Старая Маргарита жила в необитаемом доме, да и сама она была малообитаема. Изредка её навещал взрослый сын, который приносил продукты, и этого ей было вполне достаточно. Она занимала небольшую квартирку в двухэтажном флигеле. Первый этаж его наполовину врос в землю, и жильцы съехали, а на втором - осталась одна Маргарита. Крыша флигеля летом и осенью протекала, зимой углы квартирки промерзали, но это всё было неважно. Драгоценные книги свои она покрывала клеёнками, а постель отапливала грелкой, которая была немногим моложе самой Маргариты.
Когда ей случалось выползать во двор, преодолев полторы ветхих лестницы, она оказывалась на дне глубокого колодца, стенами которого были собственно жёлтые стены старого доходного дома, готовящегося к сносу. Он был частично расселён, но по-вечерам, а иногда и поздно ночью, до самого утра некоторые окна светились, и Маргарита радовалась им, как родным людям. Это были дружественные окна. Она никогда не думала, что за ними мог кто-то болеть или ухаживать за ребёнком. Ей казалось, что эти маячки дают знать: люди занимаются тем же, что и она — читают взахлёб, не смея остановиться.
Во дворе доходного дома не было ничего, кроме маргаритиного флигеля. Сверху он показался бы бородавкой, выросшей в круглом пространстве двора. И, зажигая вечерами старинную бронзовую лампу, она представляла себя точкой в круге чёрного космоса, откуда всё есть пошло. Она была большой выдумщицей, эта Маргарита, и жила той простой и понятной ей жизнью, в которой не было ни горестей, ни радостей, потому что, какая же это горесть, если на негативе ничего толком не разглядишь, пока не проявишь, может там как раз радость, а проявлять-то времени и нет.
Сколько себя помнила, она читала: дома, на работе, в метро, за обедом. Она даже думала, что читала что-то невероятно интересное, когда у неё родился сын, потому что плохо помнила это событие. Сын просто как-то появился сам собой, без её непосредственного участия. Замужем Маргарита никогда не была. В её голове никак не умещалась мысль тратить жизнь на совершенно постороннего человека. Сын учился, жил на «раскладушечке» в комнате для прислуги, без окон, среди книжных полок. А когда он съехал, Маргарита перенесла в его комнатушку книги, которые нависали над печкой в кухне и грозили пожаром.
С некоторых пор Маргарита стала задумываться, что рано или поздно ей придётся отправиться в некое путешествие, далеко - далеко, и она собрала на этот случай специальный чемоданчик. Это был заслуженный коричневый чемодан, с перекрученной стальной проволокой вместо ручки, оставшийся ей в наследство от мамы, а той - от её мамы. Он долгие годы ждал своего часа в чреве пыльного дивана, и теперь Маргарита сложила в него свои самые — самые. Ещё в юности, когда у неё спрашивали, какие книги она хотела бы взять с собой на необитаемый остров, Маргарита надолго замолкала: хотелось взять все. Ведь надобно же на острове что-то делать? Чем же ей придётся заниматься во время этого путешествия, точно известно не было. Поэтому в чемоданчике оказался Пушкин, которого она знала наизусть, но вдруг подведёт память??? Дашкова, призванная поддержать её в трудную минуту и Диккенс, любимый безмерно и читаемый в подлиннике. Этот тревожный чемоданчик Маргарита приготовила давно, и он примостился на виду в крохотной прихожей около вешалки, чтобы при необходимости его можно было легко отыскать.
Время от времени Маргарита открывала его, вытаскивала слежавшиеся томики, протирала их специальной чёрной бархоткой и вновь любовно укладывала на место. Она не думала о том времени, когда в чемоданчике появится нужда, он просто был, так, на всякий пожарный.
Летним июльским вечером маргаритин сын открыл своим ключом её дверь и, разуваясь, обратил внимание, что чемоданчика, о котором мать часто напоминала ему, не стало. Сама Маргарита мирно сидела в своём любимом кресле, обитом выцветшей от времени гобеленовой тканью в розах и английском горошке, склонив голову на грудь, рядом с тапком белела раскрытая книжка Метерлинка: «Я спросил себя... забыл о чем... Так тяжело на сердце сегодня... Что поделаешь?.. Бывают вот такие страшные вечера, когда жизнь всей своей бессмысленностью подступает к горлу... И хочется только одного — закрыть глаза...»