Я познакомилась с доктором М., когда мне едва исполнилось пятнадцать лет. Глядя на благообразного худощавого старика с грандиозными залысинами, формировавшими на его затылке смешной венчик, я и представить себе не могла, что вскоре стану его другом, любовницей, наследницей и соучастницей страшного преступления...
Однако это было в будущем - очень далеком для юной девочки. А пока что я с трепетом смотрела на профессора, академика, лауреата и обладателя других бесчисленных званий, который что-то выговаривал моей маме, работавшей его ассистенткой. Из потока научных терминов я не понимала и десятой части - но мне категорически не нравилось то выражение, с которым доктор М. разговаривал с мамой. Как будто перед ним была не умная и красивая женщина, а напроказившая школьница... например, я. Впрочем, маме это тоже не нравилось - она морщилась и ломала пальцы, что делала всегда, когда нервничала.
Закончив ее отчитывать, доктор М. перевел взгляд на меня и внезапно улыбнулся во всю ширь наполненного фарфоровыми зубами рта:
- А это кто? Дочка?
- Да, - чуть смутившись, сказала мама. - Я вам рассказывала...
- Да? Не помню. Но неважно.
Он протянул мне руку и произнес:
- Я - доктор М.
Я ощутила сухую пергаментную кожу, вспомнила недавний фильм про оживших мертвецов, но храбро пожал руку и серьезно произнесла:
- Алиса. Алиса Штокман.
- Очень приятно. Учитесь у нас?
Я на минуту растерялась. Я не думала, что меня могут принимать за студентку. Однако, сопоставив вопрос с возрастом доктора, я сообразила, что с высоты его восьмидесяти лет что пятнадцать, что восемнадцать - почти одно и то же.
- Нет... пока. Но буду.
Тут я поймала удивленный взгляд мамы, которая была свято убеждена в моей переводческой карьере. А уж в медицинском, с моей панической боязнью крови, мышей и шприцев, мне точно было нечего делать. Однако бес противоречия взыграл и на этот раз, и я ехидно продолжила:
- Всегда мечтала быть как мама.
Доктор М. весьма иронично посмотрел на меня, покачал головой, но ничего не сказал. А в медицинский я таки поступила...
* * *
Ванда Штокман уже несколько лет не понимала, чем она занимается. В общем и целом это называлось наукой, однако писать какие-либо статьи и делать доклады доктор М. категорически ей запретил. Впрочем, докладывать все равно было не о чем - Ванда не знала конечной цели той длинной цепи гематологических исследований, за которыми она проводила все дни, а иногда и ночи в лаборатории доктора М. Сами по себе исследования были совершенно необычны, ни о чем подобном она нигде не читала и не слышала. Еще более интересны были промежуточные результаты, которые можно было с блеском изложить - но доктор М. упорно шел к какой-то неведомой ей цели, забыв об отдыхе и сне.
Порой Ванда всерьез опасалась, что послу суточного бдения он упадет замертво, и она останется наедине с его бездыханным телом. Однако в старика как будто вселился бес - он проводил все новые и новые опыты, изредка записывая что-то в свой блокнот, с которым никогда не расставался.
Началось это три года назад - во время проведения какого-то рядового исследования крови доктор М. вдруг издал такой вопль, что все присутствовавшие в лаборатории - а тогда здесь бывало сразу по несколько десятков человек, в том числе и студентов - побросали свою работу и сбежались к столу профессора. Доктор М. сидел на стуле, зачарованно глядя в экран биохимического анализатора и бормоча под нос какую-то нелепицу.
После этого из лаборатории исчезли почти все сотрудники. Кроме малохольного - Ванда называла его вялотекущим - лаборанта Крона и ее самой. Доктор М. поставил на двери лаборатории новые замки, а затем вообще заказал бронированную дверь. Не только студентам, но и другим сотрудникам вход в лабораторию был категорически запрещен, хотя это и противоречило правилам Университета. Ванда присутствовала при безобразной сцене, которая разыгралась, когда декан факультета, когда-то сам учившийся у доктора М., попытался провести в лабораторию очередную важную делегацию. На его деликатный стук вышел сам доктор М. Он смерил декана взглядом, от которого тот стал на полголовы ниже, и внятно произнес:
- Пошли вон, балбесы.
Судя по всему, декан не забыл с еще студенческих времен суровый нрав доктора М., а потому предпочел незаметно исчезнуть. Никаких видимых последствий этот демарш для доктора М. не составил - как полагала Ванда, его регалии для Университета были важнее деканских амбиций.
С полгода назад что-то изменилось. В лаборатории появилась огромное количество белых крыс, которыми работал сам доктор М. Само собой, крысы были всегда, у них брали кровь для исследований, но их количество никогда не превышало десятка. Обычно они жили в нескольких клетках, стоящих на холодильнике - но, когда их количество превысило несколько сотен, пришлось пожертвовать ванной комнатой. Вообще-то ванная комната предназначалась для мытья лабораторного оборудования, однако Ванда, которой часто приходилось оставаться на ночь, настояла на том, чтобы туда поставили душевую кабину. Саму ванну она отмыла, попросила вставить в дверь замок и приказала Крону впредь мыть посуду в раковине.
Душевая кабинка, впрочем, осталась - а вот над ванной сделали сетку, и теперь Ванда, принимая душ, слышала мерзкий писк сотен белых тварей. Доктор М. постоянно что-то им вводил в кровь, ставя метки разноцветными маркерами на спине - большинство крыс от этих опытов дохли, но некоторые выживали, попадали в новые опыты и были похожи на каких-то полосатых мутантов. Несколько раз Ванда пыталась узнать у доктора М., что именно он вводит крысам - но каждый раз нарывалась на жесткую отповедь.
Сама она, несмотря на свой опыт, никак не могла понять, что именно ищет доктор М. Его интересовали лимфоциты, причем в основном эозинофильные гранулоциты, из чего Ванда делала вывод, что он может создавать какое-либо лекарство - но, насколько она знала, научные интересы доктора М. никогда не выходили за пределы чисто теоретических построений моделей. Он даже ни одного дня не работал в клинике, о чем как-то раз с гордостью ей поведал - причем не работал не по каким-то высоким причинам, а просто из нелюбви к двуногим.
Те вещества, которые доктор М. выделял из крови, на лекарство тоже не были похожи. Методики выделения у доктора были совершенно необычные - к некоторым процессам он не подпускал даже ее, не говоря уже о Кроне, который, однако, не особо-то интересовался их делами. Как поняла Ванда, именно из-за этого доктор М. и оставил его в лаборатории - чтобы тот тупо выполнял неквалифицированную работу. Себя она то и дело ловила на мысли, что она оставлена так же тупо выполнять квалифицированную работу...
* * *
Доктор М. вел теоретическую трансфузиологию на последнем курсе, поэтому я еще долго не должна была с ним встречаться. Однако пути наши странным образом постоянно пересекались - то в ректорате, куда меня занесло за какой-то справкой, то в преподавательской столовой, куда я ходила по маминому пропуску, то в садике на задворках экспериментального корпуса, куда большинство студентов ходило курить и флиртовать, а я - думать о разных разностях.
Сначала я думала, что доктор М. забыл о моем существовании сразу после знакомства, но недооценила его глубокий ум и цепкую память. Встречая меня в коридоре, он величественно кивал мне, и каждый раз я испуганно оглядывалась - кому это он. А как-то раз, столкнувшись нос к носу на одной из тропинок сада, он просто взял меня под руку и повлек за собой:
- Добрый день. Вы же, барышня, я вижу, не курите? Значит, не отвлеку вас от важного дела. Погуляйте со стариком минутку.
Признаться, я больше рассчитывала погулять с крайне интересным молодым человеком с третьего курса, который, впрочем, никак не обращал на меня внимания - но и на этот раз его не оказалось в садике, и я смирилась с обществом доктора М. Однако, приготовившись к скучным нотациям или неинтересным воспоминаниям, я жестоко ошиблась - доктор М. оказался замечательным собеседником, умеющим пошутить, выслушать и рассказать.
К моему удивлению, он прекрасно разбирался в современной музыке, из-за чего мы почти час проговорили с ним о новых веяниях в психобилли и о новом альбоме Cenobites. Спохватилась я, только случайно взглянув на часы и сообразив, что прогуляла целую лекцию. Мы зашли в какие-то дебри, где не было никого живого. Само собой, мне немедленно пришла в голову бредовая мысль, что доктор М. сейчас придушит меня и спрячет в кустах. Мысль была смешной, я расхохоталась и честно призналась ему, о чем подумала. Доктор М. сделал серьезное лицо и сказал:
- А это мысль!
Он протянул ко мне свои худые руки. Я с хохотом стала от него удирать, а он изображал ожившего мертвеца, преследующего красавицу. Мне вдруг подумалось, что так весело мне не было ни с одним из ровесников - у которых в мыслях всякая чушь, которая проявляется на их лицах еще до того, как возникнет в мозгу.
На прощанье доктор М. церемонно поцеловал мне руку и просил передать большой привет маме - чем несказанно меня насмешил, так как он явно направлялся в лабораторию, где эта самая мама и сидела...
* * *
Появление обезьяны очень удивило Ванду. Еще вчера вечером - а ушла она затемно - в лаборатории никого не было, кроме изрядно поредевшего после экспериментов доктора М. полчища крыс, а утром печальное существо уже разглядывало ее из-за сетки слишком маленькой для нее клетки. Это была мартышка - в детстве у Ванды жила точно такая же. Та мартышка кривлялась, демонстративно расчесывала непомерно большой детородный орган и удивительно метко кидалась собственным пометом во всех проходящих мимо, вследствие чего от нее быстро избавились, подарив троюродному брату Ванды. Родители сочли, что проказница гораздо больше подходит мальчику, чем девочке.
Возле мартышки в такой же печальной позе сидел доктор М., и Ванда чуть не покатилась со смеху, осознав, насколько они похожи.
- Доктор, у нас новый сотрудник? - задала она первый же пришедший ей на ум вопрос.
- К сожалению, нет. Хотя, думаю, она была бы поумнее нашего лаборанта. Нет, Ванда, это существо нужно нам для опытов.
- Вот как..., - протянула Ванда. Крыс ей не было жалко, но экспериментировать над почти разумным предком... это было неприятно.
- Да, и нам было бы желательно найти где-то еще десяток таких же. Но они слишком мало приспособлены для нашего климата... Ванда, может, отправить вас в командировку в Таиланд? На поиски диких обезьян?
- Нет, доктор, спасибо. Вы уж как-нибудь сами... Кстати, а что за опыты? Разве недостаточно крыс?
- Нет..., - сказал доктор М. - Крысы слишком примитивны, у них нет развитой высшей нервной деятельности...
- У мартышек, в общем-то, она тоже не особо высшая..., - Ванда вспомнила свою мартышку.
- Да, Не особо. Но... мы же не можем ставить опыты над людьми.
- Не можем..., - как эхо повторила Ванда. Ее уже стал раздражать этот разговор, в котором доктор знал о чем идет речь, а она даже не догадывалась.
Уловив в ее взгляде нервозность, доктор М. улыбнулся и сказал:
- Ванда, я понимаю, что держать вас в неведении жестоко. И я расскажу вам все. Как только мы загубим это прелестное создание.
Жизнь мартышки растянулась почти на месяц. Доктор М. экономил ее кровь, давая ей восстановиться и таская ради этого из столовой двойные порции обеда. Ванда с сомнением смотрела, как доктор М. кормит мартышку котлетами, и ближе к вечеру бегала в магазинчик по соседству покупать ей бананы и мандарины.
Ничего особенного доктор М. с кровью мартышки не делал - хотя все равно не подпускал к этой работе Ванду. Наметанным глазом она замечала, что он выделял лимфоцитную массу, затем обрабатывал ее подряд несколькими препаратами, прогонял через центрифугу и тут же убегал в свою комнатку. Последнее время ей все чаще приходило в голову, что доктор М. попросту свихнулся - однако никакой другой непривычной неадекватности, кроме опытов с кровью, она за ним не замечала.
Наконец, придя утром в лабораторию, как всегда, первой, Ванда увидела худое тельце, скорчившееся на дне клетки. Мартышка была мертва. Ванда даже капнула над ней несколько слезинок, после чего унесла клетку в ванную, подумав, что убирать труп будет точно не она - или Крон, или сам виновник смерти лохматой девочки. Однако доктор М. даже не обратил внимания на отсутствие мартышки - он был весел, в отличном настроении и что-то напевал себе под нос.
Ванда собралась идти в столовую, но доктор М. остановил ее на полпути к двери.
- Ванда. Нам надо поговорить.
- Сейчас?
- Да. Крона сегодня не будет, я его отпустил. У меня есть отличная пицца. Сам готовил.
Ванда хмыкнула с сомнением. За много лет совместной работы с доктором М. она знала о нем все или почти все, но его кулинарные таланты остались за границами ее познаний.
- Не смейтесь. Моя четвертая жена, которая была кондитером по образованию, всегда говорила, что мне следовало быть поваром, а не этим..., - доктор М. неопределенно повертел пальцами в воздухе и очень похоже изобразил карикатурного профессора.
- Ладно. Идем. Я поставлю кофе.
Они забрались в тесную комнатку профессора, сели к столу, почти прижавшись головами друг к другу, из-за чего стали похожи на заговорщиков, и принялись за пиццу. Пицца действительно была вкусна, хотя и необычна. Хотя после первых же слов доктора М. Ванда забыла не только о еде, но и о том, где находится...
* * *
Я не видела маму неделю после того разговора. Правда, о том, что разговор был, я узнала намного позднее - а пока что мне приходилось довольствоваться короткими переговорами по телефону и отсутствием горячего завтрака по утрам. Само собой, завтрак я могла бы приготовить и сама - но предпочитала до последнего валяться в теплой постели.
Конечно, я могла зайти к маме в лабораторию - для этого нужно было всего лишь пройти по коридору от теоретического корпуса к экспериментальному. Но после резкого изменения порядка в лаборатории вход студентам туда был категорически запрещен, и я не думала, что для меня доктор М. сделает исключение.
Я ошибалась. В тот день я столкнулась с доктором М. в коридоре - у нас не оказалось лекции, все убежали в кино, а я рассеянно брела по коридору, раздумывая, как лучше потратить время.
- Добрый день, Алиса, - вежливо раскланялся со мной доктор. - Скучаете?
- Здравствуйте. В общем-то нет, но...
- А пойдемте кофейку попьем? У меня отличный кофе, бывший студент из Африки прислал.
- Ну..., - уж чем-чем, а обещанием кофе меня можно было завлечь весьма далеко.
- Вот и славно. Идем.
И мы направились не куда-нибудь, а именно к бронированным дверям лаборатории доктора М. В последний момент, уже на пороге, я слегка испугалась, ожидая увидеть маму и не зная, как объяснить ей такое расположение ко мне профессора - но мамы не было. В углу лаборатории сидел только какой-то балбес в белом халате и тер фарфоровую миску.
Доктор М. увлек меня в маленькую комнатку, усадил в углу и поставил турку на плитку.
- А где мама?
- Мама? А, Ванда. Вышла куда-нибудь. С утра здесь была, - доктор М. задумчиво посмотрел на полку с разнообразными пакетиками.
- Главное, уважаемая Алиса - не насыпать вам вместо кофе какого-нибудь триптофана...
Наконец он нашел то, что искал, высыпал зерна в кофемолку и начал ей жужжать.
- А вы скоро маму отпустите?
- Соскучилась? Я думаю, что сегодня или завтра она появится.
- Много работы было?
- Нет. Наоборот. Мы сделали важное открытие, и Ванда... она решила испытать его на себе.
- Да? - что-то не замечала я раньше за мамой стремления к подвигам во имя науки. - А это... опасно?
- Опасно? Алиса, что такое опасно по сравнению с наукой? Кто бы знал сейчас Пастера или Ру, если бы не... - он осекся. - А, впрочем, вы правы. Это практически не опасно. Мы четыре года исследовали это на крысах.
Что-то мне сильно не понравилась последняя фраза доктора М. Сильно.
- Профессор... я же не маленькая, я учусь в Университете. Биохимия крыс существенно отличается от биохимии человека.
- Верно. Хотя не так существенно, как думают некоторые студентки второго курса. Сознаюсь - мы работали не только с крысами, но и с приматами.
- Ой. С обезьянами, что ли?
- Конечно. Ваш кофе, кстати.
Я взяла чашку черного напитка, вдохнула аромат. Нет, конечно, это был не триптофан. Я забыла про разговор и углубилась в поглощение кофе, однако в подсознании все-таки свербило.
- Доктор М., а обезьянки... они живые?
- Да. Пойдем посмотрим. Только она одна.
Не выпуская из рук чашки с чудесным напитком, я пошла следом за доктором М. За дверью из матового стекла была ванная комната с душевой кабинкой. Над ванной была натянута сетка, под которой кишели белые крысы. В противоположную стенку было ввинчено стальное кольцо, к нему была привязана небольшая черная обезьяна. Не обращая на нас внимания, она сосредоточенно вертела в руках детскую погремушку.
- Ой. Какое чудо. Это же...
- Шимпанзе. Мальчик. Очень умный.
Обезьяна подняла на нас глаза. Действительно, у него были выразительные, почти человеческие глаза. Я вздрогнула и неуклюже попыталась пошутить:
- Надеюсь, он не говорит?
- Нет. Пока... он еще маленький.
- Да? Сколько ему?
- М-м-м... полгода. Почти.
Мы вышли обратно в лабораторию, где балбес все так же тер миску - по-моему, ту же самую.
- Доктор М., у вас, наверное, такая интересная работа... а мама мне ничего не рассказывает.
- И правильно делает. Потому что работа у нас секретная. Но, вполне возможно, нам скоро понадобятся люди...
Хлопнула дверь. Я обернулась.
- Мама?
Платье было ее. И волосы - почти ее. И очки. И туфли. Я смотрела ей в глаза и понимала, что ничего не понимаю...
* * *
Ванда сама не знала, зачем она решилась предложить доктору М. попробовать на себе препарат. Доктор М. всегда влиял на нее гипнотически, но сейчас ей самой захотелось поэкспериментировать на себе. Еще три года назад, когда Алиса училась в школе, Ванда вряд ли рискнула бы на такое - но теперь девочка была уже взрослой, и случись что, вполне могла управиться сама. Впрочем, про "случись что" Ванда предпочитала не думать.
Гораздо приятнее было думать о последствиях применения препарата, которые ей расписал доктор М. Ванда вдруг вспомнила, что она уже лет пять не была в театре, в ресторан заходила только на день рождения доктора М., да и с мужчиной встречалась, чего уж говорить, так давно, что эта история скрылась в тумане воспоминаний. А ведь ей еще нет сорока... Ванда подошла к зеркалу и внимательно посмотрела на морщины под глазами и на лбу.
Да, если присмотреться - в ней даже можно было узнать ту восторженную студентку, которая крутила головы всей мужской половине курса. Но годы... годы сделали непоправимое. Ванда вдохнула, махнула рукой и переключилась на мысли о будущем эксперименте.
На словах все было просто - укол, и все. Но и она, и доктор М. были учеными, а потому требовалось тщательное наблюдение за организмом, хотя бы первую неделю, чтобы уловить мельчайшие изменения. Сначала они провели эксперимент на шимпанзе, которого доктор М. достал неведомыми путями в Академии наук - как Ванда подозревала, официально совсем для других целей. С обезьяной все получилось - приборы свидетельствовали о ее богатырском здоровье и отличном самочувствии. Но у человека все гораздо сложнее...
Ванде пришлось решиться на неделю отсутствия дома. В соседней лаборатории она взяла взаймы энцефалограф, сославшись на какую-то несусветную чушь - на Ванду посмотрели очень странно, но прибор дали.
К эксперименту приступили поздно вечером, в пятницу. Ванда разделась, доктор М. прикрепил датчики и помог лечь на кушетку. Ей было не совсем удобно, что она лежит почти голая перед этим стариком - еще студенткой она была жутко в него влюблена, однако он не обращал на нее внимания, а потом он стал слишком стар, хотя и находился уже на расстоянии вытянутой руки... Сейчас она подумала, что если все удастся, то может обернуться совсем по-другому... Доктор М. протер сгиб ее локтя спиртом и воткнул иглу.
Ничего не произошло. Она диктовала свои ощущения, доктор записывал их в блокнот, рядом крутился диктофон. Доктор М. не очень доверял технике и самые важные вещи всегда дублировал на бумаге. Два часа она пролежала в напряжении, которое постепенно спадало из-за того, что она не видал никаких изменений в организме - а потом незаметно уснула.
Утром Ванда проснулась из-за жуткого холода - доктор М. не догадался накрыть ее одеялом, и она так и лежала, раздетая, на холодной кушетке. Сам доктор М. величественно спал в кресле, завернувшись в теплый плед. Все приборы они предусмотрительно поставили на катающийся столик, который Ванда сейчас укатила за собой в туалет. Затем, стараясь не задеть датчики, она достала второй плед, завернулась в него и с замирающим сердцем подошла к зеркалу.
Да. Эффект был. Возможно, со стороны он был незаметен, но морщинки разгладились, в глазах появился давно исчезнувший блеск, да и общий вид стал значительно лучше. По словам доктора М., полноценная реакция должна была начаться только к концу первых суток, а до того будет виден только так называемый рауш-эффект - но даже то, что произошло, впечатлило Ванду.
- Давление посмотри, - раздался сзади голос доктора М. - И энцефалограмму. Как ты себя чувствуешь?
- Ну, еще сутки походишь в датчиках, а потом можно будет снять. Вот только бегать тебе еще месяца два нельзя будет. Чтобы не насиловать организм.
Она посмотрела данные приборов. Организм был в порядке, только давление было чуть выше нормы и скакало вверх-вниз.
- Все правильно, - сказал доктор М. - Жировые накопления превращаются в жидкость, и давление повышается. Воде деваться-то некуда. Чувствуешь, как ты потеешь? И в туалет будешь бегать часто, как при цистите.
Действительно, по спине, животу и ногам тек пот. Ванду передернуло.
- А помыться...
- Завтра. Потерпишь.
Ванда снова провернулась к зеркалу, чтобы посмотреть на свое помолодевшее лицо. Она была уверена, что теперь зеркало станет ее лучшим другом на много лет вперед...
* * *
Мама умерла поздно вечером, через две недели после начала их безумного эксперимента. Я даже не успела привыкнуть к ее помолодевшему и совершенно неузнаваемому лицу, к фигуре, ничуть не худшей, чем у меня, к тому, что ей вслед на улице оборачивались мужчины. Ей стали не нужны очки и возникла большая проблема с одеждой, которая разом оказалась ей велика.
За сутки до смерти она почувствовала себя нехорошо. С лица исчез привычный уже румянец, глаза потухли. С вечера она ничего не сказала, сославшись на обычное недомогание, а утром я умчалась на занятия, когда она еще спала.
Когда я вернулась, я с порога почувствовала запах. Так пахнет в квартирах у неопрятных старух, много лет живущих в одиночестве. Жуткий запах тления, пыли, грязи, немытого тела... Не разуваясь, я ворвалась в комнату.