Один День Адвоката Авоськина
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ОДИН ДЕНЬ АДВОКАТА АВОСЬКИНА
Рассказ
Шёл жаркий июль одна тысяча девятьсот девяносто шестого года...
Несмотря на утренний час, солнце уже порядком накалило асфальт, размягчило его и сделало зыбким, как подоспевшее тесто. Обманчивые клочковатые облачка предательски помаргивали с неба: сейчас, мол, поднавалимся только, и нахлынет, припожалует в гости долгожданная прохлада. Но прохлада всё мешкала где-то в гипотетических далях, а коварные небесные странники лениво нежились на самой верхотуре и зной унимать категорически не собирались.
Какая-то облезлая дворняга, подстелив под себя тощий хвостишко, разлеглась в тени приземистого здания районной почты. Язык собачонки обречённо вывалился из пасти и истекал слюной. Дворняга хрипло и надсадно дышала, бока её часто и мелко раздувались, гоняя туда-сюда разгорячённый воздух. Откуда-то изнутри, словно рождаясь в утробе, изредка доносилось жалобное поскуливание.
Проходя мимо дворняги адвокат Авоськин страдальчески наморщил лоб:
- Что, бедолага, и ты маешься? Молока, небось, алчешь, скотинища? Холодненького, из подпола? А?
Ему и самому сейчас хотелось, поскуливая, завалиться в тенёк и понежиться на травке. А если бы ещё и бутылочку ледяного пива присовокупить к такому-то пейзажу, так тогда и вовсе бы жизнь показалась сплошным праздником.
Но увы, увы! Праздники выдавались нечасто, а теперь Авоськину нужно было всего через полчаса, то есть ровно к десяти, оказаться в районном суде, где он в этот день защищал в уголовном процессе рецидивиста-воришку Малеева. К делу, откровенно говоря, Авоськин был совершенно не готов, но ничего страшного он в этом не находил. Малеев полностью признавал вину в предъявляемом ему обвинении, так что осложнений возникнуть не могло.
Авоськин икнул. В нос ударило отрыжкой от вчерашнего застолья. И от этой отрыжки ещё больнее заломило виски.
Вчера Авоськин явно перебрал. Начинал он, как порядочный человек, с запотевшей в графине водочки. И закуска подобралась соответствующая: ветчина, балычок, солёные рыжики. Но, утратив над собой контроль, Авоськин перестал придирчиво выбирать напитки. Некстати под руку попался застарелый вермут в початой посудине, что хранился в холодильнике незнамо с каких пор. Затем последовало вездесущее пиво. А сидр, презентованный жене соседкой по лестничной площадке, участвовал в этой катавасии как обыкновенная запивка.
Супруга Авоськина укатила на весь июль отдыхать на черноморский курорт, и потому некому было ограничивать в питии внезапно получившего свободу защитника законности и справедливости. Естественно, что при таком раскладе Авоськин надрался сверх всякой меры.
А ночью ему снились кошмары...
... Он брёл по неведомой пустыне, вороша босыми ступнями осыпающиеся барханы. Изнемогая от жажды, он смотрел по сторонам, в надежде обнаружить источник. Но не было ни источников, ни даже оазисов-миражей. Голая пустыня. И вот посреди пустыни вдруг возник высокий негр. Негр был иссиня-чёрный, как низкосортный, прокисший гуталин в круглой пластмассовой коробочке. А в руках у него был стакан с прозрачной водой. Негр поболтал в стакане грязным пальцем. Авоськин видел, как с пальца в воду посыпались чешуйки отмершей кожи и ещё какая-то гадость. Негр протянул ему стакан и голосом с мягким африканским акцентом предложил: "Выпей, Си-ро-жа! Станет легче". Взяв стакан, Авоськин его демонстративно уронил, как когда-то в студенческие годы, возле аппарата с газировкой. Но здесь не было асфальта: стакан не разбился, а попросту провалился внутрь бархана. Негр захохотал, и тоже утёк, словно гнилая жижа, в раскалённый песок.
... Затем он оказался на каком-то южном или восточном - а точнее, ближневосточном - базаре. Крикливые торговцы с ежесекундным цоканьем языком нахваливали свой товар: ковры ручной работы, духмяные специи, рабынь в целомудренных паранджах. Но Авоськину хотелось только одного. Пить! Любую цену готов был уплатить он за глоток живительной влаги. Любые деньги отдать, сколько бы у него их ни нашлось в тот момент! И вот попался ему старый араб в засаленной чалме и с бородавкой на носу. Из бородавки рос жёсткий чёрный волос, а от самого араба пахло как из киоска, где распродают по дешёвке перележавшую на солнце рыбу. "Шербет-мербет, - блеял нечистоплотный араб, зазывая небрезгливых покупателей, - почти даром отдаю, себе в убыток, вам в удовольствие". Удовольствие, конечно, было не ахти, но пить хотелось так, что у Авоськина закружилась голова. И он подошёл к арабу, и купил шербет, нацеженный арабом в засиженную мухами пиалу. И прильнул он к чаше. Но там почему-то было пусто. Лишь синеватый дымок подымался со дна пиалы. Да в воздухе ощутимо запахло сероводородом.
... А напоследок очутился он вдруг в пыточной Малюты Скуратова. Малюта, потея красной рожей и надсадно хрипя от усердия, деловито вкалывал ему из гигантского шприца десятипроцентный раствор барбамила, известный с некоторых пор как "сыворотка правды". Авоськин хныкал... и впадал в блаженное безволие. А впав в прострацию окончательно, чистосердечно во всём каялся. Как вымогал с клиентов взятки для дружков-следователей и судей-мздоимцев. Как уговаривал признать вину тех своих подзащитных, кто хоть и был невиновен, но в плане финансовом не вызывал интереса ни у самого Авоськина, ни у тех должностных и весьма правоохранительных лиц, что день без взятки почитали для себя личным оскорблением и издевательством в особо циничной форме над их уполномоченными персонами. Каялся даже в тех прегрешениях, которые были Малюте совершенно неинтересны. В частности, в том, как хаживал в обеденный перерыв к заведующей судебной канцелярией Верочке, разводил с ней "любовные куры", как он сам это называл, хвастаясь потом перед прокурорскими и милицейскими следаками своей удалью.... В общем, многих заложил Авоськин. С потрохами. А себя - так пуще прочих. И от осознания этого факта ему хотелось то повеситься, то разрыдаться на плече у Скуратова...
Короче, тяжела оказалась ночка для адвоката Авоськина.
И вот сегодняшним утром он расплачивался за давешний разгул (как будто не хватило ночных кошмаров!). Похмелье пошатывало его из стороны в сторону, давило на уши, гудело где-то в области темени. Паршивее всего, что Авоськин начисто забыл, какой судья рассматривает дело Малеева. В своих бумагах, которые Авоськин на больную голову проштудировал едва одолев утренний сушняк (разумеется, хватило Авоськина только на записную книжку), значились дата и время судебного слушания, но ничего более этого. Само же судебное извещение о назначении даты и времени рассмотрения уголовного дела, вручённое ему недели три назад, Авоськин благополучно утерял - что случалось с ним, впрочем, и прежде.
Ну - утерял, и утерял! Как говорится, не велика потеря. Однако же неудобства, возникшие по этой причине, досаждали нынче Авоськину не по-детски. Как там, у классиков отечественного неокапитализма? Информация правит миром, а её отсутствие делает тебя беспомощным. Как верно сказано! Особенно, если прочувствуешь это на собственной шкуре.
Вопрос о председательствующем в процессе вставал теперь перед Авоськиным с особой значимостью. Ведь нельзя же сунуться с наивной физиономией попросту к первому попавшемуся судье, коих, как известно, в местном суде было ровно пять, включая и досточтимого председателя. И все пятеро далеко не сахарный имели характер. В случае чего, отдрючить умели так, что мама не горюй. В фигуральном, само собой разумеется, смысле. Хотя, как говорится, далеко ли от смысла фигурального до самого что ни на есть прямого? Тем более, что прецеденты бывали...
Авоськин поморщился, то ли что-то припомнив, то ли, напротив, лишь представив себе некую воображаемую сценку. Затем, плюнув на асфальт, вернулся к невесёлым своим мыслям.
Конечно, можно было заглянуть в судебную канцелярию и узнать у девчонок всё обстоятельно. Но девки тогда быстренько догадаются, как Авоськин вчера ужрался до непотребного состояния. Да и Верочка, заведующая канцелярией, непременно взглядом уколет - алкоголик, мол, и когда же ты за ум возьмёшься? Авоськин же раз и навсегда решил для себя, что ронять лицо не следует ни при каких обстоятельствах. Так что попадать впросак он не желал. Оставалась ещё слабая надежда на вывешиваемые на дверях судейских кабинетов списки рассматриваемых в этот день уголовных и гражданских дел. Но эта надежда была так же призрачна, как и редки были случаи, когда судьи скромного поселкового районного суда это правило соблюдали. Таковые списки сам Авоськин видел лишь дважды за всю свою практику - когда приезжал проверяющий из Облсуда.
Авоськин бесплодно потужился, пытаясь подстегнуть память. Но та, как Авоськин не старался, с места не двигалась. Она требовала себе, в качестве стимуляции, чуточку бодрящего допинга. А именно - бутылочку пива. Ещё лучше - две. По обыкновению. По сложившейся за долгие годы традиции, кои, как известно, нарушать невежливо. А до тех пор отказывалась, негодяйка, выполнять свою миссию. Отказывалась, подлая, служить по назначению. В мозгах крутились совершенно бесполезные в данный момент воспоминания, отвлечённые и никак не относящиеся к насущной проблеме. Ну, например, названия каких-то диковинных заморских блюд, что Авоськин пробовал в столичном ресторане пару лет назад со своею тогдашней пассией. Записав на бумажку русскими буквами французские, чудные на слух, словосочетания, он потом ещё не раз шокировал провинциальных шеф-поваров волгоградских ресторанов экзотическими заказами, а главное - своими попытками грассировать совсем не в тех местах, где это полагалось...
Нет, решительно - память ему сегодня не помощница. А с запахом пива в суд переться нельзя. Это было бы чересчур!
Впрочем, горе не беда. Не бывало ещё ситуации, когда нельзя было выкрутиться и не обернуть эту ситуацию себе же на пользу. Авоськин придумал примитивный ход, который, однако, сулил ему разрешение всех его проблем. Стоило ему только пошататься по залам судебных заседаний - разумеется, по тем залам, где были клетки для заключённых под стражу, - и где-нибудь уж непременно он застанет в той самой клетке рецидивиста Малеева. Знакомые ребята из конвоя также могли помочь. А ведь есть ещё и родственники Малеева. Эти сами наверняка подойдут, как только увидят знакомого им адвоката. Так что нечего и мучиться такой пустяковиной. Авоськин знал, что "мимо" дела он всё равно не проскочит. Ну и чего тогда беспокоиться, волну гнать?
Под ноги Авоськину попался булыжник, и похмельный адвокат со злобой пнул каменюгу, ушибив через босоножку большой палец. Непристойно выругавшись и пнув по инерции следующий камешек, правда, не такой внушительный, как первый, Авоськин продолжал путь. Нерадостные думы его касались в этот момент удалившейся в Сочи на заслуженный отдых супружницы Татьяны.
А дело было в том, что Татьяна Авоськина не очень любила своего мужа. Во всяком случае, так подозревал сам Авоськин. Напротив, его друзья следователи из РОВД почитали Татьяну одной из самых привлекательных женщин во всей округе. Что думала по этому поводу Татьяна, можно было бы спросить у неё, но вряд ли она ответила бы честно. А потому Авоськин и не спрашивал.
Эти грустные и чёрные посылки, однозначно навевающие определённые суждения, ещё долго терзали бы Авоськина, не произойди нечто такое, что круто изменило меланхолический настрой неудовлетворённого своей половой жизнью супруга.
А именно - не далее как в десяти шагах от себя наш адвокат увидел дородного и чернобрового Зубкова. Тот вышагивал чинно и степенно, как и пристало шествовать председателю районного суда, каковая немалая должность уже сама по себе накладывает на человека отпечаток величавости и некой весомости.
Авоськина, как бы даже против его воли, вдруг согнуло в пояснице, а на губах его вспухла угодливая улыбка. Семенящим шажком он приблизился к Зубкову и загодя протянул руку для приветствия:
- Здравствуйте, Семён Михайлович!
На лице Авоськина расплылось такое радостное выражение, словно он только что узнал о выигрыше в лотерею миллиона долларов.
- Здравствуй, здравствуй, Серёжа, - губы председателя двигались лениво, но благожелательно.
Поощрённый и воодушевлённый нежданным знаком расположенности, Авоськин почтительно потискал липкую ладошку Зубкова. В порыве признательности Авоськин чуть даже не лизнул руку снизошедшему до него председателю суда. Обычно Зубков тявкал на всех, как цепной пёс, а свой персонал держал в таком страхе, что иногда после его разносов некоторых секретарш - включая и его личную, беспутную, безбашенную Олюнечку, едва преодолевшую рубеж совершеннолетия, обладательницу длинных ног и ресниц, но весьма недолгого ума - приходилось отпаивать водой.
- В суд, Семён Михайлович? - подобострастно осведомился Авоськин. Осведомился, впрочем, так, для поддержания светской беседы - будто в рабочее время Зубков мог направляться по иному адресу? Хотя... мог, конечно.
"Михалыч", как было известно, не очень-то утруждал себя трудовой дисциплиной. Дисциплина, она ведь для подчинённых. А начальники, они могут себе позволить. Заслужили. Да и положение обязывает - пользоваться некоторыми привилегиями.
Зубков пожевал пухлыми губами, выдержал барскую паузу и наконец ответил:
- Ну да. Именно.
Зубков решительно был в отличном настроении. Даже лицо его, неизменно хмурое и неприятное, сегодня казалось чуть менее хмурым и словно бы лишившимся отчасти своей неприятности. Жена утром накормила его блинчиками с икрой, каковые блинчики Зубков "оченно уважал". Вот и сейчас, щурясь, точно довольный кот, объевшийся сметаны, председатель не вышел ещё из того особого состояния благоденствия, в которое запросто может нас погрузить превосходная русская кухня.
- Ты ко мне, Серёжа? - спросил Зубков, поигрывая чуть ли не брежневскими густыми бровями. Брови блестели на солнце, и, казалось, лоснились, набриолиненные какой-то гелеобразной дрянью.
- Я?.. Хм-м... - Авоськин смешался. Он не знал, что ответить, чтобы не угодить пальцем в небо. - Ну да, к вам, Семён Михайлович, - наконец нашёлся он. - Хотел вот зайти, поздороваться. Узнать, как здоровье.
- Ну, узнавай, - барственно позволил Зубков.
- И как ваше драгоценное здоровье? - полюбопытствовал Авоськин, похоже, даже не осознавая всей унизительности положения, в котором он сейчас пребывал.
- Не дождётесь! - констатировал Зубков и самодовольно хохотнул. - Ты ещё про настроение спроси, Серёжа.
- А как настроение, Семён Михайлович?
Авоськин ещё раз подобострастно и угодливо улыбнулся. Фальшивость его улыбки была почти не заметна. Как ни присматривайся. Да и фальшивости, собственно, считай и не было. Разве что - чуточку. Ведь преклоняться перед начальством было в крови у Авоськина.
- Отличное настроение, Серёжа! - похвалился Зубков. - Вот всегда так: из дома выйдешь - настроение прекрасное. А как на работу заявишься, так тут же это прекрасное настроение и испортят. Всегда найдут - чем.
- Это да, - согласился Авоськин. - Это они могут. Их хлебом не корми, - Авоськин с укором помянул неопределённый круг лиц, которые, по его мнению, не стоили и секунды начальственного гнева, - дай только хорошему человеку с утра настроение испортить.
- Вот, ты понимаешь. - Зубков, одышливо кряхтел, волоча своё грузное тело. - А они, - председатель махнул рукой в сторону от головы, видимо, подразумевая тот же неопределённый круг, что и адвокат Авоськин мгновением раньше, - они, ну вот хоть ты убей их, никак этого понять не хотят.
- Разве они поймут, - подхватил Авоськин. - Нечуткие люди, одним словом.
Так, за разговорами, они приблизились к зданию районного суда.
Само здание, нужно признать, было нетипичным для районных судов, которые до недавнего времени ютились в каких-то скромных строениях, подлежащих скорее сносу, чем внезапному и тотальному переименованию в храмы - в храмы, где служат высокой и ответственной миссии отправления правосудия. Достаточно вспомнить районный суд Центрального района города Волгограда: двухэтажный барак, поделенный по-братски между прокуратурой и судом, с тесными судейскими кабинетами, со скромными зальчиками, куда, в качестве зрителей, не смогло бы набиться и полутора десятков человек. Воистину, сельди в бочке! Что уж говорить о сельских районных судах. Однако последние веяния - вся эта трескучая мутота с независимостью и несменяемостью судов, с демократическими началами отечественного "судостроения", с декларируемыми принципами разделения властей, где власть судебная есть наиважнейший арбитр в разрешении гражданско-хозяйственных и не только споров, а также прочая, тому подобная болтологическая шелуха, которая к нынешней России не имела никакого отношения, - несколько исправили сложившуюся ситуацию. За пять лет было построено (или - почти уже построено) несколько новеньких, совершенно с иголочки, зданий, сочетающих в себе архитектурные изыски и широту заложенных площадей. Ещё бы, ведь им предстояло демонстрировать собой величие отечественного правосудия! И в ряду этих зданий безусловно лучшим и образцовым было то, в котором размещался суд, предводительствуемый, или, правильнее сказать, руководимый нашим брежнебровым председателем.
Сам же председатель, подымаясь на огромное, отделанное мраморными плитами крыльцо, тяжко отдувался, потея красной шеей и одутловатым лицом. Остановившись возле двери, он отёр носовым платком набежавший пот.
Председателю Зубкову вообще-то полагался персональный "членовоз", но Зубков, за последний год основательно заплывший жиром, предпочитал пройтись триста метров от дома до суда именно пешком. Он называл это "мой фитнесс", и отменял пешую прогулку только в ненастную погоду.
Зубков, уже заходя в свой кабинет и, словно бы окунаясь в деловую, строгую атмосферу, царящую на его рабочем месте, что-то вдруг припомнил, нахмурился. Пожевал губами и нахмурился пуще прежнего. Видно, воспоминание, навеянное рабочим местом, было таки не из самых приятственных. Затем он кивком головы пригласил семенящего за ним Авоськина:
- Кстати! Загляни-ка на минуточку. Ты мне нужен.
В кабинете было благодатно. После уличной духоты здесь, в благословенной прохладе, о которой позаботилась секретарша Олечка (эх, Олечка-Олюня, хороша девка, право слово! Да только - близок локоток, а не укусишь. Председателева собственность, а на его собственность лучше и не покушаться - дороже обойдётся), заявившись на работу на час раньше положенного и включив на полную мощность сплит-систему, казалось, воплотился сам рай земной.
Стены были облицованы шпоном из дорогого дерева, массивная финская мебель поражала своей фешенебельностью, а дорогой ковёр под ногами окончательно добивал расшалившееся воображение. Да, отделка этого кабинета влетела в хорошенькую копеечку государству. Впрочем, на судьях теперь государство не экономило. А уж на председателях судов всех уровней и инстанций - и того паче!
Открыв холодильник, Зубков набуровил в стакан элитной водички "Перье". Пригубил, затем, со всхлипами, выдул воду до дна. Авоськину, однако, "Перье" не предложил. Не по чину. Не дорос ещё Авоськин до "Перье". Авоськину пока впору "Фанту" хлебать, в крайнем случае - "Швепс".
- А скажи-ка, Серёжа, - нахмурился вдруг Зубков, - Малеев, он ведь у тебя по делу проходит?.. Да ты садись, садись, - спохватился председатель, указывая Авоськну на кресло.
Авоськин сел. Робко, бочком, чтобы не пропала в позе ярко выраженная нота почтения.
- Так точно, Семён Михайлович. Малеев - это мой. Есть у меня такой клиент. Сегодня, кстати, суд...
- А что ты можешь сказать о своём подзащитном?
- О Малееве?
- О нём, о нём! - В голосе Зубкова прорезались первые отголоски раздражительности.
- Ну-у... Обычное дело, вор-рецидивист, вину признаёт. Думаю, проблем возникнуть не должно.
- Не должно, говоришь? - хмыкнул председатель. - Да ты идеалист, Сергей Викторович.
Внезапный переход на имя-отчество не сулил ничего хорошего Авоськину. Это был уже второй звоночек. Теперь председательский гнев мог хлынуть в любую минуту. А уж когда Зубкова прорывало, то... Не приведи Господь!
- А что такое, Семён Михайлович? - несмело и почти даже стеснительно поинтересовался Авоськин.
- В чём, в чём! - уже с неприкрытым недовольством ворчал Зубков. - Вот он, этот Малеев, твой клиент, между прочим, а ты о нём меньше всех знаешь.
- Да что мне о нём знать-то? Денег он не платил, вину по обвинительному заключению признал в полном объёме, на следствии вёл себя паинькой, препон не чинил.
- А что он за человек - ты выяснил?! Какие у него заморочки, какие затруднения у него - зафиксировал?
- А оно мне надо? Я же говорю, клиент бесплатный. И беспроблемный. По общей схеме пойдёт, как миленький. Рассмотреть дело можно махом, за полчаса.
- Ага, махом! Ты мне не указывай... Почему я должен за тебя твои косяки разгребать?! А, Сергей Викторович?!
Авоськин едва не обделался от страха. Что-то было не так, но вот - что? И почему вдруг такой внезапный переход в настроениях у Зубкова. Впрочем, тот отличался нестабильным эмоциональным фоном психики, это за ним всегда отмечалось, но - чтобы настолько! Такие перепады могут быть объяснимы только чрезвычайными обстоятельствами.
- Да что случилось, Семён Михайлович? Я прямо теряюсь в догадках.
- Ишь ты, теряется он в догадках! - гремел уже во всю глотку председатель. - Почему я должен узнавать о твоих клиентах прежде тебя?!
- Прежде меня? - растерянно повторил Авоськин. - А что такое с Малеевым приключилось? Что он ещё отчебучил?
- Вскрылся твой Малеев - вот что!
- Как "вскрылся"? - оторопел испуганный адвокат. - Когда вскрылся?
- Всё-то тебе, Сергей Викторович, на блюдечке поднеси. С голубой каёмочкой. А сам когда работать будешь? Или - надеешься на мне всю жизнь прокататься? Так не выйдет! Сойдёшь там же, где залезешь... Да и не залезешь, если честно сказать, - присовокупил отходчивый Зубков. - Я не из той породы, чтобы на меня вскарабкиваться.
- Что вы? Я и не думал, - поспешил оправдаться Авоськин, и тут же сообразил, что сморозил глупость.
- Ну ещё бы ты об этом думал!.. А Малеев твой позавчера в СИЗО, под утро уже, потому никто и не заметил, вены себе заточенной ложкой перепилил. А для гарантии - видно боялся, что кровь венозная быстро свернётся - аккуратненько эдак сонную артерию подрезал. Чик - и всех-то делов! Да так ловко, что и не булькнул даже. Не хрипел, воздухом выходящим не свистел. Вытек кровушкой за пару минут - только ноги в конце задёргались. Сокамерники лишь когда у него уже конвульсии пошли, когда засучил бедняга ножками, проснулись и охрану крикнули.
- А может его... того? - Авоськин эффектным жестом продемонстрировал акт перерезания горла.
- На себе не показывай.
- Да нет, я это так, к слову.
- К слову... Смотри, Сергей Викторович, накаркаешь себе... А что касается того, что Малееву, якобы, помогли, так ты об этом забудь. Там всё чисто. Записка предсмертная имеется.
- Записка? Да, это меняет расклад.
- И в записке этой, кстати сказать, и о тебе кое-что прописано.
- Обо мне? - подивился Авоськин. - Да что же там может быть - обо мне?
- Тебе что, записку показать?
- А она у вас, Семён Михайлович?
- Записка, как полагается, в прокуратуре. Им ещё проверку по трупу проводить. Но для меня сделали ксерокопию. Вот! - Зубков достал из папки лист бумаги и швырнул его на стол, прямо под нос Авоськину. - Ознакомься!
Авоськин трясущимися руками схватил злополучный листок. Там, крупными корявыми буквами, было выведено:
"В смерти моей прошу винить гражданина следователя Назарянца Валерия Саркисовича! А также и адвоката моего, Авоськина Виктора Сергеевича, который, совместно со следователем, деятельно вымогал у меня чистосердечное признание по уголовному делу, в котором я обвинён незаконно.
Данных лиц прошу строго наказать, они довели меня до роковой черты.
Подследственный и незаконно содержащийся под стражей,
Малеев."
Прочитав копию записки, Авоськин покраснел, как варёный рак:
- Да это же неправда всё! Оболгал, ей-богу, оболгал меня Малеев.
- Говори, говори! Что тебе ещё остаётся?
- Вот истинный крест, Семён Михайлович! - Авоськин неумело перекрестился.
- Это ты не мне объяснять будешь. Это ты прокурору, Сергей Викторович, кресты сотворять приготовься. Мне - что? Я довёл. И предупредил, - Зубков значительно помахал пальцем перед носом у Авоськина. - Ты это цени.
- Да я ценю, ценю, - потерянно забормотал ошарашенный адвокат. - Просто, Семён Михайлович, я всё никак в себя прийти не могу. Каково человеческое вероломство! Да я Малеева этого видел от силы часа два в общей сложности. Он же всё признавал с самого начала. Ни очников, ни выездов на место происшествия не потребовалось. С доказательствами всё путём было. Железно! Полная "беспроблемка". Я и не заморачивался с ним. А чего мне с ним заморачиваться? Он мне по сорок седьмой достался. И сейчас, в суде, я его должен был по сорок девятой отбарабанить. Одна радость, думал, что быстренько дело спихнуть можно, а он... Ничего ведь не предвещало такой развязки. Когда мы подписывали обвинительное заключение, он ни словом не обмолвился, что у него какие-то запутки. Это его в камере, наверное, обработали.
- Ну, в камере, не в камере, а следов побоев на нём точно нет. Вообще никаких повреждений. Это я доподлинно знаю. Так что сокамерников дёргать особо не стали. У них ни противоречий нет, ни мотивов. Малеев в авторитете был. На него бы никто и не рыпнулся. Ему же очередная отсидка - как санаторий по нынешней-то жизни. К тому же следы борьбы или сопротивления отсутствуют. А вот на заточке - вся пятерня Малеева. Да и кровью Малеев был так залит, что не сымитируешь тут никак самоубийство. Кровь стекала строго вниз и вообще... там картина ясная.
- И что же теперь будет, Семён Михайлович? - робко вопросил напуганный Авоськин.
- Что, что! Ты сам не маленький, Сергей Викторович. Понимать должен, какой расклад вырисовывается. Сейчас прокуратура тебя и Назарянца - за химу и на солнышко! Будут ваши задницы колоть на доведение до самоубийства.
- Как?! - ахнул Авоськин.
- А что ты думал! Записка, она, брат, дорогого стоит. В таком деле цена ей - ого-го! Теперь это вы с Назарянцем опровергать будете то, что в записке накарябано. И никаких очников - не с трупом же! Так что, как это вам удастся - опровергнуть прямые обвинения почившего в бозе Малеева, - вам с Назарянцем голову ломать! А опровергнуть - надо! Иначе... не мне тебе говорить...
Из суда Авоськин вышел почти вслепую. Всё плыло у него перед глазами, всё качалось и раздваивалось. Подлец Малеев самой смертью своей достал его из морга.
Ужасно хотелось выпить. Водки, пива - всё равно. Главное - ужраться до поросячьего визга. Чтоб и не вспоминать об этом чёртовом Малееве. Надо же - привалило счастье! Обзавёлся, блин, клиентом! Мало того, что безденежный, так ещё и безбашенный. Что его подтолкнуло? Ведь не птенец желторотый, не первая ходка у него. На киче как дома себя чувствовал. Это воля ему была чужой, а тюрьма - мама родная. Тоска, что ли, его заела? Или совесть?.. Хотя, какая совесть? Если б он про совесть понятие имел, то разве стал бы невинных людей в дерьмо тянуть? Ну, прикипело тебе счёты с жизнью свести, так зачем же ты, оболдуй, другим жизнь портишь? Мы-то с Назарянцем здесь при чём? Ведь не прессовали даже урку. Сам во всём сознался. Все расклады дал, барыгу, которому барахло спихнул, и того не пожалел. И вот - на тебе! Как говорится, вот тебе бабушка и Юрьев день.
Авоськин, чертыхаясь и плюясь на ходу, добрался до юрконсультации чрезвычайно резво. Там его уже поджидал позеленевший лицом Назарянц. Он сидел в кресле и о чём-то переговаривался с бухгалтершей Натахой - девицей разбитной и недалёкой. Физиономия у него была кислее кислого.
- А-а, явился. Ну наконец-то! - Назарянц пулей вылетел из кресла и сунул Авоськину точно судорогой сведённую пятерню.
- Меня, что ли, ждёшь? - поинтересовался Авоськин.
- А то кого же!
- Ну, и?..
- Я сейчас у прокурора был. По поводу Малеева. Объясниловку накатал да на вопросы битый час отвечал.
- И что прокурор? Как настроен? Чего он сам-то тебя опрашивал, это же зама обязанность?
- Как же - зама! В области такой шум подняли, что дым коромыслом стоит. Вот наш прокурор и озаботился: лично землю копытом роет.
- Что, так всё погано?
- Да уж не сахарно. В области, по-моему, задумали нас козлами отпущения сделать. Приплетут к делу и, как говорится, по всей строгости. Будет чем отчитаться, когда в очередной раз осанну общественности затянут - о демократизации следственного процесса, о самоочищении рядов, и тэ дэ и тэ пэ.
- Но мы же не при чём, Валер, а?! - Авоськин искренне возмутился и даже голос его приобрёл несвойственную хрипотцу. - Ладно бы харю отформатировали этому Малееву, так нет! Сам поспешил во всём сознаться. Другим опера, бывало, все рога пообломают, пока на признанку вытащат. Да следак ещё добавит - для порядка. И всё шито-крыто. А здесь, обидно, ведь пальцем не тронули. Наоборот, курево, хавку давали за правильное поведение.