Удивительная вещь - письмо. Ползет где-то сейчас на полуторке бумажный треугольник, переваливается через колдобины. Стонет вместе с раненым бойцом, которому мешок с почтой положили под голову. Хрипит с лошадью на переправе, что рвет удила, а в карих яблоках глаз ее обезумевших - огонь и воющие юнкерсы. Вот, ветер перекатывает его по полю, затушив обожженный край, через дымящиеся воронки, через тела. Вот, чьи-то пальцы, заскорузлые и грубые, собирают бумажный лоскут в сумку из льняного холста, чтобы отпустить на волю, дальше, к самым дорогим и близким. И даже штамп особого отдела, безжалостный и суровый, не в силах прервать его полет. Чудо. Какой-то клетчатый тетрадный лист, пропахший махоркой, плесенью, смертью, несется из преисподней, чтобы прильнуть к щеке, вытереть скатившиеся слезы. И ничто не в силах остановить его. Ничто.
Мы заживо вкопаны в грязь.
Слева занял позицию ефрейтор Ромашкин. Кивает своими белыми лепестками из стороны в сторону. А справа лейтенант Березкин указывает иссеченными ветвями сектор обстрела для роты.
Как важно знать сейчас, что где-то летит твоя весть, что тянется за тобой живая нитка.
А навстречу ползет тварь железная с глазами пустыми смотровых щелей. И перекатывает окровавленный обрубок, застрявший в гусенице, как соломинку между зубов. И ждет твоего последнего выхода, потому как ждать больше некого, один ты остался.
Близкий взрыв откидывает назад затылком о бруствер, забивает уши комариным писком. И в какой-то миг на тебя вдруг накатывает холодная, как осенний дождь, ясность, и ты вспоминаешь, что письмо твое не дойдет никогда. Хоть трижды обернись оно вокруг экватора, какая бы сила солдатская его не вела. Потому что нет больше на свете адресата... Не осталось...
И ты встаешь в полный рост. И грудью идешь на танк. Тебя рвут пулеметные очереди, а ты только скалишься зло. И на губах твоих ненависть. Запредельная нечеловеческая ненависть.
Нас нельзя победить!
Нас можно вбить по плечи в землю. Сжечь. Разрубить на куски. Но победить нас нельзя!
Железная махина наскакивает ходом и... содрогается от удара, будто впечатавшись в базальтовый пласт, встает на дыбы. Скрежещет металл, по днищу расползается трещина. И ты разрываешь пальцами литую броню, как бумагу, в лоскуты, в клочья, видя, как ширятся от ужаса глаза смотровых щелей...
И вот уже уносишься вслед за курлыкающим в вышине треугольником.
Со своею смешною фамилией Журавушкин...