Очки он нашел в мусорном ведре. Брезгливо подцепив пальцем, стряхнул прилипшие картофельные очистки и отнес в раковину. Пустил воду, спохватился, достал моющее средство. Очередной раз разозлился на себя за глупость - поддерживать идеальную чистоту становилось трудно - по логике он должен был сначала вымыть руки после помойного ведра, а потом уже хвататься за моющее средство - теперь надо было мыть и бутылку с ним. Его на редкость раздражала собственная забывчивость: уже который раз он обращался с предметами как будто все в порядке, не думая, не опасаясь последствий. Такая безалаберность не доведет его до добра. Он вымыл руки, надел резиновые перчатки, помыл все, к чему прикасался, как следует отдраил очки и положил их сушиться на чистую салфетку. Несмотря на битых полчаса, проведенных за мытьем, спокойствие не наступало, поверить в то, что очки теперь чистые, он не мог. К тому же ему не давала покоя мысль о том, как очки оказались в ведре. Он пытался восстановить цепочку действий, которые могли бы привести к такому странному результату, но не мог. Неприятная тревога про выпадение памяти ничего хорошего в его обычные мысли не добавила. Однако надо было работать. Он взял очки, протер их салфеткой, подумал, достал флакон одеколона, смочил еще одну салфетку, протер очки снова, более-менее успокоился и только тогда надел их на нос.
Текст ждал его открытым на мониторе компьютера. Читать не хотелось до зевоты, а уж о том, чтобы сделать и записать какие-то выводы, речь вообще не шла. Он привычно проверил почту, пробежал глазами по ссылкам в браузере, перелистнул пару страниц блогов. Невероятная скука. Если не работать, то совершенно нечем себя занять. Он глубоко вздохнул и снова ткнулся глазами в текст. Переносица чесалась, видимо, напоминая о том, что очки все же грязные.
Первое же предложение текста вывело его из себя. "Представьте себе, что вы оказались в раннем средневековье, что именно вы почувствуете?" Вонь он почувствует. Застарелую вонь нечистот и других отходов. Такую плотную, что не будет никакой разницы, отчего перестать втягивать носом воздух - от средневековых миазмов или от современной экологической катастрофы. Он терпеть не мог тексты, обращенные к читателю, как будто автор разговаривает с ним накоротке: это походило на навязчивого попутчика в поезде, который никак не закончит историю своей никчемной жизни, когда уже ночь, безмерно хочется спать и нет никакой возможности спрятаться от этого монотонного бубнежа в тесной клетушке купе. "За мной, читатель, неужели ты не хочешь узнать, чем кончится это повествование?" Он не хотел, никогда не хотел, но, по всей видимости, на его лице было написано что-то специальное, потому что в дороге он всегда оказывался жертвой навязчиво говорливых попутчиков. Впрочем, возможно, их жертвой оказался бы кто угодно, просто потому, что они не видят и не слышат никого кроме себя и возможности излить себя в свежеподставленные уши. Самые занудные еще и требуют ответа на свои идиотские вопросы. Раздражение поднялось в нем, и он усилием воли прервал мысли, заставив себя читать текст дальше. Оказалось, автор имел в виду не физические ощущения, а попросту эмоции. Ему, видите ли, было интересно, испугается ли читатель совершенно незнакомого и более примитивного мира вокруг или с любопытством начнет исследовать его. Да, и доисследуется до ближайшей виселицы или костра инквизиции, тем быстрее, чем сильнее будет его любопытство. Люди, полагающие, что с легкостью выжили бы в средние века, случись им провалиться во времени, тоже раздражали его. Цивилизация изменила современников настолько, что в большинстве случаев они имели представление о выживании только по приключенческим романам, а средние века в их глазах представали временем простоты и романтики. Как будто не было ни одного свидетельства о том, как дело обстояло на самом деле. Как будто ни одной картины, ни одной книги, ни одного исторического исследования не было сделано на эту тему. Впрочем, содержимое голов современников наверняка не слишком отличается от мыслей среднестатистического средневекового горожанина. Возможно, мыслей о боге там поменьше, но мифология человеческая от этого менее развесистой не становится, вне зависимости от того, что занимает место объекта веры. Впрочем, даже думать об этом было занудно. Он испытывал одинаковое презрение как к пудовому академическому слогу, так и к бульварному воодушевлению популярных статей. Если бы ему случилось писать статью на популярную тему, он определенно был бы в тупике, поскольку не знал бы, как возможно опроститься до такой степени. Однако работа. Да, ему приходится читать и нудные талмуды, и брызжущие несвежим остроумием статейки - но ведь это необходимость. Только так можно постигнуть, что именно вертится в мозгах современников, каталогизировать и интерпретировать это. Именно в этом и состоит его труд - в постижении того, что люди изливают в письменном виде, в обнаружении того, что они вкладывают в свое понятие культуры - не в смыслах, а в инструментах, которыми они с разной степенью профессионализма пользуются. Эта работа неплохо оплачивалась и давала ощущение некоторого превосходства над окружающими, выводя его в позицию наблюдателя за жизнью, а не участника. С тех пор как общество признало свою тотальную беспомощность перед угрозой, и заболевания, передающиеся от человека человеку, стали так часты, что легче было встретить ангела, чем здорового индивида, основным средством коммуникации - для безопасности, все же люди не готовы в массе своей жертвовать собой ради близости или ее иллюзии - стали тексты. И разумеется, как только текст заменил другие средства коммуникации, его качество невыносимо снизилось, он перестал быть способом донести отточенную мысль, стал просто таким же инструментом, как речевой аппарат, смысл работы которого определяется содержимым мозга, а мозг частенько содержит полный бред и мракобесие. Он исследователь тенденций мракобесия. Отличная запись для трудовой книжки.
Зазвонил телефон. Он привычно поднял его одной рукой и включил громкую связь. Телефон было одной из самых грязных вещей в доме, потому что часто использовался на улице. К уху он подносить его брезговал. В аппарате раздался знакомый кашель, и приятель, Стугов, завел свое "Привет корифеям умственного труда". Это приветствие он использовал всякий раз, когда звонил, однако как ни раздражало оно, придумать достойный и остроумный ответ никак не удавалось. Иной раз хотелось просто бросить трубку, однако для того чтобы пойти на такой конфликт, нужны были дополнительные силы.
- Здравствуй Стугов, - сказал исследователь, - что у тебя нового?
- Как, что нового, дружище, как что нового? Книга, книга же у меня вышла! Принимаю поздравления!
О черт, об этом он попросту забыл. Неделю назад, пританцовывая на своем конце эфирного моста, Стугов уже сообщил ему, что вот-вот труд всей его жизни покинет типографию. Он тогда, помнится, пробормотал что-то поздравительное, что было уместно, поскольку Стугов его конечно же не слышал, увлеченный панорамой открывающихся возможностей стяжать мировую славу. А теперь оказывается, что и он толком Стугова не услышал. Это было обидно, потому что ставило его с новоиспеченным автором на одну доску.
- Конечно же! - сделал он вид, что спохватился, - поздравляю! Нет слов, как я рад за тебя! Это прекрасно!
Стугов, уже более удовлетворенный, поскольку услыхал положенное, выдохнул и начал новый заход:
- А скажи-как мне, батенька интеллигент, не напишешь ли ты на меня рецензию? Кого же еще попросить, как не давнего друга. Я точно знаю, что ты будешь благожелателен и беспристрастен.
О да, благожелателен, то есть полью сиропом, и беспристрастен, то есть сделаю вид, что на самом деле провожу анализ текста. Как только у него в голове это сочетается?
- А для какого издания рецензия? - спросил он, - ты же знаешь, разные журналы требуют разного стиля.
- Вот это я понимаю, - радостно хохотнул Стугов, - вот это по-дружески! Профессионализм на службе дружбы!
Аууууу - мысленно взвыл он. Если книга, в чем он не сомневался, была написана с такой же долей остроумия - ему конец. Ведь не прочитать этого бреда и не сделать свои выводы он просто не сможет. Да, но и предъявить свои настоящие выводы ему случай не представится. Все завязано на отношения. Нет ничего более бесчестного, чем оценка работы приятеля, с которым не хочешь портить отношения.
- Да... Женя? - он напряг весь мозг и вспомнил что-то кроме фамилии, - ты ведь, конечно, уже отправил мне текст?
- Ну разумеется, - захохотала трубка, - разумеется! Еще на той неделе! Ты, брат Илларионыч, совершенно оторванный от общества человек, еще и почту не читаешь!
Он ненавидел, когда с его отчеством обходились так некорректно, не понимал, почему нельзя выговорить "Илларионович". Да, его отца звали Илларионом - и это было достойное и очень подходящее тому имя. Сам он всегда выговаривал отчество полностью. Хотя в глубине души и радовался, глядя как на титульной странице его собственных работ появляются сокращенные имя и отчество: "Ф. И.". Федор Илларионович. В краткой форме имя и отчество предлагали простор для фантазии. Хотя о чем он, кому в наше время может захотеться разгадывать чужие инициалы на малоизвестной исследовательской работе?
- Ну хорошо, - продолжал Стугов по ту сторону аппарата, - хорошо, скажем, через недельку? Я понимаю, тебе нужно вчитаться, сформулировать мысль. Я не тороплю. Рецензия нужна для "Ока", сам знаешь, они ребята придирчивые.
Интересно, подумал он, как это Стугов - и пролез в "Око"? Впрочем, неинтересно. Наверняка вскроется какая-нибудь свояческая мерзость, ничего нового на свете нет.
Он пообещал Стугову прислать рецензию в неправленном виде и с облегчением нажал на кнопку отбоя. Работать все-таки было надо.
Он встал, сходил вымыл руки и снова собрался читать этот идиотский текст. Передумал. Отправился на кухню сварить кофе. Обнаружил, что в доме нет ни крошки хлеба и сахара только на донышке банки. Чертыхнулся и стал собираться в магазин. Переоделся, надел перчатки, уже в них аккуратно зашнуровал уличную обувь, снял перчатки. Помыл руки, стараясь не наступать уличной обувью никуда, кроме специально отведенных мест на полу в ванной. Вытер руки, взял респиратор, привычно поднес его к лицу и отрегулировал резинку на затылке. По логике вещей, надо было сначала надеть респиратор, а потом уже браться за ботинки, однако он с детства привык надевать ботинки после одежды и никак не мог переучиться. Приходилось делать лишнее действие. Взял ключи от квартиры с гвоздика в прихожей, вышел, закрыл дверь, проверил, хорошо ли закрыл, вызвал лифт и, пока дожидался его, пересчитал плитки на полу этажа, считанные уже множество раз. В одном ряду двадцать восемь, в двух - пятьдесят шесть. Последний кусок плитки у двери на общий балкон не считается, он неполный.
В лифте пахло "Ландышем" и пельменями.
Консьержка внизу всегда здоровалась первой. Федор не любил ее - она не носила на рабочем месте респиратор, отговариваясь тем, что работает в закрытом помещении.
- В магазин пошли, Федор Илларионович?
- Здравствуйте, Ольга Павловна. Да, в магазин иду. - Он всегда считал, что чем меньше нравится ему человек, тем более безукоризненно вежливым в его отношении должен он быть. Он улыбнулся, не слушая дальше и не продолжая сам, открыл дверь и вышел на улицу.
Погода была омерзительной. То самое состояние природы ранней весной, когда из-под снега выступает вся спрятанная зимой разруха, мокрая, кривая, заплесневелая, и грязная до одури. Он не любил раннюю весну. Приходилось все время смотреть под ноги, чтобы не наступить на вытаявшие из-под снега следы жизнедеятельности людей и их питомцев. К тому же сыро, ветрено и на небе невзрачная каша облаков.
Магазин был неподалеку. Он всегда ходил в магазин сам, потому что терпеть не мог заказывать еду через интернет - или упакуют кое-как, или привезут не тогда, когда надо. Курьер на пороге квартиры тоже не входил в его планы. К тому же вживую он мог обеспечить себе большую безопасность, самостоятельно выбрав самую неповрежденную и чистую на вид упаковку. Вот и сейчас он, не снимая печаток, взял с полки затянутый в полиэтилен батон и третью, из глубины, пачку сахара, чтоб быть уверенным, что за нее уже не хватались десятки переборчивых рук, и отнес все на кассу. В магазине посреди дня практически никого не было. Кассирша в шапочке и респираторе фирменных цветов пробила покупки молча, столь же молча он протянул ей деньги, сложил покупки в пакет и, кивнув в благодарность за труд, вышел из магазина. Его встретил порыв ветра. Даже через респиратор он кожей лица почувствовал его тошнотворную химическую ноту. Хорошо еще, что от этой химии дохнут микробы, так что шанс отравиться есть, а вот шанс заразиться через воздух равен уже практически нулю, если вокруг нет больных. Впрочем, люди продолжали работать в присутственных местах и ездить в общественном транспорте. Отсутствие новых повальных эпидемий наводило на мысль, что микробы не так уж живучи, или же болезни не проявляют себя сразу.
Дома, переодевшись и тщательно помыв руки, он распечатал хлеб и сахар, засыпал кофе в кофеварку и поджарил себе тарелку тоненьких тостов. Помимо того, что хлеб в поджаренном виде был намного вкуснее, термообработка уменьшала шанс соприкоснуться с заразой. В холодильнике обнаружился немолодой кусок сыра, который он после тщательного осмотра, обнюхиванья и пробы счел условно годным и нарезал на полупрозрачные ломтики. Пир предполагался за клавиатурой, поэтому он взял поднос и отнес его в комнату, куда вернулся, на всякий случай помыв руки еще раз. Теперь главным было запомнить, что левая рука предназначена только для прикосновения к еде, а не к хватанию за предметы и стука по клавиатуре. Такую осознанность действий нелегко было выдерживать, но за последние пару лет ему удалось приучить себя немного тормозить пред каждым шагом и проверять, насколько безопасно то, что он собирается предпринять. Теперь он даже мог принимать пищу за работой - его внимания хватало и на текст, и на предметы, которыми он пользовался в процессе еды.
Впрочем, аппетита текст не добавлял. Он прочел несколько страниц спекуляций на тему насколько характерной чертой развития человека является проявление им любопытства и какие причины могли заставить человека от любопытства отказаться. Хлеб и сыр кончились, он отнес поднос на кухню, поставил на раковину, чтобы потом, вечером, вымыть. Вернулся к работе и читал не вставая до вечера, поминутно хмыкая от досады над особенно неудачными, на его взгляд, выводами и не к месту употребленными выражениями. Устав читать, он набросал пару критических абзацев, хотел было приступить к анализу архетипов, но плюнул и оставил на завтра. Вымыл посуду, еще раз проверил почту, прочитал пару присланных бюллетеней и напоминание об оплате за коммунальные услуги, выключил компьютер и отправился мыться и спать. На этой неделе в его прикроватной электронной книге ждало прочтения исследование о структуре бессмысленных замечаний, выдаваемых людьми в ответ на непонятое сообщение. Глава о стыде признаться в том, что не расслышал собеседника, была на самом деле занимательной, он дочитал ее до конца, и, удовлетворенный, заснул.
Наутро очки снова оказались в мусорном ведре. Первая мысль, которая по этому поводу пришла ему в голову, была о том, что существуют две возможности: или он совершенно, напрочь, забыл довольно непростое действие, которое проделал вчера вечером, или ночью, пока он спал, в квартире кто-то был. Вторая возможность нехорошо потягивала паранойей. Уже намыливая очки очередной раз, он спохватился, что есть еще как минимум две возможности: что по ночам он сам ходит по квартире, будучи лунатиком, и что очки переместились в мусорное ведро самостоятельно. Оба варианта он с усмешкой отверг - идеи собственного лунатизма и телепортации предметов казались ему одинаково абсурдными. Он было совсем сосредоточился на попытке вспомнить, как он сам отнес очки в ведро вчера вечером, строго запретив себе думать о возможном тайном вторжении в дом, как в дверь позвонили. Это был настолько редкий случай, что от звонка он вздрогнул и засуетился, пытаясь одновременно вытереть руки и подойти ко входной двери. Он никогда не позволял себе спрашивать через дверь "Кто там?", считал эту манеру плебейской и обычно здоровался с редкими пришельцами, прежде чем поинтересоваться, что им нужно. Вот и сейчас он перед тем как взяться за ручку двери и решить, открывать ее или нет, внимательно посмотрел в глазок, чтобы понять, кто мог к нему зайти. Перед дверью никого не было. Общий коридор был освещен довольно яркой лампой, и на всей его протяженности на этаже не было никого. Он обескураженно протянул руку к затылку, чтобы почесать в нем, но вовремя вспомнил, что прикасался к ручке входной двери и чесать после этого затылок не стоит. "Дети балуются?" - подумал он, но сам же и отверг эту мысль, потому что представить себе детей, в нынешнем городе бегающих без присмотра по этажам и звонящих в чужие двери, не мог. Он еще раз посмотрел в глазок, на этот раз стараясь заглянуть в стороны и поотчетливее увидеть соседские двери, но так никого и не увидел. Звуков из-за двери тоже не доносилось. "Ладно, - подумал он - если это не имеет объяснения, то, скорее всего, объяснение на редкость банально, например, человек вышел не на своем этаже, задумался, позвонил в дверь, обнаружил ошибку, застеснялся и убежал". Однако тут же поправил себя, что человеку пришлось бы бежать до самой лестницы через две двери, потому что громогласно лязгающий лифт определенно двери на этаже не открывал. Решив не мучить себя дальше параноидальным бредом, он проверил, надежно ли заперта дверь, помыл руки, домыл и высушил очки и уселся доделывать вчерашнюю работу. Над головой дамокловым мечом висела еще и чертова рецензия, и у него не было никакой уверенности, что ему удастся играючи за неделю домучить это чтиво да еще и более-менее пристойно сформулировать парочку льстивых мыслишек для рецензии. Он начал перечитывать написанное, споткнулся о незаконченную мысль и полез в текст оригинала, чтобы проверить, что же могло его привести в эту точку. Мысль его снова прервалась, потому что он услышал, как в дверном замке поворачивается ключ. Это было уже совсем бредом. Ключей от его квартиры ни у кого не было и в лучшие времена, а уж теперь это было невозможно себе представить. Глубоко вздохнув, чтоб протолкнуть поглубже бьющееся в горле сердце, он бесшумно подкрался ко входной двери. Проверил замок - никакого ключа снаружи в нем не было, сквозное отверстие не предусматривалось конструкцией, так что определил он это по положению верньера замка изнутри. Взглянул в глазок - и вновь никого не увидел. И не услышал - на этаже стояла все та же дневная тишина, не прерывавшаяся ни шагами, ни голосами. Ощущение опасности отпускало неохотно. Он запретил себе думать о возможном вторжении, переключившись на то, как спросит у консьержки, кто это шастает по подъезду посреди дня и почему она не выполняет свои обязанности. Руки слегка подрагивали, поэтому он решил сделать перерыв на кофе. Несколько минут ему все равно пришлось посвятить развенчанию идеи, что в его небогатую квартиру пытаются забраться преступники и таким образом проверяют, дома ли кто. Красть у него было решительно нечего даже самому непритязательному преступнику. Спиртного и наркотиков он дома не держал и никогда не покупал их. Золота, драгоценностей и предметов искусства у него тоже не водилось. Компьютер его не представлял из себя ничего особенного и в лучшие годы, а теперь еще и завел мерзкую привычку заедать при загрузке. Впрочем, этого при взгляде на ящик определить было нельзя. Он опять прервал поток параноидальных мыслей и наконец взялся за ручку кофеварки, чтобы засыпать новую порцию. Мысли не отвязывались. Он попытался выйти из клинча, придумав звуку рациональное объяснение, например, что сосед среди дня вернулся, и он слышал звук ключа в его замке, а не в своем, но верилось в такое с неменьшим трудом. Теперь он был раздражен собой и тем, что ход его собственных мыслей не подчинялся логике разума. Кофе сварился, и он плюхнулся на табурет на кухне перевести дух. Эти странные звуки вкупе с утренним происшествием с очками совершенно вымотали его. Он, конечно, как и большинство людей, привык жить в условиях постоянной невидимой опасности, и не сказать, чтоб это отразилось на нем благотворно, однако если помимо чисто бытовых опасений он начал бояться вторжения в квартиру, которое могло оказаться самой что ни на есть банальной галлюцинацией от переутомления, то дело плохо. Внезапно его посетила идея, от которой он чуть не забыл, как делать вдохи и выдохи. А что если это никакие не галлюцинации от переутомления, а самый настоящий симптом одной из болезней? Еще не часто встречающейся, а потому не слишком изученной и не на слуху? Теперь стало совсем плохо. Он попытался взять себя в руки и быть рациональным, но получалось из рук вон паршиво. Сел за компьютер, прошерстил старательно все медицинские и новостные сайты, где описывались новые случаи заболеваний и их симптомы, просмотрел и медицинские форумы. Ничего нового. Зашел даже на сайт популярной анархистской группы "Живи сегодня", поддерживающей теорию, что респиратор не спасает от большинства заболеваний, поэтому общественная идея ношения респиратора не что иное, как дань страху и попытка отсрочить неизбежное. Симптомы укладывались в классический дебют психического заболевания, но уж никак не выдавали принадлежность к кругу зараженных какой-то новой формой болезни. На попытки успокоиться он убил часа четыре, главным образом рассказывая себе, что если бы это было симптомом одной из болезней, определенно должны были бы появиться уже описанные случаи, ведь чтобы заразиться, должен быть кто-то, от кого это можно сделать, и частотность случаев должна быть приличной, чтобы он, ведущий весьма уединенный образ жизни, имел вероятность соприкоснуться с носителем нового штамма. В голову лезли на редкость неконструктивные мысли о том, что ведь кто-то всегда заболевает первым, что люди в массе своей безалаберны и кто-то уже больной мог попросту пренебречь безопасностью других и не обратиться к врачам, и тому подобное. Он с усмешкой отметил, что хотя бы от мыслей о вторжении в квартиру это его отвлекло. Паранойя на службе... Тьфу, он становится похожим на Стугова. Кстати, Стугов, чертова книга. Он же даже не в курсе, о чем она, не пришло в голову спросить.
Внезапно он захотел есть и обнаружил, что почти весь день провел не делая практически ничего. Надо было закончить работу. Надо было приниматься за книгу и рецензировать ее. Он с отвращением проверил почту, нашел бодрое стуговское письмо и попытался начать читать присланный текст. Текст не открывался ни в одной программе, даже название отображалось какой-то мешаниной символов. Досадливо морщась, он стал писать ответ Стугову с просьбой переслать файл еще раз.
В дверь снова позвонили. Со спокойствием привычки он подошел к глазку, отметил, что за дверью вновь никого нет. Вздохнул и пошел приготовить ужин. Достал из морозилки корытце, помеченное "Обед Љ 1", вскрыл упаковку, затолкал содержимое в микроволновку. Подумал немного, взял телефон и набрал номер приличной клиники. Регистратура откликнулась после первых двух гудков. Автоматический голос порекомендовал ему набрать цифру 3, если он хочет записаться на прием к специалисту. Он нажал, дальше надо было выбрать профиль специалиста, он выбрал невролога, передумал, откатил назад. Вытащил подогретую еду и снова отправился к компьютеру. Консультация через интернет всяко была безопаснее и быстрее, чем запись на личный прием. Несмотря на то что практически все процедуры в нормальных клиниках были автоматизированы, оставался некоторый повышенный риск столкновения с носителями заболеваний при приходе на прием. В отсутствие сильных болей или серьезных состояний люди все же предпочитали не приходить в медицинские учреждения. В прошлый раз он был в клинике на обязательной диспансеризации шесть лет назад, повторять опыт ему не хотелось, было слишком унизительно опасаться каждой дверной ручки, не иметь возможности воспользоваться упраздненным гардеробом, раздеваться и самостоятельно манипулировать приборами в стерильных перчатках, в то время как специалист наблюдал за ним через стекло. Следуя популярной рекомендации после похода в клинику, он, специально одетый во что не жалко, выбросил одежду и обувь. Одноразовые рабочие комбинезоны в то время еще не были доступны на каждом углу. К счастью, ничего серьезного в прошлый раз у него не обнаружили, все анализы пришли чистыми и единственной рекомендацией специалиста был курс поливитаминов. Значит, интернет, значит очередная обезличенная встреча в эфире.
Он задумался над тем, как записать симптомы словами. Потом перестал изображать героя и вывалил все как есть. В конце концов, специалист по мозгу тоже врач и врать ему по меньшей мере неразумно. Отправил сообщение в клинику, решил не ждать немедленного ответа и собрался спать. Вспомнив, проверил, куда именно положил очки. Да, они аккуратно лежали на тумбочке рядом с кроватью. Сон не шел, он долго вертелся, но таки свалился в беззвучный и слепой разрыв между вчера и завтра.
Наутро очков рядом с кроватью не оказалось. Он досадливо поморщился и подумал, что было бы, если бы он использовал контактные линзы. От операции на глаза он отказывался еще будучи подростком - не инфекции пугали его, а сам факт хирургического вмешательства в этот ценный и хрупкий его инструмент. Без глаз он не мог представить себя. Проклиная все и вся, он пошел на кухню, подозревая, что очки отправились по уже привычному маршруту.
Хорошо, что он смотрел под ноги. Первым, что он обнаружил на кухне, была лужа. Желто-бордовая, уже подсыхающая по краям. Он остановился, не наступив на нее, в каком-то сантиметре. Тошнота подкатила к горлу. Если это не вторжение, то что это? Он с отвращением смотрел на лужу непонятной жидкости, и поэтому движение в углу кухни заметил только краем глаза. В дальнем углу у холодильника, держась за занавеску, стояло существо. Лицо существа было перемазано ошметками крови и какой-то пищи, длинные волосы слиплись перед глазами почти в пластину. Существо было абсолютно голым и, как он немедленно ощутил, пахло протухшим мясом. Это оно прикасалось к его очкам? Его передернуло. "Эй", - сказал он, больше ничего не приходило в голову. Существо махнуло в его сторону рукой с зажатым в ней остатком перемазанного черт знает чем батона. "Не то, не то" - пробормотало оно. Его охватило омерзение такой силы, что желудок чуть не вывернулся сам собой. Остановить позыв удалось, только подумав о том, что если его вырвет прямо здесь, рвота может попасть в лужу, и на него брызнет ее содержимое. Существо очень медленно двинулось в его сторону. По плитке провезли чем-то пластмассовым. Ногти - с еще большим омерзением понял он. Смотреть на ноги существа не было никакого желания. Оно сделало еще один шаг, приволакивая себя целиком, как парализованную ногу, наклоняясь в направлении движения. На лице существа, кроме мешанины прилипших мерзостей, торчал острый, почти вырезанный из кости нос и не мигая стояли мутные, неясного цвета глаза со слипшимися ресницами. В них как будто вставили куски полиэтиленового пакета вместо линз. Внезапно он понял, что существо - женского пола. Не столько потому, что наконец посмотрел на дряблые мешочки серо-коричневых грудей, не потому, что опустил взгляд ниже и обнаружил там вполне женское устройство, а потому, что оттуда по ноге существа видимо бежала струйка чего-то коричневого, теперь уже засохшего. Кажется, омерзение имело пределы. Он ощутил почти жалость к существу, если бы дело не происходило на его кухне, эта почти жалость, возможно, уступила бы место жалости настоящей. Существо сделало еще один шаг, протягивая ему кусок батона. Он отшатнулся. На шее существа на затейливой цепочке из пластиковых звеньев висел ключ, захватанный чем-то липким. Ключ чуть покачивался между грудей, цепочка терлась о серую кожу. Что-то толкнуло его изнутри. Розовое звено пропущено через светло-зеленое и голубое, желтое - через розовое и лиловое. Он помнил. Омерзительная женщина сморщилась и вдруг тонко, медленно, переливчатым голосом спросила: "Федя?"
От неудержимой рвоты он едва смог устоять на ногах. Мыслей в голове, кроме одного имени, не осталось вовсе. Он наплевал на то, что вся его одежда теперь в остатках вчерашнего ужина. Он схватил это кошмарное существо и потащил его в ванную, почти воя по дороге от отвращения и безысходности. В ванной он с трудом перевалил не сопротивляющееся существо через бортик, пустил воду, бросился за каким-то шампунем. Женщина почти не двигалась, только чуть перебирала ногами. "Федя", - еще раз, более уверенно произнесла она. Он подавил рыдание и начал намыливать ее первой попавшейся мочалкой, не замечая, что брызги летят по сторонам, не глядя на остающиеся на кафеле и фаянсе бурые следы. Сейчас, думал он, сейчас отмоемся и все будет хорошо. Кажется, вслух он говорил то же самое. Женщина не поворачивала голову на голос, не закрывала глаза, чтобы туда не попало мыло, казалось, не почувствовала температуры воды, когда он не разбирая толком, что делает, сначала врубил ледяную. Волосы пришлось остричь полностью - ни промыть, ни расчесать это не было никакой возможности. Он аккуратно срезал все разом, сбрил с головы остатки. Проступил худой, серый как цемент череп с полупрозрачными ушами. Все отмытое тело тоже было серым. Монотонно и равномерно серым, без теней, без царапин, с редкими участками чуть более темной кожи. Он метнулся за маникюрными ножницами, осторожно и бережно срезал жуткие обломанные ногти на руках и ногах. Смыл водой. Заглянул женщине в лицо. Узнать ее было почти невозможно. Где-то в форме верхнего века и подбородка угадывались знакомые линии. "Лиза", - сказал он. "Лиза", - повторила женщина. Он попытался снять с нее цепочку с ключом, спохватившись, уже после того как вымыл ее всю пару раз. Женщина взялась за цепочку рукой и потянула на себя. Отдавать ключ она не собиралась. "Дом, - сказала она, - Лиза, дом". Он снова всхлипнул и потянулся за полотенцем. Долго вытирал женщину, завернул ее в полотенце, стащил грязную промокшую футболку и понес ее в спальню. На полу оставались мокрые следы. В спальне он вытащил из шкафа халат, продел в него руки безучастно стоявшей женщины и перепоясал ее поясом, который мог бы обернуться вокруг нее раза четыре. Подвел ее к кровати, с усилием усадил. "Лиза, - спросил он, почти задыхаясь, - Лиза, где Ася?" "Ася нет, - мучительно медленно, сморщившись, произнесла Лиза. И добавила вдруг совершенно отчетливо: Маленькая. Не встают". Его заколотило крупной дрожью. Перед ним на кровати сидела Лиза. А там где-то, где они были, не встала Ася. Он взялся снова за цепочку от ключа на ее шее и заплакал почти детскими слезами.
Лиза сидела молча, как будто сосредоточилась на том, чтобы держать позу. Он поднялся на ноги, вытер лицо тыльной стороной руки. Пошел на кухню, налил воды. Отпил глоток. Спохватился, побежал в спальню. Лиза сидела в той же позе. Только теперь, когда она была чисто вымыта, обрита наголо и одета в такую домашнюю вещь, он вдруг понял, насколько она постарела. Нет, постарела - это не то слово, ее как будто кто-то выпил. Лицо было вялым, уголки глаз и губ опускались вниз, в щеках как будто не было плоти. Она смотрела перед собой, и когда он спросил: "Хочешь есть?" - даже не повернулась к нему. "Еда, - через паузу произнесла она, как будто силясь понять значение слова, - Еда, кровь". "Ты в смысле мясо с кровью хочешь? Хорошо, сейчас, сбегаю в магазин, все приготовлю, ты только подожди". Он метнулся к дверям, потом передумал, оделся, взял респиратор и тихо вышел из квартиры. Еще не хватало, чтоб кто-то заметил, что он не в себе. В магазине он отправился прямо в мясной отдел, куда заходил нечасто, выбрал кусок говядины, сообщил зачем-то продавцу, что давно не ел мяса, забрал кусок под его пристальным и как будто что-то понимающим взглядом. Почти бегом вернулся домой. Лиза так и сидела на постели. Из глаз и уголка рта у нее текло что-то бело-желтое. Он чертыхнулся, бросил мясо на стол, схватил полотенце, мокрым его краем вытер Лизе лицо. Лиза не возражала, ей было все равно. Запах мяса тоже не возбудил ее к действию. Когда он, быстро перевернув нарезанные куски, слегка поджарил их на сковородке, даже ему самому захотелось откусить кусок, наплевав на все рекомендации, а Лиза, которую он привел и усадил на кухне, не втягивала носом воздух. Внезапно он понял - она вообще не втягивала воздух. Не дышала. Он поставил на стол тарелку, выложил мясо, полез за вилками и ножами. Лиза медленно взяла рукой кусок мяса, как будто он не был обжигающе горячим, приложила, именно приложила ко рту и начала пытаться втянуть его в себя. Щеки ее покрылись коричневыми пятнами. Он выхватил у нее мясо, нарезал его ножом и вилкой на мелкие куски, подцепил один и попытался положить ей в рот. Она не жевала мясо, просто держала его во рту и сквозь него и почти вывалившийся язык пыталась сказать: "Не то, не то". Казалось, она наконец почувствовала что-то. Ее рука, до сих пор вялая, как оплетка проволоки, из которой вынули сердцевину, внезапно застучала по столу. "Не то, - говорила она все громче, ударяя по столу не в такт, - Не то, не то". Вдруг как будто завод в этом изношенном механизме кончился - она застыла с недонесенной до стола рукой, рот остался полуоткрытым, язык все так же почти наружу. Непрожеванное мясо она не проглотила, оно так и торчало за щекой. Он не мог на это смотреть. Достал кусок, выбросил его, снова вытер ее лицо и руку полотенцем, потащил ее в спальню и положил на кровать.
Сел рядом и попытался подумать хотя бы минуту. Не смог сидеть, вскочил и заорал вверх что-то невнятное. Вдруг краем глаза он обнаружил, что на постели лежит халат, все еще имеющий форму человеческого тела, но Лизы нет. Он схватил рукав и почувствовал внутри холодную руку. Протянул руку туда, где должна была быть голова - и нащупал ее. Теперь он понял, почему никого не видел в глазок.
Сил резко перестало хватать, он лег на постель рядом, хотел завернуться в одеяло, но не смог уговорить себя подняться еще раз. Он заснул, обнимая холодное тело, которое как будто поняло его и затихло не двигаясь.
Утром все было точно так же, как вечером. Лиза с желтыми подтеками вокруг глаз и рта лежала ровно в той же позе. Ночью он замерз и замотался в край покрывала. Лиза была холодной, не двигалась, не дышала. Он почувствовал озноб. Была ли она Лизой? Был ли он самим собой, был ли он вообще в своем уме, если мог видеть и осязать такое? В его спальне на кровати лежала мертвая женщина. Мертвая может быть Лиза. Он не знал, что с ней делать.
- Зачем ты брала мои очки? - спросил он, не надеясь на ответ.
- Не читай, когда я с тобой говорю, - отчетливо, как автомат, ответила Лиза.
Он обхватил голову руками, покачался взад и вперед.
- Ты не говорила, - сказал он ей. Лиза не ответила.
Он встал, пошел на кухню, прибрался там, вымыл посуду, вытер стол, отмыл полы. Долго и тщательно мыл ванну, кафель и все, что стояло на полочках вокруг. Собрал тряпки, салфетки, полотенца, мусор, свернул все и затолкал в большой пакет. Вымылся сам, переоделся, затолкал одежду в тот же пакет, взял его и вынес к мусорным ящикам во дворе. На обратном пути сухо кивнул консьержке, которая показалась в окне своей комнатушки.
Дома он взял в руки телефон, подумал и набрал номер скорой помощи. "Здравствуйте, - сказал он, когда на том конце сняли трубку. - Мне кажется, я сошел с ума, я вижу у себя дома умершую много лет назад родственницу. Да, тактильные галлюцинации тоже есть. Около двух дней. Нет, никакого особого стресса, алкоголь не употребляю, наркотики тоже. Да, сорок лет. Нет, никогда не было. Хорошо, жду".
Скорая приехала на удивление быстро. Вошла шумная бригада в комбинезонах и респираторах. Сразу, не спрашивая ничего, направились в спальню. Оттуда послышалось: "Ты смотри - и в халатик приодел!" "Ой, красота - и искать по шкафам не надо, все бы так". Он подошел к двери, как будто на самом деле хотел увидеть, что там происходит. Не происходило ничего особенного. Они подняли Лизу, положили ее на носилки и понесли к двери. Она слабо шевелилась. Спрашивала: - "Федя, дом?" Он прислонился к стене в прихожей. Санитары с носилками протиснулись мимо него и понесли Лизу к лифту. "Да вы молодец, - сказал ему на прощанье фельдшер, целых два дня продержались - и ничего. Мы вот сегодня были на адресе - военный, сердце не выдержало, инфаркт. Мать вызвала. А третьего дня женщина вообще с ума сошла. А вы молодец. Вы позвоните теперь на кладбище, там в курсе, скажите так и так, дескать. У вас там кто-то еще захоронен?" Он сглотнул и кивнул головой. "Ну вот, - продолжал фельдшер, - так и скажите, нужна профилактическая эксгумация, врачи со скорой посоветовали обратиться. Форм-то у нас нету пока, чтобы заполнить. Но там в курсе, знают, что делать. И скажут все сразу, не волнуйтесь". Фельдшер похлопал его по плечу и вышел вслед за санитарами.
Он вернулся в комнату. Включил компьютер. Полез в ящик стола и под руководствами от каких-то приборов и квитанциями нашел пропуск на кладбище. Внутри был телефон администрации. Он отложил книжку пропуска, сел и открыл стуговский файл. Прочитал сходу десяток абзацев, поморщился. Вспомнил, что так и не узнал, как называется книга. Прочитал заголовок: "Орфей переехал в Одессу". Скривился и стал читать дальше, попутно отмечая вкратце, на какие моменты можно обратить внимание. Через пару часов рецензия была уже почти готова.