Аксенова Анна : другие произведения.

Стерва

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 5.91*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ...сначала она для нее - соседка по комнате, затем - лучшая подруга, наконец - любимая женщина, но трудно предугадать финал истории, где обе женщины - стервы...

   Да что вы понимаете в Любви,
Поэты!
Стихи, стихи, стихи...
Сонеты!..
Я ваших строк разрушу торжество
Порочной страстью.
Как много снега намело
Ненастье.
  
   - Юля, выслушай меня, пожалуйста.
   - Мне некогда, я работаю.
   - Тебе придется меня выслушать сейчас.
   - Ты права, тебя не остановишь, говори. Но я не гарантирую, что буду слушать.
   - Выслушаешь. Я нашла прекрасный вариант квартиры для нас обеих.
   - Прекрасно. Давай телефон. Но сегодня я никак не смогу.
   - Сегодня же! Тебя там ждут. Мне невыносимо жить вместе с тобой.
   - Ты сама мне надоела! Наконец-то мне есть куда деться! Завтра же!..
   - Сегодня!
   - Сама уебывай сегодня!
   - Ах ты, стерва!..
   - Сама стерва!
   Я схватила написанные только что ею листки будущей статьи и ударила ее ими по подбородку. Она вскочила и бросилась на меня. Я плохо помню, что было потом. Осталось пять царапин от ее ногтей на моей руке - она вцепилась в нее и оттолкнула меня в угол комнаты. Я сопротивлялась - и пуговица на моей сорочке раскололась надвое. Ненависть и ярость - глаза в глаза, злость и готовность броситься на колени - друг против друга.
   - Если ты еще раз посмеешь меня ударить, я убью тебя... этим стулом!
   - Не убьешь!
   - У тебя психология раба! Я тебя даже не ненавижу, мне на тебя срать!
   - Зачем ты так? Я ведь могу ответить. И не словами!
   - Да я ничему не удивлюсь. Своей жизни нет - чужую ломаешь!
   - Как ты можешь говорить такие вещи?!
   - Ты меня еще не до такого доведешь...
   - ...Ну, и где теперь моя пуговица?
   Год назад мы прогуливались по морскому берегу в Коктебеле, любовались профилем Волошина, ели виноград и слушали играющий на набережной духовой оркестр. В образовавшемся кругу танцевала немолодая пара, единственные, кто осмелился блеснуть своим знанием вальса, а, может быть, подумала я тогда, их любовь настолько охраняет их ото всяких обсуждений, что их сейчас совершенно ничего не интересует, кроме танца, они ничего не чувствуют, кроме прикосновений, кроме запахов лета и моря, запутавшихся в их волосах и одежде. Их мысли заняты только угадыванием движений друг друга, а их глаза... - сколько в них радости и восхищения жизнью.
   Над набережной неслась забытая, годов семидесятых, песня - "А все-таки море останется морем, и чем-то похоже оно на тебя...". И тогда я, грешная, подумала: "Как жаль, что я никогда не смогу повести ее также на "пятачке", охватив рукой ее талию, легко и просто распоряжаясь своим и ее телом.
   Мы довольно долго стояли и смотрели. Она тоже жалела. О том, что здесь не с кем потанцевать, и о том, что она все равно не умеет вальс, и, наверное, о том, что Петр сейчас далеко, а до возможной встречи с ним, до осени - еще 24 дня и их надо прожить здесь.
   Юлечка влопалась в отношения со мной, как кур во щи. К моменту встречи с ней мне всем моим чувствам не хватало только образа, для вспышки страсти не хватало только этих рук, покрытых тонкой сеточкой вен, проходящих так близко к коже, этих глаз, погружающих в неведомые жуткие глубины, этих губ, тонких, обещающе сладких, как две аккуратно нарезанные дольки арбуза.
   Мы тогда еще жили в студенческом общежитии. И Юлия стала тем чаще стучаться в мою дверь, чем чаще ощущала голод по тому, что недополучала с мужчинами - и по восхищению, по восторженности, поклонению и преклонению, по непрерывным уступкам, а главное - по Любви. Любви самой естественной - ни за что, для которой ничего не надо было делать, почти родственной, и почти страсти... и без всяких посягательств.
   С Юлией мы пили бесконечный чай на двоих, говорили ни о чем, или о поэзии Возрождения. Однажды, разглядывая меня (она любила это делать), она сказала, что подобрала для меня потрясающий грим. И как ей странно, что я не пользуюсь косметикой, ведь возникает несоответствие между внутренним и внешним. И что она готова восстановить гармонию...
   Я полулегла на пол, положив голову на кровать. А она склонилась надо мной с косметикой. Полтора часа Юлия, жарко дыша мне в лицо, прикасалась ко мне своей грудью пятого размера, ее руки непрерывно трогали мои лицо, шею, волосы... Она была тактична и ласкова в своих прикосновениях. И тогда, внезапно, как будто надо мной взметнулась от испуга птица или раздалась давно забытая, волновавшая когда-то мелодия - я испытала силу желания, направленного на нее.
   Во времена моего детства и юности на экранах кинотеатров блистали Жан Марэ и Ален Делон, процветала романтика целомудренной любви. Прекрасные дамы в изящных туалетах убегали от страстных и похотливых злодеев, чтобы поцеловаться с главным героем в финале фильма. Киносценарии, которые должны были запрограммировать выражение наших чувств на десятилетие вперед.
   А дома, рано овдовевшая мама пыталась забрать у жизни недобранное с отцом. Я помню их: дяди Юры, дяди Гены, дяди Славы... Эти имена стали ненавистны мне на всю жизнь. Они приходили за мамой, когда им хотелось переспать с женщиной. Один был всегда пьян, и, когда он был особенно пьян, мама не открывала ему дверь, трусливо пряталась в спальне и просила бабушку сказать, что ее нет дома.
   Романтика маминых увлечений!
   Дядя Гена был спекулянт и татарин. Он до сих пор уверен, что осчастливил маму, научив ее делать деньги, перепродавая дефицитные товары на рынке. "Никакая работа не даст тебе столько", говорил он, потряхивая своим целлофановым пакетом с купюрами. Совместные с мамой заработки на базаре они делили пополам, тратить деньги на меня Гена отказывался и складывал свою часть в пакет.
   Моя мама пробегала за ним около четырех лет. С моего шестого по десятый класс. А с десятого класса материнская любовь и понимание потеряли для меня ценность. У меня как-то вдруг исчезло доверие к женщине, избирающей мужчину в похотливой спешке.
   - Через десять лет я - старуха, - кричала мама в ссоре с бабушкой, а я еще не жила! Не мешайте мне!
   Я не мешаю своей маме, не сержусь на одноклассников, которые в шестом классе прозвали меня Василисой Прекрасной, вложив в это прозвище всю детскую ненависть к подростковой некрасоте. Они, мои тогдашние обидчики, наверное, много пьют сейчас, матерятся на работе, ругаются до драки с женами и заигрывают с продавщицами в винных магазинах. Их судьбы вызывают во мне сострадание, я их понимаю, но никогда не прощу.
   А тогда, в школе, когда Любовь торопливо проходила мимо меня, сопровождая парочки моих одноклассников и одноклассниц, оставляя меня одну у стены на танцплощадке, когда по ее повелению я плакала ночами после вечеринок, на которых не находилось желающих меня проводить, я не понимала ничего. Но главное - я не поняла правила игры, в которую пригласила меня сыграть любовь.
   Первый ход сделала она. Второй я: не успев сказать мужчинам "люблю", я сказала "ненавижу". И взяла следующую карту из колоды...
   Сначала я думала, что играю в эту странную игру время от времени, коротая часы до того, как влюблюсь по-настоящему...
   Моя колода сохранила тепло рук актрисы Людмилы Гурченко, протоптавшей во мне дорожку любви, бесчисленные телячьи нежности одноклассницы Ленки, неудачно скакавшей по той же тропинке вслед за Людмилой Марковной. На картах остались пометки на французском языке - от бесконечно мягкой, голубоглазой "француженки" - преподавательницы иностранного языка в университете.
   Я перестала сходить с ума от фильмов с участием Гурченко, как только встретилась с ней лично, забросила исповеди-беседы с Ленкой, едва та вышла замуж и заговорила о ценах на колбасу.
   Мадам!.. Простите меня за невольную измену. Вы так красиво и искренне поднимали тост за наши отношения "от ненависти до любви", а я в это время смотрела в Юлины глаза, чувствуя под столом ее коленку...
   Как хотелось верить, что долгожданная, перечеркивающая нездоровый интерес к женщинам, любовь это - Андрей...
   Признание Андрея ударило меня по голове.
   Как-то ночью, в сессию, спровадив жену к родственникам, чтобы не мешала готовиться к экзаменам, он пригласил меня на шампанское. В комнате не нашлось ничего съестного, и мы закусывали черствым хлебом с сыром и болтали:
   - Где моя соседка? Уехала домой, в Польшу? Муж не один - с ее подругой...
   - Западный человек!.. Послушаешь Вертинского? Еще глоточек вина?
   - Да... А ты и правда уснул тогда в ванне?
   - Конечно! После наших занятий французским, черт бы взял эту сессию, я пошел к себе и залез в ванну. Проснулся - кругом холодная вода... Всю ночь учиться, даже у тебя Анечка, не по мне...
   - Да ты слабак?..
   - Я очень сильный.
   Мы посмотрели друг на друга. Он сидел на кровати. Я на стуле, напротив. Покрывало его супружеского ложа было в зеленую и коричневую клетку... Пожалуй, прозвучал призыв. Сейчас я пересяду на кровать, он меня обнимет, скажет, что любит (не даром весь вечер пялился ), поможет мне раздеться, а утром мы проспим экзамен. Я поднялась.
   - Мне пора. Зайди за мной завтра утром.
   - Хорошо.
   Я постояла какие-то секунды и почти двинулась к двери
   - Я люблю тебя, Анечка.
   И тут меня затошнило.
   Как хорошо было до этой минуты! Мне было кого ждать по вечерам, кому готовить кофе. Я привыкла к постоянно поддерживающей руке, как при выходе из трамвая, так и при входе в мир современной литературы ( молодому критику было, чему меня учить ). Он был еще на третьем курсе, а уже работал в крупном журнале. Был красив и силен, талантлив и умен. И для меня не было бы проблемой бегать к нему или принимать его у себя тайком от жены, если бы...
   В одной доброй и хорошей семье меня как-то угощали молочным киселем. Я не любила желеобразных, студенистых блюд, но меня долго уговаривали, убеждали в его полезности и, поддавшись, я съела ложку. И умирала весь оставшийся вечер от воспоминаний.
   Есть, все-таки, разница между любовью и насилием. По крайней мере, для меня.
   Андрей, обалдевший от моего отказа (он-то не сомневался во взаимности, с чего же еще я, на его мужской взгляд, возилась с ним почти год ), смотрел на меня и нелепо повторял:
   - Так в чем дело, Анечка? Ты что, любишь кого-то?
   И делал очередную попытку меня обнять. Отсутствие у меня окончательного решения помогало ему на первых стадиях, я не сопротивлялась, и лишь когда его губы переходили с лица на шею, а руки начинали ласкать грудь, я взбрыкивала, чувствуя ложку с молочным киселем.
   И тогда он снова принимался за свое "ты что, кого-то любишь, Анечка..."
   И я пошла к лифту, понимая, что ухожу и от возлюбленного, и от друга. Остаток ночи, уже у себя, я рыдала. И ко мне приходило осознание всего ужаса моего положения.
   С лета, перейдя на четвертый курс, мы решили вместе снять квартиру. Я и Юлия. Это была надежда, которая держала меня в счастливом состоянии все лето. Я считала дни до отъезда с практики, потом до отъезда в Москву из дома, и, в конце концов, до Юлиного приезда в Москву.
   На остановке трамвая, напротив Павелецкого вокзала, встретив Юлию, я разбила стекло, за которое зацепился мой рукав. Просто шандарахнула кулаком - и полстенки остановки рухнуло в осколках. Она посмотрела на меня с испугом. А это была моя первая душевная боль, которую я заменила физической. Мое первое предчувствие грядущих мучений, бессонных ночей, беспорядочных брожений по городу, истерик и срывов. Я разбивала не стекло - я разбивала свое прошлое, я бросала себя к ее ногам без малейшей надежды на взаимность.
   Как меня доставали когда-то школьные подруги! В девятом классе всякая уважающая себя девчонка должна была влюбиться. Хоть без взаимности, но лишь бы было о ком пострадать и рассказать соседкам по парте.
   Ленка, поведавшая мне о своих скромных желаниях "ах, как хочется замуж", выспрашивала с поразительной настойчивостью, кто же все-таки нравится мне?
   И родилась влюбленность в Олега. Это сейчас я вижу, что он поразительно женственен, мягок, не похож ни на одного из сопливых козликов школы. О чемпионе области в бальных танцах говорили так: "Ну, у нас в классе семь мальчиков и Олег Калинин". И посмеивались над его, казавшимися всем слащавыми манерами... Но тогда я была внешне такая, что даже охаянный всеми Олег предпочитал волочиться за грязнулей Светкой, трахающейся с парнями стоя в подъезде дома. Но одноклассницы отъехали от меня сразу.
   Сейчас некоторые из них пишут мне и, старательно маскируя истинные мысли, сообщают мне подробности жизни Олега... Уверены в моей красивой и безответной любви. Боже, романтично-то как... А я обычная лесбиянка...
   Однако игры в "Олега" научили меня скрывать свои искренние наклонности и избегать интимных тем в разговорах. Попробуй дознаться у меня, с кем я потеряла девственность или кто для меня во-о-н тот араб... Ужасно, что все считают меня целомудренной в вопросах секса, смеются над моим, покрасневшим от нескромных высказываний, лицом. Все думают, что я страсти стесняюсь. Нет, дорогие мои друзья и подруги, я не страсти стесняюсь, я своей страсти стесняюсь. И грешных мыслей о ней.
   Ну так порой хочется примкнуть к разговору, рассказать какое блаженство я испытывала, когда... Смотрю на говорящих и краснею... Да, ваши избранники мудры и многословны... Все они несчастны и ищут себя, А каковы они в постели! Но что вы в лучшем случае можете сказать: "Классный мужик! У него атасная фигура"? А я могу читать о своей любви сонеты, петь о ней песни, испытывать ужас и восхищение моей тайной. Моя Любовь берет меня всю и навсегда. И я счастлива.
   Юлия залезла в ванну, старательно отдраенную мной к ее приходу с работы, и вскоре раздался ее голос:
   - Смирнова! Анечка! Я забыла полотенце. Принеси, пожалуйста, в шкафу, справа...
   Я вдохнула полной грудью запахи ее белья, беспорядочно сваленного на полках гардероба в нашей постепенно обживаемой квартире, провела рукой по полотенцу, словно ее тела коснулась и взяла его.
   Из двери ванной показалась влажная обнаженная рука. Старательно отводя взгляд от дверной щели, в которой розовело ее тело, я подала полотенце.
   - Ань, ты не потрешь мне спину?.. Только подожди, не входи пока, я устроюсь тут...
   Когда я получила на свое "можно?" утвердительный ответ и вошла, то увидела, что она умостилась по-турецки в центре ванны, спиной ко мне, окружив себя пеной. Духота от горячей воды, жар исходящий отовсюду - чем не огонь любовной постели?
   - Ну сильнее... Смирнова, ты же гладишь... Ты можешь сильнее?!
   Намыленная пенная губка словно срослась с моей рукой, я чувствовала под ней гладкую разгоряченную кожу. Я и ласкала и мучила это роскошное женское тело, постанывающее от восторга. Легкое пошлепывание после "акта", пена расползается в разные стороны и я уже вижу не только спину. Время уходить? Медля, я, не торопясь, мою руки; слушаю благодарности... И выхожу.
   Спустя три или четыре таких сеанса она, провожая меня в ванную, спросила:
   - Ты не хочешь, чтобы я тебя помылила?
   - Не знаю, - отвела я глаза.
   - Не доверяешь? - Она не сомневалась в согласии. - Позови меня, когда будешь готова.
   Минуты колебания терзали меня сомнениями по поводу моей телесной красоты, по поводу испытания моей сдержанности, и без того непрерывного сдавливания бешено скачущего сердца.
   - Юля! - крикнула я, - и захлебнулась от предстоящего счастья.
   Я всегда проверяла гармоничность наших отношений по соответствию нашего духовного общения и моментов физического открытия. Жизнь с Юлией на одних квадратных метрах быстро обучила меня языку ее прикосновений. Я научилась сопоставлять его с ее отношением ко мне. Отгадывать ее расположение по как бы случайно положенной мне на бедро ноге, по ее стоянию за моей спиной в моменты моей работы, так, что я ясно ощущала ее живот и слышала шеей биение ее сердца.
   Три года рядом с ее телом, рядом с потрясающими голубыми глазами, с женственностью, бьющей через край, с мудрыми руками, с тремя трогательными родинками на лице - Бермудским треугольником, как я его решилась позднее назвать вслух.
   Квартира, которую мы снимали вдвоем, позволила нам зажить в свое удовольствие. Мы поздно вставали. Утро первой встречала она. Оно врывалось в комнаты через открываемое ею окно. Юлия ныряла ко мне под одеяло и начинала рассказывать сны. Надо ли говорить, что я засыпала с мыслью об утре. Если, конечно, она не прибегала ночью посплетничать о наших общих знакомых. Потом (утром) она ставила чай и, устроившись в моих ногах, ворковала о чем-то легком, как поднимаемые ветерком пряди ее волос.
   И между восходом и закатом я постепенно узнала о ней все. Она была загадочно-нежна и ласкова со мной, и постоянно требовала внимания к себе, к своей внешности, требуя чтобы я стала особым существом - женщиной, способной на мужские комплименты, на мужскую заботу, взгляд...
   - Смирнова, у меня ведь не большая грудь?
   Подступая ко мне почти вплотную, она с надеждой заглядывала мне в глаза.
   По всем уже установившимся правилам игры я страстно, но иронично, смотрела на предложенное и говорила:
   - У тебя восхитительная, страстная грудь... на любителя... Что может желать еще мужчина кроме этого? Какая поразительная мягкость и округлость форм, - при этих словах я полуобнимала ее за талию, - пойдем к зеркалу, ты сама увидишь какое это блаженство - твоя грудь...
   Ее изголодавшееся самолюбие заглатывало эти слова не жуя. И жадно требовало еще и еще. Куда бы она ни уходила, она отвлекала меня от всех дел и почти умоляла о ласковых напутственных словах. И я бесконечно восхищалась женственностью линий ее тела, изяществом и оригинальностью ее нарядов, стройностью ее ног, чувственными линиями ее губ... Самое невыносимое в этом было говорить о своем отношении к этому богатству"...
   Иногда, обычно раз в полгода, Юлия простужалась. И тогда ее обессиленное тело попадало в мою власть. Одеколонные растирания, горчичники. Я подавала ей чай в постель, поила ее с рук, вытирала бисеринки пота со лба. Она учила меня прикосновениям к себе, объясняя, что ей неприятно, а что наоборот...
   А когда, чтобы поразвлекать наших друзей на вечеринках мы сочиняли шутливые рассказики, она обычно садилась за стол, а я на него, напротив, поставив ногу на стул. В процессе работы, она клала руку на мое бедро, иногда терлась плечом о мое колено. Однажды я чуть не потеряла управление собой - она резко повернулась и ее мягкая полная грудь легла мне на колено, так, что я ощутила острие ее соска.
   В течение всего этого времени мы продолжили учиться. Я предпочитала делать это хорошо. С тройками не давали стипендию, а сорок рублей тогда еще были деньгами. И они спасали меня от некоторой зависимости от мамы, от ее классического аргумента в каждой нашей ссоре - "я еще пока тебя кормлю".
   Юлия училась с какой-то непонятной мне усидчивостью школьной отличницы. Наша первая "совместная" сессия прошла необычно просто, в майском тепле, в запахах сирени, продаваемой у станций метро, в тишине узких, незнакомых нам пока улочек и сквериков.
   Почти в конце сессии я не сдала русский язык. Я помню свой провал до мелочей. Одно из счастливейших моих воспоминаний.
   Результат был получен в три дня. А утро предвещало мне по крайней мере "тройку" с плюсом. С плюсом тех страниц, которые я должна была прочесть до обеда. Всю интеллектуальную работу я тогда осуществляла лежа. В Юлин ум, подаривший мне прозвище "Обломов", не приходило, что это была поза любви. Тесная комнатка, столик, мой диванчик и жесткий стул. Естественно, что Юлино изнеженное тело стремилось на диван. А лежащий человек имеет больше шансов быть задетым, нежели сидящий. Позднее, когда она усвоила и привыкла к позам рядом со мной на диване, появилась и кличка, и объяснение привычкой...
   И вот я лежу и зубрю, а со своего утреннего экзамена возвращается Юлия. Она собирается перекусить, но на кухне ей одной скучно и она устраивается на диване, подвинув к себе столик.
   Наши тела, наши руки и даже ноги, гораздо меньше фиксируются разумом, чем слова. Тогда, я постоянно ощущала Юлию. Конечно же, я ее слушала и понимала, и говорила с ней, но при этом я чувствовала рядом ее тело. Горячее и живое, страстное и желаемое. Я боялась предположить, боясь и ошибиться, и угадать. Она словно стремилась ко мне подойти, заглянуть в мою душу. Ненароком проходя мимо, она старалась коснуться меня бедром, она садилась вплотную ко мне, когда мы бывали в компаниях. Разговаривая со мной наедине, она либо стремилась в постель, либо клала руку на плечо, или играла волосами... Я чувствовала, что наши отношения идут наверх, выше и выше... И верилось тогда, что остались считанные дни до признаний... Или считанные месяцы... Мы решили съездить в Крым после сессии - на практику и развеяться... Сколько надежд положила я на этот полуостров!
   А до Крыма нас ждал на две недели родной город, где у нас все было разное - семья, друзья, социальное положение, районы... Но я гнала от себя мысли о лете дома, обозначая их временем, которое нужно просто продержаться. Просто выдержать запоздалую мамину нежность, за которую, к несчастью, требовалась взаимность, навязчиво-добрую бабушкину слежку, встречи с друзьями, каждый из которых помнил мое "некрасивое" прошлое.
   - Кто изменил меня?
   - Любовь.
   - Мини в двадцать пять!
   - Любовь.
   - Есть ли кто-нибудь?
   - Любовь. А вас совершенно не хочу, извините - любовь.
   Я привозила из родного города дурманящее желание обнять Юлию при встрече, она - увлечение мужчиной "районного масштаба" - комсомольский секретарь, актер драмы, бард...
   Тогда, лежа на диване, думая о Крыме, каждым пальцем моих ног ощущая Юлину попку, я гадала, искренне ли она кокетничает, уже давно все поняв и почувствовав. Вопрос всех непризнавшихся влюбленных - взаимно ли?
   - Смирнова, тебе же еще зарубежку сдавать? Ты Ибсена прочла?
   Опять не докормили тебя, моя девочка, досыта. Еще не пьяная, но уже не трезвая - хочешь ясности? Говоря цинично, более полного удовлетворения?. Кто сегодня принимал? Что ж, поработаю за профессора.
   - Так давай я тебе расскажу, о чем там. Знаешь это история о Любви и об Ожидании, о поисках самого себя и своего счастья...
   Она развернулась ко мне, ее бедро полностью сошлось с моей ногой, она постепенно наклонялась и, наконец, улеглась около меня, очень близко, но ниже, так, что ее голова прильнула к моему плечу.
   В трогательные сказочные моменты Юлия тыкалась в него как щенок и ее губы почти целовали меня сквозь смех. Вдруг я почувствовала коленом ее женское начало. Секунда - и оно стало слегка потираться об меня. Кровь бросилась в лицо, сердце с грохотом застучало во все части грудной клетки. Впервые в жизни я не знала, как себя вести дальше. Я испугалась нарастающего желания, которое прорывалось сквозь ослабевавшую сдержанность. Восторг и страх. Предстоящий экзамен и наступившее блаженство - выбор однозначен. Даже если бы экзамен был через минуту, я не встала бы и не ушла.
   Герои Ибсена говорили Юлиным голосом. Сольвейг, Пер Гюнт, бредущий лесом старик... "Всех на переплавку"... Наступило время переплавки и моего сознания. Я - уже не я, вынужденная вести себя не так, как хочу Сдирая кожу с сердца, сдерживать себя, дыша ее дыханием. Яростно сжимать учебник руками, стремящимися к Юлии, к изгибам ее тела. Как хотят они запутаться в каштановых прядях так, чтобы жар ладони соединился с прохладой ее ушной раковины... Как хочется губами целовать эти глаза, обнимать эту крохотную изюминку-родинку у носа, скользить по линии шеи, которая ущельем спускается туда, вниз - на равнину...
   Все тело охватывает истома лишь от одной возможности смотреть в глаза, очерчивать взглядом губы, чувствуя от кончика языка до каждого сердечного клапана все волоски на коже.
   Кажется, теперь все ясно. Но я боюсь слова "нет", и тисками сжимаю свою страсть.
   Очевидно, должно пройти много лет, много событий должно пролететь над моей жизнью, прежде чем я самостоятельно раскрою Ибсена. Чтобы нашлись силы не выключать радиоприемник, когда передают постановку "Пер Гюнта". Многое должно измениться, чтобы я забыла голос, в котором напоминает каждая фраза - о любви.
   Я опоздала на экзамен и меня выгнали. Смеясь, я спускалась по лестнице, радуясь началу, не зная, будет ли конец...
   Восхитительно ощущение плавания на спине. Я не смогла его усвоить ни в одном школьном кружке. Но когда моим тренером стала Юля...
   Ее рука поддерживала меня за спину и не было времени ни трусить, ни думать о горечи морской воды. Каждая секунда прикосновения вбирала в себя все чувства. Иногда она, играясь, лежала на волнах и ее ноги охватывали, оплетали мои... Я таскала ее на руках - легкую и невесомую в воде - обнимала, и ничего между нами, кроме теплой влажности, в которой .мы - одно и неделимое целое. Ни тела, ни мыслей, никаких ощущений себя, только Юлия. Юлия и море. Теплое море и южный пляж.
   Вода - единственное, что соединяло нас в Крыму. Мы провели там двадцать семь дней. Едва расположившись в отведенной нам комнате, она достала календарик и вычеркнула первый день...
   ... Мы раздевались крайне неторопливо, бросая друг на друга осторожные взгляды. В сауны мы не ходили, а оттого сейчас друг для друга мы были максимально обнажены.
   Тело белого молочного цвета, достаточно полноватое, с часто встречающимися родинками... Некоторая рыхлость в мышцах (физкультуру пропускать не надо, девочка), веснушки на коже, как у всякого, кто когда-нибудь обгорал на солнце... И все это одним рывком от глаз до сердца и вылилось в безумно счастливый вздох.
   - В воду! Мы на море или как?! - Я схватила ее руку и потащила Юлию за собой, интуитивно чувствуя сейчас свою власть над ней, власть уверенного в себе, в своих чувствах, счастливого человека.
   - Смирнова, ты меня утопишь! Захлебнувшись, она отплевывалась, - ну-ка, поди сюда!
   Юлька рвалась расправиться со мной, и в шутливой потасовке я соприкасалась со своим счастьем, барахтаясь, как в постели, в прозрачной обнаженности морской воды, глотая соленый вкус моря, словно вкус пота.
   Тягостное когда-то загорание - в молчании или чтении дешевых книг - превратилось в счастливые часы моей жизни. Рядом - Юлия, в нескольких сантиметрах, теплая и мягкая. Доходя до истомы, я вскакивала и зарывала ее в горячий песок, задыхаясь в океане запахов, жмурясь, глядя, как солнце играет в капельках воды на Юлиной спине.
   На пляже наверстывалось то, что терялось в маленькой комнате с двумя кроватями, что отбиралось нелепыми обстоятельствами, карманным календариком с исчезающими под крестиками днями, поездкой за обратными билетами в самом начале наших каникул и, наконец, мальчиками...
   - В Ялту мы поедем с мальчиками, - сказала Юлия, - ну сколько можно быть вдвоем, мне надоело.
   Ночная кипарисовая аллея. Мы возвращались с обычной вечерней прогулки. Говорить было вроде не о чем, и мы заговорили о наших (?) мальчиках. Ростом под сто девяносто, спортивных и невинных как голуби. Киевский университет. Тоже практика. Мы быстро с ними сошлись, болтали, ловили и ели мидий.
   Я у них сама по себе ничего не вызывала. Стараться я, как всегда, не стала. Ссориться из-за Юльки они, как истинные друзья, не стали, и мы беспечно-весело, по-дружески, существовали вчетвером, обмениваясь легкими пошлостями и играя в кокетство.
   И, все-таки, яростная ревность охватила меня при Юлькиных словах.
   Вывести мальчиков в Ялту - великолепная идея. Не в постель - так в Ялту! Я была бы рада, если бы эту поездку предложили сами мальчики, предварительно взяв билеты на катер и закупив продукты и вино в дорогу. Было бы что-то вроде уик-энда - красиво, сытно, интересно, и вроде с мужчинами. Но видно же, что и Слава и Игорь на это не способны. То ли у них не было девчонок вообще, то ли им попадались полностью неискушенные. Но как-то не усвоили они роли и реплики мужчины в пьесе с женщиной, что сразу бросилось мне в глаза. И казалось, я видела нашу поездку в будущем пространстве: голодно, скучно, бесполо...
   - Тебе что, мало развлекать себя, хочешь еще развлечь пионерский отряд?
   - Не понимаю, ты - против?
   - Я против обузы...
   Она замолчала. Я заговорила с ней о своих предположениях. Она продолжала молчать. Она всегда молчала в наших ссорах.
   - Хорошо, - сказала я, смирившись, - мы едем с мальчиками. Проведем, в конце концов эксперимент.
   - Нет. Ты меня убедила. Ты права.
   И она молчала весь вечер. Я тогда не задумывалась, почему, сосредотачиваясь исключительно на страхе перед вторжением в наше одиночество кого-то еще.
   Но в Ялту мы, все-таки, поехали с мальчиком. Одним. Второму подфартило: уехал пересдавать экзамен. А этого Игоря пришлось катать на канатной дороге, объяснять ему про Ливадийский дворец, отыскивать для него столовую... Но мне было весело.
   Все руководство "выездом" было на мне, а когда я заставила Юльку взять прохладным вечером у меня кофту, то получила "на чай":
   0x08 graphic
- Смирнова, будь ты мужчиной, тебе бы не было цены.
   ...Теплоход нес нас к Ялте, жутко хотелось спать и Юлия предложила мне свои колени. Я легла на них, обняла, ощутила под холстяной тканью юбки тепло ее тела, услышала где-то ее робкий маленький пульс. И Игорь и Юлия не сомневались, что я спала. А я склонялась над чашей низко-низко, так, что почти пила сказочное вино, хотя не могла глотнуть даже капли.
   А на обратном пути на Юдиных коленях спал Игорь. И, видя мое раздражение, она посчитала, что я завидую... Да, завидую! Но не тебе, а ему! Какая несправедливость - он и понять не мог своего счастья, он просто дремал, как на подушке. Но если бы он что-то и ощутил, он ведь мог открыто сказать все, что только хотел, и доставил бы удовольствие, А что могла сказать я? "Спасибо, я здорово выспалась?" Тогда мне казалось, что мир чувств - это мир неравенства и несправедливости. "Разделились беспощадно мы на женщин и мужчин"... Беспощадно... Но теперь в этом мире мне нравится быть женщиной. Нравится любить женщин. Я люблю Юлию. Татьяну, Ольгу, Людмилу, - всех, кто когда-то был и будет способен вызвать у меня чувство. Прекрасное, как чайка над морем, загадочное, как крик зверя ночью, жуткое, как взгляд с вершины горы вниз.
   Полгода мы обменивались с мальчиками письмами. Я видела в них безопасность, радовалась Юлькиной увлеченности и охотно подыгрывала ей, Юлия забавлялась ролью взрослой женщины, по странной прихоти связавшейся с младенцами. Мы разделили их, чтобы не ссориться. Юле достался Слава. С небольшой тяжестью в сердце я ехала в Киев, но... и она мгновенно слетела, едва я узнала, что Славу срочно вызвали к родителям.
   Киев меня разочаровал. Он был плох потому, что у этого Игоря была отдельная комната для гостей с двумя кроватями.
   Я всегда любила поездки с Юлией в другие города, тесноту вокзалов, кресел залов ожидания. Я любила ходить с ней в гости и оставаться с ночевкой. Любила оставлять гостей у себя. В средней семье, а посещала мы таких же, как и сами, голодранцев, находилась для нас одна-единственная кровать, и я засыпала у Юлиного плеча.
   - Аня, я лягу подальше, чтобы во сне ты не отдавила мне грудь, сообщала Юлия, укладываясь рядом со мной.
   Ночь могла застать нас у однокурсницы, снимающей квартиру в одном их самых далеких районов Москвы, у троюродной сестры второй жены моего дедушки, на даче у коллеги. Итог один - мы спали рядом.
   - Холодно, пусти погреться...
   В одну из ночей я сонно повернулась на бок и мои губы скользнули по ее горячему плечу. Она проснулась.
   - Слышишь? - Моя щека ощутила поцелуй ее слов.
   - Что?
   - Какие-то шорохи под шкафом... Как-будто возится кто-то...
   - Действительно, - поежилась я, придвигаясь к ней, - чертовщина какая-то.
   - Занесло нас к привидениям...
   И Юлия долго возилась рядом со мной, как кошка, ищущая своего места на коленях хозяина - теплая, пушистая, мягкая...
   А Киев разочаровал. Я не получила того, за чем перлась за сотни верст. И никакие архитектурные красоты меня наутро не радовали.
   К вокзалу я пришла неудовлетворенной, недовольной от мыслей, что компенсация моему разочарованию в ближайшие дни не предвидится, билетов, естественно, не было. Я не имела никакого желания возвращаться в комнату для гостей и рыскала по вокзалу от кассы к кассе в поисках билетов. Юлька бегала за мной. А киевлянин сторожил вещи.
   В центре зала мы поссорились.
   - Мы делаем так, - находчиво заговорила Юля, - достаем любым способом один, хотя бы один билет и отправляем кого-нибудь из нас: тебя или меня. А там кого-нибудь другого. Или следующим поездом, или завтра.
   Блестящий выход, найденный из нашего трудного положения гетеросексуальной женщиной. Мне стало беспокойно, как в детстве, когда мама оставляла ждать меня у магазина. А вдруг она не вернется?
   - Я так не хочу.
   - Почему? Господи, какое детство, друг за дружкой и никуда друг без друга. Ну, подумай, у меня работа, ведь надо обязательно уехать? Ведь не важно, как?
   Для меня это было важно. Я не могла ей этого объяснить, И мы начали ссориться.
   Тогда она простила меня. И мы снова долго бегали вдоль вагонов, демонстрируя едва плетущемуся позади Игорю наше непреодолимое желание уехать. Наконец, львовский поезд подобрал нас на одну полку. И вот тут я возблагодарила Господа. Потому что поняла, что счастье, все-таки, приляжет рядом со мной в сегодняшнюю ночь... Близко-близко. И мы, торопясь, простились с Игорем, вошли в купе и обнялись с возгласом: "Козел!" Впрочем, все-равно, что восклицать, лишь бы касаться губами этих волос.
   На полку первой забралась она, и мы начали решать, как мы ляжем: валетом или лицом к лицу. Ширина полки в купе проводников чуть больше полметра. И. сделав равнодушное лицо, не настаивая, я сказала, что лежать, уткнувшись в ноги, как-то не совсем эстетично. Последнее было ее слабым местом. И "мы" решили лечь рядом.
   Никогда, обнимая мужчину, обнимая мужчину почти любимого, я не ощущала того, что охватило меня в первые секунды, когда мое тело сошлось с ее. Исчезло тесное купе с переговаривающимися внизу проводниками, исчезли все запахи провинциального поезда, осталась лишь - Юлия...
   Я готова была шептать это имя по слогам в ее ухо, едва различимое в темноте, и каждый бы слог приникал к нему сладким поцелуем, пьянящим своей неповторимостью и неординарностью.
   Темнеющая ушная раковина. Морская раковина. Одна дарит волнующий звук нам, другая может воспринимать его. И в той и в другой - секрет нежности и гармонии. Морская раковина может доносить отзвуки недалекого прошлого, а может грань любви и ненависти?.. Может служить и пепельницей.
   Еще секунда и я не смогу сдерживаться. Легкая дрожь пробежала и по ее телу...
   - Знаешь... мне как-то неловко, что ли...
   - Да... лучше... тесновато, все-таки... Давай валетом.
   Мы переместились. Но все равно хорошо. Только тела еще, тела, прикосновения!
   - Вполне могу сейчас улететь на пол, не восстановишь меня потом.
   - А ты держись за меня, давай ногу.
   Официальное разрешение. Я обняла ее ноги. И снова сместились время и пространство.
   Меня охватило желание целовать каждый из пальчиков сквозь носок и я получала бы не меньшее удовольствие, чем если бы погружалась носом в букет роз. Я обнимала ноги, и как всегда просила Бога только об одном: не уснуть как можно дольше.
   Мы приехали в Москву в шесть утра.
   Я купила на вокзале "для дома" букет астр и попросила Юлию пока понести его. Так я делала всегда, когда хотела подарить ей цветы, доставить ей удовольствие идти с букетом по улицам...
   Год прошел как необыкновенный, многообещающий сон... Но вот, вернувшись как-то вечером из гостей, она устроилась на моем диване и радостно объявила:
   - Мой шеф оставляет мне на год квартиру. Представляешь, они с мужем уезжают во Францию и мне - совсем задаром! Ну, порадуйся за меня!
   - Ты хочешь меня бросить?
   - Не понимаю, при чем тут это? Там я смогу больше работать, там... Ты что, расстроилась? Да ты что? Ну ты даешь...
   Каждый раз, сталкиваясь с ее "недогадливостью", я пугалась и расстраивалась. Пугалась, что она отойдет от меня до объяснения, до которого я не созрела, расстраивалась, что она не в силах догадаться сама. И кроме паники ничего не было. В тот вечер стало так плохо, что я скрючилась на полу, словно старалась сжать в себе выскакивающее сердце и еще что-то тяжелое, что выползало из меня и обволакивало все вокруг, давя на голову и плечи. И уже уткнувшись носом в ковер, я неожиданно начала молиться.
   - Оставь ее мне, Господи, - повторяла я, захлебываясь в слезах возьми у меня все, что для этого нужно из моей жизни, но оставь ее мне... я не смогу без нее... Не отнимай ее у меня... Только рядом с ней я жива, чувствую все... Отдай... ну что это будет стоить. Господи? Ведь для меня сейчас ничего не важно... Оставь!..
   Скрючиваясь еще больше, вдыхая пыль, сжимала себя в кулак, отключая в себе все чувства сразу. Повторялась одна-единственная просьба, звучавшая так странно в холодной чужой квартире, среди оставшихся невымытыми после нашего с Юлей ужина тарелок, сваленных под столом бумаг и книг...
   Как встала? Разделась ли? Уснула ли? Проснулась с непривычным чувством спокойствия. Меня даже хватило на извинения за вчерашнюю холодность по поводу квартиры и пожелания творчества на новом месте. Наверное, это была вера в кого-то, кто даровал мне эту странную любовь, и кто не оставит меня в ней.
   Поначалу ничего не изменилось. Юля упаковывала вещи, перезванивалась со знакомыми.
   - Нет, ты только представь - квартира моя накрылась!
   - ?..
   - Их не принимает Франция. Из-за сложностей во внешней политике.
   - Да что там могло произойти? Завод "Рено" бастует?
   - В персидском заливе началась война.
   Я закрыла глаза от счастья.
   И утро снова началось с имени ее, и день завершался ее именем. Оно звучало в нашей квартире как музыка. Мне было приятно искать вариации в этой мелодии, играть буквами созвучиями... Говорить о ней за глаза и в глаза "моя девочка"... Какой восторг вызывала у меня каждая ее просьба сделать что-нибудь... Я бы стирала ей носки, если бы она позволила. Ноги бы мыть и воду пить - в этой пословице что-то есть...
   За два месяца до нашей драки я искала тетрадь... Я не знала, как именно она должна выглядеть, но была уверена в одном - узнаю ее сразу. Она должна быть инородной в Юлиной мире, в том мире, в который я была вхожа, и который еще не успел измениться. Я узнала о существовании этой тетради, случайно прочтя на оставленных Юлей листках фразу "Твоя тетрадь меня греет". А если быть откровенной до конца, то изначально я искала тайну. Тайну, которую я чувствовала весь последний год как собака чувствует смерть. Я не задавала вопросов, не позволила себе даже намека. Я - искала.
   Это был мужчина. И он крал уже несколько месяцев у меня прикосновения, ласковые прозвища, откровения, баночку сгущенного молока, купленного при мне в буфете... Во мне отпала необходимость.
   Мы шли по улице. Усталые после работы, встретившись случайно в центре. До дома было далеко, но мы решили пройтись пешком. Моросил обычный осенний московский дождь. У меня был зонт. У Юлии - ни зонта, ни шляпки. Я раскрыла зонт и отставила привычным для меня когда-то движением локоть.
   - Я так, - отмахнулась Юлия и пошла рядом, подставляя холодным каплям и лицо, и голову...
   Почему стало так тяжело? Что с сердцем? Что мешает дышать?.. И ответ ошарашил меня итогом долгих бессознательных размышлений... Ведь уже несколько месяцев она ни разу не берет меня под руку, ни разу не предлагает свою, ни разу не касается меня ни рукой, ни ногой... Прикосновения исчезли... Моя душа витала над ее телом без права на посадку. Я молча шла рядом и не знала, о чем заговорить. Во мне шептала обида с потерянной на какое-то мгновение надеждой. Она почувствовала мое состояние и тоже замолчала. У подъезда я все же заговорила. Зло и резко.
   - Почему ты отказалась взять меня за руку? Я - больна? Что тебе помещало? Мы, кажется, становимся чуткими друг для друга?
   - А ведь все взаимосвязанно, Аня. Внутреннее и внешнее...
   Мне стало страшно. Как всегда. Но еще страшнее. И сквозь затуманившиеся от первых холодов оконные стекла я видела нас год назад, шагающих в булочную. Снежинки ударяются нам в лицо, я говорю Юлии о том, как романтичны ее длинные ресницы, с налипшими снежинками у голубых глаз...
   - Как ты меня держишь? На мне просто баржа висит, - расхохоталась Юлия, - пойдем дальше, я буду тебя учить, как ходят под руку. Возьми меня... легче... ты не опираешься на меня... ты... пойми... меня держишь...
   Должна же я была найти эту тетрадь. Казалось - не найду - сойду с ума. Кто мог подумать, что сумасшествие начнется с находки. Тетрадь мирно лежала в тумбочке, слегка накренившись на бок. Совершенно не Юлькина, в коричневом переплете, грубая, жесткая, с острыми углами. И рука мгновенно взяла ее. Кража? Пища для любви, умирающей от голода в мучениях.
   "Приезжай ко мне, Юлька, я поглажу тебя по попке". Все. И я закричала... Как кричала, если бы порезалась...
   "Любовь стараясь удержать,
   Как саблю тянем мы ее:
   Один к себе за рукоять,
   Другой к себе за острие..."
   Больно. Больно! Я плюхнулась на ее кровать и кричала. А потом выла, задыхаясь в слезах и спазмах, схвативших горло. И пришло осознание своего одиночества в этом мире. Наверное, так сходят с ума. Я сидела на полу и смотрела на тетрадь, раскрытую на первой странице. И не могла читать дальше, из тетради виднелся краешек его фотографии - я узнала его.
   Но я не ненавидела его тогда. И не ревновала. Было слишком больно...
   В наполненном трамвае, громыхающем по рабочему району, нас с Юлией толкали друг к другу, я постоянно чувствовала то ее плечо, то грудь... Благословенный наш транспорт!
   - Было бы здорово, - заговорила она, - если бы кто-то из нас родил... Знаешь, если бы я тогда не сделала от Петра аборт, мой ребенок уже бегал бы у нас по комнатам, рос, путался под ногами. - Она улыбалась светло и ясно. - Может быть, нам стоит начать? Главное, найти здорового мужика. И чтобы гены у него были замечательные - ум, интеллект, без этого нельзя.
   - Тогда давай так, - увлеклась я несбыточным, - ты рожаешь мальчика, а я девочку, моя девочка охмурит твоего мальчика и мы, наконец, станет родственниками.
   - Тогда мне надо рожать вперед тебя?
   - Да возраст моей девочке не помеха...
   - Бросим монетку, - она полезла в карман и достала пятак, - если орел - мне первой, решка - тебе.
   Выпала решка.
   Потом мы позабыли об этом разговоре. Но часто, пытаясь заснуть, я представляла себе эту неосуществленную идиллию.
   Мы обе где-то работаем. И устаем, как я сама сегодня. Там у нас все отлично. А по вечерам, спеша домой, решаем кому забрать ребенка из садика. Я естественно, готовлю ужин и стираю (Юлька этого не любила, а мне все в радость, что облегчает ей жизнь). Ребенок? Я с ним играю, чтобы он не мешал Юлии писать, она ведь мечтала стать знаменитой... Ближе к ночи... Впрочем до эротического момента я засыпала, а во сне он мне не являлся... Как это должно быть с женщиной, я не знала, но интуитивно чувствовала, что достаточно легкого ответа на мое чувство, - и я буду знать и уметь...
   Для мужчины физическое обладание - это итог, а для мне оно - один из этапов отношений, зависимый от обладания духовного. Страшно не то, что в постели тебя предпочли другому, страшно, когда от тебя скрыли это, скрыли душу, избегали искренности. Потеря любви - вторична, первична - потеря искренности.
   Неподвластное никому чувство Любви... Избежать - нельзя, справиться невозможно, оттолкнуть - не поднимется рука... Человеку свойственно влюбляться и отдаваться. Весь вопрос, кого он предпочитает. И в чем отличие моих чувств? Да ни в чем - вариант обычной безответной любви.
   Но как же страшно повернулось ко мне лицо этого чувства. Какими железными пальцами сжало оно сердце и мысли, какой смертельной вцеплялось оно в горло, заставляя молчать и пылать изнутри. Сколько сил уходило на то, чтобы скрывать его. Может быть, я, все-таки, не права и истинная любовь нуждается в признании? И я недостаточно люблю Юлию, если способна молчать?
   На очередной лекции по философии я поймала Юлин взгляд и кивнула на преподавателя:
   - Да он еще и шепелявит?
   Она вспыхнула, прочтя в моих глазах все. И то, что я знаю ее тайну, и мое презрение. Она подумала - к ее любви. И мы перестали даже здороваться.
   Юлия... Юлечка... Юля... Как мне жить в этом мире, где все начинается на букву "Ю", где все женщины издали кажутся тобой, а вблизи отталкивают своим несходством. Где мужчины плохи хотя бы потому, что ни одному из них я не смогу сказать, кто был у меня в сердце до него. В бессилии я опускаюсь на кровать ночью и с безнадежностью встаю утром. "Я люблю тебя", - кричу я в пустую комнату, в которой ничье присутствие не радует меня. Мне трудно жить в этом сплошь больном теле, с этим мозгом, который держит в своей памяти нашу с Юлией жизнь... Я хочу сойти с ума... И в сумасшествии своем говорить открыто о своих чувствах... Я хочу упасть на колени и ползать на четвереньках за ней... Целовать ее тапочки и просить прощения... Даже если не за что. Просто за то, что случилась в ее жизни, и что я именно такая, и мне ничего в этом мире не нужно, только бы быть рядом с ней.
   Я зову Вас на царство назад,
   В замок, где догорают огни,
   Где у выживших слуг опускается взгляд,
   Когда слышат подковы они.
   Я прошу Вас проехать над сбитым мостом,
   Постучать у ворот, что сорвали с петель.
   В тронном зале у Вас непривычно темно
   И разорванной мантией бродит метель.
   Стук колес здесь слышнее, чем башенный бой.
   Все готово воскликнуть: "Виват".
   Торопите форейтора, о мой король,
   Я зову вас на царство назад!
   Осталось ждать. Слова, взгляда, прихода домой... Я смотрела в окно, прислушивалась ко всему... Находясь дома, я всегда подходила к окну на грохот трамвая... Иногда я ошибалась и видела, что трамвай не стой стороны, с которой я ждала... Я злилась и клялась себе, что не подойду больше к окну, мне плевать, что там происходит, проезжает... Но снова подходила и близоруко вглядывалась в вышедших пассажиров, пытаясь угадать ее фигуру...
   Я не прикасалась к приготовленному ужину до ее прихода.
   - Где сковородка, я хочу пожарить картошки.
   - Юля, есть же...
   - Спасибо. Я не хочу.
   Я подбрасывала ей яблоки, цветы, вазочку с весенней клубникой. Нашла, купила последнее издание ее любимого Бродского...
   - Я устала от твоих благодеяний, избавь меня от них!
   Писала, писала бесчисленное количество писем с просьбой простить меня, каялась во всех существующих и несовершенных грехах, умалчивая только об одном...
   Когда-то был страх. Страх возникающего чувства, его огласки. Мне в глаза бросалась парочка "розовых" на курсе. Смешки и перешептывания, провожающие этих девчонок, сдержали ни один мой порыв к Юлии при посторонних. Да и она когда-то убирала ногу с моего бедра, едва слышались шаги по коридору А меня до сих пор трогает та забота, с которой они относились. друг к другу. Одна из них училась в моей группе, и не было дня, чтобы ее не подождали после занятий. Даже если ждать приходилось часа по два. В начале ожидания приоткрывалась дверь и едва уловимый шепот проходил по кабинету:
   - Саша, я подожду тебя...
   И дверь так же тихо прикрывалась. Они тоже были осторожны с окружающими людьми, они тоже были в зависимости от грубости, злости слов и взглядов. На одном из семинарских занятий рядом со мной видел Андрей. Подсмотрев такую сцену, он усмехнулся и повернулся ко мне:
   - У них что... любовь?
   Как я ненавидела его в эту минуту. И боялась.
   Встретившись в коридорах университета, девчонки болтали, нежно посматривали друг на друга, беспрестанно прикасаясь друг к другу. Но я трусила даже подойти к ним и оказаться под чужими взглядами.
   - Что это вы все вдвоем да вдвоем, - заулыбалась наша с Юлией молодая соседка, - это подозрительно.
   Наш общий друг, которому моя Любовь отказала в интимной встрече, зло сказал нам кам-то за чаем:
   - Никак вас по одной не застану Как там говорится... "Мы не хиппи, мы не панки, мы с подружкой..."
   Он не договорил, погасив смертельное для меня тогда слово в улыбке. Мы сделали вид, что не слышали.
   Тайком погладила Юлино пальто. Юлия который день возвращалась с работы поздно, похолодало, а она не успевала погладить его и мерзла. Погладила и осторожно повесила в шкаф...
   Всю прошедшую осень я с наслаждением чистила ее сапоги даже если она приезжала ночью в неизвестном мне направлении. Маленькая моя уловка - уверяла Юлию, что на ноге чистить удобнее и качественнее... И незаметно крала при этом несколько прикосновений. Лишившись доступа к ее внутреннему миру, я берегла и лелеяла мир ее вещей. Как ожившие чувства они приносили мне радость и боль. Входя в ванную, я вдыхала запахи ее халата, с восторгом и умилением разглядывала валяющийся на полу носок. Слезы подступили в тот момент, когда я увидела отложенные на ужин несколько картофелин - у нее, наверняка кончились деньги, у матери просить не решалась, вот и перебивалась... Какая-то сладкая боль родства пронзила меня насквозь...
   Я ехала на автомобиле моей любви и с надеждой посматривала на семафор у Юлиного перекрестка. Зеленый? Красный? Почему? Я могла стоять у багрового огонька часами, ожидая перемены цвета... Может быть, это его внутренняя поломка? Может быть, это не только для меня? Красный - для всех?
   Я нарушила правила Любви. Победил эгоизм. Любишь - принимай всю, полностью, какая бы ни была, с увлечениями и фантазиями, с болезнями и любовниками... Но я уже не могла управлять автомобилем. Он не был рассчитан на долгие простои. Нет-нет, ждать он умел, он лишь не умел ждать безнадежно...
   Возникшее молчание оттолкнуло меня от порога признания, на котором я уже стояла. Теперь было невозможно даже мечтать об этом. И я решила уйти. Ежедневное ее присутствие терзало сильнее, чем любая физическая боль. Квартиры нашлись, деньги были заняты - оставалось поговорить с Юлией. Но страсть, которая не получила возможности излиться в нежность, превратилась в вихрь ненависти, а желание поцеловать - в желание ударить...
   Сразу же после драки, едва за Юлией захлопнулась дверь, я позвонила на кафедру и выяснила домашний телефон преподавателя. Жена его была претенциозной истеричной женщиной, я когда-то писала у нее курсовую. На записанный номер я смотрела как на "ядерную" кнопку Сейчас я ее нажму и Юльке станет так же больно, как и мне... И у нее тоже все рухнет...
   - Да-а, слушаю... - раздался в трубке женский голос.
   Нет. Палец нажал рычажок отбоя. Встала. Прошлась по квартире. Сюда за последние месяцы вселился нежилой дух... Я снова подошла к телефону.
   - Это я, Андрей...
Оценка: 5.91*8  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"