Сердце набирается решимости подобно плоду, созревающему со временем, любила говорить Сандэ. Благоухающий цветок не ведает, что из него завяжется сладкий аки* с ядовитыми семенами, она многозначительно замолкала, закапывала черные семечки и угощала меня мякотью с ореховым вкусом. Она была такой мудрой, наша маленькая Сандэ.
В деревне долго терпели присутствие последнего иного. На сборах я оставался единственным белым пятнышком, казалось, его так легко стереть из истории черного племени. Ведь и я сам не вспоминал других, внезапно исчезнувших, альбиносов, будучи похож на них, как родственник.
Сначала заболел отец, за ним - дед и соседи. Доктор советовал есть конфеты из коробки, которую он оставил, но ему не поверили. Мать все выбросила, хорошо понимая, что людей коснулось мое проклятье. Был лишь один способ очиститься от него. Со мной что-то произошло, я не захотел сдаваться и выбрал тьму, вот тогда слегла и маленькая Сандэ. Стало так тихо и грустно без ее бойких танцев и звонких песенок. Меня мучила совесть, я отыскал конфеты в куче мусора и уговаривал сестренку съесть хоть одну. А та смиренно улыбалась и объясняла, что под нашим солнцем доктор долго не выдержит и скоро сбежит в железные города. Что там, на холодной земле за большой водой, пусть мзунгу** живет по своим законам, а здесь правят иные силы, и этого не изменить. Жрецы отказались лечить нашу семью, и тьма забрала Сандэ.
На меня напали, когда я пас овец, связали и увезли далеко от родного дома. В тот день я впервые прокатился в автомобиле, что поначалу волновало куда больше похищения. Запах кожаной обивки щекотал ноздри, скорость и ветер в волосах заставляли забыть даже о связанных конечностях. Бандиты продали меня жрецу. Не по частям, а целиком, потому что он оказался богатым и влиятельным человеком, не гадалкой какой-то. И до того страшным, что я, тогда еще затравленный, боялся поднять голову и посмотреть в немигающие глазища с блестящими белками и мутными зрачками. Он выпил самогона и отрубил мне руку по локоть. "Не зови родителей, от тебя отказались, проклятый нэюпэ.***
Я целую вечность прожил в погребной яме, пока жрец, не торопясь, готовил снадобья и амулеты из моих же костей, смешивал кровь с коровьим молоком и искал покупателей. Почему ненавидимый так дорого стоит? Рядом, в прохладе, настаивались в вине змеи и скорпионы, набирали силу вонючие зелья. Тьма гуляла, как у себя дома, заползала в любую посудину, обнимала хозяина и меня. "Так быть не должно, надо с тобой разобраться..." - угрожающе бормотал жрец, когда тьма обвивалась вокруг моих ног, поднималась выше, проникала в рот и в глаза, изучая и играя.
Я убежал, когда жрец напился и валялся с открытыми глазами, не реагируя на мух. Только храп отличал его от трупа.
Меня нашли люди, привезли в больницу, задавали вопросы. Я молчал и удивлялся, зачем спрашивать про известные вещи? Помню огромную, белоснежную палату с прохладным воздухом. Целыми днями я разглядывал собственное тело, как будто раньше не имел возможности. Рыжеватые волосинки, короткая рука, язвы от солнечных ожогов. Как существо, завернутое в бумажную оболочку, до того ничтожное, что не способно ее сорвать. Было так чисто, что существо отражалось на каждой поверхности. Особенно хорошо - в стекле на картине, я даже не прикоснулся: оно, будто бы само, рассыпалось на пол, окатив мне ноги колючими брызгами. Ненавижу свое отражение!
После этого в палату подселили другого больного, с ногой в гипсе. Кажется, он за мной приглядывал. Было обидно, что из опасений унесли вазу, в которую ставили цветы, похожие на завернутые в трубочки лоскуты шелка с тонким ароматом ягодных леденцов. Это помогало забыть гнилую вонь плена. А за противное стекло я не раскаивался, нет!
У соседа оказалась красивая кожа, не такая черная как у жреца. Она была густого оттенка горячего напитка, который по утрам приносила медсестра. Я выпивал залпом всю чашку и надеялся потемнеть. Думал, это лекарство для альбиносов. Мы не разговаривали, только однажды сосед обмолвился, что я должен скорее устроиться в интернат, пока страшный человек не пришел сюда, в больницу. "Жрецы обязаны заканчивать всякие свои дела, парень".
В последнюю ночь в палате ко мне впервые пришла Сандэ. Она объясняла, как рожденные жрецами платят страшную цену, чтобы начать лечить, а больные платят страшную цену, чтобы лечиться у тех, и она рада, что избежала обеих участей. Из больницы придется бежать, сказала сестренка, ведь скоро на след выйдет враг. И я послушался.
Одному было хорошо. Когда закончился солнцезащитный крем, приходилось выжидать в укромных местах. Сначала прибивался к другим бездомным, но не надолго, в каждом черном все еще крылась угроза. Я быстро привык и всему научился. Замазав лицо грязью, спрятав волосы под капюшоном, я мог затеряться и жить зверем, чтобы черные ничего не замечали. Но в конце пришлось уйти еще дальше от людей, в леса.
Старый Виши целыми днями, если только не шел дождь, бил по веселому джембе. Он сидел на мосту, через который проходили туристы, чтобы посмотреть на водопад выше по руслу реки. У него всегда водились хоть какие-то деньги в помощь бродягам, хотя сам ночевал в ржавом кузове "понтиака", под капотом которого хранились джембе и другие виды барабанов. Когда был зрячим, Виши вырезал их из деревьев, которые вырастил сам. Он полностью ослеп и знал только одну дорогу: от "понтиака" к мосту и обратно. Еще говорил, что не споткнулся бы в своем доме, за холмом, но никогда туда не вернется. Я спросил, разве от него тоже отказались? Он не ответил, зато разрешил остаться насовсем в его автомобиле. Сандэ больше не приходила, я поверил, что теперь можно и перевести дух.
Некоторое время мы тихо жили, я перестал голодать, хотя все еще редко показывался на людях. Виши-то не видел, что я альбинос, но зоркие мзунгу просили сфотографироваться с "необычным парнем", и я держался в сторонке или маскировался. Виши говорил одно и то же, каждый раз дополняя старые истории новыми подробностями. Скоро я узнал, что его дом сгорел, а позже он признался, что в пожаре умерла вся семья, пока он играл на мосту. "Не на кого смотреть, на что мне глаза?" Благодаря этому старику моя каждодневность обрела грустное умиротворение.
Все изменилось в сезон дождей. Как-то вечером заболела рука, я не мог сомкнуть глаз и мучился. Оставив попытки уснуть, мы достали джембе и принялись набивать монотонный ритм из добрых басов, я работал одной правой. Это помогло забыть о боли. Вдруг дождь оборвался, нас пленила густая тишина, словно мы оказались на пороге незнакомого жилища. Гул водопада чудом стих.
- Никогда такого не было, - пролепетал Виши, почувствовав неладное.
Его тревога по-настоящему пугала меня. Будь эта тишина следствием гипнотической музыки, мой старик не придал бы ей значения. Он крутил лохматой головой, словно не узнавал это место. А я увидел, как, огибая холм, к нам ползла тьма. Она пересекла мост и приблизилась к "понтиаку". Виши размахивал руками и кричал, что происходит, но я не мог сообразить с ответом. Стекла выбили задолго до нас, да они бы и не спасли. Тьма стала клубиться, высоко поднялась и резко набросилась на автомобиль, просочилась через проемы и щели, поглощая и заполняя жертву. Виши стиснул мою культю горячими пальцами, я прочувствовал до конца, как они остывают, и еле освободился уже от ледяных тисков. Меня самого тьма словно поцеловала и отпустила. Ни жив ни мертв, я выполз наружу и бросился прочь. От страха я сам не знал, куда бежать, петлял и сбивался. Через два дня рука перестала болеть, и я понял, что на какое-то время оторвался от преследования. Потом провалился в пещеру, похожую на нору, и потерял сознание.
Приснилась Сандэ, долго же она не возвращалась. В этот раз привела молчаливого, прозревшего Виши, с удивлением взиравшего на того, с кем делил скромное обиталище. Сестренка говорила, что настало время встретиться с врагом. Она повзрослела и изменилась, прежними остались лишь косички с синими нитями, широкие шорты и майка, выросшие вместе с ней.
Сначала я вскрикнул, потом проснулся, излучая бледное сияние в темноте. По руке разливались жгучие волны, знакомый предвестник. Хотелось вырвать ее из этого моря боли, но она словно отяжелела и не подчинялась, грозя утащить за собой под горячие воды все тело.
Я выбрался из пещеры и огляделся. Последние звезды устало потухали одна за другой. Сонное солнце озарило широкую саванну, куда привели меня ночью ноги. Недалеко стояла одинокая акация, под зонтичной кроной клубилась тьма, почти полностью скрывая сидевшего человека. Он просто ждал, пока загнанная жертва от безысходности подойдет сама. Я поплелся, изможденное тело слушалось плохо.
Жрец поднялся, его цветной балахон развевался на ветру. И хотя лицо было завернуто в пыльную тряпку, из прорези смотрели те самые огромные глаза с блестящими белками и мутной чернотой в зрачках. Легкая неуверенность пошатнула меня, стоило ли доверять Сандэ? Тьма забрала самых дорогих людей. Если бы не рука, у меня мог остаться хотя бы Виши. Но жрец обязан завершить начатое, он не успокоится, пока не добьет жертву. А благодаря оставшейся у него кости он никогда не собьется со следа. Наша встреча - неизбежность.
- Упоительная охота вышла, нэюпэ! - произнес он, с усилием опираясь на посох. - Бандиты уверяли, что ты у них единственный, кто совсем не сопротивлялся. Я поверил твоему смирению, позволил доживать в своем доме!..
Порой я и сам удивлялся, что посмел выжить. Ведь когда-то готовился к смерти в любой момент, теперь умирать было поздно. Глаза моего врага налились кровью, он подался вперед, совершенно не замечая, как яростно клубится тьма, поднимаясь все выше над нами и деревом. Я или он, пора закончить!
- Так завершим обряд!
Никто из нас не сказал бы, кому принадлежали эти слова. Жрец замахнулся и бросился с направленным прямо в меня посохом, заточенным на конце. Я с готовностью подался вперед, развел руки, вызвав дикое торжество в глазах напротив. Последнее, что я услышал, был хриплый рев врага. В прыжке с его лица слетела тряпка, обнажив истончившуюся кожу. Она стала полупрозрачной, белее моей, лишь кое-где остался пигмент, похожий на пятна грязи. Готовый принять удар монстра, я выдохнул, и тут тьма набросилась на жреца, поглотила и, подрагивая, подползла ко мне. Острие посоха касалось груди всего миг и упало на землю. Уронив тело, как небрежный подарок, тьма стала сжиматься и отходить.
Задрав балахон, я обнаружил белоснежные ноги с золотистыми волосками. Он слишком затянул с охотой...
В последнем сне Сандэ называла меня красивым и особенным, говорила, что я ни в чем не виноват, люди сами довели до такого. Тьма рассеялась, но я точно знал, что она еще вернется. Ведь я, единственный, родившийся альбиносом и жрецом, с лихвой заплатил, чтобы она приняла мою сторону.
*Аки - плодовое дерево, его фрукты ядовиты, пока полностью не созреют. Семена ядовиты всегда. Происходит из Западной Африки.
**Мзунгу (суахили) - путешественник, иностранец, приезжий белый человек.
***Нэюпэ (суахили) - прилагательное белый. Здесь в качестве обращения к альбиносу.