Прошло четыре года со дня назначения Александра Павловича главным ветврачом Чертковского района, Ростовской области. Прошла и кремлёвская "мышиная" возня между "верными" соратниками умершего вождя коммунистов товарища Сталина. Прошёл и знаменитый двадцатый съезд КПСС. Н. С. Хрущев, одержав конечную победу над основной частью сталинской опричнины, стал очередным и единоличным "королём" Советского Союза.
Летом 1957 года, глав ветврач Чертковского района Ростовской области, чуть не каждый день ездил с проверками по колхозам района. Ящур, когда-то надвигавшийся на Ростовскую область с Краснодарского края, был ликвидирован, и особых забот не было. Приходилось лишь раз в месяц идти в райком с отчётом о проделанной работе. Там, в сельскохозяйственном отделе, особо не тревожили Александра Павловича, так как падёж крупнорогатого скота в колхозах прекратился, и лишь предписывали ему посетить то, или иное хозяйство. Особенно любил ветврач посещать один колхоз, расположенный в небольшом селе, находившемся на юге района, что не далеко от речушки Кудиновки впадающей в Дон. Там у него не только среди колхозного начальства были верные друзья, но так же и среди колхозников. Приближался конец месяца, отчёт был почти готов, и чтоб исчерпать отведённый лимит времени, ветврач района едет на своём стареньком служебном Москвиче, в колхоз Восход Коммунизма, к своим друзьям. Москвич (Эмку) выделил ему секретарь райкома, из своего райкомовского гаража. Во время войны на нём ездили особисты по тылам нашей армии, наводя ужас на военное начальство. После войны этот Москвич попал к органам НКВД района, и совсем разбитый перекачал потом в гараж райкома, где его отремонтировали и иногда им пользовались.
Чёрный "Москвичёк" быстро нёсся по пыльной просёлочной дороге. За рулём сидел молодой шофёр лет двадцати пяти. Он недавно прибыл с рядов Советской Армии, поступил на заочное отделение сельскохозяйственного техникума в Миллерово. Потом устроился работать санитаром при чертковской ветеринарной лаборатории, и был не только первым помощником глав ветврача, но и его шофёром. Это был Фёдор Зеньков, знакомый нам в предыдущей повести: "Ручей времени". Хотя окна машины были открыты, но сидеть в ней было жарко. В салоне сильно пахло дорожной пылью и скошенной стернёй пшеницы. Ветврач невольно смотрел в окно на бескрайние поля русской равнины. Совсем недавно прошла уборка пшеницы, и везде виднелись стожки не убранной соломы. Машина плавно покачивалась по неровностям сельской дороги, и независимо от сознания пассажира Эмки, в его голове, как во сне, словно на затуманенном экране кино, стали появляться грустные мысли и мутные видения давних воспоминаний: - Проскочил голод 1921 года, и голодное детство, которое проходило в Луганской области на Украине. Невольно вспомнились голые воробьята, которых, посыпая солью, он съел живыми. Потом вспомнил, как у соседей на огороде украл зародившуюся в кулачёк первую тыкву, и тайно её съел. Тогда в семилетнем возрасте ребёнка, кроме инстинкта выжить, у него больше ничего не оставалось. Вспомнив вкус сырых, голых воробьят, ветврач почувствовал сильную тошноту. Он высунул голову в окно и стал смотреть вперёд на обочину дороги. Хотя это и помогло, но невольные воспоминания продолжились, и в глазах вдруг появились обтянутые высохшей кожей многочисленные трупы колхозников, умерших от голода и валявшихся по обочинам украинских сельских дорог. Это был уже массовый искусственный голод, устроенный Сталиным по всей Украине и юге России в 1933 году. Александр Павлович удивлённо провёл параллель между всеобщим замором российского сельского населения в Советском Союзе, и невероятно огромным перепроизводством сельскохозяйственных продуктов питания в США, и всё это в 1933 году. Вот и разница в хозяйствовании нормального и рабского труда. Недаром янки первыми в мире запретили рабство, а у нас, введя колхозы, его вернули в двадцатом веке обратно. Говорят, что американцы предложили безвозмездную помощь, но Сталин ответил: "Голода в СССР никогда не было, и никогда не будет!". - "Да, всё перевернулось с ног на голову", подумал ветврач. - "Это ж надо так получиться, пока Гитлер во второй мировой войне воевал против Англии, Франции и Америки, Советский Союз как союзник Германии целую половину войны, с1939 по 1941 год, кормил продовольствием всю фашистскую армию. А когда эти же фашисты, изменив своим союзным обязательством, напали на СССР, то теперь уже вторую половину войны Американцам пришлось кормить нашу Красную армию, потому что всё своё продовольствие мы вывезли в Германию. Да, невероятные парадоксы истории". Почему-то вспомнилась Шолоховская "Поднятая целина". - "Господи, какой умный писатель, недаром его постоянно пытался расстрелять Ежов за антисоветский роман Тихий Дон, да видно не судьба. Шолохов прямо писал в этом романе устами одного бедного русского крестьянина-солдата: "Коммунисты, - враги трудового крестьянства!" А в романе Поднятая Целина, - как ловко вставил Шолохов диалог Половцева и Островного о коммунизме! - Островной: "Интересно, какая жизнь будет при коммунизме?". Половцев: "А вот, к примеру, захочется тебе куриных потрошков, а тебе квасу нальют!". Островной: "А ежели я так не захочу?". Половцев: "Ха, а тебя и спрашивать никто не будет!". Да, всё тогда понимали русские люди, а с ними и писатель Шолохов, но антихрист был сильнее. Да, Целину подняли для того, чтобы её потом бросить".
Дорога стала спускаться в низ. Там в конце балки начинается село. Мысль о Шолохове не проходила, и ветврач невольно опять вспомнил довоенное колхозное начальство: "Истовые, беспринципные людоеды. Шолохов метко их всех охарактеризовал на примерах Давыдова и Нагульного. Если к тому же ещё уметь читать между строк, то это: глупые карьеристы, посланные с городов наводить "порядок" в сёлах. Без роду, без племени, без детей. Сгулявшиеся и переспавшие с одной и той же блудливой бабой, и убитых Шолоховым при помощи "кулацкого" пулемёта. Да, ныне колхозное начальство не сталинское, а хрущёвское. Как много значит то, что время изменилось! Теперь председатели почти всех колхозов самые добрые люди на селе. Недаром Шолохов "убил" Давыдова и Нагульного, теперь в колхозы пришло послевоенное начальство, хлебнувшее лиха, как от Сталина, так и от Гитлера, и увидевших смерть в лицо. Эх, хороший мужик Никита Сергеевич Хрущёв, поставят ему ещё памятник. При нём хоть совесть стала появляться, перестали русский на русского доносы писать. Ещё вернул бы он народу православную веру, да не догадается. Ведь он настоящий коммунист, а все коммунисты, особенно настоящие, весьма глупы, если не хуже...".
Машина сильно подпрыгнула, ветврач вздрогнул, и его мысли вернулись в реальность.
Шёл пятый час, когда Москвич подкатил к конторе колхоза Восход Коммунизма. На порог выскочил перепуганный председатель колхоза, и лишь когда из кабины вылез немного уставший ветврач, председатель облегчённо, громко выругался: "Александр Павлович как тебе не стыдно, чёрт тебя побери, хоть бы позвонил мне, что едешь к нам на пьянку, а то так, без предупреждения!". - "Иван Ильич, а к друзьям и едут без предупреждения", - улыбаясь, заявил гость. "И почему на пьянку, я с обычной проверкой по работе". - "Знаем твою проверку, небось, по нам соскучился?". - "Конечно соскучился, но и нужно кое что уточнить". - "Павлович, когда ты перекрасишь свой Москвич ну хотя бы в белый, или красный цвет. А то чёрным цветом нагоняешь страх на местное население, вот и меня перепугал. Никак не могу привыкнуть к цвету твоей машины, так и чудится Сталин со своими опричниками, ведь они только по ночам и вечерам разъезжали". - "Да что, сейчас вечер, что ли?", - как бы не понимая, ответил ветврач. - "Эх, Александр Павлович, а если б это была вечерняя зима?", - делая особый акцент на слове "зима", пожурил его председатель. - "Да, хорошо что "зима" уже окончилась. Хрущёв разогнал почти всех леших, и "зимы" теперь не будет", ответил ветврач. Они подошли друг к другу, крепко поздоровались, затем, не выдержав, обнялись. - "Пошли в контору!", председатель похлопал гостя по плечу. В коридоре они столкнулись с вышедшим из своего кабинета, главным бухгалтером колхоза. - "Иван Ильич!", обратился он тонким, пшеничным голосом к председателю. - "Так я сбегаю за парторгом, а?". - "Зачем это?", не понял председатель. - "Как зачем! Третий, то есть четвёртый, не лишний!". - "Ах, да-да, конечно!". - "Ну, зачем так быстро?!", недовольно возразил приезжий гость. - "Нам ещё нужно проверить твои бумаги по падежу подсосных поросят!".- "Павлыч, Павлыч, этот "падёж" у нас ежеквартальный, и приурочивается к очередной районной проверке нашего колхоза". - "Так ты уж всё и раздал, знаю я тебя "скрягу", зимой снега не выпросишь". - "Так прошлой зимой снега и не было, а насчёт молочных поросят, то райком так и шлёт своих гонцов: - председателю райкома дай, помощнику дай, инструктору дай, зав сельхоз. отделом дай, начальнику милиции района дай, и ещё чёрт знает кому, и чтоб обязательно копчёненький был поросёночек, и непременно в нашей колхозной коптильне".
Они зашли в кабинет председателя: "На пока посмотри эту папку, здесь всё наше колхозное животноводство, а я на минутку выйду".
- В кабинет председателя не вошли, а буквально ворвались главбух и секретарь парткома колхоза. Секретарь очень довольный, что его позвали, буквально ходил гоголем, предвкушая надвигающуюся трапезу. Когда при ликвидации Каменской области и объединении её с Ростовской, стал вопрос о расформирования обкома партии, его как рядового парт аппаратчика, не равнодушного к водочке, и поэтому частенько ходившего навеселе, направили в колхоз Восход Коммунизма секретарём колхозной парт ячейки. Здесь он быстро освоился и обрёл новых "знакомых", и друзей. Так же как председатель и бухгалтер, он был женат. Смуглый его сынишка Жорик в этом году пойдёт в первый класс. Звали секретаря Львом, а отчество было необычным, - Зусевич. Селяне быстро перекрестили его в Захаровича, и называли его теперь для краткости Лев Захарч. Он и правда был похож на льва, так как носил пышную курчавую шевелюру, похожую на шапку. Вечером после работы идя навеселе домой, он потряхивал своей чёрной, курчавой головой, и постоянно улыбался встречным женщинам.
- "Смотри, смотри, наш Лев дермужится", - весело подшучивали над ним колхозные бабы. Слово "дермужится", очевидно означало, что-то типа: - задаётся, зазнаётся, воображает, или ещё что-нибудь.
Через полчаса, наконец, возвратился и председатель колхоза. Он принес огромную, плоскую ковригу голландского сыра, четыре котелки копченой колбасы, и большой, как каравай, кулич белого хлеба. - "Вот, всё колхозное!", заявил он с порога. - "У нас в колхозе мы всё делаем сами: - окорока и колбасы коптим, делаем сыры, печём свой хлеб. В магазине у нас только водка, консервы, сахар, сельдь и конфеты. Недавно с области благодарность получили за наш отменный сыр и великолепную колбасу. Чем не коммунизм?". (В середине шестидесятых годов переработку сельскохозяйственных продуктов, в колхозах, запретили, что мгновенно отразилось на занятости сельского населения. Прим. авт.).
- "А где же основной продукт питания, или правильней сказать, - вливания?", весело спросил Александр Павлович. - "А он всегда здесь, и его всё время двенадцать. Знаешь Павлыч поэму Александра Блока, - Двенадцать?". - "А ещё есть двенадцать апостолов", хихикнул своим тонким голосом главбух колхоза. - "Не хочу ни Блока, ни апостолов!", глотая от жажды, предстоящей выпивки, обильно выделенную слюну, заявил парторг: "Садимся, нечего демократию разводить". Председатель открыл свой шкаф, в нём действительно стояли двенадцать бутылок водки. Он достал одну бутылку и принялся разливать в гранёные, двухсот пятидесяти граммовые стаканы. Получилось по пол стакана на брата. Приятели как-то инстинктивно переглянулись. Выручил всех ветврач: "Ну, что это, - Иван Ильич?", - обратился он к председателю. "Насмотрелись наши русские солдаты в конце войны, как поляки и немцы по маленьким рюмашечкам пьют. Эту заразу и к нам в Россию завезли. Теперь вроде и мы к европейской культуре подмазываемся. А ну Ильич, наливай нам по полному гранённому, русскому стакану!". Достал председатель вторую бутылочку, разлил по полной. Выпили, - крякнули. Занюхали бодрящим запахом свежего хлеба, который ломали, как и подобает, руками. Колбасу порезали тонкими кусочками, сыр наоборот, толстыми. "Вот это настоящая русская водочка!" подметил парторг. - "Лев Захарыч? Сам-то ты не совсем русским будешь!", ехидно хихикнул главбух. Парторг немного обиделся: "Да я может быть самый русский среди вас! Как по духу, так почти и по крови". - "Да все мы в России смесь армяна с чемоданом", сказал председатель. - "Армянина", подправил Александр Павлович, и чтоб немного разрядить обстановку сказал: "У меня вот отец украинец, а мать русская". - "А у меня наоборот", удивился председатель: "Отец русский, мать украинка". - "Стало быть, я среди вас самый русский", опять ехидно, тонким голосом, хихикнул главбух. - "Судя по тому, что выпиваешь меньше нас, не очень-то похоже", подметил парторг. Все засмеялись, а председатель полез за третьей бутылкой: "Теперь уж можно и по европейски". - "Да, по пол стаканчика", подтвердил всё тем же тонким голосочком главбух. - "Так выпьем же за нас, истинно русских людей", заявил председатель колхоза, искоса поглядывая на парторга. - "Вот это будет наш первый настоящий тост", обрадовался парторг, "За русских!", потом секунду подумав, добавил: "За советских людей!". Теперь они громко стукнулись гранёными стаканами, и довольные своей встречей, выпили. - Прожевав свою колбасу, ветврач полюбопытствовал: "Иван Ильич, а почему у тебя двенадцать бутылок водки в шкафу стоят?". - Председатель, с полно набитым ртом, пережёвывая в одной стороне щеки колбасу, а в другой сыр, с горечью ответил: "Да надоело Павлыч каждый раз разных проверяющих из своего кармана подчивать. Ты ведь тоже у нас как бы "проверяющий". Вот я и вызвал нашу продавщицу на "ковёр", и говорю: "Нюрка, ты за неделю до продажи, к мешкам сахара, вёдра с водой подставляешь, чтоб сахар отсырел и весил в два раза больше положенного. В бочку селёдки так же ведро воды подливаешь, чтоб рыба распухла и тяжелей была. Да и так, старушек и школьников обсчитываешь. В общем, доход имеешь, а с колхозом не делишься, всё себе берёшь. Не годится Нюра с обществом не делиться. Можешь ты не прижиться в нашем магазине, и нам может понадобиться твоя замена. Она мне: "А что ж от меня требуется Иван Ильич?". А я ей сразу: "Нюра, в моём шкафу, для моих гостей, должно постоянно присутствовать дюжина бутылочек с хорошей московской водочкой. По мере убывания экземпляров, ты должна один раз в месяц пополнять мою коллекцию, я же со своей стороны заверяю тебя, что эта водочка зря не разбазарится, и будет использована исключительно только для контролирующих наш колхоз "гостей". В общем, мы с ней договорились. Есть на свете понятливые люди". - "Да, да, есть!", подтвердил, опьяневшей головой, парторг. - "У нас Александр Павлович в колхозе все понятливые, и все хорошие", горделиво пропищал главбух. Председатель, что-то вспомнив, рассмеялся: "Ох, ох, - ха, ха, ха - была у нас тут с района одна непонятливая проверяющая баба. Видите ли, инструктор райкома компартии, так она представилась. И понеслось, и понеслось. За несколько дней, она столько у нас беспорядков и несоответствий изыскала, что голова у меня кругом пошла. А она всё на бумагу, всё на бумагу пишет, и грозится. Как только я к ней не подкатывал. С виноградным винцом и шоколадом предлагал разобраться по поводу наших недостатков, - не получилось. Предлагал зажаренного розовой корочкой поросёночка, копчёный окорок килограммов на десять, пять кругляков сыра, - ничего не помогло. Ох уж эти бабы, как трудно с ними иметь дело. Я уж грешный подумал: - не влюбилась ли она в меня своей, какой-то особенной, вампирской, женской любовью. Ан нет, оказывается, что-то другое. Лишь когда я доведённый до ручки забубнил: "Да признаём мы все эти наши просчёты, и недостатки", она сразу как-то отмякла и говорит: "Ну наконец то вы поняли идейную направленность нашей партии, - давно бы так. Кто не признаёт своих политических и хозяйственных ошибок, является врагом нашей партии". - Я чуть к ней не с мольбой: - "Да признаём мы все свои политические и экономические просчёты, и будем их всем миром исправлять!". Она мне: "Ну, всем миром не надо, а всем колхозом нужно". Потом довольная говорит: "Ну, раз вы все свои недостатки признали, значит у вас в колхозе всё в порядке!", и тут же уехала. "Ха-ха ха", рассмеялся ветврач, - "почти анекдот получился. У вас много нарушений и халтуры, но раз вы их признали, значит у вас всё в порядке!". - "Да, а через неделю в районной газете, про нас, хвалебная статья появилась. Мол, не смотря на многочисленные недостатки, колхоз Восход Коммунизма нашёл в себе мужество признать все свои просчёты, и в скором будущем, обязуется их устранить. Это является новым почином и передовым примером для других колхозов района". - "В скором будущем коммунизма", снова съязвил ветврач. - "Да, партия наш рулевой, и мы всегда должны следовать её примеру!", сказал изрядно опьяневший парторг: "Так что за нашу партию и нужно выпить!". Опять разлили по половинке гранённого, и не стукаясь, выпили. - "Лев Захарович, а что ты больше любишь, - закат или восход?", с подколкой спросил ветврач. - "Ну, известное дело", ответил парторг, - "Солнце восходит - пастух с ума сходит, солнце садится - пастух веселится! Хорошая народная пословица, я за народ, и мне закат так же больше нравится, чем восход". - "Как же так, Лев Захарович? Народу закат больше нравится, тебе тоже, а колхоз вы свой назвали не Закат Коммунизма, а Восход! Супротив народу пошли, тут политическим делом пахнет!". Все вдруг, как по команде, развеселились. Приятели понимали нелепость прошедших мрачных времён, и что теперь можно было впервые за многие десятилетия без страха отпускать политические шутки и анекдоты. - "Друзья, встреча наша видно затягивается надолго, а не перейти ли нам в кабинет главбуха для продолжения "банкета", - предложил председатель. "А то вдруг вечером какому-нибудь районному или не дай бог областному контролёру в голову стукнет нас посетить. А я на рабочем месте пьянствую, а в бухгалтерии как бы нейтральная зона". Все согласились и начали собирать закуску, а председатель прихватил из своего шкафа ещё две пол литры Московской, особой водки. Александр Павлович взял одну котелку колбасы, немного хлеба и вышел на улицу, вечерело. Он отнёс это своему шофёру, ожидавшего его в машине. Затем сходил за угол, по маленькой нужде, и вернулся обратно.
В углу кабинета бухгалтера колхоза красовался огромный и тяжёлый, металлический сейф. Александр Павлович подошёл и попытался сдвинуть его с места. "Хи-хи", снова хихикнул главбух. "Его вчетвером не сдвинуть!". - "Не может быть", скептично возразил ветврач. "Давайте попробуем?!". Четверо пьяных "мушкетёров", изо всех сил, пытались сдвинуть сейф с места, но как они не старались, сейф не поддавался. Они лишь на мгновение смогли оторвать одну его сторону от пола. "Ну и тяжелющий зараза!", уставшим, побеждённым голосом, произнёс ветврач. "Небось, полный колхозных деньжищ, потому и тяжёлый. Ну-ка Евлампий Николаевич, покаж, что у вас там внутри?". - "Да нет там Павлыч ничего!", тонко пропел главбух. - "Да ладно тебе Николаич, что я вор, что ли какой, открой, покажи?". - "Ну говорю тебе, что там ничего нет!". - "Да, правда, там ничего нет", подтвердил председатель. - "Вы что, мне не доверяете?", обиженно произнёс Александр Павлович, "Тогда вяжите меня верёвками, чтоб я не смог украсть ни одной пачки колхозных денег". - "Да ты что Павлыч, издеваешься что ли? Да у нас не то, что пачки, даже ни одной купюры в колхозном сейфе никогда не было. Вроде ты не знаешь, что колхозы постоянно должны государству!", - теперь уже в свою очередь обиделся председатель колхоза. Гость немного остыл, и уже не так скептически, но всё же с шуткой, попросил: "Да ладно, всё ж вы там какие-нибудь ценные средства храните, может не деньги, а допустим бриллианты или золото?". - "Сейчас мы тебе колхозное золото покажем!", раздражённо ответил председатель. "Ну-ка Евлампий Николаевич, доставай свои ключи и покажи не верящему "Фоме" наше колхозное богатство!". Главбух долго гремел ключами, открывая колхозный сейф. Внутренние замки долго не поддавались. Было видно, что сейф несколько лет не открывался. Но когда открылся, в нём действительно было пусто. - "Ну вот, теперь видишь, что там ничего нет!", победоносно и радостно, произнёс главбух. - "Да-да, теперь вижу, что вы не миллионеры, хотя погодите", возразил ветврач. "Там, какой-то документ лежит, наверно очень важный раз в сейфе!". Председатель очень удивился: "Какой такой документ? А ну давай его сюда!". Главбух бережно извлёк из тайных недр сейфа толстый лощёный лист гербовой бумаги. На ней золотыми буквами было напечатано: - АКТ, - НА ВЕЧНОЕ ПОЛЬЗОВАНИЕ ЗЕМЛЁЙ, - передаётся колхозу Восход Коммунизма... - "Так это же - Акт, о вечном пользовании землёй!!!", почему-то обрадовано воскликнул ветврач, и вдруг так громко рассмеялся, что друзья сразу не поняли. Но когда дошло, - кабинет вдруг наполнился безудержным, истерическим смехом. Все громко смеялись, поняв курьёзный момент, и трагикомичность советской, сельской жизни. - "Ну уморили, ха-ха-ха", вытирая слёзы смеха, причитал Александр Павлович. "Денег в колхозе нет, зато есть акт, на вечное пользование землёй! Ха-ха-ха. У вас настоящий коммунизм в сейфе хранится, и действительно, зачем при коммунизме деньги? Ха-ха-ха, при коммунизме денег не предусматривается, так что вы давно живёте при коммунизме, ха-ха-ха!". Казалось пьяной истерии смеха, не будет конца, но первым постепенно замолчал председатель: "Братцы, да ведь мы сами над собой смеёмся! Вот вам и Гоголь, со своей придуманной комедией Ревизор. Наша ведь жизненная комедия натуральна и гораздо смешней!!!". - "Да, ну и ситуация", произнёс ветврач. "У меня на родине в Новострельцовском коне заводском посёлке на Луганщине, когда в начале 30-х годов проводили торжественное собрание по поводу вручения такого же акта, на вечное пользование землёй наш сосед, дед Сипот, обращаясь к залу, произнёс: "Граждане колхозники, вам землю дают на вечные кары (муки), так почему же вы молчите?". - Вот вам и готовая притча". - "Да, притчи и анекдоты, они из народа рождаются", подтвердил пьяный парторг. - "До чего только додумались", - оживился ветврач. "Цыганские колхозы в тридцатых годах стали вводить! Представьте цыгана в колхозе, чем не анекдот?" - Председатель: "Государству нужны были цыганские лошади, вот их у цыган и отобрали. Этим хотели убить сразу трёх зайцев. Лошадей в дело, цыган в колхоз, и третье, прекратить их кочевой образ жизни. Но ничего не получилось. Цыгане, они все хитрые и ленивые, побыли немного в колхозах, хватанули лиха, и разбежались. Теперь кочуют не на лошадях, а на поездах. Их вначале милиция отлавливала, чтоб опять вернуть по колхозам, но где там! Поймают такого цыгана и спрашивают: "Ты куда едешь?", а он: "На работу в колхоз имени Сталина!" - "А откуда едешь?" - "Из колхоза имени Сталина". Как и колхозники, цыгане тоже все без паспортов были, к тому же все на одно лицо, пойди их разбери. Да и колхозов носящих имя Сталина в каждом районе было не меньше десятка. К каждому цыгану милиционера с пистолетом не приставишь, вот их и оставили в покое. А лошади цыганские, такие же ленивые, как и цыгане, а чуть прицыкнешь на них, или запряжёшь в плуг, так они покрываются от устали белой пеной, и сразу падают замертво. Не выдерживают колхозной жизни". - "Да-да!", скороговоркой произнёс ветврач, и чтоб его не перебили, стал рассказывать про известные ему случаи из цыганской колхозной жизни: "Помните фильм "Последний табор", вышедший в конце 30-х годов, такая извините брехня, что даже тошно. Знавал я в середине 30-х один такой колхоз. Председателем там был русский. Вот в этом колхозе, один цыган украл мешок посевной пшеницы. За мешок простой пшеницы давали по десять лет, а тут посевной. Так что грозило цыгану, лет пятнадцать получить. Но судить тройкой, испугались (людей осуждали на длительные сроки трое представителей НКВД). Вдруг цыгане разбегутся с колхоза. Тогда решили посадить цыгана при помощи самих цыган, то есть при помощи общего собрания. Такие судебные мероприятия тогда часто практиковали в колхозах. Приезжал прокурор района в какой-нибудь колхоз, и при народе обвинял проштрафившегося колхозника: "Товарищи колхозники, ваш бывший товарищ украл в колхозе, то-то и то-то, ему полагается пять лет заключения, что с ним будем делать?". Русские колхозники, как обычно кричали: "Мало ему, мало! Дать этому куркулю не пять, а десять лет!", и по просьбе народа, прокурор добавлял ещё пять лет. Довольный судья, внимая воле народа, осуждал крестьянина на десять лет каторжных работ, порой просто за карман пшеницы. На цыганском же общем собрании было по-другому. Когда прокурор выдвинул обвинение сроком на десять лет, говоря: "Ну что товарищи цыгане будем делать, ведь ваш бывший товарищ украл у вас целый мешок посевной пшеницы?". Цыгане молчали. "Как же так товарищи цыгане, у вас у всех украли мешок посевной пшеницы, а вы молчите? Кто из вас выступит по этому поводу?", - в зале опять гробовая тишина. Да, - цыгане, как в прочем и другие нации, кроме конечно русских, своих не выдают. Тогда прокурор пустился на политические речи: "Товарищи цыгане, мировой капитализм спит и видит, как бы задушить нашу молодую Советскую Республику рабочих и колхозников. Товарищ Сталин лично заботится о вашем здоровье и вашем благосостоянии, но антисоветский элемент, затесавшийся в ваши дружные ряды, попытался оставить ваших детей без еды, он хотел навести на вас голод! Как мы его осудим? Я думаю, он заслужил не менее десяти лет заключения!". Опять тишина в зале, прокурор от волнения взмок. Но вот, наконец, один цыган поднял руку. Это была спасительная соломинка для прокурора: "Пожалуйста, дорогой товарищ колхозник, выступите и осудите этого негодяя, укравшего у советского народа хлеб!". - "Товарищ прокурор, мы должны тут посоветоваться!". - "Да-да, - пожалуйста, товарищи цыгане, совещайтесь", обрадовался прокурор. Цыгане, сдвинули все стулья и лавки в сторону, сели по-цыгански на пол, ноги калачиком, и стали шушукаться. Потом выступил пожилой цыган: "Мы так думаем, раз колхозное добро общее, а в этом общем добре есть и наша доля, то тогда и нам нужно дать каждому по мешку пшеницы! А так как наш товарищ уже своё взял, то ему мешок пшеницы больше не давать, пусть ему за это будет очень стыдно. Вот такое наказание мы ему придумали, - пусть ему будет стыдно!". Так и уехали ни с чем районные власти, а цыгане, пошушукавшись, посмеялись и разошлись. Такой вот рассказ". - "Это что!", пропел главбух. "Вот когда Хрущёв в Донецк приезжал, то ему областное начальство пожаловалось на нехватку рабочих рук на угольных шахтах. А Хрущёв немного подумал и говорит: "У вас в городе Донецке большой цыганский район имеется, так пойдите и предложите цыганам работу на шахтах, все-таки заработки там хорошие". Начальство ответило: "Как же мы сами не догадались дорогой Никита Сергеевич, ведь это так просто". Хрущёв им: "А всё гениальное очень просто". Пошли партийные вербовщики в цыганский район. Долго агитировали, и цыгане выдвинули своих представителей, которых повезли на экскурсию в забой. Долго их водили, возили по шахтам, а в конце экскурсии спрашивают: "Ну, как товарищи цыгане, понравились вам угольные шахты, пойдёт ваша молодёжь туда работать?". - А мы сейчас посоветуемся", так же ответили и донецкие цыгане. Отошли, посовещались и ответили: "Мы так решили, кто этот уголь туда закопал, пусть и выкапывает обратно, а мы пошли домой!". - "Ха-ха-ха", засмеялся председатель. "Представить себе не возможно цыгана с отбойным молотком, или на поле за сохой". - "А что, такое было!", опять оживился Александр Павлович. "Русский председатель бывшего цыганского колхоза рассказывал мне, что однажды потный и обессиленный цыган, боронящий лошадьми колхозное поле, подозвал его и говорит: "Товарищ председатель, зачем Иисуса Христа распяли? Дали бы ему гектар пашни заборонить, он бы и так умер!". Главбух хихикнул, остальные промолчали. Ветврач, видя, что с юмором данного эпизода получилась промашка, быстро продолжил: "Сменим религиозную тему, на мистическую. В том же цыганском колхозе, один молодой цыган, подставив для удобства табурет, покрыл колхозную корову. Что тут было, в район запрос послали, что с такой коровой делать? Зарезать не могли, так как каждая корова в дойном поголовье стада строго учитывалась и без разрешения района, сокращать поголовье крупнорогатого скота категорически запрещалось. Прислали с района ветврача, и он стал покрытую цыганом корову изучать на предмет беременности. Слух дошёл даже до области. Хотели уже учёных селекционеров-животноводов с области прислать, но тут вмешалось местное население. Привезли священника с соседней церкви и вокруг коровника с кадилом провели обряд изгнания сатаны. А саму корову священник сказал, что нужно срочно забить и сжечь. Батюшку не послушались, а корова вскоре сама сдохла, наверно, кто-то отравил. Так её даже на скотомогильник боялись свезти!". - Ветврач замолчал. Слушатели переглянулись, ожидая продолжения рассказа, но потом вдруг рассмеялись, а председатель стал грозить Александру Павловичу указательным пальцем: "Ох, Павлыч, ты специально не договорил. А чтобы получилось, если б корова забеременела? Наверно вылез бы оттуда какой-нибудь чернявый парень с рогами на голове, хвостом и копытами и убежал бы в лес. Ха-ха-ха! Так вот откуда в народном фольклоре ещё до христианства, черти и лешие в наших лесах появились". Тут вдруг, как "жираф" на третьи сутки, закатился в смехе парторг. Он заметно протрезвел и стал понимать происходящее: "Ха-ха-ха, наверно из Индии за это и разогнали цыган, там ведь корова является священным животным. " Ну, вы уж совсем на цыган набросились!", вступился за нацменьшинства главбух. "Не такие уж они бездельники, среде них неплохие кузнецы имеются!". - "Конечно кузнецы, будешь тут кузнецом поневоле, когда с одной стороны индусы на лошадях за тобой гонятся, с другой бабы, за обесчещенных коров, с коромыслами бегут, а с третьей мужики с кольями, за украденных лошадей, догоняют. Без подкованных лошадиных копыт не убежать. Вот и пришлось цыганам кроме основных профессий по "осеменению" коров, гадания и воровства, осваивать профессию кузнеца", добавил хохочущий председатель. "Ну Павлыч, ты и понарассказывал нам разных смешных баек, молодец!". - "Да, вся наша жизнь как анекдот", согласился ветврач, только это вовсе не байки, а трагикомичные случаи нашей бестолковой советской жизни". - "Но-но, Александр Павлович, ты полегче с заключениями, живём мы очень толково!", - оживился полусонный парторг. "Не забывай, что у нас в стране свобода и равенство, завоёванное нашей социалистической революцией!". - "А ты знаешь Лев Захарович, что свобода и равенство это два взаимоисключающих понятия!". - "Как это?", не понял парторг: "Объясни?". - "Пожалуйста, - вот представь Захарыч, что люди на земле как трава на лугу. Эта трава растёт свободно, никто не мешает, равномерно светит солнце, идёт дождик, - эта трава свободна. Правду я говорю?". - "Да, правда", все закивали. "Только в этой траве нет равенства, потому что одна трава пырей, а другая клевер. Ясно, что луговой пырей выше клевера. Так что свобода у травы имеется, а равенства нет. Кроме того, оказывается и у пырея, нет равенства, так как одни его травинки ниже, а другие выше. Которые травинки повыше, им досталось больше влаги, потому что они растут в низине, те же что на бугорке, травинки ниже, так как влаги получили меньше. Так что свобода есть, а равенства нет!". - "А если есть равенство?", переспросил главбух. - "А если есть равенство, то тогда нет свободы!", произнёс ветврач. - "Ну, это совсем не так!", воскликнул парторг. - "Как же не так, Захарыч!?", возразил ветврач. - "Вот пришёл косарь на луг, и ровненько скосил всю траву под один размер. Трава стала вся ровная. У травы равенство, только свободы теперь нет! Так что если есть свобода, то нет равенства, а если есть равенство, то нет свободы!". Парторг от удивления открыл рот но, мгновенно встряхнувшись, произнёс: "А вот ты и не прав Павлыч, при социализме есть и свобода и равенство. Скажи, ведь у нас теперь свобода, проезжай куда хочешь, кроме конечно заграницы, работай, где хочешь, говори что хочешь, любой анекдот про Хрущёва заворачивай. Павлыч свобода?". - "Ну, допустим", произнёс ветврач. - "Вот", обрадовался парторг. "У нас полная свобода. Кроме того, у нас и полное равенство. В каждом доме есть радио, все работают, все довольны, у каждого в доме самогончик никогда не переводится, пей сколько хочешь, мы все равны! - "Да!", икнув, подтвердил главбух, "самогон у всех имеется". - Так что при социализме есть и свобода, есть и равенство. А вот у капиталистов нет ни свободы, ни равенства! Представь Павлыч, что живут там эти капиталисты: - у одного танк дома имеется, у другого пулемёт, а кто победнее, лишь ножиком обладает. Никакого равенства. Вот однажды перепились и передрались между собой эти американские капиталисты. Один пулемёт тянет, другой танк катит, третий только ножичком кидается, никакой свободы и равенства, одна драка! Так что ни свободы у них нет, ни равенства!". - "Да, да", закивали друзья. Ветврачу ничего не оставалось кроме как согласиться. - "Скажи Павлыч?", победоносно произнёс парторг. "Небось мыслишки, про траву на лугу, не твои". - "Каюсь друзья, не мои. Читал недавно одного философа, это его мысли". - "Ты бы Павлыч меньше к философской интеллигенции прислушивался, да причитывался, мало ли что они наплетут!". - "Да!", подтвердил председатель. "Хрущёв дал нам крестьянам немного передышки, здоровья ему, а эти интеллигентишки - бумагомараки так и пытаются его оклеветать. Разные там Пастернаки и иже с ними! А что такое пастернак? Да это ведь сорная трава. Вот и берут они себе разные там псевдонимы, чтоб окончательно засорить нашу счастливую, колхозную жизнь!" - "Да-да!", взахлёб подтвердил парторг. "Взять бы этих всех интеллигентиков, как в своё время сделал Ленин в 1920 году, когда в два парохода насильно запихнули всех этих мыслителей и выслали в Европу. Так и нынешних мыслителей нужно посадить на пароход, запустить моторы, убрать капитана и команду, сломать штурвал, и пусть плывут, прямо через Северо-Ледовитый океан, прямо в свою капиталистическую Америку!". - "Эх, да!", ехидно поддакнул главбух, "Начал Сталин этих людишек в 37-м году шерстить, да война не дала. В начале 50-х продолжил, да умер бедняга, так и не завершив задуманное". - "Друзья, да что вы такое говорите?!", воскликнул Александр Павлович. "Сталина вам подавай, да очнитесь вы, наконец! Только недавно от него освободились, а сейчас противоречите своим словам?! Кстати, с теми пароходами и учёного Сикорского выслали, который вертолёты в Америке изобрёл!". - "Да-да", теперь уже приятели поддержали ветврача. - "Уж кому-кому", подтвердил и председатель, а нам начальству сталинщина дорого могла обойтись". - "Выпьем за здоровье нашего спасителя, верного ленинца, Никиту Сергеевича Хрущёва", громким голосом, чтоб всех примерить, произнёс парторг. Друзья облегчённо вздохнули и выпили за здоровье первого секретаря ЦК КПСС. Парторг колхоза с шуткой в устах констатировал: "Интеллигенты хотели нас меж собой поссорить, но мы люди пропитые и битые, и нас просто не обманешь". Немного закусили, и ветврач, чтоб окончательно разрядить обстановку, продолжил: "Ну, уж этих интеллигентов и простить можно. Крепенько им досталось, а при Сталине быть интеллигентом было просто опасно. После войны я знавал одного такого "ветврача-интеллигента". Он работал в соседнем колхозе, и на работу ходил всё время в галстуке. Я неоднократно предупреждал его, что при сложившейся политической обстановке, корчить из себя умного опасно. Но он не послушал, и продолжал ходить к коровам в галстуке". Друзья заинтриговано, и с интересом, молча слушали, ожидая рассказ о приезде "Чёрного воронка". "Как знаете с района", продолжал Александр Павлович, - "постоянно приходили директивы об увеличении поголовья молодняка телят. Одна корова загуляла, а у быка, ничего не получалось. Тогда этот "ветврач-интеллигент", стал подправлять быку половой член, чтоб он попал точно в цель. Нервничал бык, нервничал и растерянный ветврач, "нервничал" и раскачивающийся на потной шее интеллигента его галстук. Наконец всё получилось, но "наводчик" не заметил, как половой член быка сначала попал в угловое углубление, обратной стороны галстука, а уж потом в щель к корове. Начался половой акт, и "ветврач-интеллигент" повис на половом члене быка, раскачиваясь как партизан, только не на верёвке, а на собственном галстуке. Прибежали доярки, но ничего не смогли сделать, так бык до смерти и заёрзал нерадивого интеллигента. Вот вам и трагедия, а то вы всё Сталин! - Сталин!". Слушающие не понимающе переглянулись. Потом как уже не в первый раз, - закорчились в пьяном, истерическом смехе. - "Да Павлыч, - уморил!", пропищал главбух, и своим необычно тонким, и смешным голоском, вылил ведро бензина в пламя смеющихся людей. Гладя на своих товарищей, а особенно на пьяного главбуха, ещё громче всех стал смеяться и сам рассказчик. "Вот вам и философия момента!", снова пропищал главбух. - "Перестань Николаич!", воскликнул хохочущий председатель. "Дай нам отдышаться!". - "К чёрту не понятных русскому народу философов и их философию!", снова выкрикнул парторг. "Давайте лучше ещё раз выпьем!". В коридоре кто-то завозился, и загремело ведро. Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула милая старушка: "Иван Ильич, что-то вы здесь так долго засиделись и расшумелись, мне ведь убрать тут надо". - "А-а, баба Марфа, - заходи. Ты нам как раз и нужна", обрадовался смеющийся председатель. "Как тебя по батюшки, а то ненароком запамятовал?". - "Петровна я". - "Скажи нам Марфа Петровна, слышала ли ты когда-нибудь слово "философия"? - "А как же Иван Ильич, конечно слыхала, не уж то я не грамотная". - "А что это означает Петровна?". Старушка немного застеснялась. "Говори Марфа Петровна, не тяни". Собутыльники с интересом стали ждать. "Я думаю, Иван Ильич, это когда мой дед в молодости на чужих баб заглядывался", произнесла старушка. "Да нет Петровна, совсем другое!". Старушка напрягла память и потом озвучила: "А-а! - Это наверно когда мой дед после выпитого лишку, в погреб за огуречным рассолом лезет?". - "Вот! - Вот баба Марфа, как раз в точку!", снова засмеялся председатель. "Наконец-то ты вспомнила! Ну ладно иди домой, придёшь завтра утром, часиков в пять, и тут всё быстренько уберёшь. Иди, иди Петровна домой, не мешай нам задание партии обсуждать". Старушка удалилась, а председатель продолжил: "Вот тебе Александр Павлович и философия!". - "Русскому народу никакая философия не нужна", снова забубнил парторг. Вся русская философия заключается в словах блатной песни:
"Была бы шляпа, пальто из драпа,
А к ней живот и голова!
Была бы водка, а к водке глотка,
А остальное, - трын-трава!".
- Так что при социализме всякая философия вредна!". На языке ветврача так и вертелся вопрос к парторгу: "А как же философия Марксизма-Ленинизма?", но он чтоб не терять дружбу опустил этот вопрос, и сменив тему спросил председателя: "Иван Ильич, а почему тебя в селе Батей кличут?". - "О-о! Это дело Павлыч очень серьёзное и длинное, и тянется ещё с довоенных времён, так что расскажу подробно как-нибудь по трезвянке. А сейчас лишь напомню, что жила у нас до войны одна семья, баба и двое детей. Их кормилец, отец значит, в голод 1933-го года заболел и от истощения умер. Девочка от дизентерии в 35-м году тоже умерла, а мать убило снарядом в 1943-м году. Вот и остался парнишка Вася один, и мы решили всем колхозом взять над ним шефство, вроде как по военному, - сын полка. Ну а я привязался к этому парнишке, и стал ему взамест отца. Так вот он и стал называть меня батькой, или Батей. Постепенно и все селяне стали называть меня Батей. Теперь Василий работает у нас кузнецом, а до этого работал трактористом. Женат, на свадьбе я был у него, как по старинке зовётся, - посаженым отцом. Очень интересный парень. Я обязательно тебя с ним познакомлю, и он более подробно расскажет о себе". Главбух, кивая, предложил: "Так выпьем же за здоровье нашего сына колхоза, кузнеца Васю, а так же за его батяню, за нашего друга, за нашего председателя колхоза Ивана Ильича!". Внезапно появившемуся новому тосту, все обрадовались. Снова чокнулись русскими, гранеными стаканами, выпили за здоровье колхозного кузнеца Васи, за его покровителя, и весьма изрядно опьянев, наконец-то принялись всерьёз уничтожать остатки колхозной, копчёной колбасы. Опять с полно набитыми щеками, председатель попытался что-то рассказать. "Подожди Ильич, хоть прожуй сначала, а потом рассказывай", пьяным, еле слушающимся языком, перебил его ветврач. - "Вот что я хочу высказать", наконец прожевав, и пошатываясь на стуле, произнёс пьяный председатель. "Мы тут сидим, а у колхозников сейчас "трудоночь" начинается!". Ветврач: "Крадут, значит?". Председатель: "Не крадут, а своё берут, - подрабатывают! Спасибо Никите Сергеевичу Хрущёву за то, что колхозникам "трудоночь" разрешил". - " Да-да! Трудодень, для государства, а "трудоночь" для себя", констатировал главбух. "При Сталине - ", продолжил жующий председатель, - "карман пшеницы нельзя было колхознику взять для своих голодающих детей, а сейчас целую трудоночь разрешили, и за это не сажают. А что делать колхознику? Денег колхоз по трудодням не платит, - не положено. Пенсий колхозникам тоже не положено. Вот кроме трудового дня, бедному крестьянину, приходится ещё и ночью не спать. Бурёнку, кабанчика, нужно накормить. Курочкам, уточкам, гусятам, тоже нужно зернеца подсыпать. Бычку, овцам - сено подавай, а где взять? Вот и приходится колхознику крутиться. Я нашему ночному сторожу говорю: "Дед Захар, ты ночью около наших силосных ям не крутись, а то с пьяна упадёшь туда ненароком, да и у сенохранилища не гуляй, а то от цигарки колхозное сено спалишь. На току, тебе ночью, тоже делать нечего, а вот вокруг конторы, магазина, колбасного и молочного цеха, - похаживай. Так что на наших личных подворьях всякая живность не голодает, так как и силос и зерно имеется, а с ними не голодают и наши колхозники. Умный, очень умный наш Никита Сергеевич, и наверняка скоро колхозникам за трудодни разрешит немного и денег выплачивать. Может быть, и пенсии начнут нашим старикам платить. Всё-таки Хрущёв молодец!". Услышав имя своего главного патрона, ничего не понимавший до этого, от опьянения, парторг, сильно затряс своей львиной шевелюрой, громко бормоча: "Партия, партия - наш корабль, а Никита Сергеевич наш кормчий! Давайте ещё раз выпьем за здоровье первого секретаря нашей партии, а ежели кто откажется, я лично тому морду набью". Парторг потянулся за пустым стаканом, не удержался на стуле и загремел прямо на пол. Закуска уже не отрезвляла, и чтоб опять разрядить обстановку, пока ещё немного соображающий, Александр Павлович произнёс: "Друзья, мы с вами допились до поросячьего визга", и громко завизжал. Те, которые ещё держались на стульях, попадали от смеха, и так же завизжали, стараясь друг друга перекричать. Четверо взрослых мужиков визжали по-поросячьи как резанные. От смеха уже болели скулы, но остановиться было невозможно. Проходившие мимо конторы колхозники, с ночной ворованной "добычей" для своей скотины, слышали: - то громкий истерический смех, то громкое визжание. "Батя веселится!", - говорили они, качая головой. Одни это делали с сожалением, - другие с легкой завистью. В конторе же победу, в "соревнованиях" по поросячьему визгу, одержал, своим пронзительным голоском, главбух колхоза. Началась неразбериха, нестыковка в действиях, каждый старался кому-то что-то доказать. Председатель, как ещё немного соображающий человек, взял ветврача под мышки и стал тащить к машине. Ему на помощь поспешил шофёр. Вдвоём они еле усадили Александра Павловича на заднее сидение. Долго прощались, ветврач пытался обнять председателя колхоза, но вылезти из машины без посторонней помощи уже не мог. "До свидания Павлыч, - до свидания! Ты завтра отоспишься в своей лаборатории, а у меня завтра предстоит большая неприятность. С района бумага пришла о закрытии самогона на селе!". Услышав слово "самогон", ветврач закивал: "На-ли-вай Ильич, са-мо-гон я люблю...". Хлопнула дверца шофёра, взревел мотор, и чёрный москвич растворился в ночной тьме...
2.
Неразлучная троица, колхоза "Восход коммунизма", появилась на другой день в конторе необычайно поздно. К восьми утра первым подошёл главбух. Через пять минут появился председатель, и лишь пятнадцать минут позже показался и парторг, потрясывая ещё не полностью прохмелевшей головой. "Что-то мы сегодня подзадержались на целый час", перебирая бумаги на своём столе, недовольно произнёс председатель колхоза. "Вот вчера бумага с райкома пришла, подписанная самим...", председатель высоко поднял указательный палец. "Требуют от нас, как от руководителей колхозов, наведения порядка и дисциплины. Но главное, чтоб самогоноварение в колхозах прекратили!". Подошёл парторг, недоверчиво протянул руку: "Дай-ка, Ильич, почитаю". Дрожащей рукой достал очки, и в слух стал читать: "...в связи с ухудшением дисциплины в сельском хозяйстве, предписываю вам срочно навести порядок, а так же провести рейд по закрытию самогоноварения на селе. По исполнению - немедленно доложить!".- "Что будем делать?!", растерянно спросил председатель. Но потом покосился на парторга и сказал: "Лев Захарович! Твой шеф пишет нам, тебе и исполнять!". "Ну, уж извольте Иван Ильич, вас райком поставил на должность председателя колхоза, вам исполнять, и что вы, в конце концов, не коммунист что ли!?". - "Ну, если ты главный коммунист на селе, а мы с Евлампием Николаевичем твои подчинённые по партийной линии, то тебе и командовать. Первым пойдёшь, а мы за тобой". - "Не позорьте Иван Ильич!", взмолился парторг, - "Пощадите!". "Ничего не получится", сказал председатель, - "с райкомом шутки плохи, нужно срочно исполнять! Наведём сейчас порядок на рабочем месте, а ты Николаич позвони в район, дай последние сводки по молоку, и после обеда ровно в три пойдём по дворам самогон закрывать. Главное не бояться, и не стесняться, не кулачить же идём как раньше, а можно сказать на святое дело, - самогон закрывать. Чтоб не было стыдно, пойдём все вместе. Мы начальство, с нас и спрос!". Возражений больше не было, и трое предчувствуя неприятную неопределённость грядущего рейда, молча разошлись по кабинетам.
С начала главной улицы села, примерно коло четырёх часов после полудня, трое мужчин стали планомерно обходить хаты каждого двора. Они уже побывали в четырёх домах колхозников. Хоть основная масса людей ещё находилась на колхозных работах, но в больших семьях селян, постоянно кто-нибудь был дома. Заходили без стука, благо двери в селе, особенно днём, хозяева никогда не заглушали. Принимали их радушно, приглашали за стол как самых знатных гостей, но "гости" немного стесняясь, показывали бумагу с района на предмет рейда по закрытию самогона. Хоть в помещении уже начиная с сенцев, густо пахло брагой, хозяева заверяли: "Что вы, что вы, да разве ж мы гоним самогон? Да не в жизнь!". Обыск ведь не будешь делать, и троица, предупредив хозяев о вреде самогона, как для колхоза, так и для государства, продолжала шествие дальше. Наконец в пятой хате рядом с русской печкой на пристроенной к ней группке (кирпичной плитке) стоял пыхтящий молочный бидон (фляга). Из крышки бидона торчала резиновая трубка, уходящая в бочку с водой. С низа бочки, уже из металлической трубки по привязанному матерчатому фитилю весело стекала в глиняную крынку бодрящая жидкость. Рядом с кринкой сидела хмельная старуха, и деревянной ложкой, по маленькому глоточку, дегустировала мутную жидкость на предмет крепости. Крышка бидона для герметичности была замазана ржаным тестом. Председатель колхоза, забыв, зачем они зашли в хату, со словами укора подошёл к аппарату: "Бабка Химка, да разве ж можно так самогон гнать, у тебя брага сильно кипит, и её брызги попадают в трубку, потому и мутная у тебя течёт жидкость. Подкинь сырых дровишек в группку, оно и кипеть менее будет". Сзади около двери кто-то громко кашлянул. Председатель машинально оглянулся, и увидел укоряющий взгляд парторга. Вмиг вспомнив свою миссию, председатель крякнул, принял серьёзный вид, и сказал: "Баба Хима, мы тут по очень серьёзному делу, где твой дед, иль твоя невестка, ну-ка позови!". Ефимия полупьяным жестом показала на печь: "Там мой дед лежит, прохмеляется после выпитого лишку". Председатель за ноги стянул с печи сонного деда: "Вставай дед, власть к тебе на дом пришла. Дед, очнувшись от сна, машинально потянулся за стоящей у аппарата крынке. Взял её, и хотел было выпить, как к нему с ухватом подскочила старуха: "Ах ты жадный анчихрист! К тебе люди по делу пришли, а ты и не видишь. Сейчас я тебя враз ухватом по лысине заеду". Дед заморгал, опустился на корточки, потом сел своим старым задом на тёплый земляной пол, обильно помазанный подсохшей коркой ещё терпко пахнущего, свежего коровьего навоза, и вежливо предложил: "Садитися рядом гости дорогие". Бабка зло выхватила крынку из его рук и поставила обратно. Но часть жидкости уже вытекла из трубки прямо на обработанный коровьим "линолеумом" земляной пол. Необычно слащавый запах, смеси спирта и коровьего навоза, поплыл по деревенской кухне. Почему-то у всех троих сразу потекли слюни. "Мы дед Михей, сейчас твой самогон выльем, и аппарат твой реквизируем, потому что мандат с району имеем", громко заявил рассерженный председатель. "А? - Какую резину и манду имеете?", не понял спросонья дед. Председатель ещё больше вспылил, приняв дедово недослышанье за грубую подковырку. Он протянул деду бумагу и с раздражением закричал: " Аппарат по закону забираем, а самогон твой выливаем!". Первой опомнилась бабка. Она бухнулась перед председателем на колени и в слезах запричитала: "Не губите кормильцы! Не кулачьте нас милки! Не высылайте нас в району, там нас на соловки свезут. Пощадите внучат наших!". У троих вошедших "комиссаров" по спине пробежал мороз. Председатель кинулся к бабке и стал её подымать: "Что ты Химушка, времена уже не те, да разве ж мы изверги какие-нибудь, да ты не так нас поняла". Наконец-то очухался и дед. Он ползком пополз, на коленях, к троим стоящим мужчинам: "Не губите сынки!", только и смог он выдавить из себя. Из глаз председателя брызнули слёзы: " Да что ты дедуля, мы вас только немного поругаем и всё. Вот и в бумаге написано, чтоб порядок был, чтоб самогон на селе не гнали. А то, что у вас аппарат есть, так мы никому не скажем. Правда, ребята?", он повернулся к своим спутникам. Те молча закивали. Дед немного успокоился и стал креститься: "Спасибо сынки, спасибо!". Настало всеобщее примиряющее затишье. - "Баба Ефимия!", произнёс официально председатель. "Самогон твой, по постановлению нашей партии, придётся всё-таки вылить". Та, молясь, молча закивала. Но тут вдруг ни с того, ни чего заговорил дед Михей: "Да как же так родимый ты наш Иван Ильич, да разве ж можно такую радость выливать, да окрестись ты Иван Ильич, опомнись! Ты ведь не знаешь, какой у нас самогончик вкусный получился?!". При слове "вкусный самогончик", у дружной троицы опять начала обильно выделяться слюна. А у парторга, вдобавок, сладко радостно засосало под ложечкой, и он первый не выдержал: "Дед Михей, не уж то такой вкусный?". Тут уже не выдержала Бабка: "Сынки! Да я перед варкой в бражку пучок полынца кинула и два пучка крапивки, не самогон, а лекарство получилось!". - "Так уж и лекарство?", удивился председатель. - "Истовое лекарство, истовое лекарство!", радостно запричитала баба Хима. А дед уже гремел стограммовыми стаканчиками, приговаривая: "Да как же можно такое лекарство выливать? Да видел бы Иван Ильич твой покойный ныне отец на такое варварство, да разве ж он позволил бы добро портить. А ты ж ведь знаешь, что мы с ним на первой войне немца гоняли, а потом революцию делали. Да не затем мы революцию делали, чтоб добро портить! Только по пол глоточка, только для пробы", продолжал причитать, дед, наливая три полных стаканчика, потом посмотрел искоса на старуху, и налил себе четвёртый. До этого молчавший главбух, тонко пропел: "Ну что ж отведаем лекарства, и может быть зря мы, так напугали стариков!". - Не садясь, стоя выпили, и вместо закуски, дружно втянули ноздрями, пахнущий, бодрящим крестьянским воздухом, запах избы. Старуха кинулась открывать русскую печь, прикрытую листом железа: "Ох, ох, как же так без закуски, как же так?". Достала теплый чугунок с тушёной капустой. - "Ефимия, перестаньте!", не выдержал парторг. "Разве пьянствовать мы к вам зашли, неудобно нам". Тут уже обиженно вступился дед: "Вы хотите уйти, даже не сказавши свой дегустат?!". Председатель засмеялся: "Хороший дед Михей твой дегустат, только вкус крапивы не очень ощущается, а как лекарство очень хорошее. Мы вот сегодня с утра немного прихворнули, и ваше лекарство нам кстати". Дед обрадовался и хотел налить ещё по стаканчику, но председатель остановил его: "Дед, хватит. А ты баба Хима налей-ка нам лучше по пол кружечки свежего кваску. - "Ох, родёмые, сейчас налью, подождите". Дед опять обиженно: "Иван Ильич, ты не прав, крапивки тут достаточно, а вот полынку нужно бы ещё подбросить". Парторг, снова не выдержав: "Небось, врёшь дедуль, а ну-ка плесни ещё глоток для апробации". Выпил, похвалил: "Да, полынку и крапивки достаточно. Хорошее лекарство! А ну коллеги, подтвердите". Главбух с председателем так же хлебнули по глоточку. - "Хорош! Ничего не скажешь". Подобревший председатель погрозил деду с бабкой пальцем: "Чтоб больше самогон не гнали, ну разве что для лекарству немного, и не дай бог плохой он у вас получится, сразу выльем и аппарат заберём!". Довольные старики со слезами благодарности стали провожать не прошеных гостей, как самых близких и желанных родственников: "До свидания Иван Ильич, до свидания Лев Захарович, до свидания Евлампий Николаевич!", махали они в след уходящим людям.
В следующую хату "закрывальщики" самогона уже вошли бодро, и немного навеселе. По виду стоящей в углу самодельной винокурни, процесс "счастьепроизводства" был завершён накануне, или как в народе говорят: - анадысь. Заглянув за печь, а потом под загнетку, председатель и там, и тут обнаружил разного калибра бутыли, бутылки и бутылочки. Одно лишь объединяло эти ёмкости, все они были заполнены чистейшей, прозрачной жидкостью, и заткнуты все как один "пробками" из ошелушенных початков кукурузы. В хату, с ведром воды, вошла сорокалетняя, но на вид очень пожилая женщина. Непосильная колхозная работа преждевременно сморщило её худое лицо. Она не поддельно обрадовалась, быстро поставила ведро на скамью, и со словами: "Добро пожаловать гости дорогие!", так же быстро, чёрной от сажи, но чистой тряпкой, стала протирать кухонный стол. Не успели гости опомниться, вдруг, как бы сами собой вокруг стола появились табуретки, а из-за печи, как по волшебству, возникла бутылочка прозрачной жидкости. Председатель от удивления открыл рот: "Ну Акулина, ты и волшебница!". - "А шо вы стесняитеся, и стоите на входи, проходьте отведать свежачка, небось в доме у нас никогда ранее небыли". Парторг, обрадовавшись, хотел уже пройти за стол, но наткнулся на вытянутую руку председателя. - "Акулина, а где твой хозяин?". - "Да уж то не знаете, Иван Ильич? На барщине он, то есть ещё на работе в колхозе". "Ну Акулька, тогда тебе и отдуваться!", полушутя произнёс председатель. Хозяйка дома вдруг помолодела лет на двадцать, и игриво заявила: "Да я Иван Ильич всегда готова, как пионерка!". - "Да с заду ты как пионерка, а с переду как пенсионерка", засмеялся председатель", только мы по серьёзному поводу к тебе".- "Так я тоже по серьёзному, и побегу сейчас подмываться для этого серьёзного обчественного делу!", продолжая шутейный разговор, произнесла хозяйка. "Так! - Хватит шуток! Вот Акулина, с района бумага пришла о закрытия самогона на селе. Мы уже несколько литров вылили у твоих соседей, а теперь будем выливать у тебя", приврал председатель. Женщина широко открыла глаза. Парторг поспешил председателю на выручку: "Акулина, почитай бумагу и поймёшь, это дело серьёзное и исполнять надо, не то с района милиционер приедет, если мы тут сами правильно не разберёмся!". Женщина быстро обдумала свой ход, и вначале полушутя, а затем серьёзно заявила: "Я уж хотела исполнить первое ваше желание, а уж второе исполнить никак не возможно! Как тебе не стыдно Иван Ильич пугать меня такими речами. Ведь мы с твоей жинкой в девках подругами были. А ты хочешь вылить мой труд на нашу поруганную вами землю? Да ты знаешь, что это не самогон, а моя кровь! Кровушку хотите мене пустить?". После таких слов, дружная троица не только отрезвела, но и стыд снова стал закрадываться к ним в души. Появилась неловкая тишина, но умная женщина с улыбкой, быстро разрядила сложную обстановку: "Эх вы, греховодники вы наши колхозные, хоть бы сперва опробовали мой дорогой, домашний труд, а потом решили, нужно ли его лить на землю. Не понравится, хоть вылейте, а понравится, то тогда простите, я и гнать самогон более не буду!". Такая логичная речь сильно обрадовала непрошеных гостей, и они, чтоб сгладить свою "вину", чуть не бегом уселись за стол, на приготовленные, сообразительной хозяйкой, табуреты. "Ох, и чертовка ты Акулька, хоть кого соблазнишь! - Ладно, посмотрим, что даст нам "сеньора" дегустация, наливай твой самогон, пробовать будем, и не дай бог не понравится, придётся тебе Акулька отдуваться с нами по первому вопросу", улыбнулся председатель. - "Пусть с вами троими, по первому вопросу, отдувается эта ваша Дегусрация", не понимая мудрёного слова, обиженно произнесла хозяйка, "а самогон у меня первостатейный!". После первых выпитых стаканчиков, молниеносно на столе появились малосольные огурчики, прошлогодние бочковые помидоры, и прямо из печи, тушёная картошка на сале. - "Ну, ты и волшебница Акулина, к тебе заходи хоть каждый день", заглаживая непрошеный визит, проговорил председатель. - "Да-да", подтвердил парторг, "ты у нас просто умница!". До этого всё время молчавший главбух опять пропел: "И не просто умница, а красавица, - нет просто королевна! Это ж надо выгнать такой крепкий, но не горький самогон!". Довольная Акулина делилась технологией своего производства: "Я же Евлампий Николаич даю двойную перегонку моему самогончику! А горький самогон у людей, получается, оттого, что применяют слишком длинную резиновую трубку от аппарата, до охлаждающего медного змеевика. Кроме того, для "крепости" кидают в брагу жжёный капроновый чулок. Да и сивуху не отбивают. Я же пакостей не делаю, а самогон у меня для очистки, сперва капает в лейку с древесным берёзовым углём, и лишь потом в банку...".
Вышедши, от гостеприимной Акулины, друзья воспаряли духом, а довольный парторг затеял целый монолог о полезности закрытия самогона, и дальновидной политике партии по этому важнейшему, государственному факту. - "Да-да!", - пускаясь от удовольствия в пляс, подтвердил захмелевший председатель. - "Если б не наша партия, разве было бы нам сейчас так хорошо?".
Потом была и десятая хата, и двадцатая, и везде происходило примерно одно и тоже. Пьяные "закрывальщики" уже не стесняясь, входили в дома и прямо с порога заявляли, что плохой самогон выливают, а хороший дегустируют, и прощают. Закончилось это послеобеденное "партийное задание" глубокой ночью, и колхозники, возвращающиеся с полными оклунками ворованной пшеницы, оплатой за "трудоночь", уже издали слышали громкую песню весёлой, колхозной троицы:
- "Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны...".
Утром другого дня, дружная "Антанта" пришла в контору с плохим настроением. Парторг, потрясывая больной, курчавой головой, высказал речь о необходимости продолжить незавершённое государственно-партийное задание, предписанное райкомом. На небольшое возражение председателя, что сначала нужно распределить людей по наряду и подать новые статистические сводки в район, он заявил: "Вчера Иван Ильич я не оценил первозначимость и полезность для партии и государства нашего мероприятия, даже испугался, а сегодня сам поведу вас на это неотложное дело. Так что Иван Ильич не беспокойся, колхозники и сами знают, что им делать, а наше мероприятие не требует отлагательства! Срочное предписание имеем, нужно тщательно выполнить! Не ты ли всех нас вчера пугал райкомом?".- "Ну что ж, мы ненадолго", как бы стал оправдываться, сам перед собой, председатель колхоза, "быстренько пробежимся по хатам, а потом сводки передадим и заодно отчитаемся по закрытию самогона. Пошли Лев Захарыч на задание партии, нечего прохлаждаться". Они уже направились к выходу, как до этого слушающий их главбух, испугавшись остаться без партийного поручения, тонко заскулил: "Лев Захарович, а как же без меня, я ведь тоже не рядовой коммунист, тем более парт взносы плачу исправно!". Парторг удивлённо оглянулся, и с укором: "Как тебе не стыдно Евлампий Николаевич нас подозревать в сговоре. Да разве ж мы пойдём без тебя? Ты ведь самый знаменитый в колхозе чин, без тебя не только колхоз может развалиться, но и государство!". Председатель чуть не со слезами крепко обнял главбуха: "Только всегда втроём, на любое трудное колхозное дело, только втроём!". Друзья крепко обнялись, и как на вражескую амбразуру дота, смело двинулись исполнять задания райкома...
С тех пор, как колхозным начальством было проведено первое мероприятие по закрытию самогона, прошло три дня. Из главных руководителей колхоза в конторе всё это время никто не появлялся. Уборщица баба Марфа теперь с шести и до десяти утра была начальником конторы. Уже всё село знало, что начальство проводит мероприятие по закрытию самогона, и каждый двор, чтоб не обидеть "гостей", подготовился соответствующим образом. Колхозники теперь изредка заходили в контору, да и то лишь, чтоб узнать, появилось ли начальство. На четвёртый день примерно в девять утра в конторе раздался звонок. Баба Марфа подняла трубку, в ней что-то щёлкнуло и дрожащий, от металлической мембраны телефона, голос раздражённо спросил: "Это колхоз Восход коммунизма?". - "Да!", - Марфа Петровна плотнее прижала трубку. - "Почему три дня не даёте в район сводки по молоку, где ваш председатель?". - "Вин на важнам партейнам задании, самогон в селе истребляють!". - "Ах, да-да, - тогда бухгалтер где?". - "Тожа с ним". - "А парторг?". - "Тожа с ними". - "Передайте им, что бы завтра позвонили к нам в сельхозотдел". - "Ладна, завтрясь передам", баба Марфа положила трубку, а сама подумала: "Сами разбирайтесь, как хотите, завтра здесь я так долго сидеть не буду". Ещё через пару дней, на телефонные звонки в контору, отвечать уже было некому. Видя, что начальство запило и перестало ими руководить, мужское население колхоза стало тоже от "безделья" баловаться потреблением самогона и водочки. Вначале коллективные "празднования" проходили на ферме, току, поле. Потом, глотнув воздух свободы, попойку перевели под навес старого амбара близ сельского магазина. Так как не стало колхозной власти, с молочного и коптильного цехов постепенно, для закуски, исчезли сыры и колбасы. Мужчины скотники перестали ходить на ферму. Кормить коров стало некому, а доярки видя "свободу", перестали коров доить, приговаривая: "Нам ничего не платят, не будем доить коров, всё равно они не наши!". Как на грех в это время и председательница сельского совета отсутствовала по причине лечения, в районной больнице посёлка Чертково, от воспаления лёгких. Оставалась ещё одна начальствующая колхозная единица: - агроном. Как на грех она тоже была женщиной. Не смотря на своё агрономство, она была почти безграмотна и мало отличала луковицу от репы. Всё, что было не зерном, она называла: - фрукты. Как следует отметить, в этом селе Ростовской области граничащим с Украиной, был особый диалект: - смеси казацкого, донского говора, с украинской разговорной речью. Наша агрономша была с соседнего украинского села, в котором тоже не говорили чисто на украинском языке. Видя, что в колхозе получилось безвластие, напоминающее городской отпуск, она собрала последних колхозниц и перед роспуском их на длительный "перекур", заявила: "Товаришы жинки (женщины), пора зробыть засолку, пока на колгозним огородничестве хрукты йе (фрукты есть)!", давая понять, что теперь не надо проводить "трудоночь", а можно днём, не опасаясь, собирать на колхозном поле огурчики и помидорчики, для личных нужд.
Так в одном взятом селе и колхозе началась "агония" советской власти, а вернее её полное отсутствие. Как самолёт входит в штопор при отсутствии пилота, как с плантации разбегаются негры, при отсутствии надсмотрщика с длинным кнутом, - так и наше село вошло в массовый запой, при отсутствии собственности на свою родную землю, и угнетающей, советско-колхозной власти. В то время когда столица СССР бесновалась в "пьяном" угаре свободы всемирного фестиваля молодёжи и студентов, - российские сёла начали деградировать и вымирать от реального пьянства "свободы" коммунизма.
Первыми кто возмутился всеобщей "анархией", оказались старые богомольные старушки. Они в ужасе молились приговаривая: "Это пришёл конец света, - это конец света! Помнится, ещё в неразрушенной церкви, наш убиенный коммунистами Батюшка говаривал, что перед концом света исчезнет всякая сатанинская власть. Вот оно время наступило!". В страхе они пошли к вдовствующей попадье за разрешением своего вопроса. По пути к ним примкнули и другие женщины, взволнованные за село. Пожилые женщины приотстали, колонна вытянулась, и впереди всех оказалась жена председателя колхоза. Бывшая Матушка приняла ходоков радушно, хотела старый самовар с сенцев принести, но не до этого было бывшим прихожанам. "Матушка спаси!", вопияли они. Матушка, смиренно выслушав мирян, высказала мнение: "Оно конечно, если бы у нас сейчас была праведная православная власть, мы бы всем селом выбрали себе старосту из достойных христиан. Но власть теперь такая, что если мы поставим править нашим селом честного человека, то всех нас заарестуют, как нашего покойного Батюшку. Так что православные смиритесь, никакого конца света ни в нашем селе, ни в государстве пока не предвидится. А наш председатель колхоза человек хороший, вот немного протрезвеет, и опять начнёт руководить колхозом". "Ох, Матушка!", запричитала председательша, "Он окаянный никогда не просохнет, и друзья ему не дадут. Я знаю, кто его соблазняет, это тот чёрт нерусский, которому из райкома бумага пришла о закрытии самогона. Он не токмо соблазняет на выпивку наших мужиков, но и его пращуры тыщу лет назад Христа распяли". Матушка в недоумении ответила: "Христа распяли римляне, разве наш Лев Захарович итальянец?". - "Итальянец Матушка, ей богу итальянец! Даже своё итальянское отчество под русское подделал!". Матушке пришлось заступиться за колхозного парторга: "Не горюй Анна Ильинишна, придёт скоро время, протрезвеют наши мужики, а Лев Захарыч всё ж человек хороший, никто в нашем селе про него плохого не скажет. А то, что он улыбается нашим бабам и чуть не каждый день ходит на "рогах", не означает, что он сродни чёрту, о наоборот хороший, но заблудший человек. Его жалеть надо, потому что его питейный грех не излечим. И простить его нужно, тем более эту бумагу не он писал, а райком. Райкому же приказ с области прислали". Бабы зашумели: "Наш Лев не виноват! Мы его все уважаем, и прощаем его грехи!". Председательша прослезилась: "Да я сама знаю, что наш Захарыч не виноват. Только мой мужик теперь каждое утро, болея с похмелья, разводом грозится". Все засмеялись, а Матушка сказала: "Выход есть! Я найду батюшкино кадило, и мы всем обчеством пройдём три раза вокруг села. Почитаем Живые помощи, и Бог нас не оставит в беде".
3.
Утром, около восьми часов, вокруг села, стала двигаться большая, странная процессия, состоящая из женщин разного возраста. Впереди всех, в чёрных одеждах шла старая женщина, держа дымящееся кадило, это была Матушка. Идущие за ней женщины, как на похоронах, тянули заунывное, церковное песнопение. Идя на третий круг, процессия повстречалась с пьяным колхозным сторожем. Он, видя молящихся женщин, и узнав Матушку, бухнулся перед ней на колени: "Матушка, заступница, прости меня!". Матушка остановила процессию: "Вставай дед Захар, Бог простит тебя!". - "Прости Матушка, уже пятый день хожу на работе под сильными парами, никак не могу остановиться. Стоит пройти мимо тока, - наливают, мимо базов, - наливают, а уж к амбару, который у магазина, лучше вовсе не показываться. Там не только бесплатно поят, но и бесплатно кормят. Только все и говорят, что коммунизм в нашем селе наступил. А мужики не нахвалятся председателем и бухгалтером, но особенное почтение нашему парторгу выражают. Говорят если б не Лев Захарович, то и жизнь в колхозе не была бы такой счастливой". Матушка помолчала, потом взяла деда Захара под локоть: "Вставай православный, Диавол напустил на наше село порчу. Но не пройдёт и три дня, как в селе настанет порядок. Не пройдёт и пятьдесят лет, как отлепится от нашего государства и этот коммунизм. Мы сейчас об этом и просим Бога". Женщины зароптали: "Матушка, не доживём мы до этого, не доживём!". - "Ничего православные, ваши дети доживут. Пропадёт эта неправедная власть, как пропали Садом и Гоморра. Только трудно тогда будет вашим внукам, спасутся только избранные Богом. Ибо говорится: "Много будет званных, да мало избранных!".
Прошло ещё три дня. Примерно в полдень, медленно продвигаясь по "главной" улице в сторону колхозной конторы, еле плёлся, молодой и сильно пьяный, колхозный кузнец Василий. Он сегодня утром в своей кузне смастерил по "специальному" заказу четыре тяпки, из старых полотен косы. Благодарные хозяйки принесли ему за работу две бутылки самогона, головку лука, немного сала и пол буханки хлеба. На углях горна Василий напёк до розовой корочки нечищеной картошки и собрался поутренничать, но одному было скучновато, и он вышел из кузни наружу. Вокруг было необычно тихо, лишь от расположенных, в километре от кузни, колхозных ферм, шёл наводящий ужас не-то вой, не-то стон голодных коров. Это было уже не мычание, а именно ровный, громкий стон. У тридцатилетнего кузнеца Васи, волосы зашевелились от испуга: "Да что они там все с ума, что ли посходили от бормотухи, коров не кормят, ведь это наши кормилицы!". Он вспомнил как, будучи ещё маленьким ребёнком, очень любил молоко, которое с сознательного детства называл моней. Как только вечером корову пригоняли с выпаса, маленький Вася хныкал: "Мама моню хочу, налей мони!". Помнил, как потом их корову насильно увели в колхоз. Как мать схватилась за хвост кормилицы, упала, но не отпускала свою коровушку, ещё долго волочась за ней по грязи. Не прошло и два года как от отсутствия земли, коровы, другой отнятой живности, начался голод 1933-го года. Колхозы за работу ничего не выдавали, так как государство весь хлеб, выгребало под чистую. Отец в этот год, всю еду отдавая детям, сам умер от голода и непосильной колхозной работы.
Кузнец Вася, обескураженный и загипнотизированный громким плачем голодных коров, как столб врос в сырую землю. Руки его сильно дрожали, из широко открытых глаз, как в детстве, ручьём лились слёзы. Разум затуманился, и он ясно вдруг увидел, как семилетним мальчонкой ползёт по вонючей коровьей жиже, которая стекала с задней стороны колхозной фермы в канаву. Там в заборе, окружавшего тыл фермы, была заветная дырочка, к которой нужно было тайно подползти и долго ждать, когда мать, работающая дояркой, незаметно сунет сквозь эту дырку кружку молока. Нужно было залпом, очень быстро, выпить кружку, вернуть обратно матери, и так же незаметно, уползти назад. Недалеко от фермы, в канаве за кустами, его ожидала старшая восьмилетняя сестрёнка, которой приходилось, ползком по жидкому говну, проделывать тот же путь, который только что проделал он. Эти пол литра молока достававшиеся им не каждый день таким "трудом", спасали их от голода. Только теперь Василий догадывался, что было бы с его матерью, если б узнали о её "воровстве" колхозного молока. Впоследствии, будучи уже взрослым, его часто мучил один и тот же сон: - как будто он бьёт своим кузнечным молотом по наковальне, а это вовсе не наковальня, а смеющаяся усатая голова Сталина. Только после каждого удара с её рта течёт не кровь, а густое как сметана, белое молоко...
Василий машинально, как в детстве, стал вытирать ладонями свои локти, грудь, живот, от коровьего дерьма. Когда приступил к обтиранию колен, вдруг очнулся: "Да что это я, тоже с ума схожу?". Он зло скривился, быстро вернулся в кузню, налил себе полный стакан самогона, выпил и, не ощущая боли, стал закусывать, обжигающей рот, печёной картошкой, по которой продолжали литься соленые, мужские слёзы. После выпитого стакана голова ещё больше просветлела и давно забытые события, хороводом вернулись хмурыми мыслями: - Осенью 34-го очевидно от колхозного молока, они с сестрёнкой заболели дизентерией. Он с трудом выздоровел, а сестрёнка умерла. Вася помнил, что спас его йод, по несколько капель с водой, даваемый матерью. В 1943 году при освобождении села от немцев, шальной снаряд попал прямо в их хату. Мать убило сразу, хата загорелась, соседи еле успели вытащить его из погреба, а так же вынести швейную машинку подольского завода, её, пробитый осколками, деревянный корпус до сих пор напоминает ему о прошедшей войне. Парнишку Васю, как сына "полка", взял на обеспечение колхоз. Пришедший домой в конце 44-го года, после серьёзного ранения, председатель колхоза Иван Ильич, устроил его на курсы трактористов. Они сблизились как отец с сыном, и Вася, как родного отца, стал называть его Батей.
Кузнец хмельно улыбнулся и вспомнил, как после окончания курсов, председатель, подражая местному говору, устроил молодому Васе "экзамен": " А ну-ка Васыль, расскаж нам как ты утром буш трактор заводиты?". Вася, краснея, стал отвечать: "Подходю батько утром к трактору". - "Ну!?", не выдержав, подбадривает председатель. - "Начинаю за верёвку дёргаты пускач", Вася, опять краснея, замолчал. - "Ну, ну?", нетерпеливо торопит председатель. - "Вин гудэ, гудэ", Вася, озираясь, опять замолчал. - "Ты шо Васыль, продолжай!". - "Да стыдно батько". - Тю балда, говорь дале". Вася, широко расставив руки, почему-то озираясь, и пятясь назад, продолжил: "Вин гудэ-гудэ, гудэ-гудэ...". Выручил председатель: "Ну-ка бабы, заткнуть ухи!". Женщины в это время находившиеся в конторе, "закрыли" ладонями уши. Вася осмелев: "Вин гудэ-гудэ, гудэ-гудэ, потом как пизданэ, - и завертухалось!". - "Вот! Вот гарный (хороший) хлопец, вот гарный тракторист будэ!", председатель, весело смеясь, похлопал его по плечу.
Работать Василий стал в МТС, хоть и недалеко от села, но неудобно. Как раз в это время серьёзно заболел старый колхозный кузнец, и председатель уговорил Василия перейти к ним в колхоз кузнецом. Васе понравилась новая работа, тем более он тут был хозяином, и не надо было кому-нибудь подчиняться. Старый кузнец, каждый день, приходил в кузню, и он, посиживая у горна, вложил в Василия не только всю свою профессию, но и душу кузнеца. Бедный старик так и умер в своей кузнице, прямо у своего ученика на руках. Жизнь Васе досталась путём трудных испытаний, и он знал её цену. Поэтому он очень уважал не только стариков, но и тех, кто был старше его. Но как мы догадываемся, больше всех Вася любил и уважал председателя колхоза, своего Батю.
В помещение кузни заглянул ночной сторож дед Захар. "О, дедуля! Заходь", кузнец Василий обрадовано кинулся к деду, посадил его рядом с собой за самодельный, деревянный столик. Дед, усаживаясь и кряхтя, подметил: "Чего Василь у тебя глаза мокрые, ты плакал что ли?". - Вася смущаясь, а потом, оправдываясь, прибавил: "Да я дед Захар один очень смешной случай вспомнил, смеялся, вот и слезы выступили. Дед с очень большим любопытством: "А ну-ну Василь, расскаж?". - "Да ну тебя дедуля, как я тебе расскажу, ты ведь трезвый, не поймёшь!". - Дед Захар покосился на бутылки с самогоном, вспомнил, что обещал Матушке больше не пить, и обратился к кузнецу: "Василь не бери грех на душу, рассказывай, я люблю слухать смешные истории". - Ну уж нет дедуля, не проведёшь, только через стаканчик самогона, а то зачем мне для тебя язык свой чесать". Дед, секунду поразмыслив, снял свой картуз, три раза перекрестился: "Прости нас Боже русских людей! Эх, не первая эта рюмашка, дай Бог, чтоб и не последняя была!". Взял полный стакан самогона и залпом выпил. "Вот это по-русски", обрадовался Василий, и как за невестой, стал ухаживать за дедом, поднося ему то лук, то сало, то ещё тёплую, очищенную картошку. "Ты Василь не юли, а рассказывай свой случай!", кривясь и прожёвывая злой, деревенский лук прошамкал гость. "Ладно дед Захар, расскажу тебе один весёлый случай из моей невесёлой жизни, только ты никому больше не рассказывай, а то засмеют". "Да что ты Вася, Бог с тобой, разве я кому-нибудь расскажу, да разве что пару разиков своей старухи, а больше никому, вот те крест", дед ещё раз перекрестился. Отступать было некуда, и Василию пришлось рассказать свой "секретный" случай: "Ты помнишь, дед Захар, что жениться мне помог наш Батя, голова нашего колхозу. Так вот, девок я боялся как огня, они заразы всегда на меня заглядывались и подшучивали надо мной. А тут однажды приходит Батька и говорит, что жениться мне пора, и что хорошую и честную невесту мне подыскал. Ну, раз Батька сказал, нужно исполнять. Засватали, потом Батя на свадьбе, как ты помнишь, взамест отца и матери мне был. Всё хорошо, только встречает меня через два дня наш Батя и спрашивает: "Ну как Василь, гарную (хорошую) дивчину я тебе подобрал аль нет?". Я мнусь и говорю: "Да вроде гарная Батя". А он: "Не понял Василь!". И тут выясняется, что я ни девок, ни баб голых никогда не видел, и тем более, ничего с ними делать не умею. "Тю дурэнь", говорит мне Батька, "это ж так просто, кладёшь бабу на спину, заголяешь ей с переду рубаху, отмеряешь вниз от пупа четверть, и туда..., поняв?". Прихожу я домой, раскладываю свою Дашутку по схеме, как рассказал наш голова, задираю её рубаху по самы сиськи, отмеряю от пупа целу четверть, а рука у меня большая, не даром кузнецом работаю. Она мне: "Василёчек, не туда, не туда, - выше, выше!". А я ей: "Да ты шо, более знаешь, чем наш голова колхозу?". Дед, по причине опьянения, ничего уже не понял. Но для приличия захихикал. Потом замолчал, и с нескрываемой завистью произнёс: "Ох и умная жинка тебе досталась, это ж надо догадаться в перву брачну ночь, что не туда. Другое дело моя дура-баба, совсем дура. Помню по далёкой молодости в мою перву брачну ночь, так же как и ты, разложил её на спину. Так она меня по глупости спрашивает: "Ну что Захарушка, попал ты, али нет?". А я ей: "Да! - Уже давно!". А она мене: "Ах! Паразит ты этакий, мог бы сразу сказать, что сделал меня бабой, а то я и не почуйствовала!". Одним словом, - дура баба! Совсем без понятия!". Тут уже, не выдержав, рассмеялся кузнец. Дед, опять не понимая, закивал: "Да-да, очень смешную историю ты мне поведал. Я её обязательно своей старухи расскажу, и хоть соседки каждый день к ней на посиделки приходят, я прикажу, чтоб им не разбазарила, она мене слухае!". - Василий подметил, что, продолжая хвалить его жену, дед посматривает на недопитые бутылки...
Сидели они не так долго, но за это время успели допить весь самогон, поесть всю закуску, поругать Сталина за довоенный голод, Гитлера за прошлую войну, Хрущёва за то, что снял Маленкова. На этом, обнявшись, они пошли всяк по своим делам.
Как мы помним, всё это было до обеда, а сейчас Василий, сильно пошатываясь, продолжал медленно передвигаться в сторону колхозной конторы. Он хотел найти там Батю и высказать ему бранное слово, за брошенных, некормленых и не доеных колхозных коров. Зайдя в контору, он не обнаружил там ни одной живой души. Лишь очень противно и непрерывно звонил конторский телефон. Василий подошёл, присел на стул, и лишь потом поднял трубку. На другом конце провода взволнованный голос телефонистки настойчиво вопрошал: "Ало, это колхоз Восход коммунизма?". Василий, приняв серьёзный вид, заплетающимся голосом проговорил: "Да, точно так!". Телефонистка обиженно: "Целый день вам пытаюсь дозвониться по заданию райкома партии, вы там все повымирали что ли?". Василий, сильно икнув в трубку, возразил: "Да нет барышня, мы как раз в нашем колхозе все на месте. Коровы доятся, хлеб сушится, колбаса коптится, кузница куётся!". - "Какая колбаса, какая кузнеца? Я соединяю, - вы сейчас будете говорить с самим секретарём райкома!". В трубке что-то негромко щёлкнуло, замолчало, потом раздражённый голос нервно спросил: "Это колхоз Восход коммунизма?". Василий, как в армии, вытянулся по струнке, стукнулся при этом локтем о край стола, и чуть не упав со стула, громко доложил: "Так точно!". На другом конце провода, как будто прорвало Днепрогесовскую плотину, кто-то, громогласно выругавшись, закричал: "Какого чёрта вы там все делаете? Третий день не могу к вам дозвониться! Всех поснимаю с должностей, к чёртовой матери! Где ваш херов председатель?! Почему уже неделю не даёте в район сводок по молоку?". Василия как будто огромным, кузнечным молотом ударили по голове. Сильно побагровев, а потом, резко посинев, он всё ж удержался на стуле. Не будь он кузнецом, а просто крепким парнем, душа бы покинула его тело, в сей момент. Но он выдержал, кровь опять хлынула в его глаза: "Батьку нашего обижать?!", прошипел он в трубку. Потом громко и резко спросил: "Кто звонит?". - "Секретарь райкома! Мать твою так...". - "Послушай ты, гад райкома! "Бери" свою маму сам!!! А наших не трогай!!! - Знаешь ты кто, - ты боров вонючий, нарастил там у себя в кабинете жирное пузо до бороды, нашу моню попиваешь, чтоб ты обосрался кобель поганый! Ишь, нашей мони захотел, сучья морда! Да я ради мони на пузе по говну ползал, а тебе даром отдай? Батьку нашего обижать? Да только заявись в наш колхоз, мы тебя мигом всем селом голой жопой на кол посадим!". - "Ало, - это кто?". - "Дед Пихто! Козёл!", - Василий зло бросил трубку. Он бледным вышел на порог конторы. Вокруг не было ни души, как будто действительно все повымирали. Лишь вдалеке, где находился магазин, слышались не-то крики, не-то песни пьяных людей. В дорожной пыли напротив конторы, дружно купались весёлые воробьи. Кузнец не сразу пошёл домой, а зашёл в палисадник старого дома, расположенного рядом с конторой, где жил его друг. Прилёг на лавочку и стал ждать, когда хмель покинет его тело. Так он делал частенько, и потому странного в этом никто не видел. Василий любил свою жену, и не хотел её огорчать своим пьяным видом.
Прошло около часа, лёжа не лавочке, он почувствовал сладкое приближении дневного сна. Василий перевернулся на другой бок, закрыл глаза и хотел было немного прикорнуть, как ясно услышал необычный для него, чужеродный звук мотора. "Это не наша техника", подумал он. Действительно, звуки всех действующих в колхозе моторов Вася знал наизусть, так как обладал прекрасным, природным слухом. Негромкий, монотонный звук, приближался. Небольшое любопытство и легкое беспокойство нарастало в его груди. Он перевернулся обратно, и открыл глаза. К конторе на всех парах подкатил милицейский газик. Очевидно по причине жаркого дня, его брезентовый верх отсутствовал. Сержант, который сидел за рулём, моментально забежал в контору, за ним незамедлительно, чином повыше, последовал другой страж порядка. Худощавый мужчина, сидевший сзади, в галстуке и очах на горбатом носу, вылез последним, и уже медленно последовал за ними. Это был сам глава района, секретарь райкома партии. "Товарищ секретарь", произнёс вышедший офицер милиции, "в конторе никого нет!". Это был начальник отдела внутренних дел района. "Негодяи, мерзавцы, всех пересажаю! Демократию развели! При Сталине пол села бы к корякам на Камчатку выслал. А теперь этот Никитка дурак, Берию расстрелял. Кто теперь порядок в стране наводить будет?!", секретарь не находя себе места, рвал "одежду", и метал "молнии". "Товарищ секретарь, нужно опросить людей, может, кто-то видел того, кто заходил в контору и говорил с вами по телефону!", продолжал выдавать свои умные советы начальник милиции. "Да тут пока мы ехали по селу, не только люди разбежались, но и воробьи под крыши попрятались!", раздосадовано произнёс секретарь, у которого от злости дрожали губы и дёргались на носу круглые очки, обнажая карие, округлые глаза. Кузнец Вася от волнения "растворился" в воздухе и "превратился" в слух. Секретарь райкома нервно покрутил несколько раз своей головой по сторонам, потом, подойдя к машине, приказал: "Садитесь товарищи, поездим по селу, поищем этого урода, председателя колхоза, а так же нашего парторга-алкаша, Льва Зусевича. Сели в газик, поехали...
Хоть в колхозе Восход коммунизма отсутствовали современные средства связи, но по бабскому "телефону", всё село было оповещено о приезде в село милицейского начальства. Улицы опустели, а окна, двери, калитки и ворота, были заглушены: - ставнями, щеколдами, заглушками, засовами. Изрядно поездив по пустым улицам и не встретив на своём пути даже бродячей собаки, машина "растерянно" остановилась. "Что за чёрт, что за наваждение!", возмущался, глава района, секретарь районного комитета коммунистической партии, "Где люди, где начальство, черт побери! Даже собаки не лают!". - "Товарищ председатель", вкрадчиво произнёс милицействующий начальник, "давайте по селу медленно пройдёмся пешочком, а сержант за нами, на большом расстоянии, потихонечку поедет. Глядишь, кого-нибудь и выловим". - "А что, неплохая идея!", поддержал его секретарь райкома. "Ну попадись мне хоть один колхозничек, втроём расквасим ему морду", у секретаря от злости сильно чесались кулаки, и он готов был применить их даже против своих верноподданных, сопровождающих лиц. Начальник милиции снял свою фуражку с кокардой, отдал сержанту, и они вдвоём медленно пошли, прислушиваясь к необычной, сельской тишине. Прошло десять минут, как вдруг на соседней улице они чётко услышали громкие песни, распеваемые какими-то странными, мужскими голосами.
Тем временем по очередной улице села, ничего не подозревая, и уже ничего не соображая, друг за другом плелась, известная нам, дружная троица. Впереди всех, сильно шатаясь, перемещался, председатель колхоза Восход коммунизма, Иван Ильич. За ним, часто потрясывая курчавой головой, медленно волочился, партийный организатор колхоза Восход коммунизма, Лев Зусевич. Замыкал шатающуюся цепочку, уже совсем ничего не видящий, главный бухгалтер колхоза Восход коммунизма, Евлампий Николаевич. Они уже больше недели, с утра каждого дня, дисциплинированно исполняли задание коммунистической партии по ликвидации самогоноварения на селе!
Колхозный "вожак стаи", возглавляя процессию, не только "перемещался" по улице, но и безуспешно пытался приплясывать под исполняемую им песню:
"Настали дни весёлые
Гулял я молодец".
Забыв окончание куплета, он остановился, глядя на парторга. Лев Захарович хоть и не знал слов песни, но имел если не талант, то большую способность говорить в рифму, моментально сочиняя поэтические предложения:
"Но вот попалась дивчина
И мне пришёл конец",
поддержал он председателя. Председатель, глядя на парторга:
"Проходят дни весёлые
Расстались мы с тобой".
Парторг протяжно, и с чувством:
"И вот как конь без упряжи,
Гуляю сам собой!".
Они крепко обнялись, поцеловались. Председатель прослезился: "Лёва, я люблю тебя как самого родного, на всей русской земле, человека. Пусть брешут, что ты итальянский еврей, а ты самый русский изо всех русских людей на свете. Ты знаешь, кажется, Сталин сказал: "Ты Лёва, самый человечный человек на земле!". - "Нет Ильич, мне Сталин теперь не авторитет, Никита Сергеевич сейчас мой кумир!", продолжая трясти шевелюрой, настоятельно возразил парторг. - "Какая разница Лёва, Сталин - Хрущёв, я тебя люблю больше чем родного брата, вот и всё!". Они опять обнялись. Стоявший рядом с ними главбух, совсем потерял чувство времени и пространства. Он с широко открытыми глазами, постоянно пытался что-то выкрикнуть, и уже заговариваясь, плёл какую-то малопонятную речь. Но вот у него, наконец, получилось, и тонкий, визжащий голос громко прорезал всеобщую тишину: "Признавайся! - Кто самогон гонит? Хороший пьём, плохой выливаем!", выкрикнул он заученную фразу. Парторг с председателем переглянулись, напрягши память, вспомнили, что здесь на улице они собрались не для объяснения в любви, а по задания райкома партии. Они с серьёзным видом посмотрели вокруг, и вдруг увидели двух мужчин идущих прямо на них. "Смотри Лёва, почему эти чужие мужики ходят пьяными, без нашего разрешения, по нашему селу?", тыча пальцем на "незнакомцев" процедил председатель. "Смотри Ильич, а за ними и пьяный шофёр едет!", удивлённо подметил парторг. Председатель: "Вот люди а? Уже днём, пьяные, по нашему колхозу бродят!". - "Да-а Иван Ильич! Разболтались люди в конец! Нам теперь придётся месяцами самогоноварение искоренять!", подтвердил парторг. - "Эй вы! Почему пьяные, и без нашего разрешения шатаетесь по селу? Вы что не слышали постановления нашей партии, и правительства, о запрете пьянства?! Мы сейчас вас арестуем...", председатель шагнул в сторону чужаков, сильно пошатнулся, но удержался, благодаря вытянутой руке парторга. Председатель, хотел было опять шагнуть в сторону "пьяниц", но его уже крепко держала рука любимого соратника. "Пошатываясь", подошли "чужаки": "Эк стыдоба на наши советские головы", поправляя галстук и очки, произнёс до боли знакомый, но пока не узнанный человек. Колхозный парторг, вдруг сильно испугался, голос его задрожал: "Товарищ секретарь?! Мы сердечно рады вас...". - "Что! - Узнали проходимцы проклятые своё начальство?!", закричал от негодования секретарь райкома, "Что вы тут делаете, троцкисты поганые?! Замышляете свергнуть советскую власть? Да я вас сейчас же в вытрезвитель, а потом в тюрьму!". Парторг блымкая опухшими, непонимающими глазами, и растягивая слова пьяными губами, оправдательно произнёс: "Мы, - мы выполняем задание партии: - хороший самогон пьём, а плохой выливаем! Ой, ой, то есть плохой пьём, хороший выливаем. Нет, не то! Всё вливаем! Нет, нет, то есть выливаем! Да-да, - выливаем! Пря-мо на зем-лю!". - "Так сержант, грузи этих "землян" "прямо" за заднее сидение. Ну и стыдоба, не дай бог, в области прознают, засмеют. А ещё с должности могут попереть! Вот мерзавцы, вот козлы, это ж надо как подвели меня под монастырь, и нашу партию опозорили! Никакой враг народа за годы советской власти такого вредительстве не делал, как устроили эти местные алкаши-оппортунисты.
Милицейский "чёрный воронок", за годы хрущёвского либерализма, превратившись в милицейского "козла", нёсся по полям юга России, прямо в свой районный центр. Рядом с шофёром, теперь сидел глава района. Сзади находился начальник милиции, который "успокаивал" веселящихся пассажиров. Они вначале сникли, но как только газик выехал из села и поехал по сельской дороге проходящей по скошенному, пшеничному полю, русская гордость вернулась в их души. Председатель, указывая пальцем пьяной руки, громогласно заявил: "Это наша целина!". Парторг, как руководство к действию, звучно запел, а друзья весело и громко подтянули:
"Едут новосёлы по земле целинной,
Песня молодая далеко летит...".
Начальник милиции после неоднократных попыток вмешаться, плюнул, и махнул рукой. Всё оставшееся небольшое расстояние, которое им предстояло проехать, они продолжали горланить одну и туже песню. Жители райцентра с любопытством наблюдали, как по улице посёлка, в направлении центра, необычно быстро неслась милицейская машина, сзади которой сидели махающие руками люди, выкрикивающие модную песню:
"Здравствуй дорога длинная,
Здравствуй земля целинная,
Здравствуй простор широкий,
Весну и молодость тебе дарю!".
Председатель райкома, стыдясь людей, зло шипел: "Ну троцкисты, ну оппортунисты, покажу я вам "простор широкий!", вот только доедем...
На второй день, после "убытия" начальства, жизнь колхоза Восход коммунизма постепенно вошла в норму. Одни селяне, увидев красные фуражки районных властей, вдруг вспомнили сталинских, ночных опричников 1933, 1937-х годов, другие послушались Матушку, которая через женщин, восстановила духовную, жизнь села. Так что и те и другие селяне, вышли утром на работу. Коров стали кормить и доить, постепенно заработали молочный и колбасный цеха, уборщица баба Марфа вернулась в контору. Ночной сторож дед Захар и кузнец Вася перестали пить. Только вот теперь, почему-то изменив своим старинным традициям, селяне на ночь, а некоторые даже днём, стали запирать двери своих изб.
Так же, радуясь лету, ватаги сельских мальчишек и девчонок продолжали бегать по школьному двору и колхозному полю. Одни из них проводили целый день, купаясь в местной речушке, другие, ловя рыбу в колхозном пруду, третьи, уединяясь в прохладе заполняемого сеновала и вдыхая запах свежего сена, читали только что привезённый в сельскую библиотеку юношеский роман: "Васёк Трубачёв и его товарищи". Двое шестилетних ребятишек, под кустом малины, разбудили мирно спавшего на пригретой солнцем траве, колючего ёжика. Ёжик сладко потянулся, недовольно посмотрел на ребят, залез подальше в малинник и там свернулся клубочком. Удивлённые ребята никогда не видевшие ёжика в недоумении открыли рты. Они гадали: "Что за зверь поселился в малине?". Долго думая, они решили позвать своего семилетнего, авторитетного друга: "Позовём Митрошку, он умный, два раза в районе на базаре был, а осенью пойдёт в первый класс, вот он уж, всё знает!". "Авторитетный" Митрошка долго рассматривал ёжика, тыча его длинной палочкой. Ёжик громко сопел, пыхтел, и подпрыгивал, пытаясь уколоть обидчика. Митрошка долго смотрел, и чтоб не ударить лицом в "грязь", задумчиво молвил: "Так робята, - это или старый заяц, или молодой волк!!!". Удивлённые дети ещё больше открыли рты, и чтоб не злить зверя, потихоньку, на цыпочках, мирно удалились...
Прошло три недели, Александр Павлович по рабочей необходимости, опять очутился в знакомом нам колхозе. Зайдя в контору, сразу обратил внимание на хмурые лица своих друзей. Он как обычно с шуткой: "Что же вы тут натворили греховодники? У нас в сельхозотделе райкома, уже неделю все сотрудники стонут от смеха. Стоит только войти главе, как они замолкают, имитируя серьёзный вид. Расскажите, вместе посмеёмся". Главбух, своим пшеничным, тонким и смешным, обиженно звонким голоском, громко ответил: "Это дело прошлое!...". - "Иван Ильич, а ты чего такой серьёзный?" - "Эх, Павлович, нам теперь не до шуток! Нас всех поснимали с должностей, и мы теперь здесь только исполняющие обязанности, то есть - И.А.". - "Не И. А., а И. О.", подправил Александр Павлович. - "Именно И. А.", возразил председатель, "и теперь, как тогда по-поросячьи визжали, придётся кричать по ослиному: - "Иа, иа, иа!". - "Не горюйте!", засмеялся ветврач. "Дадут вам каждому по выговору, на том дело и кончится". "Парторг серьёзно: "Да нам уже каждому вкатили строгача, с занесением в личное дело!". - "Ну вот, а чего ж вы тогда так волнуетесь?", нарочито удивился Александр Павлович, "Куда ваша партия без вас верных соратников денется. Не попьётесь с месячишко, и вас в должностях восстановят. Поймите сегодняшнюю, политическую обстановку! Главе района, вашему секретарю райкома, кроме вас и опереться не на кого! Не НКВД как раньше, а вы партийцы теперь соль советской земли. Это я, как говорится: - с боку припёку, к вашему партийному авторитету подмазался. Это у меня зыбкое положение, а вас Хрущёв в беде не оставит! Дай Бог ему здоровья, чтоб правил долго, а то придёт, такой же "заумный" как Сталин, и вспомнят вам прежние грешки". После такой логичной речи друзья ветврача, как мёда напились. Лица их посветлели, а в глазах засверкали благодарные огоньки. - "Эх, сейчас бы по рюмашке, чтоб всё образумилось!", высказал заветную мечту И. О. парторга, "Да где ж теперь возьмёшь?". Потом, что-то вспомнив, сразу осёкся: "Ой, ребята, да нам ведь теперь нельзя! Эх, сколько нам русским людям разных глупых ограничений терпеть приходится!". Александр Павлович, успокоительно сказал: "Ну что ты Лев так переживаешь за русских, ну немного мы бездарные, безответственные. Давай я лучше для разрядки, расскажу еврейский анекдот про нашу беспечность". Как бы слушая, все замолчали. Ветврач улыбнулся и стал рассказывать: "Посылает Абрам Сару в магазин и говорит: " Сара, в мире сложная политическая обстановка, скоро опять может начаться война. Купи, про запас, соли, муки, пшёнки и т. д.". Пошла Сара в магазин, а по дороге встретила русскую подругу. Та спрашивает: "Куда идёшь?". - "Мой Абрам читает газеты, говорит, что война может скоро опять начаться, вот и послал меня закупить продукты на чёрный день". Русская подруга скептически возразила: "Да разве ж можно сейчас верить советским газетам? Они ведь всё врут! Пойдём лучше на эти деньги по бутылочке наливки купим и у меня посидим". Так и сделали. Возвращается Сара домой, Абрам спрашивает: "Ну что, закупила продукты?". - "Нет, не стала покупать, так как моя русская подруга сказала, что газеты всё врут, никакой войны не будет!". Абрам, с большим негодованием, картавя: "Что русские, что русские! Им просто, - очень просто! Взял ружьё и пошёл на войну! А нам сложно, - нам жить надо!". Был ли этот анекдот к месту или нет, только друзья лишь слегка улыбнулись. Тогда Александр Павлович рассказал ещё пару свежих анекдотов, привезённых с района. Так как они были смешны, и рассказывали о новых приключениях Никиты Сергеевича Хрущёва, все засмеялись. Стали прощаться, Лев Захарович долго тряс руку Александру Павловичу, потом, вспомнив анекдот, пошутил: "Тебе Павлович легче, чем нам: - взял ружьё и пошёл на войну, а меня теперь не только в самый захудалый колхоз парторгом не пошлют, но даже не пошлют в государство Израиль, на должность шпиона или диверсанта!".
Прошло ещё три недели, в отличии от своих друзей с колхоза Восход коммунизма, Александр Павлович продолжал "расслабляться", по этой же причине утром сильно тошнило, и кружилась голова, так что даже иногда приходилось не выходить на работу. В начале октября его вызвали в райком партии. Секретарь райкома, поправив очки, мрачно произнёс: "Товарищ ветврач, вы не оправдали наше доверие к вам. Разъезжаете по колхозам, пьянствуете, рассказываете политические анекдоты про нашего дорогого, и верного ленинца Никиту Сергеевича. В наказание, мы снимаем вас с должности глав ветврача! Если желаете, то переведём вас простым ветврачом на станцию Мальчевская. Секретарь райкома помолчал, и неофициально произнёс: "Не смог я вас перевоспитать в духе нашей партии, моя ошибка. Но хочу дать вам дружеский совет. Александр Павлович, бросьте пить, а то нигде не удержитесь. Я ваши грешки больше покрывать не буду!".
Ветврач вышел на улицу: "Ну что ж, теперь подальше от начальства, может оно и к лучшему". Ноги понесли его прочь от райкома, от неприятного разговора, от неопределённого будущего. Он не заметил, как снова очутился на перроне вокзала станции Чертково, напротив дверей пристанционного буфета, где всегда продавали вкусное бочковое пиво. Навстречу ему, чуть не бегом, уже спешил его друг, начальник вокзала: "Александр Павлович, ты слышал, наши вчера запустили первый, искусственный спутник земли! Теперь мы обгоним американцев! Знай наших русских людей, пусть теперь эти янки не зазнаются!".
На путях у перрона, стоял и пыхтел товарный поезд. Из кабинки паровоза выглядывал молодой, весёлый машинист. Рядом на перроне стоял цыган, который приставал к смотрящему из окошка машинисту: "Товарищ начальник паровоза, довези меня до следующей станции". - "Нет, не положено!". - "Товарищ начальник паровоза, ты такой умный, знаешь каждый винтик, каждую гаечку, это ж надо быть таким умным, чтоб управлять такой сложной машиной. Возьми меня до другой станции?". - "Нет, не положено!", словно заученную фразу, повторил машинист. - Цыган изменился в лице, и уже не ласково, а грубо: "Вот дурак! Залез в грязную бочку, да ещё и хвастает!". До этого невозмутимый машинист улыбнулся, показал цыгану язык, дёрнул за металлическую проволоку, паровоз засвистел, окутал цыгана горячим паром, и медленно пыхтя, стал удаляться, растворяясь в голубой дымке белого облака. В конце последнего вагона, в открытом тамбуре на скамеечке, сидел скучающий охранник товарного состава. Цыган выругался, замахал в след уходящему составу кулаком, сорвал с себя шапку, схватил её зубами и что есть силы стал мотать чёрной головой из стороны в сторону, дразня охранника, и давая понять: "Болтает тебя дурак в последнем тамбуре как мою шапку, ну и "блатную" работёнку ты себе подыскал!". Охранник в ответ улыбнулся и закивал цыгану, подтверждая его намёки. Видя, что ни машинист, ни охранник состава не прореагировали на его подковырки, цыган отвернулся, и медленно ушёл. Александр Павлович продолжал молча стоять на перроне. Потом, как ушедшему времени, помахал уходящему паровозу своей усталой рукой. Заканчивался 1957 год....