О том, что в понедельник музеи закрыты Матильда вспомнила уже подходя к посадочной лестнице. Так даже лучше, публики нет, полет профилактический.Сегодня был понедельник и первый день отпуска. Послезавтра - на море, сумки собраны заранее, только вот кое-что на работу стоит закинуть, чтоб потом не дергали звонками и вопросами. Она проверила, взяла ли с собой стопку рабочих записей на связке кароточек - ну разумеется, и ступила на лестницу, ведущую внутрь цеппелина. Сначала новая экскурсия, которую ее попросили послушать и оценить, потом в контору.
Музей-цеппелин не имел никакой ограды и наземного здания, кроме швартовочной вышки, все службы располагались прямо внутри, и совершали облет города вместе с посетителями. Огромное продолговатое туловище музея поднималось в воздух и садилось на бывшем Долгом поле, как раз за стадионом "Старт". Местные, однажды утром обнаружив такое соседство, смеялись, что стадион у них "Старт", а цеппелин -полный финиш. Мальчишки облепляли край поля как икринки подводное растение - цеппелин пользовался у них невероятным успехом, тем более раз в неделю проводилась бесплатная экскурсия для малоимущих. В такой день не было в округе человека моложе пятнадцати лет, который не мечтал бы на пару часов стать свободным от домашних обязанностей и малоимущим, а значит получить специальную карточку. Цеппелин улетал по расписанию и пилоты не ждали пока их юный пассажир отпросится дома.
На входе, заплатив за билет и выслушав с серьезной миной обязательную инструкцию по безопасности, она нажала на кнопку выдачи аудиогида и вставила лепесток карточки в свой коммуникатор. Лекция обещала быть интересной, надо потом Феликсу пересказать - все-таки коллеги- специальные люди с цеппелина приезжали, разговаривали, общелкали фотоаппаратами всю феликсову станцию, очень благодарили и всячески прославляли за нечеловеческий энтузиазм - Феликс практически единолично содержал местный железнодорожный музей с пригородным вокзалом тридцатых годов прошлого века. А что, завалиться к Феликсу просто так, без звонка, - это идея. Полюбопытствовать, как там станция, послушать, как Феликс ведет очередную группу, удивляя их на каждом шагу, прогуляться в компании братца и двух его сыновей, надев что-нибудь из реквизита, посмотреть, как вытягивается лицо братовой жены, наблюдающей как они хохочут и прыгают через рельсы. Отличная идея.
***
Внутри цеппелин походил на лабиринт. Коридоры переплетались, иной раз подходя к бортам или уводя вглубь, кажется еще и на нескольких уровнях. Звуки аудиогида мешали представить себя воздухоплавателем и она было схватилась за коммуникатор, чтобы записать замечание, но передумала, решила просто остановить запись. Вокруг стоял гул, исходивший, казалось, отвсюду,- даже из под ног. В музее почти никого не было, смотрители в залах, как и сами залы предусмотрены не были, несколько камер в более-менее важных точках привычно фиксировали происходящее, человек на входе не пооинтересовался, куда направлялась осененная удостоверением утренняя посетительница, а весь остальной персонал музея, включая пилота, похоже занимался своим делом. Экспозиция была просто роскошной: старинные и современные фотографии, приборы, одежда, удачно поставленное освещение с разных точек высвечивающее разные экспонаты, возможность заглянуть в восстановленный в точности как при выпуске цеппелина салон, прекрасные старомодной расцветки ткани, выполняющие непонятную функцию начищенные трубы - полное ощущение переноса во времени.
Коммуникатор пикнул, принимая сообщение: "Сижу (стою) на чертовом митинге, ненавижу образование" - это Роман, мученик, бедолага. Про митинг на стадионе посвященный реформе образования она знала за неделю, и, собственно, не отправься она в отпуск - там бы ей и просиживать штаны, безнадежно ожидая хоть одного внятного выступления. Да кто туда пойдет? Отряд боевых пенсионеров да несколько чиновников сугубо для отчета. Образовательная реформа особых нареканий не вызвала, была скорее данью времени, чем интересной инновацией, фромализовала часть рутины и представлена на публику была так серо, что не то что протестов не вызвала, прошла практически незамеченной. Редкие активисты согласовали митинг не столько для привлечения сторонников, сколько для галочки. Лозунги плакатного свойства были как будто позаимствованы у предыдущих митингующих и наскоро подправлены прямо поверх старого. "Образование - развитие человека", "Познание - инструмент изучения мира" - и тому подобная лабуда, от которой и взрослого - то скрючит, а уж детей и вовсе погрузит в летаргию.
Она с облегчением, но не без злорадства посочувствовала Роману - тот нечасто попадал в скучные места, стараясь скинуть самую унылую рутину на нее, послала язвительный смайлик в ответ и отправилась дальше. Цеппелин содрогнулся. Матильда ухватилась за стенку, удивившись, на что можно было наткнуться в воздухе. Удар повторился. Держась за стену она передвинулась к иллюминатору. Мимо него проходило какое-то серо-коричневое тело. Клепки на обшивке были видны как под микроскопом.
***
"Драконы"? Не может быть, они же запрещены. Она сама аплодировала в толпе журналистов, когда чертежи и диски с файлами полетели в символический костер на огромном митинге семь лет назад. Что же - осталось? И собственный же холодный и ироничный голос в голове напугал ее почти до того, что отнялись ноги "А ты что, думала они говорят правду?" Мимо иллюминатора проплыло второе тело, за ним медленно третье. Она поняла, да, думала, что правду, думала вопреки здравому смыслу, вопреки логике, думала что как в сказке внезапно исчезнет то, отчего совершенно неыносимо жить, думала, что бояться больше нечего, потому что все наконец поняли, как жить правильно, как не перейти на сторону зла. Вот оно зло, какие там стороны, и переходить никуда не надо было. Никто не дезертировал со стороны зла, они так и жили, так и носили его в себе и с собой. "А мы?" - подумала Матильда - "Мы на стороне добра? А кто эти мы?" Подумать дальше она не успела - сметая переборки, превращая дерево облицовки в щепу попререк коридора ударил бивень последнего "Дракона". Ударил и потерял движение, замер в полуметре от нее, такой нереальный и чудовищный, что хотелось схватиться за него, чтобы доказать себе что это галлюцинация, когда рука пройдет сквозь пустоту. Цеппелин потерял так и не набранную почти высоту.
Больше всего она удивилась, что перекликавшиеся говорили на понятном языке. Она совершенно серьезно ожидала услышать иностранную речь. Думала, что война - поняла она как сквозь вату. Свои. Это никакие не чужие, это свои. Террористы?
"Ты смотри, камеры у них тут!" - сказал один из террористов. "Да нахрена в музее камеры? Кому нужно все это барахло?" Его прервал голос другого - явно командира: "Камеры найти и уничтожить. Выполняйте." Командир, видимо, ушел дальше, потому что террористы снова загалдели - на этот раз недовольно: "Вот еще, не хватало лазить тут искать эту дрянь электронную. А если сжечь все к такой-то матери? И никаких камер искать не надо!" Идею встретили одобрительным хохотом. Один из террористов вызвался "смотаться в кар по быстрому, там две канистры", остальные остались пока покурить. "Возьмем парочку для отвода глаз", - сказал один из терористов и судя по звуку полез через сорванную с места мебель снимать камеру. Мебель, разумеется, разъехалась и террорист чертыхась провалился между шкафами. Хохоча над товарищем остальные террористы начали пробивать к нему дорогу, растаскивая обломки. Если бы не ситуация, команда террористов была бы неотличима от бригады плотников на разборе здания. Она подумала, что более удобного момента выбраться может не оказаться и под шум и треск дерева прошмыгнула вплотную к иллюминатору, отстегнула замок. "Главное - не застрять, глупо хихикнув, подумала она - совсем уж будет, если так и найдут". Не застряла, а вот о землю грянулась изрядно - иллюминатор был примерно на уровне второго этажа. К ее огромному облегчению с левой стороны цеппелина не было ни "Дракона", ни террористов. То ли не успели оцепить, то ли посчитали ненужным. Наверняка ненужным - как можно спрятаться посреди поля? Вырыть кротовую нору? Ползти по-пластунски и вообще прятаться показалось невероятно глупым, но распрямиться она не решалась. Так, согнувшись и прокралась с десяток метров. Сзади все не окликали. Она оглянулась - полумертвый, пронзенный почти насквозь цеппелин загораживал ее от "Дракона", два остальных были видны в небе - уже улетали куда-то за город. Она выпрямилась и стараясь не сорваться на бег, пошла в сторону невысоких домов, шоссе и остановки.
***
Коммуникатор,о котором она не сразу вспомнила, работать отказывался, связи не было ни в какую. Значит, предупредить никого невозможно - надо самой ехать. Не домой же бежать. Она вскочила в заднюю дверь автобуса, все еще пытаясь левой рукой набирать на кнопках сообщение. Нет, не отправляется. В автобусе почти никого не было, пара тихих полуденных пассажиров рассматривала что-то за окном. Автобус принял с места, вильнул направо, через пару кварталов прогромыхал через рельсы и остановился у телестудии.
По какой-то прихоти судьбы СМИ в городе были сосредоточены в Северном округе, да что там, практически на одной улице - Светлова. Район несколько раз перекраивали, улице то возвращали историческое название "Майская Речка" - в честь заключенного теперь в трубу водного потока, то переименовывали обратно, в честь все того же давно покойного и практически позабытого деятеля науки. Однако когда-то новый телецентр заложили здесь же, в трех шагах от громадной типографии издательства "Промышленность" и нескольких крупных газет. Со временем издания и каналы делились, переходили из рук в руки, исчезали, вновь появлялись, меняли имена и тематику - но никому и голову придти не могло, что печатники и журналистская братия могут перебраться в какой-то иной район. Даже квартиры на улице Светлова сдавали почти сплошь работникам все тех же СМИ, ощущая хотя бы таким образом сопричастность к делу информирования населения. Глава Северного округа в кои-то веки после выборов хорошенько подумал - и к улице Светлова от соседних станций железной дороги и наземного метро побежали новые маршруты автобусов. Дело было нешуточным - по самым приблизительным подсчетам только в телецентре "Новостного Квартала", как называли себя работники пера и камеры на разных работах трудилось не меньше десятка тысяч человек. А когда был запущен проект "Крыша - не пустое место", по которому под безопасные и удобные автостоянки было переоборудовано не меньше шести плоских крыш подходящих громоздких зданий, даже самые злые скептики отметились со словами в пользу разумного руководителя. Новостной квартал был любим, обихожен и удобен и жителям, и городу.
***
Государственный цензор, единственный на все СМИ сидел, так уж сложилось, на первом этаже здания телекомпании. "Насест" - так он сам отзывался о своей должности и месте, был практически наследственный - предыдущего цензора проводили в почетную отставку лет 10 назад, а новый, молодой еще человек не поменял за годы службы ничего, был улыбчив, малозаметен, и скорее скромен, чем сер. Над своей работой охотно подшучивал, букву и дух закона исполнял с равным рвением, но чаще укорял юных за отсутствие пиетета перед родным языком. Сам был грамотен нечеловечески, до бессознательного автоматизма, так что материал попадавший к нему проходил великолепную корректорскую и редакторскую проверку - издательства щедрой рукой доплачивали за вычитку особо важных публикаций. Собственно, в ведении цензора находились исключительно вопросы внутренней и внешней политики, экономику, культуру и спорт он вообще никак не курировал - да и смешно было бы, все-таки средства массовой информации - это сплошной поток, в одну пару рук это не то что прочитать, заголовки просмотреть нереально. На ее памяти цензор не завернул ни одной передачи, ни одной статьи, даже сам написал пару статей и снялся в рекламном ролике новой сети гуманитарных школ под ироническим девизом "Учитесь, чтобы я мог уйти на пенсию". В общем, должность и человек нашли друг друга.
Проходя по коридору первого этажа, она увидела целую толпу. Из не очень внятных разговоров тихими голосами удалось не задавая вопросов понять, что все эти люди стоят в очереди к цензору. Внезапно один, по виду явный литератор, баловень издательской судьбы и завсегдатай редакционных буфетов на демонстративно повышенных тонах начал возмущаться " Да какого дьявола мы здесь стоим? Что это за новомодные глупости, что за нападки?" Толпа вокруг срочно попыталась урезонить выступавшего, выдавив его на край сборища, но в это время открылась дверь, цензор выглянул в коридор, неторопливо и благожелательно оглядел происходящее и сказал "Ну что ж, заходите, я вас ждать не заставлю". И оставив дверь открытой удалился внутрь кабинета. Мельком пойманная ею на лице цензора пока еще скрываемая от толпы торжествующая улыбка заставила ее содрогнуться, с недоверием, как будто она смотрела второсортный фантастический боевик про захват планеты насекомыми. Возмутитель спокойствия сник и пошел к кабинету. Толпа расступилась с запасом. Матильда прошмыгнула к лестнице на второй этаж.
***
По лестнице шествовал отец Георгий. Ее всегда удивляло как может столь щуплый человек занимать столько места в пространстве. Позади на почтительном расстоянии держалась группа подчеркнуто скромно одетой молодежи. "Агааа, а мне сказали вы в отпуске!" - радостно пробасил он. А вы вот они". Она кивнула, пытаясь собраться и выдать не совсем уж каркающий звук, но отец Георгий в собеседнике не нуждался "У нас ведь сегодня дебаты с эволюционистами! Вы приходите, в семь часов, во второй студии. Многие ваши будут, разговор обещает быть интересным." Она непонимающе уставилась на священника - "Да-да, продолжал он, интересная беседа - об этике и эстетике, что первично" Она попыталась прокашляться чтобы ответить хоть что-то, но отец Георгий уже проплывал мимо. У самого конца лестницы он наклонился к ней и сказал вполголоса, что совершенно не вязалось с его обычной манерой, - "Я вам там на столе записочку оставил - думал до возвращения подождет, но вы уж гляньте?" Она машинально кивнула, открывая-таки рот, но отец Георгий уже ввинтился в толпу на первом этаже, которая от этого будто бы еще распухла, но стала вести себя еще тише.
На втором этаже двери были распахнуты. Набившись в рекламный отдел, все, не отрываясь, смотрели на похожий на фасеточный глаз насекомого экран, на котором обычно девочки из рекламного отслеживали, как там идут их ролики в разных часовых поясах и на местных станциях. Сейчас все экраны показывали части одной картины, видимо с камеры на фасаде издательства, буквально в сотне метров за углом: по улице от стадиона, даже от самого Серого моста шла белая волна. Она доставала до крыш домов и было отчетливо видно, что полсле нее на улице нет ни одной живой души. Улица за волной осталась сухой и безлюдной, ни разбитых машин, ни притащенного издалека сора. Деревья по краям тротуара даже не пошевелились. "Стадион" - с запоздалым ужасом сообразила она, - "там же люди". Посмотреть был ли на улице кто-то до волны она просто не успела. Передняя кромка волны напоминала морду старинного паровоза с треугольным выступом. Белая стена прошла по экрану, а люди в отделе смотрели на нее, как будто из окна. Молчание было нехорошим. "Невозможно", - подумала она,- Митинг наверное отменили или перенесли, там никого не было". И тут же вспомнила - Роман, и поняла, не здесь, надо в "Интервью", там народ, там иностранные журналисты, там все станет понятно. Надо обсудить, узнать, надо делать сюжет. Выскочила на лестницу, из парадного, завернула за угол.
***
Кафе "Интервью" было местом примечательным в первозданном смысле этого слова. Оно пришло на смену привычному "Гадюшнику", как его называли репортеры, толкавшиеся в ожидание кофе в крошечном помещении, передавая через голову наперстки с жидкостью, напоминавшей сырую нефть, обсуждавшие что ни попадя, договаривавшиеся о завтрашних поездках, расширенным кругом коллег пропивающие премию и просто любящие после смены посидеть пару часов за болтовней со своими в клубах табачного дыма. Иной раз можно было налететь на серьезную карточную баталию, или, чего скрывать, на нешуточный скандал, главным образом по поводу желтизны того или иного издания. Патриоты родных изданий сходились в настоящих матчах ругательных кричалок или частушек, которые сочиняли целыми отделами. Особенно почему-то выделялись операторы. Иностранные журналисты, которых хлебосольные коллеги немедленно тащили в этот шалман, оседали там прочно на все время своих командировок, видимо, понимая, что местный дух в такой концентрации и даром под руку просто так не подвернется. Немало язвительных репортажей было задумано здесь под оглушительный хохот разноязыкой толпы, одного только не делали в этом месте - ни один, даже самый прожженный репортер не согласился бы пригласить туда кого-нибудь для серьезного интервью. Категорически невозможно было разговаривать в этом бедламе всерьез. Лет "Гадюшнику" было не меньше сорока, так что столы, не менявшиеся все это время, были отполированы рукавами не одного поколения.
Года два, что ли, назад, когда вышло очередное постановление о запрете курения в общественных местах, городские власти чуть было не прикрыли лавочку, но владелец Гадюшника, человек небогатый и не отличавшийся особой прытью, тут встал намертво и быстро при помощи своих же посетителей измыслил схему, о которой с тех пор не прознал только самый зеленый стажер: с недюжинными рекомендациями взял в банке ссуду, выкупил в рассрочку двухэтажный особнячок в полуподвале которого обитало заведение и вывел его из общественного пользования в жилой фонд. А дальше расширил помещения, врезал с улицы железную дверь с глазком, посадил на здоровенной кухне а-ля коммуналка старенькую маму и вместе с верными посетителями хохотал над городским собранием, которое попыталось лишить частное лицо лицензии на продажу спиртного в качестве наказания за весь бардак. У двери заведения с тех пор появилось эмалированное ведро с прорезью в крышке и надписью "Штрафное", плату с посетителей брать перестали, однако все с удовольствием совали купюры в прорезь, жмоты как-то не приживались, а разношерстная вольница, оккупировав теперь не только полуподвальную комнатушку, но и первый этаж, начала стаскивать в любимое место сувениры из командировок, старую мебель и тому подобный исторический хлам. Обиходное название "Интервью" было выбрано при большом стечении народа в разгар пирушки по поводу профессионального праздника и немедленно полюбилось всем своим очевидным противоречием реальности. А после визита СЭС и пожарной охраны, насланных городской управой, все еще не желавшей поверить в частный характер посиделок, в заведении стало несколькими постоянными посетителями больше. Начальник полицейского управления, будучи следующей шахматной фигурой, двинутой властями против "подпольного шалмана" неприлично ржал над всей историей, предаваясь возлияниям в означенном шалмане на пару с главредом "Спортивного обозрения", просил только не наливать его подчиненным при исполнении. В общем, заведение было историческим и слегка крамольным - как раз в духе профессии.
У фасада дома несколько человек в непонятной форме с хохотом направляли брандспойты на боковое окно. "Всех смыло, а?" - веселились они. Дверь кафе была открыта настежь, через окно никого не было видно, за угол текла белая пенная река. Она остановилась, как споткнувшись. Не к кому было идти, никаких журналистов здесь больше не было.
***
Пытаясь сообразить, что же делать, она вошла обратно в здание телекомпании, добралась до третьего этажа, внезапно обнаружила себя в директорской приемной. В распахнутую дверь как раз вплывала лилипутского роста мегера из департамента культуры. За ней, словно телохранители - пара человек из дирекции и еще стайка из департамента. Из кабинета выскочил несколько слинявший, будто от жары, директор, через плечо сообщивший внутрь кабинета - "Да вы устраивайтесь, сейчас все, кто надо, подойдут". И только она решила уйти от греха подальше, как в приемную с совершенно деревянным лицом вошла Анна из новостного. "Привет", - машинально ответила она на кивок, и вдруг, как будто увидев спасательный круг, шагнула чуть ли не вплотную и не слишком отчетливо зашептала: "У меня в нижнем ящике, голубая тетрадка в сувенирной коробке, пожалуйста". Матильда машинально кивнула и пошла дальше. В коридоре и здесь начала образовываться нервная толпа.
Только Матильда завернула за угол, как почуствовала что ее мелко дергают за рукав. Обернувшись она увидела уборщицу с четвертого. Та пыталась сунуть ей в руки мятый полиэтиленовый пакет, часто и молча кивая головой. Она остановилась. "Вот, возьми", шептала тетя Катя, кажется, продолжая дергать ее за рукав. "Возьми, ты ж за ней пойдешь". Ничего не понимая она глянула внутрь пакета. Там лежала дурацкого свекольного цвета коробка от какого-то сувенира, то ли бархатом отделанная, то ли просто стилизованная под бархат. " Голубая тетрадка в сувенирной коробке" - дошло до нее и она машинально вцепилась в ручки пакета. Уборщица закивала еще чаще, отпустила пакет и скрылась за дверью ведущей в другой коридор. Внезапно из ниоткуда прилетела мысль: "А вдруг это подстроено"? Вдруг сейчас ее уже ждут с этой чертовой коробкой? Сохраняя невозмутимое, насколько возможно, выражение лица Матильда спустилась на этаж и отправилась к себе в кабинет.
В кабинете дым стоял коромыслом. Очень много народу совершенно непонятно зачем набившееся в не слишком большую комнату передавало друг другу какие-то вещи, шарило в ящиках опеределенно не своих столов, пыталось глотать невкусный рабочий чай из пакетиков, галдело о том, что надо срочно куда-то ехать, но ни в какую не расходилось. Происходящее никто не комментировал. Говорили все при этом почему-то вполголоса. Матильда глянула на свой стол прямо от двери, никакой записки не было. В шее сзади неприятно затикало и она с усилием отвела глаза от совершенно пустой поверхности, которая, казалось, сигналила "опасность" по контрасту с окружающей суетой. Посреди бедлама вокруг журнального столика бегали взапуски дети редактора Инги. Сама Инга, кажется, отчаялась их остановить и была только рада, что они не дергают ее за рукава и не мешают сидеть на том самом столе, вокруг которого бегают. Матильда, поддавшись всеобщему бреду, попыталась судорожно затолкать пакет с коробкой внутрь другого пакета, в котором лежала купленная по случаю на разъездной распродаже терка, которую никак не удавалось донести до дому, коробка расперлась и застряла, пакет затрещал. "Увидит кто-нибудь" - уж совсем заполошно подумала она и остановилась. "Инга", - сказала она - "посторожи мои вещи пожалуйста, я в уборную". Инга машинально кивнула и сжала руку на пакете и лямке рюкзака. Матильда вышла в коридор и пошла по направлению к туалету со вторым пакетом подмышкой. "Порву, утоплю" - думала она, - "Уничтожу. Все равно что там - уничтожу".
В первой кабинке предсказуемо не работал замок. Хорошо, что никого, - она перебежала в следующую и наконец заперлась. В голову лезла какая-то муть про то, что в лампочки могут быть встроены скрытые камеры. Представить себе сотрудника учреждения. отсматривающего сортиры не получалось, зато лезли откуда ни возьмись стилистические нелепицы вроде "Отдел отхожего сопровождения" в качестве названия службы, которая могла бы подобным заинтересоваться. Так, пакет на крючок, коробку в руки, тетрадку. Открывать тетрадку не хотелось совсем, как будто прямо сию минуту, после всего, что сегодня уже было, она узнает что-то такое, что все станет окончательно непоправимо ужасно. Тетрадь оказалась в линеечку, с дурацкими отчеркнутыми розовым полями. Она попыталась прочитать что написано, сбилась, не понимая букв, зажмурилась ненадолго и снова открыла тетрадку, на первом попавшемся месте. Там было :
" Все так просто теперь, каждый сам за себя..."
Не веря глазам она перечитала строку. Прочитала следующую, еще одну. Стихи, боже ты мой, из всего возможного - стихи. Она пролистнула остальные страницы - не так уж много, всего десятка два - и все они были заполнены аккуратным почерком, как будто люди и не переставали писать от руки. И самое идиотское - все это были стихи. Даже, кажется, любовная лирика. Она вернулась к тому, что начала читать.
"...И нашелся упырь, все ему нипочем,
И при всех сам себя он назвал палачом,
И из гулких подвалов и мерзлой земли
В стан его порождения тьмы потекли,
Что годятся для славных трудов палача -
Лихо головы рубят с чужого плеча...".
И вот это может кому-то показаться опасным? Что за чушь? Что за мания преследования? Она вспомнила сегодняшний день с самого утра, и воспоминание остановило мысль как пощечина. Из-за этого, совершенно точно из-за вот этого стиха, длиной в полторы страницы.
"...Мы цепочкой пойдем на гнилую волну
Из железных дверей выпуская войну..."
Пошлость какая тошнотворно-романтическая, убожество. "Э, мать, да ты защищаешься. Критикуешь, обесцениваешь, чтобы защититься", -подумала она. Вспомнила Анну, ее аккуратные костюмчики, шейные платочки, каблуки. Представить ее переписывающей стихи в тетрадку было легко, но от этого не более реально. Еще несколько строк на другой стороне страницы.
"...В битве нас подомнут и оставят лежать..."
Дальше читать было невозможно. Она прислонилась к стене кабинки и засмеялась, потом захохотала в голос.