Аннотация: Жестяк, конкретнейший, отвратительное чтиво, но...если у вас крепкие нервы, не проходите мимо!
КАК УПОТРЕБИТЬ БЛЮДЕЧКО ДЕРЬМА, ВЫИГРАТЬ ПАРИ
И НЕ УМЕРЕТЬ ОТ СОБСТВЕННОГО НИЧТОЖЕСТВА
Уж сколько жизнь меня учила, что не следует удивляться ничему на этой грешной земле. Буквально - ничему! А я всё не внемлю и не внемлю этому мудрому постулату, всё удивляюсь и удивляюсь. Наивный!
Тот вечер я собирался провести совсем по другому. И не считал бы потом потраченное время не только пустым, но и искалечившим мне, пусть даже в чём-то не самом великом, душу. Душа ведь такая штука, что даже малая её часть, заляпанная ошмётками грязи и замусоренная использованными целлофановыми пакетами, затоптанная нечищеными кирзачами и исплёванная вонючими окурками, размокшими, с порвавшейся бумажной шкуркой и выползшей наружу осклизшей табачной начинкой, - даже эта её малая часть вопиет и стонет, будучи осквернённой и униженной! И не важно при этом, нанесено ли оскорбление непосредственно самой душе, или же унижен был кто-то другой, пусть даже чужой совсем ей человек, но это произошло при ней, она присутствовала при этом и не смогла остановить, воспрепятствовать творящемуся скотинству, душа, она всё едино страдает. И ищет выход, и не знает, где найти его, и мечется, мечется в тесной клетке собственного тела. Но крылья её ангельские, в кровь разбитые о витые прутья, не вынесут её, не выведут к правильному месту, ибо нет его, и не было никогда, правильного места на земле...
Итак, вечер... я уже купил букет роз, прихватил на всякий случай бутылочку игристого и, посматривая на часы, ловил частника. Добираться предстояло до Спартановки, не ближний край, если считать от центра. Переполненные маршрутки, тяжело поводя перегруженными бортами, пофыркивая, проносились мимо, не останавливаясь и не реагируя на мои сигналы. Частники тоже, как назло, подзаработать не очень-то и рвались, пассажира во мне категорически не видели и игнорировали мою персону самым возмутительным образом. Сдавшись, устав от бесполезных попыток добраться к подруге побыстрее и покомфортнее, я направил свои стопы к ближайшей троллейбусной остановке. Тем более, что те самые стопы успели непонятным образом промокнуть. Хотя и был дождичек совсем-то реденький, почти незаметный. Так, моросило помаленьку. Словно сама природа плакала, подозревая, в какой переплёт я угожу.
Но к подруге, с которой я не виделся недели две и ужасно соскучился, в тот раз я так и не попал. Встретился мне не друг даже, не приятель, так, шапочный знакомый, с которым, в компании ещё нескольких собутыльников, мы как-то, по молодости, бухали. С тех пор я не видел его достаточное количество лет, да и не стремился к этому, не о чём мне было с ним говорить и нечего вспоминать, да вот свела судьба. Да так свела, что я отказаться-то и не смог, ответил согласием на его предложение посидеть часок в забегаловке, раздавить "пузыреллу" водяры. Повспоминать...
Чего вспоминать-то? С Александром Козлинцевым мне не о чём было вспоминать. Помню только смутно, что фамилию свою он просил произносить с ударением на первом слоге: Козлинцев. Да мне, собственно, какая разница: что Козлинцев, что Козлинцев, всё едино. Всё равно, каким-то козлом (или - козлятиной) эта фамилия явственно припахивает.
Вот ведь как устроен русский человек! И выпивать-то в тот вечер мне совсем не хотелось. То есть - абсолютно! А вот же, попёрся в эту забегаловку. Думал, посидим часок, употребим по стопке, и разбежимся, чтобы, может, никогда уже больше и не пересечься путями-дорогами в этой жизни, столкнувшись, как давеча, нос к носу на троллейбусной остановке.
Стопка незаметно превратилась в две стопки, потом - в три. Так, походя, семисотграммовую ёмкость и уговорили. Заказали вторую. Но открывать её не стали, решили продолжить в гостях у Козлинцева.
И что я согласился пойти в гости? Надо оно мне было?! Пусть бы и не к подруге - для этого я уже слишком много выпил, а удовольствия я не мешаю - просто свалил бы домой, честно проблевался в унитаз, почистил зубы и - баиньки. Наутро встал бы свежий, как огурчик, и тогда уже точно - к подруге. И наверстал бы упущенное, по двойному тарифу наверстал бы. Заглаживая вину, так сказать. И всё было бы нормально. И никаких душевных травм, и никаких, пусть даже не первых, разочарований в самой сути человеческой!
В гостях я опять выпивал. Наравне с хозяином, разумеется. О чём-то трепались, сейчас уже и не вспомню, о чём. Запала в память лишь последняя тема. Разговор зашёл о том, всё ли можно купить за деньги. Я, с пьяной ретивостью, утверждал, что не всё в мире продаётся. И ведь сам верил в это, чёрт возьми. И оставалось мне верить ещё минут двадцать.
Бесплодная дискуссия зашла уже было в тупик, и тут у Козлинцева сыскался железный аргумент:
- А ты назови мне, чего за деньги нельзя купить! - требовал он. - Вот прямо так и назови!
- Да ведь много ж чего назвать можно, - справедливо утверждал я. - Разве ж всё упомнишь. Разве ж всё перечислишь.
Алкоголь своеобразно действовал на мой речевой аппарат. Большинство звуков я проговаривал весьма невнятно и нечётко, как это обычно и бывает с нетрезвыми людьми, зато буквально во все произнесённые мной фразы стала просачиваться, назойливо пролезать буква "ж". Она у меня трансформировалась не в частицу даже, а в некую самостоятельную вербальную единицу, которую я нещадно эксплуатировал.
- Не надо всё, назови хоть что-то одно! - не унимался Козлинцев.
Я туго соображал. Но железный аргумент имелся и у меня:
- Хорошо. Одно, так одно. Но - стопудовое! Стопудовое, ж-ж... ж-ж!
- Ну? - нетерпеливо заёрзал Козлинцев.
- Ни за какие бабки никто не станет есть дерьмо!!! - выпалил я, довольный, что щегольнул неубиенным козырем.
Ох, знал бы я, на что нарываюсь, какие сюрпризы откроются мне не далее как через самое короткое время! Какие тонкости человеческой натуры, прежде мне не ведомые и мною не осознаваемые, явят мне свой отвратительный лик! Знал бы, подозревал только - бегом бы покинул эту чёртову квартиру, будь она проклята вместе с её сбрендившим хозяином!
А Козлинцеву, похоже, только того и надо было:
- А вот тут ты и ошибаешься!
- В чём? - совершенно искренне удивился я.
- Да во всём! Но в частности - в последнем своём тезисе?
Тезисе?! Я, во хмелю, и слово-то такое не вспомнил бы. Не то что - произнести его вслух. Силён Козлинцев жрать спиртное! Я, видать, окосел похлеще его, хотя и пили мы вроде бы наравне. В этом, думается мне, и крылась основная причина того, что я вообще не прекратил этот глупый разговор.
- Ошибаюсь?! - взвился я. - Я, ошибаюсь?!
- Ещё как, - ответствовал мне Козлинцев.
- А ты докажи!
Сам, дурак, напросился. Но я же не знал, я представить себе не мог, какое последует продолжение.
- Хорошо. - Козлинцев посмотрел на меня так, словно я вступил с ним в некий тайный сговор. - Докажу! Но, чтобы это имело хоть какой-то интерес, предлагаю заключить пари.
- Пари? О чём? И на что?
- Ну, предмет спора мы уже очертили... А - на что, давай подумаем. Чем ты, например, готов ответить?
Я полез в карман за портмоне. Там у меня находилась какая-то незначительная сумма в рублях: три полтинника да несколько мятых чириков. И ещё, в отдельной секции, пара зелёненьких соточек. Я выгреб всё это наружу и продемонстрировал Козлинцеву:
- Устраивает?
В тот момент я, надо полагать, не придавал серьёзного значения этому пьяному трёпу, а потому и не подумал заначить себе хоть что-то на проезд.
Козлинцев каким-то нежадным, почти равнодушным взором окинул пучок потрёпанных бумажек и подытожил:
- Вполне.
И положил на краешек стола две новенькие пятитысячные купюры:
- Вот, с моей стороны.
- Но здесь же, по нынешнему курсу, чуть ли де в два раза больше!
- А это не страшно.
- Ну, не страшно - так не страшно, - пожал плечами я. - Хозяин - барин.
Я всё ещё не до конца осознавал суть происходящего. Полагал, что это шутка какая-то. Розыгрыш, прикол, да что угодно, но только не настоящее пари.
- Жди здесь, - кивнул мне Козлинцев. - Я сейчас.
И он вышёл из зала, где мы расположились попивать водочку и уже почти всю её оприходовали. Куда направился, не знаю, но вернулся минуть через пять. И что-то было у него в руках, я не сразу и рассмотрел, что.
- Вот, - сказал он и протянул мне золочёное блюдечко, цены немалой, что можно было определить по одному внешнему виду.
- Что - вот? - опешил я. - Чего ты суёшь мне это блюдце? И что мне с ним делать, по-твоему?
- Как - что?! Иди - роди куколку! Сам! Чтоб - никаких сомнений!
Я попятился от протягивающего мне блюдце Козлинцева:
- Не... не-е.. я не хочу... Я не буду!
- Ладно, сам рожу. - Козлинцев наконец-то перестал тыкать в меня своей посудой. - Но - только чтоб без отговорок потом!
- Ну... какие отговорки...что ты... - бормотал я, начиная понимать, что Козлинцев, похоже, не шутит.
И он опять вышел из зала, но отсутствовал теперь всего минуты две, не больше. Я всё это время лихорадочно соображал, как бы сдёрнуть отсюда поскорее, но пока мой мыслительный процесс мучительно продирался сквозь дебри алкогольных испарений, Козлинцев уже возвратился.
И снова в руках у него было блюдечко. Но только на сей раз блюдечко не было пустым!
Козлинцев наворотил в неё такую кучу дерьма, что столько, наверное, не смогла бы и лошадь!
И это дерьмо - дымилось!!! Парило!!! Белёсый пар поднимался над кучей, увенчанной островерхой башенкой, такой, какая бывает у мороженного в вафельном рожке, когда рожок наполняется из специальной порционной машины.
И пока я ошеломлённо молчал, Козлицев, не спеша, достал из нагрудного кармашка сиреневый плюшевый чехольчик, а из него - чайную серебряную ложечку.
И стал этой ложечкой с упоением пожирать своё собственное дерьмо!!! Причём делал он это с таким удовольствием, что аж зажмуривал глазёнки. Он прихлюпывал и причмокивал, обсасывая ложечку, прежде чем в очередной раз окунуть её во всё уменьшающуюся кучку. Так дети смакуют крем-брюлле или пломбир. А этот гадёныш смаковал свежеисторгнутые испражнения!
Не знаю, почему я не выбежал из квартиры сразу, как только Козлинцев начал сеанс поедания собственных экскрементов. Разумеется, я остолбенел, наблюдая такое, но вместе с тем, испытывая чрезвычайное омерзение, не мог побороть в себе и странное любопытство. Меня отчего-то заинтересовала мысль, а сумеет ли он впихнуть в себя всё, что имелось на блюдце? И не полезет ли из него назад эта "какашечная масса"? Не подавится ли он, не захлебнётся ли дерьмом - что было бы весьма кстати, - не сдохнет ли тут же, на месте, закончив тем самым свою дьявольскую трапезу. Я никогда в детстве не был юным натуралистом, и отчего вдруг во мне проснулись подобные позывы к любознательности, мне не объяснить.
Но досмотреть сие действо я не смог и до половины. Меня как ветром вынесло на лестничную площадку (обувь я схватил в руки, одевать её было некогда), затем - вниз и вон из подъезда.
Уже и не припомню, сколько раз я блевал, останавливаясь во всех подворотнях. Благо, был поздний час, люди разбрелись по домам и, частично, уже отошли ко сну - те, что не смотрят ящик по ночам, - и видели, может, и не первый уже сон. А я в это время выблёвывал кишки, ибо ничего в них давно уже не осталось, кроме какой-то горькой слизи. Да и та скоро кончилась. И меня рвало воздухом. Рвало и рвало, словно это могло хоть как-то помочь, снять душевную тошноту, которая долго теперь не отпустит меня.
Как раз за этим занятием и застал меня наряд милиции. Патрульная тачка тормознула возле меня, и из неё вышли двое. Они, конечно же, заподозрили во мне алкаша (что, вообще-то, на тот момент не было лишено основания). Но я, видимо, действительно всё выблевал из себя, даже запах. Представившись и изучив мои документы, они поинтересовались, что я делаю на улице после полуночи. Я отлил какую-то пулю о бросившей меня девушке. Ну не мог же я им поведать об одном ненормальном говноеде, который вдруг, почему-то увидел во мне зрителя и решил устроить публичный перформанс! Меня бы тут же уволокли на освидетельствование в психушку. Заметьте, меня, а не этого долбанного Козлинцева. Потому что никто бы не поверил, что такое возможно в принципе. Один из них, принюхавшись, сказал другому:
- Так, алкоголем, вроде, не шибает. Что думаешь?
- Да это нервное, - ответил второй, взглянув туда, где должна была бы находиться блевотина, и, естественно, ничего там не обнаружив. - У меня у самого в Чечне такое было, когда командира нашего завалили. Ему полбашки снесло и весь мозг на нас разбрызгало. Я так же тогда блевал - ничем!
- Где живёшь-то? - спросил меня первый. - Там, где прописан?
Я только головой кивнул. Ни на что другое просто не было сил.
- Ну, садись, подвезём.
И меня, действительно, подвезли к самому дому, высадили около подъезда. Хорошие ребята в экипаже подобрались, душевные. Сопереживали, говорили, что найду другую девушку. И мне было стыдно и совестно, что я вынужденно их обманывал. Но лучше уж пусть будет так. Пусть уж лучше не знают, что существуют такие придурки, как Саша Козлинцев, который не блюёт, даже слопав килограмм собственного дерьма!
В ту ночь я так и не заснул. Меня всего трясло, колотило, как в лихорадке. Почему-то мне вдруг вспомнилась козлинцевская ложечка. Маленькая серебряная ложечка, которой он так ловко подцеплял очередную порцию дерьма. А ведь она у него была - специальная! И чехольчик - тоже специальный! Кстати, очень надеюсь, что и блюдце было также специальное (аксессуар, а как же!). Не думаю, что Козлинцев пересрал подобным образом все свои блюдца, для извращенцев крайне важен ритуал! И всё же мне противно было вспоминать тарелки, в которых на столе лежала нехитрая закуска: колбасная нарезка, сыр, ещё что-то. К счастью, я закусывал исключительно корнишонами из литровой банки, которую сам же и открыл. Но всё равно... всё равно...
Эх, Россия, Россия, за что тебе даны, за что тебе посланы все эти александры козлинцевы, за какие прегрешения так покарали тебя небеса?!! И сколько их, этих александров козлинцевых, шатается по твоей святой земле, поганя её одним своим присутствием, отравляя гнилостным, каловым дыханием?!! Какая вина на тебе, Россия, какая вина, что расплачиваешься за неё ты так жестоко?!
С тех пор я частенько вспоминаю этот акт козлинцевского дерьмоедства, если засиживаюсь дольше положенного перед телевизором. Песенки, гламур, тупые поучительства олигарховых доченек, как всем нам надо жить, и какую одежду носить, и по каким тусовкам светиться, и какие книжки читать - как же это достало!
И вот когда я вижу на экране всех этих кривляющихся и юродствующих певичек, с лёгкостью во нравах и мозгах необыкновенной, и этих дряблых певунчиков, с катастрофически неопознаваемой сексуальной ориентацией, всех этих "ксюшсобчюш", звездулек, что в вечном и прогрессирующем шоке, всех этих тиматей и децлов, у меня возникает стойкое ощущение, что прямо сейчас, в этот самый момент, мне протягивают с экрана то самое блюдечко с дымящимся дерьмом, и шепчут, поскуливая в микрофон и полизывая анемичные, бескровные губёнки: на, отведай нас, вкуси самое наше сокровенное.
И я встаю с дивана, и плюю в экран, и выключаю телевизор. И ухожу спать. С надеждой, что когда проснусь, всего этого кошмара уже не будет. Дерьмо, как ему и положено, будет смыто и унесено в канализационные трубы... где и растворится среди подобного себе вонючего месива. Уже навсегда и уже без возврата...