушеных рыбин. Пола как такового не было, лишь прямо на земле лежал тонкий слон опилок и бурой хвои. Окна также отсутствовали - свет в жилище проникал через щели в стенах. Как ни странно, даже при наличии этих, довольно крупных щелей, воздух в хижине оставался неподвижным, даже если деревья снаружи шумели от порывов ветра.
Слегка отдышавшись, Улива принялась разводить огонь в очаге, представлявшем собой сложенные друг на друга крупные камни. Дымохода не было совсем, вместо него в стене, рядом с очагом, имелось небольшое отверстие. В любом другом жилище это бы привело к тому, что дым полностью заполнил избушку. Но тут все произошло по-другому. Первая робкая струйка дыма деловито направилась в отверстие в стене, даже не делая попыток уйти куда-то в сторону. Дрова в очаге занялись мгновенно, как будто политые маслом, клубы дыма стали подниматься вверх и тоже послушно удалялись в отверстие, буквально, протискиваясь наружу. При этом внутри совсем не ощущалось запаха костра. Судя по всему, при устройстве очага, да и всей избушки, дело не обошлось без чародейства.
Подойдя к полке, Улива выбрала несколько пучков с травами, выдернула оттуда по паре сушеных стебельков и отложила в сторону. Потом взяла плотно завязанный полотняный мешочек, развязала его, и высыпала часть содержимого, представлявшего собой какой-то бурый порошок, в одну из плошек. Завязав мешок обратно и отставив его в сторону, колдунья добавила в плошку какой-то корешок. После чего вернулась к очагу, прихватив эту плошку вместе с отобранными стебельками.
К тому времени дрова уже вовсю пылали, выбрасывая снопы искр, мгновенно уносящиеся наружу через дыры в стене. Улива поставила на землю плошку, положила рядом травы и принялась придирчиво отбирать поленья, сложенные рядом с очагом. Остановив свой выбор на двух - березовом и дубовом - колдунья добавила их в очаг, положив сверху. Новые поленья занялись так же стремительно, как и предыдущие. После этого Улива взяла плошку и присела на корточки таким образом, чтобы очаг оказался между ней и лежанкой. Из уст ее зазвучал какой-то заунывный мотив, пальцы мелкими щепотками начали бросать порошок в огонь. Пламя тут же заплясало, словно забившись в конвульсиях. Разноцветные всполохи расцветили огонь, языки задрожали, рванулись вверх, но тут же опали, как будто наткнувшись на невидимую преграду. Из дверного проема раздалось глухое рычание медведя, внимательно следящего за действиями колдуньи. Видимо, Мокрому Носу не нравилось происходящее.
Улива продолжала свое дело не обращая внимание на недовольство зверя. Под заунывное пение порошок, щепотка за щепоткой, отправлялся в огонь. Постепенно всполохи перестали расцвечивать пламя, оно стабилизировалось в странной куполообразной форме. Дым куда-то исчез, и лишь горячий дрожащий воздух продолжал тянуться в дыру. В тот момент, когда пламя приняло такую форму, колдунья подхватила из плошки корешок и швырнула его в огонь, выкрикнув какое-то непонятное слово. Корешок взорвался с легким хлопком, едва влетев в пламя и даже не успев упасть на горящие поленья, рассыпавшись при этом снопом ярких искр. Огонь, снова дрогнув на мгновение, окрасился в зеленый цвет. Всполохи, вызванные взорвавшимся корешком, тут же потухли, но пламя так и оставалось зеленым.
Колдунья, прекратившая пение, зашептала что-то под нос, не отрывая при этом взгляда от огня. Опустевшая плошка легла на землю, рука потянулась в сторону, нащупывая травы. Не глядя на них, Улива размахнулась и кинула все стебельки в огонь. Сухие травы, как ни странно, отнюдь не вспыхнули как порох. Очутившись прямо в сердце пылающего очага, они лишь скручивались, будто маленькие змейки и курились сизыми дымками. Уходя вверх, эти дымки сплетались между собой в причудливом танце, образуя струю дыма, похожую на скрученную из волокон веревку.
Вместо того чтобы, как и раньше, уйти в отверстие в стене или же подняться к потолку, струя зависла над пламенем, и, словно поколебавшись, змеей поползла к лежанке. Добравшись до неподвижно лежащего рыцаря, она прикоснулась к его лицу и расползлась по нему, образуя что-то вроде призрачной маски. Колдунья даже не повела бровью - она неотрывно смотрела в пламя и продолжала шептать. Ладони ее при этом были разведены в стороны, словно держали большой горшок. Солнце к кому времени уже зашло, и потому единственным источником света в избушке было изумрудно-зеленое пламя очага, придававшее лицу Уливы жутковатый оттенок.
Несколько секунд ничего не происходило, даже медведь перестал рычать. Лишь зеленое пламя плясало в его хищно прищуренных глазах, да мышцы перекатывались под мохнатой шкурой, выдавая нервное возбуждение. И вдруг из горла рыцаря, разметавшегося на лежанке, вырвался тяжелый хрип, перешедший в отрывистый кашель. Его изогнуло дугой, пальцы заскребли по лежанке. Кашель никак не хотел прекращаться, даже наоборот, он все усиливался. Раненый, задыхаясь, хватал ртом сизый дым, окутавший лицо. Назад же из его уст вырывался воздух, окрашенный в черный цвет. Чернота тут же исчезала, бесследно растворяясь в дымовой маске. Рыцарь корчился на лежанке, заходясь в жутком кашле, беднягу просто трясло, руки вцепились в рубашку на груди, словно пытаясь разорвать ее вместе с грудной клеткой. Лицо его, из мертвенно-бледного, приняло землистый оттенок. Улива же продолжала свое нашептывание, и лишь мелкая дрожь скрюченных пальцев, да сведенные в напряжении плечи говорили о том, что ворожба ей дается совсем не легко.
Сложно сказать, сколько это продолжалось. Для Уливы время перестало существовать, весь мир для нее сосредоточился в зеленом пламени, выдавливающем сизый дым из сухих стеблей. Медведь же не ведал времени, а для рыцаря, чей почти потухший костер жизни колдунья наполняла сейчас силой огня, существовало лишь два понятия, ставшие сосредоточием всего на свете - жить и дышать! Он барахтался в трясине смерти, почти скрывшую его, он выплевывал противную тину, мешающую дышать. Словно бы чьи-то нежные, но сильные руки, помогая, тащили его вверх, словно бы чей-то голос призывал бороться дальше, а зеленые глаза смотрели требовательно и, одновременно, умоляюще. И Ваган рвался, вновь ощутив взявшиеся откуда-то силы.
Кашель не прекращался, но черные комочки воздуха все реже и реже вырывались изо рта рыцаря. И вот, наконец, они перестали появляться совсем; в ту же секунду кашель отпустил раненого. Он тяжело задышал, лицо порозовело, по-прежнему закрытое маской сизого дыма. Улива прошептала еще несколько слов, и, внезапно повысив голос, произнесла какую-то фразу и хлопнула в ладоши. В то же мгновение дымящиеся стебли травы вспыхнули яркими огоньками, струя сизого дыма освобожденно рванулась вверх, растворяясь в воздухе. Зеленое пламя распалось на несколько красных языков, тут же радостно заплясавших над поленьями. Над очагом вновь появился обычный дым, потянувшийся в дыру. Сизая дымка еще некоторое время висела в воздухе, но быстро исчезла.
Улива устало поднялась на ноги. Огненная ворожба отняла у нее все силы, девушку качало, будто пьяную. Вернувшись к полкам, она взяла горшок, снова набрала каких-то трав, зачерпнула в горшок воды из кадушки и поставила его на один из камней очага. Присев на чурбак, служивший стулом, она, с безучастным лицом, принялась следить за водой. Зеленые глаза лесной колдуньи устало смотрели в огонь, набрякшие веки размыкались с трудом. Как только вода забурлили, девушка встала, и пучок трав в ее руке опустился в горшок. Подождав пару минут, Улива схватила краем юбки горячий сосуд и перетащила его на большой чурбан. Теперь нужно было ждать, пока отвар немного остынет.
Мокрый Нос, которому, похоже, надоело просто наблюдать за происходящим, решил напомнить о себе, издав просительное мычание. Улива, словно только сейчас вспомнив о его присутствии, удивленно взглянула на него.
- Ой, совсем про тебя забыла! - всплеснула она руками. - Ты тут все время и простоял? Сейчас, сейчас, мой хороший, ты сегодня заработал награду.
С этими словами Улива в очередной раз подошла к полке с припасами и вытащила откуда-то из дальнего угла берестяной туесок, закрытый крышкой. Увидев туесок, медведь издал причмокивающий звук и принялся нетерпеливо перебирать лапами. Переступить порог он по-прежнему не решался. Девушка улыбнулась.
- Ага, сладкоежка, знаешь уже, что тут мед. Сейчас, вынесу тебе.
Сняв крышку, Улива направилась наружу. Однако, Мокрый Нос явно не собирался ее выпускать, загородив своим мощным телом весь проход и нетерпеливо вытянул морду к туеску.
- Но-но! - Улива легонько шлепнула медведя по носу. - Внутри есть я тебе не дам, измажешь тут все. Вот вынесу на улицу - там и лакомься.
Мокрый Нос с явной неохотой отошел на несколько шагов. Но стоило Уливе выйти наружу, как он мощным прыжком очутился перед ней. Опустившись на задние лапы, он сел на землю, словно собравшийся вкусно пообедать человек. Его глаза жадно поблескивали в сгустившемся сумраке. Девушка звонко рассмеялась.
- Тебя хоть сейчас за стол, только салфетку завязать да нож с вилкой в лапы. На, держи свой мед.
С этими словами она протянула туесок облизывающемуся медведю. Тот подхватил его обеими лапами и, довольно ворча, сунул морду внутрь. Девушка некоторое время смотрела на аппетитно чавкающего зверя, укоризненно покачала головой и вернулась в избушку, притворив за собой дверь.
С лежанки по-прежнему доносилось тяжелое дыхание раненого рыцаря. Девушка подумала, что неплохо было бы снять с него одежду. Раньше этим заняться было некогда, а сейчас у Уливы почти совсем не оставалось сил. Но она сделала над собой усилие, и, усмехаясь, принялась снимать одежду, пропитанную грязью и кровью. Закончив раздевание, Улива накрыла рыцаря теплыми шкурами.
Только после этого она вернулась к горшку с отваром, который уже достаточно остыл. Налив отвара в глиняную кружку, Улива села на лежанку и, приподняв голову раненого, принялась аккуратно поить его. Рыцарь несколько раз поперхнулся, но выпил все. Потом колдунья наполнила кружку еще раз, и успокоилась только тогда, когда он опустошил ее снова.
После этого она убрала кружку, накрыла тряпицей горшок с отваром и, хорошенько укрыв рыцаря шкурами, прилегла на краю ложа, спиной к раненому. На ее лице, освещенном пылающими углями очага, проступило задумчивое выражение. Глаза смотрели куда-то вдаль, сквозь огонь. Веки девушки становились все тяжелее, она моргала все медленнее, пока, наконец, глаза не закрылись совсем. К тому времени рыцарь задышал ровнее, попав в такт с легким дыханием Уливы. Все затихло, лишь потрескивание догорающих дров да сонное ворчание медведя на улице примешивалось к звуку дыхания спящих людей.
***
Луч солнца, скользнув через щель в стене, упал на лицо Вагана. Несколько минут рыцарь продолжал лежать неподвижно, но, наконец, веки дрогнули, и глаза открылись. Ваган тут же зажмурился и попытался закрыться рукой от слепящего солнца. Однако рука отказалась его слушаться. С удивлением он обнаружил, что ему трудно даже пошевелиться, что объяснялось необычной слабостью во всем теле. Ваган попытался повернуть голову и осмотреться, но даже это движение удалось лишь отчасти и от слепящего солнца не спасло. Поэтому все, что он увидел - это яркие пятна. Волей-неволей пришлось снова зажмуриться.
За неимением возможности оглядеться, Ваган попытался восстановить в памяти все, что с ним произошло. Он вспомнил, как ехал по лесной тропе, внезапный окрик из чащи, свист стрел, ярость, туманящую сознание и страшный бой одного против нескольких противников. Словно отдельные картинки перед его внутренним взором проплывал умирающий конь и трусливо пятящиеся разбойники, отступающие перед его внезапным натиском. Вагану повезло, что они растерялись и потому не сразу догадались взять его в кольцо. В окружении восьми вооруженных копьями противников у него бы не было ни единого шанса. Разбойники же думали сначала расстрелять его издали стрелами, не сообразив, что щит, шлем, кольчуга и доспехи служили рыцарю хорошей защитой. Они поняли свою ошибку только в тот момент, когда Ваган, вломившись в кусты, где засели разбойники, ударом меча поверг одного разбойника, а второму обрубил наконечник копья. И тут они совершили очередную ошибку, решив, что раз стрелами рыцаря не взять, то нужно наброситься на него с копьями, сбившись в кучу. К сожалению для них, подобный маневр требует изрядного умения действий в строю, которому неоткуда было взяться у лесных грабителей. Поэтому, когда они попытались изобразить что-то вроде ощетинившейся копьями фаланги, рыцарь бросился вперед, обрубив наконечник одного копья, а другое отведя в сторону щитом. И схватился накоротке, прорвавшись к разбойникам. Еще трое врагов пало, а остальные снова убежали.
За эту очередную победу Вагану пришлось заплатить несколькими болезненными ранами на руке, закрытой кольчугой лишь до локтя и на спине, куда ударило копье, частично пробив кольчугу. Не смертельно, но двигаться стало труднее, кровь же потихоньку начала сочиться сквозь одежду. Враги, поняв, что столкнулись с очень опасным противником, стали гораздо осмотрительнее. У них не было доспехов, как на рыцаре, и потому они могли воспользоваться преимуществом в скорости. Четверо оставшихся в живых разбойников разделились по двое и попытались зайти с двух сторон. Расчет их был прост - двое копейщиков одновременно атакуют с разных сторон, в это же время двое лучников из-за их спин пытаются поразить рыцаря стрелами. Как бы при этом тот ни повернулся, он всегда подставлял под удар слабо защищенную спину. А в случае осложнений у разбойников всегда был шанс убежать, пользуясь своей скоростью.
Но Ваган был не дурак, и тоже знал о том, что ему тяжело тягаться в скорости с разбойниками. Следовательно, когда именно разбойники его окружат - это был лишь вопрос времени. Но он, в отличие от них, понимал еще одну вещь: отсутствие доспехов у разбойников делало их уязвимыми для стрел. Да, конечно, у Вагана не было с собой лука, но зато они были у убитых разбойников. Потому, подобрав один из луков, он принялся ждать, прислонившись спиной к ясеню, тем самым хоть частично закрывая себя с одной стороны. Лук он держал в левой руке, вместе со щитом. Благодаря этой хитрости разбойники не видели лука, и потому шли спокойно, не таясь. Когда лучники послали первые стрелы, только тогда Ваган бросил щит и меч, натянул лук и пустил стрелу в одного из копейщиков. Подошедший слишком близко тот стал легкой добычей и рухнул замертво, пронзенный насквозь.
И тут удача изменила воину. Лучник, оказавшийся лицом к лицу с Ваганом, понял, что ему уже нечего терять, и следующая стрела, за которой потянулся рыцарь, предназначена для него. И потому, вместо того, чтобы попытаться скрыться, он, хладнокровно прицелившись, выстрелил сам, опередив на секунду Вагана. И не промахнулся. Стрела, ударив прямо в грудь рыцаря, пробила кольчугу и пронзила правое легкое. Но разбойник слишком рано обрадовался своей победе. В горячке боя рыцарь даже не заметил насколько тяжела его рана. Он почувствовал острую боль в груди, но ему помогла задержка дыхания перед выстрелом. Сжав зубы, он натянул тетиву и пустил стрелу в разбойника, вскинувшего руку в победном жесте. Лучник так и упал на землю с поднятой рукой.
И только когда Ваган выдохнул, острая боль пронзила его. Рыцарь повалился на колени, роняя лук. Сзади раздался торжествующий крик - это два других разбойника обошли ясень и увидели, что их противник почти повержен. Дзинькнула тетива и новая стрела клюнула сзади в незащищенное бедро. И эта новая боль, как ни странно, притупила старую. Захрипев, Ваган схватил меч и щит, рывком вскочил на ноги и повернулся лицом к бегущему копейщику. Все плыло перед глазами, земля качалась под ногами, но он заставил себя поднять такой тяжелый щит и, сделавшийся неповоротливым, меч. Видимо, вид его был в этот момент страшен, потому что разбойник, почти добежавший до рыцаря, замешкался, теряя драгоценные мгновения. Впрочем, его можно понять. Не каждый день встречаешься лицом к лицу с человеком, только что уложившим в одиночку шестерых, и который прет на тебя несмотря на то, что из его груди торчит стрела!
Этих мгновений Вагану хватило, чтобы отработанным движением срубить наконечник копья. Враг, увидев, что он остался без оружия, повернулся спиной и попытался убежать. Но воин, озверевший от крови и боли, сумел в рывке, отозвавшемся по телу новым приступом дикой боли, достать кончиком меча ноги убегавшего. Разбойник рухнул на землю, завопив от ужаса. Перекатившись на спину, он взмолился о пощаде, но Ваган, которого лишь ярость продолжала удерживать от липкого омута беспамятства, коротким взмахом меча оборвал его крики.
Последний разбойник то ли был слишком глуп, то ли наоборот слишком смел, но не убежал, а попытался достать рыцаря из лука. Видимо, пример другого лучника ему показался удачным. Вот только в этот раз у Вагана был щит, и потому стрелы бессильно отскакивали в сторону. Понимая, что еще немного, и сознание оставит его, воин попятился назад к ясеню - туда, где лежал брошенный лук. Догадавшись о намерении Вагана, лучник счел за благо не состязаться с воином в точности стрельбы, а просто удрать. Семь мертвых тел даже самого тупого заставят задуматься о бренности собственной жизни. К несчастью для беглеца, в той стороне не было сколь-нибудь серьезных укрытий, и потому, когда в руке рыцаря очутился лук, спина убегающего разбойника представляла собой прекрасную мишень. Ваган целился тщательно, собирая все оставшиеся силы, так как понимал, что больше выстрелить не сможет. И когда стрела сорвалась и ушла вдогонку за беглецом, рыцарь покачнулся и выронил лук. Глаза заволокло красным туманом, и только короткий вскрик, с трудом прорвавшийся сквозь звон в ушах, подсказал ему, что стрела нашла цель.
Дальше воспоминания были отрывочны и смутны. Ваган помнил, что подобрал свое оружие и куда-то пошел, шатаясь. Лишь мысль о том, что нельзя останавливаться, билась в голове. Потом он, кажется, все-таки упал, не в силах встать, пытался ползти на четвереньках. Очень мешала стрела в груди, цеплявшаяся за траву и причинявшая невыносимые муки. Потом он все-таки потерял сознание.
Дальше же было совсем смутно и непонятно. В какой-то момент ему казалось, что он ест землю, смешанную с прелой листвой и корнями трав. Даже помнил этот странный, немного затхлый запах. Всплыло какое-то странное видение, как будто бы, из груди его выросли десятки маленьких пальчиков, которые, обжигаясь, тащили прочь из тела неведомо как туда попавший пылающий уголь. Затем было равномерное покачивание земли, почему-то оказавшейся теплой и мохнатой. И это покачивание сменилось на непреодолимую силу, засасывающую куда-то в ледяную трясину. Он помнил, что замерзал, что тепло выходило из него. И потом - какая-то женщина, помогшая ему выбраться из трясины. Ее внешность ускользала из сознания, он запомнил лишь светлые волосы и зеленые глаза. И еще, что она пахла каким-то дымом. А потом все куда-то исчезло.
Вагана больше всего волновал вопрос где он находится. Его последнее четкое воспоминание относилось к разбойникам, потому резонно было предположить, что его взяли в плен. Может быть даже связали, чем и объясняется неподвижность.
Размышления рыцаря были прерваны упавшей на лицо тенью. Наконец-то у него появилась возможность открыть глаза. Первое, что он увидел, было лицо молодой женщины в обрамлении длинных золотистых волос. Или же они ему показались золотистыми в ореоле солнечных лучей - этого Ваган сразу определить не смог. Взгляд зеленых глаз из под слегка нахмуренных тонких бровей был серьезным. Увидев, что рыцарь разомкнул веки, она улыбнулась и произнесла певучим голосом:
- С добрым утром, сударь. Вы сейчас еще слишком слабы, чтобы разговаривать. Лучше еще поспите, но сначала я Вас покормлю.
Ваган хотел было протестовать против того, чтобы его кормили как беспомощного младенца, но не смог. Лишь слабый звук сорвался с его губ. Женщина звонко рассмеялась, видимо, поняв что он хотел сказать.
- Увы, к Вашему сожалению Вам придется смириться с тем, что некоторое время Вас будут кормить с ложечки. Можете считать что Вы - мой пленник.
Увидев, как он вздрогнул при слове "пленник", Улива снова догадалась о мыслях рыцаря и поспешила успокоить:
- Не беспокойтесь, я не имею отношения к разбойникам. Они полегли все до одного. Вы вольны уйти, когда захотите.
Но, вспомнив о состоянии Вагана, тут же поправилась:
- Точнее, когда сможете.
Рыцарь успокоился. Но все-таки он нашел в себе силы задать один единственный вопрос, чуть слышно прошептав:
- Кто Вы?
Тень набежала на лицо Уливы. Губы дрогнули, взгляд ушел в сторону.
- Меня зовут Улива. А кто я такая...
Последовала пауза, в ходе которой хозяйка хмуро смотрела куда-то вдаль. Затем она с вызовом глянула на рыцаря.
- А кто я такая - узнаете скоро сами!
И отвернулась, оставив его терзаться в сомнениях.
Улива выполнила обещание и, принеся плошку с бульоном, принялась кормить рыцаря, придерживая его голову. Покончив с бульоном, она сходила за отваром, оставшимся в горшке, и, несмотря на слабые протесты Вагана, заставила выпить горьковатую жидкость до дна, сказав, что это быстрее восстановит его силы. После этого рыцарь вновь провалился в сон.
Улива присела на край ложа и принялась задумчиво смотреть на спящего Вагана. Лицо его разгладилось, боль уже не сводила судорогой мышцы, спокойное дыхание мерно вздымало широкую грудь, укрытую шкурами. Он был красив, как может быть красив сильный зрелый мужчина. Улива боялась себе в этом признаться, но рыцарь ей нравился. Даже несмотря на то, что смыслом его жизни было уничтожение подобных ей. Даже несмотря на значительную разницу в возрасте. Хотя, последнее, пожалуй, было довольно легко объяснить. Девушка никогда не видела своего отца, мать ей не рассказывала о нем, но в душе ее с детства поселилась не оформившаяся тоска по сильной и, вместе с тем, ласковой руке, способной оградить от всех неприятностей окружающего мира. А Ваган оказался очень близок к этому образу. Потому, стоит ли судить бедную девушку за то, что она не смогла устоять перед ним?
Вместе с тем Улива прекрасно понимала, что стоит рыцарю узнать, кто она такая, и вряд ли что-то сможет удержать его от того, чтобы собственноручно не отвести ее на костер инквизиции. Единственное, что ей оставалось, это бросить избушку сразу же, как только Ваган достаточно окрепнет, чтобы обойтись без посторонней помощи. Но сейчас об этом совсем не хотелось думать.
***
Ваган проснулся снова через несколько часов. Солнце уже не било в лицо через щели, да и сил немного прибавилось, так что он смог оглядеться. Увиденное его здорово разочаровало. Наверное, каждый мужчина мечтает очутиться в замке прекрасной принцессы, сделанном из белого мрамора, с золотой крышей и хрустальными стеклами. С другой стороны, Ваган уже достаточно пожил на свете, чтобы разочароваться в принцессах. Слишком часто они были всего лишь бездушным дополнением своих прекрасных замков.
Уливы нигде не было видно, и рыцарь расстроился еще больше. Ему вспомнилось прикосновение ее руки, когда она приподнимала его голову, и чувство благодарности наполнило его. Ему вдруг подумалось, что принцесса вряд ли бы стала собственноручно кормить раненого. Она скорее поручила бы это служанкам, впрочем, как и весь уход. Тут Ваган вдруг заметил, что полностью раздет. Интересно, она сама его раздевала? И где его доспехи и оружие?
Только сейчас раненый сообразил, что его каким-то образом перетащили с той злополучной поляны. Разумеется, у него даже в мыслях не было, что это сделала зеленоглазая девушка. Ваган прекрасно отдавал себе отчет в том, что даже сильному человеку трудно было бы перетащить раненого рыцаря куда бы то ни было, чего уж говорить о хрупкой девушке. Следовательно, дело не обошлось без участия мужчины.
Мысль о мужчине вызвала у Вагана неудовольствие. Рыцарю было совестно в этом признаться, но ему совсем не хотелось, чтобы Улива оказалась замужем. Ничего не поделаешь - здоровый мужской эгоизм. И потому, Ваган заставил себя считать, что девушке помогал отец или брат. Исходя из этого, рыцарь предположил, что девушка была дочерью лесника. Это объяснение ему пришлось по душе еще и потому, что сводила к минимуму возможность существования мужа. О других вариантах думать не хотелось совсем. И уж конечно, на месте Вагана вообще никто не смог бы даже предположить, что Истребителя Колдунов станет спасать лесная колдунья.
Рыцарь недолго лежал в одиночестве. Вскоре послышался звук шагов, скрипнула дверь и в избушку вошла Улива. В руках она держала меч Вагана и его щит, помятый в бою. За то время, пока рыцарь спал, девушка успела сходить на место боя и подобрать оружие. Увидев, что он проснулся, Улива смутилась и принялась оправдываться:
- Я подумала, что, наверное, Вы очень дорожите своим оружием.
Ваган был растроган. Наверное, каждый знает, как важен для воина меч, но лишь единицам известно, что для рыцаря нет ничего важнее его щита с гербом. Меч можно купить или заказать новый, но потерять щит - это величайший позор. Теперь рыцарь должен был благодарить девушку не только за спасенную жизнь, но и за сохраненную честь.
- Спасибо! - дрогнувшим голосом слабо произнес Ваган. - Теперь Вы можете просить от меня что угодно, даже умереть за Вас!
Улива смутилась еще больше, опустила взгляд и молча сложила принесенное железо в угол. Наступила томительная пауза. Ваган был еще слишком слаб, чтобы разговаривать, а девушка прекрасно понимала, что любой разговор неминуемо сведется к вопросу о том, кто она такая. Она не желала лгать отважному воину, но еще меньше хотелось говорить правду. Достаточно произнести одну фразу, и лицо рыцаря исказится гримасой презрения. Еще утром Улива убрала подальше пучки трав, коренья и склянки со снадобьями. Так что пока можно было не слишком беспокоиться по этому поводу. Однако долго так продолжаться не могло, и девушке прекрасно это понимала. Но совсем не хотела думать об этом.
Снова покормив раненого, даже и не пытавшегося скрывать, что ему нравится такое внимание, Улива удалилась куда-то по своим делам. Рыцарю не оставалось ничего другого, как погрузиться в ленивую дрему. Он плыл во власти грез, представляя себя верхом на боевом коне, прорывающимся сквозь строй врагов, бесчисленных как саранча. Вот он вырывает из их рук несчастную пленницу, оказавшуюся Уливой. Быстрый конь несет их обоих, сзади слышен топот погони, зеленоглазая красавица, сидящая на шее коня пугливо оглядывается назад и всякий раз встречается взглядом со своим спасителем и теснее прижимается к его груди. Ветер свищет в ушах, кровь бурлит в жилах, взбудораженная бешеной скачкой, а сердце замирает от близости трепещущего тела девушки. Ветер развевает длинные золотистые пряди ее волос, бросая их на лицо Вагана. Но он не делает никаких попыток убрать их, вдыхая запах ромашковых лугов и утренней росы. И молит всем сердцем, чтобы это продолжалось вечно.
В конце концов погоня отстает, и конь постепенно замедляет бег. Седоки молчат, глядя вперед. Вагану страшно не хочется ехать дальше, но почему-то он знает, что у него нет другого выхода. И скачка продолжается. Улива, похоже, тоже что-то понимает. Она уже не так тесно прижимается к рыцарю и не оглядывается. Волосы ее больше не развеваются по ветру, так как она перекинула их на грудь. Ощущение чего-то плохого все приближается и приближается. И вот Ваган видит вдали окраину темного, мрачного леса. Рыцарь почему-то ненавидит этот лес, и все-таки он твердо знает, что девушку нужно оставить именно там.
Наконец, они останавливаются на краю, в тени поросших мхом исполинских дубов. Тень от этих деревьев закрывает солнце, слышен таинственный шепот листвы. Ваган не понимает этого шепота, однако знает, что деревья гонят его прочь. Конь недовольно храпит, но всадник твердой рукой удерживает животное на месте. Улива внезапно оборачивается. Взгляд ее изумрудных глаз, горящих сейчас каким-то непонятным светом, серьезен и печален. Она явно хочет что-то сказать, но продолжает хранить молчание. Несколько мгновений лишь шелест листвы да скип деревьев нарушают торжественную тишину. Даже конь, словно почувствовав состояние седоков, замер.
Улива, тяжело вздохнув, отводит глаза и соскальзывает с коня на землю. Ваган, недолго думая, тоже выпрыгивает из седла и берет ее за руку. Она не сопротивляется, но взгляд ее был устремлен на лес.
- Мне нужно идти, - произносит она, не оборачиваясь.
- Но почему? - горестно спрашивает Ваган, хотя сам уже знает ответ.
- Потому что мы из разных миров. Ты принадлежишь бескрайнему светлому полю, а я - темному лесу. Нам не суждено быть вместе.
Улива пытается освободить руку, однако Ваган не пускает. Она снова смотрит на него, и рыцарь видит слезы в зеленых глазах.
- Неужели ты не понимаешь? - восклицает девушка. - Лес не может быть полем, а поле - лесом. Либо лес вытесняется полем, либо поле зарастает лесом. Они могут соприкасаться, как сейчас, но всегда будут враждебны друг другу.
Ваган ничего не отвечает, лишь безмерная печаль переполняет его сердце. Наконец, он выпускает руку девушки из своей.
- Я буду помнить тебя всегда, - шепчет Ваган.
- Я тоже не смогу забыть тебя. Прощай, прощай навсегда.
Она поворачивается к нему спиной и, не оглядываясь, идет к лесу. Деревья взволнованно шумят, будто приветствуя ее. Спина Уливы прямая, она движется с достоинством королевы, входящей в свои владения. Перед самым ее лицом густые заросли вдруг раздвигаются, образуя коридор, устланный павшей листвой. Девушка ступает в него, и тут же ветви опускаются, скрывая ее фигуру от Вагана.
Ваган колеблется. Он непроизвольно делает шаг вперед, и тут же недовольный гул проносится по лесу. С дубов срывается листва и мелкие сучья, и все это летит в лицо рыцарю. Одновременно полевая трава под ногами становится жесткой и цепкой. Словно бы лес гонит прочь наглого пришельца, вздумавшего похитить его сокровище, а поле не хочет выпускать то, что принадлежит ему. Улива права, им не суждено быть вместе.
Ваган бросает последний тоскливый взгляд на чащу, в которой скрылась девушка, поворачивается спиной к лесу и вскакивает на коня. Тот радостно ржет, без всякой команды разворачивается и несется прочь. Подальше от этого странных и страшных деревьев. Туда, туда где свет и простор, где вольный ветер развевает гриву. И не понять ему всадника, чье сердце навсегда осталось на той опушке.
***
В этот момент Ваган проснулся. Сердце все еще сжималось от тоски расставания, перенесенного во сне, а сознание уже вернулось в избушку. Было уже темно, лишь слабый лунный свет, пробивающийся сквозь стены, проникал в жилище. Ваган с облегчением осознал, что прощание с Уливой оказалось лишь сном. И тут же поймал себя на том, что он слишком остро реагирует на возможность расставания с этой, в общем-то, совершенно незнакомой ему девушкой.
В лунных отсветах Ваган разглядел хозяйку, свернувшуюся клубочком в углу, на подстилке из веток и травы и накрытую шкурой. Лица видно не было, лишь волосы странно поблескивали в мертвенно-бледном свете. Кругом стояла пронзительная тишина, даже ветра не было слышно. Рыцарь, постоянно имеющий дело с чародеями, готов был поклясться, что в воздухе ощутимо витал запах магии! Первым его побуждением было вскочить, схватить меч и выбежать на улицу, выискивая неизвестного колдуна. Но, увы, сейчас он даже не был уверен, что сможет сесть без посторонней помощи. Так что оставалось лишь лежать и надеяться, что ничего страшного не приключится.
Время шло, и, к облегчению рыцаря, все было спокойно. Ваган уже начал склоняться к мысли, что у него слишком разыгралось воображение, когда вспомнил про сон. Ох не простой это сон, совсем не простой! Не навеян ли он разлитой в воздухе магией? И если да, то насколько он правдив, и что означает? Впрочем, привыкший считать колдовство изначально лживой сущностью, рыцарь тут же отринул версию о правдивости сна. Однако оставался другой важный вопрос: откуда в этом месте магия? Кто или что является ее источником? И имеет ли хозяйка какое-либо отношение к ней?
Впервые в Вагане зашевелились нехорошие подозрения. Он припомнил, что Улива уклонилась от ответа на вопрос о том, кто она такая. И вообще, как-то странно выглядит живущая в лесу одинокая девушка. То, что избушка стоит одна, посреди леса, рыцарь уже не сомневался. Его ухо за все время бодрствования ни разу не уловило знакомых звуков человеческого поселения: собачьего лая, крика петухов, конского ржания, человеческой речи и тому подобного. Зато скрипа деревьев и пения ветра в кронах было в избытке. И еще: запаха прелой листвы, который проникал через щели жилища. Ваган уже отбросил свою первоначальную версию о том, что Улива была дочерью или женой лесника. Ни один отец не оставит свою дочь ночевать наедине с мужчиной, пусть даже тяжело раненым. Про мужа и говорить нечего. К тому же хозяин просто обязан был навестить раненого, оказавшегося у него на попечении, а рыцарь так и не увидел никого, кроме девушки. Так что, скорее всего, она была тут полноправной и единственной хозяйкой.
С другой стороны, Улива держала в руках щит Вагана и, следовательно, видела нарисованный на нем герб. Рыцарь не отличался завышенным самомнением, но отдавал себе отчет, что его имя и герб хорошо известны среди колдовского племени. Поэтому трудно было заподозрить Уливу в том, что она, будучи колдуньей, захотела его спасти. Уж скорее бы прирезала на месте.
Оставалась, правда, возможность, что Улива, являясь чародейкой, решила его вытащить из лап смерти руководствуясь какими-то своими, совершенно непонятными и далеко идущими соображениями. Правда, даже представить себе, что это могут быть за соображения такие, Ваган не мог, сколько ни силился. Во всяком случае, не настолько серьезные, чтобы из-за них колдунья могла рисковать быть раскрытой.
Изрядно промучившись над этими загадками, Ваган решил до поры до времени плюнуть на свои сомнения. Во-первых, он все равно в данный момент не смог бы ничего сделать, а во-вторых, зеленоглазая девушка успела слишком глубоко запасть ему в душу, чтобы он мог спокойно думать о ней, как о возможной чародейке. Ну не хочется, чтобы она была таковой и все тут! В любом случае, дальше будет видно что к чему.
Успокоившись на этом, Ваган повернулся на бок, спиной к стене, и, закрыв глаза, тут же уснул. И потому не видел, как в щели той самой стены, от которой он отвернулся, появился странный глаз с мутным пятном вместо зрачка. Глаз жадно смотрел на мирно спящего рыцаря, раздавалось какое-то тихое причмокивание и шипение. Вагану было неведомо, что буквально в нескольких сантиметрах от него, за стенкой, сложенной из тонких бревен, стоит голодный вурдалак. Он пришел издалека, почуяв пролитую кровь, нашел на злополучной поляне убитых разбойников. Но вурдалакам не нужны трупы, им требуются живые. И потому этот кровосос не смог удержаться и двинулся по следу колдуньи и медведя, ведомый только ему видимым следом страдания раненого. Ослабленные люди, неспособные оказать сопротивление - самая желанная цель этих тварей. Но вурдалаку суждено было лишь ронять слюну, глядя на такую близкую и, вместе с тем, такую недоступную добычу. Та самая магия, которую почуял Ваган, не позволяла созданию ночи ворваться в избушку и наброситься на спящих людей. И потому кровопийца лишь стоял у стены, бессильно пританцовывая в мертвенном лунном свете. В конце концов вурдалак убрался прочь, поняв, что добыча ему не по зубам и догадываясь своим слабым умишкой, что если колдунья проснется, то его мертвая жизнь тут же прервется.
***
Ваган проснулся в очередной раз, когда день уже вовсю вступил в свои права. Слышалось разноголосое щебетание птиц, стрекотание кузнечиков, доносился аромат цветов и нагретой земли. И еще ноздри будоражил запах варящегося мяса, смешанный с дымом костра. Лишь подумав про мясо, раненый тут же почувствовал зверский, сводящий с ума голод. Рот мгновенно наполнился слюной, пустой желудок забился в спазмах. Сглатывая слюну, рыцарь решил, что, похоже, его дела идут неплохо, раз прорезался такой волчий аппетит. К сожалению, еду никто не спешил нести, так что пришлось молча терпеть муки голода. Не к лицу воину выказывать слабость.
От нечего делать Ваган стал размышлять о том, сколько же он провел без сознания, прежде чем очнулся в первый раз. И только тут ему вспомнилось о полученных ранах, и он решил их проверить. Опасливо приподняв шкуру на груди, раненый обнаружил полностью затянувшийся рубец. Осторожно потрогав его пальцем Ваган не почувствовал ничего. Лишь когда он надавил сильнее, появилась небольшая тупая боль. Никакой повязки не было, поскольку необходимость в ней отсутствовала. Обнажив бедро, рыцарь также увидел лишь рубец.
Нда, похоже, он умудрился проваляться не меньше недели, а то и больше, так как глубокие раны не зарубцовываются за пару дней. Так что зверский голод был совсем не удивителен. Ваган с содроганием вспомнил стрелу, торчавшую у него в груди и снова потрогал грудь. Ему было прекрасно известно, что стрела пробила легкое, и помнил ту боль, с которой каждый вдох отдавался по всему телу. А сейчас ему дышалось легко и безболезненно. На всякий случай он вдохнул поглубже, ожидая пронзительной боли. Нет, ничего не было, лишь словно что-то тупое немного мешало в правом легком. И Ваган принялся наслаждаться непередаваемым счастьем человека, избежавшего лап смерти и идущего на поправку. Что ни говори, а как же прекрасно жить!
Будто в дополнение к его светлым мыслям открылась дверь, и вошла Улива. Не описать того восторга, какой испытал Ваган, когда увидел ее свежее румяное лицо. Ну что может быть прекраснее, когда ты чувствуешь, как к тебе возвращаются силы, а рядом находится такое очаровательное создание? В эту минуту он напрочь забыл все свои ночные сомнения.
В руках у девушки было старое деревянное долбленое ведро с веревкой вместо ручки, все перепачканное землей и сажей. Оно резко контрастировало с обликом зеленоглазой красавицы. Ваган озадаченно уставился на грязное ведро, силясь понять его предназначение. Улива, перехватив его взгляд, как-то особенно ехидно усмехнулась. Подойдя к лежанке, она поставила ведро и произнесла:
- С добрым утром! Надеюсь, Вам хорошо спалось? Очень рада видеть, что Вы уже способны шевелиться.
- Спасибо, сон был хороший, а пробуждение - еще лучше, - отвечал рыцарь. - Не описать, как я счастлив снова ощущать радости жизни. Например, присутствие прекрасной девушки.
С этими словами Ваган взял ладонь Уливы в свою и ласково улыбаясь посмотрел ей в глаза. Рыцарь решил не терять даром времени. Ну и что, что она ему годилась в дочери? Ваган все равно оставался прославленным воином, по которому вздыхали очень многие дамы, как знатные так и простолюдинки. И допустить, чтобы его сердце в присутствии Уливы начинало биться чаще, а ее сердце рядом с ним - нет, он, как настоящий мужчина, просто не мог.
Девушка не стала выдергивать ладонь и не отвела взор. Однако выражение ее лица стало уж совсем насмешливым, ясно давая понять, что мысли доблестного рыцаря для нее секретом не являются. Она слегка наклонила голову и произнесла:
- Сударь, завтрак еще не готов. Перед тем же, как Вы поедите, нужно Вас немного помыть, а то я так и не успела еще смыть с Вашего тела кровь и грязь. Однако, еще раньше, было бы неплохо дать Вам возможность удовлетворить кое-какие естественные надобности. Можете использовать вот это, - Улива показала на принесенное ведро. - Если у вас не хватит сил, то я могу помочь.
Вагану страшно захотелось куда-нибудь провалиться. Чтобы не видеть этих зеленых глаз, которые смеялись над самонадеянным рыцарем. Грязным, раздетым, слабым настолько, что еще неизвестно, сможет ли он сам справить нужду! И, тем не менее, распушившим хвост при виде юбки. Так что щелчок по носу он получил вполне заслуженно.
Улыбка Вагана стала какой-то кривой. Внутренне он проклинал Уливу за то, что парой фраз та умудрилась совершенно испортить очарование утра. Он освободил руку девушки и отвел взгляд. Что ни говори, а хозяйка права - определенные потребности у него в данный момент имелись. Желудок рыцаря довольно давно не принимал ничего твердого, так что с этой стороны проблем не было. Но вот жидкостями его поили, поэтому, волей-неволей, а ведро использовать придется. Рыцарь досадливо скрипнул зубами и произнес:
- Спасибо, я сам справлюсь. Не могли бы Вы на время выйти?
Улива в ответ сделала невинное лицо и сказала:
- А чего Вы боитесь? Я же все равно Вас мыть буду.
И добавила, игриво подмигнув:
- Да и раздевала-то Вас я.
Ваган покраснел как вареный рак. Возразить было совершенно нечем, но согласиться и сдаться - это не в его правилах. Нет уж, хоть что-нибудь он сделает сам! Лучше сдохнуть, чем такой позор!
- И все-таки я прошу Вас выйти, - в голосе рыцаря прорезались упрямые нотки.
- Воля ваша. Но если что - позовите, непременно помогу, - кокетливо заявила Улива, явно забавляясь ситуацией. Ваган подождал пока она не удалилась, и лишь после этого, скрипя зубами, потащился к краю ложа.
Когда хозяйка вернулась, он уже лежал на спине, тяжело дыша. Даже простейшие действия полностью обессилели его. Тем не менее он был горд за себя, радуясь тому, что уже хоть что-то может сделать самостоятельно. Не пристало рыцарю полностью зависеть от женщины.
Но он никак не прореагировал, когда Улива отбросила в сторону шкуры, закрывавшие нагое тело рыцаря и принялась обтирать его мокрой тряпицей, смоченной в теплой воде. От воды пахло какими-то душистыми травами, аромат этот странно бодрил дух и тело. Девушка, ничуть не смущаясь пикантности ситуации, полностью обтерла Вагана, ворочая его словно бревно. Лицо ее ни разу не дернулось, словно бы такое происходило каждый день. Правда, при этом она старательно отводила взор, избегая глаз рыцаря. Лишь закончив процедуру и снова накрыв его шкурами она взглянула ему в лицо.
Улива не улыбалась, напротив, она была очень серьезна. Многое было в ее взоре, много такого от чего сердце рыцаря, вскружившего голову не одной прекрасной даме, внезапно дало сбой. В груди разлилось дразнящее тепло, поднялось к горлу и вдруг стало трудно дышать. Хотелось лишь смотреть в эти зеленые озера и тонуть в них глубже и глубже. Но было кое-что еще - сковывающее поверхность изумрудных омутов, словно лед и не дающее провалиться с головой. В глубине ее взгляда проступала какая-то безнадежная обреченность, пополам с горем.
Вагану вспомнился недавний сон. Было чувство, что сейчас он повторяется вновь. Рыцарь, поддавшись порыву, протянул руку и схватил тонкое запястье Уливы, словно бы пытаясь удержать ее, сделать то, что ему не удалось во сне. Боже, как же ему хотелось защитить ее от всех опасностей этого жестокого мира, подарить ей радость и спокойствие! И не ведал Ваган, что он и был ее главной опасностью. Потому-то и не понял, почему Улива с такой грустной усмешкой посмотрела на руку, сжавшую ее запястье.
- Не пристало великому рыцарю делать то, о чем потом придется горько пожалеть, - произнесла она и отдернула руку.
- А я, кажется, не делаю ничего предосудительного, - возразил Ваган.
- Делаете. Только не подозреваете об этом.
Оставив рыцаря гадать над смыслом этих слов, Улива отвернулась и снова удалилась.
Вернулась она с дымящейся миской в руках, из которой шел потрясающий аромат наваристого мясного бульона. Ваган мигом забыл обо всем, кроме зверского голода. Хозяйка, увидев его нетерпеливый взгляд, понимающе улыбнулась и в этот раз не стала кормить его с ложки, а отдала миску. Голодному рыцарю пришлось подождать еще несколько томительных мгновений, прежде чем она сходила за ложкой. И лишь после этого Ваган набросился на еду.
На вкус похлебка оказалась еще лучше, чем по запаху. Небольшие кусочки мяса были обильно приправлены сочными стеблями, корешками и листьями неведомых трав. Мясо раненый тоже не смог узнать, но у него сложилось убеждение, что это какая-то дичь. Улива, чтобы не смущать Вагана, отвернулась и принялась что-то перебирать на полке.
Рыцарь ел едва не давясь горячим варевом. Вообще-то, благородным людям не пристало жадно поглощать пищу, словно грязным животным, но попробовал бы кто-нибудь другой испытать подобный приступ голода, и он бы точно не осудил за это Вагана.
Наконец, плошка опустела. Раненый с сожалением отложил посуду в сторону и перевел глаза на Уливу. Та в ответ лишь развела руками:
- Вам нельзя много есть. После еды кровь уходит в живот, а у Вас ее итак было потеряно слишком много. Так что лучше потерпите.
Словно в подтверждение ее слов Ваган почувствовал, как на него накатывает слабость и сонливость. Прошло совсем немного времени, и он в очередной раз погрузился в дремоту.
Проспал он недолго, и как только открыл глаза, ему снова подали обед. И снова он, поев, провалился в сон, который также продлился совсем немного времени. Так продолжалось до самого заката, когда багровое солнце наполнило щели избушки кровавыми отблесками. К тому времени раненый успел поесть и поспать пять раз, и потому голодные спазмы его уже не мучили.
Когда сумерки поползли по земле, карабкаясь вверх по стенам, Улива зажгла лучину. Между ней и рыцарем тянулась неловкая пауза. Дело в том, что в одно из пробуждений Ваган попытался заговорить с девушкой о том, кто он такая и чем занимается, но та сразу же замкнулась и стала ограничиваться лишь односложными замечаниями.
Улива закрыла дверь, задвинула засов, и в избушке не осталось другого света, кроме пламени лучины. Отсветы слабенького огонька, дрожащего от малейшего движения воздуха, таинственно заплясали на стенах. Хозяйка вытащила откуда-то прялку, установила ее на скамью и принялась прясть. Сидела она при этом боком к рыцарю, и ему был хорошо виден ее тонкий профиль. Ваган любовался пальчиками, ловко скручивавшими нитку и наматывающими ее на веретено. Девушка что-то тихо напевала, глядя на огонек лучины. Рыцаря же Улива не удостоила даже мимолетного взгляда. В конце концов Ваган уснул, убаюканный однообразной работой хозяйки и ее пением.
***
Рыцарь проснулся от пения птиц. Солнце снова ярко светило сквозь щели, в воздухе стоял запах утренней свежести, и веселое щебетание лесных птах добавляло ощущения радости. Ваган с восторгом понял, что силы почти вернулись к нему. Хотелось вскочить и куда-нибудь побежать. Удивительно для человека, который почти умер каких-то пару дней назад.
Приподнявшись на лежаке, рыцарь огляделся и увидел мирно спящую в углу хозяйку. Прялка так и стояла на лавке, но уже без шерсти. Рядом с ней Ваган увидел свою одежду, выстиранную и заштопанную. Недолго думая он сел на край лежака и, взяв рубаху и штаны, оделся. После этого рыцарь почувствовал себя намного уверенней. Все-таки не пристало мужчине находиться перед женщиной в чем мать родила.
Все, больше Ваган не мог усидеть! Ему казалось, что он пролежал целую вечность. Тело требовало движения, глаза хотели увидеть небо и солнце, а грудь желала вдыхать чистый воздух утреннего леса. Потому, даже не потрудившись поискать обувь, рыцарь поднялся на ноги и двинулся к двери. Его пошатывало, но шел он довольно уверенно. Ваган отодвинул засов, распахнул дверь и едва не споткнулся о медведя, уютно разлегшегося у самого порога.
Рыцаря прошиб холодный пот. Он сообразил, что абсолютно безоружен перед лицом опасного зверя. Оставалось лишь надеяться, что тот крепко спит, и удастся тихонько закрыть дверь.
Надежда Вагана не оправдалась. Внезапно голова медведя приподнялась, и глаза его встретились с глазами человека. Рыцарь замер. Он не был трусом, но тут ему стало страшно. Не оттого, что зверь был опасен, а оттого, что во взгляде его Ваган прочел непонятное сомнение. Словно бы тот, уподобившись разумному существу, решал, как поступить.
Пауза продлилась не больше секунды. Медведь, не отрывая взгляда от рыцаря, неторопливо поднялся на лапы и двинулся прямо на человека. Вагану не оставалось ничего другого, как отступить внутрь. Зверь последовал за ним, косолапо переступая через порог.
Рыцарь, стараясь не делать резких движений, попятился в дальних угол, в котором были сложено оружие. Там же валялись и доспехи, неизвестно когда принесенные Уливой с места боя. Ваган полагал, что медведь пойдет за ним следом, но ошибся. Оказавшись внутри, зверь внезапно повернулся в сторону мирно спящей Уливы и, вытянув вперед морду, потопал к ней.
Вот теперь Ваган испугался по настоящему. Не за себя, не раз стоявшего на пороге смерти, а за девушку. Не раздумывая ни секунды, воин бросился к оружию. Он одним прыжком очутился подле доспехов; грозно лязгнул меч, вынимаемый из ножен, и блики заиграли на лезвии, прервавшем не одну жизнь.
Поворачиваясь к медведю Ваган с ужасным предчувствием опоздания. Его худшие опасения оправдывались - зверь склонился над лицом девушки, прикасаясь к ней носом. Еще мгновение, в смятении подумал рыцарь, и Уливе придет конец. В этот миг он забыл обо всем на свете, лишь одна мысль осталась в голове - не дать, не допустить!
- Не-е-е-ет! - завопил Ваган, бросаясь на медведя с мечом, прекрасно осознавая, что это плохое оружие против огромного зверя. Он лишь хотел отвлечь внимание на себя, тем самым давая Уливе шанс на спасение.
Медведь и правда отвлекся, повернув голову в сторону атакующего рыцаря. А Улива от крика проснулась и села на подстилке, тем самым частично закрыв зверя от Вагана. Тому, чтобы не поранить девушку, волей-неволей пришлось остановить свой удар.
- Что, что случилось? - испуганно вскрикнула девушка, увидев перед собой рыцаря с мечом, направленным прямо на нее. В этот момент она услышала недовольное мычание и обернулась. А дальше произошло то, от чего Ваган просто оторопел: Улива, вместо того, чтобы в ужасе метнуться подальше от страшного зверя, облегченно рассмеялась и, схватив того за ухо одной рукой, укоризненно погрозила ему пальчиком другой.
- Ну и кто тебе разрешил сюда заходить, а? - выговаривала медведю девушка. - Смотри, как ты напугал моего гостя! Он со страху чуть нас обоих не порубил своим ужасным мечом.
Слово "ужасный" Улива произнесла сильно растянув "ж", так что у нее получилось "ужжасным". При этом она ехидно покосилась на Вагана, обалдевшего от такого развития событий. Он явно не понимал, отчего хрупкая девушка без всякого страха треплет зверя за загривок, а тот при этом всячески выказывает ей свое расположение, прикасаясь носом к ее щеке. Наконец, Улива прекратила возиться с медведем и соизволила обратить внимание на рыцаря.
- Сударь, позвольте Вам представить Мокрого Носа, - обратилась она к Вагану, обняв медведя за шею. И добавила со смехом, обращаясь к зверю:
- Хотя бы поклонился знатному господину, увалень ты лесной!
Мокрый Нос проигнорировал последнее замечание, недовольно поглядывая на рыцаря.
- Он что, ручной? - недоверчиво поинтересовался Ваган, неохотно убирая меч.
- Для друзей - ручной, а для врагов - дикий! - с вызовом ответила Улива. - Кстати, если бы не он, то я бы ни в жизнь не дотащила Вас сюда.
- То есть я ему обязан жизнью?
- Выходит что так, - ответила Улива, пожав плечами.
Ваган, переборов страх, шагнул вперед и протянул к медведю руку. Тот снова никак не прореагировал. Тогда рыцарь попытался дотронуться до морды зверя. Улива с интересом следила за происходящим, но не вмешивалась. Как только Ваган коснулся Мокрого Носа, тот недовольно отвернулся, однако, не проявляя особого недружелюбия. Тогда воин осмелел и попытался почесать медведя за ухом.
В этот раз Мокрый Нос среагировал немедленно. Его шерсть взъерошилась, глаза злобно прищурились, а из раскрывшейся пасти, в которой торчали здоровенные клыки, вырвался глухой, раскатистый рык.
- Тихо, тихо, никто тебя не обидит! - попыталась успокоить медведя Улива. И добавила, повернувшись к рыцарю:
- Он Вас не любит, но готов терпеть. Однако не стоит испытывать его терпимость, так что Вам лучше не приближаться к нему без крайней надобности.
- Странно. Вроде бы я не сделал ему ничего плохого, чтобы он меня начал недолюбливать, - удивился Ваган.
Улива ответила не сразу. Она испытующе посмотрела на рыцаря, взглянула на его меч, перевела взгляд на сложенные в углу доспехи, после чего внимательно посмотрела на Мокрого Носа. Тот тоже смотрел на нее, уже успокоившись. Вагану даже показалось, что во взгляде зверя появилось какое-то тоскливое выражение.
- Понять животных довольно трудно, - прервала затянувшееся молчание девушка. - Но они редко ошибаются в своих чувствах. Может быть ему не нравится, что от Вас пахнет смертью. А может он чувствует, что в будущем Вы сделаете ему что-то плохое.
Улива снова замолчала, опустила взгляд, и добавила, чуть слышно:
- Или же сделаете плохо тому, кто ему очень дорог.
- Если Вы имеете в виду себя, то я клянусь, что никогда даже в мыслях не пожелаю Вам зла! - прижав руку к груди, торжественно заявил Ваган.
Девушка грустно усмехнулась и ответила, по-прежнему глядя перед собой в землю:
- Сударь, не клянитесь в том, что не в Ваших силах. Иногда можно навредить даже не желая того. Я освобождаю Вас от этой клятвы, потому что не хочу, чтобы Вы однажды стали клятвопреступником!
- Вы все время говорите загадками. Как понимать Ваши слова?
- Поймете в свое время. А сейчас, прошу прощения, но мне нужно уйти на некоторое время. Как я вижу, Вы уже стоите на ногах - просто поразительное выздоровление! Так что можно не опасаясь оставить Вас на время одного.
Сказав это, Улива поднялась на ноги и, поманив медведя, пошла к выходу. Мокрый Нос послушно потопал за девушкой.
***
Все-таки рыцарь еще не до конца оправился от ран, потому что сразу после ухода хозяйки он почувствовал сильную слабость. Эпизод с медведем не прошел даром, и Вагану не оставалось ничего другого, как прилечь обратно на лежанку. Глаза его закрылись сами собой, и он в который раз провалился в сон. Впрочем, сон продлился недолго, а когда рыцарь проснулся, то снова почувствовал себя в состоянии держаться на ногах.
Если бы не чувство голода, Ваган так бы и продолжал валяться на теплых шкурах. Но желудок категорически возражал против подобного бесполезного времяпрепровождения, и рыцарю пришлось подчиниться.
Он встал и, не обнаружив ничего съестного на чурбаке, заменявшем стол, направился к полкам. Ощущая стыд оттого, что берет без разрешения, Ваган, тем не менее, сдернул сушеную рыбу и тут же вцепился в нее зубами. Лишь проглотив первый кусок, он сообразил, что было бы неплохо для начала очистить ее от чешуи. Разбрасывать мусор по избушке было бы верхом свинства, поэтому рыцарь направился к очагу и принялся очищать рыбу прямо над ним. Рыбины хватило лишь на то, чтобы притупить чувство голода. Впрочем, терпеть его уже было можно, и потому Ваган решил повременить с дальнейшим уничтожением запасов Уливы.
Как только была решена проблема наполнения желудка, как обнаружилась новая. Рыцарь вдруг почувствовал, что он замерз. Отчасти в этом была виновата туча, закрывшая солнце; в воздухе ощутимо веяло грозой. А так как на Вагане было лишь тонкое белье, то и неудивительно, что ему стало холодно.
Первой мыслью было снова лечь и зарыться в меховые шкуры. Однако тут благородному рыцарю представилась бедная Улива, попавшая под ливень и вернувшаяся домой совершенно продрогшая. Как бы она обрадовалась жаркому очагу!
Вагану эта идея понравилась, и он тут же приступил к ее исполнению. Сложить дрова, настрогать лучину было делом пары минут. Пришлось, правда, поискать кремень и огниво, но, в конце концов, они нашлись на полке в дальнем углу, завернутые в сухую тряпицу. Недолго думая рыцарь присел перед очагом и принялся высекать искры на тонкую лучину, перемешанную с берестой.
***
Улива почувствовала неладное еще не входя в избушку. Она явно ощутила запах угрозы и беды. И все-таки девушка не колебалась ни секунды, прежде чем отворить дверь и перешагнуть порог. Лесная колдунья уже примерно догадывалась, что могло произойти.
Ее опасения подтвердились - рыцарь развел в очаге огонь! Когда Улива вошла, он молча поднял на нее глаза и перевел взгляд на струю дыма, деловито уходящую в отверстие в стене. Затем снова посмотрел на хозяйку. Он ничего не говорил и ни о чем не спрашивал. Все было понятно и так. Лицо Вагана было угрюмо, а в руке его холодно блестел обнаженный меч. Перед Уливой был Истребитель Колдунов в своем настоящем обличии.
Она устало прислонилась к дверному косяку и спросила:
- Ну и что будете делать, господин рыцарь?
Ваган не ответил. Он лишь стиснул сильнее рукоять меча и сделал шаг к колдунье. И заколебался. Видно было, что внутри него шла нешуточная борьба. А Улива спокойно смотрела ему в лицо и грустно улыбалась.
- Убить меня хотите? Ну, так убивайте!
Сказав это, она сама шагнула ему навстречу, схватила одной рукой свои длинные волосы и отвела их в сторону. Ее голова чуть наклонилась, подставляя тонкую шею под удар.
- Ну что же Вы медлите? Да, я колдунья! Один взмах - и проклятое племя станет меньше!
Ваган отшатнулся назад - до того его поразили ярость и боль, с которой это было произнесено. Он привык к тому, что колдуны всегда сопротивляются смерти, цепляются за жизнь когтями и зубами, и потому реакция Уливы его поразила. Однако самое главное было отнюдь не в этом. Ваган вдруг понял, что он просто не сможет поднять руку на эту девушку! При одной мысли, что его меч перерубит эту хрупкую шею, ноги подгибались, а руки начинали предательски дрожать.
- Ведьма! - прохрипел рыцарь, ненавидя девушку за то, что из-за нее он становился отступником. - Ты... Ты... Ты околдовала меня, и теперь я не в силах тебя убить!
Лицо Уливы внезапно дрогнуло, на нем появилось какое-то непонятое выражение.
- Я не околдовывала Вас! К чему мне это?
- Да кто разберет ваши желания? Может решили как-то особо изуверски отомстить своему врагу!
Хозяйка в ответ презрительно скривила губы.
- Много о себе думаете, господин рыцарь! Единственных моих врагов Вы же сами и порешили. Вот уж не ожидала, что в благодарность за спасение Вашей жизни услышу лишь оскорбления и угрозы!
- Мне не нужна жизнь из рук ведьмы! - гордо ответил Ваган. - Уж лучше бы я погиб как воин!
- Ах так? - разозлилась Улива. - Ну так пойдите и повесьтесь, раз Вам не нужна жизнь! Делайте с ней что хотите, мне теперь наплевать! Распоряжайтесь ею на свое усмотрение, а я свой долг исполнила!
Ваган несколько секунд смотрел на девушку, потом опустил меч и молча пошел в угол, где были сложены его доспехи. Улива же подошла к очагу и села у огня спиной к рыцарю, гремевшему своим железом. Словно бы ей не было больше никакого дела до него.
Ваган собирался недолго. Уже через несколько минут он облачил на себя все доспехи, надел шлем, повесил за спину щит и с мечом в руке направился к выходу. И только когда он собрался перешагнуть порог, Улива окликнула его:
- Подождите!
Ваган остановился и, сделав недовольное лицо, повернулся к хозяйке:
- Что еще?
Он произнес это как можно более презрительным тоном, чтобы она не заметила, что он на самом деле рад ее оклику.
Улива нерешительно поднялась и заговорила умоляющим тоном:
- Не стоит Вам уходить сейчас, лучше подождать до утра.
- Это почему же? - набычился Ваган.
- Во-первых, Вы не знаете дороги, а здесь все-таки лес. Во-вторых, скоро уже стемнеет и Вам не добраться до ближайшего жилья затемно. Ну а в третьих, сегодня полнолуние.
Воина ничуть не испугала перспектива оказаться ночью одному в лесу. Но вот при упоминании о полнолунии его передернуло. Только безумец может решиться шастать по лесной глухомани, когда в полную силу светит "солнце мертвецов". Ваган же не был безумцем, поэтому задумался над словами Уливы. Перед ним стоял нелегкий выбор - остаться еще на одну ночь в жилище колдуньи, либо же рисковать столкнуться с нежитью.
- Откуда такая забота о моем благополучии? - недоверчиво поинтересовался рыцарь.
- А Вы не находите, что с моей стороны несколько странно спасать Вам жизнь, а потом отпускать на верную погибель?
- Да кто Вас разберет, - махнул рукой Ваган. - Опоили же меня приворотным зельем!
Улива уже было открыла рот, чтобы возразить, но внезапно осеклась на полуслове. Ее щеки покрылись румянцем, длинные ресницы дрогнули и опустились. До нее вдруг дошло, что именно сказал, не подумав, рыцарь. Девушка потупила взгляд и чуть слышно произнесла:
- Я не давала Вам приворотного зелья.
- Лжете! - с горячностью воскликнул Ваган.
- Думайте что хотите, - тихо ответила Улива, снова поднимая глаза на рыцаря. - А только ничем, кроме лечебных отваров, я Вас не потчевала.
Глаза ее при этом блестели, на лице играла слабая улыбка. И Ваган, впервые в жизни, дрогнул! Ведьма или нет, околдовала или нет, но она была сейчас восхитительна, и не было у него сил расстаться с ней! Он знал, он понимал, что нужно уходить, что нужно бежать сломя голову! Но ноги приросли к земле и отказывались подчиняться.
Улива, кажется, поняла, что ее гость колеблется и заговорила вновь:
- Если Вы так боитесь меня, то я могу оставить Вас одного, а сама уйти ночевать в лесу. Мне-то это ничем не грозит.
- Это я боюсь?! - воскликнул Ваган, задетый за живое. - Да я не испугаюсь переночевать хоть с самим чертом, не то что с какой-то девчонкой!
Улива поспешно отвернулась, чтобы спрятать веселую усмешку. До чего же глупы все эти сильные и могучие воины! Стоит только заявить им, что они чего-то боятся, как они тут же бросаются доказывать обратное. Даже если у самих и в самом деле поджилки трясутся. Потому так легко ими манипулировать, заставляя делать все, что от них требуется и при этом безо всякого колдовства.
Ваган решительно прошел в середину избушки. Хмуро оглядевшись по сторонам, он решительно заявил:
- Спать я буду на земле! Вон там!
И указал на то место, где ночевала хозяйка, тем самым недвусмысленно давая понять, что той придется перебираться на лежанку. Улива только пожала плечами - на земле так на земле. Она не гордая, с удовольствием поспит на удобной лежанке вместо холодной земли.
Ваган прошел в угол, который определил себе для ночлега и, сняв железо, принялся там устраиваться. Девушка же, не проронив ни слова, достала с полки горшок, наполнила его водой и пристроила сбоку от очага. Затем на свет появились клубни какого-то лесного растения, пучки зелени и еще какие-то растения, ранее Ваганом никогда не виданные.
Через некоторое время избушка наполнилась запахом варящейся еды. Ваган прилагал неимоверные усилия, чтобы не показать, как он голоден. Еще бы, всего одна рыбка за весь день для выздоравливающего мужского организма - это ничто. А Улива словно бы и не обращала никакого внимания на мучения бедняги, деловито занимаясь стряпней.
Уже стемнело, когда она, наконец, закончила свои хлопоты. К тому времени дрова в очаге уже совсем прогорели, оставив после себя лишь кучку красных углей. Другого света не было, и оттого по стенам плясали багровые тени, добавляя таинственности в и без того не простую обстановку. Ваган к этому времени уже почти жалел, что остался. Улива поставила горшок на стол-чурбан, выложила туда же рыбу. Появилась и краюха хлеба, извлеченная из бочонка, стоявшего около кадки с водой. Рыцарь, чтобы не травить себя, отвернулся к стене, сделав вид, что собирается спать.
- Милостивый сударь, если Вы думаете, что я снова буду кормить Вас с ложечки, то глубоко заблуждаетесь! - раздался голос девушки. - Если хотите есть, так будьте любезны встать.
Ваган повернулся и увидел, что Улива поставила на стол две плошки. Не приходилось сомневаться, что вторая предназначалась для него. Отказываться было глупо, поэтому воин уныло побрел к столу. К счастью, девушка не стала иронизировать по поводу очередной капитуляции гордого рыцаря. Она вообще не проронила ни слова и даже не смотрела в сторону Вагана.
Воин первое время ел аккуратно и неторопливо, но потом перестал стесняться и принялся уминать еду за обе щеки. Только когда стол опустел, он со стыдом заметил, что колдунья ела мало и неохотно, так что почти все досталось ему одному. Лицо ее все это время сохраняло отрешенное выражение, а глаза смотрели в одну точку. Опустевшая плошка глухо стукнулась о стол, и это был единственный звук, который издала колдунья. После этого она прошла к своему ложу и легла, повернувшись лицом к стене.
Ваган же подмел остатки ужина и, сыто отдуваясь, выпрямился на чурбаке, заменявшем стул. Желудок, наконец, успокоился, и можно было подумать о вещах более серьезных, чем пища. Рыцарь изо всех сил пытался убедить себя в том, что те чувства, которые он испытывает к колдунье, есть ни что иное, как насланные ею чары. Это бы вполне подошло для какого-нибудь другого колдуна, но вот в случае с Уливой имелась одна серьезная загвоздка - она спасла ему жизнь. Как-то слишком сложно - сначала спасти, а потом зачаровать. Если целью было заставить Вагана страдать, то существовали и другие, более простые и надежные способы. Например, вылечить, но так, чтобы воин на всю жизнь остался изуродованным калекой. Выходило, что колдунья спасла и зачаровала воина не потому что хотела помучить, а потому, что ей почему-то так захотелось. А вот почему Улива вдруг решилась на такое - существовал только один ответ. Что Ваган ей небезразличен. С одной стороны, воин даже думать не хотел о подобном. Допустить, что колдуны могут испытывать высокие чувства - это почти поставить их на один уровень с людьми! А с другой - Вагана пьянел при мысли о том, что нравится Уливе.
Признать же бескорыстие лесной колдуньи и искренность своих собственных чувств к ней рыцарь просто не мог. Иначе бы ему пришлось наложить на себя руки, так как это до основания разрушало привычную картину мира. И, самое главное, тогда Вагану пришлось бы признать, что он совершенно напрасно без разбору уничтожал ведьм и колдунов.
Поэтому Ваган сидел и терзался, не находя никакого решения. Он даже из-за этого на несколько коротких мгновений возненавидел Уливу. Но, взглянув на спокойно лежащую девушку, тут же растерял всю ненависть.
Так ни к чему и не придя, Ваган тяжело вздохнул и пошел спать. Что бы ни происходило, но завтра он уйдет прочь и ничто его не остановит! С этой мыслью рыцарь и заснул.